Палаццо Волкофф. Мемуары художника

Предисловие к английскому изданию

Большевики пришли, и, одобряем мы или нет советское правление, они, похоже, пришли, чтобы остаться. Изменения, вызванные новым строем, идут настолько далеко, что сомнительно, чтобы через пятьдесят лет, кто-нибудь, за исключением нескольких восьмидесятилетних стариков, вспомнил бы что-то о старой России – той России, которая представляла собой пламеняющую угрозу между Европой и Азией, принадлежа обеим цивилизациям.

Вот почему решение Александра Волкова-Муромцева опубликовать свои мемуары вызвало большое одобрение у его друзей: в нем мы видим человека, который может рассказать нам об этой исчезнувшей империи не только с точки зрения проницательного наблюдателя с наметанным взглядом (как ученого, так и художника), но и с точки зрения человека, видевшего русскую жизнь такой, какой ее могли увидеть только те, кому повезло родиться в более привилегированном классе. Эти воспоминания весьма интересны, поскольку у аристократа редко встречается художественный темперамент или же холодное, ясное, непредвзятое суждение человека науки.

Александр Волков, известный по своему творческому псевдониму как Roussoff, в течение шестидесяти лет был видной фигурой во многих европейских странах: «le Russe génial Wolkoff’Mouromtzoff»[6] – так Кристиан Сенешаль [7], переводчик Кайзерлинга, именует его в своем предисловии к книге «Le Monde qui nait» («Строение мира»). Он настолько замечателен, что без преувеличения трудно определить производимое им впечатление. Он весьма привлекателен и ярок; он дружил со многими интереснейшими мужчинами и женщинами своего времени; он талантливый художник и отличный музыкант – это очевидные качества, но у него есть нечто большее. И это, думаю, неосознанно проявляется в его мемуарах. Это сочетание исключительной смелости, искренности и присутствия духа, всегда заставлявшее людей обращаться к нему в трудный час с уверенностью, что он станет тем подходящим человеком, которому можно довериться, и что ни при каких обстоятельствах он не отделается обычным дешевым сочувствием.

Сын крупного помещика, он увидел погубивший многих дворян крах крепостной системы. Эта реформа, вероятно, принесла бы больше пользы, если бы изменения происходили в течение более продолжительного времени. Его отец, с точки зрения образования, видимо, был одним из самых просвещенных людей своего времени. Не могу представить себе более мудрого обучения, чем то, которое было дано его детям, или еще чего-то, что могло бы помочь их становлению гражданами мира (за исключением, пожалуй, их религиозного формирования)! Но наряду с такой заботой, их отец, похоже, грешил невероятным безразличием к судьбе своих детей.

В раннем возрасте Александр с радостью погрузился в научные исследования и несомненно сделал бы себе большое имя в избранной области знаний, поскольку его острый критический ум и абсолютная верность истине придавали ему темперамент, специально предназначенный для точных исследований, но судьба пожелала иного, и он весьма сожалел, что не мог следовать своей склонности к науке. По стечению обстоятельств он был призван к управлению людьми, и никто, кто читает описание его трудов в качестве мирового посредника[8], не может сомневаться в том, что мир существовал в нем самом: это позволило ему стать важной фигурой в общественных делах. Как я уже упомянула, его личная и моральная храбрость были исключительны, а эти два качества редко сочетаются друг с другом.

Однако необходимо было обеспечивать семью, и он сознательно обратился к искусству в качестве средства к существованию.

Покойный сэр Лоуренс Альма-Тадема[9] однажды сообщил мне, что, когда г-н Волков написал ему, что собирается обеспечивать своих детей с помощью акварелей, то сказал своей дочери: «Бедный Волков, – заботы ослабили его ум. Разве каждая столица не переполнена людьми, которые пытались зарабатывать на жизнь живописью, но потерпели неудачу? И это люди, начинавшие в юности! А Волкову должно быть уже больше тридцати пяти лет».

Два года спустя г-н Волков вновь написал ему, пригласив на свою выставку – кажется, в Галерее Общества изящных искусств. И снова тот сказал: «Бедный Волков, – думаю, что я должен пойти. Как я могу отказаться?». Сэр Лоуренс закончил рассказ так: «Не только всё было первоклассным, но и всё было продано. За всю свою жизнь я никогда такого не встречал!». Эта история рассказывает о чувствах тех, кто обладал привилегией его дружбы. Он имел ту непостижимую способность вносить гениальность во всё, что делал. Выбери он музыку, литературу или философию вместо живописи, через десять лет он достиг бы первоклассных результатов.

Его акварели приносили ему стабильный годовой доход, которого хватало на его скромные нужды. Между картинами он нашел время, чтобы сочинить то, что многие считают эпохальным произведением искусствоведения – «L’à peu près dans la critique et le vrai sens de l’imitation dans l’Art: sculpture, peinture» («Приблизительная оценка в критике и истинное значение подражания в искусстве: скульптура, живопись»), опубликованное в Бергамо в 1913 году издательством «Officine dell’istituto Italiano d’Arti Grafiche».

Об этой книге граф Герман фон Кайзерлинг пишет в своем «The Way to Perfection» («Путь к совершенству»), говоря о г-не Волкове следующее (с. 76):

В этой книге есть все достоинства работы, содержащей сублимированную суть многолетнего практического опыта, и она ясно и определенно проиллюстрировала замечательные таланты Волкова. В ней он поставил перед собой задачу изучить вопрос об объективном стандарте, необходимом для того, чтобы человек смог быть компетентным в оценке произведения искусства. Он попытался показать, насколько фундаментальной является потребность в такой объективности при рассмотрении таланта художника, или его техники, или даже цели, которую он ставит. В этом исследовании он попытался рассеять нынешние смутные представления о красоте, гениальности, имитации, художественном впечатлении, вкусе, смысле, выразительности и т. д., выявив их действительное эмпирическое значение. И, насколько я понимаю, он действительно доказав свои тезисы. С острым взглядом Леонардо, с интеллектуальной ясностью Вольтера, он пролил свет на эти сложные вопросы, так что каждый, кто без предубеждения посвятит себя изучению его руководства, сможет получить много пользы.

Книга появилась в неудачное время, незадолго до войны, и, к сожалению, малым тиражом и довольно плохо изданной, поэтому она не нашла той широкой аудитории, которой заслуживала. Помню, как я спросила ныне покойного г-на Сарджента[12], читал ли он ее, и он ответил: «Я поглощен книгой, однако я читаю только ночью, в постели, и после недолгого балансирования ею на моем животе у меня появляется такая боль, что не могу дальше продолжать чтение! Надеюсь, что автор сможет договориться о выпуске более практичного издания».

Внезапно и неожиданно г-ну Волкову досталась большая собственность и он разбогател. С радостью он начал применять свои сельскохозяйственные и научные знания, и был уже на пути к конкретному примеру того, что можно сделать с сельским имением, но война окончательно его разорила. К счастью, его прекрасный Палаццо в Венеции остается в его собственности и он живет там со своей любимой дочерью[13], которая сама является одаренным музыкантом и обладает литературным вкусом, что особо полезно при отцовском писательском труде. Военные лишения значительно ухудшили его здоровье, и нервное поражение его правой руки мешает его занятиям живописью. Несмотря на это, ему удалось после революции сочинить оперу, а теперь появились эти мемуары – интересное свидетельство всего того ценного, что было в царской России.

Аннабель Джексон[14],

Пальмовое воскресенье 1928 г. [15],

Лондон

Портрет Аннабель Джексон работы Джона Сарджента, 1907 г.