Падший ангел. Явление Асмодея

Глава 3

Он нашел в себе силы выйти из оцепенения, подняться и направиться к последнему дому-близнецу, принадлежавшему выжившей из ума старухе. Низко, едва не задев его голову, прохлопала крыльями стая ночных птиц. Ежась от прохлады, он протирал сквозь одежду онемевшие чресла и озирался по сторонам… Все замерло. Лес притих в предутренней истоме.

Между тем путь становился все легче. Извилистая тропа, соединявшая, по всей видимости, три дома, привела Ларса к жилью старухи Агнессы. Утомленный бесплодными поисками, он сплюнул и пробормотал:

– Чертов треугольник. Не дома, а склепы. Пока пройдешь – в штаны наложишь. Может, священник спит, а Марта топает домой? И меня встретит дома, как дурака. «Где ж ты блукал, дурак, всю ночь? Где штаны обмочил? В лесу? Ага! Вот понесло тебя, старого козла!» Встретит как заблудшую скотину!

Ларс достал курительную трубку, подсыпал табаку, тщательно утрамбовал его и запалил. После пары затяжек из трубки повалил дым. Полегчало. Ларс одобрительно покряхтел, покашлял и стал попыхивать. Как не любить трубку? Вон как на душе отлегло. Одна радость на старости лет – потешиться горьким пряным табачком, а там, будь что будет. Даже рубаха сразу просохла. И его уже не волновало, откуда взялась тощая собака, что затрусила мелким шагом в направлении дома старухи, хотя Ларс находился в трех шагах от звериной тропы.

Вдоволь накурившись, он привалился на локоть, и собака снова пробежала тем же путем.

– Куда ж ты бежишь? А?! Еще черти тут не проходили, да стадо свиней не прогоняли…, – он пошел вслед за собакой, вслух разговаривая сам с бой, это придавало спокойствия и уверенности: –Вот скажи, Ларс, куда тебя понесло? А нечего здесь лазить. Люди не зря обходят этот край стороной. Нечисть – она и есть нечисть. Обведет вокруг пальца и кукиш покажет… Зря люди не скажут.

Ларс перекрестился, пробормотал «Отче наш», а потом и дальше молился без умолку.

– А-а! У старухи огонь зажегся. Собака стало быть добежала… А может чудится мне, дураку? – и он продолжил путь, ведомый своим любопытством.

Вот он ловко подкрался к окнам – под сапогами громко захрустели вьюны – шаг осторожнее – но растения, наполненные летними соками, хрустнули еще громче.

– Ползучие корни, – прошипел Ларс на заросли и раздвинул крупные, ярко-фиолетовые цветки клематиса.

Шум за окном не вызвал беспокойства в доме. В свечном багрянце, вдоль стены, что была напротив окон, за длинным дубовым столом, занимавшим половину комнаты, в черном хитоне восседала старуха, а напротив ее – высокий человек со строгими чертами лица, в котором Ларс не сразу признал приходского священника – отца Марка. В черных монашеских одеяниях, они замерли, как восковые куклы бродячей труппы, где лица, раскрашиваются толстым слоем краски – привлекая внимание своей чудаковатостью. Чему посвящено ночное бдение за столом – Ларсу было невдомек. Ночные заседатели будто спали, сидя, с открытыми глазами.

Убранство комнаты, за исключением зеркала, стоящего как алтарь, в центре, и комода из красного дерева в углу, напоминало монашескую келью. Зеркало, вытянутое до потолка, обрамленное тяжелым, чернеющим орнаментом, отражало огоньки свечей и напоминало сверкающий столб, какие на праздник заставляют свечами на Ратушной площади. На комоде, за объемной шкатулкой, выстроились статуэтки и флакончики.

Ларс вновь окинул взглядом сидящих за столом священника и старуху, будто они тоже, как те миниатюрные статуэтки, выпрыгнули из шкатулки. Их лица выглядели устрашающе. Вот священник сделал скупой жест, едва пошевелив кистью руки, пламя свечей пошатнулось как волна и снова воцарилось полное умиротворение двух живых статуй, а вместе с ними и множества глиняных, а особенно той, что вывалилась из рук викария на стол и покатилась. Ларс не разглядел тот предмет.

Когда они заговорили, Ларс тщетно пытался разгадать хотя бы одно слово. Вот старуха плавно, как сонная, поднялась со своего высокого кресла, где на спинке выделялся знак, начертанный или вырезанный. Она пошла, будто ведомая невидимой силой. Голова старухи завалилась вперед и болталась сама по себе под горой опущенного капюшона. Черный хитон, пряча в себе эту старую рухлядь, медленно плыл по залу в направлении окон. Ларсу показалось, что и скрывать там нечего – личина ведьмы наверняка была безглазой.

– Вот бестия, – и Ларс нырнул в близлежащие заросли, зачем-то прикрывая голову рукой, он в который раз за эту ночь полз по кустам, сдирая в кровь ладони.

Уже проблески солнца достигли мостовой, уже первые копыта лошадей всколыхнули уснувшую пыль, уже давно прозвучал рожок, традиционно извещавший об открытии стражей главных городских ворот Кодена, когда бедняга Ларс вошел в город. Потянуло дымком с ближайших тупиков, переулков и улиц, и ноги быстрее понесли своего пузатого обладателя по такому бодрому утрецу. Он не сразу заметил и молочника Стена, следившего за ним, и успевшего разрядить на бедолагу Ларса всю обойму своих утренних приветствий:

– Ларс, дружище! Не думал – не гадал. Вот где в такую рань напоришься на доброго человека. Может соберемся вечерком, потолкуем «о том – о сем»? А?! Несговорчив ты спозаранку… Эй! Ларс!

Ларс прошел мимо, не проронив ни слова. Будто и не попадался ему на дороге словоохотливый молочник. Стен недовольно крякнул, оборотясь к своей лошади, грызущей постромки, заругался на нее, и, пыхтя от избыточного веса, стал взбираться на телегу.

– Будешь еще насмехаться надо мной. Толстомордый. На себя посмотри… Рыло свинячье, – бурчал Стен вдогонку. – Да каждая собака знает о твоем позоре. Да любая рожа…, высунись она – обсмеет тебя, и будет тыкать в тебя пальцем!