Память крови

Глава II «Контринициация» и привилегии отдельных родов

Тёмные силы, рядясь в бесчисленные обличья, всегда пытались извратить традиционные духовные ценности.

Взывая к духовным потребностям человека, по природе своей неуничтожимым, эти силы в целом представляют духовную реализацию в терминах героического титанизма и высокомерного люциферианства, каковая предполагает подход крайне мужественный, но в основе своей эгоистично доминирующий над духовностью и прославляющий языческие религиозные формы, нордические саги и доисторические мифы.

Упомянутые силы не утверждают универсальную и неизменную суть древних учений как вечную духовную ценность, но сопоставляяют их с традиционными христианскими устоями и, низвергая последние, помещают себя над понятиями добра и зла и по ту их сторону. Кроме того, следует сказать, что подобные «титанические» воззрения являются очень точным знаком времён.

Относительно «практической» стороны «контринициации» важно отметить, что для возможности действия в мире и для придания своим методам «оперативности», ей предварительно пришлось создать благоприятную почву.

Главным образом она представлена ситуацией двусмысленности и хаотичности на любом уровне: релятивизацией традиционных ценностей, стремящейся спровоцировать всеобщую ограниченность чувства различения, неуверенность и столь распространённое ныне уныние. Характерным «девизом» «контринициации», в случае необходимости отыскания оного, мог бы быть следующий: «В хаосе произрастаю».

Нужно добавить, что в наше время «контринициацию» предпочитают считать «ложной проблемой», но не следует забывать, что «мастерский ход» тёмных сил в том и состоит, чтобы заставить поверить, будто их не существует.

То, что о «контринициации» говорил Генон, имеет фундаментальное значение: предваряющие её знамения в основном являют собой всё нацеленное на подражание традиционной идее; «контринициация» не может вести существа к «сверхчеловеческим» состояниям, как это происходит в случае с Посвящением, но неизбежно направляет к «подчеловеческому», той единственной, впрочем, сфере, где она действительно способна властвовать.[47]

Возможно, не лишним будет вспомнить написанное Луи-Клодом де Сен-Мартеном: «Довольствующиеся состоянием падения души и не ведающие пути в высшую сферу, коей мы принадлежим по первородному праву, признаю́т власть астрального разума и вступают с ним в сношения. В том и состоит великое помрачение занимающихся магией, теургией, некромантией и искусственным магнетизмом.

Не всё в данных практиках ошибка или ложь, но следует их избегать, ибо происходящее явлено в некой области, где добро и зло перемешаны и затуманены».[48]

В этой небольшой работе мы попытаемся дать представление, хотя бы неполное, о некоторых методах и инструментарии, каковые использовались и продолжают использоваться «контринициацией». Наша цель состоит в том, чтобы всего лишь указать направление поиска применительно к нынешним временам.

Полагаем, нужно сказать, что сведения, кои находились в нашем распоряжении и привели к формулировке данной концепции, почерпнуты из достоверных источников и, по большей части, опыта и прямых доказательств, а не из «третьих рук».

Мы продемонстрируем, что основные центры, из каковых исходят и в каковых возрождаются «контринициатические» силы, находятся среди некоторых вполне определённых родов.

Они обладают особой кровью, полученной в наследство согласно древнему «договору» с падшими ангелами, воссоздают или намеренно пробуждают тайные общества, школы, секты при посредничестве отдельных специально подготовленных личностей, коих можно считать «одержимыми»[49] особого типа и наделёнными необходимыми способностями, разумеется, неизменно психического порядка, каковые позволяют им на более или менее продолжительное, но всегда ограниченное, время вызывать феномены, являющиеся «катализатором», вокруг которого формируются эти группы.[50]

История данных сект позволяет понять, почему почти всегда в момент ухода оных «посредников» вышеупомянутые феномены внезапно или через достаточно короткий промежуток времени исчезают, а организации, созданные такими личностями, вырождаются и становятся, посредством предопределённой операции по «извлечению остатков», воплощением чистого сатанизма.

Значительное число родов, о которых здесь будет идти речь, нашли опору и благоприятную почву в том плавильном котле, каковым являлся имперский Рим, где в условиях всеобъемлющей развращённости обосновались восточные культы.

Патрицианские языческие роды проявляли ярое желание выжить и стремились удержать собственную бесспорную власть и привилегии своей жреческой касты даже после появления христианства, которое воистину предоставило каждому человеку возможность совершенствоваться. То же самое желание в неизменном виде проявляется в середине XX века в письме итальянского аристократа Леоне Каэтани, герцога Сермонето и князя Теано,[51] подписанном псевдонимом Оттавиано. Приведём продолжительный отрывок из него: «…Инициация, гнозис, алхимическая тайна являются тем же змием, с каковым всегда сражалось христианство после того, как над посвящённым жречеством одержал верх философствующий сброд, триумф коего Юлиан Отступник видел в образе приливной волны невежества, затопляющей знание; и если впоследствии в католическую литургию проникли элементы инициатического происхождения (причастие, месса, елей), то эта реформа произошла вследствие разнообразных усилий в ходе борьбы за влияние в церквях со стороны обособленных посвящённых, так как никто из основавших христианство великих мистиков не был инициатом в подлинном смысле сего латинского слова. Сам Иисус Христос, если лишить его божественной личности и оценить в соответствии с христианским преданием, не является посвящённым, и именно поэтому его ученики и апостолы выступали против гностиков и измышляли самую бесстыдную клевету на них; но путаница, которую привносят современные писатели, употребляя такие слова как христианские гностики, гностические церкви и прочие подобные выражения, увеличивает неясность касательно истинной природы гностицизма, каковой был инициатическим и следовал, как ныне говорится, концепции магической реализации. Гностики никогда не являлись христианами, как и республиканцы никогда не смогут признать себя монархистами, а позиция христианина настолько плебейская и вульгарная, что даже синагога, претендовавшая на обладание знанием, отвергла её, но мистический сброд победил, и вся история папского христианства до Пия X служит доказательством того, что оно пребывало в неведении относительно собственных истоков. Ревнители религии, считающие сегодняшний цивилизованный мир замечательным, говорят, что всё благо происходит от идей и деятельности христианства, и это – грубейшая ошибка, ведь западное общество за два столетия до Понтия Пилата следовало морали, подобной христианской, когда Христос ещё не родился в пещере под астрологическими знаками Вола и Осла. Однако, идея морали, грандиозное произведение греческих и новоалександрийских философов, всегда встречала такое значительное сопротивление в учреждённом церковью христианстве, что современная цивилизация суть падчерица христианства, кое никогда не принимало её и, имея такую возможность, обратило бы в пепел.[52]

Теперь же я должен сказать, что говорю о гнозисе и инициации в латинском смысле, и меня почти не печалит отсутствие возможности поведать об этом тем несчастным, которые не знают сего, ибо я язычник и почитатель язычества, разделяющий мир на чернь и мудрецов; а последние пользуются сей малостью для защиты от первых, каковых предки мои изображали в облике пса, сидящего на цепи в вестибюле domus familie[53] с надписью «cave canem»,[54] – пса, ибо лает, кусает и терзает. Будучи, вероятно, единственным меж вами, кто не числится в Братстве,[55] я могу позволить себе свободно изъясняться и выражать собственное мнение, держать свои мысли при себе, либо выставлять их напоказ. И я скажу о неотёсанности современных людей, извращающих[56] оккультную философию посредством христианизации и демократизации оной науки и желающих сделать общим – сие и есть примитивный христианский коммунизм[57] – всё то, что известно другим, обосновывая это глупой сентенцией, гласящей: мудрость – достояние каждого; напротив, я полагаю, что интересующая меня мудрость является достоянием немногих, кои посредством неё могут управлять низшими, посему король-маг – это не чародей, который добровольно становится лакеем любопытных и праздных…»[58]

В данном свидетельстве мы обнаруживаем все, так сказать, «путеводные нити» к языческой ненависти к христианству. Найти более внятный пример какой-либо «контринициатической» деятельности было бы затруднительно; следует хорошо помнить слова апостола Иоанна: «Qui solvit Christum, hie anticristus est».[59]

Негодование и страх перед упадком и «вульгаризацией» тайн, столь бурно выраженные князем Каэтани, по нашему мнению, являют собой лишь ложную проблему.

На самом же деле Христос собственной жертвой дал каждому человеку возможность полностью реализовать себя; очевидно, нельзя достигнуть этой цели без подлинной и суровой внутренней дисциплины, истинных жертв, то есть без благочестивых помыслов и достойных деяний, а прежде всего – при отсутствии вспоможения Духа Святого, ибо без вмешательства божественного провидения человек не возвышается, но падает, сражённый демонами.

Роды, которые отвергли христианскую весть и за деятельностью которых стоят силы люциферианского происхождения, попросту опасались того, что в их понимании было достойной презрения популяризацией, ведь они хотели сохранить собственное верховенство и привилегии, каковые до тех пор крепко держали в своих руках: привилегии, на кои у этих родов, по правде говоря, учитывая их происхождение, никогда не было права.

Не стоит забывать, что «до появления Христа падшему человеку не была дана власть преодолеть земную сферу и возвыситься в совершенном восстановленном состоянии до божественного небесного эфира. Кроме того, поклонение королей-магов младенцу Иисусу подразумевает, среди прочего, то, что они признали Спасителя и подчинили свои естественные и сверхъестественные способности верховной власти Избавителя; так сходит на нет влияние жреческой магии, дабы во благо всех людей произошло человеческое искупление».

Тема привилегий некоторых родов и их происхождения поднималась и в академической среде – в частности, во время работы конгресса «Семьи и родственные узы на средневековом Западе», проходившего в 1977 году в Риме, где Хайнцельманн, исходя из фактического положения вещей, отмечал, что «уже в римской традиции главенствующие семьи притязали одновременно на важнейшие государственные должности и на приписываемые сим должностям добродетели. А потому эти фамилии обладали авторитетом. Установлено, что в IV веке все знатные семьи занимают влиятельные официальные посты, например, при консульстве, а все великие консулы вместе с тем являются и sacerdotes[60] одного, двух, трёх и даже девяти культов…»[61]

Одна из «сильных сторон» аристократии в любые времена заключалась в том, что она всегда внушала своего рода благоговейный страх: народ как бы чувствовал, что в её крови было нечто странное, придававшее ей почти харизматический характер.

По этому поводу в ходе своего выступления на том же римском конгрессе Андре Воше сказал, что «в действительности в Средние Века авторитет аристократии основывался не только на политической власти или богатстве, каковым она владела, во внимание принималось также и магическое качество, связанное с высоким происхождением. Общий менталитет воспринимал аристократию как совокупность материальных и нравственных дарований, которые и составляли своего рода харизму».[62] Затем он добавил про «подлинность утверждения о том, что в последние столетия Средних Веков различные княжеские и королевские роды Запада насчитывали в своих рядах определённое количество святых, словно бы святость и составляла наследственную харизму, передававшуюся преимущественно в лоне привилегированных семей».[63]

Далее Воше акцентировал внимание на прогрессировавшей христианизации части аристократии и, что более точно, на распространении закона о наследовании на святость, то есть на обращение к традиционной и ортодоксальной точке зрения. В таком случае, не представляется ли нам история борьбой двух противоположных родов, один из которых связан со своеобразием собственной крови, тогда как другой – больше с духом, нежели с кровью; первый является потомком падших ангелов, второй же – духовного происхождения, идущий от ангелов, коим Бог наказал охранять священный Грааль?

Действительно, «когда феодальный принцип первородства был заменён «выборным» принципом, – как писал Жан Вассель,[64] – гербы приобрели более «фамильный» характер, что стало причиной замутнения изначальной чистоты геральдики. Вместе с тем, при наследовании ряда феодальных функций, особый акцент делался на передаче оных из поколения в поколение наряду с землями, на кои распространялась юрисдикция рода. Однако и некоторые рыцарские функции также фактически переходили, на законных основаниях, от отца к сыну; определённые семьи именно своими качествами оправдывали многовековую передачу рыцарского или небесного влияния. От них могли происходить отдельные благодатные «роды», чьё противостояние с другими, пагубными, родами могло бы объяснить кое-какие недоразумения в политике и суть некоторых средневековых и более поздних конфликтов».[65]

Исследователь многозначительно добавлял в примечании: «Равным образом и определённые современные «роды» промышленников и финансистов, по-видимому, служат «средством» влияния иного порядка»,[66] и тема эта неисчерпаема…

Но постараемся рассмотреть поближе качество, определяемое как «благородство». Вюльсон де ла Коломбье[67] различал благородство божественное, светское и нравственное. Первое относится к истоку души, происхождение коей небесное и каковая зависит от могущества Бога; второе, связанное с кровью и генеалогией предков, зависит от превратностей нашего рождения; наконец, третье, касающееся добродетели, которой должен обладать каждый человек, зависит от свободы нашего духа. По Вюльсону именно нравственное благородство следует ценить выше, ибо его можно заслужить лишь добрыми делами и великодушными поступками – ведь добродетель всегда облагораживает того, кто ею обладает. Он настаивал на том, что нет пользы грешнику в происхождении от именитых родителей, как и слепому тщетно иметь зрячих предков, а человеку – пращуров из расы исполинов. Хороший пример, свидетельствующий о существовании в эпоху Вюльсона семей, кичившихся своим происхождением от библейских гигантов!

Надо сказать, что для духовной реализации «качество» предков может быть великим дополнительным шансом, а в некоторых случаях – предопределением; но оно способно возлагать обязательства и скреплять могучими узами. «Память крови» связывает её с землёй, и если представитель некоего рода пожелает ступить на путь духовной реализации, сия связь может стать препятствием.

Но ежели данный путь представляет собой фамильную традицию, то член рода, сохранивший память крови, сможет с большей лёгкостью пройти его, не повторяя возможных ошибок своих предков и пребывая в гармонии с собственным родом.

Возьмём в качестве примера Христофора Таубеншлага, главного героя романа Густава Майринка Белый доминиканец, и прочитаем, что в предисловии к нему написал Жерар Гейм:[68]«Важно подчеркнуть эту концепцию наследственного характера адептата: основатель рода был адептом высшей степени, который вновь воплотится лишь в последнем потомке, а все промежуточные отпрыски суть второстепенные посвящённые.[69] С окончательной инициацией последнего в роду самое высокое посвящение обретают и промежуточные члены семьи, находящиеся между основателем и последним потомком – в нашем случае Христофором Таубеншлагом… [Но в его ситуации] акцент сделан на кровь потомков, являющихся отпрысками родов, инициированных по праву рождения.

Эта концепция предполагает, что определённые роды вследствие своего происхождения обладают правом пройти самое высокое посвящение – конечно, сие посвящение может быть достигнуто людьми, не принадлежащими к этим семьям, но предназначенными быть избранными – концепция стародавняя, лежащая в основе притязания на наследство в Древнем Египте и странах долины Евфрата.[70]

Судя по имеющейся у нас в настоящее время информации, такие семьи, по-видимому, прибыли в Китай в незапамятные времена и основали там китайскую цивилизацию.

Именно их назвали «потомками богов», которые пребывают абсолютно вне «кор-ва» (так тибетцы называют «колесо существований»)».[71]

Затем Гейм уточняет, что «Христофор вспоминает фамильную историю своего рода… и констатирует, что чем дальше он проникает в жизнь предков, тем сильнее прошлое давит на него… Есть отрывки, показывающие нам как прошлое, которое может быть таким чудесным и привлекательным, способно нас задушить, если мы сольёмся с ним. Но, находясь на Пути, нужно пройти сквозь прошлое, чтобы вновь взойти к началу времён. Этого закона нельзя избежать. Роман завершается появлением далёкого предка… Такова мистерия, происходящая лишь в очень старых семьях: визит основателя рода к потомкам происходит в крайне редких случаях. Но когда семья, используя даосское выражение, «особой крови», это посещение всегда имеет целью подвергнуть потомка испытанию, дабы убедиться в том, желает он или нет следовать эзотерической традиции своей семьи».[72]

Юлиус Эвола, со своей стороны, рассуждая о Христофоре Таубеншлаге и его исключительном роде, соотносил их с представлениями о «том, кто не умер окончательно, но, создав потенциальный зародыш бессмертия, переходит из тела в тело в ряду поколений, то есть продолжает жить в каждом из индивидуумов данного рода, в соответствии с определённым циклом вплоть до его завершения» (и вспоминал в связи с этим буддистское предание о Коланколе,[73] воистину «проходящем из поколения в поколение»). Далее Эвола указывал на недопустимость смешения подобных воззрений с идеей реинкарнации, ибо речь здесь идёт не о «бессмертной душе», каковая переходит из одного тела в другое ради накопления «опыта» и получения «заслуг», но о своеобразном духовном расизме(!): не отдельный человек, но существо определённого рода, определённой крови, в которой пробудился принцип света (принцип, именовавшийся в индоарийских доктринах «выходящим за пределы сансары»), от раза к разу возрождается на основании собственной крови, пока не завершится отмеренный ему срок.[74]

В предисловии к другому роману Майринка, Ангел западного окна, Эвола придерживался той же концепции, утверждая следующее: «Всякое человеческое существо, в коем истинное «Я» не находит своего выражения и чьё существование начинается рождением и заканчивается смертью, вероятно представляет собой манифестацию некой сущности – бога или демона – первичной и вышестоящей относительно его земной ограниченной жизни. В определённый момент некоторые «предки» осознаю́т, что в них формируется «причина» или, выражаясь иначе, проникает трансцендентное, потустороннее времени и векам влияние, формирующее необходимые условия для последовательности судьбы и деяний, нацеленных на духовную реализацию сквозь несколько поколений. В этом случае кровь играет роль надлежащей опоры, и в одном роду могут появляться индивидуумы, которые в действительности являются одним и тем же возвращающимся существом – словно волны, кои друг за другом штурмуют препятствие – до тех пор, пока цикл не прекращается ввиду появления существа «воскресшего в мире сём, как в ином» и «Живого» в инициатическом смысле этого слова. Небесполезно, быть может, отметить здесь, что различные аспекты культов благородных семейств (gentes),[75] распространённых в традиционном мире, как западном, так и восточном – включая Элладу и Рим – не чужды данной концепции, каковая составляет неотъемлемую часть эзотерического учения…»[76]

И совершенно очевидно, что мировоззрение Юлиуса Эволы, восхвалявшего paganitas,[77] коим он глубоко проникся, было не способно считаться с возможностью иной интерпретации, да он и не желал этого. В самом деле, можно отметить, что данное видение мира, пусть даже выраженное вполне корректно, не делает никакого различия между родами, придерживающимися традиции и отошедшими от неё, и склоняется к тому, чтобы «сваливать всё в одну кучу».

Напротив, мы находим примеры традиционных родов в некоторых средневековых рыцарских объединениях и в том числе в предании о святом Граале.

Через обряд рыцарского посвящения, каковой являлся неким божественным договором, качество рода трансформировалось, преображалось: рыцарь наделялся способностью сублимировать кровь и обращать её в эфир, проявляя, таким образом, самые возвышенные и духовные свойства своего рода.

С другой стороны, специфика крови рода, подпитываемая предоставляемыми рыцарю традиционными средствами (самопожертвование, культ правдивости, верности, доблести, чести),[78] позволяла устремиться к подлинной реализации.

Рыцарь, вставший на путь героического очищения и готовый пролить собственную кровь, оказывался способен устранить содержавшуюся в ней и присущую каждому человеку закваску первородного греха: то, что Эккартсгаузен, о чём мы поведаем далее, называл «gluten».[79] Воистину, «без пролития крови нет отпущения грехов».[80]

Несомненно, в таком случае следует придерживаться традиционного мировоззрения, кое не является произвольным, либо чьим-либо персональным измышлением, иначе говоря, нужно прийти к тому, чтобы оно стало кровью от крови – вот что такое живая вера.

Сие предоставляет нам шанс понять необычайную интуицию Жана Фраппье касательно некоторых аспектов рыцарских традиций и преданий о Граале, связанных с духовной генеалогией, коя относит свои истоки к библейским временам, с генеалогией свободной, по крайней мере, на своём начальном этапе, от уз с теми или иными представителями установленной власти. Фраппье утверждает, что на самом деле романы о Граале «повествуют о мессианском рыцарстве, уходящем корнями в библейские времена, чьи добродетели были явлены в страстях Господних, рыцарстве, избранном провидением и достойном приобщения, почти без посредничества, тайн веры и доступа к божественному знанию».[81]

Говоря об идее рода и благородства крови, выраженной в романах о Граале, он делает уточнение, что мысль эта «проявляется двумя способами. В первую очередь, при помощи мотива непреодолимого призвания, который с самого начала романа блистательно ведёт героя Кретьена к рыцарской славе… С другой стороны, сама авантюра Грааля неразрывно сплетена с историей рода… Причём настолько крепко, что мистерия Грааля завершается отождествлением с семейной тайной.[82] Кретьен ничего больше не рассказывает, не вычерчивает цельное генеалогическое древо и не привязывает род своего героя к высокой священной древности, но указывает, или намекает, что Грааль и обладание им – это своеобразный удел, оставленная за расой или династией привилегия».[83]

Рассмотрев один из центральных мотивов, попечительство над Граалем, и отметив крайне аристократический дух сцены, в которой «Грааль и серебряный поднос вносят «барышни», знатные девушки, а копьё и подсвечники – «пажи», то есть юные дворяне»,[84] Фраппье обращается к роману Вольфрама фон Эшенбаха: «В нём нет никакого конфликта между рыцарством и религией… но слабо выражена идея рыцарства, состоящего на службе у религии, именно подлинной рыцарской религии, и кажется, в конце концов, будто Вольфрам грезит о некоей теократической элите рыцарства, получающей прямые послания с неба. Определённые черты, каковые у Кретьена характеризовали личность героя Грааля или только подступались к этому, здесь вновь упомянуты и даже акцентированы. Вольфрам придаёт большое значение роду, выстраивая генеалогию Парцифаля и королей Грааля и уделяя существенное внимание жизнеописанию Гамурета, отца Парцифаля; тем не менее, он, как и Кретьен, не возводит происхождение именитого рода к временам библейским или эпохе страстей Господних. На передний план выходит мысль о предначертании, неявная во французском романе: рыцари Грааля – это привилегированные обладатели божественной благодати, избранные, и надписи, появляющиеся на таинственном камне, поочерёдно указывают на них. В феодальной и рыцарской интерпретации религии Вольфрам заходит довольно далеко: по его мнению, вассальный договор связывает Бога и избранного рыцаря, причём данный договор должен соблюдаться как сеньором, так и вассалом».[85]

Добавим, что, в случае процветания и развития манифестированной в изначальном рыцарстве свободной силы, вдохновлённой к тому же монастырскими структурами, возможна последняя попытка реставрации традиционных ценностей на Западе, попытка, опирающаяся на подлинную духовную власть, монашеское христианство,[86] и настоящую светскую власть, рыцарство.[87]