Падающий минарет

В знакомом городе

Московский экспресс прибыл точно по расписанию. Пестрая толпа захлестнула широкий перрон. Последним из мягкого вагона вышел довольно стройный для своих шестидесяти пяти-семидесяти лет мужчина. Легкий загар тронул его продолговатое лицо с тонкими губами и густыми морщинками в уголках чуть прищуренных глаз. Выпив у киоска стакан газированной воды, он направился к выходу в город.

У троллейбусной остановки была очередь. Приезжий постоял у высокого фанерного щита с рекламой нового кинофильма и пошел пешком.

Когда-то, очень давно, он бывал в этом городе и теперь с удивлением смотрел по сторонам. Вот здесь извивалась пыльная узкая улица, а здесь горбатились между домами полуразвалившиеся серые дувалы. Сейчас посередине широкого проспекта тянулся зеленый газон с цветами и серебристыми вечнозелеными елочками. По проезжей части легко скользили «волги» и «москвичи», плавно разворачивались красные и голубые автобусы. Вдоль тротуаров, до самого входа в парк, горделиво стояли молодые красавцы карагачи.

И всюду костры багряной листвы — ясень уже почти стряхнул с себя зеленый наряд, кустарник сафара, кажется, стал еще краше. А там, где раньше был сплошной бурьян, раскинулось море осенних роз. Буйные их кусты выбросили тяжелые ветви с бутонами на пешеходные дорожки, на уютные площадки, посыпанные белым песком. Темнеющая вдали зеленая горка доносила целебный запах разогретой хвои...

Выйдя на площадь перед парком, приезжий остановился. Кажется, эта улочка, что убегает вправо, под тенистые тополя, и есть Тихая. Он вынул из кармана маленькую записную книжку в синем клеенчатом переплете, перевернул несколько страничек: на «К» — Корелов Дмитрий Александрович...

Приезжий улыбнулся — давний приятель, узнает ли его теперь?! Не легкие, не простые пути привели его в этот город. Приехал он сначала в Москву, познакомился со старыми реставраторами, знатоками древнерусской архитектуры, восхищался Василием Блаженным, ездил в Коломну и Муром, три дня провел в Кижах — записывал, зарисовывал, фотографировал. И вот он как вполне респектабельная личность, журналист, коллекционер, знаток не только русской старины, но и восточных древностей в среднеазиатском городе, где живет его давнишний приятель. Да, Корелов — отличный чичероне: он сам, своими руками, восстанавливал многие медресе и мавзолеи...

Дверь открыла девочка лет десяти.

— Вам кого?

Сняв шляпу, приезжий вежливо осведомился:

— Извините, барышня, не здесь ли проживает Дмитрий Александрович Корелов?..

— А я совсем и не барышня, — смешно надув губы и сильно краснея, возразила девочка. — Я пионерка... А дедушка Дима умер три года назад.

— Умер?! — переспросил приезжий упавшим голосом.

— Может быть, вы зайдете тогда к дяде Диме? — быстро добавила девочка. — Он сын дедушки Димы...

— Дмитрий Дмитриевич?! — в глазах приезжего снова загорелся живой огонек. — Так что же мы стоим? Дядя Дима дома? Надеюсь, ты меня проводишь?

Девочка кивнула, решительно взяла незнакомца за руку и повела его по дорожке через утопающий в зелени двор. Под яблоней, около бетонированного водоема, стояли стол и две табуретки. По столу невозмутимо разгуливали мохноногие голуби. С жердяного каркаса свисали упругие кисти винограда.

Девочка постучала в крайнее окно.

— Дядя Дима, к вам пришли.

За окном кто-то кашлянул, скрипнула половица. В темном дверном проеме показалась долговязая фигура молодого Корелова. Маленькие, утонувшие в бровях глазки быстро ощупали незнакомца.

— Вы ко мне?

— Извините, я из Москвы. Если не ошибаюсь, вы сын реставратора Корелова?

Дмитрий Корелов хмыкнул что-то неопределенное, кивнул и жестом указал на дверь:

— Милости прошу, заходите.

Просторная комната, видимо, когда-то была складским помещением — стены толстые, каменные, маленькие оконца под самым потолком. В переднем углу, прямо против двери, взблескивали позолотой два старинных натюрморта. Здесь же, под натюрмортами, чуть ли не полстены занимал древний диван, обитый черной лоснящейся кожей. Под окнами стоял старый стол резной работы с львиными мордами на дверцах. На стенах пестрели выцветшие фотографии. Несколько кресел с витыми подлокотниками завершали обстановку. Видно, раньше она составляла старинный гарнитур и заполняла богатую квартиру хозяина.

— Прошу, садитесь, — проговорил молодой Корелов. — Вот здесь, здесь будет удобнее...

Приезжий улыбнулся — похож на отца, очень похож!

Озадаченный хозяин продолжал стоять у двери, зябко потирая руки, а незнакомец, не присев, закурил ароматную сигарету с золотым ободком и начал разглядывать фотографии. Вот он остановился, поиграл тонкими пальцами, искоса глянул на Корелова.

— Изволите предками интересоваться? — хихикнул хозяин.

Гость потянулся к самой маленькой рамке, снял ее с гвоздика, посмотрел на свету — она! Корелов, не двигаясь, тоскливо следил за незнакомцем.

На фотографии — два офицера. Один сидит на стуле, лихо закинув ногу на ногу, обеими руками опирается на эфес шашки. Второй стоит рядом — тоненькие усики, фуражка с крутым козырьком надвинута на глаза.

— Этот, — постучал незнакомец в рамку.

Корелов торопливо вытер о брюки сразу вспотевшие руки.

— Всеволод Николаевич? — изумился он, нерешительно подаваясь вперед. — Всеволод Николаевич Чернявский?!

— Помнишь, Митя? Это хорошо. Однако же...

Приезжий приложил палец к губам, тревожно посмотрел на окно. Корелов подскочил, испуганно впился в его тяжелую руку:

— Да как же вы? Какими судьбами?

— Не всё сразу, — сказал Чернявский, освобождаясь от неловких объятий хозяина. — Проголодался я, да и устал с дороги...

— Да-да, — кивнул Корелов и отдернул тяжелую портьеру у противоположной стены. — Вставай, сынок!

В соседней комнате послышалось приглушенное мычание.

— Сын мой Николай, — виновато шепнул Корелов. И тут же пояснил: — Он немного того... помешанный... Грузчиком на станции работает. Пишет стихи... Трудно без бати — едва перебиваемся...

Николай, могучий детина, вышел тихо, шмыгнул носом и хмуро поздоровался с Чернявским.

— Ставь самовар, — приказал отец.

Чернявский окинул взглядом комнату.

— Нехорошо живешь, Дмитрий...

— А уж, — отмахнулся Корелов. Сел в глубокое кресло. — Вы что про меня знаете, что? А я ведь все испытал, через все прошел. Поглядите-ка, вот здесь отцов каретник когда-то был, а здесь, в этой комнате, выезд стоял. Сами знаете, какие приемы умел закатывать отец. А теперь ни каретника, ни выезда, ни отца... Сидел я, Всеволод Николаевич. Облыжно обвинили. Работал, надрывался; половину срока зачли, выпустили...

Корелов криво усмехнулся, провел сухоньким кулачком по губам.

— Сидел, говоришь? — настороженно переспросил Чернявский.

— Сидел... Не-е, только того они не знают, — догадался Корелов. — О том, что в Кызыл-Арвате Фролова с женой взяли по батиному и вашему доносу — про то не знают... Ну, а вы, как вы? Я ведь вас помню, хорошо помню...

Чернявский стряхнул пепел с сигареты.

— Ты еще мальцом тогда был, Митя, когда я уехал в Петербург, — как раз в канун войны. В семнадцатом попал к генералу Корнилову под командование Крылова. Жену и сына к тому времени отправили в Бухару, к ее сестре — ты не знал ее: она гувернанткой служила при дворе эмира... Вот так. А в сентябре двинули на Петроград. Крепко нас тогда потрепали...

Вырвался я из этого ада, был в Крыму. Потом в Баку. Оттуда с помощью англичан добрался до Бухары. В Красноводске слышал о твоем отце, о его делишках. И о том, как конвоировал комиссаров, и про ту ночь на двенадцатое сентября...

Корелов испуганно замахал руками:

— Тише, тише — услышит кто ненароком!..

— Боишься?

— Даже от сына скрываю...

Чернявский покачал головой — знал он, к кому идти, знал, с кого начинать. Говорили с ним умные люди, операцию готовили исподволь, не торопились, обдумывали каждый шаг, каждое слово. Никогда не забудет Чернявский того дня, когда его привезли в «кадиллаке» на загородную виллу, обнесенную высоким каменным забором. В полукруглой комнате, выходящей окнами на синий залив, сидел полный мужчина в светло-сером костюме. Черный слуга принес кофе, разлил по маленьким фарфоровым чашечкам. Нет, это было не обычное задание — Чернявский понял сразу, едва только они заговорили. Речь шла не о чертежах, не о дислокации ракетных подразделений. Полный мужчина, приятно улыбаясь, расспрашивал Чернявского об Узбекистане, о быте тамошнего населения, о памятниках старины, о хромом Тимуре, об Улугбеке, о его знаменитой обсерватории.

— Кстати, что вам известно о библиотеке ученого?

Чернявский был достаточно опытен, чтобы заметить, как настороженно блеснули глаза незнакомца.

Затем разговор пошел в открытую. Библиотека Улугбека, сокровища, погребенные под развалинами древнего города, — вот что интересовало хозяина виллы.

Чернявский был самой подходящей кандидатурой. Общий широкий кругозор — это раз, знание местных обычаев и языка — это два и, наконец, та специальная подготовка, без которой при всех прочих условиях нельзя действовать наверняка. Чернявскому были даны явки — кроме старика Корелова или, если он умер, его сына, он должен встретиться с инженером-реставратором Ивановым. Иванов — важная фигура! Он знаком с Кореловым и с минуты на минуту, якобы случайно, должен был появиться на Тихой.

Размышления Чернявского были прерваны громким стуком каблуков — дверь распахнулась, и на пороге появился сын Корелова, Николай, с горячим самоваром в руках. По знаку отца он тут же торопливо вышел.

— Крепко ты его, — заметил Чернявский.

Корелов промолчал. Видимо, ему не понравилось замечание гостя. Со своим уставом в чужой монастырь. Чернявский хмыкнул и потянулся за сигаретой.

Хозяин подошел к шкафу, достал тарелки, нож, вилки, соленую капусту, нарезал колбасы, поставил на стол графинчик с водкой.

Выпили по одной, закусили. Дмитрий снова стал жаловаться на жизнь. Тяготило его всё — и городской шум, и соседи, и новые дома, и даже асфальт, которым оделись старые грязные улицы. Ненавидел он все новое, ненавидел и, затаившись, ждал: авось все обернется по-старому.

Обернется? Куда там — Чернявскому из его далека было виднее, что к чему. Не вернуть Россию к прежнему, ни за что не вернуть...

Темнело. Черные тени протянулись через комнату, красным блеснула старинная позолота на картинах и потухла. Тоскливо забрехал за соседским забором пес.

Кто-то поскреб в оконную раму. Корелов приплюснул лицо к стеклу:

— Иванов!..

В комнату вошел невысокий, еще энергичный лысый человек в пенсне, с большим кожаным портфелем под мышкой. Протянул руку Чернявскому:

— Ждали вас, давно ждали...

По ту сторону

Вентилятор был не в силах разогнать духоту. За широким столом — друг против друга — сидели два человека: один — плотный, с жесткими седыми волосами, подстриженными под бобрик, серыми насмешливыми глазами и упругими розовыми щечками, блестевшими от самодовольства; другой — сутуловатый, жилистый, с короткой гладкой прической и острым подбородком. На столе стоял высокий сифон и два стакана, но никто не притрагивался к воде.

— Итак, завтра в полдень, — сказал плотный мужчина тоном привыкшего повелевать человека. — Мы достаточно натаскали вас на отделочных работах, думаем, что реставратор получится неплохой. А что касается связи, то держите ее в основном с Ивановым. Да это и естественно — он ваш непосредственный начальник: мало ли какие возникнут вопросы... Иванов же даст инструкции относительно того, как действовать дальше. Сами ничего не предпринимайте. Ждите.

Мужчина потянулся к ящику с сигарами, щелкнул зажигалкой.

— Забудьте, что вас зовут Нестеровым. Теперь вы Семушкин. Николай Семенович... Закуривайте.

— Спасибо, мистер Эдвардс, не курю.

— Как угодно.

Небрежно, словно не замечая присутствия Нестерова, собеседник подошел к окну, резким движением распахнул узенькие створки. Вместе с ярким светом в комнату, заглушая посапывание вентилятора, ворвался разноголосый уличный шум. Солнце веселой мозаикой заиграло по сочному ворсу огромного ковра, скользнуло по старинным саблям, заискрилось в высоком — до самого потолка — овальном зеркале.

Эдвардс пристально всматривался в бесконечную улицу, в голубую даль убегающего к горизонту моря. По площади проходили женщины с ребятишками на спине. У некоторых на головах высились медные подносы и корзины с различной снедью. А чуть подальше, под низким навесом из серого брезента, расположился знакомый старик. Эдвардс давно уже заприметил у него старинный хорасанский ковер — вот и сейчас он выделяется в груде вновь поступившего товара: свежий, яркий, как и много десятилетий тому назад.

Эдвардсу нравились красивые вещи, особенно старинные. Он собирал их всюду, куда бы его ни забросила служба — и в Японии, и в Корее, и в Турции. Этот хорасанский ковер был уже запродан западногерманскому послу. Эдвардс предлагал торговцу крупную сумму, но тот отказался.

«Нужно поговорить еще раз», — решил он, возвращаясь к столу.

Трудно, трудно стало работать; не хватало энергии, иссякала изобретательность. Русские были начеку! Три раза проваливались его агенты. А этот?.. Нестеров-Семушкин тоже не внушал больших надежд. Слишком робок, трудно сходится с людьми... Но выбора не было.

Вчера снова звонили. Уже найден солидный покупатель. Следует поспешить. Человек, непосредственно осуществляющий операцию, давно на месте... Эдвардса бесили категорические распоряжения. Поработали бы сами в его шкуре! И те несколько ценных вещиц, которые перешли из-за кордона через его руки, были добыты с неимоверным трудом. Что же касается библиотеки... Это крепкий орешек. Он пошлет Семушкина, а сам умоет руки. Не он заварил кашу, не ему ее и расхлебывать. Хотя следует признать — трест не скупится. Ему всегда шли два процента с барыша, порою очень внушительная сумма.

Семушкин покашлял, осторожно поерзал на стуле. Эдвардс облегченно плюхнулся в кресло, закинул ногу на ногу:

— С вами пойдет еще один... Нет-нет, не волнуйтесь — он ровно ничего не знает. Его задача — отвлечь внимание. В случае удачного перехода границы... — Эдвардс выразительно повертел пальцем у виска: — Так будет надежнее...

— Меня познакомят с ним? — спросил Семушкин.

— Обязательно.

— Почему решили сделать переход именно в этом месте?

Эдвардс вскинул бровь:

— Сомневаетесь в удаче? Здесь уже более трех лет спокойно. Взгляните, — он встал, подошел к карте, провел карандашом по горному кряжу, миновал ущелье и постучал ногтем по красному кружочку в долине: — ровно в шесть вы должны поспеть к экспрессу. Запомните явку и пароль.

Эдвардс вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги, протянул его Семушкину. Тот несколько раз внимательно прочитал текст.

— Все ясно?

— Так точно.

Щелкнула зажигалка, узенький язычок пламени лизнул край листка, пополз дальше. Подул ветерок, комочек пепла дрогнул и распался...

Подполковник Норматов и старший лейтенант Теплов

Подполковник Норматов плохо спал — было душно, ломило поясницу: давало знать о себе фронтовое ранение. Вот почему сейчас, слушая доклад старшего лейтенанта Теплова, он думал, как хорошо было бы оказаться дома, принять душ и попросить жену заварить чаю, да покрепче — чай лучше всяких лекарств снимал неприятные ощущения.

У Теплова бравый вид — гладко выбриты щеки, белый подворотничок, похрустывающий новый кожаный ремень. Теплов нравится Норматову. Подполковник кивает головой и хмурится, постукивает по столу кончиком карандаша. Старший лейтенант рассказывает обстоятельно, останавливается на заинтересовавших его деталях, и Норматов отмечает выдумку, огонек, с которым Теплов ведет допрос нарушителя, переданного им с Энской заставы.

Нарушитель был худощавым парнем лет двадцати семи — тридцати. Следили за ним с самого момента перехода границы и до той минуты, когда он пытался воспользоваться экспрессом, чтобы запутать след. На полустанке была засада, и парень попался еще до прихода поезда.

Его доставили на заставу, обыскали, и хотя при обыске было обнаружено все необходимое, чтобы изобличить его как шпиона, нарушитель упирался, отказывался говорить, даже попытался изобразить нервный припадок. Капитан, который вел допрос, был человеком терпеливым. Ему удалось установить, что настоящая фамилия нарушителя была Нестеров, а не Семушкин, как это значилось в сфабрикованных за кордоном документах. О своем задании Семушкин согласился сообщить только людям «компетентным» — это значило, что на заставе от него больше ничего не добьются.

Капитан позвонил подполковнику Норматову, и в тот же вечер Семушкин предстал перед оперативным работником старшим лейтенантом Тепловым.

Теплов препроводил Семушкина в кабинет подполковника и все время присутствовал при допросе. Ничего нового в первый раз выяснить не удалось. И Теплов немало удивлялся приподнятому настроению Норматова. Что могло обрадовать подполковника? Судя по всему, Семушкин — птица не очень высокого полета.

Через неделю подполковник связался с соответствующими органами и вскоре, вызвав к себе старшего лейтенанта, сказал, что вечером в город приезжает брат Нестерова, которого удалось разыскать и который, как полагает он, Норматов, должен сыграть немаловажную роль в судьбе окончательно запутавшегося Семушкина...

Встреча состоялась через три дня. Норматов не ошибся. Переговорив с братом наедине, Семушкин на следующем допросе, едва переступив порог кабинета Норматова, сам заявил о своем желании рассказать всю правду.

Теплов не присутствовал при этом разговоре: он был в служебной командировке. Но когда он вернулся, Норматов немедленно вызвал его к себе.

Подполковник был не один. В кабинете, на дерматиновом диванчике, сидел молчаливый пожилой человек в штатском. Он перелистывал книгу и лишь время от времени вскидывал на Теплова умные карие глаза. Казалось, он все время изучал старшего лейтенанта.

Норматов подробно остановился на материалах по следствию задержанного Семушкина.

— В сорок втором году, еще ребенком Нестеров был вывезен в Германию, — сказал подполковник. — Долго жил в лагерях для перемещенных лиц, потом был завербован в Иностранный легион, но бежал. Люди, которые помогли ему, оказались агентами крупной организации, занимающейся хищением и перепродажей исторических и художественных ценностей. Нам известны заправилы этой организации — бывшие гангстеры, авантюристы. Семушкин шел на связь с неким Ивановым. Это инженер, реставратор памятников старины. Но мы подозреваем, что за его спиной стоят люди, которыми за рубежом особенно дорожат...

Норматов открыл ящик стола, достал бутылку «Ташкентской воды». Налил в стакан. Выпил. Бросил взгляд в сторону человека на диване.

— Видите ли, Гриша, — снова заговорил Норматов, неожиданно тепло обращаясь к старшему лейтенанту. — Нам представилась исключительная в своем роде возможность обезвредить крупную банду. Семушкин шел с ней на связь...

Он помолчал, надеясь, что Теплов сам продолжит его мысль. Человек, сидевший на диване, отложил книгу в сторону.

— Использовать Семушкина? — спросил Теплов.

— Нет, вы меня не поняли. Дело в том, что Семушкина никто не знает в лицо. И если вместо него пойдет наш человек...

Гриша почувствовав неожиданную радость.

— Мы имеем в виду вас, товарищ старший лейтенант, — сказал, вставая, незнакомый ему человек. — Вы бы не согласились на время заменить Семушкина?..

Конечно. Но сможет ли он справиться с задачей?

— Игра опасна, — подтвердил Норматов. — Однако, я думаю, она как раз в вашем характере.

Ровно постукивают колеса на стыках рельс. За окном мелькает пустынный пейзаж.

Около двух недель старший лейтенант провел наедине с Семушкиным, вживался в непривычную для себя роль. Особенно интересовался Теплов деталями заграничного быта, городами, в которых довелось побывать Семушкину, людьми, с которыми он встречался. Перебежчик обмяк, рассказывал о себе все, даже словно с какой-то охотой. Старший лейтенант записывал, запоминал, просматривал справочники, фотографии, зубрил трудные названия незнакомых улиц. Готовясь к аспирантуре, он неплохо подучил английский. Теперь эти знания могли ему очень пригодиться.

В город Теплов прибыл, когда уже темнело. Прямо с вокзала он позвонил Иванову.

— Я из отдела по найму рабочих на реставрацию «Падающего минарета», привез посылочку из Ташкента. Необходимо встретиться.

Иванов отозвался на пароль:

— Благодарю. Если вас не затруднит, завезите ее ко мне.

Это значило, что они встречаются в условленном месте — у фонтана.

— Буду в восемь.

— Спасибо.

Теплов хорошо знал город. Разыскать сквер не составило большого труда. Он сел в автобус и вышел у магазина радиотоваров.

Под деревьями на пестро раскрашенных скамейках отдыхали люди. Гриша сел у входа, под большой гранитной вазой. Рядом, за зеленой изгородью, на детской площадке, раздавался беззаботный смех детворы. Прошла поливочная машина — в струях воды весело заиграли разноцветные искры.

Иванов запаздывал. Быстро наползала ночь. В окнах многоэтажных домов, кольцом обступивших сквер, зажигались огни. «Неужели не придет?» — тревожно подумал Теплов. На этот случай у него не было определенного плана. «А если меня раскрыли? Или Семушкин неправильно назвал пароль? Или он, Теплов, допустил какую-нибудь оплошность?»

Лейтенант приглядывался к прохожим. Может быть, вот этот пожилой мужчина в соломенной шляпе с хозяйственной сумкой в руках — человек, посланный от Иванова? Сидит и наблюдает. А потом доложит Иванову? Или вон тот молодой человек с раскрытой книгой?

Чего только не придет в голову, когда на душе неспокойно!

Гриша посмотрел на светящийся циферблат часов — половина девятого. Дальше ждать, пожалуй, не было смысла. Он встал, засунул в карман пиджака сложенную вчетверо газету и направился к выходу.

— Товарищ Семушкин!

Иванов вышел из боковой аллеи. На нем были светлые шерстяные брюки, спортивная рубашка с короткими рукавами; в руке он держал сверток.

— Здравствуйте. Извините, что заставил ждать. Задержали на работе, — быстро проговорил он, пожимая Теплову руку. — Как здоровье, как доехали?

— Спасибо. На здоровье не жалуюсь. Доехал хорошо.

Иванов помялся:

— Может, лучше прогуляться?

— Я не против.

Гриша молчал. Иванов тоже молчал. «Осторожен, дьявол», — подумал старший лейтенант.

Они миновали фонтан. С этой стороны сквер был освещен похуже. Иванов, несмотря на полноту, легко перепрыгнул через канаву.

— Семена привезли? — спросил он неожиданно.

«Семена»? Гриша догадался, вынул из внутреннего кармана маленький, перевязанный крест-накрест шпагатом сверток, протянул собеседнику. Тот взял его торопливо, почти выхватил, повел по кустам настороженным взглядом. Зная, что в свертке деньги, Гриша сказал:

— Предупредили — тратить разумно. Это с процента.

— Знаю, знаю, — отмахнулся Иванов.

Вышли к автобусной остановке. Теплов задержался в аллее, прикурил сигарету.

— Уже поздно, — сказал он, поглядывая на звезды.

Иванов, ссутулясь, подошел вплотную:

— У меня ночевать вам опасно. Устройтесь где-нибудь...

— Ясно.

— Документы верные?

— Не беспокойтесь.

— Желаю удачи. Приходите ко мне завтра в десять. Устрою на первых порах подсобным рабочим. Легализуетесь, снимете квартиру. А там и за дело.

Старший лейтенант сухо кивнул и сел в подошедшую «семерку».

За Тепловым могла быть слежка, а Норматов советовал ему ни в коем случае не рисковать. Конечно, проще всего было пойти и переночевать у знакомых, посидеть вечером у телевизора, послушать радио, поболтать о пустяках. А он вместо этого отправился разыскивать гостиницу с подложным командировочным удостоверением, сфабрикованным на имя Семушкина.

Мест в гостиницах, конечно, не было, и он проблуждал часов до одиннадцати, пока не устроился на самой окраине города. Комнатка, куда его провела кастелянша, была небольшой, но уютной — четыре кровати с никелированными набалдашниками, четыре тумбочки, стол и три стула. Один из соседей уже спал, двое других «резались» в подкидного.

— А, новенький! — обрадовались игроки. Пришлось составить компанию.

Теплов лег только около часу, порядком уставший, и сразу же заснул.

На следующее утро, чуть свет, он был у Иванова.

Пришел в конторку, представился. Иванов, будто и не виделись, спокойно просмотрел документы.

— Гм, а по строительству вы работали?

— В трудовой книжке записано.

— Да-да. Нам нужны подсобные рабочие... Вы бы согласились?

— Согласен.

— Тогда обратитесь в отдел кадров, вот вам записка. Там все и оформят.

В отделе кадров ему сказали, что на работу он должен выйти с завтрашнего числа.

— А сейчас можете походить, познакомиться с городом.

Он так и сделал. Попутно решил поискать квартиру — чтобы не очень дорого и поближе к строительству.

Город давно бодрствовал. Проносились по влажному асфальту автомашины, пестрая толпа осаждала трамвайные и автобусные остановки. Откуда-то потянуло вкусным запахом шашлыка, у открытых павильонов в высоких черных котлах томился золотистый плов...

А вот и рынок под легким стеклянным перекрытием. На прилавках — ароматные яблоки, груши, виноград. В плетеных корзинах громоздились слоеные молочные лепешки, их аппетитные корочки были посыпаны тмином, кунжутом и маком. Рядом янтарными грудами высилась курага, сахарный сушеный урюк, кишмиш. В пузатых мешках рябили жирные зерна пшеницы, риса, кукурузы.

Русый парень — видно, приезжий — разломал сочный гранат, блестящими глазами разглядывал ярко-красные ягоды. Они, словно рубины, рассыпались по прилавку.

Здесь же, невдалеке, всеми цветами радуги отливали на солнце изготовленные в Самарканде шелковые покрывала, сюзане, стекал с полки цветастым ручейком веселый маргиланский шелк.

Миновав шумную базарную толпу, Гриша вышел к площади. Там, за высокими карагачами, спорили с синевой безоблачного неба покрытые глазурью купола старинных медресе. Коричневые каменные плиты уходили к подножию главной мечети. В огромном хаузе[1] отражался легкий портал, богато украшенный майоликовыми плитками и рельефными письменами. Широкие ступени из мраморных плит вели вовнутрь мечети. Здесь было прохладно и тихо.

Теплов остановился, услышав сзади осторожные шаги. Обернулся. Высокий узбек рассматривал темно-зеленую узорчатую облицовку стен. Где он видел его?.. Темное лицо, пересеченное глубокими продольными морщинами, напоминающими сабельные шрамы, редкая черная бородка... Где?

Он вспомнил, как сидел сегодня утром в отделе кадров и, слушая пожилую женщину, изучавшую его документы, смотрел за окно. Он, этот человек, стоял на противоположной стороне улицы, у витрины цветочного магазина.

«Проверяют!..»

Резко повернувшись, Теплов вышел из мечети. За стеной налево виднелись еще какие-то низкие купола. Из ворот выехала машина.

«Наверное, склад», — подумал Гриша, скосив глаза в сторону. Узбек, следивший за ним, стоял около хауза. Теперь все было ясно, и лейтенант даже повеселел, представив себе постное лицо Иванова, когда он потребует его объяснить, что значит эта слежка. Ему, «Семушкину», не доверяют?

...Вечером на площади Ленина он взял такси. Машина повиляла по узким улочкам; около музыкальной школы ее остановил коренастый мужчина в темных очках. Переговорив с шофером, он тоже сел в машину. Это был подполковник Норматов. А такси вел тоже свой человек.

— Ну как, Гриша, входим в роль? — спросил Норматов, пожимая старшему лейтенанту руку.

— Понемногу, — сказал Теплов.

— Докладывайте.

Теплов коротко ввел его в курс дела. Поведал и о своих мытарствах в поисках гостиницы.

Норматов улыбнулся:

— Привыкайте, привыкайте — еще и не то будет.

Когда же разговор зашел о слежке, подполковник помрачнел. Возможно, это и не так серьезно, но не следует недооценивать противника. Очевидно, Иванов — крупная птица. Во всяком случае, опыт работы у него есть.

— Мы интересовались его личным делом...

— Что-нибудь новое?

— Ничего. Сейчас наводим справки... Да, кстати, — встрепенулся Норматов, — с жильем вы так и не устроились?

— Подыскивал, ничего не нашел...

— А Иванов не предлагал?

— Как же, вечером направил к технику-реставратору Кариму Хамидову.

— К Кариму, говорите? Знаю, знаю Карима, — задумчиво произнес подполковник. — Что ж, устраивайтесь, приглядывайтесь... Желаю удачи!

Высадив Теплова около вокзала, подполковник приказал водителю ехать на службу и, откинувшись на спинку, задумался.

Вспомнилось былое — как боль, как старая незажившая рана. В девять лет в районе, захваченном басмачами, закончилось детство. Худеньким, бледным ребенком отвел его отец в незнакомый кишлак. Они шли по кривым улочкам, заходили в захламленные дворы. Потом попали в дом толстого Хурамбека, басмаческого прихвостня, владельца единственной на всю округу бани. Хурамбек сидел на ковре и потягивал дым из черного чилима. Долго упрашивал его отец взять маленького Наби в услужение. А Хурамбек упрямился:

— Что я буду делать с твоим щенком?! Мал еще, калош подать не сумеет. Уходи, уходи, старик.

Хозяин продолжал мусолить мундштук. Вода в сосуде булькала надрывно и слабо пропускала дым.

— Что стоишь? Сказал — не возьму. Иди прочь! — заревел разъяренный Хурамбек.

Отец, переминаясь с ноги на ногу, робко смотрел на хозяина, а мальчик, запрокинув голову, вдруг вспомнил, как плакала мать, провожая его из дому. Высвободив рукав своего рваного халата из дрожащей отцовской руки, он неожиданно попросил у хозяина разрешения заправить ему чилим. Смекнул мальчишка, что засорился. Толстяк подобрел, бросил ему кисет. Наби схватил кисет и чилим и побежал к арыку. Почистил там мундштук, заменил воду и бегом — назад. Низко поклонившись, поставил чилим у ног хозяина, а тот подал ему спички — дескать, сам раскури. От первой затяжки захлебнулся от дыма. Слезы потекли по щекам, а хозяину весело:

— Кури, кури, малец!

Мальчик тянул, пока терраса не заходила перед глазами кругом.

— Ладно, ступай во двор, — нахохотавшись вволю, приказал Хурамбек. Отец слегка подтолкнул сына.

У Хурамбека было тогда не очень много работников, и Наби остался при бае на побегушках. Чуть свет кричат: «Чаю! Тазы чистить!» А тазы глиняные. Разобьешь — пороли мокрой крученой веревкой. Проспишь — поднимали пинками. Так каждый день. Голодный, он работал до поздней ночи. Спал под лестницей на лохмотьях.

И вот однажды не выдержал, убежал. Мать встретила слезами. Отец, вернувшись с поля, молчал. Но недолго жил Наби под родительским кровом. Не успел доносить единственную рубаху, купленную за все труды хозяином, как отдал его отец в науку плотнику. Работал в разных — больших и малых городах. Помогал семье, учился, мечтал стать красным командиром.

К тому времени с басмачеством уже было покончено. Но враг не сдавался. Темными ночами пробирался он тайными тропами на советскую землю — жечь, взрывать, убивать. И юный Наби понял тогда, что обязательно станет чекистом — солдатом без страха и упрека, верным стражем революции. В восемнадцать лет он уже выполнил первое опасное поручение, в двадцать три года, когда началась война, был заброшен в фашистский тыл. Об этом времени можно было рассказывать часами. Трижды Норматов переходил линию фронта, пять раз был ранен... В сорок пятом, когда для всех война кончилась, Норматов остался на бесшумном фронте: он-то хорошо знал, как обманчива эта тишина...

Росла и крепла страна, и жизнь Наби Норматовича текла бурным, стремительным потоком. Снова учеба, снова ответственные задания, ежедневный риск и снова учеба...

Легкий ветерок, врываясь в открытое окно машины, обдувал лицо подполковника.

У кинотеатра, недалеко от места службы, он попросил притормозить:

— Пойду пешком, прогуляюсь.

Старый пергамент

— Ты посмотри только, да не порви, — сказала Галя, протягивая Кариму желтый полупрозрачный листок, почему-то забытый отцом в письменном столе.

Галя — дочь реставратора Иванова, стройная, русая девушка со смуглым лицом и чуть-чуть раскосыми глазами. У нее выразительная мимика, острый язычок; смеется она звонко, запрокидывая голову...

Карим кивнул, осторожно взял листок и расправил его на столе. Действительно, непонятная штука: какие-то линии, крохотные значки — черные и красные, а края испещрены прихотливой арабской вязью.

Заглядывая через плечо Карима, Галя бросала тревожные взгляды в сторону двери. Густой румянец покрывал ее смуглые щеки, пухлые губы были слегка приоткрыты, а тонкие пальцы нервно теребили перламутровую пуговицу на белой блузке.

— Каримчик, милый! Папа может вернуться и все увидит. Он мне не простит, честное слово... Я же тебе говорила, как дорожит он этим пергаментом.

Донесся стук хлопнувшей калитки. Мимо окон кто-то прошел. Галя схватила пергамент, быстро спрятав его в стол, выскочила в соседнюю комнату. Карим тоже растерялся и вместо того, чтобы спокойно дождаться Ивана Андреевича, а потом уйти под каким-нибудь благовидным предлогом, вдруг шагнул в сторону, к двери, за тяжелую коричневую портьеру. Это было некрасиво, глупо, Карим стыдился своего мальчишеского поступка, но выйти из-за портьеры, когда инженер уже в комнате, было еще глупее.

Иванов остановился у стола, звякнул стаканом. В узкую, как лезвие ножа, щель драпировки Карим видел часть лица инженера и руку, потянувшуюся к графину с водой. Иванов отпил несколько глотков, тяжело сел в кресло. В комнате стало тихо. Тишина была такой щемящей, такой настороженной, что Карим даже вздрогнул, когда внезапно раздался звонок телефона.

— Да, я, — инженер с минуту молчал, слушая, затем торопливо произнес: — Приходите сюда. Жду.

Резко положил трубку.

— Галя!

— Что, папа? — Девушка вышла из соседней комнаты. — Ты меня звал?

— Вот тебе деньги, сходи, пожалуйста, на рынок...

— Что купить?

— Ну... ты сама знаешь. Что-нибудь из зелени. Вчера дыня была не сладкой.

— Хорошо, папа.

Стукнула дверь. Галя тоже не подозревает, что Карим здесь, рядом, в ее доме. А если узнает?.. Ах, как нехорошо получилось!

По звону посуды Карим догадался, что инженер открыл сервант. Потом что-то сухо треснуло и заскрипело. Так скрипит ключ в скважине сейфа — Карим не раз слышал его в отделе кадров, у Зои Николаевны. Но зачем сейф в квартире Иванова? Может быть, он хранит в нем чертежи?

Урча мотором, в переулке за домом остановилась машина. Иванов торопливо загремел посудой.

— А, здравствуйте, здравствуйте, — услышал Карим его приветливый певучий голос.

— Привет, уважаемый, — небрежно сказал вошедший.

Карим впервые слышал, чтобы так разговаривали с его начальником. На стройке Иванов был строг, не допускал вольностей.

Гость, задержавшись у порога, решительно шагнул в комнату.

— Садитесь, — запоздало предложил ему Иванов. Скрипнуло кресло.

Некоторое время оба молчали.

— За вами не следили? — выдержав паузу, деловито спросил Иванов.

Гость хохотнул:

— Чепуха!.. Я же здесь вполне легально.

Карим нагнулся, отыскивая щель в портьере. Разговор все больше заинтересовывал его. Уж не наведался ли к Иванову тот самый турист, который вчера весь день лазил по медресе? Кажется, он зарубежный журналист, интересуется восточными древностями. Инженер говорил, что иностранец напишет про них статью... Так ли это? Беседа, подслушанная Каримом, больше напоминала заговор единомышленников, нежели интервью известного реставратора.

— Я страшно устал. У вас не найдется чего-нибудь промочить горло? — спросил гость.

— Конечно, — торопливо подхватил Иванов. — Есть московская, старка...

— Давайте старку, — сказал иностранец.

Он повременил.

— Так как же с той безделицей, с этим планом, о котором вы мне рассказывали?.. Он при вас?

Карим слышал, как инженер выдвинул ящик стола. Не о том ли пергаменте идет речь, который только что показывала ему Галя?!

Потом Карим слышал только тяжелое дыхание двух людей. Он нагнулся и увидел в щель, что оба стояли к нему спиной, склонившись над письменным столом. Но вот гость выпрямился, ткнул перед собой кулаком:

— Милишевский говорил мне об этой записи. Но общей схемы недостаточно, чтобы начать серьезные поиски. Дело сложное, требует максимальной осторожности... А из плана непонятно даже, с чего следует начать. Или вы полагаете, нужно застолбить участок и приступить к раскопкам?

— Разумеется, здесь не Клондайк, — согласился Иванов, — но и для столь категорических выводов нет никаких оснований. Главное, мы знаем, где искать сокровища. Один этот пергамент, о котором вы изволите столь презрительно отзываться, стоит огромных денег...

— Возможно. Но, отправляясь в Россию, я ожидал встретить людей, разработавших конкретный план действий. Не забывайте, время моей командировки ограничено. Через полмесяца меня будет ждать Клейн...

— Мы уже приступили к реставрации мавзолея. Корелов обнаружил ход, заваленный щебнем, — прервал его Иванов. — Я почему-то уверен, что это как раз то, что мы ищем.

— У старой лисы отличный нюх, — проворчал гость, торопливо чиркая спичку. Он несколько раз затянулся сигаретой. Иванов убрал пергамент.

— Так как же?

— Я жду еще неделю... Кстати, вы получили деньги за ту безделицу, что переправили в прошлый раз?

— Только полпроцента.

— Гм... Очевидно, это аванс...

— Милишевский всегда был скуп.

— Не скажите. Скоро вы станете миллионером.

Мысли путались в голове Карима. Инженер Иванов, иностранный журналист, пергамент, план, ход в мавзолей, сокровища... Как все это связать? О каком Милишевском они говорят?.. Значит, Иванов совсем не тот, за кого себя выдает? Значит, иностранец приехал не с добрым намерением?

От напряжения у Карима подкашивались ноги. Стоять было неудобно — он не мог даже изменить позы.

— Так выпьем за удачу, — предложил турист.

— За удачу, — сказал Иванов.

— Кстати, — встрепенулся инженер. — Я хотел показать вам одну прелюбопытную безделицу...

Он встал и направился к двери. Карим услышал рядом с собой его дыхание. Скрипнула половица. Остановившись у самой портьеры, Иванов тихо засмеялся...

В гостях у дедушки Карима

Солнце стояло в зените, в керамической мастерской было душно. Теплов закончил работу над фигурой шахматной пешки, полюбовался ею со стороны, собрал остатки глины, укутал замес влажной ветошью.

В детстве Гриша занимался резьбой по дереву. Его маленькие смешные скульптурки даже демонстрировались на школьной выставке «Умелые руки». Работать с глиной было еще интереснее, а когда Карим посвятил его в тайны своего ремесла, Теплов решил снова испробовать свои силы. Слепил слона. Неплохо получилась и голова узбека — она очень напоминала того человека, который следил за ним в первый день его пребывания в городе. Потом, в музее, он как-то увидел древнеиндийские шахматы из слоновой кости и решил сделать такие же — только из глины, стилизуя их под древние... Карим помог ему. Первая фигурка не удалась. Потом дело пошло веселее.

Еще раз взглянув на стол, старший лейтенант удовлетворенно щелкнул пальцами.

С просторного двора доносилось воркование диких голубей, в воздухе, над высокими чинарами, пролетали стремительные стрижи. В древнем величественном сооружении, бывшем медресе, стояла тишина. Когда-то здесь было духовное училище. В тесных кельях-хунджрах жили имамы, учителя ислама, и толоба — их ученики. Мастерская реставраторов-керамистов располагалась рядом.

В центре двора, под развесистыми ветвями могучего карагача, сидел старик в белой рубахе — дедушка Карима, опытный мастер, один из лучших керамистов. Он что-то растирал в ступке мраморным пестиком, просеивал и перемешивал, поднося на ладони алебастр к самым глазам. Перед мастером стояли глиняные пиалы с различными красителями. Старик всю свою жизнь посвятил поискам рецепта глазури для кирпичиков, которые идут на облицовку куполов...

Замешкавшись, Теплов кашлянул и толкнул тоненькую резную дверцу. Жмурясь от света, он подставил солнцу открытую грудь и мускулистые руки. Немного постоял, потом направился через просторную площадь в помещение бывшей соборной мечети с гигантским сводчатым перекрытием. Там, у стены, сушились на высоких полках уже готовые шахматные фигуры.

В узком проходе между складами появился Карим. Шел он быстро, далеко назад отбрасывая руку. Каждое движение выражало нетерпение, он был возбужден, глаза живо поблескивали.

«Что-то случилось», — подумал Теплов, разглядывая бригадира.

Карим пересек двор и остановился перед хаузом. Бросив взгляд на Теплова, он решительно приблизился к склонившемуся над ситом деду.

— Ты здесь, дедушка?

— А где же мне быть? — ответил старик, очищая шершавой ладонью пестик.

Карим присел рядом с ним на корточки.

— У меня, дедушка, к вам разговор. Пойдемте в мастерскую.

— В мастерскую, говоришь? — лукаво посмотрел на него дед.

О чем он подумал? Карим невольно покраснел.

— Ну что ж, пойдем, пойдем.

В мастерской был только один стул. Карим сел на лавку. Дед, покряхтывая, с улыбкой поглядывал на внука.

— Так что же стряслось, говори — не тяни?..

Карим рассказал все, что узнал, стоя за портьерой в комнате Иванова. Слушая его, старик мрачнел.

— А не почудилось ли тебе, не привиделось? — сказал он наконец, с недоверием покачивая головой.

— Не почудилось, честное слово! И про мавзолей они говорили, и про план... Турист все на нашего Иванова напирал, говорил — плохо работаешь.

Старик встал, взволнованно прошелся по мастерской.

— Ай-яй-яй...

Карим с трудом проглотил застрявший в горле твердый комок. Может быть, не следовало рассказывать об этом деду?

Наконец, старый мастер успокоился. Он подошел к Кариму и положил руку ему на плечо.

— Дело это серьезное... Позвони-ка ты Норматову. Когда-то мы были с ним хорошими знакомыми.

...Потом подполковник рассказывал Теплову о встрече с Каримом.

— Хороший парень. Вы к нему, Гриша, приглядитесь, познакомьтесь поближе.

Оказывается, Норматов знал деда Карима еще по своей старой службе. Они встречались в Бухаре, и дед Карима помогал ему в одной очень трудной и очень опасной операции.

— Но самому Кариму пока не открывайтесь, — посоветовал Норматов. — И еще раз — будьте сейчас особенно осторожны: не исключено, что Чернявский (мы установили личность «туриста») знает Семушкина в лицо. Ясно?

— Так точно!

— Действуйте...

Дня через три Карим пригласил Теплова:

— С вами дедушка хочет побеседовать. Понравились вы ему.

— Вечером я свободен, — сразу же согласился Теплов.

Дед жил на окраине, в старом доме с большим фруктовым садом за высоким глинобитным забором. Чуть выше, у самого дома, протекал головной арык, откуда доносился отчаянный гвалт лягушек. В стороне, за пышной серебристой джидой, медленно ворочалось большое черное колесо — в деревянном лотке журчала вода. Ее подавали на верхние участки, прилепившиеся к самому склону высокого холма.

Тихий вечер уже разбросал по саду бархатистые тени. Теплов с любопытством разглядывал двор. Около террасы вился виноград, умело направленный вверх по жердяному настилу. Среди густой листвы топорщились желтые бумажные пакетики — ими были скрыты от прожорливых воробьев спелые гроздья.

На небольшой площадке у дувала разгуливали два аиста, а под потолком легкого навеса, будто маленькие фонарики, висели стручки красного перца.

Гости сидели у арыка на широком темно-коричневом паласе. Посреди стоял большой поднос с фруктами. Седой мастер, степенно поглаживая бороду, потчевал:

— Угощайтесь, пожалуйста.

Старший лейтенант взял с подноса большой персик, разломил его на две половинки. С мякоти упали на палас янтарные капли.

— Не персики — мед...

Глядя на Карима, примостившегося напротив, Теплов вспоминал недавний разговор с Норматовым. Прошло два дня, а парень сильно изменился. Ходит настороженно, хмуро разглядывает окружающих. «Нужно бы поправить нового Шерлока Холмса, — подумал Теплов. — Как бы не наделал глупостей».

Между тем старик разложил возле себя тоненькие плитки весенней глазури. Неторопко, тихим голосом рассказывал он о древних мастерах, о памятниках, украшенных причудливой мозаикой, о том, как сам потратил много лет и знаний на разгадку тайны.

— Секрет изготовления глазури унес с собою великий мастер. В одной из народных легенд рассказывается, как погиб он от руки хромого Тимура...

...В ознаменование победоносного похода Тамерлана в Северную Индию старшая жена полководца Биби Ханым заложила грандиозную соборную мечеть. Дни и ночи кипела работа. И вот, когда строительство было уже в самом разгаре, главный уста[2] влюбился в Биби Ханым и приостановил работы. Он заявил, что работы не начнутся до тех пор, пока возлюбленная не разрешит ему поцеловать себя в щеку через ее ладонь. Девяносто дней и девяносто ночей не могла решиться Биби Ханым. На девяносто первый день она согласилась. Поцелуй оказался столь горячим, что Тамерлан, вернувшись из похода, увидел на лице любимой его след. Великий завоеватель разгневался, но гнева своего не показал. Он только вызвал к себе мастера и приказал ему построить под землей богатый мавзолей. Помню, дед мой говорил, что такой богатой усыпальницы не было на целом свете... Тогда же повелитель приказал великому уста изготовить из глыбы розового мрамора саркофаг, а из черного нефрита — намогильный камень и высечь на камне арабскими письменами рецепт чудесной глазури.

Когда все было готово, Тимур убил мастера и захоронил его в подземелье. В подземелье он велел снести также свои сокровища и знаменитую библиотеку, которую привез после военного похода в Малую Азию. Затем вход был замурован. Шли годы. Планом подземелья овладел внук великого хромца, Улугбек. Он пополнял библиотеку — так постепенно подземелье превратилось в одно из крупнейших книгохранилищ мира. Но Улугбек умер, и план подземелья исчез... Кто найдет теперь древние сокровища?!

Теплов взглянул на Карима — тот сидел на паласе, подобрав ноги, и сосредоточенно смотрел в темнеющий сад.

Старик продолжал:

— Семьдесят лет тому назад наш город посетили иностранцы. Они очень интересовались могилой мастера и сокровищницей Тимура. У них даже был какой-то план, но они не смогли найти подземелье...

Старик замолчал, провел рукой по седой бороде, улыбнулся, глядя, как старушка Амине суетится в саду у искрящегося тандыра. Она ловким движением распластала и округлила кусок теста, затем, перекинув с ладони на ладонь, погрузила его в огненное жерло печи. Там, пришлепнув тесто к горячей стенке, легко выхватила готовую, румяную лепешку.

— Хорошо бы отыскать намогильный камень, — сказал Карим, — тогда изготовили бы мы глазурь ничуть не хуже старинной. Правда, дедушка?

— Отыскать, говоришь? — старик покачал головой. — Слышал я от друзей-мастеров, что мазар тот глубоко под землей, а где — никто не знает.

Вдруг глаза его лукаво блеснули:

— Может быть, вы найдете, а? А почему бы вам не попытаться?!

Амине принесла на подносе два чайника и три пиалы. Положила горячую лепешку. Старик разлил чай, отхлебнул, причмокивая, пощелкал языком.

— Хороший чай готовит Амине! — похвалил он..

И снова продолжил свой неторопливый рассказ.

...Биби Ханым спешила со строительством. Вокруг грандиозного сооружения разрослось множество мелких мастерских, где днями и ночами кипела работа — готовился облицовочный материал для величественных куполов. Дымили хумдомы, обжигали кирпич и плитку... Стройка тогда напоминала муравейник. Полуголые рабы, изнывая от жары и копоти, работали, не зная ни сна, ни отдыха...

Старик опять замолк. Воспользовавшись его молчанием, Теплов спросил:

— Неужели до наших дней так ничего и не сохранилось?..

— Ничего, сынок, ничего. В два дня и в две ночи по приказу повелительницы все строения ремесленников снесли...

— Не спеши, дедушка, расскажи все по порядку, — прервал его Карим, который уже не первый раз слышал эту легенду.

Старик улыбнулся.

...Возвращаясь из похода, Тимур послал гонцов с сообщением о своем скором прибытии. К тому времени стройку закончили, и Биби Ханым, желая угодить мужу, решила преподнести ему подарок в полной красоте. Тогда-то все и началось. Было приказано сносить мастерские, в которых готовили облицовку. Свистели плети, раздавались крики надсмотрщиков. Тысячи арб подвозили песок, рабы проворно разбрасывали его по широкой площади. Водоносы увлажняли грунт. На стенах величественных сооружений лежали солнечные блики, солнце отражалось и на мраморе отшлифованных плит, устилавших всю площадь. На третий день — мулла еще не успел призвать правоверных к молитве — все было кончено. В городе стояла мертвая тишина, по притихшим улицам гарцевали смотрители повелительницы. Они должны были следить за тем, чтобы никто не вытоптал на площади землю, не испортил облицовку. Тысячи мастеровых и подсобников, точно скот, перегнали за ночь далеко за город...

Слушая старика, Теплов мысленно представил себе полуземлянку-мастерскую, временно возведенную в просторной выемке, где еще совсем недавно кончили брать землю для стройки. Здесь, под кровлей из камыша, прохладно. У входа различная утварь, в стороне проход для приема отформованных и уже готовых кирпичей. В углу — печь, где производят второй обжиг для закрепления глазури. Справа, на просторной площадке, сидят полуголые грязные мальчишки. Они наносят на лицевую сторону кирпичиков густую, точно сметана, массу. Потом кирпичики опускают в красильный раствор. Мастер осторожно укладывает их в печь, где в результате термической обработки и образуется знаменитая глазурь. А вот другой старик готовит драгоценную смесь. Шевеля губами, он издает какие-то шипящие заклинания, отмеривает составные части, перемешивает их.

— Загубил Тимур мастеров, унесли они с собой чудесную тайну. И на том месте, где были когда-то мастерские, теперь площадь. А может быть, высятся многоэтажные дома. Кто знает?

Мастер замолчал, глядя близорукими глазами в темный сад. Потом улыбнулся, хитро оглядел притихших гостей и пододвинул к себе одну из дынь, лежавших позади него.

— Устали, наверное, слушать старика.

Он взял дыню, подбросил ее на ладони, понюхал, похлопал по бокам.

— Хороша!.. Сейчас покажу вам, друзья, способы угощения. Вот душанбинский.

Ловким движением ножа он разделил дыню на две равные части, вытряхнул семечки, одну из половинок отложил в сторону, другую приподнял на руке и ложкой принялся скоблить розовую мякоть. Естественная чаша нетронутой оболочки наполнилась густым ароматным напитком. Приложив руку к сердцу, дед торжественно подал дыню Теплову.

— Теперь ферганский...

Старик отделил ломоть дыни. Захватил один конец тремя пальцами левой руки, поднял на уровень плеча. В ту же минуту в правой руке замелькал нож, отхватывая мякоть. Сочные куски основанием держались за корку, с которой падали на палас сочные капли.

Подошла старушка, поставила поднос с горячими лепешками. Воспользовавшись ее присутствием, старик протянул ей только что заготовленный ломоть.

— Каким способом угостить внука? Конечно, по-термезски любит, знаю...

Он взял оставшуюся часть дыни, подрезал у корешка с двух сторон мякоть, затем вдоль и поперек разделил ее на небольшие дольки. Ненарушенная вогнутая корка образовала своеобразную чашу, мешала долькам выпасть.

— По какому способу есть? — под общий смех спросил Карим, принимая угощение.

Дед, уже не обращая внимания на внука, с увлечением продолжал:

— Дорогого гостя Семушкина попотчую по-самаркандски.

Взял новую дыню, отрезал небольшой ломоть, уложил его на тарелку и, нарезав вертикальные тонкие кусочки, подал.

— Теперь, друзья, по-бухарски, для компании, — пододвинул большое фарфоровое блюдо, стал резать дыню на ровные куски. Заполнив блюдо, поставил его на середину дастархана.

— Ешьте! — старик окинул гостей торжествующим взглядом.

— А это способ путника, спешащего утолить жажду...

Он снял поясной платок — бельбок — и разостлал его перед собой. Отложил нож, взял небольшую дыню, приподнял ее и слегка ударил о колено. Дыня разбилась. Разламывая ее на кусочки, старик разложил их перед собой на своеобразную скатерть. Потом принялся смачно откусывать сладкую мякоть.

Теплов и Карим улыбнулись: вот так искусник!

За стеной затрубил осел.

— Ой-бо, друзья, уже полночь. Взгляните-ка, пять минут первого, — сказал хозяин и показал на часы. Он встал на колени и, сотворив благодарственную молитву, скользнул ладонями по щекам сверху вниз.

— Хватит на сегодня, дети мои. Пойду отдохнуть...

Теплов и Карим почтительно проводили старика до комнаты. Потом они вышли в сад и, удобно устроившись на берегу арыка у журчащего колеса, закурили.

«Интересный парень Карим, — думал Теплов, глядя на мастера. — Открытая душа. Вон как глаза разгорелись после рассказа деда. Такому можно довериться...». Но заговорил он совсем о другом — о мастерских, о глазури, снова возвращаясь к слышанному от старика.

— Если мастерские действительно были расположены где-то вокруг стройки, то их можно найти...

Карим пыхнул сигаретой.

— Можно-то можно, — сказал он, — да вот как быть с домами? Вон сколько их понастроили у самой площади!..

— Хорошо бы поговорить с товарищами из горисполкома, пусть предупредят экскаваторщиков. При рытье котлованов можно наткнуться на мастерские...

— А ведь верно! — Карим обрадованно хлопнул себя ладонью по колену. — Не может быть, чтобы ничего не осталось. А слой не так уж и глубок — метра три, от силы четыре...

— Вот видишь!

Подарок иностранцу

Конь был белый, в богатой узорной сбруе. На нем сидел всадник в остроконечном шлеме со щитом в полусогнутой руке. Другой рукой он придерживал за длинную рукоять широкую китайскую саблю. Вся шахматная фигура, облитая глазурью, сверкала и серебрилась в солнечных лучах.

Теплов посмотрел на свое изделие, склонив на бок голову. Мелкие трещинки, которые сначала его так смущали, были даже очень кстати — они создавали впечатление большой древности вещицы. Сразу, на глаз, ни за что не догадаешься, что она только что из обжига.

Грише нравилась роль подсобника-реставратора. Он мог часами сидеть с Каримом за работой и не замечать, как быстро пролетало время. Тонкое это мастерство и требует не только сноровки, но и больших знаний. Чтобы быть в курсе технологии и всех ее хитростей, Теплов почитывал вечерами техническую литературу, консультировался у специалистов. И вот результат: первый блин, но, кажется, не комом.

В мастерскую вошел Карим, поздоровался.

— Ого, да мы преуспеваем!

Он взял из рук Теплова коня, любовно повертел его в тонких пальцах.

— Что — неплохо?..

— Напрашиваешься на комплимент? — усмехнулся Карим.

— Нет, правда?

— Правда, хорошо.

Смахнув ветошью глину, Карим сел на верстак.

— Хочешь сходить к Иванову?

— Сейчас?

Карим кивнул.

— Галина звонила, приглашала в гости. Собирайся, пойдем. Время подходящее. Ты в шахматы сыграешь, я Галю проведаю. Возьми коня — похвастаешься...

«А что — случай подходящий», — подумал Теплов. Он-то знал, что не только из-за Гали так не терпится Кариму наведаться к инженеру. Позавчера Норматов снова беседовал с техником и дал ему задание сходить к Иванову, но не одному, а обязательно с подручным Семушкиным. Почему? Норматов пока ничего не объяснял ему, но Карим и сам уже о многом догадывался. Теплов заметил это сразу, едва только Карим возвратился от подполковника. Ведь в тот же день Норматов беседовал и со старшим лейтенантом. Они встретились в кафе на окраине города. «Нужно сблизиться с Чернявским, — посоветовал Норматов. — Семушкина он не знает. Мы незаметно устроили им встречу...» Подполковник волновался. Теплов рассказал ему о слежке.

— Тот самый?

— Да. На этот раз я видел его в гастрономе. Одет элегантно — белая сорочка, галстук, светлый костюм...

— Самоуверенный тип... Ну, этого мы возьмем на себя. Однако и сам не зевай: следят — значит, не доверяют.

В самом деле. Прошел месяц, а инженер задания не дает, словно не замечает Семушкина.

— Так как же, идем? — спросил Карим.

— Идем.

Молодые люди искупались под душем, переоделись, купили на площади большой букет цветов и ровно в семь вечера постучались в калитку дома Иванова.

Встретила их Галя. Она выбежала сразу, едва только услышала стук.

— Ах, вот вы как! Нехорошо заставлять себя ждать!..

Но Карим вовремя протянул букет, промычав извинения, и Галя смягчилась. Громко разговаривая и смеясь, она повела гостей в дом.

У террасы вошедших радостно встретила огромная грудастая овчарка, любимица Гали. Собака, виляя хвостом, держала в зубах мужской полуботинок.

— Джек, сюда! — раздался из-за кустов голос инженера Иванова. Овчарка бросилась на зов хозяина.

— Папа каждый день учит моего воспитанника уму-разуму, — с улыбкой пояснила Галя. — Уже целый год занимается, водит Джека в клуб собаководов. Джек — пес умный: поноску подает, находит меня по следу...

На террасе, откинувшись на спинку плетеного кресла, в непринужденной позе полулежал широкоплечий человек. Он исподлобья оглядел вошедших, остановил внимательный взгляд на Семушкине.

«Чернявский!» — догадался старший лейтенант, но сделал вид, что интересуется иностранцем лишь постольку, поскольку и он сегодня гость инженера Иванова; в другое время, где-нибудь на улице, он, возможно, и не обратил бы на него внимания.

Это подействовало. Чернявский легко поднялся, любезно раскланялся, подавая каждому из вошедших руку. Лишь когда он назвал себя, старший лейтенант изобразил на лице едва уловимую тревогу. Чернявский снова настороженно взглянул на него. Ну конечно, Семушкин должен взволноваться, встретив человека, о котором столько слышал еще там, за кордоном...

Подоспевший Иванов пригласил всех садиться.

— Только без церемоний, прошу. Рад, что вы уже познакомились с моим гостем. Джон Плей — журналист, знаток восточных древностей...

— Очень приятно, — сказал Карим, прикладывая, как того требовал обычай, ладонь к груди. — Дома было скучно, Иван Андреевич, вот и решили вас навестить. Кстати, у нас кое-что есть. Как вам нравится эта вещица?

Лукаво поблескивая глазами, он жестом фокусника извлек из кармана шахматную фигурку и поставил ее на стол перед иностранцем.

Некоторое время все молчали. Теплов с тревогой посматривал на гостей. Первым оживился Чернявский.

— Какая прелесть! — воскликнул он, подымаясь и подходя к столу. — Вероятно, нашли при раскопках? Да?.. Вижу, вижу — индийская школа. И эти трещинки...

Трудно было понять, серьезно он говорит или шутит. Неужели и в самом деле верит — древняя керамика? Вот тебе и знаток Востока... А если хитрит?

Теплов перевел взгляд на инженера. Иванов тоже заметил промах своего гостя, поежился, видимо, опасаясь, как бы Чернявский не наговорил еще каких-нибудь глупостей. Он-то знает, что глазурь на шахматы наложил Карим. Один из рецептов его дедушки.

— А вы прелестно шутите, мистер Плей! Браво!.. Ну, а в самом деле, как вы думаете, чья это работа? — сказал Иванов, скосив взгляд в сторону Карима и его подручного.

Чернявский усмехнулся уголками губ:

— Господин Семушкин?..

Он хорошо владел собой, этот старый проныра. Только в глазах мелькнула легкая растерянность.

— Уверяю вас, не всякий знаток разберется в подделке, — сказал он, продолжая вертеть коня в руке. — Нет-нет, это не комплимент. Чистая работа. Может быть, вы подарите эту вещицу мне?.. Вот удивятся коллеги — уж над ними-то я бы сыграл не такую шутку!

— Что ж, с удовольствием, — согласился Теплов.

Все замолчали.

— Кстати, — сказал инженер. — Вы незнакомы с моей коллекцией?..

— Вы коллекционируете марки? — удивился Теплов.

— Нет, что вы, — улыбнулся Иванов. — Просто в альбоме собраны фотографии с тех редких и очень ценных находок, которые мне посчастливилось сделать во время реставрационных работ. Не хотите ли взглянуть?

— С удовольствием.

— Галя, принеси, пожалуйста, альбом, — попросил инженер.

Они сели в углу, за маленький столик, и Иванов, листая страницы большого, переплетенного в тисненый бархат альбома, стал рассказывать Теплову о событиях, связанных с той или иной находкой. Рассказывал он весело, увлекательно — и, видимо, уже не впервые...

Подошел Чернявский, небрежно облокотившись на спинку стула, весело сказал:

— А что — все реставраторы такие славные парни?

Теплов промолчал.

— Не хотите ли сигарету?

— Курю «Беломор», — сказал старший лейтенант. Иванов многозначительно посмотрел на Чернявского.

«Что им нужно?» — подумал Теплов, глядя на фотографии. Иванов водил пальцем по ободку какой-то узорчатой вазы и вспоминал о раскопках в районе Афросиаба.

«Все еще проверяют?»

Чернявский молча стоял за спиной. Теплов чувствовал на себе его пристальный взгляд. Неожиданно обернуться? Что скажут его глаза?.. Ребячество.

Иванов замолчал, перевернул еще несколько страниц. Чернявский все так же спокойно попыхивал сигаретой. Иногда он наклонялся, задерживал руку Иванова, внимательно рассматривал фотографию.

— А это что? А это?

Инженер коротко отвечал.

Посматривая на Семушкина, он думал, что в центре на этот раз не ошиблись, что Семушкин человек энергичный, а главное, умеет ждать — ни одним взглядом, ни одним жестом не выдал своего нетерпения. Да и глубокая проверка не дала ничего подозрительного. А то, что Семушкин сблизился с Каримом, даже хорошо... Сойдет за своего человека. Не в пример Чернявскому ведет себя сдержанно: вон как блеснул глазами, когда Чернявский понес чепуху!

Словно читая тайные мысли хозяина дома, Теплов понимающе улыбнулся.

«Иванов и Чернявский. Кажется, инженер уже на моей стороне. Чернявский не простит мне своего промаха. А что было делать?.. Нужно работать с инженером. По всему видать, Чернявский ему тоже не очень-то нравится: как-никак — конкурент. К тому же — фигура. Львиная доля достанется Чернявскому. Не-ет, Иванов не из смирненьких. Сидеть и ждать у моря погоды он не станет».

В другом конце комнаты Карим что-то рассказывал Гале — она шутливо грозила ему пальцем. Потом решительно взяла Карима за руку и потащила его в соседнюю комнату.

— Вот увидишь, вот увидишь, — быстро проговорила она, продолжая смеяться.

Чернявский снисходительно покачал головой — что поделаешь: молодость. Теперь он стоял у окна, скрестив руки на груди. Иванов недружелюбно скосил на него взгляд: на пальце Чернявского поблескивает платиновое кольцо с бриллиантом. Шикарная жизнь! А он, Иванов, уже столько лет ходит под постоянным страхом разоблачения. Чужое обличье, чужое имя. И люди вокруг чужие. Ради чего? Вот — у него колечко, дорогой костюм, золотая заколка в галстуке. А Иванов прячет деньги под полом, лишний раз боится сходить в ресторан...

Как темное облако наползали нелегкие воспоминания, теснили дыхание, давили грудь.

В двадцать первом году, когда ему было пять лет, отец, державший кондитерскую, прогорел. Через год, больная, исхудавшая, умерла мать.

Иванов и до сих пор помнит хмурое утро на Преображенском кладбище, гроб с телом матери на простой телеге, плачущего навзрыд пьяного отца. Потом отец исчез, уехал с какой-то цыганкой. Соседи приютили сироту, отдали его учиться. Вспоминается мрачное четырехэтажное здание на углу Греческого проспекта и Прудковского переулка. Иванов бегал оттуда в бесплатную столовую для детей, занимающихся в городских начальных училищах. Иногда ухитрялся пообедать и у соседей, но это случалось не очень часто. В конце концов он сбежал и от соседей, и из школы, связался с такими же, как он, беспризорными пацанами; во время облавы был пойман и водворен в колонию.

В колонии его приучили к мастерству, дали образование, направили в строительное училище. Однако мечтал Иванов не о честной жизни, а о собственном «деле»: крепко запали ему в сердце рассказы соседей о его богатом, но беспутном отце.

Нелегка была борьба за место под солнцем. Удачливые ровесники быстро шли в гору. Им все давалось без труда. Иванов ненавидел счастливчиков. И вот тогда-то созрело в нем твердое убеждение, что, деньги, только деньги правят миром, что без денег он обречен на серое, незаметное существование. И еще одну истину очень быстро усвоил юный выпускник строительного училища: честным трудом не разбогатеть.

Иванов скопидомил, сколачивал состояние. Он пустился в темные махинации; был привлечен к суду, но бежал и вскоре связался с бандой, которой руководил отчаянный рубака и головорез Милишевский. Однако банда просуществовала недолго. Она распалась после первого же боя с чекистами. Иванов с Милишевским подались в Керчь. Там у Милишевского были связи. Их встретили на конспиративной квартире, и тут-то Иванов понял, в какую компанию он попал. Их было четверо. На их счету было уже несколько крупных полотен, перепроданных за границу. В тот вечер много говорилось об ожерелье царицы Софьи. Оно стоило миллионы и лежало где-то совсем близко...

У Иванова сладко защемило сердце — вот она, заветная мечта! И он принял предложение Милишевского. Он остался в России, а в тридцать девятом году, сфабриковав документы, перебрался в Среднюю Азию. Богатое поле деятельности открылось для Иванова, и Милишевский достойно оценил находчивость своего давнишнего друга. Сам он совершал дальние вояжи по Европе и Азии, вербовал белоэмигрантов, скупал и перепродавал исторические ценности. Трест, созданный им, рос и становился все более авторитетной организацией. В тридцатых годах его пробовали завербовать в разведку. Милишевский вывернулся из ловко расставленных сетей, конечно, не без помощи своих друзей и денег. Правда, он поплатился самостоятельностью — теперь его действия контролировала другая, более сильная организация. Фактически она поглотила трест Милишевского, но сам Милишевский от этого особенно не пострадал: в его сейфы, как и прежде, стекалась львиная доля добычи.

Идею найти и ограбить библиотеку Улугбека Милишевский вынашивал уже давно. Именно для этой цели и понадобился ему Иванов. Смелый, решительный, умный человек.

Через верных людей в Герате Иванов раздобыл древний план. Кусок телячьей кожи, хранящий заветную тайну. Нет-нет, не ошибся Милишевский в Иванове, знал, к кому посылает под видом туриста работника крупного научного журнала, своего эмиссара Чернявского.

— Свяжетесь с Ивановым через Кореловых, — сказал он перед отъездом в просторной комнате гостиницы, где снимал номер. — Иванов — уважаемый в городе человек. В сорок шестом году он женился — взял женщину с грудным ребенком. Это было необходимо, понимаете? Но жена вскоре умерла... С тех пор Иванов живет вдвоем с неродной дочерью. Впрочем, девочка этого не знает... Как видите, вполне нормальная счастливая советская семья.

Милишевский улыбнулся. Он умел убеждать даже самых отчаянных скептиков.

Теперь мысли Чернявского перекрещивались с воспоминаниями Иванова.

А этот — Семушкин?

О нем тоже говорил Милишевский. Семушкин осуществит самую трудную часть операции. Он молод, энергичен. А все остальное проделает другой человек. Сокровища уплывут, и русские даже не успеют их хватиться...

Инженер потер лоб, невидящими глазами уставился на Теплова. В дверях появилась Галина, поставила перед ними чайник с холодным чаем и две пиалы. Иванов рассеянно поблагодарил ее.

Подошел Карим, что-то сказал Чернявскому. Глаза иностранца блеснули. Теплов уловил лишь несколько фраз. Кажется, речь шла о поисках рецепта глазури.

— И давно ваш дедушка над ней работает?

Карим ответил. Чернявский протянул ему сигареты. Оба окутались дымом, мирно беседуя у окна.

— Да, так на чем же мы остановились? — спросил Иванов, разливая чай.

— Вы хотели рассказать мне о трудностях, связанных с восстановлением западного минарета, — напомнил старший лейтенант.

— Это длинная история, и времени нам сегодня, пожалуй, не хватит, — Иванов взглянул на часы. — Вы заметили, как наклонился минарет?

— Он падает, — громко сказал Теплов. Чернявский вздрогнул.

«Нервы у тебя не в порядке», — подумал Гриша, подымаясь из-за стола.

Неожиданная встреча

Днем, выбрав момент, когда в мастерской никого не было, Иванов зашел и быстро проговорил:

— К семи вечера жду у себя в конторе...

«Кажется, начинается», — тревожно подумал Теплов.

День тянулся бесконечно долго. Сегодня работали на куполах. Карим подбирал рисунок. Теплов помогал ему. С непривычки кружилась голова. Двор мечети казался узким, а хауз, в котором отражалось ярко-синее небо, совсем маленьким, почти игрушечным. Вон, под деревом, как и всегда, сидит дедушка Карима, колдует над своими растворами. Ходят люди, проезжают автомашины, а здесь, наверху — слепящая лазурь да легкий ветерок.

Карим улыбается, кивает головой.

— Ну, как?

— Еще спрашивает! Тоже в первый раз, наверное, не чувствовал себя героем.

...К инженеру Теплов пришел с опозданием. Во дворе уже было пусто. Только у склада разворачивался грузовик, привезший алебастр.

Теплов решительно потянул на себя обитую матрацем старенькую дверь.

— А, мастеровой, заходи, заходи! — приветствовал его с порога голос невидимого Иванова. — Вот сижу, жду. Подумал уже — не придешь...

Постепенно глаза привыкли к темноте. Теплов огляделся. Та же самая контора, только стол отодвинут в сторону. На столе — какие-то бутылки, газетные свертки. У шкафа, вполоборота к окну, сидел Иванов.

— Дверь закрой, — сказал он торопливо.

«Точно — началось», — снова подумал Теплов и почувствовал, как горячая волна облила сердце. А сам медлительно, спокойно щелкнул ключом.

Ему показалось, что Иванов облегченно вздохнул.

— Иди, садись, выпьем для начала, — предложил инженер.

Теплов подошел к столу.

— Вот колбаса, вот сыр... Коньяк будешь или водку?

Теплов потер ладони.

— Если можно, водочки...

— Пей, пей, — покровительственно проговорил инженер и извлек из нижнего отделения стола два маленьких граненых стаканчика.

«Зачем ему это понадобилось? — подумал Теплов. — Заперлись в конторе, пьем... А если кто-нибудь войдет?» Но спрашивать не решился: раз позвал, значит, надо.

— Будь здоров, — Иванов выпил, крякнул, жестко поставил стаканчик на стол.

Теплов тоже выпил. Понюхал кусочек сыра. Что ж, пожалуй, самое время сыграть свою роль до конца. Он выложит Иванову все начистоту, даже пригрозит. Если ему не доверяют, он тотчас же свяжется с кем надо. И пусть там рассудят, кто из них прав. Милишевский? Он знает его лично.

Глаза Иванова испуганно округлились:

— О чем вы говорите?

«Вы» — это выскользнуло у него непроизвольно.

Теплов подметил, как засуетились на столе смуглые руки инженера.

— Или хотите обойтись без...

— Господи, это какое-то недоразумение! — перебил его Иванов.

— А слежка? — Теплов снисходительно улыбнулся: — Высокий смуглый узбек... В день моего приезда и затем... Бездарная личность! Каким людям вы доверяете, Иван Андреевич?

Иванов провел тыльной стороной ладони по небритой щеке:

— Может быть, вы и правы... Впрочем...

— Ладно, ладно, — засмеялся Теплов. — Это в ваших же интересах. Что касается меня, то я в какой-то степени вас понимаю. Но так грубо, так грубо!..

Он взял со стола бутылку и налил полный стаканчик, протянул его инженеру. Налил себе.

— Выпьем за мир в этом доме.

— Выпьем...

— И все-таки вы мне не доверяете...

Теплов неожиданно выпрямился. Инженер поперхнулся.

— Да-да, не доверяете.

— Почему?

— Во-первых, вы не свели меня с Джоном Плеем...

— Это не предусмотрено инструкцией.

— Во-вторых...

— А не слишком ли вам много хочется, молодой человек? — раздался за спиной резкий голос, и Иванов, глядя через плечо Теплова, быстро отступил к окну.

Теплов обернулся. Как он не заметил сразу — в комнате была вторая дверь, за ней и стоял с самого начала Чернявский.

— A-а, мистер Плей, — сказал он как можно непринужденнее и шагнул вперед, протягивая иностранцу руку.

Чернявский отступил.

— Так вы хотели поближе со мной познакомиться?

— Разумеется, — Теплов пожал плечами. — Разве это не естественно?

Чернявский улыбнулся:

— И вы даже лично знакомы с Милишевским?

— Да.

— Ваше лицо мне кого-то напоминает...

— Вероятно, мы встречались.

Теплов взял со стола сыр, стал спокойно закусывать. Сунув руку в карман пиджака, Чернявский сел напротив. У него были сухие, слегка прищуренные глаза. В них отражались светлые четырехугольники окон, пересеченные крупной решеткой. Уголки губ вздрагивали.

— Отвечайте быстро. Кто направил вас через кордон?

— Имени его я не знаю...

— Высок? Низок?

— Среднего роста, плотный, седые волосы подстрижены под бобрик. На левой руке не хватает безымянного пальца. Может быть, применим детектор лжи? — съязвил Теплов.

Чернявский пропустил его замечание мимо ушей.

— Говорите дальше.

— Что?

— Вы были у него в доме?

— Да.

— Опишите обстановку.

Теплов поерзал на стуле:

— Ну, это не так просто. Извините, я не писатель...

Губы Чернявского расползлись в ехидной усмешке:

— Ничего. Мы простим вам погрешности стиля. Итак, живее!

— М-м, за мной пришли в гостиницу и сказали, что я должен немедленно одеваться...

— Вы жили в гостинице? — оживился Чернявский.

— Да.

— Где? В какой?

— У арочного моста. Очевидно, вы помните это место, там еще есть небольшой кабачок...

— Продолжайте, — отрезал Чернявский.

Теплов удивленно вскинул бровь.

— Что вы от меня хотите?

— Рассказывайте.

Теплов пожал плечами.

— Как вам угодно. Итак?

— За вами пришли в гостиницу, — нетерпеливо подсказал Чернявский.

— Совершенно верно. Меня долго вели какими-то переулками, пока, наконец, не показалась вилла — двухэтажная, под красным железом, с резной металлической решеткой. В вестибюле, где меня заставили довольно долго ждать, было одно широкое окно, паршивый кафельный полустертый пол и два или три кожаных стула.

— А больше вы ничего не заметили в вестибюле?

— Ах да, по углам стояли четыре большие пальмы...

Чернявский кивнул. Во время разговора он держал руку в кармане пиджака, теперь она расслабленно постукивала костяшками пальцев по столу.

— Кабинет у хозяина шикарный, ничего не скажешь, — продолжал между тем Теплов. — Справа — широкий красный диван, на полу большой мягкий ковер, по стенам — очень много картин и полочек с различными статуэтками...

Иванов сел рядом с Чернявским. Что-то шепнул ему на ухо.

— Ладно, ладно, — поморщился тот.

Инженер налил в стаканчики коньяку.

— Извините нас, господин Семушкин, — сказал он миролюбивым голосом и протянул ему стаканчик. Другой взял Чернявский, небрежно приподнял перед глазами:

— У нас не было другого выхода, сами понимаете.

Теплов кивнул.

— Теперь, кажется, все прояснилось...

— Да-да.

Чернявский пил коньяк маленькими глотками.

— У вас отличная выдержка.

Он помолчал.

— Вы, очевидно, знаете, что на ваш счет ежемесячно откладывается довольно крупная сумма, а в случае выполнения задания вы получите определенный процент с тех доходов, на которые все мы рассчитываем...

— Мне говорили об этом.

— Ну, вот и отлично.

Иванов убрал со стола остатки трапезы, бутылки спрятал в шкаф, закрыл на ключ.

— Сначала уходите вы, — сказал он Чернявскому.

Иностранец крепко пожал Теплову руку, холодные глаза его смеялись.

Теплов понял — только теперь, только сегодня все и начнется. Нужно встретить Норматова...

В этот вечер он долго не мог уснуть. В комнате было душно. Гриша взял постель и поднялся по лестнице на плоскую крышу. Легкий ветерок шевелил листья на старых вязах, шуршал сухими травинками на соседском сарае.

Он лег на спину и увидел черное бездонное небо. Словно гигантские богатыри, упирались в светлую полоску Млечного Пути могучие минареты медресе — там, у самых остроконечных вершин, напоминающих шлемы, проплывали редкие хлопья облаков.

Что будет завтра, чем порадует его новый день?

Где-то далеко в саду играет духовой оркестр. И сердце щемит... Уже больше года не был он дома. Как там мама, как братишки и сестренки?.. Есть и еще один человек, о котором Гриша думает с особой нежностью. Есть еще один человек. Далеко-далеко отсюда...

Музыка тревожно врывается в неспокойные сны Теплова. Он ворочается в горячей постели, шепчет что-то сухими губами. И стройные минареты пронзают облака в середине огромного полога неба. И звезды горят, как огоньки раскинувшегося под холмами города.

Галя

Страшно сегодня Гале. Страшно не оттого, что вечер, не оттого, что деревья шумят в саду, что ходит ветер мягкими крадущимися шагами по железной кровле. Страшно от ни с кем не разделенных мыслей. Оттого, что некому вылить душу.

— Каримчик!.. Ох, как ты меня напугал, — обессиленно откинулась она к стене. В комнате полумрак. Лицо у Гали белое, как у привидения.

— Вижу, никого нет. И Джек помалкивает, — смущенно проговорил Карим, задерживаясь у порога. — Почему сидишь в темноте?

Вопрос остался без ответа.

У Гали отлегло от сердца. Приход Карима отогнал невеселые мысли.

— Садись, что стоишь? Вот сюда, на диван...

Она взяла его за рукав и почти силой усадила. Щелкнула выключателем, зажмурилась от яркого света.

— Хочешь, вина принесу?

— Еще чего выдумала?

— Ну, тогда печенья. Или конфет?

— Не нужно...

Галя всплеснула руками:

— Фи, как с тобой неинтересно!..

Она села рядом на диван, обхватила руками колено, покачиваясь, проговорила с лукавой улыбкой:

— А ведь ты меня любишь, Каримчик, правда, любишь?

— Да брось ты, Галка, честное слово! — вспыхнул Карим. — И что на тебя сегодня напало?

— Ладно, не буду, — кивнула Галина. — Только смотри, не проморгай... Того гляди, увезет твою Галку иностранец...

— Какой еще иностранец? — привстал Карим.

— Как какой? — Галина сделала наивные глаза. — Разве ты ничего не знаешь? Папин гость, конечно...

— Ври.

— Честное слово. Сама слышала, как папка ему обещал...

— Да ведь старик он...

— Ну и что ж, зато богат.

— И это сказал отец?

— Угу...

— Бред...

— И совсем не бред, — глаза девушки блеснули, румянец снова зажег ее щеки. — Джон Плей сегодня уезжает. Видишь ли, они не нашли входа в сокровищницу. Так сказал папа. А Джон сказал, что надо разыскать Дохлого, потому что Дохлый все знает. Папа возражал против его поездки — он говорил, что Джон может засыпаться. «Подумаешь, — сказал Джон. — Надо всем намекнуть, что я в Бухаре». Вот и все. И мне за обедом он тоже сказал, что уезжает в Бухару. Но я-то знала, что ни в какую Бухару он не едет. Он едет к Дохлому — совсем в другое место. А меня он увезет после, когда все будет сделано. «Ты и не представляешь себе, что там за жизнь, — сказал он. — Дурашка!..»

Плечи ее дрогнули — она беззвучно заплакала.

— Ну, вот... что же ты, — неловко пробормотал Карим, не зная, как успокоить девушку.

— И ты... ты тоже! — сказала она сквозь слезы.

Он обнял ее, осторожно прижал к себе. «Что же я делаю?» — обожгла отчаянная мысль. А Галя, перестав плакать, доверчиво прильнула к его плечу.

— А ты не бойся, не бойся, — сказал Карим. — Честное слово, ничего тебе не будет. Разве может кто-нибудь увезти девушку против ее желания?!

Она резко встала, провела пальцами по мокрым глазам:

— Какой же ты, право...

Он не знал, как себя вести. Говорят, что девушки любят комплименты. А он вдруг почувствовал в голове совершенную пустоту.

— Прости меня, Галя...

— Прости-и, — передразнила она. — Не получится из тебя, Каримчик, настоящего кавалера.

А новость была потрясающая. Значит, входа в сокровищницу они все же не знают. Ищут Дохлого... Новый тип. Не из их ли компании?..

Мысли эти вихрем пронеслись в голове Карима. А Галя?.. Потому-то он и не смог ее тогда успокоить, что думал совсем о другом. Джон Плей — хитрая бестия! Но не хитрее его, Карима. Мастер сжал кулаки: «Ну погоди же ты у меня, ну погоди!..»

— Карим!

На темном тротуаре мелькнуло белое пятно фонарика.

— Семушкин?

— Ты где же это пропадаешь? Хотели вместе в кино пойти, а сам исчез...

— А ведь и правда. Вот черт — забыл! — с досадой проговорил мастер.

Теплов взял его под руку:

— Ты что-то скрываешь от меня?

— Да нет...

Теплов помигал фонариком.

— Ты домой?

— Еще не знаю. А ты?

— Прогуляюсь немножко. Говорят, на маслозаводе танцы. Пойдем?

— Я ведь танцор никудышный... Так до встречи?

— Пока.

Ловкая фигура Карима быстро растворилась в темноте. Теплов подождал немного, а потом и сам свернул в переулок. Он шел быстро — так может идти только человек, хорошо знакомый с дорогой. И в самом деле, после последней беседы с Норматовым Теплов получил новые инструкции — вечерами вести наблюдение за домом инженера. Его обрадовала и насторожила вечерняя беседа в конторе. Иванов — опасный враг, от него можно ожидать любого подвоха.

Переулок, сжатый высокими дувалами, петлял в темноте. Но вот вдалеке мелькнуло светлое пятно. Теплов замедлил шаги. Фонарь под железным абажуром покачивался среди листьев высокого тополя. Еще дальше блестел асфальт. Почти бесшумно, шурша покрышками, прошла по перекрестку легковая автомашина. Остановился, покуривая сигарету, запоздалый прохожий.

Теплов подождал на углу. Там, за парком — знакомая улица. Кажется, у Иванова в окне свет. Или показалось? Тихо. Ни души.

Стало прохладно. Теплов, поежившись, засунул руки в карманы пиджака.

Но что это? Из ворот парка вынырнул человек, крадучись, прошел вдоль забора, перебежал на противоположную сторону улицы. Теплов подался вперед. Что-то знакомое почудилось в долговязой фигуре незнакомца.

Карим?!

А как прячется? Сам за деревом — тень на тротуаре... Кустарь, мальчишка!..

Старший лейтенант в сердцах ударил кулаком в ладонь. Кому на руку такая самодеятельность! Все провалит, все испортит... Потом успокоился: «А может быть, Карим к Галине — на свидание?» При этой мысли неожиданно стало весело. Ну, конечно, как же он об этом сразу не подумал. Ишь, хитрец. И все-таки парня нужно предупредить: пусть будет осмотрительнее. Ведь роль Галины еще не до конца ясна. Рассказала же она отцу о рецепте, над которым работает дедушка Карима. Может рассказать и о другом...

Теплов вошел в тень двухэтажного здания политехникума и там, продвигаясь вдоль стены, добрался почти до самого поворота. Карим все еще стоял за деревом.

Это не понравилось старшему лейтенанту. Ерунда какая-то. Если на свидание, зачем столько времени торчать у дома?..

Держась возле самого забора, Теплов подошел к знакомой калитке. Еще три дня тому назад он стучался в нее со своим молодым мастером. Тогда у них был букет цветов. Галина улыбалась, добродушный Иванов учил Джека приносить ему туфлю.

Как все сейчас изменилось! Карим стоит за деревом, поджидает кого-то, неслышными шагами приближается к нему Теплов.

— Карим!

Молодой человек вздрогнул.

— Скорей же!

Карим медлил, оглядываясь по сторонам.

За поворотом фыркнула автомашина. Свет фар выхватил часть улицы. Пригнувшись, Карим нырнул за куст. Теплов резко дернул его за рукав:

— Ложись!

Машина медленно прошла вдоль кромки тротуара. Мигнула два раза фарами. Потом фары погасли. Во дворе хлопнула дверь. Кто-то спустился с террасы. Прошуршал гравий — Теплов вспомнил: там дорожка. Сейчас откроется калитка....

Стукнула щеколда.

— Джон Плей, — сдавленным шепотом проговорил Карим. Старший лейтенант сжал ему плечо — молчи.

Иностранец, которого они привыкли видеть одетым с иголочки, на этот раз был в коломенковом помятом костюме и соломенной шляпе. Вот так маскарад!

Иванов проговорил что-то вполголоса — он стоял в калитке, придерживая на груди распахивающуюся пижаму. Иностранец ответил по-английски. Инженер засмеялся, похлопал Чернявского по плечу:

— Счастливого пути!

Чернявский закрыл дверцу «волги». Машина фыркнула, тихонько подалась задом к перекрестку, на котором только что стоял Теплов. Яркие фары ударили в противоположную сторону улицы — вырвали карагач, дувал, калитку, заслонившегося рукой от света толстенького Иванова.

Развернувшись, машина снова погасила свет и остановилась на площади. Что будет дальше? Карим хотел встать, но Теплов удержал его.

В окне дома Иванова зажегся свет. Минут через пять вторично стукнула щеколда. Это был инженер. Он успел переодеться в свой обычный рабочий костюм. Шаги простучали у самой живой изгороди и замерли за углом.

«Волга» заурчала и, взяв с места, скрылась в конце площади.

— Уехали, — прошептал Карим.

Теплов сжал ему руку:

— Что случилось? Почему ты оказался здесь?..

Сначала Карим не мог сказать ничего вразумительного. Он стал рассказывать о Галине. Потом перескочил на инженера. Речь шла о каком-то пергаменте.

— Словом, он должен выехать...

— Он? Кто — он? — тормошил его лейтенант. — Да пойми ты, это очень важно!..

— Джон Плей, — сказал Карим.

Теплов обнял его за плечи:

— Ты вот что — оставайся здесь и продолжай наблюдение. Я должен отлучиться... Так значит, Джон Плей?

— И вы... И ты... — Карим хотел что-то сказать, но только растерянно махнул рукой.

Из радиорепродуктора полились звуки гимна. «Двадцать четыре ноль-ноль», — автоматически отметил про себя Теплов. Не теряя времени, он направился к будке постового.

Милиционер, еще совсем молодой парнишка, в франтовато сдвинутой на ухо фуражке, недоверчиво оглядел подбегавшего к нему человека. Но Теплов предъявил документы и попросил срочно вызвать к аппарату старшую телефонистку.

— Алло, алло! Я — Сокол. Вскройте пакет 03. Срочно циркулярную связь с постовыми, аэропортом, вокзалом!.. Срочно циркулярную связь!

На другом конце провода щелкнуло, телефонистка сказала: «Готово».

Теплов повторил вызов.

— Проследите за машиной НА 66-78. Кабриолет «волга». Проследите за машиной.

Скоро к площади подкатил служебный газик. В кабине ждал Норматов. Старший лейтенант коротко доложил обстановку.

— Связаться с Дохлым, говорите?.. Гм, интересно... А что же Иванов?

Старший лейтенант пожал плечами.

— Пришло время действовать, — сказал Норматов. — А как вы думаете?

У подполковника были серьезные, озабоченные глаза. Теплов весь подобрался, глядя на бегущую под колеса газика дорогу, коротко сказал:

— И я так думаю: пора...

Еще часа два сидел Карим в своем укрытии. Машина вернулась, когда он уже потерял всякую надежду. Остановилась у дома, резко заскрипев тормозами. Из кабины выскочил Иванов, махнув кому-то рукой, скрылся в калитке.

«Без иностранца», — отметил про себя Карим.

Подождав еще с полчаса, он раздвинул кусты, выпрыгнул на тротуар и быстро зашагал к дому.

Смутные мысли

Что такое страх? Почему люди боятся темноты, резких звуков, выстрелов и тихого шороха шагов? Почему люди боятся людей? Да-да, именно людей. Вон прошел кто-то через площадь — на затылке шляпа, рука в кармане, взгляд голубой, пронзительный — кто это? Или шофер самосвала — разве Иванов его проверял? Что ж, парень как парень, даже водку пьет вместе со всеми... А может быть, он и есть тот самый, кого следует больше всего остерегаться?..

Сорок лет ходит инженер Иванов по земле, ставшей ему чужой, сорок лет пугается собственной тени. Сорок лет на запоре черное сердце. Сорок лет терпел, держал липкий страх на дне глубокого колодца. А тут вдруг прорвало сразу — аж мороз по коже: даже стены будто стали чужими.

Мохнатым зверем ворочается за синими окнами непогожая ночь. Сухие ветки стучат в стекла, царапаются в обитый железом подоконник. Уже за полночь. Галина безмятежно спит в своей комнате, а Иванов заперся в кабинете. Подперев голову, смотрит в зеркальные стекла книжного шкафа. Там, за аккуратными корешками непрочитанных книг топорщится несуразная толстая фигура в исподнем — под глазами мешки, волосы всклокочены, торчат во все стороны.

Ядовитый дым дешевого табака заполнил всю комнату, собрался бурыми клочьями под абажуром, тучами потянулся в приоткрытую форточку.

Бутылка звякнула о край стакана, задрожала в нервных тонких пальцах. Пить! А если и водка не отшибает смутного ощущения опасности?

Иванов даже застонал от отчаяния. Никто не мог такого предвидеть — глупо все получилось. Начнут-то, конечно, с него, с Иванова, а потом ко всем потянется ниточка. И прощай тогда счет в швейцарском банке, прощай сокровищница Улугбека!..

Старый идиот!.. Корелов прибежал к нему утром, чуть свет, забарабанил в окна. Джек вскинулся, бросился на калитку. «И какого дурака принесло в такую рань?» — с неудовольствием подумал Иванов. Еще со вчерашнего дня, после проводов Чернявского, он не выспался — только-только задремал. А тут тебе стук в окно.

— Кто там?

— Открой, Иван Андреевич, — беда! — быстрым шепотом проговорил за калиткой Корелов. Был он бледен. И без того худое лицо осунулось еще больше. Черная небритая щетина покрывала впалые щеки. Иванов поморщился — Корелов всегда вызывал в нем брезгливое чувство.

— Эк тебя угораздило, — сказал он неторопливо. — Колька-дурак, поди, опять чего натворил?..

Недалекий сын Корелова частенько попадал в милицию и вытрезвитель. А однажды попал под машину — хорошо еще, отделался переломом ноги, но ведь могло быть и хуже.

С чего волноваться Корелову — ясно: будет сейчас упрашивать сходить в отделение милиции, поручиться за своего недоросля. Дурак, мог бы придти и попозже — незачем подымать человека с постели.

Забегая вперед на узенькой дорожке, Корелов заискивающими глазами пытался заглянуть в лицо инженера.

— Да что ты, Дмитрий Дмитриевич, какая собака тебя укусила? — морщась, как от кислого, проговорил Иванов.

— Так ведь беда... Воистину беда, Иван Андреевич, — прошептал Корелов, вытирая рукавом слезящиеся глаза.

Иванов провел его на веранду, раздраженно ткнул рукой в плетеное кресло:

— Садись.

Корелов, полусогнувшись, продолжал стоять.

— Да садись ты! — повысил голос Иванов.

Корелов сел на краешек кресла, нетерпеливо поерзал, вытягивая гусиную — всю в пупырышках — тощую шею.

— Рассказывай! — Иванов закурил сигарету и поудобнее устроился в кресле напротив. Корелову сигареты он не предложил. Тот потянулся за кисетом, но рука с полпути вернулась, нервно заплясала на желтой клеенке стола.

— Вот так, значит, — сказал Корелов, не то с удивлением, не то со страхом следя за своими вздрагивающими пальцами.

Затем он еще раз повел испуганным взглядом по углам и вдруг выпалил разом, словно на духу:

— Погибли мы, Иван Андреевич, вот те крест, погибли. И все я виноват — один я, старый бестолковый пес... Ведь накрыли, с поличным накрыли, даже и сказать нечего. Сижу вот с вечера, жду — придут, постучат: «Милости просим, Дмитрий Дмитриевич». А как неохота, ай, как неохота в тюрьму-то... Ты вот, Иван Андреевич, в тюрьме не был, не знаешь, что такое тюрьма. А я знаю. Я, брат, от звонка до звонка...

— Да что там, что ты несешь? — всполошился, предчувствуя недоброе, Иванов.

Корелов глянул на него бесцветными пустыми глазами:

— А, вот видишь, видишь...

Теперь он дотянулся до кисета, просыпая на клеенку табак, набил маленькую трубочку.

— Ну? — повторил Иванов.

— Грешен я, — вдыхая дым и натужно похрипывая горлом, но уже поспокойнее произнес Корелов. — Ослепила меня ненависть, истинно так... Слышал, поди, разговорчики шли о том, что дивы поселились в мечетях? Было такое. Вмазывал я в купола бутыли — осторожненько, так, чтобы никто не видел. Хитрая это штука... Раз мастер мне, еще до войны, такую же дрянь подбросил. Не доплатил я ему — вот и наставил он бутылей разного калибра под самым карнизом. Как ветер — так и воет, так и воет... Да еще протяжно, да еще на разные голоса... Грешен я, Иван Андреевич, грешен. Только две бутыли и вмазал...

— Дурак! — багровый от гнева, сорвался с кресла Иванов. — Да ты что, в своем уме?!

Корелов медленно покачал головой.

— Не кричи, батюшка, сам каюсь, сам отвечать буду...

— «Сам отвечать», — передразнил его елейным голоском Иванов. — А мы все?! А наше дело?!

— Так ведь ненависть... ненависть, стерва, попутала. А так бы я разве... Так бы я ни за что не посмел, вот те крест...

— Набожная скотина! — выругался Иванов. — Рассказывай, как все случилось. Кто наколол-то?..

— Каримка, опять же Каримка, — оживляясь, произнес Корелов. — Ему старики пожаловались: так, дескать, и так, кричит, значит, нечистая сила. Вот и пошел он со своим дедом. И меня с собой прихватил. «Вы, говорит, Дмитрий Дмитриевич, хороший мастер, поможете нам разобраться в сложной ситуации». Я и согласился, а у самого душа в пятках. «Ну, думаю, крышка, пропал ты, Корелов, ни за понюх табаку». Пришли, пошарили по стенам, поднялись на купол. Минут двадцать лазили — ничего. У меня уж и от сердца отлегло, как вдруг Каримка кричит: «Есть, нашел!» Ну, мы к нему. А он смотрит на меня этак испытующе и просит дать молоток. «Что такое?» — спрашиваю. А он — «Сами полюбуйтесь». Глянул, а из кладки горлышко моей бутылки торчит, на солнце поблескивает. «Матерь пресвятая, говорю, это что же творится, это как же раствор-то готовят?!» — «А раствор тут ни при чем, — отвечает Каримка, — тут, Дмитрий Дмитриевич, злой умысел, не иначе». Я, понятно, перекрестился. «Да кому же такое могло понадобиться?» — спрашиваю, а у самого душа в пятках. Как я с купола не свалился, ума не приложу...

— А было бы лучше, — буркнул Иванов.

Корелов проглотил твердый комок.

— Найдут? А? Как думаешь, Иван Андреевич?..

Иванов тяжелым шагом прошелся по веранде. Смутно сосало под ложечкой. «Ах, старый черт! И ведь надо же — в такое время!»

— Ты вот что, панику не разводи, — сказал он, наконец, останавливаясь возле кресла. — И ко мне не ходи. Людей не наводи на разные мысли... Лучше вот что скажи: кто там мастером на куполе?

— Турды.

— Вот с Турды пусть и спросится. А ты молчи, понапрасну в петлю не лезь. Она тебя и сама найдет...

Корелов пошевелил шеей, словно и впрямь на него уже набросили веревку.

— Ты на куполе-то как оказался?

— Вечером...

— Никто не видел?

— Кажется, нет...

— «Кажется», — зло сказал Иванов. — На такие дела нужно наверняка идти. А ты — «кажется»....

— Бес попутал, — снова начал жалостливо Корелов.

Иванов махнул рукой:

— Ступай. Да чтобы слова мои помнил. Ясно?

— Спасибо, батюшка, утешил...

— Ступай.

Корелов ушел, и страха сперва не было. Страх весь день ворочался где-то внутри. Поднялся он к вечеру — обволакивающий, цепкий. Иванов едва дошел до дому, задыхаясь, остановился у калитки. Не мог повернуть ключ, не мог войти во двор. Вспоминал события минувшего дня. А что, если Корелов, спасая шкуру, давно уже их выдал? Так ведь тоже бывает. И держат его на свободе как приманку — глядишь, и клюнет этакий сом, глядишь, и поймается на удочку...

Иванов оглянулся. Вот и постовой на углу смотрит как-то странно. Раньше всегда здоровался, а сегодня сделал вид, что не заметил. Иванов расшаркался за его спиной, а потом самому стало стыдно: господи, до чего только не доведет страх, чего доброго, сам пойдешь и скажешь — вот я, берите...

Иванов помнил, как Милишевский допрашивал коммунистов. Он особенно не церемонился. Тогда Иванов узнал, что и штык отличное орудие пытки. Командир был виртуоз — он выделывал такие штуки! Как-то Иванов сказал, что у него богатая фантазия. «Мне предрекали с детства большое будущее», — ответил Милишевский. После допросов он играл на скрипке полонезы. И плакал. У него было очень чуткое сердце.

«Вспомнят. Всё вспомнят», — подумал Иванов, с трудом поднимаясь на веранду. Ноги стали свинцовыми, сердце било в грудь как в чугунную решетку.

Галина встретила отца удивленным возгласом.

— Заболел я что-то, занемог, — сказал Иванов, проходя в свой кабинет.

Он закрылся на ключ — так было спокойнее. Задремал. Но и сквозь дрему пробивалась смутная тревога. Проснулся в липком поту, снял ботинки, вышел на цыпочках на террасу. Свет уже был потушен. Галя спала. Иванов достал бутылку коньяка из холодильника и вернулся в кабинет...

Всю ночь сидел перед книжным шкафом, глядя на свое взъерошенное изображение. Пил коньяк, курил.

Страх...

Далеко отсюда

Чернявский читал газету. Спать не хотелось, а соседи попались неразговорчивые. Один, толстяк лет пятидесяти, все время что-нибудь жевал и пил пиво, другой спал на второй полке, повернувшись к вздрагивающей стенке вагона. Еще одно место было свободно.

За окном проносились хлопковые поля, кишлаки, небольшие разъезды. Вскоре потянулись пески, заросшие саксаулом, потом пошла ровная степь с торчащими тут и там кустиками пожухлой травы.

Пришел проводник, проверил и забрал билеты.

Чернявский вышел в тамбур, закурил. За тоненькой дверцей звонко постукивали колеса вагона: так-так, так-так... Быстро темнело.

Как-то его встретит Дохлый? В последний раз они довольно крупно поговорили. Дохлого провели на перепродаже микеланджеловской миниатюры, которую удалось раздобыть в одном частном собрании. Это была совершенно оригинальная вещица — из числа тех, которые достаются с неимоверным трудом. Короче говоря, при доставке картины был убит человек, и сделал это Дохлый. Он едва ушел от преследования, перебирался вплавь через реку и чуть не утонул уже на противоположном берегу. И ради чего? Милишевский выделил ему только пять процентов. Дохлый сказал, что это грабеж. Милишевский посоветовал ему заткнуться. Но Дохлый не заткнулся, и его вытолкнули за дверь.

— Ты еще придешь к нам и попросишь извинения! — крикнул вдогонку Милишевский.

И действительно, Дохлый пришел. После этого случая его и направили в Бухару. Тогда никто не догадывался, что Дохлый кое-что знает. Он сам попался на крючок. Он попытался связаться с теми, кто были злы на Милишевского, но цыган, подвизавшийся в качестве связного, оказался своим человеком Милишевского. Вот уж тогда Дохлый перетрусил... Ему прислали синюю марку. Он-то знал, что такое синяя марка. После синей придет красная и тогда — конец. Всех, кто пытался обмануть, ждала одна и та же участь. Не-ет, Дохлый не хотел умирать. Он еще надеялся сколотить себе состояние... Пергамент, попавший ему в руки, оказался у Иванова. И вот теперь, когда все уже на мази, вдруг выясняется, что Дохлый их все-таки обманул.

Есть план подземелья, а как к нему подступиться? Ведь раскопки вызовут подозрение. А Дохлый знает ход. Конечно, он бережет его для себя, он еще надеется взять реванш. Но Чернявский намерен действовать решительно. Да и Милишевский велел не церемониться с Дохлым.

Чернявский усмехнулся — вот будет сюрприз. Дохлый и не догадывается, что он здесь, в двух шагах от него.

За окном совсем стемнело. Потянул прохладный ветерок. Поежившись, Чернявский вошел в вагон.

Соседи уже спали. Чернявский выкурил сигарету и потушил свет.

Утром он проснулся от суеты в вагоне. Проводник постукивал ключом по полкам:

— Кому сходить? Кому сходить?..

Чернявский потянулся. Он чувствовал себя бодро, свежо.

Поезд громыхал на стрелках.

— Не опоздайте, — сказал толстяк, уплетая жирного леща.

Чернявский быстро оделся. За окном — пестрая толпа встречающих, длинное нежно-розовое здание станции.

Он спрыгнул с подножки, поежился от холода. Чувствуется осень. Вон и листья уже пожелтели на кленах...

Пассажиры побежали к только что открывшимся киоскам. Чернявский пошарил в карманах и обнаружил, что остался без курева. Он вышел за вокзал, на площадь, остановился у табачного ларька. Приветливая девушка в ларьке белозубо улыбнулась:

— Вам что?

— «Честерфильд», — чуть не вырвалось у Чернявского. Он ткнул пальцем в витрину:

— Вот эти.

— Одну пачку?

— Три.

— Пожалуйста, три «Дуката», — сказала девушка, протягивая сигареты.

— А мне «Приму» — услышал Чернявский рядом с собой.

Полуобернувшись, увидел широкоплечего молодого человека.

Не взглянув на Чернявского, он отошел от киоска и тут же, на площади, стал прикуривать. Ветер задувал огонек.

— Разрешите, пожалуйста.

Молодой человек помахал сигареткой, останавливая вынырнувшего из диспетчерской железнодорожника.

— Прикурить?

Железнодорожник, улыбаясь, протянул зажженную папиросу. Затягиваясь теплым дымком, молодой человек сказал вполголоса:

— Он.

Тот кивнул.

Чернявский пропустил два переполненных автобуса. Подошел третий, но и он был набит. Кондуктор, высунувшись по пояс из окна, объявила, что машина следует только до аэродрома. Чернявский взволнованно посмотрел на часы. Если так будет продолжаться и дальше, он опоздает. Дохлый в девять уходит на работу, а сейчас уже половина восьмого.

Такси на площади не было. Только у чайханы, что по правую сторону от вокзала, стояла грузовая автомашина. Шофер беспечно лузгал семечки.

— Послушай, дружище, — сказал Чернявский, становясь ногой на подножку. — На работу, понимаешь, опаздываю, подбросил бы ты меня до города?..

Паренек внимательно посмотрел на Чернявского.

— На работу, говоришь?

— Ей-богу!

Парень покачал головой:

— Не могу. Машина не моя, казенная. Сам знаешь, нарвусь на автоинспекцию, останусь без прав.

— Да я тебе хорошо заплачу, — настаивал Чернявский, вынимая из нагрудного кармана пачку денег. — Честное слово, не пожалеешь...

Но парень был непреклонен:

— И не просите — не могу.

Чернявский беспомощно огляделся: на остановке огромная толпа. Что же делать?

— Дяденька! — раздался у чайханы обрадованный возглас. Чернявский, собравшийся уже было уходить, задержался у машины. Из-за угла выскочил маленький вертлявый человечек с мешком на спине. За ним едва поспевал высокий детина с перевязанной щекой.

— Какой я тебе «дяденька»? — буркнул шофер.

— Товарищ, помоги. Вот, понимаешь, пчеловоды мы. С колхозной пасеки по срочному делу в город... Не подвезешь?

— Горводхозовский я, — сказал шофер.

— Ну, подвези, — не отставал пчеловод.

Тот, что повыше, молчал, сидя на камне, придерживал рукой перевязанную щеку.

— Болит? — поморщился шофер, сочувственно кивая в его сторону.

— У-у, — протянул вертлявый, — третьи сутки мучается. Вот — и его в больницу бы надо... Ну, свези, а?..

— Ладно, черти лысые! — согласился шофер, стукнув кулаком по баранке. — Садитесь, коли так. Вы — в кузов, а вы, гражданин, — обратился он к Чернявскому, — в кабину.

Через пять минут машина уже неслась по широкому асфальтовому шоссе в сторону города. Мелькали по сторонам низкие постройки с плоскими крышами, округло подстриженные деревца шелковицы.

— Только бы шлагбаум пройти, — сказал паренек, зубами вытаскивая из пачки «Беломора» папиросу. — А там сам черт не страшен.

Чернявский кивнул, не ввязываясь в разговор. Еще, чего доброго, начнутся расспросы — кто, да откуда, да к кому пожаловал.

К счастью, шлагбаум был поднят. Паренек помахал рукой приткнувшемуся у белой будки милиционеру:

— Привет, Cepera!

Обернулся к Чернявскому с посветлевшим лицом:

— Свой... Товарищ...

Слева от дороги потянулось железнодорожное полотно. Прошел тепловозик с тремя вагонами.

— Спекулянток повез на базар, — резюмировал шофер.

Был он парень веселый, общительный и теперь, когда опасность миновала, изводил Чернявского разными разговорами. Рассказывал о житье-бытье в горводхозе, о начальнике, подслеповатом Петракове, и о том, как на прошлой неделе мальчишки из железнодорожного училища стащили у Петраковых петуха.

— Вот было смеху. Жена чуть не выдрала Петракову полбороды...

Потом последовало несколько крепких анекдотов и притча о том, почему если речь держит лисица, ее накануне хорошенько обдумает петух.

Замолчал паренек лишь у самого города, когда разворачивался у педучилища.

— Дальше не еду. Расчет, — сказал он деловым тоном.

Чернявский дал пятерку.

— Эге, — удовлетворенно крякнул паренек и поплевал на деньги. Пчеловоды заартачились.

— Рубль на нос, больше не дадим, — говорил высокий, тот, у которого болели зубы.

— Два рубля, — упирался шофер.

Чернявский слышал их перебранку до самого перекрестка. Там он вошел в городской автобус и посмотрел на часы: восемь. Нужно поторапливаться.

А пчеловоды между тем перестали браниться и уселись рядом с шофером на подножку автомашины.

— Итак, все идет по плану, товарищ лейтенант, — сказал вертлявый с мешком. — Возвращайтесь и доложите товарищу Норматову.

Дохлый

В узком лабиринте улиц легко было запутаться. Чернявский нырнул в тень крытого базара и скоро оказался у самой башни. Здесь начинались кривые переулки, за которыми виднелись высокие стены Арка.

Вот низкая ореховая калитка с веселым резным узором. Нужно три раза дернуть за веревочку.

В глубине двора послышались шаги.

— Кто?

— Падающий минарет, — сказал Чернявский. Подумал: «Дохлый? А может быть, кто-нибудь другой?» Вздохнул облегченно, когда услышал ответ:

— Вы из реставрационной?

Калитка открылась. Дохлого не просто было узнать: узкая черная бородка, на плечах — стеганый халат.

— Чернявский? — изумленно произнес он, разглядев вошедшего.

— Неисповедимы пути господни, — сказал Чернявский с насмешкой. — Тебе привет от Милишевского.

Дохлый ничего не ответил. Конечно, он догадался, зачем приехал Чернявский. Они ничего не нашли по тому пергаменту. И вот... Милишевский не любит шутить. Его можно обмануть только раз. Но Чернявский!.. Чернявский — человек с недостатками и слабостями. Его даже можно взять в долю.

— Милости прошу, проходи, — Дохлый сделал широкий жест рукой в сторону невысокого дома, спрятавшегося в глубине двора за раскидистой яблоней.

— Я ведь ненадолго, — сказал Чернявский. Он настороженно оглядывал двор. — Надеюсь, ты не наделаешь глупостей?

— Что за чепуха! — возмутился Дохлый. — Проходи.

— Ты сегодня не на работе?

— Работа не волк — в лес не убежит, — сказал Дохлый, вкрадчивыми движениями расправляя на полу большой красный ковер. Он был циничен как и прежде. Он знал себе цену. Знал он и Чернявского — правая рука Милишевского. Такая же сволочь.

Чернявский внимательно оглядел стены:

— Ты неплохо устроился.

— Хочешь сказать — вошел в роль? — поправил его Дохлый.

— Увы, все мы кого-нибудь играем, — сказал Чернявский. — В жизни совсем как в пьесе: каждый говорит и поступает так, как предначертано ему с пеленок. Ты не находишь?

Гость скупо улыбнулся. У него были мелкие крысиные зубки. Дохлый только сейчас заметил это. Он вышел во двор, вымыл виноград.

— Ешь.

— Не густо угощаешь, — поморщился Чернявский.

Дохлый сел напротив, скрестив под собой ноги.

— Может, сначала поговорим?

— Боишься проболтаться?

— Сначала о деле, — сухо повторил Дохлый.

Чернявского раздражал его тон. Этого еще не хватало. Дохлый ведет себя вызывающе. Милишевский был прав, когда настаивал, чтобы с Дохлым все было кончено. Чернявский тогда помешал ему — Дохлый был еще нужен.

И все-таки Дохлый надул.

— Ну что ж, о деле так о деле, — согласился Чернявский. — Будем откровенны.

— Вполне. Я знаю, зачем тебя сюда прислали...

— Потрясающая прозорливость! — съязвил Чернявский.

— В силу возможностей.

— А их-то у тебя как раз ноль!..

Дохлый поерзал на ковре:

— С чего ты взял?

— Ты все равно не сможешь воспользоваться своим планом. — Чернявский встал, мягко прошелся по комнате.

— Та́к решено там?

— Да, — сухо сказал Чернявский.

Дохлый облизнул губы, вымученно улыбнулся:

— Вот это откровенно...

— Ты сам хотел откровенности. Так что пеняй на себя, голубчик. Либо с нами, либо против нас.

Дохлый наморщил лоб, видимо, что-то обдумывая.

— Хорошо, — сказал он, наконец. — Я согласен, но...

— Но? — встрепенулся Чернявский.

— Видишь ли... — Дохлый тяжело обдумывал фразу. — Я не уверен в том, что и со мной все будет решено по-джентльменски... Ты же знаешь Милишевского...

— Милишевского и ты знаешь не хуже.

— Если бы я мог судить только по своему впечатлению, то мне давно следовало бы поставить точку.

Чернявский удовлетворенно улыбнулся:

— Вот видишь, у Милишевского есть все основания не доверять тебе.

— Пусть! — Дохлый схватил Чернявского за рукав. — Но ты-то мне веришь? Ты должен мне верить... Я же спас тебя от смерти. Наконец... наконец, я же свел тебя с Милишевским! Ты должен понять меня...

Чернявский высвободил руку.

— Короче, чего ты хочешь?

— Жить без страха.

— И только?

Дохлый засуетился, заглядывая Чернявскому в глаза, подошел ближе. Пригнувшись, горячим шепотом проговорил:

— Я все сделаю. Все. А ты... ты подпишешь мне чек... ты дашь мне свободу, и я... я уйду... я исчезну... понимаешь?

— О каком чеке ты говоришь? — нахмурился Чернявский. — Мы тебе не должны.

— Знаю... Конечно... — унизительно улыбнулся Дохлый. — Но я... я выхожу из дела... и моя доля...

— Ах, вот оно что!

Чернявский снова сел на ковер, помолчал. Дохлый смотрел на него со смешанным чувством страха и ожидания.

У Чернявского положение было сложнее. На такое Милишевский его не уполномачивал. Вместе с тем, он безоговорочно требовал выполнения задания. А если Дохлый ничего не скажет?

— Хорошо, — сказал он, щелкнув пальцами.

Дохлый оживился, бесшумно скользнул в соседнюю комнату и вернулся с авторучкой и чистым бланком.

— Вот здесь, — предупредительно показал он Чернявскому.

— Знаю, — хмуро отрезал тот.

Ручка царапала. Чернявский несколько раз выругался, прежде чем заполнил листок. Коротко расписался.

— Вот так...

Дохлый потянулся к листку.

— Э, нет, — сказал Чернявский и отставил руку назад. — Сначала план...

Дохлый торопливо полез под халат на грудь, вытащил маленькую коробочку.

Чернявский развернул пергамент, сел к окну, осторожно водя пальцем по расплывшимся рыжим линиям. Пожалуй, это действительно то, что нужно. Но на всякий случай спросил:

— Снова липа?

Дохлый развел руками — ну, как можно? Ведь это честная сделка. Чернявский протянул Дохлому расписку:

— На, держи.

Дохлый схватил бумажку, радостно пробежал ее глазами.

— Ну, а теперь, может быть, выпьем за удачу?

— Что ж, за удачу можно, — согласился Дохлый.

— Только чего-нибудь покрепче, — напомнил Чернявский. — Терпеть не могу сухого вина: все кишки воротит.

Дохлый выставил на ковер две массивные хрустальные рюмки, достал из шкафчика бутылку.

— Закусить, к сожалению, нет ничего...

— Как водится, — кивнул Чернявский. Дохлый открыл бутылку, почмокал, налил в рюмки.

— А помидорчики у тебя есть?

— Помидорчики? Помидорчики есть, — оживился Дохлый. Он встал, надел галоши и выбежал во двор. Оглянувшись в окно и убедившись, что хозяин ничего не сможет увидеть, Чернявский достал из кармана пиджака маленький патрон и высыпал в рюмку Дохлого несколько светлых кристалликов.

Дохлый вернулся с помидорами и стал делать салат.

— Не люблю церемоний, — нетерпеливо процедил сквозь зубы Чернявский. — Давай выпьем, а закусим и так...

— Ну что ж, выпьем так выпьем, — Дохлый разом опрокинул свою рюмку.

Через минуту он был мертв.

Чернявский, брезгливо сморщившись, вынул из кармана Дохлого расписку, вытер свою рюмку и поставил обратно в шкаф. Ну, теперь все в порядке. Когда он выходил, настенные часы пробили девять...

Игра продолжается

— Так, значит, Чернявский больше ни с кем не искал встречи?

— Нет. Он сразу же отправился на вокзал, уехал дневным поездом.

— Что вам известно об убитом?

— Пока ничего. Видимо, он был как-то связан с Чернявским...

Глядя на сконфуженного оперативного работника, подполковник улыбнулся:

— Ну, разумеется.

Лейтенант покраснел:

— Видите ли, Наби Норматович...

— Вижу, вижу, — кивнул Норматов. — Можете быть свободным.

«Итак, что дала последняя неделя?.. Много. Во-первых, стало ясно все о намерениях Иванова и иже с ним. Во-вторых, Чернявский ищет связи с Дохлым — один лишь Дохлый знает деталь, без которой не может обойтись Чернявский. На следующий же день, после разговора с Ивановым о Дохлом, Чернявский уезжает. Логично предположить, что он уезжает к Дохлому. Следовательно, человек, найденный мертвым в своей квартире после ухода Чернявского, не кто иной, как Дохлый, знающий тайну подземелья. Дохлый убит Чернявским — значит, он уже не нужен, значит, с сегодняшнего дня тайну знает и Чернявский...» Подполковник посмотрел на часы: скоро восемь. В девять — свидание с Тепловым.

Норматов позвонил в гараж и вызвал автомашину...

Теплов вошел в столовую, огляделся. Почти все столики заняты. Даже в углу, где они обычно встречались с подполковником, сидит компания молодых людей: лица у всех раскраснелись, на столике — несколько бутылок шампанского.

Чтобы не привлекать к себе внимания, Теплов встал в очередь у кассы. Что же делать?

Он еще раз окинул взглядом зал и обмер. У самого буфета, спиной к окну, сидел его всегдашний телохранитель. Сейчас у него были усы и бородка, но глаза! Эти глаза... Надо срочно предупредить Норматова...

А вот и сам подполковник. Он вошел в зал с плащом на руке и, увидев Теплова, направился прямо к нему.

Теплов снова проследил за глазами того, у буфета. Они неотступно следовали за ним.

Неожиданно старший лейтенант нагнулся.

— Извините, вы что-то обронили.

Норматов сразу спохватился:

— Ах да, моя авторучка!.. Спасибо, молодой человек.

— Ждите на вокзале, — быстро прошептал Теплов.

Он заказал лагман — двойную порцию, сел в другой конец зала. Отсюда хорошо было видно и буфет, и шпика.

«Ну и дряни! — подумал он в сердцах. — Устроить такую проверку, а потом снова приставить соглядатая... Значит, все еще сомневаются».

Аппетит сняло как рукой. Лагман, который он раньше так любил, казался безвкусным. Он решил «протолкнуть» его пивом и подошел к буфету. Пиво было теплым и кислым.

И тут старший лейтенант понял, что дело намного сложнее. Откуда этот человек узнал, что он должен был прийти в столовую? Нет, отвязаться от него сейчас совсем не так просто.

Теплов снова вернулся на свое место и принялся за лагман. Он ел медленно, обстоятельно, стараясь затянуть время. Но бородатый не торопился. Когда Теплов увидел, как ему принесли четвертый чайник чая, он понял, что ждать дальше совершенно бессмысленно.

Старший лейтенант встал и решительно направился к выходу. Скосив взгляд в сторону, он заметил, как заволновался бородатый. Отставил чайник, вскочил с места... Теплов быстро свернул за угол. Закурил сигарету и тут же вернулся назад. Они едва не столкнулись. Бородатый издал непонятный возглас, приподнял к лицу руку и беззвучно рассмеялся.

— Так вот что, — строго сказал Теплов. — Если это сейчас же не прекратится, я лично сдам вас Иванову.

Бородатый сконфуженно молчал.

— Предупреждаю, — повторил старший лейтенант и направился к остановке такси. Бородатый растерянно озирался по сторонам.

Теплов остановил проходящую машину.

— В старый город, — попросил он.

Машина тронулась. Бородатый заметался на остановке. «Если успеем свернуть, ни за что не разыщет», — подумал старший лейтенант. В конце улицы он оглянулся — никого. Сразу отлегло от сердца.

— Езжайте к вокзалу, — сказал он, улыбаясь.

Шофер пожал плечами:

— К вокзалу так к вокзалу...

Норматов ждал его у главного входа.

— Отвязался от «хвоста»? — спросил он озабоченно.

— Отшил.

— Как это? — нахмурился подполковник.

Теплов рассказал.

— Думаете, подействовало? — усомнился Норматов. — А впрочем, вы, Гриша, правильно поступили. Разговор с Ивановым был? Был. Вы его предупреждали? Предупреждали. Мне другое не нравится. Не нравится, что вас до сих пор не оставляют в покое.

Теплов не мог сказать ничего конкретного. Вчера снова виделись с Ивановым. Инженер довольно определенно намекал на то, что дело идет к развязке.

— Здесь он прав, — заметил майор. — Вы знаете, что вернулся Чернявский?

— Нет.

— Так вот. Чернявский вернулся, предварительно убрав Дохлого.

— Дохлый убит?!

— То-то и оно. Значит, Чернявский не намерен у нас засиживаться. Ведь смерть Дохлого привлечет к себе внимание, и Чернявский об этом прекрасно знает. На что он рассчитывает? Очевидно, на скорую развязку. Давайте сядем в машину. Здесь маячить не годится...

Они выехали на бульвар. Норматов озабоченно потер подбородок.

— Теперь вам, Гриша, следует быть начеку. Приглядывайтесь к Чернявскому. Не выпускайте из поля зрения и Иванова. Не исключено, что и они друг другу не очень-то доверяют. Сами понимаете: закон джунглей — лишний рот при дележе... Не думаю, чтобы Милишевский особенно убивался из-за Иванова или Чернявского. Корелова я в расчет не беру — с ним все уже кончено.

— Как быть с Каримом? — спросил Теплов.

Норматов улыбнулся:

— Ну, теперь-то, надеюсь, ему можно все рассказать. Все равно парень в курсе дела. И даже лучше будет, если вы возьмете его под свое шефство. Так вас где ссадить?

— Подальше от центра.

Закрыв глаза, Норматов кивнул. На углу машина притормозила — Теплов выскочил и, перебежав через улицу, спокойно пошел по противоположной стороне.

У западного минарета

В субботу вечером Теплов снова напомнил Иванову о себе. Они встретились на складе. Теплов получал алебастр.

— А, товарищ Семушкин! — приветствовал его инженер, останавливаясь у весов. — Как успехи?

— Грызем гранит науки, — в тон ему ответил Теплов. Кладовщик отставил мешок.

— Здесь постоит или заберете сразу?

— Пусть здесь постоит, отправите с попутной машиной, — сказал Теплов.

— Слышали, завтра на сбор хлопка? — предупредил Иванов, когда они выходили со склада.

— Конечно, хлопок вас больше всего волнует, — проговорил Теплов голосом, в котором слышалось едва сдерживаемое раздражение. — А мне надоело отлеживать бока, понимаете? Если вы держите меня для украшения, то лучше отправьте назад — там найдется что-нибудь поинтереснее.

Иванов дернул его за рукав.

— Тише, вы, — прошипел он, озираясь.

— Это нечестно! — снова вспылил Теплов. — Вы как и прежде приставляете ко мне ищеек. За мной всюду таскается бородатый тип, что-то высматривает, что-то вынюхивает... Я вынужден буду сообщить шефу.

— Да хватит вам, наконец, горячиться! — оборвал его Иванов. — Вы здесь в моем распоряжении, и я приказываю вам ждать. Роли распределены. Без работы не останетесь.

— Значит, скоро? — обмяк Теплов.

— Скоро, скоро, — нетерпеливо кивнул Иванов. — А завтра поезжайте на хлопок. Не следует привлекать к себе внимания.

Он еще раз оглянулся по сторонам и торопливо сунул Теплову горячую руку.

С рассветом почти все реставраторы выехали в подшефный колхоз. Машины шли по широкому шоссе среди зеленого раздолья. Слева и справа ровные грядки убегали к самому горизонту, а там серебрилась легкая дымка, а еще дальше поднимались горы — горбатые, темно-синие...

Реставраторов встретил на хирмане бригадир, моложавый узбек с пышными рыжими усами. Он выделил им участок, подогнал трактором бричку с высокими бортами для перевозки хлопка.

Скоро закипела работа. Теплов старался не отстать от Карима, но тот быстро ушел далеко вперед. Как легко он движется, руки так и летают над фартуком! Иногда оглянется, улыбнется, подмигнет Теплову. Пот струится градом, заливает лицо. А тут еще онемела поясница — ну, хоть бросай все и ложись в грядку. Теплов упрямо идет за Каримом.

Карим остановился, провел рукой по лбу:

— Печет!

Вот и передышка — можно поговорить, расправить спину. Но Теплов только взглянет искоса на Карима и продолжает работу.

— Может быть, все-таки отдохнем?

Теплов молчит. Фартук уже полон, лезет ему на нос, а он все не разгибается. Еще два метра, еще метр...

— Уф!

Он облегченно вздыхает, с блаженной улыбкой на лице останавливается около товарища.

Потом они идут на полевой стан. Там под большим карагачом хауз, а прямо на земле постлана кошма. Старая узбечка с добрым мягким лицом приносит холодный кок-чай — лучшее средство от жажды. Теплов выпивает подряд три пиалы и сразу чувствует облегчение.

Быстро проходит время в поле. Вот уж и солнце склонилось к далеким холмам, длинные тени от тополей протянулись до самого канала.

Вечером, сидя в автобусе, Теплов сказал:

— Что-то на душе у меня неспокойно, Карим. С чего бы это?..

Подмигивая ярким красным огоньком, машина скрылась в конце улицы. Теплов и Карим вошли к себе во двор. Среди кустов было темно. Мягкий теплый шарик подкатился к их ногам.

— Ветерок, да это же Ветерок, — тихонько смеясь, проговорил Карим и, нагнувшись, ласково потрепал пушистого щенка. Месяц тому назад он подобрал его, еще совсем крохотного, за складом на стройке. Щенок был ласков и очень понятлив. Скоро он привязался и к Теплову. Ночами забирался под одеяло и тыкался холодным, как льдинка, носом...

Теплов зажег в комнате свет и, взяв мыло, отправился к водопроводной колонке. Он разделся до пояса, фыркал и покряхтывал от удовольствия.

Потом мылся Карим, а Ветерок прыгал вокруг колонки, хватал его за ноги и радостно взвизгивал.

— Надо бы поужинать, — Теплов посмотрел на часы — магазины уже были закрыты.

— Ничего, — сказал Карим. — Есть выход.

— Какой?

Карим таинственно подмигнул:

— Ты забыл про колбасу, которая осталась в мастерской.

— И которой уже поужинали мыши... — закончил Теплов.

— Ну, это ты оставь, — сказал Карим. — Я спрятал колбасу в дедушкин шкаф.

Он посмотрел на часы.

— Через двадцать минут я вернусь...

Теплов достал из-за шкафа тазик и бросил в него грязное белье. Дело это, конечно, прозаическое, но что поделаешь: жизнь есть жизнь. Подумав так, он решительно наполнил кастрюлю водой и поставил ее на газовую плитку.

Карим вскочил в полупустой трамвай. Через две остановки он сошел. Вот и медресе, а вот и ворота. Но на ночь ворота закрываются. Зато с другой стороны есть низенькая калитка — прямо из нее можно попасть в мастерскую, даже минуя двор. Правда, в закутке несколько темновато, однако Карим знает на стройке каждый выступ.

Следуя по тропинке, он свернул два раза влево, протиснулся между стеной медресе и внешним ограждением и оказался как раз у двери мастерской. Ключ лежит сверху, на перекладине...

Карим нагнулся, стараясь попасть в замочную скважину. А если очень торопишься, все как нарочно валится из рук. Вот и ключ упал и теперь найти его не так-то просто. Наверное, закатился в какую-нибудь щель. Карим встал на колени, зажег спичку...

Сильный удар в голову опрокинул его навзничь. Карим охнул, падая, схватил кого-то за ногу. Но ему уже зажали рот рукой. Голова ударилась о мраморную плиту...

Забытье длилось недолго. Заломленные за спину руки ныли, во рту — кляп.

— Лучше его кончить, — сказал голос из темноты. Карим узнал иностранца.

— Кончить всегда не поздно, а торопиться с этим не следует, — ответил Иванов.

— Не хотите мараться?

— Понимайте, как это вам угодно...

Инженер дышал тяжело, с присвистом — у него было больное сердце, Карим знал это.

«Значит, проморгали», — подумал он, отчаянно напрягаясь, чтобы ослабить веревки.

— Ну, уж дудки, — сказал Чернявский и пнул его носком ботинка под ребра. — Не крутись, не то будет хуже. — Для большей убедительности Чернявский пнул его еще раз.

— Отнесем эту падаль к шурфу, — сказал он. — Если кто-нибудь и придет, его ни за что не разыщет.

— А это идея, — согласился Иванов. — Часа два нам хватит. А там, поминай как звали.

Чернявский тихо засмеялся.

Они взяли Карима за руки и за ноги и потащили через двор. Карим знал, о каком шурфе шла речь. Его отрыли месяц назад у цоколя западного минарета. Необходимо было осмотреть заложение подошвы фундамента.

После обследования по просьбе археологов шурф не засыпали, но во избежание несчастного случая, прикрыли его досками. Правда, в одном месте край шурфа обвалился и туда спокойно можно было засунуть человека.

— А, черт! — Иванов выругался. — Да он дьявольски тяжел.

— Ничего, осталось уже немного, — успокоил Чернявский.

У Иванова разжались руки, и ноги Карима больно ударились о камни.

— Вы простофиля, Иванов, — сказал в сердцах Чернявский. — Помогите хоть мне, ну!

Иванов взял Карима под руку. Теперь они волокли его рывками. Вскарабкались на бугор у самого минарета. Чернявский прав, за кучей земли его не сразу отыщут.

«А может быть, все-таки сбросят в шурф? — От этой мысли мурашки поползли по спине. — Там метров пять, не меньше, внизу — острые камни...»

Они разжали руки, и Карим упал на землю. Попытался оглядеться. Он хорошо знал это место. Чернявский с Ивановым сели на камень, закурили.

— А я бы его все-таки кончил, — сказал Чернявский.

— Погоди, — ответил Иванов. — Еще как обернется дело?

— Не веришь? — прошипел Чернявский.

— Да нет, верю... И все-таки...

Сигарета часто замигала, Чернявский бросил ее под ноги, сплюнул.

— Идем. Нужно еще поднять плиту...

Карим снова напрягся, твердые комочки земли посыпались из-под него на доски, застучали, зашуршали, сваливаясь в отверстие шурфа. Чернявский остановился, прислушиваясь, что-то сказал Иванову. Инженер откашлялся.

— Ничего.

— Ну, смотри, — предупредил Чернявский.

Голоса их постепенно удалялись.

Карим попробовал высвободить правую руку — кажется, узлы на ней были стянуты не так крепко. Снова посыпалась в шурф глина.

Карим стал кататься по земле в надежде найти хоть какой-нибудь острый камень, чтобы перепилить веревку, а земля из-под него все осыпалась и осыпалась в шурф. И вдруг он почувствовал, что и сам медленно, но неотвратимо сползает к самой кромке.

Он оглянулся — отверстие было рядом. Из черной дыры пахло сыростью. Неслежавшиеся комочки глины тонкой струйкой вытекали из-под спины.

Карим попробовал откатиться, но резкое движение еще больше приблизило его к шурфу. Ноги свесились над пустотой. Еще несколько минут, и все будет кончено.

Карим в отчаянии напряг тело. Руки вспотели. Неужели конец?

Теплов постирал белье и вывесил его во дворе. Ветерок мешал работать.

— Ну, погоди, — сказал Теплов. — Вот вернется Карим, и мы не дадим тебе колбасы.

Казалось, Ветерок понял его, забился под крыльцо и жалостливо уставился на лейтенанта.

— Что — не нравится? То-то же...

Он нагнулся и взял упирающегося щенка на руки.

— Обиделся, приятель?

Ветерок лизнул Теплова в щеку, стал брыкаться — не любил, когда его брали на руки.

— Ну-ну, иди, гуляй...

Теплов зашел в дом, переоделся и посмотрел на часы. Прошло сорок минут, а Карима все нет. Взволнованно прошелся из угла в угол. Постоял у стола, барабаня пальцами по клеенке. Решительно направился к двери.

Трамваи уже не ходили. Теплов постоял на остановке и, ежась от холода, зашагал по тротуару. Он шел все быстрее, потом побежал. Теперь он уже был уверен: что-то случилось. Скорее всего, Карим попал в ловушку. Теплов хорошо представлял себе, что могли сделать с ним эти люди. Да, стесняться они не будут. Особенно Чернявский. Грязный тип.

Приблизившись к медресе, Теплов сбавил шаг, крадучись нырнул в калитку. У мастерской стояли двое. Курили. Потом, нерешительно потоптавшись, двинулись в сторону Теплова. Лейтенант замер, прижавшись к холодной стенке. Двое прошли мимо, разговаривая вполголоса.

— Все-таки мы зря с ним церемонились, — сказал один.

Другой что-то тихо ответил. Теплов уловил слово «шурф». Где это? Вспомнил — у западного минарета...

— А, черт! — Иванов внезапно остановился. — Я, кажется, потерял фонарик.

— Поищи лучше, — посоветовал Чернявский.

Иванов пошарил в карманах.

— Фонарик — не иголка. Я оставил его там.

— У шурфа?

Иванов растерянно топтался на месте.

— Ну, что стоишь? Без фонарика мы все равно что без рук. Да не бойся, — Чернявский похлопал Иванова по плечу. — Не бойся, я подожду тебя здесь...

Прячась за деревья, Теплов обежал двор, нырнул в узкий лаз и оказался у самого минарета. Они говорили о шурфе. Если он не ослышался, то это здесь... Гриша вскарабкался на кучу земли, сполз вниз.

У самой ямы, наполовину съехав в нее, лежал человек. Теплов нагнулся.

— Карим?!

Он торопливо выдернул кляп, оттащил товарища от шурфа, развязал веревки. Растирая онемевшие руки, Карим рассказал обо всем, что с ним произошло.

— Значит, Иванов?

— И Чернявский. Нужно спешить, Гриша. Они говорили о какой-то плите, о входе в библиотеку. Понимаешь, мы можем опоздать, — быстро проговорил Карим.

— Бежим!

Они уже собрались перемахнуть через бугор, как старший лейтенант больно схватил Карима за руку.

— Тс-с! — прошептал он, падая на землю. Карим упал рядом с ним. По двору медленно шел человек. Он часто останавливался, прислушиваясь. Миновал минарет, сливаясь с густой тенью, задержался у входа, затем осторожно двинулся к шурфу.

— Иванов! — шепнул Карим.

— Вижу...

Теплов пополз навстречу инженеру. Тот остановился, всматриваясь в темноту. Теплов притаился за его спиной. Но вот он привстал, спружинился и... Темный клубок забарахтался на земле.

Карим, хоть и был еще слаб, бросился на помощь товарищу. Инженера спеленали в те самые веревки, которыми был скручен Карим. В рот затолкали кляп.

— Лежи!

— Нужно оповестить Норматова, — сказал Теплов. — Вот тебе оружие, стереги Иванова. Не струсишь?..

Карим крепко сжал теплую рукоятку пистолета.

Призрак возмездия

Связанный Иванов не шевелился. Еще недавно он тащил Карима, а теперь Карим сторожит его возле того самого шурфа, в который Чернявский предлагал его сбросить.

Карим сидел на бугорке, чувствуя с каждой минутой, как к нему возвращаются силы. Легкий ветерок обдувал вспотевшее от нервного напряжения лицо. Но мысли были неспокойны. Ведь Чернявский все еще на свободе.

Карим снова вспомнил, как иностранец уговаривал инженера, вспомнил, как лежал у самого отверстия и как пытался удержаться, когда держаться уже было не на чем. Если бы не появился Гриша, не было бы сейчас Карима и, как знать, что предпринял бы Теплов — ведь он наверняка не догадался бы искать своего товарища в шурфе. А Чернявский с Ивановым сделали бы свое грязное дело. Теплову они не доверяли — теперь это ясно. Потому и не привлекли к операции, потому и спровадили на сбор хлопка.

Карим погладил гладкую сталь пистолета. С оружием было спокойнее...

— Иван! — услышал он приглушенный голос.

Сердце обожгло огнем.

— Иван!

Карим прилег за бугром.

Чернявский шел смело, широким размашистым шагом — он не таился, как инженер, чувствовал себя в мечети хозяином.

— Иван, да куда ты запропастился?..

Карим затаил дыхание. Чернявский подошел ближе, остановился возле связанного Иванова.

— А, все еще лежишь, падаль! — сказал он сквозь зубы и грязно выругался. Оглянулся по сторонам, нагнулся.

И тут только понял Карим, что задумал Чернявский. Но было уже поздно. Тяжелое тело инженера загрохотало по доскам, тяжко ухнуло в глубину шурфа.

— Руки вверх! — крикнул Карим, выскакивая из-за бугра и направляя на Чернявского дуло пистолета.

В первое мгновение иностранец растерялся, вскинул руки к плечам, но тут же резким движением подался в сторону.

Тяжелые шаги затопали по каменным плитам двора. Карим бросился вдогонку, но ноги еще плохо слушались его. Он споткнулся и упал, пистолет отлетел в сторону. Пока он искал пистолет, Чернявский был за мастерской. Карим в отчаянии ударил ладонью по шершавым плитам:

— Ушел!.. Ушел!..

А Чернявский бежал уже по темному переулку. Он хорошо изучил город, знал все задворки, тупички с калитками, выводившими на параллельные улицы. Здесь его не поймают. Хуже было в новой части города: в окружении новостроек он терялся. Первой мыслью было — притаиться, где-нибудь переждать, но потом он вспомнил, что план подземелья остался на квартире у Иванова, а Иванов сброшен в шурф. Чернявский ясно слышал окрик Карима, значит, в шурф он столкнул инженера. Недооценили они этого мальчишку...

Нет, одному ему не уйти — один он все равно погибнет в городе. Нужно использовать Корелова, но сначала найти пергамент. Ему ни за что не простят, если он наведет на след библиотеки чекистов. А вернуться еще раз сюда никогда не поздно.

В знакомом переулке Чернявский замедлил шаги. Нет, не похоже, чтобы здесь была засада. Вон светится окно Галиной комнаты, и тень Гали колышется на белой занавеске. Не спит, ждет отца...

У калитки, положив голову на лапы, мирно лежал Джек. Чернявский издали окликнул собаку. Овчарка узнала его, вильнула хвостом. Чернявский ласково потрепал ее по загривку, отметил с удовлетворением: «Раз собака на месте, значит в доме нет посторонних».

На веранде он споткнулся о ведро, загремел стулом.

— Кто там? — раздался испуганный девичий голос. — Папа, это ты?

Чернявский не ответил. Он молча рванул дверь, включил свет в коридорчике. А вот и дверь кабинета. Нажал на ручку — не открывается. Толкнул плечом.

— Вам что угодно? — Галина стояла в дверях и строго смотрела на ночного гостя.

Чернявский выругался в ответ. Девушка схватила его за руку. Он грубо оттолкнул ее.

— Вы не смеете, вы не...

Чернявский еще раз толкнул дверь плечом, дверь треснула, и он вместе с ней ввалился в кабинет. Галя вбежала следом.

Не обращая на нее внимания, он рылся в бумагах, выдвигал ящики стола, швырял на пол книги. План был в сейфе — так говорил Иванов. Ага, кажется, здесь... Чернявский жадно схватил желтый листок...

С грохотом упала на пол большая хрустальная ваза. Это была любимая ваза Гали — она купила ее в Москве на выставке. Ваза разбилась, осколки разлетелись по всей комнате. Девушка словно окаменела — она смотрела себе под ноги, на смятые бумаги и книги, на разбитую вазу; потом словно впервые заметила хозяйничавшего в доме иностранца. Кровь бросилась ей в лицо.

— Джек, Джек! — закричала она, распахивая дверь.

В комнату ворвалась овчарка.

— Возьми его, Джек! — приказала Галя, указывая на обернувшегося Чернявского.

— Галина Ивановна! — вскрикнул Чернявский, защищаясь локтем от собачьих клыков.

После первого же прыжка в пасти у Джека оказалась солидная часть темно-синего костюма, которым в свое время так гордился Чернявский. Второй прыжок застал его на подоконнике. Он упал в кусты роз, вскрикнул от сильной боли, вскочил и побежал через сад.

За низким забором начинался головной арык. Чернявский поскользнулся, плюхнулся в ледяную воду. Берега были круты, он не смог выскочить и побежал по арыку, вздымая сзади себя фонтаны серебристых брызг.

Только метров через пятьдесят показался мостик. Чернявский выбрался на дорогу и быстро зашагал в сторону старого города.

Небо с натугой наливалось мутным светом.

Хлопнула калитка, вышла женщина с ведром, остановившись у водоразборной колонки, подозрительно посмотрела вслед незнакомцу. Удивился его появлению и сторож универмага. «Может быть, пьян?.. Да нет, на пьяного вроде бы не похож...»

— Эй, гражданин!

Ни звука в ответ. Закачался, будто на ногах не держится. С чего бы это? Ведь только что шел прямо. Не-ет, дело нечистое.

Сторож торопливо полез за пазуху, вынул свисток...

Незнакомец кинулся в переулок...

— Держи его, держи! — закричал сторож.

Теперь вся надежда была на Корелова. В одиночку Чернявский все равно не справится — плита, закрывающая вход в подземелье, тяжела. А Корелов хоть и слаб, да две руки. «Скорей — к Корелову!..»

Дмитрий Дмитриевич, разбуженный в столь ранний час сильным стуком, перепугался. Открыл дверь, увидев Чернявского, перекрестился.

— Да открывай ты, открывай, с богом общаться потом будешь.

Корелов, отступив в глубь комнаты, сел под натюрмортами.

— Пить дай, пить! — судорожно глотнул слюну Чернявский.

— Господи, да что с вами? — недоуменно спросил Корелов, подавая кружку с водой. Чернявский выпил ее одним духом, провел по губам ободранным рукавом.

Корелов только сейчас заметил, что Чернявский потрепан, брюки до самого пояса мокры, заляпаны грязью. Поймав вопросительный взгляд, Чернявский сказал:

— Провал, Митя. Идут за мной...

Корелов схватился руками за голову:

— Ирод, а вы их — ко мне?!

— Вместе прятаться будем, — усмехнулся Чернявский. — Да ты не бойся, ты мне только помоги...

Корелов обессиленно опустился на стул. Плечи его под тонкой сатиновой рубахой топорщились, как крылышки еще не оперившегося воробья.

«Скиснет, потом его не поднимешь», — с отчаянием подумал Чернявский. Решительно встряхнул Корелова за плечи:

— Принеси что-нибудь переодеть. Спирту бы — тоже хорошо...

Корелов покорно принес свой костюм, повесил его на спинку кровати, налил стакан водки.

— Много.

Чернявский отлил половину, оставшееся выпил в два глотка. Даже не поморщился. Затем, не обращая внимания на Корелова, стал переодеваться.

— А ты что стоишь, как столб? Сумка есть?

— Есть, — ничего не понимая, отозвался Корелов.

— Бери колбасы, хлеба, мяса... побольше, — приказывал Чернявский. — Не забудь воды... Забьемся в подземную галерею, сам черт не найдет. Переждем. А там... друзья помогут... Не помогут, сами выберемся... А?

Корелов неуверенно кивнул.

...Через полчаса они были на месте — две пригнувшиеся, осторожные тени.

Рассвет уже охватывал землю. Засеребрились купола мечетей, легкий свет пробежал по плоским крышам домов.

Чернявский и Корелов нырнули под низкий кирпичный свод, приподняли мраморную плиту. Под ней чернел узкий лаз.

Погоня

«Начинать нужно с квартиры Иванова», — решил Норматов. И он был прав.

Вбежав в комнату, они увидели разбросанные вещи и девушку, лежащую на диване. Теплов принес воды. Всхлипывая, Галя рассказала обо всем.

— И давно это было?

— Минут двадцать назад...

Норматов обернулся к старшему лейтенанту.

— Гриша, кажется вы знакомы с собакой? — спросил он, указывая на лежащего возле дивана Джека.

— Немножко... — неуверенно сказал Теплов.

— Ну — попробуйте же.

— Джек, Джек, — ласково позвал овчарку старший лейтенант и похлопал себя по колену. Собака вильнула хвостом, прижала уши.

На помощь пришла Галина.

— Иди к нему, ну. Иди же, так надо, — сказала она, показывая на Теплова и гладя собаку по голове.

Джек повиновался. Галя пристегнула к ошейнику поводок, овчарка покорно прижалась к ногам лейтенанта.

Теплов поднял оброненную Чернявским шляпу, дал понюхать собаке. Потом бросил ее в сад, коротко приказав:

— Возьми!

Джек прыгнул в окно, вернулся со шляпой.

— Хорошо, — похвалил Теплов собаку. «Чем бы удлинить поводок?» — подумал он, оглядывая кабинет. На стене висела скакалка. Теплов взял скакалку, отрезал деревянные ручки и привязал шнур к поводку. Снова дал собаке понюхать шляпу.

— Взять его, Джек!

Норматов остался в саду, а Теплов с Джеком ринулись по следу Чернявского. Ветви хлестали по лицу, пистолет в кармане бил по ноге. Но Теплов понимал, что времени у него в обрез и старался не отставать от собаки.

Джек остановился у забора, повизгивая, подпрыгнул, скатился вниз. Теплов понял, быстро отстегнул поводок. Овчарка перепрыгнула через забор, а Теплов выбежал на улицу через калитку.

Собака растерянно ходила у арыка. Лейтенант снова пристегнул поводок. Осмотрел место. Видимо, здесь Чернявский упал в воду, а вот в какую сторону он побежал — не совсем ясно. Издалека донесся свисток милиционера.

— Джек, вперед! — приказал Теплов.

У магазина стояла толпа, сторож объяснял что-то, размахивая руками.

— Вы, товарищ, из угрозыска? — спросил он, увидев приближающегося с собакой Теплова.

Теплов утвердительно кивнул.

— Вот видите, — торжествующе повернулся сторож к слушателям. — Я же вам говорил, что дело нечисто... Туда он побежал, туда, товарищ, — обратился он снова к Теплову.

Старший лейтенант, крепко сжимая поводок, побежал к перекрестку. Но Джек снова потерял след.

— Что с тобой? — ласково спросил Гриша растерявшуюся овчарку.

Собака лизнула ему руку, подняв кверху темную морду, внимательно оглядела улицу.

Теплов перебежал на одну сторону, потом на другую — нет следа. Да что он, по воздуху улетел? Вдруг Джек забеспокоился, ткнулся носом в асфальт. А через несколько секунд уже тащил Теплова по узкому переулку.

— Ищи! Ищи! — подбодрял собаку старший лейтенант. Неожиданно лопнул поводок. Почувствовав свободу, Джек ринулся вперед.

Чертыхнувшись, Теплов на бегу смотал шнур, сунул его в карман. Собака далеко впереди. Что будет, если он потеряет ее из виду? А бежать все тяжелее, сердце бьется часто, дыхание обжигает горло.

В конце переулка Джек остановился, взвизгивая, поскреб задними лапами. Теплов нащупал пистолет, взвел предохранитель.

Где он? Да это же дом мастера Корелова. Вот вы куда пожаловали, господин Чернявский!..

На политой с вечера дороге четко отпечатались следы. Сначала Чернявский зашел в дом, а потом вышел. Но вышел не один — с другим мужчиной. Скорее всего с Кореловым. Гм...

Собака с нетерпением поглядывала на хозяина.

— Что ж, Джек, придется идти дальше, — сказал Теплов, снова привязывая поводок.

Они еще долго бежали по переулку. Впереди показалось здание медресе. Теплов бывал там как-то с Каримом, еще в первые дни, когда знакомился с городом. Ремонт его намечался на начало будущего года, и у Иванова уже была утвержденная во всех инстанциях смета.

Собака пересекла двор, остановившись под низкой аркой, поскребла лапой мраморную плиту. След опять исчез.

— Джек!

Собака насторожилась, вытянула морду. Старший лейтенант махнул рукой.

— Ищи! Ищи!..

Овчарка бросилась в сторону, обнюхала землю, сделала несколько кругов, снова остановилась под аркой.

Теплов посмотрел вверх. Здесь все в порядке. На карнизе мирно воркуют голуби. Овчарка легла на грудь, вытянула передние лапы.

В медресе светлело. Засверкали золотом первые лучи солнца, протянулись пучками, яркими пятнами легли на каменный пол.

Беглый осмотр ничего не дал. Старший лейтенант сел на мраморную плиту, в которую только что скребся Джек. Огляделся. Почему след оборвался именно здесь?

Теплов встал на колено. А ведь плита-то пригнана не плотно. Да и пыль ссыпалась с поверхности, лежит на земле ровной грядкой.

Он попытался просунуть в щель пальцы. Натужась, потянул на себя. Овчарка наблюдала за ним, свешивая голову то на правую, то на левую сторону.

Плита не сдвигалась. Теплов снова потянул ее на себя. Снова безрезультатно. В чем же дело? Судя по всему, она не должна быть очень тяжелой.

Взгляд снова упал на ровную грядку пыли у самого края плиты. Как же он сразу не сообразил! Конечно же, плита не выдвигается, а поднимается подобно крышке. А ну-ка! Он ухватился за выступ, приподнял. Плита легко подалась вверх.

Собака, вздыбив шерсть, грозно зарычала и бросилась в темноту лаза. Старший лейтенант нагнулся. Он разглядел в полумраке небольшую площадку и сбегающие вниз крутые ступени. В лицо пахнуло затхлым воздухом.

«Вот черт, как нарочно, никого нет, — подумал Теплов. — Одному предпринимать что-либо опасно». Но тут же вспомнил, что где-то рядом должны быть сторожа, надзирающие за дворцовыми площадями. В тот раз, когда он приходил сюда с Каримом, сторожем был Набиев. А еще вместе с ним дежурил Ибрагим-ака.

Теплов пошел в соседний двор, к проходной. Издали увидел распахнутую дверь. В комнате на низком топчане сидели оба старика, закадычные друзья дедушки Карима. Они о чем-то мирно беседовали и невозмутимо потягивали ароматный кок-чай. Даже появлению взволнованного Теплова они не удивились. Пока Теплов несвязно рассказывал о преступниках, скрывшихся под мраморной плитой в медресе, Ибрагим-ака кивал головой, а Набиев наливал ему в пиалу чай.

— Пей, сынок, пей, — протянул ему пиалу Набиев. — Кок-чай лучше всякого похмелья...

— Да-да, сынок, — кивнул головой Ибрагим-ака, во всем соглашаясь со своим приятелем.

Только тут Гриша понял, что его принимают за подгулявшего бездельника. Тогда он предъявил удостоверение.

Старики всполошились.

— В нашем медресе?!

— Под плитой?!

Ибрагим-ака, подхватив суковатую палку, ринулся было из комнаты, но Теплов остановил его.

— Позвоните лучше по телефону. — Он записал номер подполковника. — Попросите Норматова. Скажите, где я... А с вами, — он обернулся к Набиеву, — мы пройдем в медресе.

Старик последовал за старшим лейтенантом. Теплов подвел его к открытому лазу и показал вниз.

— Ай-яй-яй, — покачал головой старик. — Никогда такого не видел...

Теплов оглянулся — Джека нигде не было.

— Я спущусь, — сказал он сторожу, — а вы ждите Норматова.

— Это начальника, что ли?

— Начальника, — кивнул Теплов.

Хорошо, что он захватил фонарик. Все-таки жутко было одному в подземелье. Ступени рыхлые — их разъела постоянная сырость. Луч света скользнул по мокрым стенам. Ступеньки ребристой дорожкой убегали вниз. Он сосчитал их около ста. Потом показалась площадка. Свет фонарика разостлался желтым половичком. Подземный коридор облицован плоским кирпичом, уложенным на ганче. Здесь можно свободно идти, даже раскинув руки.

Где-то вдалеке послышался собачий лай. Теплова охватила тревога. Ощупывая фонариком стенку, он быстро пошел вперед.

В подземелье

Тоннель тянулся все дальше. Всё те же кирпичи, всё тот же ровный каменный пол.

Скоро метрах в пятидесяти по ходу Теплов увидел в стене с левой стороны темное пятно. Это был боковой ход. Гриша внимательно прощупал его фонариком. Стены не были облицованы; из глубины прохода тянул свежий воздух.

Снова донесся издалека отраженный сводами собачий лай. Теплов решительно свернул в боковую галерею.

Овчарка, радостно повизгивая, подкатилась к его ногам.

— Джек, Джек, — ласково потрепал он собаку.

А Джек продолжал повизгивать. Теплов поднял фонарик и увидел шагах в трех от себя глубокую яму. Он нагнулся и разглядел внизу что-то очень похожее на перевернутую кверху зубьями борону. Только зубья были длинные, и на них что-то белело. Теплов склонился еще ниже и все понял. Видимо, волчья яма предназначалась для очень пылких искателей приключения. Скелеты частью распались, частью все еще торчали на иглах.

Фонарик продолжал ощупывать дно. А это что такое? Темная масса в углу ямы зашевелилась, и старший лейтенант услышал легкий стон. Джек снова взвизгнул и, облизываясь, уставился на хозяина.

— Э-эй, кто там? — крикнул Теплов, направляя фонарик на неизвестного.

Человек приподнялся на руках, повернул голову, и Гриша узнал Корелова. Видимо, стальная игла пробила ему ногу.

— Вы слышите меня? — повторил Теплов, стараясь лучом фонарика, направленным в глаза мастера, привести его в чувство.

— Я не могу, — простонал Корелов. — Не могу подняться.

— Ловите шнур, — приказал Теплов, — подхватите ногу, а я попробую подтянуть.

Хорошо еще, что он не выбросил поводок. Корелов, постанывая, обвязал ногу, и старший лейтенант осторожно потянул за шнур. Скоро нога была освобождена.

Мастер с трудом снял рубаху и перетянул рану. Затем он откинулся к стене и снова потерял сознание.

Присев на корточки, Теплов задумался: «Где же второй?.. Почему он не свернул в боковую штольню? Как здесь оказался Корелов?»

А случилось вот что. У них не было фонарика. Чернявский пошарил в карманах и нашел зажигалку. Фитилек едва освещал небольшое пространство под ногами. А им надо было спешить: с минуты на минуту могла нагрянуть погоня.

Чернявский подтолкнул замешкавшегося Корелова.

— Иди вперед.

Отставив руку с хозяйственной сумкой, Корелов нерешительно оглянулся.

— Иди, иди, — повторил Чернявский, освещая его бледное лицо зажигалкой.

Мастер осторожно ощупал ногой ступеньку. Шагнул. Снова ощупал.

— Так мы будем тащиться целую вечность, — проворчал Чернявский, жарко дыша ему в затылок.

«Можешь сам указывать дорогу», — хотел возразить Корелов, но промолчал и покорно ускорил шаг. Он уже изучил высоту ступеней и теперь мог свободно соизмерять с ними свои движения.

Они вышли на площадку. Чернявский вспомнил, что боковой тоннель на плане помечен крестиком.

Корелов прошел мимо.

— Сюда, — прошептал Чернявский. От сильного дуновения ветра зажигалка погасла. Они остановились. Чернявский, чертыхаясь, щелкал колесиком. Искры вылетали, но фитилек не загорался. Между тем Корелов отстранил Чернявского плечом и шагнул вперед.

— Дмитрий, постой! — неизвестно чему испугавшись, крикнул Чернявский.

Впереди послышался неясный шум. Корелов вскрикнул.

— Митя! Митя-а! — закричал Чернявский.

— А-а!.. — гулко отозвались своды.

Прижимаясь повлажневшей спиной к осыпающимся глиняным стенам, Чернявский пополз вперед. Через несколько шагов он остановился. Нет, так нельзя, если впереди что-то случилось, он должен зажечь свет. Он ободрал себе все пальцы, пока не вспыхнул фитилек.

Чернявский поднял зажигалку над головой и сжался от ужаса. У самых его ног зияла черная яма. Края медленно осыпались. Он отпрянул назад, тяжело перевел дыхание. Как же это? Значит, если бы впереди шел не Корелов, а он, Чернявский, то... Страшная мысль вызвала тошноту и непривычную слабость в ногах.

И все-таки он подполз на четвереньках и заглянул в яму. Слабый свет зажигалки вырвал из темноты острые зубья. Чуть правее, скорчившись, неподвижно лежал Корелов.

Чернявский вздрогнул, зажигалка выскользнула из онемевших пальцев и, упав в яму, погасла.

Чернявский отполз и, поднявшись, побежал назад. Его охватил безотчетный страх. Дохлый мстил ему и после своей смерти. Значит, еще и тогда он все знал. И все же направил именно по этому пути.

Но если боковой ход — ловушка, значит, следует все время идти прямо? Впереди тоже могут быть ловушки, но у Чернявского не было больше выбора.

Тоннель становился все у́же. Скоро кирпичная облицовка кончилась.

Переводя дыхание, Чернявский сел. И тут же снова вскочил, дрожа от страха. Собака! Он отчетливо слышал далекий лай. Они пустили по следу собаку... Идиот, как он сразу об этом не догадался? Страх придал ему силы. Он побежал, пригибаясь, по низкому лазу. Далеко впереди мутным пятном струился сумеречный свет. Сердце Чернявского взволнованно застучало.

Однако метров через сто пришлось опуститься на четвереньки. Потом он лег на живот и упорно пополз вперед.

Скоро стало видно отверстие, а сквозь него — кусочек голубого неба. Над зеленой былинкой кружилась желтая бабочка. Лаз поднимался, ползти становилось все труднее. Коленки скользили, земля уходила с легким шорохом.

Еще немного, еще метра два — и он на свободе.

Рука ухватилась за выступ, тело с трудом подалось вперед.

Совсем рядом, в каком-нибудь полуметре от него рос пышный кустарник; доносился ровный шум воды. В синем небе носились стрижи. А чуть повыше протянулась ровная, как стрела, полоска — след реактивного самолета.

Чужая земля. Чужое небо.

В кустах что-то зашуршало. Чернявский увидел змею. Она словно переливалась в траве, временами останавливалась, временами приподнимала хищную голову.

«Кобра!»

Чернявский оттолкнулся, чтобы сползти назад. Но тело было словно ввинчено в узкое отверстие.

«А что, если здесь ее нора?» — со страхом подумал он.

Змея заметила его, приподнялась, стала медленно раздувать «капюшон». Чернявский схватил горсть глины. Стоя «свечкой», кобра раскачивалась перед лазом.

Чернявский размахнулся, насколько ему позволяло пространство, и бросил глину в змею. Она сразу будто переломилась, но в следующее мгновение снова сделала «свечку».

Чернявский отчаянно заработал ногами — назад, назад, назад... Но тело словно срослось с землей, словно пустило в нее корни. Ни сдвинуться, ни шевельнуться. Чернявский видел немигающие стеклянные глазки змеи, слышал шорох подтягиваемого к отверстию тела.

Кто-то рванул его сзади. Он вскрикнул от неожиданности. В то же время что-то омерзительно холодное скользнуло по руке. Он не сразу сообразил, что случилось. Мохнатый клубок катался у ног.

Собака сцепилась с коброй. Еще несколько мгновений, и змея, конвульсивно дергая хвостом, застыла возле Чернявского. Овчарка, жалобно заскулив, откатилась в сторону.

— Стой! Стой! — послышался сзади голос Семушкина.

Чернявский нырнул в лаз, откинув колючие ветки, скатился с бугра. Бежать по открытому месту было опасно. Он прильнул к серому дувалу, быстро семеня ногами, свернул за угол...

Теплов высунулся из лаза, посмотрел по сторонам — никого. Мертвый Джек лежал у самого входа. Рядом — перекушенная собакой змея. «Ушел! — подумал Гриша. — Теперь ушел».

У медресе его ждал подполковник Норматов. Едва только взглянув на своего помощника, он понял, что его постигла неудача. Доклад Теплова выслушал с мрачным лицом. Хмуро кивнул:

— Ну что ж, попробуем вызволить хотя бы Корелова.

Он приказал одному из сотрудников принести лом, топор и веревку подлиннее.

Однако когда пришли в боковую штольню и осветили яму, Корелова в ней не оказалось. Тогда в спешке Теплов не заметил узеньких ступеней, подымающихся из ловушки на противоположную сторону. На них была кровь.

Норматов и Теплов спустились по веревке вниз и, поднявшись по лестнице, оказались в узком коридорчике. Метрах в пятидесяти он делился веером на три еще более узких прохода.

Чекисты в раздумье остановились: «Которым из них воспользовался Корелов?»

Счастливчик Корелов

Все-таки, что там ни говори, а Корелов родился под счастливой звездой. Во-первых, он должен был «влипнуть» еще тогда, когда Карим обнаружил на куполе вмурованные в облицовку бутылки. Не «влип». Во-вторых, он должен был повиснуть на одной из рогатин на дне этой ямы. Не повис. Только слегка повредил мягкие ткани ноги. И, наконец, чем объяснить тот странный факт, что чекисты не взяли его сразу. Это было самой крупной удачей, потому что уже через десять минут после того как потух фонарик Теплова, он выбирался по лесенке на противоположную сторону штольни. С ним была зажигалка, которую обронил Чернявский. Он мог хотя бы приблизительно ориентироваться в сплошной темноте, обступившей его со всех сторон.

Боль в ноге прекратилась — видимо, помогла тугая повязка. Корелов прошел несколько метров по штольне — на этот раз очень осторожно, старательно освещая дорогу зажигалкой, и остановился перед развилкой. Куда сворачивать? Если ход приведет к тупику, придется возвращаться, а возвращаться Корелову не хотелось. Он понимал, что рано или поздно за ним вернутся. И положился на удачу.

«Будь что будет», — решил Корелов, сворачивая в средний проход. Дышать стало труднее. Поток воздуха шел из соседней штольни. Но Корелов не стал раздумывать.

У него не было часов. Судя, по всему, он шел очень долго. Стало поламывать ногу. Он несколько раз останавливался и потуже затягивал жгут. Мучило неясное беспокойство — ведь он потерял в яме много крови. Кружилась голова. Корелов часто останавливался и прислонялся спиной к стене. В ушах постукивали маленькие звонкие молоточки.

Иногда он словно нырял в прошлое. Это длилось мгновения, а он заново переживал кусок жизни. Однажды выплыли из тумана очертания далеких гор, мощеных улиц, двухэтажных каменных домов. «Кисловодск» — отметило сознание. «Сосновая горка». Он стоит на мостике с поэтическим названием «Дамский каприз», а под ногами бежит и пенится маленькая речушка Ольховка. Подальше — Храм Воздуха. Отсюда сквозь сиреневую дымку виднеется величественный Эльбрус...

Видения наплывают друг на друга — иногда размытые, иногда четкие, как явь. Корелов вставал и снова шел дальше. Маленькие молоточки стучали все чаще. К ним подсоединялись далекие колокола.

Он упал на небольшой площадке, окруженной неясными контурами высоких колонн. Все закружилось, поплыло вверх. Стены перевернулись, заиграли разноцветными искрами. Из темного далека выдвинулась невысокая светлая фигура старика. «Тимур...» — туманно проползло в обмякшем сознании. «Тимур? — Почему?» Две мысли боролись. Вторая, тяжко ворочаясь, отступала во мрак. Старик протягивал чашу с водой. Вода расплескивалась и выливалась на пол.

— Пи-ить, — протянул Корелов.

Звук собственного голоса вернул его к действительности. Снова бойко застучали молоточки. К голове толчками приливала кровь. Он попробовал встать и, нагнувшись, увидел контуры ног. Они светились в густой темноте. И руки светились — голубоватым спокойным светом. Светлые мошки сбегали по высоким колоннам...

Он сделал несколько шагов вперед, споткнулся, скатился вниз по крутым ступеням. Сильная боль от удара заставила его застонать. Гулкое эхо повторило голос.

Здесь, внизу, светлячков было еще больше. Они то бледно мерцали, то вспыхивали и снова гасли. Приглядевшись, Корелов вспомнил старую легенду о мастере, который умел создавать иллюзию света. В белых мраморных стойках были сверху вниз вкраплены крупные алмазы. Грани переливались, играли слабыми призрачными огоньками.

Гулко ударило сердце: «Вот оно!» Корелов вспомнил про зажигалку. Слабый свет выхватил облицованную розовым камнем комнату. Колонны засверкали кровавыми блесками.

Корелов шагнул в невысокую нишу, свернул влево и вдруг почувствовал, как раздались вокруг него мрачные стены. Он стоял в просторном помещении, напоминающем юрту.

Или это снова бред?

Огромный свод был словно небо — вечернее темно-синее небо, усеянное звездами. Золотой рог полумесяца висел почти у самого горизонта. На него набегала легкая тучка. А чуть ниже, у земли, протянулась желтая ниточка рассвета.

В стенах смутно виднелись большие глубокие ниши, заполненные сосудами самых причудливых форм, фарфоровой посудой, золотыми и серебряными кувшинами и чашами. А рядом с нишами стояли высокие сундуки, высеченные из мрамора.

Слабея с каждой минутой, Корелов проковылял к одному из сундуков, с трудом приподнял тяжелую крышку. Под крышкой в темной глубине сундука рядами сложены бесценные рукописи. Их много. Они на пергаменте и папирусе, на темной коже и желтой бумаге. Здесь книги, свитки и просто листы, украшенные богатой миниатюрой. Расчеты Турагинского, исчисления звездного неба, план Самаркандской обсерватории, труды знаменитого историка Табарды. Здесь и работы Архимеда и труды его современника, великого математика Апполония.

Корелов не мог прочесть ни строки. Белый туман застилал ему глаза. Переходя от сундука к сундуку, он с радостным смехом открывал крышки, запускал в сундуки горячие руки. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди. Пройдя весь круг, совершенно обессилевший, Корелов опустился у последнего сундука и еще раз восхищенным взглядом обвел небесный свод.

Созвездия оживали, нестройно передвигались по полусфере. Рогатый месяц заплясал и нырнул за горизонт. Корелову стало плохо. Он отполз к темному входу, крепко сжимая пальцами тлеющую зажигалку.

За узеньким коридором была еще одна комната. И здесь свитки с рукописями, и здесь — драгоценности: кувшины, чаши, золотые блюда, ожерелья. Вот огромный поднос, украшенный богатой чеканкой. На таких подносах подавались властелинам подарки от иностранных послов. Рядом в тусклом свете зажигалки взблескивает прислоненный к стене узкий клинок самого Тимура. Тот самый, о котором рассказывали старики. Этот клинок, который легко сворачивался в кольцо и вновь освобождался со свистом, выковали лучшие мастера прославленного Дамаска. Им разрубал хромой Тимур не только человека, рассекал надвое туловище коня. От тыльной части платинового эфеса до самого острия клинка было утолщение, заполненное ртутью. Торец отверстия был зачеканен и украшен большим алмазом.

Корелов потрогал клинок, жадным взглядом ощупал лежащие вокруг него сокровища.

— Мое. Все теперь мое...

Спекшиеся губы скривила усмешка. Конечно, Чернявский думал, что с ним все кончено, что он погиб на дне этой черной ямы... Ловко, ловко задумано: сначала убрать Иванова, потом его, Корелова. Но Корелов родился под счастливой звездой, и Чернявский не знал об этом. Теперь его, наверное, взяли: уходя в подземелье, Корелов слышал далекий собачий лай.

И тут страшная мысль стерла улыбку с его лица. Как же он об этом раньше не подумал? Ведь и его могут найти, если приведут собак.

Корелов встал, тревожно осмотрелся по сторонам. Слабеющие руки вцепились в чеканное блюдо, но он не смог сдвинуть его с места. Тогда он подполз к одной из ниш и, запустив руку в кувшин, вытащил оттуда целую пригоршню драгоценных камней. Камни протекли звонким ручейком между пальцами. Корелов схватил украшенное рубинами и золотыми пластинами седло, закачался от тяжести, упал на колени, замер, обхватив седло обеими руками.

В уходящем сознании выплыла мастерская дедушки Карима, сам старик с окладистой бородой, восседающий на коричневой кошме... Старик разливает чай, прикладывая руку к груди, подает пиалу гостям. Речь его льется плавно и чуточку грустно:

— И повелел Тимур построить мавзолей и, убив мастера, положил тело его в мраморный гроб, а сверху накрыл нефритовой плитой...

— Плитой, плито-ой, — отзывались высокие своды, как хор людей, столпившихся вокруг Корелова. Прижав руки к глазам, мастер в ужасе повалился на спину. А люди склонялись к нему — бородатые и безбородые, старики и совсем еще юноши, — и горячее их дыхание обжигало ему лицо.

— Не надо. Не хочу, — прошептал Корелов неповинующимися деревянными губами.

Люди растаяли. Черной птицей обернулись высокие своды. Что-то загрохотало вдалеке.

Старик привстал, безумными глазами окинул зал.

Нет. Ничего нет. Под руками — сухая глина, шершавые стены цедят тишину...

Распухший язык не шевелился во рту. В ушах лопнуло. Долгий тягучий звук медленно замирал вдали. Он превратился в крохотную красную точку. Скоро и она потухла...

Побег

Окно кабинета было распахнуто. Полуденное солнце скупо просвечивало сквозь пожелтевшую листву акаций. Оно отражалось в полированной стенке книжного шкафа, в толстом стекле на письменном столе подполковника.

Подполковник сидел за столом, придвинув к себе листок бумаги. Рука непроизвольно сделала на бумаге несколько жирных штрихов. Штрихи быстро накладывались друг на друга. Скоро сквозь них стало вырисовываться лицо. Сначала лоб, потом нос, потом подбородок. Чернявский. Очень похож.

Чуточку подумав, Норматов быстро набросал второй рисунок: узбек в элегантном костюме с чемоданчиком в руке.

Еще до начала операции удалось выяснить, что тепловский «телохранитель» — некто Юлдашев из Главснаба.

Норматов отодвинул листок и полюбовался им со стороны.

— Так-та-ак, — проговорил он удовлетворенно, продолжая с любовью разглядывать рисунок.

Затем нажал рычажок телефона, подул в трубку:

— Да, говорит Норматов. Свяжите меня с Тепловым. Что? Его нет? В больнице, говорите?..

«Видимо, поехал к Кариму», — подумал подполковник. Теплов был ему очень нужен.

Да, а Кариму этот случай в медресе, видно, не сошел даром.

Норматов посмотрел на часы. Уже четверть третьего. Нет, ждать больше нельзя. Он попросил соединить его с хирургическим отделением.

— Вызовите товарища Теплова.

— Теплов слушает.

— Немедленно выезжайте ко мне.

— Наби Норматович, со мной Карим. Он очень хочет вас видеть.

— Сейчас? Но ведь...

— Он может приехать, — подхватил Теплов.

— Что ж, приезжайте вместе.

Свернув за угол, Чернявский пробежал еще метров двести и скоро оказался на небольшой не знакомой ему улочке. Вокруг было тихо. Не торопясь, он перешел на тротуар, задержался у стоянки такси. Пусто. Это несколько усложняло обстановку. Ведь чекисты могли организовать погоню. Да еще этот Семушкин... Бежать, только бежать. Как он раньше не догадался — подставное лицо...

Чернявский лихорадочно следил за дорогой. Ага, вот и такси. «Москвич» с темными квадратиками по борту. Шофер открыл дверцу.

— Вам куда?

Чернявский назвал улицу, быстро протиснулся на заднее сидение. Посмотрел в окно. На улице спокойно. Значит, ушел. Значит, все в порядке.

Он и не мог подумать, что его уже засекли. И его, и голубой «москвич». Чернявского, выбежавшего в перепачканном глиной костюме, видел рабочий с гидролизного. Постового поблизости не оказалось, и рабочий поймал второе такси — зеленую «волгу». На всякий случай он записал номер «москвича». Конечно, шофер здесь ни при чем, но в случае необходимости он поможет напасть на верный след.

«Москвич» шел на большой скорости, «Волга» не отставала. Но на перекрестке ее задержал семафор. «Москвич» успел проскочить. Таксист виновато посмотрел на пассажира.

— На работу опаздываете? Ничего, успеем, — сказал он, сдвигая на затылок кепку.

— Сколько с меня? — спросил рабочий.

Нет-нет, он не может больше ждать. Таксист пожал плечами. Рабочий остановил на углу милиционера. Минуты полторы беседовали. Милиционер поспешил к автомату.

Они пересекли весь город. На окраине Чернявский вышел. У него еще были деньги — пятьдесят рублей. Для начала неплохо.

Он спустился вниз, к автобусной остановке, перебежал через маленький скверик и оказался на берегу широкого канала, над которым стояла чайхана. Здесь около трех обычно бывал Юлдашев. Так и есть. Он сидит, как всегда, у самых перил, пьет чай, задумчиво посматривает по сторонам.

Чернявский не стал входить в чайхану, а задержался у самовара, на самом видном месте, купил лепешку и стал ее есть, не спуская с Юлдашева глаз.

«Вот уж кто ни о чем не подозревает», — подумал он со злорадством. Представил себе, как вытянется лицо Юлдашева, когда он расскажет ему о провале и о связном Семушкине. Особенно о Семушкине...

Юлдашев заметил его. Он встал и, осторожно перешагивая через ноги соседей, приблизился к Чернявскому. Чернявский сухо кивнул.

— Отойдем в сторонку.

Они остановились за кухней. Чернявский быстро прошептал:

— Нужно сматываться. Семушкин...

Юлдашев быстро схватил его за рукав:

— Что с Семушкиным? Его взяли?

Чернявский усмехнулся.

— Семушкин?! Да он такой же Семушкин, как я китайский император.

У Юлдашева были глупые, испуганные глаза. Что и говорить — эффектную штучку преподнес ему Чернявский.

— Значит, он...

— Совершенно верно. И Иванова уже нет. Нет и Корелова. Я бежал, вышел через лаз... Ну, а что касается вас, то приметы ваши, видимо, хорошо известны чекистам...

Первый испуг проходил. Глаза Юлдашева оживали.

— Нужно бежать. Сейчас. Немедленно.

Он вернулся в чайхану, вынес маленький лакированный чемоданчик.

— Так как же? — спросил Чернявский.

— Следуйте за мной, — кинул Юлдашев, быстро сворачивая на тропинку, петляющую вдоль канала.

Тропинка обогнула автобусную остановку, нырнула в узкий переулок и уперлась в просторную холмистую площадь, выжженную солнцем. Здесь начиналось старое мусульманское кладбище. Среди деревьев виднелось несколько полуразвалившихся древних строений. К ним и направлялся сейчас Юлдашев.

Некоторые могилы обвалились, в глубине их белели полуистлевшие кости. Нежаркое октябрьское солнце слепило глаза.

Юлдашев спрыгнул в небольшое углубление, раздвигая упругие ветви, двинулся через густой кустарник. Чернявский едва поспевал за ним.

«Запустение. Жуть. Куда он ведет меня?» — встревоженно подумал он.

У низенького мазара Юлдашев остановился.

Вспугнутая сова с шумом вылетела в отверстие под самым сводом. Ее крылья еще долго хлопали в густых зарослях дикой розы и янтака. Где-то рядом перекликались суслики.

Юлдашев огляделся, пошевелил ногой кучку полуистлевшего хвороста и земли.

— Помогите же, — сказал он.

Скоро показался небольшой проход, в который мог свободно пролезть человек. При виде лаза Чернявский поежился. Снова спускаться в подземелье?!

— Неужели нельзя было подыскать чего-нибудь более комфортабельного? — проворчал он и сполз в нору. Юлдашев подождал, пока Чернявский спустился, сгрудил мусор, лег, просунул в отверстие тело и завалил мусором выход. Метров через двадцать ход стал шире и выше. Беглецы поднялись в полный рост. Пещера с легким наклоном все время уходила вниз.

Юлдашев обогнал Чернявского, пошел вперед. Шагов через двадцать он остановился и, наклонившись, что-то взял у стены.

— Держите, — шепнул он.

В руках Чернявского оказался тяжелый мешок.

— Сюда, — сказал Юлдашев. Он снова взял мешок и стал с ним возиться. Щелкнул выключатель — пещеру залил сноп яркого света. В руках у Юлдашева был фонарик. Он посветил вниз. В лежащем у его ног раскрытом мешке были консервы, сигареты, несколько пачек галет, деньги, пистолет и нож с широким острым лезвием.

— Ого! — оживился Чернявский.

Юлдашев промолчал. Он деловито вставил в пистолет обойму, протянул Чернявскому.

— На всякий случай? — подмигнул, осклабившись, Чернявский.

Юлдашев взвалил на плечи рюкзак, и они тронулись. Прошли с полкилометра. Миновав небольшое сводчатое помещение, заляпанное плесенью, остановились. Широкий луч фонаря забегал, освещая кирпичные стены и пол, выстланный глиняными жжеными плитками.

В противоположной стороне мелкими ступенями убегала вверх неширокая каменная лестница. Рядом, на истлевших циновках, стояла посуда, валялись в полном беспорядке тряпки и разъеденные в мелких дырах кошмы.

— Что за выход? — Чернявский показал на лестницу.

— Раньше над этим выходом стояла мечеть, — пояснил Юлдашев. — Года три тому назад ее снесли, построили чайхану. Не бойтесь, люди не знают про этот ход.

— А мы выберемся?

— Ну, конечно. Ход тянется до самых гор, — успокоил Юлдашев, поправляя на плече рюкзак.

— Закусить бы, — пожаловался Чернявский. Он вспомнил про консервы и галеты.

— Надо торопиться, — сказал Юлдашев. — Боюсь, за нами уже идут.

Они замерли, прислушиваясь.

— Меня никто не видел, — сказал Чернявский.

Юлдашев усмехнулся:

— Я тоже поверил Семушкину. Вы их не знаете...

— Но меня действительно никто не видел, — упрямо повторил Чернявский.

— Идемте, — приказал Юлдашев. — Время, потерянное на разговоры, потом не вернешь.

Они двинулись по уходящему влево коридору. Шаг в шаг. Шаг в шаг. Коридор начал заметно повышаться.

— Прошли под каналом, — прошептал Юлдашев.

«Интересно, откуда он знает здешние подземелья?» — подумал Чернявский. Ведь Юлдашева завербовали три года назад. Он клялся, что никогда не был в Узбекистане. Только мальчишкой. Отец увез его, когда ему было десять лет. Отец Юлдашева был крупным землевладельцем. У него свои счеты с Советской властью. А мальчишка ушел в большую шайку. Они воровали автомашины, перекрашивали и продавали на черном рынке. Потом он сам стал хозяином «дела». И тут-то его разыскал Милишевский.

Юлдашева послали сюда, дали явку к Корелову. Дохлый уже информировал их о возможности проникнуть в библиотеку Улугбека. Это была рискованная операция. И не вина Юлдашева, если она провалилась.

Шаг в шаг. Неожиданно Юлдашев остановился. Чернявский ткнулся головой в рюкзак.

— Тише...

Сердце гулко ударило в ребра. Снова этот далекий лай.

Юлдашев снял с плеча, бросил на землю рюкзак, побежал назад по гулкому коридору.

— Стой! Стой! — кинувшись за ним, закричал Чернявский. Вот и лестница, вот и поворот, возле которого они недавно стояли.

Юлдашев стал лихорадочно сгребать тряпье и циновки, бросать их в узкий проход.

— Спички, — прошептал он. — Черт, вот они. Думал, потерял...

Юлдашев собрал бумагу, поджег. Воздух по штольне гнало в сторону преследователей. В глубине кучи весело заиграло пламя.

— Пусть теперь попрыгают, — сказал Юлдашев, прикрываясь локтем от жаркого пламени.

Чернявский нашел еще две кошмы. Их тоже бросили в костер. Подумав, вынул из кармана пергамент с планом подземелья... Руки дрожали. Сжав зубы, швырнул в огонь. «Всё, теперь всё...»

По следу

Норматов мерил комнату крупными шагами.

Теплов стоял у стола.

— Только что сообщили: Чернявского видели в этом секторе... — продолжал подполковник. Он подошел к карте города, висевшей на стене, и обвел пальцем круг.

— Чернявский взял такси. Шофер, вернувшийся из поездки, сообщил, что высадил пассажира у чайханы, возле канала. Вот здесь.

Норматов внимательно посмотрел на старшего лейтенанта. Теплов вытянулся под его взглядом.

— Чайханщик подтвердил, что видел человека, по описанию очень похожего на Чернявского. Этот человек отозвал Юлдашева, тот взял чемоданчик, и они вместе скрылись в направлении старого кладбища... Что вы на это скажете, Гриша?

— Разрешите действовать? — спросил Теплов.

Норматов улыбнулся:

— Вот уж так и сразу. За ними следят.

Старший лейтенант переминался с ноги на ногу.

— Вижу — не терпится. Ну, да ладно, идите. Я тоже выезжаю минут через пятнадцать.

Теплов выскочил в коридор, где его ожидал Карим, и коротко объяснил ему обстановку.

Во дворе стоял мотоцикл. Гриша указал Кариму на коляску, а сам сел за руль. Дежурный распахнул ворота — мотоцикл затарахтел и вырвался на простор широкой центральной улицы.

Их уже ждали. От чайханы подбежал молоденький сержант.

— Кто видел Чернявского?

— Чайханщик.

Это был толстый мужчина с усатым улыбающимся лицом и чисто выбритым розовым черепом. Он слово в слово повторил все то, что говорил сержанту.

— Значит, вы сами видели, как они пошли к кладбищу?

— По этой тропинке.

— А по ней можно пройти только на кладбище?

— Нет, не обязательно. Можно и в кишлак.

Теплов повернулся к сержанту:

— Вы опросили жителей кишлака?

— Конечно, — сержант пожал плечами.

— Хорошо.

В чайхане ходил поисковик с собакой. Собака обнюхивала место, на котором сидел Юлдашев.

Чайханщик рассказывал окружившим его клиентам:

— Он всегда сидел только здесь. И выпивал по два чайника...

На шоссе, скрипнув тормозами, остановилась машина. Вышел Норматов и с ним три сотрудника. Теплов поспешил к ним навстречу.

— Что нового?

— Собака взяла след, — доложил старший лейтенант. — Разрешите следовать?

— Следуйте.

Поисковик с овчаркой вышел вперед. За ним устремились Теплов и Карим. Остальные шли сзади. В поселке преследователей окружила большая толпа. Все уже знали, что скрылись два опасных преступника.

След вывел на кладбище, к старому мавзолею. Карим раскидал лаз, посветил в него фонариком. Собака рвалась с поводка.

— Здесь, наверное, есть старые жители? — обратился Норматов к собравшейся у мавзолея толпе.

Вперед вышел старик с белой окладистой бородой.

— Сколько вам лет? — спросил Норматов.

— Девятый десяток пошел, — проговорил старик, оглядываясь на односельчан.

Норматов задумчиво посмотрел на старика.

— Скажите, папаша, а вы эти места хорошо знаете?

— Как не знать, еще мальчишкой все излазил.

— И кладбище это знаете?

— И кладбище.

— А что, лаз вам тоже знаком? — спросил Норматов.

— Знаком, сынок. И лаз тоже знаком, — закивал белой головой старик.

— Что же, сам в него спускался? Или как?

— Лет сорок тому назад воевать мне здесь приходилось, — сказал старик и сел на каменную плиту.

— Расскажите, дедушка, — попросил Норматов.

— Да что там рассказывать, — начал старик. — Били мы тогда здесь басмачей, ох, как били. В тот год зима была суровой. А весной, когда черешни, согретые солнцем, снова расцвели, как невесты, откуда ни возьмись, явился Курбанбай. Здесь, в кишлаке, у нас все его знали — страшный был человек, жестокий. У него отняли землю — вот он и зверствовал, как только мог. До зимы-то мы весь район очистили от бандитов. А Курбанбай в горах отсиделся, вот и уцелел.

Было в банде у него человек тридцать — все такие же головорезы. Налетели ночью, разграбили кооператив, убили комсомольцев, а сами ушли сюда, к этим древним развалинам. Тогда здесь было еще два строения, в них ютились дервиши. Помню, получил я отпуск на три дня. Не успел распрячь коня, как во двор ко мне влетел племянник Фатто. Так и так, рассказывает все про басмачей. Красная Армия тогда ушла в горы — значит, с басмачами нужно было справляться собственными силами.

Собралось нас много, а оружия почти нет. Разбились на группы. Бесшумно сняли часовых. Было их пятеро. Значит, пять винтовок да восемь дробовиков. Неплохо. Однако неопытность моих ребят чуть не погубила дела. Оказывается, банда выставила в кустах вторую засаду. Пришлось ее снимать, но один из бандитов все-таки заметил нас. Закричал. Поднялась стрельба. Басмачи, перепугавшись, решили, что подошли регулярные части Красной Армии, кинулись к коням. Но подкравшийся незаметно Фатто перерезал подпруги. Мы налетели с криком и стрельбой. Басмачи отступили, залегли за тем дувалом, — старик указал на остатки забора, тянувшиеся в виде валика через все кладбище. — Правей, метрах в сорока, лежали убитые бандиты. У нас кончились патроны, и Фатто пополз в сторону убитых. Он не ошибся: при них было много патронов. Мы снова стали ожесточенно обстреливать басмачей. Вскоре нам удалось перебраться в кибитку, что возле этих развалин.

Преимущество в позиции было на нашей стороне, но патроны опять кончились. И Фатто снова пополз за патронными лентами. Постепенно мы обходили басмачей. Видать, они смекнули, что дело плохо. К вечеру банда прорвалась в это строение. Стало темнеть. Мы сузили кольцо. Из кишлака прибыло подкрепление. Басмачи продолжали отстреливаться, но теперь огонь был уже не таким сильным. Потом все стихло. Кто-то предположил, что у них кончились патроны. Я послал троих товарищей проверить. Скоро они вернулись и доложили, что за стеной тихо. В чем дело? Я дал команду идти на сближение. С криком «ура» мы ворвались в помещение. И оцепенели — басмачи как сквозь землю провалились...

— Ушли этим лазом? — оживился Норматов.

— Да. И вышли у нас в тылу, у нынешней чайханы. Но ход тянется и дальше.

— Вы не ходили по нему?

— Нет. Говорили, что это опасно. Земля се́ла — в любое время может быть обвал.

Теперь подполковник ясно представлял себе картину. Часть сотрудников он направил к чайхане и приказал зорко следить за дорогой, а сам с оставшимися спустился в лаз.

Новые препятствия

Норматов дышал тяжело. Здесь, под толстым слоем земли, воздух был горьковат и плотен. Слыша его присвистывающее дыхание, Теплов остановился.

— Товарищ подполковник, может быть, вам лучше вернуться?

Норматов неодобрительно покашлял, и Теплов понял, что поступил бестактно. Норматов отстранил его и полушепотом приказал:

— Свет не зажигать, держаться стен...

Люди двигались цепочкой. Впереди — поисковик с собакой, за ними подполковник. Чуя след, собака рвалась с привязи. Норматов хорошо представлял себе невыгодность своего положения. Преследующая группа шла по узкому коридору, и если бы Чернявскому вздумалось отстреливаться, они все оказались бы под огнем. Прятаться здесь негде. Подкрасться неоткуда.

Внезапно поисковик остановился. Норматов услышал его тихий голос:

— Пахнет дымом.

Овчарка залаяла, дернула поводок. Норматов ускорил шаги, стараясь не отстать от поисковика.

Впереди сверкнуло что-то красное.

— Огонь!

Дым становился все гуще. Люди кашляли, закрывали ладонями рот. Огромный костер преградил им дорогу.

Норматов присел на корточки, потянул воздух из рукава кителя. Дым разъедал глаза.

— По два патрона... — протяжно скомандовал он.

Раздались выстрелы. Норматов резко встал и кинулся в огонь. Оранжевые брызги взвились за его спиной. Теплов и Карим последовали за подполковником.

Пламя ослепило их, обожгло лица. На Кариме загорелся пиджак. Оказавшись по другую сторону костра, он затушил пламя.

Дышать стало легче. Дым, точно в трубу, уходил в только что пройденный лаз.

Теплов включил фонарик, осветил углы — ни Чернявского, ни Юлдашева в подземелье не было.

Громко кашляя, подполковник обессиленно опустился на пол. К нему подскочил Теплов.

— Что с вами, Наби Норматович?

Норматов протянул руку. Гриша понял жест командира. Он приподнял его, расстегнул ворот гимнастерки, дал напиться воды из фляги. Норматов, совсем уже было потерявший сознание, очнулся, открыл глаза.

— А вы почему здесь?

— Я... вам было плохо, — сказал растерявшийся оперативный работник.

— Немедленно преследуйте Чернявского, — Норматов привстал. — А меня... меня оставьте здесь. Отдышусь немного... и догоню. Выполняйте.

Теплов козырнул, отозвал в сторону одного из сотрудников.

— Товарищ Ходжаев, — сказал он, — оставайтесь здесь. Когда дым рассеется, вынесите подполковника на поверхность и немедленно в санчасть.

Маленькая группа двинулась вперед. Шли осторожно, прислушиваясь к каждому звуку.

— Они не могли уйти далеко, — предположил Теплов.

Поисковик предложил спустить собаку:

— Рискнем?

Теплов внимательно посмотрел на овчарку. Она была вся, как скрученная пружина.

— Пускайте.

Поисковик щелкнул карабином. Собака взвизгнула, радостно покрутилась на месте и исчезла в темноте.

Вдалеке бухнул выстрел, потом второй.

Все трое замерли, посмотрели друг на друга и разом побежали вперед. Пещера отражала их торопливые шаги.

Сначала фонарик выхватил распластавшееся тело убитой собаки. Оно было и после смерти словно устремлено вперед — вытянутая черная пасть, застывшие в последнем прыжке полусогнутые лапы.

Потом Теплов наткнулся на мешок. Мешок валялся посередине прохода, вокруг белели рассыпанные галеты, пиленый сахар. Значит, беглецы где-то недалеко.

— Скорее, скорее! — торопил лейтенант товарищей.

Коридор стал шире, пол поднимался крутой горкой. Еще несколько метров, крутой поворот — и в глаза преследователей ударил яркий свет.

Теплов подал знак задержаться. Беглецы могли притаиться за выступом. Все тяжело дышали. Что делать?

Старший лейтенант подошел к проему, прислушался. Тихо. Наверху виднелось какое-то здание: часть кладки и четырехугольник окна.

Можно стоять наверху рядом с лазом и спокойно стрелять в каждого, чья голова появится на поверхности.

Легонько подул ветер, прошуршал у самого лаза сухой травой. На оконный проем опустился голубь. Теплов облегченно вздохнул: если бы кто-нибудь стоял там, наверху, птица наверняка не села бы.

Он просунул руку, рывком оттолкнулся, выбросил в отверстие все тело. Выставив перед собой пистолет, отступил к стенке.

Никого.

За широким проломом — незнакомая холмистая местность, желтая выжженная степь. В степи пасутся овцы, подальше возвышаются белые горы — они тянутся вдоль всего горизонта.

В низинке Теплов разглядел маленькое селение, за стрельчатой грядой бежит, поблескивая на солнце, асфальтовое шоссе. Чуть дальше серебрится река. Островками чернеет поднятая под посевы целина. А с гор течет сладкий, пахнущий снегом воздух...

Вслед за Тепловым выбрался Карим, за ним показалась голова поисковика. Стряхивая с гимнастерки пыль, поисковик мрачно произнес:

— Ушли, гады. Ищи теперь ветра в поле.

Теплов внимательно разглядывал местность. Вот ведь задача, прошло каких-нибудь полчаса с того момента, как произошла схватка с овчаркой. Значит, притаились где-то поблизости или уходят, скрываясь за складками местности. Прятаться тут очень удобно.

Хотя бы эта тропинка. Только что началась у подземелья и тут же, метра через три, пропала — нырнула за невысокий холм, а там сбежала в пересохшее русло сая...

Старший лейтенант спустился с горки, внимательно всматриваясь в пыль на тропинке. Вот следы сапог, следы детских ботинок. В чем был Чернявский? У него подошва с елочкой. Но ведь он мог и переобуться.

Теплов еще раз посмотрел в сторону селения. Обыкновенный тихий кишлачок. Старший лейтенант даже вспомнил его название — Уч-Мазар. Он был здесь как-то с Норматовым. Но они заезжали со стороны шоссе. Конечно, это тот самый кишлачок, и оттуда хорошо видны горы. И на горах несколько полуразвалившихся мазаров. Видимо, в одном из них они и находились.

Теплов обернулся. Поисковик и Карим ждали распоряжений.

Да, трудно принимать решение. А если он ошибается?

Поисковик понял его взгляд.

— Мне тоже кажется, что в кишлак они не подались, — сказал он. — Новые люди всегда на виду.

Карим кивнул в сторону гор. Верно понял.

— Действовать будем так, — произнес Теплов, вытягивая руку в направлении отары. — Вы, товарищ сержант, отправляйтесь к чабану. Чабан мог их видеть. Если будет необходимость, действуйте самостоятельно. Задача ясна?

— Ясна.

— А мы с Каримом пойдем по тропе.

Они сбежали с пригорка в каменистое русло сая. Кишлак исчез за холмом. Мазара тоже не было видно. Даже ветерок не залетал в низинку. Солнце, опускавшееся к самому горизонту, било в спину.

Через полчаса стало темнеть. Длинные тени легли на тропинку. Последний раз вспыхнули и погасли снежные пики гор.

Скоро стало совсем темно. Карим видел на фоне далекого неба покачивающуюся спину Теплова.

Чем дальше в горы, тем круче подъем. Поднявшись по узкой кромке берега из сая, тропа проходила теперь у самого обрыва. Серые глинистые отвалы угрожающе шуршали под ногами. Внизу постукивали камни. Чернявский скосил взгляд — метров пять, не меньше, и опора не очень-то надежная. Только вот эти чахлые кустики. Но разве за них удержишься!

Удивительно, Юлдашев и здесь идет так, словно всю жизнь провел в горах. Не смотрит по сторонам, не оглядывается, шаг ровный, спокойный. Он-то не растеряется, не сорвется в пропасть.

А подъем все выше, а склон все круче. Вот уже и дно сая исчезло, растворилось внизу в сгущающихся сумерках.

Справа к самой тропе подступали причудливой формы скалы. То они напоминали коней, то людей. Несколько раз замирало сердце от испуга — сейчас остановят. Но неизвестные приближались и превращались вблизи в обыкновенные темные глыбы. И все-таки было в них что-то зловещее, и дыхание перехватывало от жуткого ожидания...

Потом камни неожиданно раздвинулись. Беглецы оставили пропасть в стороне и углубились в лес. Справа и слева зашумели на ветру низкорослые клены, тонкоствольные ясени склонились к самой тропе. В плотных зарослях шиповника и в кустах сафара что-то шевелилось, двигалось рядом с беглецами и кричало на разные голоса...

Чернявскому уже казалось, что самый трудный участок пути позади, как вдруг тропа круто пошла вниз, запетляла между черными стволами да лобастыми теплыми камнями и вынырнула у глубокого ущелья. Внизу грохотала невидимая река.

— Осторожно, — предупредил Юлдашев, впервые останавливаясь и поджидая поотставшего Чернявского.

Чернявский заглянул вниз и тут же отпрянул.

— Лучше не смотреть, — сказал Юлдашев, поднял с земли толстую суковатую палку и бесшумно скользнул вниз.

— Идите за мной. Смотрите под ноги — овринг[3] прохудился, как бы не полететь вниз...

К их счастью, как раз в это время из-за горы поднялась луна. Настил, потрескивая, прогибался под ногами. Он был узок — справа пропасть, слева отвесная, словно отполированная, скала. Иногда, поворачиваясь спиной к пропасти, Чернявский хватался за скалу.

Спина Юлдашева медленно удалялась, овринг вздрагивал и равномерно покачивался. И, заглушая страх, Чернявский, как по канату, шел за своим проводником.

Еще немного — впереди зачернел уступ скалы.

— Здесь, — неожиданно произнес Юлдашев и стал карабкаться вверх. Тропка едва обозначалась среди камней. Было ветренно, пиджак на спине Чернявского вздуло, как парус.

Юлдашев подождал его на вершине.

— Дальше идти опасно. Переночуем здесь.

— Наконец-то, — выдохнул Чернявский и повалился на землю.

— Зайдем за скалу, — сказал Юлдашев. Чернявский покорно последовал за ним. Юлдашев лег. Вскоре послышалось его ровное дыхание.

Чернявский ворочался с боку на бок. Хотелось есть, а тут еще холод пробирал до костей. В голову лезла всякая чепуха. Слышались осторожные, крадущиеся шаги на тропе. Он несколько раз будил Юлдашева, они подползали к обрыву и прислушивались. Никого. Только далекий шум горной речки.

Начинало светать. Прячась под полой пиджака, Чернявский закурил, с наслаждением затянулся. Сразу прояснились мысли.

Ноги ныли, болела поясница. В голове стучали барабаны. Да, нелегко в его возрасте карабкаться по горным тропкам. Месяц тому назад такое показалось бы невозможным.

...Они вышли, когда солнце поднялось над горами. Быстро исчезли звезды, только бледный месяц, как легкое круглое облачко, висел над тропой.

Впереди показалась отара. Она стекала с противоположного склона. Чабан на лошади с камчой в руке скакал по краю и громко покрикивал на овец.

Юлдашев свернул в сторону. Лучше не встречаться с людьми — люди разговорчивы, могут навести на след.

Снова крутая тропа вела их то лесом, то каменистой пустыней...

Маленький горный кишлак показался неожиданно. Он лежал под ними в легкой дымке — словно далекий мираж. Узкие улочки взбегали на склоны, спускались вниз, петляли вдоль русла реки. На плоских желтых крышах сушились кизяки.

Юлдашев постучался в калитку крайней кибитки. Вышел старик с красной повязкой на голове, взглянув на Юлдашева, торопливо предложил войти во двор. А через полчаса они уже сидели за богатым дастарханом, ели подогретый плов, пили чай.

Чернявского разморило, он склонился на предупредительно подставленные под локти подушки. Юлдашев подозвал хозяина. Они долго беседовали. Иногда Юлдашев повышал голос, и тогда хозяин сгибался в подобострастном поклоне. Иногда весело смеялся и хозяин, вздрагивая, живот смеялся вместе с ним.

Потом Юлдашев кивнул и тоже вытянулся на ковре. Брезгливо покосился на дастархан.

— Убери, спать буду. Только посматривай и слушай. Если что, предупредишь... Да, и вот еще, — он порылся за пазухой, достал пачку денег. — Бери, заслужил. Завтра еще получишь.

Старик переломился в поясе, жадно схватил пачку.

— Рахмат, катта рахмат[4], — проговорил он и принялся убирать остатки пищи. Юлдашев бросил на блюдо недокуренную папиросу.

— Как там? — кивнул он на стену.

— Тихо. Люди не знают, что вы здесь...

У горцев

Больше пяти часов шли Теплов и Карим по горной тропе. Вечер встретил их на подходе к пастбищу. Огромные степные овчарки с куцыми обрубленными ушами подняли яростный лай.

— Гей, гей! — кричали чабаны, разгоняя собак. Один из них, спешившись, подошел, поздоровался с каждым за руку.

— Далеко ли путь держите?

— Далеко.

Чабан широко улыбнулся и пригласил заглянуть на стоянку:

— Отдохните. Дело к ночи, а дорога ночью в горах опасна.

Теплов переглянулся с Каримом. Что ж, чабан, пожалуй, прав.

— Спасибо. С удовольствием отдохнем.

На стоянке разбита брезентовая палатка. Полом в ней служил толстый слой сухого сена, покрытый сверху кошмой из верблюжьей шерсти. Рядом с палаткой на низком столике — приемник, несколько книг. В стороне горел костер. На металлической охотничьей треноге подвешен котелок. В нем аппетитно скворчало сало...

Подошедших встретил старый чабан в белой рубахе, перепоясанной цветным платком.

— Прошу, будьте дорогими гостями. Садитесь, пожалуйста, — приветствовал он.

Старик говорил на чистом русском языке. Глаза у него ясные, смешливые.

— Хорошо, что зашли к нам. В горы сегодня не пущу, пойдем с рассветом. Хоть и дело, вижу, у вас важное...

— Верно, дело важное, — сказал Теплов. — А вы откуда знаете?

Старик прищурился, загадочно покачал головой.

— Стар я, потому и знаю.

И обратился к Кариму:

— Узнал я тебя, Каримджан. Как здоровье дедушки?

Только теперь, приглядевшись, Карим узнал Азимбая, старого друга своего деда. Азимбай как-то приезжал в гости. Но Карим был еще совсем маленький. Добрый старик привозил парварду и еще много других сладостей.

— Так вы здесь и живете?

— Так и живу...

Старик стал рассказывать Кариму о своем житье-бытье, а Теплов лег на кошму, подложив руки под голову. Ему хорошо видно отсюда и Карима, и Азимбая, и подпаска, колдующего у подвешенного над костром котелка.

Теплов с интересом рассматривал старого Азимбая. Коричневое, обожженное солнцем и исхлестанное ветром лицо. Белесые брови закрывают теплые с узкими прорезями глаза. Тощая фигура подвижна. Он держит в руках длинный посох и с улыбкой оглядывает нежданных гостей. Все, начиная с халата, сшито удобно, ничто не стесняет движений. Ноги в глубоких чувяках из мягкой кожи, на голове — большая меховая шапка....

Солнце медленно склонилось за перевал, рассеяв вокруг золотые нити. В ущельях и под отвесными скалами заиграли малахитовые тени.

— Хоть и старею, а вижу далеко, — расслышал Теплов сквозь приятную дрему размеренный голос старика. — Знаю, за кем спешили. Те двое прошли много раньше, да не здесь, а по гребню. Недобрые люди — шли, от всех таясь.

Теплов открыл глаза, резко сел. Моргая, уставился на старика:

— Они ли?

— Честный человек так не ходит, — назидательно проговорил старик. — Честный человек идет к людям...

— И то правда.

— Правда. И спешить вам не к чему. У гор, Каримджан, свои законы. С горами шутить нельзя...

— Но мы их упустим!

— Не упу́стите. Ложитесь спать. Утро вечера мудренее. Я вам помогу.

Старик разостлал вторую кошму, разложил на траве потники из-под седел.

— Для чего это? — удивился Теплов.

— Так безопасней, сынок, — разъяснил чабан. — Змея не заползет, фаланга мимо пробежит. Запаха конского пота эта тварь не переносит, да и шерсти боится. Спи, спи, ни о чем не волнуйся. Они ночью далеко не уйдут...

Рассвет встретил их в пути. Впереди шел старый Азимбай, шел уверенно, спорым, легким шагом. Изредка он останавливался, осматривал тропу и, удовлетворенно хмыкнув, шел дальше.

Когда взошло солнце, они были у реки, в том месте, где скалы падали вниз, в белую пену клокочущей горной реки. Проворные кеклики взлетали из-под самых ног, оглашая окрестность громкими криками. В камнепадах посвистывали индейки, мелодично перекликались альпийские галки.

Над покачивающимся оврингом свисали голые кустики. Теплов подивился, как прилепились они к отвесной скале.

— Еще и не такие чудеса увидишь в наших горах, сынок, — заметил чабан.

Когда миновали овринг, Азимбай стал приглядываться еще внимательнее. Несколько раз он склонялся к самой тропе и даже брал что-то в руку. А у большого валуна вдруг остановился и стал карабкаться в гору. Друзья последовали за ним.

— Вот где они ночевали, — показал старик на высокую скалу.

Теплов увидел под скалой несколько листков газетной бумаги и два окурка.

— Надо спешить, — взволнованно проговорил он.

Старик покачал головой.

— Спешить некуда. Вышли они на час позже нас, и как ни верти, кишлака Найди все равно не минуют. От кишлака Найди путь прямой к границе, а им еще отдохнуть надо. Пусть успокоятся, подумают, что оторвались от погони.

Азимбай открыл рюкзак и разложил на поясном платке отварное мясо, лепешки, шарики сушеного кислого молока.

— Давайте подкрепимся. Садитесь...

Теплов задумался. Как он в сущности мало знает и плохо видит. А еще зовется следопытом. Вот Азимбай настоящий следопыт. Лежит на тропе сломанная былинка. Иной пройдет мимо. А старик остановится и скажет, когда прошел человек. И о чем он думал, когда шагал по тропе. Вот хотя бы и сейчас: как отыскал он эту скалу, как догадался, что беглецы свернули с тропы?!

Стало припекать. Старик вышел из тени, посмотрел на солнышко.

— Время к двум. Пора и в путь, — поднял он молодых. Хотел забросить на спину рюкзак, но Карим запротестовал.

Шли они снова как прежде — гуськом. Впереди — старик. В пути он подобрал еще четыре окурка.

— Свежие. Часа четыре тому назад курили...

Он остановился.

— Присядем. Видите, они тоже здесь отдыхали.

— Дедушка, извините, пожалуйста, — сказал Карим, когда они уселись, — как вы узнали, что они здесь отдыхали?

Старик хитро прищурился, лапки-лучики побежали от глаз. Он повернулся к Теплову:

— Что же тут хитрого? А вот ты, внучек, лежишь как раз там, где лежал один из них...

— Один из них? Почему?

— Тут и спрашивать нечего, — спокойно разъяснил Азимбай. — Ты вот сел, затем прилег. Смотри, вокруг острые мелкие камни. Ты не лег на них, а выбрал место поровней. Да и видно, там, где ты лежишь, сколько камешков откинуто в сторону...

— Видно? — удивился Карим.

— Конечно. Смотри, здесь был осколок от этой скалы, его кто-то отбросил.

Старик показал на небольшое углубление в почве. Вокруг ямок, будто выдавленных ударом каблука, бордюрчиком росла травка. Таких ямок в том месте, где лежал Теплов, было несколько.

— Прежде чем лечь, человек очистил себе место, а под голову подложил бумагу — видишь, кусочки прилипли к камню. Совсем еще свежие, выгореть не успели...

Чабан помолчал, еще раз внимательно осмотрел место.

— Человек курил, а папиросу держал левой рукой, — сказал Азимбай, удовлетворенно распрямляя плечи.

— Почему левой?

— А ты присмотрись, внучек, присмотрись...

Теплов закурил, взял папиросу в левую руку. Самая удобная поза. Иначе здесь и не ляжешь. Кому взбредет в голову ложиться вниз головой?! Ну, а если папироска в левой руке, выбросить ее можно только так. Именно здесь и нашел ее старый Азимбай... Постой, постой, а если ее выбросили после? Нет, этой версии недостаточно, должно быть что-то другое. А не эта ли кучка пепла навела чабана на его открытие? Конечно, лежать на левом боку здесь неудобно, а пепел с другой стороны. Значит, человек лежал на правом боку и папироску держал в левой руке. Лежать на правом боку и держать папиросу правой же рукой неудобно...

Когда Теплов объяснил это старику, Азимбай улыбнулся:

— Правильно, внучек. Выйдет из тебя хороший следопыт.

Старик не давал им особенно долго засиживаться. Показав на едва заметную тропку, он сказал, что это единственный путь, ведущий в кишлак со странным названием Найди.

Часа через полтора они миновали перевал с арчовыми лесами, все ту же горную речушку и скоро оказались в чинаровой роще. Такой красоты ни Карим, ни Теплов раньше не встречали. Огромные деревья, как сказочные богатыри, величественно стояли по сторонам. Под кроной такого гиганта спокойно расположится чайхана или даже караван-сарай.

Внезапно чабан остановился, протянул вперед руку. Далеко-далеко что-то темнело в просветах между деревьями. Не то стены, не то скалы.

— Видите? Это и есть Найди. Через час будем на месте.

В кишлаке

Тропа вывела к глубокому темному ущелью. Карим с сожалением оглянулся — стройные чинары стояли облитые золотом угасающего солнца.

Кишлак, казалось, был уже совсем рядом, но тропка неожиданно свернула и потянулась вверх, к каменистому горному хребту. На вершине его старик остановился и подождал поотставших путников.

— Смотрите.

Картина, открывшаяся их взорам, была незабываема. Сначала они увидели снеговые вершины и большого орла, парящего в нежно-розовом небе. Потом взгляды скользнули вниз — зеленое и желтое сверкало, переливалось на солнце. Это были альпийские луга, разорванные кое-где небольшими рощицами. А еще ниже, на самом склоне горы, виднелся кишлак, окруженный небольшими плодородными долинками. Долинки были защищены от весенних потоков высокими стенами из каменных глыб. Теплов вздрогнул — где-то совсем рядом с ними в расщелине пронзительно захохотал филин.

Пока они стояли, солнце закатилось. Стало быстро темнеть. Высоко над горами высыпали яркие звезды.

К кишлаку подошли в кромешной тьме. Улицы казались безлюдными. Лениво тявкнула собака за невысокой изгородью, ей ответила другая на краю кишлака.

— Нет, всем нам в кишлак идти не стоит, — сказал Теплов, останавливаясь у крайней кибитки. — Мы лучше здесь подождем. А вы, дедушка, человек местный, вас никто не заподозрит. Сходите, узнайте, в кишлаке ли они...

— Верно говоришь, — потрепал его по плечу чабан. — Не успеем мы и чайник чая выпить в чайхане, как весь кишлак будет знать...

Старик ушел. Друзья свернули с тропы и спрятались за камни. Потянул прохладный ветерок.

В кишлаке зажигались огни. Вот осветился один двор, вот второй. А чабана все нет. Холод пробирает до костей.

— Неужели какая беда стряслась? — шепчет Карим.

— Не думаю. Азимбай человек опытный. Наверное, что-нибудь разузнал.

На тропе, прямо над притихшими друзьями, послышались мягкие шаги. Карим вытянул шею, внимательно вглядываясь в светлый лоскуток неба.

— Дедушка!

— А, вот вы где.

Чабан спустился к ним за выступ, коротко информировал обо всем, что смог разузнать:

— «Гостей» в кишлаке не видели, а догадка все-таки верная: здесь они, некуда им сейчас податься... Сижу я в чайхане, пью чай. Заходит старый мой знакомый Шарифджан, завмаг здешнего сельпо. Увидел меня, обрадовался, заказали мы еще два чайника чая. Не успели выпить по пиалушке, как появляется в чайхане Усто-Зие — он когда-то каменщиком был, работал в городе. Я слышал, как он просил Шарифа открыть магазин. «Купить, говорит, кое-что надо». Шариф удивился, но встал и отправился с ним в магазин. Через полчаса вернулся. А я сижу, попиваю чай. «Ты что?» — спрашиваю, подаю ему пиалу. «Дивана[5] старый, этот Усто-Зие, — отвечает. — Мясо подай ему самое лучшее, три кило взял. Да еще две бутылки коньяку. Гулянку, что ли, затеял?.. Пошел я в кладовую за мясом, темнота, ногу зашиб». «Ерунда, — успокоил я его, — заживет». А сам думаю: не иначе, те самые гости к Усто-Зие на огонек пожаловали.

— А далеко ли он живет? — спросил Теплов, ежась от холода.

— Да здесь рядом, — старик указал на темную щель переулка. — Вижу, замерзли вы здесь. Сейчас согреетесь. Поведу я вас к одному человеку. Наш человек. Казимом его звать. Метеоролог...

При слове «метеоролог» Теплов сразу оживился, стал тормошить Карима:

— Да быстрей ты, быстрей!

В кибитке, куда привел друзей чабан, было жарко. Друзья разулись, прошли в угол по толстой мягкой кошме. Хозяин, Казим, молодой человек с черными живыми глазами, приветливо поздоровался и тотчас же скрылся за дверью. Минут через пятнадцать он вернулся, расстелил на кошме белую скатерть, разложил ломтики лепешки, поставил чайник...

Теплов, посмотрев испытующе на чабана, сказал, обращаясь к хозяину дома:

— У меня к вам просьба, товарищ. Понимаете, дело очень важное — нужно связаться с городом.

Казим посмотрел на часы, смущенно улыбнулся:

— Не время мне в эфир выходить. Может быть, подождете?

Дверь тихо открылась, и в комнату вошел величественный седобородый старик. Совершив традиционный обряд приветствия, он наклонился к Азимбаю и что-то взволнованно сообщил ему на ухо.

— Видите, — повернулся чабан к Теплову, — не зря я говорил, что они здесь. Вот Салимбай, — он указал на вошедшего, — тоже говорит — они. Не зря покупал Усто-Зие мясо да коньяк: важные у него птицы...

Казим внимательно слушал старика. Кажется, он понял, о чем идет речь.

— Да что же мне раньше не сказали? — упрекнул он Теплова.

В широкой нише за его спиной и было расположено все его метеорологическое радиохозяйство. Казим наладил аппаратуру, связался с метеостанцией в городе, оттуда позвонили по номеру, данному Тепловым. Скоро Теплову сообщили, что на место выезжает оперативная группа. Когда она будет в Найди? Об этом трудно сказать. Ведь в кишлак нет дороги, да и добираться придется ночью.

— Это опасно, — сказал Теплов.

— Подыщем надежного проводника. Держите с нами связь через каждый час. Следите за Чернявским.

— Есть! — ответил старший лейтенант.

Теплов рассказал собравшимся о своем разговоре. Казим принес горячую шурпу. От нее шел такой аромат, что Теплов проглотил слюнки.

— Ешьте, ешьте, — сказал Карим.

— А о «гостях» не беспокойтесь, — добавил старый чабан. — До рассвета они все равно отсюда не уйдут.

Казим предложил создать группу из местных активистов:

— Народ у нас дружный, быстро соберем. Охотничьи ружья возьмут. Кольцом охватим кишлак, мышь не проскочит...

Теплов поблагодарил горца, но от помощи отказался. Как ни таись, а сборы втайне не проведешь. Кишлак зашумит, заметит Усто-Зие, предупредит своих «гостей». Может начаться перестрелка, погибнут люди.

— Большое спасибо, Казим, но мы что-нибудь другое придумаем.

После шурпы снова пили чай, а потом Теплов отозвал старика Азимбая и попросил его проводить их с Каримом до дома Усто-Зие.

— Хочу посмотреть, что да как.

Услышав, что они куда-то собираются, Казим принес теплые стеганые халаты.

— Одевайте, не стесняйтесь. В них вы будете чувствовать себя хорошо. Да и маскировка, — подмигнул он.

Друзья прошли через весь уже заснувший кишлак, мимо сельпо, мимо опустевшей чайханы и остановились на окраине.

— Вот эта кибитка, справа, — шепнул Азимбай.

Теплов ничего не мог разглядеть. Разве что вот это пятно, темнеющее на фоне скалы, и есть мазанка Усто-Зие?

— Она самая...

Мимо нее незамеченным не пройдешь. Тропинка вьется у самого края обрыва, а с другой стороны — гора. Наверняка хозяин сторожит сон гостей. В случае опасности подаст сигнал.

— Давайте пройдем мимо и будем громко разговаривать, — предложил Теплов. — Дедушка расскажет нам какой-нибудь случай, например, о том, как волк зарезал овцу. Если Усто-Зие действительно их охраняет, он не обратит на нас внимания, потому что люди, замыслившие недоброе, не будут ходить по тропе у самого дома и говорить так, чтобы все их слышали. А мы разведаем, где они могут воспользоваться лазейкой. Сдается мне, что путь только один — по тропе в ту или другую сторону...

— Верно, — согласился старый чабан.

Так они пошли по тропе, громко разговаривая и зорко поглядывая по сторонам, но ничего подозрительного не заметили. В доме было тихо, свет не горел, только со двора доносился сытный запах плова.

— А что, если «гости» все-таки ушли? — прошептал Теплов, когда они были уже далеко.

— Не может этого быть, — возразил Азимбай. — Усто-Зие их только что накормил. Кто же рискнет отправиться в дальний путь после жирного плова и двух бутылок коньяка?..

— Верно, дедушка, и все же нужно проверить, — сказал Теплов.

— Хорошо, — согласился чабан. — Сделаем так. Я сейчас вернусь и постучусь к Усто-Зие. Он меня хорошо знает. Скажу, что пришел в поселок за продуктами, да засиделся в чайхане. Час поздний и возвращаться к отаре опасно. Попрошусь у него переночевать. Да только и вам нужно быть начеку. Есть у меня тут одна задумка...

Он наклонился к Теплову и быстро прошептал:

— Выходите на связь с городом, а через полчаса возвращайтесь. Ждите под той скалой. Если увидите свет на окне, спешите в дом — значит, нужна ваша помощь...

Притаившись на тропе, друзья слышали, как старый чабан постучался в калитку, как вышел хозяин и что-то спросил его заспанным голосом. Потом донеслись слова приветствий. Хозяин покашлял и пригласил чабана в дом.

Все стихло. Друзья еще немного подождали и отправились к Казиму: до связи с городом остались считанные минуты.

Услышав стук в наружную дверь, Чернявский вскочил, погасил коптилку. Юлдашев, не понимая, в чем дело, приподнялся на локте. Стук повторился. Юлдашев пошарил под подушкой.

— Пистолет, — прошипел он сдавленным голосом. Забыл, что с вечера, наевшись плова, оставил его в кармане пиджака.

— Молчи ты! — цыкнул Чернявский. Босиком, на цыпочках, подошел к двери, приложил ухо, прислушался.

В соседней комнате послышался громкий разговор. Дверь открылась. Усто-Зие проскользнул в комнату, сделал знак, чтобы молчали.

— Гостя аллах принес, — сказал он вполголоса. — Чабан, мой старый знакомый, просится переночевать. Вы тут лежите спокойно — утром, чуть свет, я его спроважу...

— Носит тут всяких, — недовольно пробурчал Чернявский, снова ложась на кошму и накрываясь одеялом.

Юлдашев вынул из пиджака пистолет, щелкнул предохранителем.

— Как же, полежишь спокойно, — сказал он. — Теперь до утра не заснуть...

Конец незваного гостя

Казим, открыв нишу, включил радиостанцию. Пальцы привычно легли на ребристый верньер. Связь установлена. Теплов надел наушники.

— Товарищ полковник?

Сам полковник слушает Теплова.

— Докладывайте.

Старший лейтенант рассказал о принятых мерах, о том, что «гости» спят в доме Усто-Зие.

— Усто-Зие? Это опасный человек. Ведите за ним наблюдение. В двадцатых годах он попадался с контрабандой.

Затем полковник сказал, что группа во главе с Норматовым уже выехала. С ними рация. Он назвал позывные и часы выхода в эфир.

— Так что держите теперь связь с подполковником. Желаю удачи.

Теплов посмотрел на часы: на связь выходить через два часа. Можно и вздремнуть. Карим уже похрапывал, сладко улыбаясь во сне. Скоро заснул и Теплов.

Его разбудил Казим:

— Вставайте, товарищ старший лейтенант, позывные...

Он протянул наушники. Сон словно рукой сняло.

Настроившись на волну, Теплов узнал голос Норматова.

— Как здоровье, Наби Норматович?

— На здоровье не жалуюсь. Только вот поотстал я от вас, — пошутил Норматов. Он сказал, что «ревизионная комиссия» продвигается пешком. Проводник утверждает, что на рассвете будем на месте...

— Будьте осторожны, — посоветовал Теплов.

— Спасибо.

Теплов снял наушники и опустился на кошму. Как там они сейчас? Наверное, подходят к оврингу. Впереди — самая опасная часть пути...

Когда старый Азимбай поднялся на террасу, Усто-Зие, услужливо улыбаясь, распахнул перед ним дверь.

— Милости прошу, досточтимый Азимбай. Очень рад, что еще не забыли своего старого друга.

Он предупредительно зашел вперед и зажег спичку. Вспыхнул фитилек керосиновой лампы, выхватил из углов узкие низенькие полки, заставленные прокопченной черной посудой, и большую печь, от которой так и несло жаром. В комнате стоял густой запах перегоревшего масла.

На кошме почти перед самой дверью стояло блюдо с пловом, с краю лежала темная лепешка.

— Сытно живете, Усто-Зие, — сказал чабан, взглянув на блюдо.

Хозяин смутился, суетясь вокруг гостя, торопливо проговорил:

— От гостей это, от гостей, Азимбай... Да что вы стоите? Проходите. Снимайте халат, садитесь.

Старик не заставил хозяина дважды повторять приглашение, разулся, прошел на кошму, сел, удовлетворенно покряхтывая.

— Гости, говоришь? Хорошо, когда гости, — сказал чабан, расправляя спутавшуюся бороду и втягивая носом аппетитный запах плова. И хотя после шурпы ему не особенно хотелось есть, он ни за что не решился бы обидеть хозяина, а хозяин уже резал помидоры и лук — лучшую приправу к плову.

— Геологи, — пояснил Усто-Зие. — В горах что-то ищут...

Азимбай неторопливо кивнул, повел плечами.

— Озяб я, Усто-Зие, погреться бы, — проговорил он, прислоняясь спиной к стенке.

— А вы поближе к огню садитесь, — посоветовал хозяин. — Я сейчас чайку принесу...

Он вышел в соседнюю комнату и скоро вернулся с чайником. Чабан, постанывая, налил себе пиалу, выпил, застучал зубами.

— Совсем плохо мне, совсем, — сказал он снова, отставил пиалу и направился к двери, где висел халат, — выпью своего лекарства...

— Или простудились? — забеспокоился хозяин.

— Ничего, ничего, сейчас все пройдет. Стары становимся, Усто-Зие, стары...

Он вынул из халата баночку, в которой хранил лекарство, и спичечную коробочку с особым зельем. Баночку взял в руку, а коробочку незаметно спрятал под рубаху.

Вернувшись, вытряхнул на язык порошок, запил его чаем и обессиленно сел к огню.

Усто-Зие внимательно наблюдал за чабаном. Плох, плох стал старина Азимбай. Но сегодня это хозяину на руку. Все-таки гости неспокойные, а Азимбай — старик пытливый. Начал бы расспрашивать да разглядывать — беды не оберешься.

— Что же вы не отведаете плова?..

Чабан откинул голову:

— Ох, совсем ослабел я, Усто-Зие.

— Выпейте чаю, — посоветовал хозяин. Налил две пиалы, отхлебнул из своей, кивнул Азимбаю:

— Может быть, спать ляжем?

— Ляжем, ляжем, — кивнул старик.

Усто-Зие встал, принялся застилать в углу постель: бросил две подушки да теплый халат. Улучив момент, когда хозяин стоял спиной, чабан достал из-под рубахи спичечный коробок и высыпал содержимое в чайник. Долил из чайника пиалу Усто-Зие, коробок выбросил в печь.

Между тем Усто-Зие закончил раскладывать постель, снова вернулся к дастархану:

— Вот и все, друг, можете ложиться, — а я пойду, снесу чайник геологам. Они тоже пить просили...

Хозяин сел, медленными глотками выпил чай. Подождал, пока освободит пиалу Азимбай.

Потом взял пиалушки и чайник и постучался в соседнюю комнату.

— Вот, пейте, гости, чай, согрейтесь — вечер сегодня холодный, — проговорил он, ставя чайник и посуду на кошму. И тут же выскользнул обратно. Ворча что-то себе под нос, улегся у самого очага. Чабан, привстав на локте, прислушивался к его ровному дыханию.

«Ну, этого теперь до утра не добудишься, — подумал он. — А как геологи?»

В соседней комнате стояла тишина. Затем послышалось характерное бульканье. «Ага, голубчики, не выдержали», — улыбнулся Азимбай. Стукнула крышка чайника.

«Пора действовать» — решил чабан. Охая, будто действительно сильно болен, он встал.

— Зие, э, Зие, — громко сказал он, склонившись над хозяином.

Но тот даже не пошевелился.

— Да проснись ты, Зие! — Азимбай перевернул хозяина на другой бок, похлопал по щекам. Ни звука в ответ.

— Спит.

Чабан взял со стола лампу и поставил ее, как было условлено, на подоконник. Наружная дверь легонько скрипнула: Теплов, с пистолетом в полусогнутой руке, вопросительно посмотрел на старика. Азимбай кивнул.

Громко покряхтывая, он прошаркал ичигами через всю комнату и остановился перед дверью, за которой спали «геологи».

А если они не выпили чай?.. Теплов жарко дышал за его спиной.

Чабан распахнул дверь. Что-то зашевелилось в темноте. Черная фигура метнулась к узенькому оконцу. Потом тяжелый удар опрокинул чабана прямо на руки стоящего позади Теплова.

— Бросай оружие! — крикнул Теплов.

Старик обмяк, осел под его руками. Теплов выпустил его тело и в один миг оказался в комнате. Прогрохотал выстрел. Старший лейтенант, пригнувшись, попал головой во что-то мягкое. Человек вскрикнул, шатаясь, боком покатился в угол. Теплов навалился на него, смял неподатливые руки.

За окном заплясал яркий лучик фонарика.

— Товарищ старший лейтенант! — услышал Теплов голос Карима.

— Сюда, сюда, — торопливо проговорил он.

Карим осветил лицо скорчившегося под Тепловым человека.

— Чернявский, — удовлетворенно проговорил старший лейтенант. — А тот, другой?

Юлдашев неподвижно лежал на кошме. Видно, хлебнул дедушкиного зелья.

Через полчаса «гости» вместе с хозяином были на метеостанции у Казима. Медленно уходила ночь...

На рассвете Теплов вышел за кишлак, поднялся на гряду, с которой они еще вчера вечером смотрели вниз на эти кривые улочки и маленькие прилепившиеся к скалам мазанки с плоскими крышами.

Тропа, извиваясь, убегала вверх — там чернела чинаровая роща. Свежий воздух приятно обвевал лицо и грудь. Сердце билось тревожно и радостно.

Вот и конец. Трудный путь позади.

С гор спускаются люди. Они идут цепочкой, впереди — знакомая фигура подполковника Норматова...

...Прошла неделя, как друзья вернулись с гор. Неделя, как Теплов расстался с Каримом.

— Жаль, хорошего мастера теряем, — сказал дедушка Карима, прощаясь со старшим лейтенантом. — Только ты, сынок, нас не забывай. Наведывайся в нашу мастерскую.

— Обязательно, дедушка, — отвечал Теплов, подмигивая другу. — Ведь у нас с Каримом еще много работы.

— Правильно, — сказал Карим, пожимая ему руку. — Ну, и вообще...

— Вообще-то ты не теряйся, — подхватил старший лейтенант, посматривая на купол мечети.

— Что загляделся? — улыбнулся Карим.

— Девушка показалась знакомой...

— Да это же Галя Иванова!

Теплов помрачнел. Нелегко ей будет рассказать всю правду об отчиме. Нелегко. И все-таки правда превыше всего.

Теплов идет по улицам знакомого города, ставшего почти родным, и думает о том, как много еще всего впереди.