Падший ангел

Дон Снайдер

Падший ангел

Пролог

Этот образ теперь всегда со мной. Какой я увидел ее в это первое утро, когда она поднялась от берега, мимо покрытых льдом гранитных скал, стоящих у входа в залив. Длинное голубое джинсовое платье. Волосы, черные, как чернила, густая коса, переброшенная через левое плечо. Она держала за руку маленькую девочку в зеленом пальтишке. На них обеих были смешные красные резиновые сапожки, такие неподходящие для зимнего дня в Мэне. Впереди бежала желтая собака. Или это было позже, у коттеджа, когда я увидел собаку?

Это трудность, с которой я столкнулся — пытаться вспомнить ее точно такой, как я первый раз ее увидел, простой и ясный ее портрет в тот момент, когда она еще была для меня незнакомкой. Ее силуэт, несколько мазков на фоне сизого зимнего неба, до того, как я узнал о ней тысячу вещей. Возвращаясь назад, когда я был один в пустоте, и она еще не вошла в мою жизнь, я вижу, что был слепым. Слепым к тайне, которая окружает нас. Слепым к святости этого мира, к тому, как ветер собирает наши голоса, а потом рассыпает по полям памяти и времени.

Я видел ее одиночество и мог сказать, что она прошла долгий путь к этому берегу в Мэне. И, перед тем, как повернуться и уйти по заснеженной дорожке, держа ребенка за руку, она прислонилась к ограде , опустила голову, и я был поражен ее усталостью.

Но, что мог слепой знать тогда? Что мы сделаны целиком из наших страхов и желаний? Что проходящее время безразлично к нашим мечтам? Если бы вы стояли там, увидели бы вы, что она и я, каждый в отдельности, держали разорванные концы старой истории, и что мы сошлись вместе, в эти холодные зимние дни в Мэне, чтобы соединить эти концы?

1 -

В год, когда началась наша история, мне было восемь лет. Мой отец пришел за мной в школу. Я поднял голову от парты и вот он — стоит в дверях классной комнаты, в своем плотницком комбинезоне, который застегивался на молнию, от правого колена до подбородка. До этого я никогда не видел отца в школе.

В то утро школа вызвала родителей, чтобы они забрали своих детей. Моя мама, должно быть, связалась с отцом по радио в его грузовике или по телефону в его мастерской.

Я держался за его руку. Его сапоги, я помню, были покрыты грязью, и мы уходили по коридору. Когда мы проходили мимо кабинета директрисы, я увидел через стеклянную дверь, что она стояла, опустив голову, и плакала. Ее плечи вздрагивали и я все думал об этом, когда отец посадил меня в свой грузовик и сказал: «Президента убили, Терри. Все идут домой.»

На следующей неделе мы ужинали в гостной, у телевизора, смотрели вечерние новости. В те дни мой отец хранил часть своих инструментов в сундуке, на кухне, рядом с медным бойлером. Этот сундучок был идеальным кубом — три фута длиной, три фута шириной и три фута высотой, с маленькими дверцами, секретными отделениями и складными полками. В ту неделю, когда было столько печали и когда мама все время плакала перед телевизором, я мечтал оказаться внутри отцовского сундука с инструментами, вытянувшись вдоль бронзового ватерпаса, положив голову на изогнутую ручку рубанка.

Вы помните картинку, показанную по телевизору в те ноябрьские дни— Джон-Джон, салютующий гробу своего отца? Я думаю, что эта картина стала причиной того, что отец начал брать меня с собой на работу, в те дни, когда я не был в школе. Он никогда не брал меня с собой до этого, и я верю, что отцу было легче пережить смерть президента, притянув меня к себе поближе.

По дороге на работу мы останавливались в магазине Бриди в Ок Хилле, чтобы купить материалы, нужные отцу. Было еще темно, когда мы грузили все в кузов и ехали до конца Блэкпойнт Роуд, где начинался Роуз Пойнт. Отец отпирал ворота ключом, а за воротами начинался мир, в который трудно было поверить, даже находясь там. Высокий мыс с широкими полями и лугами, окаймленными гигантскими елями, вдавался в океан, обрывистые берега cпускались к пляжу, протянувшемуся больше, чем на милю , и двадцать два коттеджа выстроились вдоль гравиевых дорожек. Спроектированные известным архитектором из Индианы, Лесли Вудхэдом, и построенные на рубеже столетий стальными и нефтяными баронами из Пенсильвании, эти коттеджи были настоящими особняками — просторные четырехэтажные дома на деревянных каркасах, с остроконечными крышами, крытыми кедровыми пластинами, с башенками и верандами, выходящими на море.

Это была одна из частных колоний в Мэне, место летнего отдыха, которое было предоставлено заботам моего отца в мертвый сезон. У него были ключи от каждого дома и владельцы нанимали его, чтобы исправлять ущерб, причиняемый жестокими штормами, которые обрушивались на Роуз Пойнт всю зиму. В сарае, за полем для гольфа, отец оборудовал маленькую мастерскую, где он хранил свои инструменты и ключи от коттеджей. Ключи лежали в ящичках, спасенных во время ремонта старой почты, каждый - под названием коттеджа. В Роуз Пойнт было правило — каждый владелец придумывал название для своего владения и писал его черными печатными буквами на дубовой прямоугольной дощечке, которую отец бережно покрывал лаком каждую весну и подвешивал на карнизе переднего крыльца. «Северные ветра». «Ковчег». «Светлые небеса». «Котельная бухта». Я думаю, идея была в том, что название твоего дома позволяло чувствовать себя здесь не таким временным.

Той зимой я побывал с отцом внутри всех домов. В «Долгом отдыхе» была фотография владельца, стоящего рядом с президентом Эйзенхауэром. «В Ведущем к дому» люстры были с испанского океанского лайнера «Королева Изадора». В фойе с мраморным полом «Последнего света» Кларк Гэйбл однажды приветствовал вечерних гостей. В «Остановке в Мэне» отец как-то, перед вечеринкой, наполнил все пять ванн бутылками шампанского и льдом. Задний двор «Правильного пути» был переделан в чудесную маленькую копию стадиона Янки. Двадцать девять лет мой отец подстригал там траву на поле, обутый в мягкие кожаные тапочки, толкая косилку, колесики которой он обернул фетром.

С Мемориального дня, до Дня Колумба, дорожки Роуз Пойнт кишели летними людьми, приехавшими издалека. Плавание под парусами было их главным занятием. В каждом доме имелась лодка, и регаты организовывались четыре дня в неделю. Следуя старой традиции, шкиперы носили синие двубортные куртки с золотыми пуговицами и полосатые галстуки. Вечерние лекции происходили в каменной библиотеке, а пикники — в пляжном домике.

После Дня Колумба отец закрывал коттеджи на долгую зиму. Он промывал трубы, выключал эжектричество и закрывал дымовые трубы колпаками. Он укрывал мебель белыми простынями.

А потом, весной, все проделывалось в обратном порядке. Укладывать коттеджи спать, а потом будить их — так отец описывал это. Он предпочитал зиму, когда он свободно руководил всем и мог приходить и уходить как владелец. Когда летние люди были там, он был всего лишь нанятым помощником и должен был пользоваться входами для слуг и делать свою работу, будучи невидимым и неслышимым.

Той зимой 1963 года, за две недели до Рождества, отец получил известие, что он должен открыть коттедж «Безмятежность.» Он сказал об этом маме и мне за обедом.

- Чудаки, - сказал он. - Нет отопления. Трубы замерзнут. Богатые люди иногда глупы.

- Не только богатые, - напомнила ему мать.

Он не обратил на нее внимания. - Но если они хотят, чтобы я открыл дом, я открою.

Мой отец был человеком, который спешил через жизнь, оставляя позади сомнения, предосторожности и осмотрительность. Он был единственным , кого я знал, кто обхватывал ногами приставную лестницу и скользил вниз на полной скорости, останавливаясь только перед ударом о землю.

Но еще я ясно помню, как мы входили в коттедж, не производя никакого шума, отец был так осторожен, придерживая обеими руками дверь, которая закрывалась за нами. Мы следовали свету его фонарика и шли из комнаты в комнату медленно и тихо, с почтением, так, как проходят через пустую церковь.

Внутри коттеджа было темно и холодно, как в пещере. В библиотеке отец проводил рукой по корешкам книг, выравнивая их на полке. Он отступал на шаг от картины в гостиной, чтобы убедиться, что она висит ровно. Потому что он никогда не проявлял даже пассивного интереса к обстановке в его собственном доме, куда он часто заносил грязь и опилки, время, проведеное с отцом в Роуз Пойнт, научило меня, что в работе, которую мы делаем, чтобы заработать на жизнь, присутствует определенное достоинство.

Потребовалось два дня, чтобы наполнить каждую комнату светом. Там было больше семидесяти окон и дверей, каждое закрыто фанерным щитом, привинченным к углам и законопаченным. Отец должен был забираться на лестницу, чтобы добраться до окон на верхних этажах. Я стоял внизу, держал лестницу и смотрел, как подошвы его башмаков движутся вверх и вниз над моей головой. Было так холодно, что нам приходилось останавливаться каждый час и сидеть в отцовском грузовике с рычащим обогревателем. Когда было открыто последнее окно, мы вошли в освещенный коттедж и казалось, что в нем заиграла музыка.

Из-за того, что коттеджи были так близко к океану, ни в одном не было подвалов. Под «Безмятежностью» была щель в земле. Я светил отцу фонарем, когда он затаскивал туда тюки сена, чтобы утеплить водопроводные трубы. Он смастерил ящик вокруг водяного насоса и провел внутрь электрическую лампочку, чтобы предохранить насос от замерзания.

Потребовалось пять дней, чтобы открыть коттедж. В последний день мы поехали в магазин Бриди, после того, как владелец «Безмятежности» позвонил отцу и попросил залить перед домом каток.

Мы купили брезент и погрузили в грузовик лемех, чтобы расчистить квадрат в глубоком снегу. Покрыли квадрат брезентом и прибили вдоль краев к промерзшей земле. На ночь отец пустил воду из шланга на брезент. Утром лед был дюйм толщиной и гладкий, как стекло. Годами позже я узнал, что владелец коттеджа был знаменитым хоккеистом, капитаном сборной Соединенных Штатов на Олимпийских играх в Инсбруке.

Последнее, что мы сделали в коттедже, перед тем, как приехал владелец со своей семьей - принесли елки для трех гостиных и библиотеки на первом этаже и одну —для бельведера на крыше. Эту мы украсили разноцветными лампочками. В момент, когда мы ее включили, на нас опустилась тишина.

Я видел удивление на лице отца — так мог смотреть художник на законченную картину, которая оказалась прекрасней, чем он предполагал. Отец повернул меня к окну и показал на черный океан. Он сказал, что там, в темноте, были корабли, и люди на борту могли увидеть зажженную елку. - Ты никогда не знаешь, сынок, - сказал он. - Это может помочь какой-нибудь бедной душе вернуться домой.

За три дня до Рождества задул штормовой северо-восточный ветер, и температура на побережье Мэна упала до минус тридцати. Отец работал всю ночь, помогая ловцам омаров вытащить лодки из бухты, пока их не раздавило льдом. Когда днем двадцать третьего главное шоссе Мэна было перекрыто, отец сказал, что уверен, что Хэлворты не смогут приехать и вся наша работа была сделана напрасно. Но утром накануне Рождества мы узнали, что мистер Хэлворт нанял в Киттери для сопровождения человека с грузовиком и лемехом, и они едут сквозь метель по Старой дороге. Помню, как отец смотрел в окно на летящий снег, после того, как повесил трубку.

- Кто-то должен сказать им, чтобы повернули назад, - не выдержала мать. -С ними же ребенок!

- Как ты скажешь богачу, что он не может чего-то сделать? - ответил отец. - Ты знаешь этих людей.

Он был в прихожей, готовый выйти, когда остановился и спросил, хочу ли я пойти с ним.

- Ты будешь осторожен? - спросила мать.

Он открыл дверь и не оглянулся.

Потребовалось больше часа, чтобы проехать семь миль. Каждые несколько минут дворники покрывались льдом, и отцу приходилось выходить и очищать их.

Когда мы въехали в ворота, отец велел мне придвинуться поближе. Он опустил лемех и придерживал меня, когда включил мотор. Вдоль дороги высокие кедры низко склонялись под ветром и особняки появлялись и исчезали в летящем снегу. В коттедже «Безмятежность» мы расчистили подъезд для машины и дорожку к крыльцу. Внутри мы включили везде свет и положили газеты, растопку и дрова во все семь каминов. Я заглянул в холодильник и был поражен, увидев, что все полки забиты продуктами. Отец всегда ждал в грузовике у магазина, пока мама покупала продукты. Я не мог представить, как он решил, что покупать для семьи, о которой он знал так мало.

Мы были на полпути к воротам, когда отец вспомнил еще одну вещь, которую хотел сделать. Он проехал к катку и счистил с него снег, наши шины скользили по льду..

Мы вернулись домой около полудня. Я смотрел по телевизору «Лэсси», когда приехал шериф Кэйн с подарками для нас: бутылка скотча для отца, коробка конфет для мамы, а для меня — маленькая коробочка, которую отец велел мне положить под елку. В прошлом году шериф подарил мне настоящий значок помощника, и мне до смерти хотелось посмотреть, что он принес на этот раз.

- Пусть откроет сейчас, - сказала мама.

- Конечно, - согласился шериф.

Это была коробочка размером с пачку сигарет. В одной половине была чернильная подушечка и маленькие листочки бумаги, в другой — белый порошок и маленькая кисточка. Шериф ждал, пока я догадаюсь.

- Набор для отпечатков пальцев, - сказал я.

Он знал, как я был доволен. - Это не игрушка, Терри. Это настоящая вещь, у меня с помощниками такие же.

Я был в таком восторге, что захватил коробочку с собой, когда мы с отцом попозже вернулись в коттедж «Безмятежность». Чарльз Хэлворт, высокий широкоплечий мужчина, восхитился, когда увидел ее у меня в руках. - О, это замечательно! - сказал он. В его голосе была мелодия, которая подходила к его быстрым, грациозным движениям. Его дочурка сидела у него на плечах, он опустился передо мной на колени и протянул руку. - Окажешь мне честь? - спросил он.

Я посмотрел на отца, который стоял в стороне, с шапкой в руках. Потом я снял отпечатки пальцев мистера Хэлворта. Его дочка молча смотрела на меня.

- Спасибо, сказал он , пожимая мне руку другой рукой. - Теперь, если я когда-нибудь потеряюсь, ты сможешь меня найти.

Меня потянуло к этому человеку, потому что детей всегда привлекают те редкие взрослые, которые не демонстрируют им свое снисхождение. С другой стороны, его жена была занята на кухне и не обращала никакого внимания на меня или на отца.

- Вот зачем я вас позвал, - сказал мистер Хэлворт, приведя нас наверх. Он рассказал отцу, что его жена два лета назад потеряла в одной из спален, в щели за плинтусом, бриллиантовую сережку. - Сегодня все утро я чувствовал, что найду ее, и только зашел в комнату — вот она! - сказал он с энтузиазмом. -Смотрите, вот здесь.

Он хотел, чтобы отец приподнял плинтус и он смог достать сережку. Отец пошел в грузовик за инструментами.Пока он работал, я встал на колени рядом с ним и мы переглядывались, когда слышали, что миссис Хэлворт говорит что-то, повысив голос, в соседней комнате. Я слышал, как она сказала: -Только не это снова! - В следующий момент хлопнули дверью, и коттедж, казалось, погрузился в печаль, которая осталась даже после того, как мистер Хэлворт появился в дверях в костюме Санта Клауса.

Я был так удивлен, что воспринимал происходившее потом как-то отстраненно. Вот отец протягивает мистеру Хэлворту бриллиантовую сережку. И мистер Хэлворт рассказывает нам, что у него есть традиция - каждое Рождество приходить как Санта Клаус в детскую больницу возле их зимнего дома.

И миссис Хэлворт иронизирует, что ее муж бОльшую часть своей взрослой жизни извиняется за свое богатство. И отец разрешает мне поехать в медицинский центр Мэна в Портленде, с мистером Хэлвортом и его дочкой. Насчет этого отец колебался.

- Я сразу же привезу его домой, - обещал мистер Хэлворт.

Я видел, как он положил деньги в руку отцу, хотя отец старался скрыть это от меня.

Потом мы ехали сквозь метель на большом кадиллаке мистера Хэлворта — я на заднем сиденье, с его дочкой, слишком напуганный, чтобы разговаривать.

Мы провели почти час в игрушечном магазине в Кэйп Элизабет, где все было ручной работы, ходили туда-сюда с корзинками и продавцы помогали нам. - Два этих! - восклицал мистер Хэлворт. - Три тех!

Когда мы доехали до Портленда, выпало столько снега, что половина улиц была закрыта, и мы как будто ехали через лабиринт, пока добрались до больницы. На одном перекрестке какая-то машина врезалась в телефонный столб.

Мистер Хэлворд опустил свое окно и его лицо напряглось, когда мы проезжали мимо разбитой машины.

- Мы будем дома всего через несколько минут, - сказал он, как будто успокаивая себя.

Когда мы припарковались и подошли к двери больницы, он снова повеселел и почти пританцовывал перед охранниками на входе.

В палате детей, больных раком, он украшал детские носы взбитым кремом, пока мы с его дочкой раздавали подарки. В одной комнате, где дети были слишком больны, чтобы встать с кровати, он вставал на колени возле каждого из них и шептал что-то. Он подарил воздушный змей мальчику с лицом белым, как бумага. И балетные туфельки девочке с распухшей головой и резиновой трубкой, выходящей из уха.

Когда мы уходили, медсестры и больные танцевали на нашем пути. Даже когда закрылись двери лифта, я слышал, как все кричали нам - Веселого Рождества!

Шел снег с дождем, покрывая улицы и ветровое стекло льдом. Обогрев в машине работал на полной мощности, когда мы выезжали с парковки. - Курс домой, - сказал мистер Хэлворт, повернувшись и похлопав дочку по коленке. - Ты выглядишь, как молодой человек, который умеет кататься на коньках. Я прав? - спросил он меня.

- Я никогда не пробовал, - ответил я.

- Никогда не катался? Что ты думаешь об этом, Кэти ? - с улыбкой воскликнул он, поворачиваясь к дочери. Она улыбнулась в ответ, взглянула на меня и быстро отвернулась. - Завтра мы с Кэти поставим тебя на коньки, - сказал мистер Хэлворт.

Уже стемнело. За окнами машины почти ничего не было видно. Когда мы повернули на Стейт стрит, которая была крутым спуском к въезду на шоссе, мистер Хэлворт опустил стекло и высунул голову, чтобы видеть, что впереди. Я видел освещенную вывеску супермаркета через его окно и только после того, как вывеска начала вращаться, я понял, что мы едем вниз боком. - О Боже! - вскрикнул мистер Хэлворт. Он начал нажимать на педаль тормоза, когда скорость увеличилась. Он перегнулся через приборную доску, нажимая сильнее на тормоз, когда почтовый ящик выбил окно рядом с его дочерью.

Она закричала, и он резко крутанул руль вправо, а потом влево. В следующую секунду он ударил что-то и его руки взлетели в воздух. Раздался резкий звук, как будто мы волокли цепь, и после этого машина врезалась в сугроб.

Мы едва остановились, как мистер Хэлворт открыл дверцу и выскочил из машины.Мгновение он стоял, не двигаясь, а потом побежал за машину. Я выглянул из-за переднего сиденья и увидел его упавшим на колени, как будто что-то сбило его с ног. Я мог видеть только верхушку его красной шапки Санта Клауса, которая внезапно показалась глупой и заслужившей насмешку миссис Хэлворт.

Я помню, как старался не бояться и не осмеливался взглянуть на Кэтрин, из страха, что она могла плакать. Я смотрел на пол, который был темным, кроме полоски света, падавшего из открытой дверцы.

Когда я поднял голову, красной шапки мистера Хэлворта не было. Его нигде не было видно. Может быть, его дочка видела, как он исчез? Я повернулся и посмотрел на нее. Ее глаза были широко раскрыты, а голова опущена. Она уставилась на свои туфли. Это были блестящие туфельки, отражавшие уличные огни и она держала их над полом. Я увидел, что одна туфелька соскользнула с пятки и держалась только на пальцах. Она старалась не шевелить ногой. Я заглянул в ее глаза и увидел решимость не дать туфельке упасть. Мы сидели в молчании, как будто были из разных частей мира и не говорили на общем языке.

Через несколько минут приехали полиция и скорая помощь. Кроме пожарного, который сунул голову в машину и выглядел слишком удивленным, чтобы что-нибудь сказать, никто не обращал на нас внимания.

Мы просидели там достаточно долго, чтобы я почувствовал ответственность за Кэти. Наконец я придвинулся поближе и натянул туфлю ей на ногу. Ее пятка в моей ладони была холодной.

В конце концов, шериф Кэйн посадил нас в свою машину и сказал, что отвезет домой.

- Где мой папа? - спросила Кэтрин.

- Он скоро будет дома, - ответил шериф.

Я не знал, что мы сбили кого-то, пока не услышал об этом по радио шерифа.

Когда мы подъехали к коттеджу, миссис Хэлворт стояла на крыльце в длинной шубе. Мой отец сидел в своем грузовике в конце дорожки, и он подозвал меня. Как только я сел, он включил мотор и выехал на дорогу. Мне ужасно хотелось остаться. Не знаю, почему, я просто хотел остаться до тех пор, пока вернется мистер Хэлворт.

Хотя я находился в машине, я был последним человеком в городе, который узнал, что произошло.

- Эта одна из тех вещей, - сказал отец, объясняя мне, что машина мистера Хэлворта сбила насмерть женщину с ребенком. - Несчастный случай. Никто не виноват.

Мама, в конце концов, сказала мне, что мистер Хэлворт исчез. - Он, наверное, до сих пор в шоке. Он найдется.

В Рождество городская газета описала детали на первой странице. Отец ошибся — ребенок был до сих пор жив, в коме, в Католическом госпитале, где капеллан организовал молитвенное бдение. Каждый день по телевизору рассказывали о состоянии ребенка и о молитвенных группах, организованных по всему городу. Об этом говорили все. Казалось, это захватило людей так же, как убийство президента.

Когда я собирался в школу в первый день после каникул, отец сказал, что не хочет, чтобы я рассказывал о происшествии детям в школе. - Так лучше. Понимаешь?

Я сказал, что понимаю. Но я не понимал. - Что будет с мистером Хэлвортом? - спросил я.

- Ничего, - ответил он.

- Но где он сейчас? - спросил я, по-детски надеясь, что он вернулся к своей дочке и ее матери.

- Он явился в полицию, - сказал отец. - Против него не выдвинуто обвинений. Ему ничего не угрожает.

Значит, он вернулся, точно, как сказала моя мама. Это дало мне основание поверить, что все будет хорошо.

Ребенок прожил еще неделю. В газетах были фотографии похорон, слишком грустные, чтобы смотреть.

И еще печальные новости той зимой — отец сказал нам, что мистер и миссис Хэлворт разводятся. Миссис Хэлворт прислала людей очистить коттедж и велела отцу закрыть его.

Была весна и события поблекли со временем, когда мне удалось увидеть коттедж снова. Отец работал на другом участке, устанавливая подземные шланги для полива. Он был занят, не обращал на меня внимания, и я просто ушел.

На клумбах перед «Безмятежностью» цвели красивые цветы, газон был подстрижен. Но фанерные щиты, выкрашенные серой краской, закрывали все окна и двери. Этот печальный контраст между яркими цветами и унылыми заколоченными окнами стал значить для меня больше , когда я подрос и стал замечать такой же контраст между упорными попытками моей матери угодить отцу и его растущим безразличием. Она принесла свет в наш мир, а он повернулся к этому свету спиной.

- 2 -

Я уехал в Калифорнию. В Лос -Анджелес, который находится от Мэна так далеко, как только возможно.

И это было мое намерение — уехать от моего отца на самое большое расстояние, на какое я мог. Я думал об этом, когда отправлялся на пляж Санта Моники на рассвете, каждое утро. Я думал о том, как мы теряемся в этой жизни и как потом опять находим себя. Мы строим планы, веря в то, во что нужно верить, чтобы продолжать маршировать, и потом, не думая, слегка поворачиваем, и вдруг — вот она, история нашей жизни, то, как нас будут помнить и что мы вспомним ярче всего в конце. Мне сейчас сорок, вы можете сказать, достаточно взрослый, чтобы знать лучше. Но я до сих пор упорно верю в то, что наша жизнь — больше судьба, чем привычка.

Сказав это, признаюсь, что в поисках Судьбы, которая бы овладела мной, я потратил много времени, ожидая начала моей жизни. Времени, которого мне никогда не вернуть.

Однажды утром, когда я продвигался сквозь рассветный туман вдоль берега, мне было трудно расслышать шум моря сквозь унылый список имен, гудевших в моей голове: Том Круз. Том Хэнкс. Том Петти. Том, Дик и Гарри. Просто имена для меня. Эти имена я ронял на вечеринках и в ресторанах.

Имена, представляемые Компанией , рекламируя которые, я проводил дни и, надеюсь, для которых я не должен был продать душу.

Я попал в Компанию десять лет назад. Это был долгий путь. Я работал в банке в Сент Пауле. Собирателем денег для фонда в Дес Моинс. Системным аналитиком в Чикаго. Я торговал путевками на западном берегу озера Мичиган, убеждая людей доверить свою судьбу неизвестному будущему.

Я провел еще пять лет на Манхэттене, помогая осуществлять миллионные сделки для студий на Западном побережье. А потом охотник за головами появился в моем офисе и предложил платить в пять раз больше за почти такую же работу в Голливуде.

Это была такая работа, которая целиком овладевает твоей жизнью, и в то утро, проходя по улице, я удивился, увидев в витрине кафе рождественскую елку. Это могла быть Пасха или Хэллоуин. Я давно перестал замечать сезоны. Или, точнее, с тех пор, как я присоединился к легиону мужчин и женщин, для которых время — деньги, каждый день стал для меня одинаковым.

В офисе я больше не думал об этом. О Рождестве. Но позже Питер Биллингс спросил, хочу ли я поехать на Рождество с ним и другими ребятами кататься на лыжах во Французские Альпы. Мы посасывали Наутилус в зеркальной комнате клуба на Бишоп стрит и пытались расслышать друг друга через пение Шер.

- Кто еще едет? - спросил я.

- Имеешь в виду — девчонки? Пять хорошеньких машинисточек.

Биллингс постоял немного перед зеркалом, приглаживая редеющие волосы. - Если я завтра умру, - сказал он вдруг, - кому будет дело до того, что я провел бОльшую часть юности, наполняя карманы хищных продюсеров c трофейными подружками? В любом случае, стоило ли оно того?

Ему только исполнилось тридцать, сказал я себе. Несколько волосков на подушке по утрам, и большие вопросы начинают накапливаться, как темные облака.

Потом он повернулся и спросил, что я буду делать на Рождество, если не поеду в Альпы.

- Работать, - сказал я.

Позже, когда я ехал по бульвару Беверли, Бинг Кросби пел по радио «Белое Рождество». У здания Мирна Лой в Калвер Сити я выбросил пару серебристых туфель на высоком каблуке, оставленных у меня женщиной, с которой я перестал встречаться, потом поехал домой.

Сделка может заключаться в любое время. Несколько лет назад я заключил контракт на сорок миллионов с Оверлэнд Филмз во время землетрясения.

В тот вечер я принял душ, переоделся из одного костюма в другой и позвонил Максу Анаману в Бульвар Пикчерз.

Я уже промучался целый час утром, пытаясь всучить Максу сценарий. Он был одним из тех ребят, у которых семнадцать способов сказать нет, не говоря нет. Я слушал его и проверял, идет ли сегодня что-нибудь приличное по Эйч Би О или Синемаксу, когда начал попискивать ожидающий звонок.

- Макс, мне надо ответить на другой звонок, - сказал я. - Могу я перезвонить тебе через десять минут?

- Отвечай на свой звонок. Я пошел в боулинг, - сказал он.

Перед тем, как я расскажу, что случилось дальше, я должен объяснить, почему я не слышал голос отца десять лет. Но такое нельзя по-настоящему объяснить. Десять лет назад умерла моя мать. Я летал на похороны и, чтобы не спать одну ночь в одном доме, или в одном городе, или в одном штате с моим отцом, я поехал в аэропорт и провел там остаток ночи, ожидая утра.

Я думаю, мы разошлись из-за денег. Денег и гордости. Когда я вырос, я начал замечать, что у отца на самом деле не было своей собственной жизни, и он также лишил собственной жизни мать. Она мечтала немного попутешествовать, увидеть новые места, но он закрыл дверь любой возможности и возмущался, когда она об этом просила. Он называл себя смотрителем Роуз Пойнт, но за то, что он отдавал каждый день своей жизни богатым летним людям, я назвал его слугой. Однажды, в лицо. И когда он замахнулся на меня за это, я отступил на шаг и ударил его в подбородок, так, что он упал на мою кровать. После этого пути назад не было ни для одного из нас. Месяцы перешли в годы, а потом я сказал прощай моей маме.

Это отец ждал моего ответа. - Здесь мой доктор, сказал он. - Он хочет поговорить с тобой.

Это было все. Я мог повесить трубку.

Ваш отец в больнице, - сказал мне доктор. - Я не думаю, что он выживет.

Через два часа я летел в самолете, пил водку с тоником и вспоминал мой приезд домой в Мэн, когда мама была на последней стадии рака. Я провел последние часы ее жизни на стуле возле ее кровати. Устав после путешествия, я клевал носом, и, к моему удивлению, она меня разбудила и попросила придвинуться поближе. Она погладила меня по голове и сказала - Мой мальчик, мой мальчик...

Я смотрел в ее покрасневшие глаза и знал, что я один из тех сыновей, из которых получились гораздо лучшие мальчики, чем мужчины.

Сегодня, когда самолет поднялся в ночное небо, я стал делать звонки, чтобы покрыть мое отсутствие на следующий день. В самолете показывали фильм, которым я занимался семь лет назад, и воспоминания о людях, готовых вонзить нож в спину, чтобы его снять, испортили мне все удовольствие от просмотра.

Я оглянулся на других пассажиров первого класса, и мне стало интересно, сколько из них достигли успеха самостоятельно, так, как я. Такие сравнения - один из рисков конкурентной жизни, которую я веду, и они всегда вселяют в меня беспокойство. Но я ничего не могу поделать. Для меня много значит, что я заработал свой путь наверх без чьих-либо денег или помогающей руки. Я начал свой путь в Университете Браун, играя в футбол. Я получил штифты в лодыжке, зарабатывая свою репутацию.

Некоторые мужчины получают удовлетворение, становясь более успешными, чем их отцы. Я хотел достичь такого положения, когда я смогу позволить себе нанять моего отца работать на меня, если я захочу. А эти богатые летние люди из моего детства? Я до сих пор старался сравняться с ними. Вот почему я заплатил кучу денег, чтобы выложить свою подъездную дорожку в Беверли Хиллз измельченными ракушками, потому что такими были дорожки в Роуз Пойнт.

В аэропорту в Бостоне мне начистили туфли, я купил газету и стал ждать местного маленького самолета на Портленд. Когда объявили посадку, я выбросил свой билет в урну. Я вдруг почувствовал, что не хочу оказаться там так быстро. Мне нужно было время подумать.

Было холодно, этот безжалостный холод Новой Англии, который пробирает до костей. Я взял напрокат машину и выехал из города на север, по дороге 1. Обе линии шоссе были заполнены бизнесменами, спешащими попасть куда-то. Я пересекал границу между Нью Хэмпширом и Мэном, когда понял, что не могу представить моего отца. Его лицо исчезло из моего сознания.

Я поехал самой длинной дорогой, и когда впереди показался медицинский центр, свернул на обочину и остановился. Интересно, преуспел ли кто-нибудь, пытаясь убежать от своего прошлого? Одно из немногих оставшихся американских чудес, это то, что вы запросто можете начать новую жизнь. Мы не должны прощаться с соседями, потому что никогда их не знаем. И мы не будем страдать от ностальгии, потому что на новом месте будет точно такой же торговый центр с Биг Маком и товары для офиса из Стэйплс.

По пути к больнице я остановился у магазина и купил баночку орехов кэшью. Это единственная вещь, которую я когда-либо дарил отцу. Кэшью на день рождения. Кэшью на День отца и на Рождество.

Он был аккуратным человеком, в смысле — ненавидел беспорядок, и я думал, что орехи были идеальным подарком, потому что он мог съесть их, выбросить банку, и все. Никаких следов от подарка сына, никаких жутких галстуков или керамических пепельниц, чтобы хранить их, пока сын не уедет из дома в колледж.

Полная женщина в регистратуре просмотрела список пациентов. Она перестала улыбаться и попросила подождать минутку. Она позвонила куда-то, и только закончила говорить мне, что в этом году нас ждет белое Рождество, как появилась женщина в клетчатом джемпере и сказала, что ей очень жаль, но мой отец скончался этой ночью. Я знал, что понял ее правильно, но все равно переспросил: - Он умер? Вы уверены?

Она сказала, что ей очень жаль, но да, она уверена.

Я прошел в госпитальный морг. Увидев отца в ящике, который вытянули из холодильника, его тело, намного меньше, чем я помнил, и держа в руках его сложенную одежду, я почувствовал себя маленьким.

И одиноким. Пока ваши родители живы, вы чувствуете, что у вас еще есть куда идти на этой земле. А когда их уже нет, вы чувствуете, что зонтик защиты убран от вашей головы.

Меня спросили, хочу я захоронение или кремацию. Я принимал решение для человека, который всегда сам решал за себя, за жену и за меня, пока я жил под его крышей. Теперь мы квиты, папа, подумал я.

Я выбрал то, что займет меньше времени.

- Вы можете забрать останки завтра, до четырех.

- Не раньше? - спросил я.

Клерк выглядел удивленным.

- Вы можете выслать их мне? - спросил я. Он взял мой адрес и я оставил баночку с кэшью на стуле.

Позже этим утром я встретился в отцовском доме с человеком с аукциона. - Я могу выписать вам чек на три тысячи, за все, прямо здесь, --сказал он.

- Вообще-то, я подумывал о восьми тысячах за все, - сказал я.

Он поморщился. - Я включаю стоимость вывоза ненужных вещей. Здешнюю свалку закрыли. Может, вы не знали об этом.

Этот раздраженный тон, каким его научили торговаться на заочном курсе безымянной бизнес-школы.

Разница в пять тысяч — примерно столько я добавлял на свой счет, на расходы, каждый месяц.

- Ладно, -сказал я. - Но я хочу, чтобы все было убрано отсюда уже сегодня.

Он опять поморщился. - Сегодня? Не знаю. - Он огляделся, как будто обдумывая все заново. Я знал, что он не собирается уходить.

- Когда можно начать выносить вещи? - спросил он.

- Прямо сейчас.

После его ухода я взял в руки фотографию моей мамы, которая стояла в рамке на столе. На фотографии ей было примерно столько лет, сколько мне сейчас, и я мог видеть себя в ее чертах. Такой же нос. Такие же складки в уголках глаз. Мой цвет волос. Смешно, как ты думаешь, что твоя жизнь — прямая линия, до тех пор, пока не увидишь, что она загибается в круг.

Завершить дела было несложно — отец не был человеком, который много накопил. Я провел два часа с агентом по продаже недвижимости и другие два — с адвокатом, который распоряжался наследством отца. На его счете в банке было меньше двадцати тысяч — мой месячный заработок. Я быстро пообедал, и когда вернулся в дом, там уже ничего не было, кроме ковров.

Я уже мог уйти и лететь домой. Вместо этого я прошел через пустые комнаты, слушая эхо своих шагов.

Я думал о маме, как она начинала жизнь в этом доме. В двадцать с небольшим, только что вышла замуж за папу. Что она тогда мечтала иметь и делать в этом мире?

В пустых комнатах были призраки. Вон там, возле лесенки на чердак, мама хранила свою швейную машинку. Я помню, как-то весной ,отец обещал ей поездку на озера, после того, как разъедутся летние люди. Все лето она шила наряды для путешествия. В конце августа машинка сломалась и отец не дал денег на ее ремонт. Тогда он уже все равно решил отказаться от поездки. Я потихоньку вынес машинку из дома и заплатил за ее починку. Мама была благодарна, но я никогда больше не видел ее, сидящей за швейной машинкой.

На внутренней стороне двери стенного шкафа остались карандашные отметки, которые она делала из года в год, измеряя мой рост. Стоя перед этой дверью, я вспоминал, какое удовольствие она получала от этого ритуала. Как она улыбалась, и как мне не терпелось повернуться и посмотреть, насколько я вырос.

Я потрогал отметку сентября 1967 года. Пять футов, четыре дюйма. Я закрыл глаза и увидел маму, стоящую передо мной в красном клетчатом домашнем платье, как она делает отметку на двери.

В кухне я увидел отца. Как он всегда проверял, не оставил ли я плиту включенной или холодильник открытым. Если он мог просунуть долларовую купюру в морозилку, после того, как я закрыл дверцу, значит я закрыл ее недостаточно плотно и это стоит ему денег.

Было два часа, когда я оставил ключ в ящике для риэлтора и вышел из дома. Я поехал на отцовском грузовичке на городскую станцию обслуживания и спросил, могу ли я оставить его там, с надписью о продаже за ветровым стеклом. - Я дам вам двадцать процентов комиссионных, за сколько бы он ни продался, - сказал я рыжему парнишке за прилавком, который принял мое предложение с энтузиазмом и отвез меня назад, к моей машине. Я заметил грязь у него под ногтями. Мозоли на ладонях. Рабочие руки, как у моего старика. Не такие, как у меня.

Я ехал по шоссе на юг, когда вдруг вспомнил, что оставил мамину фотографию на столе в гостиной. Ее вынесли вместе с мебелью. С того момента, как я сел в самолет, чтобы лететь на восток, я думал только о том, чтобы быстрее со всем покончить. Но теперь я поехал медленнее, размышляя о том, чтобы вернуться. Я развернулся на следующем съезде с шоссе.

Аукцион был закрыт, когда я приехал туда. Я позвонил по номеру, написанному на стеклянной двери и изложил мое дело мужчине с мягким голосом. Он велел мне подождать, он будет через десять минут.

- Это глупо, я знаю, - сказал я, когда он пришел.

- Вовсе не глупо, - сказал он. - Люди все время передумывают.

Как только мамина фотография оказалась у меня в руках, я понял, что я хочу сделать. Вместо того, чтобы ехать на шоссе, я поехал в Роуз Пойнт. Я оставил машину у запертых ворот и прошел шестьсот или семьсот ярдов до отцовской мастерской.

Это был маленький акт неповиновения с моей стороны, и я делал это для моей мамы. В течение сорока девяти лет, когда отец работал в Роуз Пойнт, эта мастерская была его царством, местом, куда мама никогда не приглашалась. Я нашел ключ в старой банке из-под супа под третьей ступенькой.

Все, что я планировал сделать, это забить гвоздь и повесить на него фотографию, чтобы тот, кто будет нанят вместо отца, смотрел на нее время от времени, заинтригованный. Просто думал о ней, вот и все.

Дверь распахнулась на бронзовых петлях и я не смог пошевелиться. Я почувствовал запах олифы и деревянных стружек. На полу передо мной были следы отца в древесной пыли. Я повернулся и уставился на океан, пытаясь прояснить голову. Вдруг мне захотелось обратно в Калифорнию, пить водку с тоником в баре в Беверли Хиллз Хилтон, смотреть на супермоделей, непрерывно курящих, чтобы сохранить свою стройность. Я попробовал представить себя там, думая о том, что мне никогда не нужно будет снова возвращаться в Мэн.

Но когда я вошел в мастерскую, все это отлетело от меня. Я вступил в отцовский мир, в тишину, которая, казалось, опустилась, как только я открыл дверь.

Я подошел к ленточной пиле, в ее тускло-зеленом чехле, еще два шага — ящик от счетчика, на котором отец учил меня срезать углы. Точильное колесо, на котором мы затачивали свои долота в дожде из белых искр. Наверху — полки из красного дерева и кедра. Старый дубовый стол, его ящики набиты инструментами. Я до сих пор могу с закрытыми глазами назвать все в этих ящиках.

Разве я не мечтал однажды стать моим отцом, до того, как мы так рассердились друг на друга?

Он был простым человеком, который вырос на картофельной ферме в Канаде, откуда можно доехать за день, но за миллион миль отсюда. В привилегированном мире Роуз Пойнт он должен был чувствовать себя не в своей тарелке, но считал, что ему повезло найти свой способ заработать пропуск в такое тихое и красивое место. Этот стол, эти инструменты, ставшие центром его жизни, удовлетворили те желания, которые увели его из мира его отца. Это был его Голливуд — я впервые понял это сейчас. И это понимание открыло какую-то часть во мне. Маленькое открытие, но я почувствовал его.

В мастерской был порядок, все инструменты под рукой, как в камбузе корабля. Там был телефон с вращающимся диком и полустертыми цифрами. И напротив двойных окон, выходящих на океан — отрезок бечевки с бельевыми прищепками, куда он вешал заявки на работу, каждая на полоске бумаги, как у повара в ресторане.

Одна полоска бумаги все еще висела там. Я подумал, что это работа, которую он бы закончил, если бы не умер. Как непохоже на отца оставить работу незаконченной.

Я не могу сказать, что у меня было предчувствие о том, что написано на этой полоске бумаги. Но отцовским почерком были написаны слова, которые остановили мое сердце: «Открыть «Безмятежность» на Рождество».

Под этими словами был телефонный номер.

Я попятился на шаг или два, потом повернулся и побежал, так, как побежал бы мальчик — прямо из двери, не остановившись, чтобы закрыть ее за собой. Я бежал, не глядя на покрытую снегом землю, есть ли что-нибудь у меня на пути. В конце дорожки показался голый флагшток, и я ожидал увидеть, что отец открыл коттедж. Но он стоял точно такой, как я запомнил — заколоченный, заброшенный.

Я долго стоял под падающим снегом, глядя на коттедж, думая, как далеко я ушел от этого места и от человека, каким я был тогда, когда видел его последний раз. Теперь кажется, что годы прошли быстро.

Интересно, чувствовал ли отец в конце такую же потерю, был ли он удивлен, как быстро прошло его время?

Мой самолет вылетал из Бостона через три часа. Дома, в Лос - Анджелесе, я должен утром забрать костюмы из химчистки и позвонить мимнимум десяти людям. И теннис в клубе завтра вечером.

- 3 -

Я снял с веревки заказ на работу, взял в ящике плотницкий карандаш и набрал телефонный номер, записанный отцом. Код был нью-йоркский. После нескольких гудков я услышал сообщение.

Детский голосок сказал - Никого нет. Оставьте гудки для мамочки. - Оставьте гудки. Я рассмеялся вслух. В мире, где я обитал, не было детей и этот детский голосок застал меня врасплох.

- Ладно, - сказал я. - Вот мои гудки — бип, бип. Пожалуйста, попроси свою мамочку позвонить смотрителю в Роуз Пойнт. Я подождал и добавил глупо - В Мэн.

Я прицепил бумажку обратно на веревку, туда, где отец оставил ее, сел в его кресло и стал ждать.

Я ждал пятнадцать минут. Я сказал себе, что подожду еще пятнадцать. В мастерской было холодно и становилось все холоднее. В углу лежали несколько сухих поленьев. Я наколол их отцовским топором и развел огонь в печке. Я посмотрел на часы. Еще пятнадцать минут. Еще час и я опоздаю на самолет.

Я пересек комнату и встал в дверях мастерской, слушая тишину вокруг, вселенское безмолвие, от которого мне стало не по себе. Я подумал секунду и заорал изо всех сил - C Рождеством! - Я как-то позабыл, как одиноко чувствуешь себя в Мэне, и каково это — быть таким одиноким. Я крикнул еще раз, наполовину ожидая, что мои слова на этот раз что-то изменят. Но они исчезли в небе и тишина вернулась.

Назад к столу. Назад в кресло.

Еще пять минут и я сдаюсь. Я вышел с ведром, набрать снега, чтобы погасить огонь в печке.

Я стоял на коленях, выкладывая снег на горячие угли, когда зазвонил телефон. В мире, который я знаю, торопливость считается слабостью, и поэтому у меня привычка всегда дать телефону прозвонить дважды.

И потом — третий раз. Я снял трубку и услышал женский голос, произнесший имя моего отца.

- Пол Мак Квин? - спросила она.

Мой отец всегда был известен среди летних жителей Роуз Пойнт как мистер Мак.

- Я его сын, - ответил я.

- Его сын? Когда я разговаривала с вашим отцом, он не говорил, что его сын работает с ним.

- Я не работаю здесь. Я приехал из Калифорнии, потому что мой отец умер.

- Мистер Мак Квин?

- Да. Я улетаю сегодня вечером и просто хочу закончить дела.

- Я говорила с вашим отцом только в понедельник. И теперь его нет?

В ее голосе было столько сочувствия, что это застало меня врасплох и я не знал, что ответить.

Я сел в кресло и сказал - Мне понравилось ваше сообщение.

- Сообщение?

- На автоответчике.

- О. Да. Это моя Оливия. - Она немного помолчала. - Мне так жаль, что ваш отец умер.

- У него было больное сердце.

Опять тишина. - Мне...мне очень жаль, - сказала она тихо.

Я услышал одиночество в ее голосе. Или это была печаль. Настоящая печаль о смерти моего отца.

- Вы его знали? - спросил я.

- Я его не знала. Но, как я сказала, мы разговаривали по телефону в понедельник.

- Да. Итак, вы владелица коттеджа «Безмятежность?»

- Ну, - сказала она и заколебалась. - Это длинная история. - Вдруг стало так тихо, что я слышал ее дыхание. - Там красиво? - спросила она.

- Да. Некоторые люди думают, что в мире нет места красивее. Ваш... - Я замолчал, но потом решился спросить - Ваш отец никогда вам не рассказывал о Роуз Пойнт?

- Мой отец? - спросила она.

И то, как она произнесла эти слова мой отец?сразу заставило меня поверить, что это была дочь Чарльза Хэлворта, маленькая девочка, так хорошо сохранившаяся в моей памяти, что я легко мог представить себе ее, в блестящих туфельках. Я встал и закрыл глаза. Потом снова сел. Вот я слышу голос женщины, который принадлежал дочери Чарльза Хэлворта, по имени Кэти, тридцать лет назад, когда он обещал мне, что они вдвоем будут учить меня кататься на коньках в день Рождества. Я провел, наверное, пять часов вместе с ней, сидя рядом в большой машине ее отца, проходя вместе по игрушечному магазину, следуя за ней по госпитальным коридорам. Пять часов тридцать лет назад. Прошлое. Прошлое вдруг вернулось ко мне с такой силой эмоций, что я не мог больше думать о нем просто как о времени, но еще и как о месте.

- Да, - сказал я.

- Боюсь, что я узнала о Роуз Пойнт только несколько недель назад. Я объясняла это вашему отцу. Мы с ним хорошо посмеялись. Этот коттедж принадлежал моей матери. В прошлом месяце она снова вышла замуж и переехала с мужем в Англию. И, как она выразилась, это было время для уборки дома. Вы должны ее знать, чтобы оценить это.

Я улыбнулся и почувствовал, как во мне растет ожидание, такое же мальчишеское возбуждение, которое заставило меня бежать к коттеджу, когда я в первый раз увидел заявку на работу.

- И она отдала коттедж вам?

- Да. Она сказала, что это был старый, затхлый дом, построенный слишком близко к морю, чтобы когда-нибудь дать нормально высохнуть банным полотенцам. - Она засмеялась. - Это моя мама, от и до, мистер Мак Квин.

- А ваш отец? - спросил я.

- Это тоже была часть маминой уборки дома. Мой отец бросил ее до моего рождения, но, кажется, они однажды провели вместе время в Роуз Пойнт. Я думаю, поэтому она и забыла об этом доме — плохие воспоминания и тому подобное. В любом случае, мистер Мак Квин, мне надо приехать и посмотреть это место, теперь, когда я знаю правду о нем.

Правда, подумал я, была ложью.

- Что сказал мой отец, когда вы рассказали ему?

- Просто, что он понял.

- И он сказал, что откроет коттедж для вас?

- Да.

- На Рождество?

- Да. На Рождество.

Ее голос затих при упоминании о Рождестве, как будто она и надеялась и отступала одновременно.

- Тогда я приготовлю коттедж для вас, - сказал я.

- Не знаю, - ответила она. - Как я могу просить вас об этом, когда ваш отец умер? И вам надо возвращаться домой.

- Вы не просили меня. Я сам предложил.

- Но вы уверены?

Я больше не слушал. - Когда вы хотите приехать?

- Я планировала приехать девятнадцатого и оставаться до дня после Рождества.

- Хорошо.

- Как вас зовут?

- Простите?

- Ваше имя?

- Терри.

- А я — Кэтрин. Вы очень добры, но если наш приезд будет слишком обременительным...

- Нет. Он не будет обременительным.

- Тогда, встретимся там?

- Я буду ждать с вашими ключами.

- Ой. У меня есть ключи. Чуть не забыла. Мама дала мне ключи.

- Я должен буду угадать, какие комнаты приготовить. В коттедже двенадцать спален.

- Двенадцать! Это немного пугает.

- Пугает, да. Сколько комнат приготовить?

- Две.

- Две, - сказал я. Одна для ребенка. Другая для мамы и папы. Мужа и жены.

- Я приготовлю две комнаты с видом на океан. Как вам это? Как в пятизвездочном отеле.

Она засмеялась и я мог сказать, что она счастлива. - Позвоните, если это станет слишком сложным, - сказала она.

- Позвоню.

Я дал ей номер своего мобильника, она поблагодарила и мы попрощались. Я повесил трубку. В темном окне было мое отражение. За ним по небу летел самолет, от звезды до звезды. Я думал о самолете, который должен был отвезти меня домой, о моей машине, ждущей на парковке аэропорта и о моем офисе. Все это вдруг оказалось далеко, отделенное от меня больше, чем милями и часами, больше, чем пространством и временем. Голос дочери Чарльза Хэлворта пересек широкую дугу жизненных возможностей и достиг меня, как я всегда и верил.

Я взглянул на полоску бумаги, на которой я писал во время разговора. И я увидел, что написал список имен. Имен актрис, которые могли бы сыграть Кэтрин, актеров, которые бы сыграли ее отца, и двух продюсеров, которым я бы доверил этот фильм.

Я позвонил Питеру Биллингсу, единственному другу, которому я мог доверять в Компании.

- Где ты? - спросил он.

- В Мэне.

- В Мэне?

Я выложил ему историю Кэтрин Хэлворт и ее отца.

- Изумительно, - сказал Биллингс. - Это будет мясо на столе для Кроссворт в Санмонте. Повтори еще раз.

- Это фильм о том, как дочь находит отца, о котором она никогда не знала. - Когда вам приходит в голову идея о гениальном фильме, вы должны быть готовы описать его одной декларативной фразой.

- Да, чудесно. Это действительно чудесно.

- И это будет правдой, Питер. Все это.

- Значит, отец вернулся в Мэн? Ты с ним встречался?

Я сказал, что эту часть мы должны сочинить сами.

- Мы должны получить Энтони Террела на роль отца.

- Согласен.

Я поехал в город, чтобы найти себе помощника.

В магазине стройтоваров на Мэйн стрит я спросил пожилого человека за кассой, не знает ли он кого-нибудь. - Я собираюсь открыть один из коттеджей в Роуз Пойнт, - сказал я.

Он выглядел озадаченным. - А как же Мак Квин? Он там всем заправляет.

- Он умер прошлой ночью.

- Что?

- Он мой отец. Вот что я делаю здесь.

- О, мне жаль это слышать. Ваш отец был трудный человек, но мне он нравился.

- Спасибо. Так вы знаете кого-нибудь?

Он подумал минуту, потом сказал, что есть один человек в Олд Орчард Бич, который иногда приходил в магазин вместе с моим отцом. - Старик. Он купил карусель несколько лет назад. Я думаю, ваш отец помогал ему приводить ее в порядок. Я могу попробовать разыскать его, если хотите.

- Прекрасно, сказал я. - Позвоните мне. Я дал ему номер своего мобильника. - И есть у вас телефон мастерской отца?

- Где-то был. Я вам позвоню.

Я снял комнату в мотеле, но чувствовал, что это неправильно. Это могло быть где угодно, что значило — нигде. Если я собирался делать кино, мне нужно было быть достаточно близко к этой истории, для того чтобы часть моей крови перетекла в нее.

Я зашел в магазин Кеймарт на окраине города. Это был любимый магазин моей мамы. Я вспоминал ее красный кошелек, когда кассирша пробила чек на мою покупку — спальный мешок.

Я не обратил на нее внимания, но она помедлила, прочитав мое имя на кредитной карточке, и, когда я взглянул на нее, сдерживала улыбку. - Ты меня не помнишь? - спросила она.

Наши глаза встретились. В моей жизни было столько имен... - Я должен помнить вас, - сказал я, чтобы быть вежливым.

- Алгебра c мисс Дюнн? - напомнила она.

- Мисс Дюнн, да, это имя я помню. Мисс Дюнн. Но нет, извините.

Она взглянула на табличку со своим именем. - После десятичасовой смены я сама забываю. Гвен Стивенс.

Я понял, что она немножко обижена. - Я помню тебя, - соврал я. - Как ты живешь?

- Я слышала о твоем отце. Мне очень жаль.

Я кивнул и поблагодарил ее.

- Прошлым летом я красила дома в Роуз Пойнт и видела твоего отца почти каждый день. Он рассказал, что ты работаешь в Голливуде. Он был этим очень доволен.

Я был поражен и не знал, что сказать.

- Голливуд. Это что-то, - сказала она. - Я еще в девятом классе знала, что ты многого добьешься.

- Это не так шикарно, как звучит.

- Не рассказывай, - с улыбкой сказала она. - Не надо портить мне образ. Так куда ты собрался, Терри? - Она показала на спальный мешок.

Сначала я не думал ничего ей рассказывать, а быстро попрощаться и уйти. Но потом сказал, что собираюсь пожить в отцовской мастерской. - Я делаю работу в Роуз Пойнт, которую отец не смог закончить. Это дом, который стоял заколоченным.

- О, здорово! - воскликнула она. - Твой отец рассказывал мне историю этого дома. Чудесно, правда?

Знаешь, ты такой молодец, что взялся за это. Отец гордился бы тобой.

Она качала головой все время, пока я говорил, что не уверен в этом.

Потом сказала - Конечно, гордился бы. Ты был в Голливуде все это время, и вот ты здесь, готовый запачкать руки, чтобы помочь отцу и этим людям, которых ты даже не знаешь. Сколько людей сделали бы это, как ты думаешь?.

- Ну... - сказал я.

- Эй, может ты сможешь сделать из этого кино? - Она быстро засмеялась. - Боже, можешь себе представить?

Мужчина в рубашке с галстуком прошел мимо, внимательно глядя на нее.

- Мой менеджер.

Я забрал спальный мешок и попрощался. Моя голова горела и я чувствовал, что ноги подкашиваются. Мне пришлось остановиться у двери и ухватиться за нее, чтобы удержаться то ли от падения, то ли от того, чтобы выбежать бегом из магазина.

Этот разговор выбил меня из колеи. Я остановился в Семь-Одиннадцать, купить какой-нибудь еды. - Вы забыли сдачу, - окликнул меня кассир.

- Сдачи не надо, - ответил я, выходя из дверей.

Я не помню, ни как припарковал машину у запертых ворот Роуз Пойнт в тот вечер, ни как дошел до отцовской мастерской, чтобы выложить все купленное в городе.

Вдруг настала полночь и я стоял в снегу, глядя на коттедж. Над крышей лежал на спине лунный серп.

Высокие кедры шумели под легким океанским бризом. Я думал обо всем, что сказала моя бывшая одноклассница. Что бы она подумала, если бы узнала обо мне правду? Что мой первый порыв, когда Кэтрин Хэлворт рассказала мне свою историю, был не более благороден, чем у акулы, привлеченной кровью. Что я всегда искал для себя что-то, чтобы выделиться среди людей, живущих обычной жизнью.

Не было ли это, с самого начала, причиной того, что я отправился в Голливуд? И не приехал ли я домой тоже для себя? Я ничего не хотел сказать отцу. Я приехал, чтобы услышать его, говорящего что-то мне, перед смертью. Может быть, что он хочет попросить прощения.

Потом я стал мысленно перебирать события последних двадцати четырех часов. Я думал о Кэтрин Хэлворт как о маленькой девочке, сидящей на заднем сиденье машины ее отца. Я не мог знать, почему ей лгали о ее прошлом, почему ей сказали, что она никогда не была в Роуз Пойнт. Может, у ее матери были веские причины для этого. Может, Чарльз Хэлворт просто никогда достаточно не любил свою дочь , для того, чтобы оставаться частью ее жизни. Все эти годы я переделывал его исчезновение в какую-то эпическую голливудскую сагу, когда на самом деле он мог быть просто очередным человеком, который заботится только о себе.

Я пытался позвонить Биллингсу, сказать ему, чтобы забыл о фильме, но номер был занят. Я сделал мысленную отметку позвонить ему позже. Вернулся в мастерскую, положил заявку на работу в ящик и заснул в отцовском кресле, завернувшись в спальный мешок.

Видимо, ночью я перебрался на пол, потому что, когда я проснулся утром, моя голова была всего в нескольких дюймах от печки. Как только я открыл глаза, все вчерашние беспорядочные мысли вернулись, принялись метаться, заворачивая за углы глупых идей и врезаясь в стены сомнений. Я лежал на полу и все рассыпалось в прах в моей голове.

Я споткнулся в дверях туалета и вспомнил, что унитаз не работает.

Снаружи весь мир Роуз Пойнт был тих и заморожен. Ночью выпал свежий снег. Все вокруг, каждый куст и дерево, каждая колонна и флагшток, сами коттеджи ,выглядели так, будто они вот-вот сломаются и рассыплются на кусочки в снегу. Я медленно повернул голову, принимая все, потому что это утро казалось специально созданным для меня.Пока я стоял там, беспорядок в голове начал отступать, и я сказал вслух - Просто сделай что-нибудь полезное, пока ты здесь.

С этими словами я пошел к коттеджу, с лопатой для уборки снега, в отцовских сапогах и его синем комбинезоне. Я оставил следы на снегу и, когда оглянулся и посмотрел на них, то почувствовал, как будто я оказался впервые в жизни один. Действительно, один, но не одинок в этом мире, где летних людей и моего отца больше не было. Сейчас это был только я, человек с работой, которую нужно сделать.

Я начал чувствовать себя сильным, так, как не чувствовал годами, и, когда я подошел к коттеджу, то, казалось, увидел его впервые. Я стоял на дорожке, идущей вдоль фасада. Только посмотри на это место, сказал я себе. Это было великолепно. Крутая крыша с пятью скатами. Полдюжины веранд, соединенных с башенками и крылечками. Элегантный круговой балкон с небесно-голубым потолком.

Сарай для карет, крытый, как сам коттедж, кедровыми плитками. Хотя все окна и двери были заколочены серыми листами фанеры, красота от этого не уменьшалась.

Я признаюсь, что даже после того, что сказала моя одноклассница, даже после того, как я отверг идею фильма, я мог представить, где бы стояла осветительная платформа для съемок вечерних сцен.

Я бы поставил на крыльце кресла-качалки и одну маленькую, для Оливии, как ее назвала Кэтрин. На заднем газоне был бы каток и именно там мистер Хэлворт увидел бы свою дочь снова, после тридцати лет. Он бы взял ее на руки и прокатил по льду.

Мысли об этом заставили меня увидеть, что вчера я был немножко сумасшедшим.Сделать кино из тайны этой семьи? Наверное, смерть отца на меня повлияла.

Я начал разгребать снег и к полудню очистил крыльцо и дорожки. Я съел сэндвич с арахисовым маслом и желе в мастерской и позвонил своей секретарше.

- Вы пропустили ланч с Элизабет Тисдэйл, - напомнила она. - А завтра...

Я не слушал остальное. - Мне нужно, чтобы ты прикрывала меня пять дней, Мэрилу.

- Что я должна говорить?

- Скажи, что мой отец умер.

- Ладно, - ответила она, и по ее интонации я мог понять, что она приняла это как очередную ложь.

- Мэрилу, - сказал я, - это правда. Мой отец действительно умер.

Но она все равно не поверила. - Окей, - сказала она. - Винфилд Маршалл звонит вам каждые пятнадцать минут.

Телефон разбудил меня в шесть на следующее утро. Звонил продавец из магазина стройтоваров, сказать, что ему не удалось связаться с тем человеком из Олд Орчард Бич, о котором он мне говорил, с владельцем карусели.

Я поблагодарил за звонок, затем выехал на дорогу 1 и отправился на юг, в Олд Орчард Бич. Как только я свернул на Оушн драйв и увидел пирс, я почувствовал спокойствие, впервые с тех пор, как покинул Лос Анджелес. Впереди был парк аттракционов, куда моя мама, у которой никогда в жизни не было ни водительского удостоверения, ни ключей от машины, брала меня каждое лето на мой день рождения. Дотти Хантер отвозила нас на своем грузовичке. Эти поездки были нашей тайной, которую мы скрывали от отца. Его невозможно было уговорить платить за то, чтобы пойти в парк аттракционов.

Чем ближе я подъезжал, тем больше звуков возвращались ко мне, как будто из сна. Резкий свисток миниатюрного поезда. Усиленные голоса зазывал. Пронзительный скрип железных колес американских горок. Чем ближе, тем реальнее становились звуки, и, когда я остановился у обочины и вышел из машины в тишину, то растерялся. Парк аттракционов всегда являл собой всего лишь несколько ветхих зданий, но сейчас их не было.

Я медленно прошел через развалины.От колеса обозрения остался ржавый скелет, раскачивающийся на ветру. Павильон для бинго и сувенирные киоски завалились в море. Я вдруг вспомнил, что от этого мира, с его жареными пирожками, гадалками, салонами татуировок и галереями для набрасывания резиновых колец на колышки, было так далеко до Роуз Пойнт, как до луны. И за это мы с мамой любили его.

Потом я нашел то, что искал: низкое, выцветшее добела здание, где находилась карусель. Защищенное дюнами, оно стояло точно там, где я помнил. К нему примыкала однокомнатная хижина, где жил владелец. Я подошел, вспоминая, как мама всегда повязывала голову банданой, перед тем, как сесть на свою лошадку с серебряными стременами. И как я всегда ехал на лошади с седлом вишневого цвета.

Я обходил здание, пытаясь найти вход, когда подъехала машина, и из нее вышел человек в ветровке с эмблемой Бостон Селтикс. Это был мужчина лет семидесяти, с хорошей улыбкой и крепко сложенный.

В нем были теплота и сила, которые напомнили мне многих пожилых мужчин из моего родного города.

- Я приходил сюда ребенком много лет назад, - сказал я.

- Да? - произнес он, кивая. - Ко мне все время приходят люди, которые говорят это. Я купил карусель одиннадцать лет назад, когда ушел на пенсию из морской пехоты. Знаете, что-то, с чем можно возиться на старости лет. Я купил ее у парня по фамилии Стинтсон, из Бакспорта. А он купил ее у одного из братьев Келли, здесь, в Олд Орчард.

- Келли, - сказал я. - Помню это имя. У него были рыжие усы.

- Ага. И он носил дурацкие серебристые ковбойские сапоги.

- Да. Я помню.

Он выглядел довольным. Несколько секунд он молча смотрел на меня, потом полез в карман и достал связку ключей. - Если у вас есть время, можете посмотреть.

- Вы не обязаны это делать.

- Я знаю, что не обязан, - сказал он.

Я смотрел, как он отпер двойные двери и откатил назад по их пазам. И я знаю, что это звучит глупо, но мне на мгновение показалось, что заиграла музыка.

- Пахнет летом, - сказал я, входя вслед за ним. Он обернул всех лошадок мешковиной.

- Пахнет хорошо, - сказал он - но я не могу заставить это работать как бизнес. Какие-то пришлые люди построили шикарный парк на дороге 1, с водяными горками и электрическими машинками. То был конец этого пожароопасного места.

Он спросил, хочу ли я взглянуть на одну из лошадок.

- Я не хочу больше отнимать ваше время.

- У меня много времени, - сказал он, развязывая мешковину.

Я уставился в живые черные глаза белого скакуна с золотой гривой.

- У вас была любимая лошадка?, - спросил он. - У большинства людей, которые сюда приходят, были любимые.

- У моей было седло вишневого цвета.

Он указал на противоположную сторону карусели. - Эта там. Несколько лет назад у нее отвалилась передняя нога. Пришлось вызывать плотника, чтобы починить. Хотите посмотреть?

Мы опустились на колени на замерзшие опилки и он объяснил мне процедуру, показывая, как плотник починил сломанную ногу с помощью деревянных шпонок. Отцовская работа. Я мог сказать по тому, как идеально все было сделано. Я ничего не сказал, я просто слушал и шел за ним от лошадки к лошадке, которых он распаковывал. В конце, когда он кончил рассказывать свои истории, и вся мешковина лежала на полу, карусель выглядела точно такой же, какой была, когда я был мальчишкой.

- Помочь вам завернуть лошадок обратно? - спросил я, когда мы подошли к двери.

- Нет, нет. Я потом сам их оберну. Это даст мне чем-то заняться. Это одна из моих проблем теперь, сынок — мне нечем заняться. Я до сих пор учусь, как быть стариком.

- Если хотите, могу предложить вам работу. Меня зовут Терри Мак Квин. Мой отец был смотрителем в Роуз Пойнт. Человек из магазина стройтоваров сказал, что вы знали друг друга.

Он посмотрел на меня. - Меня зовут Уоррен, - сказал он мягко и мы пожали друг другу руки.

- Вы сын Мака?

- Да.

- Вы сказали, ваш отец был смотрителем?

- Он умер.

Его глаза широко открылись. - Это тяжело, - сказал он тихо. - Мне жаль.

- Спасибо, - сказал я. - Вам нужна работа? Мне нужно открыть один из больших коттеджей к девятнадцатому декабря.

- Для летних людей?

- Приезжают на Рождество.

Теперь он уставился на меня. - На Рождество? Зачем им приезжать сюда на Рождество?

- Это длинная история, - сказал я, вспомнив, как Кэтрин Хэлворт сказала то же самое мне. - Я надеялся, что, может быть, вы тоже плотник.

- Нет, сказал он. - Извините.

Он сделал жест рукой, то ли помахал, то ли отсалютовал, и быстро пошел прочь. Я видел, как он торопился, идя к своей хижине. - Вы не знаете кого-нибудь, кто мог бы мне помочь? окликнул я его.

- Извините, - сказал он, не оглядываясь.

Я видел, как он зашел в дом. Я думал, не обидело ли его что-то, из того, что я сказал. Или упоминание о моем отце задело его. Может, он поссорился с моим стариком. Ладно, подумал я, сам справлюсь.

-4-

Вернувшись в Роуз Пойнт, я выругался перед запертыми воротами и пошел по снегу к мастерской, собираясь найти отцовский ключ. Я начал опустошать коробки и старые банки из-под кофе. Я занимался этим минут десять, пока не порезал большой палец ржавой бритвой в глубине ящика. Сначала я думал, что ничего страшного, но, когда посмотрел поближе, увидел, что порезался до кости и нужны швы.

Я обмотал руку тряпкой и ругался всю дорогу до больницы. Моя вторая поездка в больницу за два дня.

Я насчитал двенадцать человек в очереди передо мной в отделении экстренной помощи. Все что я мог, это сидеть и ждать. В больнице было оживленно, автоматические двери никогда не закрывались полностью, перед тем, как открыться снова. Помнил ли я эти двери, как в них отражался падающий снег в тот канун Рождества? И, если я скажу вам, что мистер Хэлворт остановился посмотреть в стекло, чтобы поправить шапку Санта Клауса, придумываю ли я это? Как мы можем сказать с уверенностью, что мы помним из нашего прошлого, а что мы изобретаем, чтобы перекинуть в него мост?

После того, как мне наложили швы, симпатичная медсестра вывезла меня в холл в инвалидном кресле.

- Такое правило, - сказала она.

Я удивился, увидев, что уже сумерки. Я спросил у медсестры, как пройти в туалет, поблагодарил ее и пожелал веселого Рождества.

В туалете был мужчина, одетый в костюм Санта Клауса. Он стоял перед зеркалом, прилаживая фальшивую бороду. - Никак не могу приклеить как надо, - пожаловался он.

Со мной что-то произошло, когда я его увидел. Я вернулся, чтобы найти медсестру, зная, что это долгое дело.

- Я был здесь в канун Рождества много лет назад, - сказал я ей. - Человек, которого я знал, одетый как Санта Клаус, принес подарки для детей.

Медсестра собиралась звонить по телефону. Она положила трубку и я увидел в ее глазах удивление.

- Вы знали его? спросила она.

- У него был коттедж в Роуз Пойнт. - Она кивнула.

- Мой отец работал там.

- Он приехал сюда на Рождество и потом случилось несчастье, - сказала она. Ее голос был ровным и задумчивым. - Вы его ищете?

Я не думал о том, что скажу. - Да.

Она оглянулась, чтобы убедиться, что больше никого нет. - У меня была преподавательница в медицинской школе, которая его любила, - сказала она.

Учительницу звали Кэлли Бордмэн и она жила в нескольких кварталах от медицинской школы, где она преподавала больше двадцати лет. Я ждал в машине возле ее дома на Воун стрит, когда она вернется домой. Опять пошел снег. Два часа я смотрел на гору снега на крыше дома и думал о весе снега на крыше коттеджа «Безмятежность». Я думал о всех зимних ночах, когда коттедж стоял в одиночестве, ожидая, чтобы кто-нибудь открыл его двери и окна снова.

Она пришла пешком, женщина в длинном зеленом зимнем пальто, с бледно-желтым шарфом, обмотанным вокруг шеи. Было что-то одинокое и безнадежное в том, как она подошла к двери, открыла сумочку и вытащила ключи, что подсказало мне, что она живет одна и уже давно.

- По выбору, - сказала она , после того, как пригласила меня в гостиную. - Но у меня есть моя работа, вы видите.

Я сказал, что я вижу. Полностью.

Она знает, почему я здесь, сказала Кэлли. Медсестра из больницы звонила ей. Она пошла в соседнюю комнату и включила лампу. На столе, на белой льняной салфетке стояла корзинка с яблоками.

Кэлли направилась ко мне, потом остановилась у стола. Она размотала свой шарф, и длинные серебристые волосы упали ей на плечи. Я подумал, что эта женщина выглядит старше своих лет.

После долгого молчания она посмотрела на меня. - Мне надо перевести дыхание. Пожалуйста, садитесь сюда.

Мы сели за стол, на стулья с прямыми спинками, узкое пространство разделяло нас. - Теперь, когда я здесь, - сказал я, - я не знаю, что вам сказать.

- Думаю, что я знаю, - сказала она. Она сложила руки перед собой. В ее глазах было спокойствие.

- Тридцать лет назад, в канун Рождества, когда Чарльз пришел в больницу с подарками для детей, с ним была его дочка. И еще там был мальчик — сын смотрителя из Роуз Пойнт. Он был бы сейчас вашего возраста. Он вырос, уехал из Мэна и никогда не возвращался.

- Да, - сказал я.

- До сих пор. Я чувствовала, что мы когда-нибудь встретимся. Почему сейчас вы приехали домой?

Я сказал ей, что прилетел увидеть отца. - Но он умер до моего приезда. Я собирался уезжать обратно в Калифорнию, но перед тем, как отец умер, дочь мистера Хэлворта позвонила ему и попросила открыть коттедж «Безмятежность».

Кэлли глубоко вздохнула, откинула голову, закрыла глаза, потом медленно открыла их.

- Она приезжает на Рождество, со своей дочкой, - сказал я. - Я говорил с ней, и я собираюсь открыть для них коттедж.

- Почему?

- Потому что она просила моего отца.

Она встала и подошла к стулу, на котором оставила пальто и шарф. - Вы должны пойти со мной, - сказала она.

Некоторые мужчины - думаю, довольно многие — могут отвернуться от своего ребенка, оставить его в отвергнутой жизни. Но не Чарльз Хэлворт. Я был прав насчет него все эти годы. Идя под снегом вместе с женщиной, которая знала его лучше, я начал наконец узнавать его историю.

- Я встретила его через четыре года после аварии, - сказала она.

Я перебил ее, сначала не зная, почему. - Извините, но, кажется, я должен сказать вам, что никогда не забывал о нем. Или о его дочери. Я убежал отсюда и всегда говорил себе, что бегу от моего отца, потому что мы не сошлись характерами. Но теперь, когда я здесь, стою здесь с вами, я знаю, что бежал, потому что отказался.

- Отказались от чего?

Я пытался найти лучшие слова. - Отказался от того, чтобы увидеть их снова, быть частью их жизни.

Вы должны понять: мой отец работал на людей в Роуз Пойнт. Ему никогда на самом деле не разрешалось просто находиться там, в этом красивом месте. И мне тоже. Но в тот вечер, в канун Рождества, Чарльз Хэлворт заставил меня чувствовать по-другому. Он заставил меня почувствовать, что я достаточно хорош. И, наверное, потому, что я был всего лишь ребенком, я мог поверить, что мы с его дочерью сможем подружиться. Что я смогу приходить в их большой коттедж, так, как отец никогда не мог.

Я увидел, что она улыбается.

- Что? - спросил я.

- С Чарльзом было то же самое. Большой летний дом, большая жизнь, деньги. Ничего из этого не было его. Все принадлежало его жене. Он мне говорил, что единственное, что он умел хорошо делать — это кататься на коньках. Он вырос в Мэне, в Бэнгоре. Он пришел из ничего. Но он играл в хоккей достаточно хорошо, чтобы получить стипендию в колледж в Бостоне. После этого был Гарвард. Там он познакомился с женой.Он был красив тогда. Талантливый спортсмен, славный парень. Она была в Рэдклиффе, хорошенькая девушка из богатой семьи. Невероятно богатой. Не знаю, что у них было общего, юность, наверное. Но оказалось, этого недостаточно. Поездка в Мэн на Рождество была его идеей, последняя попытка выиграть ее обратно, проведя Рождество в Роуз Пойнт.

Она шла неизвестными мне боковыми улочками, и в конце концов мы оказались у больницы. Мы вошли через задний вход и поднялись в лифте на шестой этаж. Медсестры знали Кэлли по имени, они улыбались, здоровались и поздравляли с Рождеством, когда мы шли по коридору.

Мы остановились у комнаты со стеклянной стеной. За ней были ряды новорожденных младенцев, каждый в корзинке на колесиках, с прозрачными стенками. На них всех были крошечные вязаные шапочки, что делало их похожими на группу путешественников, которые совершили долгое путешествие, чтобы прибыть сюда. Один из них улыбался по сне.

- Я встретила Чарльза здесь, - сказала Кэлли. - Он мыл пол шваброй, остановился и посмотрел на детей.

Я влюбилась в него, увидев выражение его глаз. Я была очень застенчива. Молодая и застенчивая. Он работал по ночам, и когда я работала в вечернюю смену, то всегда ждала, чтобы увидеть его.

Мы сели в другой лифт, поднялись на верхний этаж и оказались в чем-то вроде кладовой. Кэлли прошла по узкому проходу между высокими полками к окну. Снежные облака ушли к морю.

- -В ясные вечера, как сегодня, отсюда видно далеко. Вон там бухта. И маяк в Кэйп Элизабет. А вон там — Роуз Пойнт.

Я был изумлен.

Я сказал ей, что, хотя и узнал от родителей, что Чарльз вернулся после несчастья, я верил, что у него неприятности. - Я имею в виду — в жизни. Отец говорил, что против него не выдвинуто обвинений. Думаю, это правда, или он не мог найти здесь работу.

Кэлли сказала, что мой отец говорил правду. - Чарльз убегал долгое время. Не от полиции. Он убегал от себя.

Она помолчала.

- Как я.

Она улыбнулась в ответ. - Даже когда мы были вместе, он никогда не переставал убегать. Он проработал здесь семь лет и это время мы были вместе. Мы часто стояли у этого окна. Он всегда надеялся, что может снова увидеть дочь. Он провел четыре года после аварии в Нью-Йорке, пытаясь найти возможность видеться с ней. Но бывшая жена сделала это невозможным, и тогда он совсем отчаялся — попытался забрать Кэти.

Обвинений не выдвинули, но для него было все кончено. Но он все равно надеялся. Думаю, что надежда была его самым глубоким чувством. Детская надежда. Я думаю, поэтому он так сильно любил детей.

На мне вина за крушение этой надежды. - Она вытерла слезы. - Это я, в конце концов, убедила его отказатся от попыток снова увидеть Кэти. Я боялась, что это убьет его. Я думаю об этом каждый день. Потому что, я могу сказать вам, что сделала это для него, но на самом деле я сделала это для себя. Я была эгоисткой, видите? Я хотела, чтобы он жил. Жил для меня. И в конце концов, я все равно его потеряла.

Я потеряла его в его страшной печали.

Мы прошли по Стэйт стрит к перекрестку, где произошло несчастье. Я посмотрел на землю и снова услышал звук, который, как я понял позднее, был звуком протащенной машиной детской коляски.

Я закрыл глаза и это все вернулось ко мне. Сырой запах матерчатых сидений. Руки мистера Хэлворта, подлетевшие в воздух. Мигающие красные и синие огни. И холод, пробирающий меня, как будто я стоял босиком на снегу. Потом я почувствовал, что Кэлли взяла меня за руку.

Она постояла молча, потом сказала, что они с Чарльзом Хэлвортом приходили сюда в канун Рождества все годы, когда они были вместе. - Двенадцать лет назад он исчез из моей жизни. В то Рождество я пришла сюда одна. Я до сих пор прихожу. Наверное, я не должна это делать. Я должна забыть его. Но я не могу. Когда что-то ужасное случается с тем, кого ты любишь, друзья говорят тебе, что со временем ты это преодолеешь. Для меня идея о том, что я могу прожить день и ни разу не подумать о Чарльзе...

На прощание я спросил, что мне сказать его дочери.

- Делайте, что вам подскажет сердце. - Она посмотрела мне в глаза. - Чарльз умер. У него есть брат, который знал обо мне. Он пришел ко мне и сказал, что Чарльз умер.

Она сказала, что надеется, что я перестану убегать и найду покой. Я не мог сказать ничего. Я преуспел, благодаря способности никогда не показывать эмоций. Благодаря тому, что меня на самом деле не слишком волновали проекты, за которые я притворялся, что готов умереть. А сейчас я плакал на улице.

Я снова спал на полу в отцовской мастерской. Если это можно назвать сном. Мой палец пульсировал всю ночь. Я положил слишком мало дров в печку и промерз до костей. Где-то перед рассветом я поднялся и встал у окна, размышляя о том, как печально, что Чарльз Хэлворт больше никогда не увидит восход солнца в Роуз Пойнт. Это оставило пустоту внутри, как будто я лишился чего-то очень важного.

В конце концов я снова разжег печку и, чтобы отвлечься, начал конструировать что-то вроде кровати.

Нарисовал ее на отцовской рабочей скамье, а потом мрачно приступил к работе. Все время я думал о последних словах Кэлли Бордмэн - Делайте то, что вам подскажет сердце. Я не знал, что говорит мне сердце. Все так печально. Будет лучше, думал я, если Кэтрин так и останется жить с ложью ее матери.

Закончив кровать, я оглядел ее с пренебрежением. Такое мой старик сделал бы за двадцать минут.

Мне это стоило двух часов и много ругани.

Когда я взглянул наверх, то увидел лицо моей мамы, ее глаза смотрели на меня. Я взял в руки фотографию и сел. Платье в розочках, она была в этом платье, когда мы с ней пошли за покупками и я умолял ее купить черешни. Она говорила, что слишком дорого, и отец будет сердиться на нее, если она потратит слишком много. Я всего-то хотел пригоршню, но мама не могла позволить и этого. И она вцепилась в свой кошелек, словно боялась, что я могу его отнять.

- О, Боже, - сказал я, чувствуя, как в груди поднимается старая злость и разочарование. Чувство, что я заперт в длинном темном коридоре обиды. Это было частью меня так много лет, что я не мог сказать, с чего оно началось. Голос матери, зовущий отца, а он уходит прочь от нее? Первый раз, когда он тряс передо мной кулаком? То, как он заполнял комнату молчанием, молчанием, в котором не посмеешь заговорить? Или, может быть, это была его чертова холодность. Представить в цвете эту холодность, это был бы кобальтово-голубой цвет зимнего неба в это утро. Я боялся этой холодности, боялся, что она поселилась во мне, и что я передам ее дальше, если женюсь и заведу детей.

У меня была любовь. Ее звали Николь и мы были вместе три года. Потом она меня бросила, потому что я не мог перестать думать о себе. Мои страхи. Мои желания. Моя работа. Мое будущее. Она заставила меня увидеть, что мир был бы лучше, если бы мужчины, такие эгоцентричные, как я, не имели семей.

Если бы им хватило смелости жить одним.

Я повесил фотографию на место. Впервые я просто устал злиться из-за того, что произошло так давно.

Было новое утро. Был розовый свет над морем, и вдали маленький парад рыбачьих лодок выходил в залив. Я думал о людях в этих лодках, о риске и опасностях, с которыми они сталкиваются, и о семьях, которые им надо прокормить.

Открыв дверь и выходя из нее, я сказал себе: здесь это должно кончиться. Злость и обида кончаются здесь. Прямо сейчас. Дай себе в морду и иди работать.

Я нашел ключ от ворот, подъехал к коттеджу «Безмятежность», открыл все дверцы и включил радио на полную громкость. Играла старая музыка Перси Следжа и вскоре я радостно разгребал снег под «Когда мужчина любит женщину» и «Попробуй немножко нежности». Все слова пришли откуда-то ко мне и я распевал во все горло и орудовал лопатой под ритм басов.

Добравшись до голого серого пола крыльца, я обнаружил, что доски в очень хорошем состоянии. Отец за свою жизнь, наверное, красил это крыльцо пятнадцать или двадцать раз, и ему должна была платить миссис Хэлворт. Я представил ее противоречивые чувства, когда она выписывала чеки за дом, в котором больше не бывала.

Скоро дочь мистера Хэлворта снова пройдет через это крыльцо. Она поднимется по ступенькам, которые я расчистил, подойдет к двери и откроет ее, впервые с тех пор, как она была маленькой девочкой. А сейчас у нее есть своя маленькая девочка.

Я оглянулся и посмотрел на почтовый ящик у двери. Тот же самый ящик, выкрашенный в красный цвет, с белыми буквами ПОЧТА, такой же, каким был, когда мне было восемь лет. Углы были выведены так идеально, что я сразу понял, что его сделал отец. Я мог видеть, где он аккуртно законопатил швы силиконом, чтобы сохранить от дождя и влаги. Я, наверное, был в перврм классе, когда он сделал этот ящик. И отцу было примерно столько лет, сколько мне сейчас.

- Делай все из чистого кедра, без сучков, и оно простоит вечно, - говорил он. - Учись ремеслу и ты никогда не будешь голодать.

Учись ремеслу. Он проповедовал мне это с восьмого класса, а я отвернулся от его совета с первого дня, как записался на программу подготовки к колледжу. Я до сих пор помню осенние дни, когда, по дороге на футбольную тренировку, я проходил мимо старшеклассников, занимавшихся в мастерских, сидевших во дворе и прятавших свои сигареты, в навороченных солнечных очках и мотоциклетных сапогах.

Я смотрел на них свысока. По мне, это были ребята, которые вырастут кем-то вроде моего отца.

Почасовая оплата, никаких амбиций, Лоуренс Уэлк по вечерам в субботу, двухнедельный отпуск, классические американские работяги. Как только я вырос настолько, чтобы видеть, как все работает в мире, я начал упорно трудиться, чтобы избежать жизни моего отца. Как человек, убегающий от огня, я никогда не оглядывался назад.

До сих пор.

Стоя на крыльце Хэлвортов, я почувствовал, что все годы моего бегства я просто двигался долгой дорогой к дому. И ничего из того, что я сделал в моей жизни — ни контракт с моими инициалами, ни комиссионные от работы кого-то другого — не казалось таким существенным, как сделанный отцом почтовый ящик.

Когда я поднял крышку, то увидел, что на дне была дырка, шириной в мой большой палец, а в углу примостилось гнездышко, сделанное из маленьких веточек и соломинок. Я подумал, что какая-то зверушка прогрызла себе путь в ящик, а потом оставила его для птички, которая свила там гнездо.

Я закончил работать перед наступлением темноты, расчистив пешеходные дорожки в четыре кирпича, круговой балкон, крылечки и подъездную дорожку. Я взял почтовый ящик в мастерскую, чтобы заделать дырку. Извлечь поврежденную доску, чтобы не сломать все остальное, было нелегко и, когда я наконец закончил, было уже очень поздно. Я покрыл дно олифой, законопатил швы, как делал отец, и поставил ящик сохнуть на табуретку у печки.

Я сидел в отцовском кресле и слушал, как ветер грохочет по крыше и теребит расшатавшееся стекло в окне над моей головой. Я продумывал, все, что было нужно сделать в коттедже, пересчитывая более семидесяти окон и дверей, которые я начну открывать завтра утром. Потом нужно будет включить воду и электричество и утеплить трубы под домом, чтобы они не замерзли. Внутри нужен целый день на уборку. После тридцати лет там должен быть беспорядок.

Я съел банку печеных бобов и половину тыквенного пирога. Дважды, до того, как лечь спать, я вставал проверить почтовый ящик, чтобы уверить себя, что я сделал достаточно хорошую работу. В конце я положил внутрь птичье гнездо, скрывая шов, так что нельзя было определить, где кончается отцовская работа и где начинается моя. Я как раз выключил свет на отцовскосм столе, когда услышал подъезжающую машину. Я подошел к окну и увидел, как машина приблизилась к мастерской. Она остановилась, а потом быстро развернулась и уехала. Кто-то с ключом от ворот, сказал я себе.

Я открыл глаза солнечному свету и кому-то, кто тряс меня за плечо.

– Вставайте, мистер Мак Квин. Вставайте. Это я, Уоррен, с карусели. Ты тут замерзнешь до смерти, парень.

- Карусель? - спросил я.

Он открыл печку и помешал угли.

- Погодите, - сказал я. - Что вы здесь делаете?

- Что я здесь делаю? Я пришел убедиться что вы живы, чтобы вновь увидеть солнечную Калифорнию. Он подбрасывал дерево в огонь. - Вам нужно немножко обогреть это место.

- Ладно. Но что вы делаете здесь?

- Билл Уолтерс, парень из магазина стройтоваров, он сказал, что вы поселились здесь. Я не мог поверить.

Я здесь, чтобы помочь вам. - Он торжественно кивнул головой. - Когда вы хотите начать?

Нам потребовалось почти два часа, чтобы заставить работать канализацию.

Позже, когда мы с Уорреном наполняли мастерскую сигарным дымом, празднуя маленькое чудо работающего унитаза, я вспомнил, как вчера, у карусели, после того, как я сказал, кто я такой и что мой отец умер, он вдруг заторопился расстаться со мной. Теперь он не спешил.

Он начал рассказывать, как отчаянно скучал по холодной погоде во время войны, когда он был на Филиппинах с морской пехотой. - Я поклялся, что если когда-нибудь вернусь целым в Мэн, никогда не буду жаловаться на холод. - Он на мгновение опустил голову.

- Я скажу, чему меня научила война, сынок. Ценить маленькие вещи. Запах кофе, возможность сидеть и разговаривать, как мы этим утром.

- Это хорошо, Уоррен. А за вашу помощь я хочу вам заплатить.

- Это глупости. В любом случае, я остался должен вашему отцу за починку моих лошадок.

- Но ваше время стоит денег.

Он отмахнулся. - У меня слишком много времени. Я уже говорил вам об этом.

- Нет. Ни у кого нет слишком много времени. Интересно, сколько ванных в коттедже?

- Шесть, - сказал он, кивнув.

Я посмотрел на него. - Вы знаете?

- Нет, нет, нет. Я просто гадал. В любом доме здесь должно быть не меньше, чем полдюжины ванных.

- Да, наверное, - сказал я. Я пытался вспомнить, говорил ли я ему, какой коттедж я открываю на Рождество. - Вы бывали здесь, Уоррен? - спросил я его.

- Здесь? Три или четыре раза с вашим отцом. Это все.

- Есть здесь кто-нибудь, у кого может быть ключ от ворот? - Я смотрел ему прямо в глаза.

- От этих ворот?

- Да.

- Я не знаю, сынок.

Он выпрямился. Нервничает, подумал я.

- Кто-то заезжал сюда прошлой ночью. Теперь я думаю, что, наверное, оставил ворота незапертыми.

- Я все время что-то забываю, - сказал он, качая головой.

- Где вы припарковались? - спросил я.

- Припарковался?

Я поймал его, и я знал это. - Этим утром, - сказал я.

- О. Вы меня запутали. За воротами. Они были заперты, когда я подъехал.

- Заперты. Так что я не оставил их открытыми прошлой ночью? Это загадка. Как и сама жизнь, правда?

- Правда, сынок, - сказал он с облегчением. - Хотите начать открывать коттедж?

Если вы дадите обманщикам достаточно времени, их ложь приведет вас к правде, которую они пытаются скрыть. Только по этой причине я решил не разоблачать Уоррена. У меня была и другая причина - мне нужна была его помощь.

По пути к коттеджу он шел за мной.

- Вот он, - сказал я, когда мы остановились перед коттеджем. Он откинул назад голову и сложил руки перед собой. На мгновение я подумал, что он молится и почувствовал себя лишним.

- Вообразите, - сказал он мягко, будто говоря сам с собой. - Вообразите жизнь в таком красивом доме.

Мы начали снимать фанерные щиты с окон. Сначала мы открыли бельведер на крыше, и с верхней ступеньки лестницы я мог видеть силуэт больницы на другом берегу бухты. Опять пошел снег -крупные снежинки медленно кружились в сером небе. Я боялся посмотреть вниз и увидеть как они садятся на землю. Уоррен внизу держал лестницу.

Как я и думал, отец прикрепил фанеру к каждому окну винтами. Я работал медленно, используя беспроводную отвертку. Одно окно за другим. Как снимать монеты с глаз мертвеца.

Открыв все восемь окон бельведера, я наклонился ближе к стеклу и заглянул внутрь. В центре пола начиналась лестница на третий этаж, как я и помнил. Роскошные сети паутины спускались от верха окон до подоконников, удерживая останки мошек и мух. В углу я увидел подставку для елки и семь елочных гирлянд, каждая аккуратно свернута. Потом я увидел ангела в белой коробке на полу. Я вспомнил, как отец разрешил мне встать на стул и прикрепить ангела к елке. У ангела на спине была крошечная лампочка, которая освещала его газовые крылышки. Хотя я никогда не вспоминал об этом раньше, взгляд на бельведер принес такие яркие воспоминания, как будто все происходило совсем недавно, а не в далеком прошлом.

- Уоррен, - сказал я, спустившись с лестницы, - вы можете поверить, мой отец зашпаклевал каждый щит, чтобы предохранить дом от сырости? Я ждал, что дом весь осыпается внутри, но он должен быть в хорошем состоянии.

- Замечательно, - сказал он.

Я увидел, что его губы посинели от холода.

- Идемте погреемся в мастерской, - сказал я.

- Я бы хотел, но мне нужно быть дома до полудня.

- Конечно. Утром я оставлю для вас ворота незапертыми. Я заглянул ему в глаза.

- Хорошо, - кивнул он.

Я провел остаток дня на спине под коттеджем, обматывая утеплителем водяные трубы, пока не стало слишком темно. В этот вечер, перед тем, как лечь спать, я пошел обратно к «Безмятежности». Теперь, когда окна не были заколочены, в них отражался лунный свет, и я начал чувствовать, что меня увлекает все ближе к тому, чего я еще не знаю.

5 -

На следующее утро было облачно и температура не поднималась выше минус десяти. Мы сняли тридцать щитов и сделали перерыв на обед. Я слез с лестницы и сказал Уоррену, что завтра в это время мы будем внутри коттеджа.

Мы ели наши сэндвичи на крыльце. Уоррен снова начал рассказывать про морскую пехоту. - Пришел Вьетнам, но мне не дали увидеть сражение. Посадили за бумажную работу. Самая мерзкая служба, которая у меня была. Я должен был писать письма домой. Не для мертвых, а для раненых. - Он остановился, потом продолжал. - Терри, смерть не самое плохое, что может случиться с тобой. Некоторые из этих ребят были так изувечены … Какой-то медик в поле просто сложил их вместе, как мог. И я должен был писать матери или жене, что ее любимый мальчик скоро приедет домой. Иногда было бы человечнее записать этих мальчишек как мертвых, в таком они были состоянии.

Я подождал, когда он закончит. - Мой отец когда-нибудь рассказывал вам об этом коттедже? О том, что случилось здесь давно?

- Нет. Я только встречал вашего отца там и сям и привозил ему моих лошадок, которых нужно было починить. Он был хорошим плотником.

Пока мы работали в тот день, я рассказал ему все, что знал, о Чарльзе Хэлворте, Кэлли и дочери Чарльза.

До заката мы закончили все, кроме входной двери.

- Мы войдем вместе, - сказал я Уоррену. Как только я отвинтил первый винт, я понял, что щит недавно снимали. Шпаклевка была треснута и винты выходили слишком легко. И когда я открыл дверь, то увидел снег на полу в фойе. Было ясно, как день, что снег осыпался с чьих-то башмаков.

- Посмотрите на этот след, - сказал я.

Я встал на колени, Уоррен стоял сзади.

- Кто мог быть здесь? - спросил я. Я повернулся и посмотрел на Уоррена. Он пожал плечами.

Я встал и пошел вперед, заглядывая в большую комнату слева. - Наверное, мой отец мог зайти сюда, после того, как его попросили открыть коттедж, правильно? - Я повернулся и снова посмотрел на Уоррена.

- Честно говоря, я чувствую себя неуютно. В смысле, ходить здесь, в чьем-то чужом доме.

- Ничего, - сказал я. - Давайте поищем, где тут что включается.

Мы нашли дверь в подвал и спустились туда вместе. Главный рубильник был на стене напротив лестницы. Над нами зажглась лампочка, когда я его включил . Справа была комната для стирки, слева — огромная комната, с полками на каждой стене от пола до потолка, все они совершенно пустые.

На первом этаже было то же самое. Пустота. Такая пустота, какую я раньше никогда не видел и не чувствовал. На полу были восточные ковры. Мебель там тоже была, аккуратно расставленная. Но там не было ничего личного, ни в одной комнате, даже книжки в отделанной ореховыми панелями библиотеке.

На втором этаже матрасы на кроватях были укрыты газетами. Я наклонился к фотографии Ли Харви Освальда на одной кровати. В комнате через холл были фотографии Джека Руби и Джеки Кеннеди. Газеты, которые отец использовал в декабре 1963, когда закрывал коттедж. Я насчитал шестнадцать кроватей в двенадцати спальнях, все матрасы покрыты подобными фотографиями. Похоронная процессия. Белый дом.

Мы спускались вниз, когда я открыл то, что я думал, было дверью стенного шкафа. Внутри была узкая лестница со снегом на ступеньках и отпечатками башмаков. - Отец был здесь, - сказал я. - Я в этом уверен.

Мы поднялись по лесенке в комнату, спрятанную где-то над кухней. На одной стене была панель со звонками. - Комната для служанок, - сказал я. - Посмотрите на это, Уоррен.

Я увидел, что старые провода до сих пор подсоединены.

- Извините, - сказал он. - Я сейчас приду.

Я слышал, как он уходит и, оглянувшись, увидел белое бюро, на котором что-то стояло. Первый знак жизни в коттедже.

Пара кожаных тапочек. Очки в золотой оправе. Блокнот-ежедневник за 1964 год. Я открыл его и увидел подпись Чарльза Хэлворта. Я перелистывал страницы, сначала медленно, потом торопливо. Они все были пустыми, кроме записи на 7 июля черными чернилами: «День рождения Кэтрин, шесть лет .»

В верхнем ящике лежали фотографии Чарльза Хэлворта и его дочери. Они вдвоем в лодке. Молодой Чарльз в хоккейной форме, облокотившийся на ворота. Совсем маленькая Кэти, спящая на диване, с собакой, спящей рядом. Кэтрин и отец с крокетными молотками в руках.

Другие ящики были пусты. Я спустился по узкой лесенке в кухню. Уоррен стоял у раковины, глядя в окно.

- Там вещи наверху, - сказал я. - Грустно. Они меня расстроили, Уоррен. Я хочу прерваться. Хотите поужинать со мной и выпить пива?

Он повернулся и мы посмотрели друг на друга. - Человек не должен пить один, - сказал он.

- Ладно, - сказал я. - Дайте мне полчаса, я принесу бургеров, мы поедим и займемся сантехникой.

Как только я отъехал, зазвонил мой мобильник. Офис, подумал я. Мне не хотелось отвечать.

- Мистер Мак Квин, это вы?

Услышав голос Кэтрин, я почувствовал облегчение от того, что больше не собираюсь делать кино из ее жизни. Кино бы значило, что мне что-то нужно от нее. Вместо этого я мог просто слушать ее голос, получая удовольствие, как будто я слушал музыку.

- Как вы, мистер Мак Квин?

- Зовите меня Терри.

- Спасибо, Терри.

- У меня все нормально. А у вас?

- Мы с Оливией ждем-не дождемся поездки. Наверное, мы совсем достанем вас, когда приедем.

Я улыбнулся и попробовал представить, как это будет для нее, когда я покажу ей фотографии ее и ее отца. Я должен сказать ей сразу, как они приедут, и потом подняться вместе с ней по потайной лесенке, чтобы стоять с ней рядом.

- У меня глупый вопрос, - сказала она. - Нам привозить с собой постельное белье — простыни, полотенца, одеяла?

Я сказал, что пока не нашел в коттедже ничего из этого.

- Значит, вы были внутри? Ну и как там?

- Пусто, - сказал я.

- Мы лучше привезем белье. - Она снова поблагодарила меня за работу.

- Пожалуйста, - сказал я.

- Я сказала Оливии, что первый день в Мэне будет нашим лучшим ещеразным днем. У нас такая игра. Как будто у нас будет шанс прожить еще раз самые лучшие дни, какие у нас были. Ещеразные дни. Их только пять, поэтому нужно выбирать осторожно.

Я пытался выбрать свои ещеразные дни, пока стоял в очереди в «Бургер Кинге». Я так и не выбрал ни одного, когда заехал в стройтовары за утеплителем, чтобы укрыть насос и нагреватель для воды.

Владелец окликнул меня. - Эй, как дела с коттеджем? Уоррен Хэлворт приезжал помочь?

Я повернулся и посмотрел на него. Несколько секунд в моей голове громко шумело и я не мог говорить.

- Что вы сказали? - спросил я наконец.

- Ну, вы знаете, старик с карусели?

Я помчался назад, репетируя, как я буду спрашивать Уоррена, переставляя фразы в голове и пытаясь подогреть свой гнев. Когда я попал в коттедж, свет горел, но Уоррена не было. Он знал, что я поехал в город за нашим ужином. Я проверил мастерскую, но свет был выключен.

Я нашел его у карусели. Он снял мешковину с лошадок и протирал их тряпкой.

Я стоял в дверях, позади меня было темное зимнее небо. - Скажите мне, кто вы, - начал я. К моему удивлению, мой голос был ровным и спокойным. Я только чувствовал странное разочарование.

Он не повернулся и не смотрел на меня. - Я плохой лжец, - сказал он. - Всегда был.

- Тогда я подожду правды.

Уоррен повернулся и посмотрел на меня. Он складывал тряпку. Складывал и разворачивал. - Я бы хотел, чтобы вы не приезжали домой из Калифорнии, - сказал он. Потом он покачал головой и уронил руки.

- Не обижайтесь , но это нелегко ни для кого.

- Что нелегко?

Он немного подумал. - Правда. Эти вещи в бюро. Я увидел их в мастерской, когда впервые встретился с вашим отцом. - Он говорил медленно, отмеривая слова. - Миссис Хэлворт наняла людей, чтобы очистить коттедж, но ваш отец попал туда раньше и сохранил эти вещи. Когда он показал их мне, он сказал: «Никто не должен быть полностью забыт». На позапрошлой неделе он сказал мне, что Кэтрин звонила и собирается приехать, и что он хочет положить вещи назад в коттедж, чтобы она нашла их.

Уоррен остановился и посмотрел в землю. - Я говорил ему, что думаю, что лучше будет, если она никогда ничего не узнает о своем отце, но ваш папа чувствовал по-другому. Он собирался положить вещи обратно, туда, где он их нашел тридцать лет назад. Он дал мне ключи от ворот и от входной двери. Он сказал, что если я хочу, чтобы вещей не было, я могу придти и забрать их. - Уоррен повернул голову и слегка улыбнулся. - Ваш отец действовал по книге, сынок. Но я думаю, вы это уже знаете.

- Я думаю, что знаю это так же, как и любой, - сказал я с легким сарказмом.

- Вы не должны судить его строго. Отцы делают ошибки.

- Иногда они бросают своих детей, - сказал я.

Я увидел растерянность на его лице, но она сразу же сменилась чем-то другим.

- Терри, - сказал он голосом, каким терпеливый отец говорит с ребенком, - вы все не так поняли.

Тогда я посмотрел на него в упор. Я хотел честного ответа на тридцатилетний вопрос. - Скажите мне, что произошло на самом деле.

Он смотрел в сторону, и я подумал, что он не ответит. - Вы должны поехать со мной, и я смогу вам показать.

Я не спрашивал, куда мы едем. Мы приехали в Портленд. Он свернул на Конгресс стрит и медленно проехал через Монумент Сквер, где высокая голубая ель была украшена на Рождество. Центр города был освещен разноцветными огнями и наполнен суетой покупателей, нагруженных яркими пакетами.

Они напомнили мне, что приближается Рождество, я как-то забыл об этом снова.

- Может быть, я был неправ. Может быть, я рад, что вы приехали домой, - сказал Уоррен, заворачивая в парковочный гараж на Эксчендж стрит. Он остановился у освещенной будки, в которой мужчина, с зажимом для галстука в виде блестящей трости Санта Клауса, выдал ему билет.

- Как дела, Фил? - спросил Уоррен.

- Замерзаю. Это хороший вечер для этого.

- Да, - сказал Уоррен.

- Хороший вечер для чего? - спросил я.

- Увидите. - Мы ехали через лабиринт подъемов и бетонных колонн, пока не достигли одного из верхних этажей, и припарковались в дальнем углу. Уоррен не выключал мотор. Он посмотрел на часы.

- Симфония начнется через двадцать минут.

Потом он сменил тему. - Я приходил в Роуз Пойнт каждый четверг, по утрам, зимой, поиграть в карты с вашим отцом. - Он посмотрел на меня. - Он понимал лучше, чем многие, думаю, потому, что он пришел из ничего. Он там был с ключами от рая в Роуз Пойнт, в окружении всех этих богачей.

- Понимал что? - спросил я.

- Понимал Чарльза. Я думаю, он понимал его лучше, чем я сам. Хоть он и на двенадцать лет лет моложе, Чарльз в юности был моим кумиром. У него было все. Он выглядел, как кинозвезда. И у него были успехи не только в хоккее. Ему предлагали стипендию и по бейсболу. Я знал, что никуда не уеду из Мэна.

Во мне не было ничего особенного. Но у Чарльза был весь мир, который только ждал его. Гарвард... Я ездил туда к нему. Я видел, как он играет, полдюжины раз. Потом подошла Олимпиада. Ее отец или дед были в каком-то важном комитете, который отбирал спортсменов. Так они и познакомились.

Он остановился, вытащил из-под сиденья вязаную шапочку и надел ее.

- Но в душе он был простым человеком. Он хотел бы стать плотником, как ваш отец. Но это не то, что его жена планировала для него. Какое-то время она пыталась сделать из него брокера или что-то вроде того.

У него к этому не лежала душа. Я с самого начала знал, что у них ничего не получится.

Он внезапно остановился и выпрямился. - Почти время, - сказал он.

Поток машин начал въезжать в гараж — процесия мерседесов, вольво и лексусов. - Как у вас в Голливуде, - сказал он. - Симфонисты должны благодарить Бога за докторов.

Мужчины и женщины, выходящие из машин, были одеты в кашемировые пальто и вечерние туалеты.

Я слышал стук женских каблучков по бетону, они спешили к лифтам и исчезали. В гараже снова наступила тишина.

- Вот и они, - сказал Уоррен шепотом.

Я никогда не видел бездомных, чтобы не подумать о прекрасном фильме «Железная трава». Сегодня было исключением. Но раньше я только проезжал мимо бездомных и был не готов к тому, что увижу.

Каждый мужчина и женщина в лохмотьях выбрали по машине и распростерлись на капотах.

- Что они делают? - спросил я Уоррена.

- Греются. В холодные ночи, как эта, они ходят от одного гаража к другому.

Я насчитал тринадцать мужчин и женщин. Большинство лежали раскинув руки, как будто пытаясь обнять машины. - Я думаю о них, как о падших ангелах, - мягко сказал Уоррен. - Когда они лежат так. Знаете, я купил карусель и могу быть возле него.

Он отвлекся и я видел, как его глаза переходят от одной машины к другой. Потом он кивнул. - Это трудная часть, - сказал он. Он повернулся и посмотрел на меня. Потом показал на человека, лежащего на капоте серебристого микроавтобуса. - Вон там. Это мой брат.

Хотя ему не должно было быть и шестидесяти, его борода была совсем седой. Темно-синее пальто, знавшее лучшие времена, доходило до лодыжек.

- Это Чарльз? - спросил я. - Ваш брат?

Уоррен протянул руку и опустил мое окно. - Как хотите, - сказал он. - Может быть, я неправ. Окликните его, если хотите. Оставьте те вещи в коттедже. Делайте то, что считаете правильным. Но вы должны обещать мне одну вещь: вы не скажете Кэлли. Она верит, что он умер. А есть вещи хуже этого, помните?

В тот вечер я выпил слишком много скотча, уставившись на телефон на отцовском столе, пытаясь набраться храбрости позвонить Кэтрин и сказать ей. Сказать что? Что я должен уехать до ее приезда?

Да, это. Были сотни извинений и тысячи маленьких неправд, которые я мог сказать ей, и мне не придется быть здесь, притворяясь, что я ничего не знаю. Даже я был недостаточно хорошим актером, чтобы осуществить этот обман.

Я думал о том, что мой отец сделал здесь, после того, как Кэтрин попросила его открыть «Безмятежность». Как он пытался воссоединить Чарльза и Кэтрин в коттедже, где они в последний раз были счастливы в присутствии друг друга.

В конце концов я набрал номер Кэтрин. Услышав ее голос, я извинился. - Уже поздно, - сказал я. - Извините.

Она сказала, что ничего страшного, она все равно не спит. - Я читаю Оливии. У вас идет снег?

Я мог видеть только свое отражение в темном окне. - Я не уверен. Я сижу здесь, в отцовской мастерской, но вы не знаете, где это, да? И вы никогда не встречались с моим отцом?

- С вами все в порядке?

- И вы никогда не встречались со мной, Кэтрин. Я понял около часа назад, что мне тридцать восемь лет, семь месяцев и четыре дня, и я пытаюсь вычислить, что делал мой отец в том же самом возрасте. Вы когда-нибудь делали такое? Извините. Вы не должны отвечать. Я выпил. Я редко пью.

- Ну, это, наверно, хорошо.

- Я должен освободиться от вас, Кэтрин.

- Освободиться от меня?

- Я хотел сказать, отпустить вас. Уже поздно. Я звонил сказать, что не смогу быть здесь, когда вы приедете. Я должен вернуться в Калифорнию.

- О, - сказала она. - Жалко. - Она говорила шепотом.

- Мне пора вернуться домой, вот и все.

Она поблагодарила меня за все, что я сделал. - Я хочу, чтобы вы прислали мне счет за ваше время.

- Нет. Это глупости.

- Я настаиваю. Я хочу, чтобы вы записали мой адрес и прислали счет.

Я записал.

Она сказала, что надеется, что мы когда-нибудь встретимся. И это осталось со мной, когда я уснул в отцовском кресле, с головой на столе.

С первым светом пульсирующая боль в голове разбудила меня. Я выпил две кружки кофе и пошел работать.

Когда я гонял пылесос через выложенное плиткой фойе коттеджа, я услышал чей-то голос. На улице был мороз, но я открыл все окна и двери, чтобы проветрить дом.

Я повернулся и увидел тощего долговязого парнишку, который тяжело дышал.

- Мне сказали, что какой-то старик встретит меня у ворот.

- О чем вы говорите?

- Елка, - сказал он, показывая назад. - Рождественская елка. Мужик должен был встретить меня у ворот. Я два часа ждал, все места себе отморозил.

- Ты знаешь его имя?

- Мак Квин. Что-то Мак Квин.

- Это был мой отец. Извини, парень, он умер несколько дней назад.

Его лицо покраснело. - О, господи, - сказал он.

- Ничего страшного.

Мы поехали к воротам в моей машине. Я заставил его немного посидеть и согреться.

- У тебя есть счет? - спросил я.

Он достал квитанцию с названием и телефоном фермы в Вотервиле, около двух часов к северу от Роуз Пойнт.. Елка стоила сорок семь долларов. К квитанции был прикреплен отцовский чек.

Паренек пошел к своему грузовику. Я знал, где отец планировал поставить елку. Когда мы несли ее по комнатам коттеджа, он оглядывался вокруг. - Никогда не видел такого дома. Вы здесь работаете?

- Нет. Я просто заканчиваю работу за своего отца.

- Кто же владелец?

- Женщина из Нью-Йорка.

- Бабки, - сказал он.

Я услышал себя в этой ремарке. - Она бы тебе понравилась.

Вместе мы поставили елку в металлическую подставку. Она подходила к комнате идеально.

- Достаточно места наверху для ангела, - отметил парнишка.

Я сказал ему, что отец был человеком, который все вымерял тщательно. - «Семь раз отмерь, один раз отрежь» было его жизненным девизом.

Я думал об отце, который побеспокоился заказать елку для дочери Чарльза Хэлворта. Дата на квитанции показывала, что он заказал ее в тот день, когда она сказала, что приедет на Рождество.

Уборка заняла столько времени, что позже, когда я вернулся из города с пластиковым покрытием и досками, чтобы построить каток, мне пришлось включить фары, чтобы видеть, что я делаю.

Уоррен пришел мне помочь . Звезды над головой были так близко и такими яркими, что казалось, что они движутся, если смотреть на них. Я сказал Уоррену, что никогда не видел таких звезд в Лос- Анджелесе. Интересно, смог бы я запомнить их названия?

Он сказал, что знает, что мне нелегко уехать. - Вы хотите видеть их снова вместе. Любой бы захотел. Но это не так просто. Я просто хочу, чтобы вы знали, я пытался спасти моего брата. Я бы с удовольствием поменялся с ним местами, если бы это помогло. Трудно понять, как кто-то может жить так, как он живет, но я думаю, он нашел что-то в этих людях. Он заботится о младших. Я забираю его к себе, так часто, как он позволяет, привожу его в порядок, даю приличную одежду. Я всегда пытаюсь удержать его от возвращения назад.

Он остановился и я сказал, что я понимаю.

- Нет, - сказал он. - Никто не может понять. Иногда я не понимаю.

Последнее, что мы сделали, это взяли вещи из бюро в комнате для служанок и положили в машину Уоррена. Потом мы медленно прошли через каждую комнату, убеждаясь, что они не сохранили никакого следа его брата. Я сказал, что это действительно не мое дело, что произошло в этом коттедже. - Я думаю, что потерял перспективу за эти годы. Я сделал из этого красивую, романтическую историю. Я еду домой, туда, где мое место.

Уоррен кивнул и посмотрел мне в глаза. Он сказал, что следующим летом поговорит с тем, кто отвечает за замену моего отца. - Работа смотрителя будет для меня способом присматривать за дочкой моего брата. Чтобы видеть, что у нее всегда есть все, что нужно.

Я спросил, сможет ли он закрыть коттедж после Рождества.

Он кивнул. - Не волнуйтесь, я все сделаю.

Я поблагодарил его за помощь. - Всего вам хорошего.

- Вам тоже, - сказал он.

Утром я собирал вещи. Раму от кровати я оставил, как была. И спальный мешок.

В память об отце, я нашел время украсить елку в бельведере, как мы с ним сделали однажды.

Закончив, я стоял у окна, глядя на город, потом на Роуз Пойнт. Белая полоса пляжа с набегающими волнами. Яхт клуб, с его серыми доками, вытащенными и связанными на берегу. Высокая, крутая крыша библиотеки. Открытые заснеженные поля. И великолепные коттеджи, стоящие в зимней ночи.

Интересно, увижу ли я это место снова.

Я еще раз прошел через коттедж, ощущая часть себя в этих комнатах, вместе с отцом. Это было хорошее чувство, что удивило меня и заставило подумать, что я как-то изменился с тех пор, как вернулся сюда.

- 6 -

Как только я сел в машину и включил радио, то услышал новости о шторме. Он шел вдоль восточного побережья. Штормовое предупреждение было объявлено для всего побережья Мэна. Полфута снега уже выпало в Филадельфии, Провиденсе и Хартфорде и снег продолжал идти с интенсивностью дюйм в час.

Шоссе на юг было пустым всю дорогу до Киттери и я не давал машине ехать медленнее, чем восемьдесят миль в час. Я ехал быстро, чтобы не потерять свою решимость. Я хотел уважать желание Уоррена, и я знал, что, если не уеду, то не смогу удержаться, чтобы не рассказать Кэтрин о ее отце. Время порвать с прошлым, твердил я себе. Я достаточно долго продержался в мире Роуз Пойнт — в мире, который никогда не включал меня, кроме как в моих иллюзиях.

Когда я въехал в Массачусетс, небо потемнело и повалил снег, с косым ветром. Как только впереди показалась вывеска аэропорта, движение замедлилось, и я почувствовал, что что-то не так.

На выезде из тоннеля Теда Вильямса два полицейских останавливали машины.

- Аэропорт закрыт, - сказал мне один из них.

- Надолго?

- Неизвестно. Самолет забуксовал на главной полосе.

- Могу я вылететь в Лос- Анджелес откуда-нибудь еще?

- Провиденс закроется, пока вы туда доедете. Только из Нью-Йорка.

Обычно из Бостона в Нью-Йорк можно доехать за четыре часа, максимум, за четыре с половиной.

Я знал, что сегодня это может занять вдвое больше, так что будет уже шесть вечера, когда я доберусь до аэропорта Кеннеди.

Я потерял час только на то, чтобы проехать назад через тоннель. На шоссе я не мог ехать быстрее, чем двадцать миль в час, без того, чтобы задняя часть машины не начинала вилять вправо и влево. Летящий снег и мелькание «дворников» заставляли меня чувствовать себя отключенным от времени и более бодрствующим, чем окружающий мир.

Стало темнеть, а я еще не доехал до границы с Коннектикутом. Я начал давить на газ, но, по какой-то причине, не мог сократить дистанцию. Казалось, что мили делились и размножались, а я был заморожен на дороге, которая сама разворачивалась впереди меня и уходила все дальше и дальше.

Я доехал до пункта проката в аэропорте Кеннеди, чтобы вернуть свою машину. Я открыл дверцу и смотрел на здание аэропорта, на его плоскую крышу навалило много снега. Почему-то я начал мысленно разделять крышу на секции, пытаясь рассчитать, сколько времени у меня займет, чтобы очистить ее от снега. Я вспоминал рассказ Уоррена о том, что однажды сказал ему мой отец — что никто не должен быть полностью забыт. Я вспоминал слова Кэлли Бордмэн — что она надеется, что я перестану убегать.