Вот какова плата хулителям, которые уподобляют икону Христа во плоти и родившей его болванам поганских богов! Таково иконоборцам воздаяние! Всего за четыре часа или за пять все отцами собранное, и все палаты превысокие, и дома златописаные утратили, и, премногих богатств и имущества лишенные, со стыдом и унижением, и с многим срамом ушли, как нагие, - воистину, знамение страшного суда прежде самого суда им было явлено, чтобы другие поучились и устрашились хулить святыни. Так первый город немецкий вместе с крепостью был взят. О случае же с той иконой в тот же день узнали стратилаты наши. И когда за ночь окончательно погашен был огонь, то наутро найден был образ Пречистой Богоматери там же, где брошен был, в пепле, ничуть не поврежденный, ради Божьей благодати. А потом в новопостроенной большой церкви был он поставлен, где и сегодня каждый может его увидеть.
Потом, через одну неделю, взят был другой город немецкий, называемый Сыренеск, что оттуда в шести милях стоит на реке Нарве, там, где она вытекает из большого озера Чудского (а река та большая и от города Пскова аж до мест тех прежденазванных судоходна). Били из пушек по нему только три дня, и сдали его немцы нашим. А мы пошли из Пскова под немецкий город, называемый Новый, что лежит от границы псковской в полуторах милях, и поставив пушки большие, стояли мы под ним более месяца и едва смогли взять, поскольку был он очень сильно укреплен. Магистр же лифляндский со всеми епископами и властителями земли той пошел к тому городу на помощь против нас, имея войска немецкого с собой более восьми тысяч. И встал лагерем, не доходя до нас пяти миль, за непроходимыми болотами и за рекой одной, на нас же, испугавшись, далее не пошел, а окопался и простоял обозом на одном месте четыре недели. А когда узнал, что стены разбиты и город взят, то пошел назад к резиденции своей - Кеси, а епископские войска - к городу Юрьеву. И не подпустили их наши к городу и разбили. За магистром же мы сами пошли, и отошел он от нас.
Возвратились мы оттуда и пошли к большому городу немецкому, называемому Дерпт, в котором сам епископ затворился с главными бургомистрами и с жителями, а с ними и около двух тысяч заморских немцев, что пришли к ним за деньги. И стояли мы под тем большим городом и крепостью две недели: устроили шанцы, и поставили пушки, и весь город окружили, так что невозможно было уже ни выходить, ни входить в него. А сопротивлялись они нам крепко, обороняя крепость и город, - и из пушек стреляли, и часто вылазки устраивали на войско наше, воистину, как и подобает рыцарским мужам. А когда мы уже стены городские из больших пушек разбили, также и из верхних пушек, как раскаленными ядрами, так и каменными стреляя, немалый урон в людях нанесли, тогда они начали переговоры с нами и выезжали к нам из города четыре раза в течение одного дня. Обо всем этом много можно было бы писать, но, коротко говоря, сдали они город и крепость. И оставлены все были в домах своих и со всем имуществом. Только епископ выехал в свой монастырь, что находится в большой миле от города Дерпта, и оставался он там до повеления царя нашего, а потом поехал в Москву, и там дан был ему в удел пожизненно и с большими правами один город.
А взяли мы в тот год городов немецких с крепостями числом около двадцати, и оставались в той земле аж до самого начала зимы, и возвратились к царю нашему с великой и светлой победой, поскольку даже если после взятия какого-либо города и выступало против нас немецкое войско, везде разбито бывало посланными для этого ротмистрами. А вскоре после ухода нашего, недели через две, собрал магистр войско и нанес немалый урон в псковских землях, а оттуда пошел к Дерпту. И, не доходя до этого большого города, осадил один городок - на иговском языке называют его Рындех, - что в четырех милях от города Дерпта. Стоял он, осадив его, три дня и, пробив стену, предпринял штурм и третьим приступом взял его. И того ротмистра, что в нем захватил, с тремястами воинами - почти всех их в презлых темницах голодом и холодом поморил. А помощи оказать тому городу мы не могли из-за очень далекого расстояния, ведь от Москвы до Дерпта миль сто восемьдесят будет и зимний путь еще не установился, да и войско было уже очень усталым. А к тому же в ту зиму выступил было царь перекопский со всей Ордой на князя великого, поскольку дана была из Москвы от татар весть, якобы князь великий со всеми силами своими на лифляндцев к городу Риге пошел. А когда дошел он до Украины и был в полутора днях пути, тогда захватил в степи на ловах рыбных и бобровых казаков наших и узнал, что князь великий в Москве, и войско из Лифляндской земли возвратилось невредимым, взяв немецкий большой город Дерпт и других двадцать городов. И он, так и не повоевав, возвратился оттуда в Орду со всеми силами своими, с большими потерями и позором. Ведь та зима была со снегом глубоким и очень морозна, и от того татары коней себе всех погубили, и множество их от стужи и самих перемерло. К тому же и наши гнались за ними аж до реки Донца, называемого Северским, и там, на зимовщинах их настигая, губили. В ту же зиму царь наш послал с войском больших гетманов своих: Ивана, князя Мстиславского, и Петра Шуйского из рода князей Суздальских - и взяли они, добравшись туда, один город, очень красивый - среди обширного озера на острове расположены большой посад и крепость; а называют его на иговском языке - Алвист, а по-немецки - Мариенбург.
В те годы, как я уже говорил, был царь наш в смирении и хорошо царствовал, и по пути Господня закона шествовал. Тогда, по словам пророка: "Без усилий Господь врагов его смирил", и на страны, посягнувшие на народ христианский, возлагал он руку свою. Ведь волю человеческую Господь прещедрый больше милостью направляет на добрые дела и укрепляет ее в этом, нежели наказанием, если же человек закоренелый в зле и непокорным окажется, тогда наказанием, с милосердием смешанным; ну а если он неисцелим, тогда казнит в назидание тем, кто пожелал бы жить не по закону. И добавил он ко всему еще один дар, как уже говорил, награждая и утешая в покаянии пребывающего царя христианского.
В те же годы, или немного раньше, даровал ему Бог к Казанскому еще и другое царство - Астраханское, а как - вкратце расскажу об этом. Послал он тридцать тысяч войска на галерах по реке Волге на царя астраханского, а над ними поставил стратига, Юрия именем, из рода князей Пронских (о нем прежде уже рассказывал, когда о взятии Казани писал), и к нему присоединил другого мужа - Игнатия, называемого Вешняковым, постельничего своего, мужа, воистину, храброго и достойного. Пошли они и покорили то царство, лежащее возле Каспийского моря; царь же бежал от них, а цариц его и детей захватили вместе со скарбом царским. И всех людей царства того его покорили, и возвратились со светлою победою со всем воинством невредимы.
Потом, в те же годы, мор пущен был от Бога на Ногайскую Орду, то есть на заволжских татар, и вот каким образом: наслал он на них зиму, настолько лютую и студеную, что все стада их перемерли, как кони, так и другой скот, а летом и сами они вымерли, ведь питаются они только молоком различных животных из стад своих, а что касается хлеба, то и слова такого у них нет. Как увидели оставшиеся в живых, что явственно на них гнев Божий пущен, то пошли к Перекопской Орде, чтобы найти себе там пропитание. Господь же и в пути поражал их - жаром солнечным землю иссушал и в безводную пустыню превратил; там, где прежде реки текли, вода совсем пропала, так что и на три сажени копая землю, лишь кое-где понемногу воды находили. И настолько того народа измаильтянского мало за Волгою осталось, что едва пять тысяч воинов могли выставить, а прежде многочисленны были подобно песку морскому. А из Крыма тех ногайских татар также выгнали, поскольку и там голод и мор великий были, так что совсем мало их осталось. Некоторые очевидцы, мужи наши там в то время бывшие, свидетельствуют, что и той Орде Перекопской из-за бедствий и десяти тысяч коней не осталось. Тогда самое время было христианским царям отомстить басурманам за многолетнее и беспрестанное пролитие крови христианской и обезопасить себя и отечество свое навеки, ибо ни для чего другого, но только для того и бывают помазаны на царство, чтобы праведно судить и царства, врученные им Богом, оборонять от нашествий варваров. Потому тогда и нашему царю некоторые советники, мужи храбрые и мужественные, настойчиво советовали, чтобы двинулся сам, с собой во главе, с большим войском на перекопского царя, поскольку время для этого благоприятно, и Бог на это призывает и помощь для этого дела праведного подает, как бы перстом указывая, повелевает погубить врагов своих извечных, кровопийц христианских, и освободить множество пленных от многолетнего рабства, как от самих адских пропастей. Если бы про обязанности сана своего царского помнил и послушался бы совета добрых и мужественных стратигов, то премногую благодарность и на этом бы свете заслужил, но неизмеримо большую на небесах от самого Создателя, Христа Бога, который наидражайшую кровь свою не пожалел за погибающий род человеческий пролить! Если бы и души наши положить пришлось бы за порабощенных многие годы бедных христиан, то, воистину, эта добродетель любви выше всех добродетелей Богом оценена была бы, ведь и сам он говорил, что нет выше добродетели, чем душу свою положить за друзей своих.
Хорошо бы, и больше скажу, очень хорошо было бы избавить в Орде плененных от многолетнего рабства и освободить закованных от тяжелейшей неволи, но наш царь тогда уже мало об этом думал. Послал всего пять тысяч войска с Вишневецким Дмитрием Днепром-рекою на Перекопскую Орду, а на следующее лето с Даниилом Адашевым и с другими стратилатами около восьми тысяч также водою послал. И они неожиданно для татар выплыли по Днепру в море и немало урона нанесли Орде: как самих их побили, так и многих жен и детей их полонили, и христианских людей от рабства освободили немало, и невредимы восвояси возвратились. Мы же снова и снова настойчиво к царю обращались и советовали: или сам бы пошел, или войско большое послал бы в то время на Орду. Но он не послушался - поддержали его и помешали нам ласкатели, добрые и верные товарищи в трапезах и за кубками, и в различных наслаждениях друзья. Видно, уже на своих родственников и единомышленников остроту оружия более, чем на поганых, готовил, скрывая в себе то семя, что всеял в него прежденазванный епископ, по прозванию Топорков.
А здешнему королю и того ближе было, но его королевская высота и величество не к тому склонялся умом, а больше к различным пляскам многим и к разукрашенным маскам. Также и вельможи в земле той за большие деньги драгоценными калачами и марципанами гортань и чрево себе набьют, и, как в бездонные бочки, тончайшие различные вина льют без меры, и в пляске, с прихлебателями своими вместе, высоко скачут и воздух ногами бьют, а напившись, так заносчиво и прегордо друг друга восхваляют, что не только Москву или Константинополь захватить, но если бы и на небе были турки, сбросить их оттуда вместе с другими неприятелями своими клянутся. А потом возлягут на постели свои между толстыми перинами и, едва к полудню проспавшись, очухаются и с тяжелыми от похмелья головами, чуть живые, встанут; а в прочие дни по многолетней привычке бывают гнусны и ленивы. Оттого и упустили такое благоприятное для похода на басурман время, не заботясь, хуже тех, прежденазванных, о своем отечестве: не только о тех плененных, что в многолетнем рабстве находятся (о них я говорил немного выше), не пекутся, но каждый год на глазах их множество жен и деток, а также и слуг их в полон гонят, но ни они, ни тем более прежденазванные прихлебатели не защищают их. Если же, опасаясь срама великого и из-за упреков многослезных народа, соберутся и выедут, то тянутся вдалеке по следам полков басурманских, страшась настичь и ударить по врагам креста Христова. Проедутся так за ними дня два или три и возвратятся восвояси, а что уцелело от татар или какое имущество и скот убогими христианами в лесах были спрятаны, то все поедят и последнее разграбят, ничего бедным, окаянные, не оставят из слезных тех остатков.
А издавна ли те народы и те люди столь равнодушны и немилосердны к соплеменникам своим и родственникам? Воистину, не издавна, а недавно. Раньше были среди них мужи храбрые и заботливые о своем отечестве. Но отчего же ныне так стало, и отчего с ними такое случилось? Воистину, вот отчего: когда следовали вере христианской и в церковных догматах были тверды, и в делах житейских умеренность и воздержание сохраняли, тогда все, как один человек, наилучшими во всем были, и себя, и отечество свое обороняли. Когда же путь Господень оставили и веру церковную отринули, поскольку преизлишний покой возлюбили и ринулись по проторенному и широкому пути, то есть в пропасть ереси лютеранской и других различных сект (первыми пребогатейшие их вельможи на такое святотатство решились), вот тогда от этого с ними это и случилось. Сначала только некоторые вельможи их богатые, великой властью у них наделенные, к такому самовольству умом обратились, а глядя на них, не только слуги их, но и братия их меньшая свободную от природы волю свою самочинно, святотатственно и безрассудно к таковым слабостям направили. Ведь, как говорят мудрые: куда начальники волю свою направляют, туда и простонародья воля несется или устремляется.
И еще более горькое видел я, что от этих сладострастий случилось с ними, - многие из них, даже некоторые знатные мужи и князья, настолько боязливы и изнежены женами своими, что как узнают про варварское нашествие, так забьются в неприступные крепости, и, воистину, смеха достойно: облачившись в доспехи, сядут с кубками за стол и рассказывают побасенки пьяным бабам своим, а о том, чтобы из ворот крепостных выйти, и не думают, хотя бы возле самого города или у крепости битва басурман с христианами была. Все это, воистину, удивительное сам глазами своими видел, и не только в одном городе, но и в других некоторых.
В одном же городе привелось мне увидеть такое: сидели в нем пятеро знатных мужей с придворными своими, к тому же и два ротмистра с полками, и тут же под самыми стенами города горстка воинов вместе с простыми людьми бились упорно с проходящим мимо полком татарским, который уже с полоном из земли той возвращался. И наносили поражение неоднократно и в бегство обращали басурманы христиан, а из тех прежденазванных вельмож ни один из города не вышел на помощь им, но, говорят, сидели они и осушали большие полные сосуды. О пиршество постыдное! О сосуд, не вином, не медом сладким, но самой кровью христианской наполненный! И если бы волынский полк, стремительно гнавшийся за теми погаными, в конце битвы той не подоспел, то всех бы их до единого перебили. А когда увидели басурманы, что за ними гонится полк христианский, то посекли большую часть полона, а оставшихся в живых побросали и, все оставив, в бегство обратились. Также и в других городах, как немного выше говорил, глазами своими видел богатых и благородных облаченных в доспехи мужей, которые не только не отваживаются против врагов выйти или в погоню за ними пуститься, но, видно, и самого следа их боятся, ведь вельможи эти вооруженные не осмеливаются и шага ступить из крепости.
Вот такие ужасающие, когда слышишь об этом, а более того - смеха достойные перемены случаются с христианскими представителями от роскоши и от презлых различных ересей, так что прежде бывшие храбрыми и мужественными славными воинами стали они женоподобными и от страха трепещущими. А что касается тех волынцев, то не только в хрониках мужество их описано, но и новыми повестями засвидетельствовано, однако, как несколько выше и о других сказал: все это было, пока держались они веры православной и сохраняли умеренные нравы, к тому же имели над собой гетмана храброго и славного Константина, правоверными догматами просветленного и всяческим благочестием сияющего, тогда славными в делах ратных проявляли себя, отечество свое обороняя, и не единожды, не дважды, но многажды показали себя достойными похвалы. Но повесть эта, думается мне, затянулась, а потому оставим об этом и к прежней теме возвратимся.
Многое рассказал я уже о лифляндской войне и еще кое-что о битвах некоторых и о взятии городов вспомню вкратце, чтобы не затягивать историю и к концу ее приблизиться. И прежде всего вспомню про тех двух добрых мужей, исповедника царского и другого - постельничего, которые достойны называться друзьями его и советниками духовными, как сам Господь говорил: где двое или трое соберутся во имя мое, там и я буду среди них. И воистину, был Господь посреди них, то есть многая помощь Божия, пока были сердца их и души едины, и советники те мудрые и мужественные с искусными и мужественными стратилатами царя окружали, и храброе войско цело и весело было. Тогда, говорю, царь всюду прославляем был, и земля Русская доброю славою цвела, и города претвердые германские сокрушались, и пределы христианские расширялись, и на диком поле некогда Батыем безбожным разоренные города снова возрождались, и противники царя и враги креста Христова погибали, а другие - покорялись, некоторые же из них и к благочестию обращались, научившись от клириков и просветившись верою, за Христом последовали, и из лютых варваров, из кровоядных зверей в кротких овец превратились и к Христову стаду присоединились.
Потом же, года через четыре после взятия Дерпта, государство Лифляндское окончательно разрушилось, большая часть его королю польскому отдалась, в великое княжество Литовское влилась - новоизбранный магистр Кесь стольный город свой отдал и убежал, как от страха, за Двину-реку, выпросив себе у короля Курляндскую землю, а прочие города, как уже сказал, вместе с Кесью, все, что по эту сторону большой Двины-реки, оставил. А другие города, в том числе большой город Ревель, шведскому королю отдались, а некоторые - датскому. А в городе, называемом Вильян, а по-немецки - Феллин, старый магистр Фирстенберг остался и при нем пушки большие, те, что за дорогую цену из-за моря из Любека, большого города, от германцев своих достали они, а также и множество других пушек.
И на этот Феллин князь великий войско большое с нами послал. А я еще раньше, весной, месяца за два до этого пришел, посланный царем в Дерпт из-за того, что воинство его там упало духом, - ведь вынуждены были тогда, охраняя границы свои, двинуть искусных воевод и стратилатов против царя перекопского, а в лифляндские города вместо них пришлось посылать неискусных и непривычных к командованию полками, и оттого много раз терпели они поражения от немцев, не только от равных войск, но уже и малые силы большие в бегство обращали. Вот отчего привел меня царь в опочивальню свою и обратился ко мне со словами, милосердием наполненными и любовью, а к тому же и обещаниями многими: "Вынужден я, сказал он, из-за тех неудачливых воевод моих или сам идти против лифляндцев, или тебя, любимого моего, послать, чтобы воспрянуло духом воинство мое, помогай тебе Бог, а потому иди и послужи мне верно". Я же, не мешкая, выехал, поскольку послушен был, как верный слуга, повелению царя моего.
И тогда, за те два месяца, пока подошли другие стратиги, я ходил в поход два раза. В первый раз - под Белый Камень, что от Дерпта в восемнадцати милях, на очень богатые волости. И там нанес поражение полку немецкому, который под самым городом на страже стоял, и от пленных узнал, что магистр и другие ротмистры немецкие стояли с немалым войском милях в восьми оттуда за большими болотами. Тогда часть сил с полоном отправил я к Дерпту, а сам с отборным войском шел всю ночь и вышел к утру к тем большим болотам и целый день с легким войском переправлялся через них. И если бы они тогда ударили, то разбили бы нас, имей мы даже войско в три раза большее, а ведь со мной тогда войск немного было - тысяч пять. Но они из гордости стояли, ожидая нас для сражения, на широком поле, милях в двух от тех болот. И мы, как уже сказал, переправясь через те опасные места, дали часок отдохнуть коням и за час до захода солнца двинулись на них. Было уже около полуночи, когда подошли мы и вступили с ними в сражение (ночь была лунной, к тому же происходило все близ моря, а там ночи бывают светлее, чем где бы то ни было), и бились с нами на широком поле их передние полки. Продолжалась битва та около полутора часов, и не столько пользы было ночью от их огнестрельного оружия, сколько от нашей стрельбы из луков по вспышкам от их выстрелов. Когда же подошла помощь к нам от большого полка, тогда сразились с ними врукопашную и опрокинули их наши. А потом в бегство ударились германцы, и гнали их наши почти милю до одной реки, на которой был мост. А когда вбежали они на мост, то, ко всем несчастьям их, еще и мост под ними подломился, и так погибли они окончательно. Когда же возвращались мы из сечи, то уже солнце воссияло, и на том прежденазванном поле, где битва была, обнаружили пеших их кнехтов, в посевах и где придется спрятавшись лежавших, и тогда, не считая убитых, только живыми взяли мы семьдесят знатных воинов (ведь было их четыре полка конных и пять пеших). У нас же убито было из благородных мужей шестнадцать человек, не считая слуг.
А оттуда возвратились снова к Дерпту. И отдыхало войско около десяти дней, и там присоединилось к нам около двух тысяч войска, а то и больше, из тех, кто не по приказу, но по своей охоте пошел на войну. Тогда выступили мы к Феллину, где прежденазванный магистр находился. И, укрыв все войско, послали мы только один полк татарский, будто бы предместья поджечь. Магистр же, решив, что мало у нас людей, вышел на вылазку сам со всеми людьми, которые были в городе, и поразили мы его из засады так, что и сам он едва спасся. И воевали потом неделю целую и возвратились с большой добычей и богатствами. Короче говоря, было в то лето семь или восемь битв, больших и малых, и во всех, за Божьей помощью, победили. Но неприлично было бы мне самому все свои дела подробно описывать, потому о большей части умолчу, как и о татарских битвах, что в дни молодости моей были с казанцами и перекопцами, также и с другими народами, ибо убежден, что ни малейший из подвигов христианских воинов не будет забыт Богом, ведь не только подвиги за правоверие с похвальной ревностью для Бога совершаемые, и против чувственных врагов, и против мысленных, но и волосы на головах наших сочтены, как сам Господь сказал.
А когда пришли гетманы с другим большим войском к нам, к Дерпту (а с ними более тридцати тысяч войска конного и пеших - 10 000 стрельцов и казаков, и сорок пушек больших, а также и других пушек около пятидесяти, как тех, которыми пушечную стрельбу на стенах города подавляют, так и небольших - по полторы сажени в длину), то получили мы повеление от царя идти под Феллин. И мы, узнав, что магистр хочет переправить прежденазванные большие пушки и другие пушки и скарб свой в город Гапсаль, что на самом море стоит, тотчас послали 12 000 войска со стратилатами в обход Феллина, а сами с оставшимся войском пошли другим путем. А пушки все отправили Эмбахом-рекою вверх, а оттуда озером, и выгрузили их из галер на берег в двух милях от Феллина. А те стратилаты, что прежде были посланы нами к Феллину, проходили поблизости от города немецкого Эрмиса, приблизительно в миле. Филипп же, маршал ордена, муж храбрый и в военных делах искусный, располагая 500 человек рейтаров немецких, а также 500 или 400 человек пехоты, стремительно и дерзко двинулся на них, не зная, какое многочисленное войско идет, думая, что это лишь посланный мною отряд, ведь я не раз посылал отряды к тому городу и раньше, когда еще войско то большое с прежденазванными стратигами не пришло (а поверил он сведениям прибежавших под защиту городских стен и подробнее не разведал, что за войско двигается, поскольку немцы редко когда на дню трезвыми бывают). Наши же, хоть и знали о нем, но и подумать не могли, что он со столь малыми силами осмелится ударить на столь неравное своему войско. И вот около полудня, во время привала, ударили они на один из отрядов, смешались со стражею, а потом дошли и до коней наших, и таким образом битва завязалась. Другие же стратилаты, узнав об этом, с помощью хороших проводников, знакомых с этими местами, обошли их со своими полками наперерез через леса и ударили так, что едва несколько человек смогло убежать с поля битвы, а самого того храброго и славного в народе своем мужа, воистину, последнего защитника и надежду лифляндского народа Алексея Адашева слуга живым поймал, и с ним вместе были взяты живыми одиннадцать комтуров и сто двадцать шляхтичей немецких, не считая других. Мы же ничего об этом не знали, а когда пришли под город Феллин, то встретили там наших стратилатов не только невредимыми, но и пресветлую победу одержавших и славного начальника лифляндского, храброго мужа маршала Филиппа с одиннадцатью комтурами и с другими пленными, в руках имевших.
А когда повелели мы привести его и поставить перед собой и стали о некоторых вещах расспрашивать, как это обычно делается, тогда, с просветленным и радостным лицом (безо всякого страха, поскольку готов был пострадать за отечество) стал он дерзко отвечать нам. А был он муж, как мы убедились, лучше узнав его, не только мужественный и храбрый, но и оратор искусный и острым разумом и крепкой памятью обладавший. Многие ответы его нам память моя не сохранила, и потому умолчу о них, но один из них - плач его о Лифляндской земле, на память мне приходит, о нем и расскажу. Сидел он как-то с нами за обедом (хотя и оказался он в плену, однако мы с почестями его содержали, как и подобает светлого рода мужа), и среди прочих разговоров, как это обычно бывает в застолье, начал он нам вот что рассказывать:
"Сговорились все короли западные вместе с папой римским и с самим цесарем христианским и послали множество воинов крестоносных: одних опустошенным землям христианским помочь защититься от нашествия сарацинов, других же - в земли варваров для поселения и обучения их и насаждения там веры в Христа (как это и ныне делается королями испанским и португальским в Индии). Разделили тогда то прежденазванное войско между тремя гетманами, и пустилось одно из них по морю к полудню, а два - к полуночи. Те, что поплыли к полудню, достигли Родоса, опустошенного прежденазванными сарацинами из-за внутренних усобиц безумных греков, и, получив его совершенно разоренным, они его и прочие города и крепости отстроили и укрепили их на случай осады, и стали жить там и господствовать над остатками местных жителей. Из тех же, что к полуночи отправились, одни приплыли в землю пруссов и стали господствовать над живущими там, а другие - в эту землю. И застали они здесь народы жестоких и непокорных варваров, и заложили город с крепостью - Ригу, а потом - Ревель, и воевали много с живущими здесь прежденазванными варварами, и едва смогли их покорить, и немало лет принуждали их к принятию христианской веры.
Когда же сделали ту землю христианской, тогда посвятили себя служению Господу, на похвалу имени пречистому его Богоматери. И пока держались католической веры и жили умеренно и целеустремленно, тогда Господь наш помогал нам во всем и всегда защищал здесь живущих от врагов наших, как от русских князей, нападавших на землю эту, так и от литовских. О прочем умолчу, только об одном поведаю - очень жестокая битва была у нас с великим князем литовским Витовтом, так что за один день шесть магистров у нас сменилось и один за другим были они убиты. Настолько упорно тогда сражались, что только темная ночь развела ту битву. Также и в недавнем прошлом (думаю, что об этом вы и сами лучше знаете) князь великий Иоанн Московский, дед нынешнего, задумал эту землю покорить. И мы стойко оборонялись, с гетманом его Даниилом в нескольких битвах сошлись и в двух победили. Короче, тем или иным способом, но сумели поладить с теми прежденазванными могучими государями, поскольку Бог, как уже говорил, помогал праотцам нашим, и отчины свои тогда сохранили. Ныне же, когда отступили от веры церковной и возгордились, и отвергли законы и уставы святые, и приняли веру новоизобретенную, а вслед за этим к невоздержанности ринулись по широкому и пространному пути, вводящему в погибель, ныне явственно обличает Господь грехи наши и казнит нас за беззакония наши: предал нас в руки вам, врагам нашим. И то, что построили для нас прародители наши - крепости неприступные и города укрепленные, палаты и дворцы пресветлые, всем этим вы, не вложив труда и не понеся расходов многих, ныне владеете садами и виноградниками нашими, не посадив их, наслаждаетесь, а также и другими полезными в жизни богатствами домов наших.
Да что говорю о вас, думающих, что мечом себе все это добыли? Другие же и без меча наше богатство и имущество получили, просто так, ничего для этого не сделав, лишь обещая нам помощь и защиту. Хороша же их помощь, если стоим мы перед врагами связанными! О, о сколь печально мне и скорбно, когда вспоминаю, как на глазах наших все эти лютые хищники, за грехи наши, были допущены сюда и милое отечество разорили! А потому не думайте, что вы силою своей всего этого достигли - всем этим Бог нас наказывает, за преступления наши предал он нас в руки врагам нашим!"
Все это говорил он нам, обливаясь слезами, так что и у нас, глядя на него и слыша все это, слезы на глазах выступили. Потом же, утерев слезы, с радостным лицом возвестил он: "Но, однако, благодарю Бога и радуюсь, что связан ныне и муки принимаю за любимое отечество; если мне за него и умереть придется, воистину, дорога мне эта смерть будет и желанна!" И, сказав это, умолк. Мы же все дивились разуму этого мужа и красноречию и содержали его под стражей в почести. Потом послали его к царю нашему с прочими вельможами лифляндскими в Москву и в епистолии молили царя, да сохранит он ему жизнь. И если бы послушался он нас, мог бы всею землей Лифляндской с его помощью завладеть, поскольку почитали его все лифляндцы как отца. Но когда поставили его перед царем и начали расспрашивать сурово, то он ответил: "Неправдой, сказал он, и кровопийством отечество наше покоряешь, а не как следует царю христианскому". Он же, разгоревшись гневом, повелел тотчас казнить его, поскольку уже лютым и бесчеловечным становился.
А тогда под тем Феллином стояли, помнится, три недели, и даже больше, и, устроив шанцы, били по городу из пушек больших. А я в то время ходил на Кесь и дал три битвы, и в одной из них под городом Вольмаром нанес поражение новому маршалу ордена, на место прежнего избранному. А как были разбиты пришедшие под Кесь ротмистры, посланные на нас Иеронимом Ходкевичем, и как, стоя под Кесью, посылал я войска к Риге, и как Иероним, узнав о поражении своих, испугался и бежал от нас из земли Лифляндской аж за Двину-реку большую - обо всем этом умолчу и не стану по порядку описывать ради сокращения истории, но вернусь к рассказу о взятии Феллина. Уж разбили мы стены городские (но немцы все еще стойко сопротивлялись нам), и вот как-то ночью стреляли мы раскаленными ядрами, и одно ядро попало в самое яблоко церковное, которое венчало главную церковь их, а другие падали там и здесь, и тотчас загорелся город. Тогда осажденные и магистр стали просить о перемирии для переговоров, обещая город и крепость сдать, и потребовали свободного выхода, всем, кто находится в городе, со скарбом своим. Мы же на это не пошли и вот на чем сговорились: солдатам давали свободный выход и жителям городским, кто захочет, а его самого и скарб его не выпускали, обещая милость ему от царя. Так оно и вышло, дан ему был в пожизненное владение город в Московском государстве, и тот скарб, что был взят, возвратили ему потом. Так взяли мы город и крепость и огонь в городе погасили. И еще тогда взяли два или три города, в которых сидели наместники того магистра Фирстенберга. Когда же вошли в город и крепость Феллин, то увидели, что в нем еще три вышгорода стоят, из претвердых камней сооружены, и рвы у них глубокие - столь крепки, что и поверить трудно. Даже рвы те, очень глубокие, гладкими обтесанными камнями выложены. И захватили в нем восемнадцать больших пушек стенобитных, а кроме них, в городе и крепости больших и малых - двести пятьдесят, и запасов, и всякой добычи множество. А в самом верхнем вышгороде не только церкви, и палаты, и сама крепость, но и кухня, и конюшни толстыми оловянными пластинами были крыты. И всю ту кровлю тотчас князь повелел снять, и вместо нее кровлю из дерева сделать.
Что же после этого царь наш начинает? Когда уже с Божьей помощью оборонился благодаря храбрым своим воинам от окрестных врагов, тогда воздает им! Тогда платит презлым за предобрейшее, прелютым за превозлюбленнейшее, лукавством и коварством за простые и верные их службы. А как же он это начинает? Вот как: прежде всего отгоняет от себя тех двух прежденазванных мужей - Сильвестра, говорю, пресвитера, и уже упоминавшегося Алексея Адашева, безвинных, ни в чем перед ним не согрешивших, открыв оба уха свои презлым ласкателям (как уже неоднократно говорил, ни один прыщ смертный в царстве не может быть губительнее их), которые клеветали и за глаза наветы шептали ему в уши на тех святых, особенно же шурины его и другие вместе с ним нечестивые губители всего тамошнего царства. А для чего же они это делают? Воистину, вот для чего: чтобы не обличена была злость их и чтобы беспрепятственно им надо всеми нами властвовать, и судить неправедно, и взятки брать, и другие злости плодить скверные, богатства свои умножая. Что же они клевещут и о чем шепчут на ухо? Тогда у царя жена умерла, они же стали утверждать, что якобы чарами погубили ее те мужи (одним словом, в чем сами искусны и во что верят, в этом этих святых и добрых мужей обвинили). Царь же, придя в страшный гнев, тотчас им поверил. Услышав об этом, Сильвестр и Алексей начали просить, и епистолии посылая, и через митрополита русского, чтобы расспросили обо всем их самих. "Не отказываемся, - говорили они, - если будем признаны виновными, смерть принять, но пусть будет суд открытый перед тобою и перед всем сенатом твоим".
А злодеи эти что же еще замыслили? Епистолий к царю не допускают, епископу старому запрещают за них ходатайствовать и угрожают, а царю говорят: "Если, говорят, допустишь их пред свои очи, то околдуют тебя и детей твоих. К тому же любят их все твое воинство и народ больше, чем тебя самого, - побьют тебя и нас камнями. Если же этого не случится, то пленят тебя снова и покорят в неволю себе. Ведь эти худородные люди и никчемные колдуны тебя, государя, столь великого и славного, и мудрого боговенчанного царя держали прежде как в оковах, повелевая тебе в меру есть и пить, и с царицею жить, ни в чем не давая тебе своей воли, ни в малом, ни в большом - ни людей своих миловать, ни царством своим владеть. А если бы не они были возле тебя, государя столь мужественного, и храброго, и пресильного, и не держали бы они тебя как уздой, то уже чуть ли не всей вселенной обладал бы. А делали они все это своими чарами, как бы глаза тебе закрывая и не давая ни на что смотреть, поскольку хотели сами царствовать и над нами всеми властвовать. И если пред очи свои допустишь их, снова тебя околдуют и ослепят. Ныне же ты, после того как прогнал их, образумился, то есть стал своим умом жить и раскрыл себе глаза, уже свободно глядя на все свое царство как помазанник Божий, и никто другой, только ты сам управляешь им и владеешь".
И другими такими же многими и бесчисленными лживыми словами, следуя отцу своему дьяволу (а точнее, воистину, сам дьявол, чтобы погубить род христианский, языком их и устами говорил), подольщаются к нему ласкательными словами своими и так губят душу царя христианского, в добродетели живущего и в покаянии пребывающего, и так разрывают союз тот, Богом для любви духовной сплетенный (как и сам Господь говорил: где соберутся двое или трое во имя мое, тут я и посреди них), и от Бога отгоняют его они, проклятые, и больше скажу: теми лживыми словами губят царя христианского, в добре жившего много лет, покаянием украшенного и с Богом соединенного, в воздержании всяком и в чистоте пребывающего. О, злые и всякой презлости и лжи исполненные, своего отечества губители, точнее говоря, всего Святорусского царства! Какую же пользу принесет это вам? Скоро на деле испытаете это на себе и на детях своих и услышите от грядущих поколений вечное проклятие!
Царь же напился от окаянных со сладостной лестью смешанного, смертоносного яда и сам лукавством, а больше глупостью наполнился и принялся хвалить их совет - любовь и дружбу свою им дарит и клятвами их связывает, ополчаясь как на врагов своих на неповинных святых, а вместе с ними и на всех добрых, ему добра хотящих и душу за него полагающих. И учредил он и собрал уже вокруг себя пресильный и большой полк сатанинский*. С чего же он начинает и что перво-наперво делает? Собирает соборище, не только весь сенат свой мирской, но и духовных всех, то есть митрополита и епископов городов призывает, и к ним присоединяет прелукавых некоторых монахов: Мисаила, по прозванию Сукин, издавна известного по его злым делам, и Вассиана Бесного, справедливо так названного, в самом деле неистового, и других с ними им подобных, полных лицемерия и всякого бесстыдства дьявольского и дерзости. И сажает он их возле себя и с благодарностью слушает их, изрекающих ложь и клевещущих на тех святых, и обвиняющих праведных в беззаконии, с премногой гордыней и бранью. Что же на том соборище делают? Заочно написали и стали зачитывать обвинения на тех мужей, так что и митрополит тогда при всех сказал: "Следует, - сказал он, - привести их сюда и поставить перед нами, чтобы убедиться в справедливости обвинений на них, воистину, следует нам послушать, что они на все это ответят". И все добрые согласились с ним, то же самое стали говорить; губительнейшие же ласкатели вместе с царем возопили: "Нельзя, закричали они, - о епископ! Поскольку известные они злодеи и чародеи великие, околдуют царя и нас погубят, если придут". И так осудили их заочно. О смеха достойный, а точнее, беду принесший, приговор обманутого ласкателями царя!
_______________
* П о л к с а т а н и н с к и й - опричный корпус.
Заточен был по его повелению пресвитер Сильвестр, исповедник его, на острове в Студеном море в монастыре Соловецком, что лежит в земле Карельской, в краю диких лопарей. А Алексей без суда отогнан был от очей его в недавно взятый нами город Феллин, и там антипатом был он некоторое время. Когда же услышали презлые, что и там Бог помогает ему (поскольку немало городов лифляндских, еще не взятых, хотели сдаться ему, зная его доброту, - так что и в беде будучи, верно служил он своему царю), то стали они клевету за клеветою, шептание за шептанием, ложь за ложью говорить на того мужа, праведного и доброго.
И тогда повелел царь перевести его оттуда в Дерпт и держать под стражей. А два месяца спустя заболел он недугом огненным, исповедался и, приняв святые Христа, Бога нашего, тайны, к нему отошел. Клеветники же, когда о смерти, его услышали, возопили царю: "Это твой изменник сам принял яд смертоносный и умер".
А тот пресвитер Сильвестр еще до того, как изгнан был, видел, что уже не так, как Бог велит, начинает он всякие поступки совершать, и обличал его и наставлял много, чтобы в страхе Божьем пребывал и в воздержании жил, и иными многими божественными словами поучал и обличал его часто; он же совсем не внимал ему, а к ласкателям ум свой и уши приклонил. Поняв из всего этого, что царь уже отвратил от него лицо свое, пресвитер отошел было в монастырь, в ста милях от Москвы лежащий, и там в монашестве достойную и чистую жизнь вел. Клеветники же, узнав, что он там в чести у монахов, и оттого завистью распалившись (или завидуя славе мужа этого, или боясь, как бы не прослышал царь об этом и снова не возвратил его к себе, а тогда вскроются их неправды и несправедливость суда, и непомерные, издавна полюбившиеся им и привычные взятки, и вновь начатое пьянство и нечистоты будут пресечены тем святым), схватили его оттуда и, как уже сказал, заслали на Соловки, так, чтобы и слуха о нем не было, похваляясь при этом, что будто бы собор осудил его, мужа достойного и готового отвечать на клевету.
Где это слыхано под солнцем, чтобы суд был без очного разбирательства? Тот соборный суд царя нашего христианского таков! Таков приговор знаменитый, вынесенный вселукавым сонмищем ласкателей, на вечный срам и унижение русскому народу перед грядущими поколениями - поскольку в нашей земле уродились такие лукавые, презлые ехиднины отродья, что у матери своей чрево прогрызли - у земли Святорусской, которая породила их и воспитала, воистину, на свою беду и разорение!
Что же за плод от преславных ласкателей, а лучше сказать - от презлых губителей, произрастает, и как дела меняются, и что царь от них приобретает и получает? Перво-наперво совершают они с дьяволом первый шаг к злости - от узкого и воздержанного пути Христа царя отлучают, а по всем известному и широкому пути свободное хождение разрешают. А как же они это начинают и как разоряют прежнюю воздержанность царской жизни, про которую они говорили, что был он тогда в неволе? Часто пиры начинают устраивать со многим пьянством, а от этого всякие грехи случаются. И что еще к этому добавляют? Чаши огромные, воистину, дьяволу посвященные. А чаши те такие: наполняют их сильно хмельным питьем и предлагают первым царю выпить, а потом всем пирующим с ним, и если этими чашами в усмерть, или, лучше сказать, до неистовства не упьются, то они другие и третьи чаши добавляют, а не желающих их пить и такие беззакония творить заставляют с большой настойчивостью и царю доносят: "Вот, - говорят, - этот и этот, - и имя называют, - не хочет на твоем пиру весел быть, видно, тебя и нас осуждает, и насмехается над нами как над пьяницами, лицемерно праведность свою выставляя. И, значит, они - твои недоброхоты, раз тебе не следуют и тебя не слушают, видать, еще Сильвестров или Алексеев дух, то есть обычай, не вышел из них!" И иными, кроме этих, многими словами бесовскими множество мужей трезвых и воздержанных, добродетельных в жизни и нравах, поносят и срамят, выливая на них чаши те проклятые, которые не захотели они выпить, а часто и не могли, и к тому же смертью и различными муками им угрожают, а немного позже многих из-за этого и погубили. О, воистину, новое идолослужение - посвящение и жертвоприношение не болвану Аполлонову и прочим, но самому сатане и бесам его. А в жертву приносили не волов и козлов, насильно влекомых на заклание, но сами души свои и телеса по свободной воле своей, делали же они это из сребролюбия, ослепленные славой мира сего! Вот так, первым делом, достойную и воздержанную жизнь царя разоряют, презлые и окаянные!
Вот что, о царь, получил ты от шепчущих тебе в уши любимых твоих ласкателей: вместо святого поста твоего и воздержания прежнего пьянство губительное с посвященными дьяволу чашами, вместо целомудренной жизни твоей грехи, всякой скверны полные, вместо строгой справедливости суда твоего царского к лютости и бесчеловечию подтолкнули они тебя, вместо же молитв тихих и кротких, которыми с Богом своим беседовал, лености и долгому сну научили тебя, и зевоте после сна, и главоболию с похмелья, и другим злостям, непомерным и неисповедимым. А что восхваляют они тебя, и возносят, и называют тебя царем великим, непобедимым и храбрым - воистину, и был таким, когда в страхе Божьем жил. Теперь же, когда раздулся от лести их и обманут, что получил? Вместо мужества твоего и храбрости, царь великий христианский хоронякой стал и беглецом от врага, от басурманского волка, который прежде, убегая от нас, и в диком поле места себе не находил. А по советам любимых твоих ласкателей и по молитвам чудовского Левкия и прочих вселукавых монахов что доброго, и полезного, и похвального, и Богу угодного приобрел? Разве что разорение земли твоей, как от тебя самого с кромешниками твоими, так и от прежденазванного пса басурманского, и к тому же злую славу у ближайших соседей, и проклятие и упреки слезные от всего народа. И что еще самое горькое и постыдное, о чем и услышать-то было тяжко, - сама отчина твоя, величайший и густонаселенный город Москва, во всем мире прославленный, сожжен и уничтожен был внезапно с бесчисленным народом христианским. О, беда претягчайшая и известие прискорбное! Разве не время было образумиться и покаяться перед Богом, как Манассия, и в согласии с природой человека направить свободную волю свою к своему сотворителю, искупившему нас наидражайшей кровью своей, вместо того, чтобы это самовластие свое вопреки своей природе покорять супостату человеческому и внимать верным слугам его - презлым ласкателям?
Неужели не видишь, о царь, к чему привели тебя человекоугодники? И каким сделали тебя любимые твои маньяки? И как свергли вниз и поразили проказой прежде святую и вечную, покаянием украшенную совесть души твоей? А если нам не веришь, понапрасну называя нас лживыми изменниками, да прочтет величество твое в "Слове об Ироде", златовещательными устами изреченном. "Ирод, - говорил он, - мучитель граждан и воинов, разбойник, друзей своих губитель". Твое же величество от преизлишней злости не только друзей губителем стал, но и всей Святорусской земли с кромешниками твоими разорителем, домов грабителем и убийцей сыновей. От этого Боже сохрани тебя и не допусти этому случиться, Господи царь веков! Ведь уже и так все как на острие сабли висит, поскольку если и не сыновей, то уже соплеменников и близких родственников погубил, продолжая начатое кровопийцами, отцом и матерью твоей и дедом. Как отец твой и мать, всем известно скольких погубили, так же и дед твой с гречанкой, бабкой твоей, сына предоброго Иоанна от брака с тверской княжной святой Марией рожденного, наимужественного и преславного в богатырских делах, а также рожденного им внука своего, царя Димитрия, с матерью его святой Еленою, одного смертоносным ядом, а другого многолетним заключением в темнице, а потом удушением погубил, отрекшись и забыв о родственной любви. И не удовлетворился этим! Еще и брата своего единоутробного, Андрея Углицкого, мужа весьма разумного и мудрого, в тяжких веригах в темнице за малые дни уморил и двух сыновей его погубил, от груди материнской оторвав. О, как печально слышать и тяжко говорить об этом! О том, как человеческая злость в такую презлость произрастает, особенно когда это случается с христианскими властителями, - одним словом, уморил их он беспощадно многолетним заключением в темнице. Князю же Симеону, по прозванию Ряполовский, мужу весьма могущественному и разумному, происходящему из рода великого Владимира, голову отрубил. А других братьев своих, ближайших своих родственников, одних разогнал по чужим землям, как Михаила Верейского и Василия Ярославича, а других, еще отроков по годам, заключением в темнице уморил - о увы! и слышать тяжко об этой беде: по скверному и проклятому завещанию поручил он сыну своему Василию тех неповинных отроков погубить. То же сделали и со многими другими, но об этом слишком много можно было бы написать, а потому здесь умолчу.
О царь, прежде столь любимый нами! Не хотел я и о малой части презлости твоей рассказывать, но преодолен был и вынужден любовью к Христу моему, и долгом любви к братьям нашим - мученикам, тобою перебитым неповинно. От тебя самого не только слышал слова твои, но и видел, как на деле исполнялось, - вот что, как бы похваляясь, говорил ты: "Я, говорил, гробы убитых отцом и дедом моими покрываю драгоценными аксамитами и украшаю раки праведных, без вины погубленных". А тобою и по твоему повелению кромешниками твоими бесчисленных убитых мучеников кто будет гробы украшать и раки их позолотой покрывать? О воистину, смеха было бы достойно, с горьким плачем смешанного, и непотребно было бы, если бы сыновья твои стали это делать, пожелав, от чего Боже сохрани, по твоему пути следовать. Никто - ни Бог, ни те, кто были погублены человекоубийцами в древности, как при жизни не желали от тех, кто без вины их убивал, так и от сыновей их, если они по свободной воле своей следуют отцам по пути зла, не желают после смерти своей не только чтобы гробы и раки их украшались и позолотой покрывались, но и чтобы самих их хвалили и возвеличивали: но праведные от праведных, мученики от кротких и по закону Божьему живущих восхваляемы и почитаемы должны быть.
А на этом и конец положим, поскольку и это все вкратце для того решил написать, чтобы не было предано забвению, ведь для того славные и выдающиеся свершения великих мужей мудрыми людьми и описываются в историях, чтобы подражали им грядущие поколения. А презлых и лукавых пагубные и скверные дела для того описаны, чтобы оберегали и сохраняли себя от них люди как от смертоносных ядов или от морового поветрия, не только телесного, но и душевного. Для этого и мы вкратце описали кое-что, как и прежде не раз говорил, все прочее возлагаю на Божий суд нелицеприятный...
(Сочинения князя Курбского,
т. 1. - Русская историческая
библиотека, т. XXXI, Спб., 1914,
с. 161 - 276. Текст подготовил
С. А. Елисеев).