Память – это ты

3. Пуля в Неруду

С каждым днем я ходил все больше и все увереннее. А Хлоя все больше и все увереннее читала. В первый раз я вышел из пещеры в конце февраля 1938 года. Больше двух месяцев прошло с тех пор, как я, полумертвый, вполз в эту расселину. Было ясное утро, на небе ни облачка, и я подставил бледное лицо солнцу. Помню, Хлоя отвела меня к огромному валуну. Камень нагрелся на солнце, я разделся до пояса и вытянулся на нем, раскинув руки, чтобы полнее насладиться теплом и светом. Я совершенно забыл о маленьких радостях жизни. Оказывается, все, что мне было нужно, – это такой вот камень и февральское солнце.

Хлоя не отрывалась от книг. Она оказалась сообразительной, жадной до учебы и невероятно упорной. Но жаль, что не всегда справлялась с собой. Врагом ее решительности был недостаток терпения – ошибившись в слове или запнувшись на букве, Хлоя злилась и уходила в плохом настроении. Она была вспыльчивой и непостоянной, но я молчал. Я предпочитал, чтобы она вымещала свое раздражение на каком-нибудь дереве, а не на мне.

Я научил Хлою читать, а она, в свою очередь, научила меня другим премудростям. Например, читать книгу дождя. Или следы животных. Разбираться в растениях и грибах – какие съедобны, а какие смертельно ядовиты… Хлоя как никто знала лес и горы, и я наслаждался нашими прогулками и уроками. Когда темнело, мы возвращались в пещеру, она разводила огонь, я играл на гитаре, а потом мы читали, склонившись над лампой. Так я и жил.

Но потом, в ночной тишине и одиночестве, кошмары всегда возвращались. Безжизненное тело матери. Душераздирающий крик, умоляющий меня бежать. Ее кровь на снегу. Пули, поражающие ее, уже мертвую. И к этому стало примешиваться нечто новое. Нечто, мучившее меня все больше, по мере того как я выздоравливал. Судьба моего отца. Долго я убеждал себя, что он умер… Но что, если жив? И ждет меня дома? Или, может быть, ему плохо и я нужен ему? Если он в беде? Смогу ли я найти его? Вскоре эти сомнения стали неотступно терзать меня и днем.

По правде говоря, я смирился со своим положением. И чувствовал себя прескверно. Я искал облегчения, снова и снова напоминая себе, что я всего лишь несчастный мальчик, застигнутый войной, и не заслуживаю тех ужасов, которые со мной творятся. Приблизительно такими словами обычно выражалась мама, повторяя их, чтобы я сидел тихонько, но в то же время был в ладу с собой. Может, поначалу это и работало, но теперь уже нет. И стыд, который я испытывал, был тому доказательством. Мне было стыдно, что я забыл отца. Было стыдно прятаться в пещере и притворяться, что это и есть моя новая жизнь, в то время как снаружи кипит борьба.

Но прошлое и война всегда настигают нас. Полагаю, я предвидел, что очень скоро, раньше, чем можно было ожидать, на меня навалится и то и другое. Причем одновременно. Как будто судьба говорила мне: “Если ты не идешь мне навстречу, я сама приду к тебе”. И так и случилось.

Во время одной из ежедневных прогулок мы углубились в ту часть леса, где еще не бывали. Снег уже сошел. Холода отступили, и можно было не надевать сто одежек. На склонах пробилась зелень, реки стали шумнее. Еще раньше Хлоя показала мне заводь, пригодную для купания. Сначала я заходил только по щиколотку, но потом привык и признал правоту Хлои, утверждавшей, что нет ничего лучше для кровообращения, чем купание в жидком льду.

Хлоя, по обыкновению, шагала впереди, а я поспевал за ней как мог. С каждым разом мы уходили все дальше, и хотя я еще не до конца восстановил силы, она была непреклонна:

– Твои ноги должны помнить, зачем они нужны.

Она несла за спиной кролика, которого подстрелила точно в глаз. Не самая приятная в мире картина, но так было нужно. Хлоя надолго уходила из дома, и ее отец, хотя и проводил большую часть дня со стадом или в поселке, мог что-нибудь заподозрить, если она приходила поздно. Так что возвращаться домой лучше было не с пустыми руками, а с охотничьим трофеем на ужин. Сколько кроликов пожертвовало жизнью, чтобы сберечь наш секрет?

Вдруг Хлоя остановилась и винтовкой указала мне на какие-то грибы.

– Это… – я не успел сосредоточиться, – это рыжики.

Если она молча продолжит путь, значит, я угадал. Так и случилось. Тогда я наклонился, чтобы собрать грибы и положить в сумку. Когда я выпрямился, Хлоя уже поджидала меня возле другого дерева.

– Лисички?

Хлоя молча кивнула и пошла дальше, а я снова остался собирать грибы. Даже отец Перет, наш учитель в школе, не бывал так строг на экзаменах. Через несколько метров Хлоя снова остановилась рядом с грибной семейкой.

– Э… знаю, знаю. Я помню. Сейчас.

– Никаких “сейчас”. Три, два, один…

– Соплюшка?

– Правильно. – Хлоя старалась не выдать удивления.

Когда я, довольный собой, наклонился за грибами, Хлоя легонько оттолкнула меня стволом винтовки:

– Они несъедобные.

– Но ты говорила…

– Есть несколько видов соплюшек. Если съесть эти, будешь чувствовать себя так же, как когда ты приполз в пещеру. А то и хуже. Будто горишь изнутри. Боль такая, что захочется сдохнуть. День или два не сможешь ничего есть, непрерывный понос и рвота, а потом…

– Ладно, ладно, я понял. Спасибо. А как их различить?

– Практика, – ответила Хлоя с усмешкой.

– Отлично, – буркнул я.

– Тсс! – Хлоя пригнулась, прячась за кустарником.

– Что такое? – Я последовал ее примеру, молясь, чтобы это оказался кролик.

Но это был не кролик. Если только кролики не научились говорить человеческим голосом. Группа солдат спускалась по тропинке со склона. Хлоя легла в мох и знаками приказала мне сделать то же. Я испугался, поскольку еще недостаточно окреп, чтобы убежать, если нас вдруг найдут.

Тропинка вилась всего в нескольких метрах от нашего укрытия, и мы стали осторожно отползать, чтобы оказаться как можно дальше от этого места, прежде чем к нему подойдут солдаты. По мере отступления растительность становилась гуще, что было нам на руку, но вскоре путь преградило дерево, и мы замерли: солдаты были близко, хруст опавших веток мог нас выдать.

Я задыхался от волнения. Сквозь зелень я видел по крайней мере четыре пары ног, а по звуку можно было догадаться, что шагавших еще больше.

– Хуан, лучше вернуться с твоим отцом и его…

– Заткнись, Мелендес. Этот поганец и так во всем признается. Даже расскажет нам, где прячутся его дружки, правда? Правда?!

Послышался звук удара, и какой-то человек рухнул наземь. Я видел его лицо, редкие волосы и курчавую бороду, седую и растрепанную. Одежда была не по погоде легкой. Он хотел встать, но сильный удар прикладом в спину снова пригвоздил его к земле. Он закричал от боли.

Я растерянно и испуганно посмотрел на Хлою. В ее глазах я видел только ненависть и злость и не знал, надолго ли хватит терпения моей спутнице. Мы были метрах в десяти, а может быть, меньше, и пока нас не заметили.

Один из солдат подхватил пленника под мышки и помог ему встать.

– Будешь говорить или сразу пристрелить? – повторил верховод.

– Я ничего не знаю. Клянусь.

– Думаешь, я поверю клятвам паршивого коммуниста?

– Я не коммунист, сеньор. У меня в поселке скобяная лавка, я…

Оплеуха не дала ему докончить.

– А какого черта ты забыл в лесу? Хотел предупредить своих дружков, что мы тут, а?

– Нет… Я никогда…

Еще один удар – и лавочник упал на землю, хватая ртом воздух.

– Хуан! Генерал Миранда ждет нас…

– Да какого черта тебе дался мой отец? Влюбился ты в него?

– Он приказал вернуться в деревню, прежде чем…

– Он приказал прочесать лес и найти красных подонков. Именно этим мы и занимаемся.

Хлоя слегка подвинулась к просвету между ветвями. Я поступил так же, чтобы увидеть лица говорящих. На имя “Хуан” откликался безбородый юнец, но это я и так понял по голосу. Его взгляд наводил ужас. В нем сквозило безумие, и я не понимал, почему другие повинуются этому щенку. Тем не менее этот Хуан всеми командовал. Он схватил пленника и наставил на него пистолет, остальные были явно растеряны.

– Хуан! Сеньор!

– Мелендес, честное слово, если ты еще раз откроешь свой уродливый рот, я заткну его своими красивыми пулями.

Мелендес со вздохом отступил.

– Может, кому-то еще не нравится, что я делаю?

Теперь я видел лица по меньшей мере полудюжины солдат и заодно понял, почему никто не перечит Хуану. Он был сумасшедший.

Хлоя напряглась до предела. Я похолодел, видя, что она, выгнувшись, осторожно потянулась к висевшей у нее за спиной винтовке.

– Хлоя, нет… – прошептал я.

Она поразительно ловко и бесшумно выставила винтовку перед собой. Понятно, почему от нее не скроется ни один кролик. Она беззвучна, как привидение. Но выстрел нас выдаст. А с толпой солдат всего в нескольких метрах это наш смертный приговор.

– Я не предатель. Пожалуйста! У меня двое маленьких детей, – умолял лавочник.

– Что за чепуху вы все несете! Тебя что, поздравить, что ты славно покувыркался со своей бабой?

Как можно тише я подполз к Хлое и положил руку на ствол винтовки. Она посмотрела на меня в ярости. Я испуганно покачал головой. Ее зеленые глаза метали огненные молнии.

– Ты убьешь нас, – прошептал я.

– Они убьют его.

– Это не наше дело.

Пленник всхлипнул, когда Хуан приставил ему пистолет к виску.

– Последний шанс. Где красные ублюдки?

Хлоя отодвинула мою руку, но я снова положил ее на винтовку, не давая прицелиться.

– Ты трус. – Она сжала зубы.

И вдруг… Бац!

Мы оба вздрогнули, а через секунду увидели, что пленник лежит на земле с открытыми глазами, из головы у него хлещет кровь. Стоявшего рядом солдата рвало.

– Черт, Рамиро, что за свинство ты здесь устроил, – сказал ему Хуан как ни в чем не бывало.

– Сукин сын, – прошептала Хлоя, снова беря его на прицел.

Мы молча боролись. Но я был еще слаб. Было ясно, что борьбу я проиграю. И проигрыш будет стоить нам жизни. У меня оставался единственный выход. Я перекатился через Хлою и накрыл собой ее винтовку. Теперь стрелять было невозможно. Но эта дикарка вонзила зубы в мою задницу, отчего я негромко вскрикнул.

Носки всех ботинок повернулись в нашу сторону.

– Вы слышали? – сказал кто-то.

– Сорока?

– Какая, к черту, сорока. – Хуан жестом отправил двоих солдат проверить наши кусты.

Те сделали несколько шагов и навели пистолеты.

– Кто здесь? Лучше выходи, а то стрелять буду, – сказал один из них дрожащим голосом.

– Да никого там нет, – отозвался второй.

– В лесу всегда какие-то звуки.

– Может, пойдем? Поздно уже, – добавил тот, которого вырвало.

Было очевидно, что оба хотят сбежать отсюда, и побыстрее. Несчастный пленник еще не остыл, и, вероятно, эти солдаты впервые стали свидетелями столь хладнокровного убийства.

– Черт, мне за вас стыдно. – Хуан широким шагом направился к нашему укрытию, на ходу разряжая обойму.

Дойдя до нашего дерева, он раздвинул кусты и нашел убитого кролика. Он поднял его и с улыбкой показал остальным:

– Черт, точно в глаз! Кто там говорил, что это сорока?

– Будет чем поужинать!

Смех и аплодисменты солдат удалялись в одном направлении, а мы с Хлоей уносили ноги в другом. Углубившись в чащу, я немного успокоился. Голоса затихли вдали, и я остановился перевести дух. Едва я выдохнул, Хлоя впечатала меня в дерево:

– Еще раз – и я убью тебя.

На мгновение я оцепенел, но потом, очевидно под действием адреналина, который бурлил в моей крови, яростно оттолкнул ее:

– Ты меня и так чуть не убила! Хочешь сама сдохнуть – пожалуйста, но на меня не рассчитывай.

Хлоя, казалось, была сбита с толку. Я впервые с момента нашего знакомства всерьез рассердился.

– Ты должен мне кролика, – фыркнула она и пошла прочь.

– Черта с два!

– Что? – Хлоя угрожающе обернулась.

– Ты меня укусила, – пояснил я, краснея.

– Не будь таким нытиком. Я несильно.

Мы пошли дальше кружным путем. Я думал, мы никогда не дойдем, хотя понимал: это нужно, чтобы избежать нежданных встреч. Возникшее между нами молчание сгущалось, как и лес вокруг. И тогда я его увидел. Среди ветвей. Всего в нескольких метрах. Я отклонился от курса, которым следовал за Хлоей, и нерешительно и робко пошел к нему. Я знал, что найду.

– Куда это ты? – буркнула Хлоя.

Я приблизился к тесной группке деревьев, и там, среди сплетшихся, не дававших друг другу расти нижних ветвей лицом к лицу встретился со своим прошлым. От неожиданности у меня из глаз потекли слезы.

Иногда жизнь сворачивает с прямой дороги, заставляя нас ходить кругами, чтобы показать, что путь, которым мы следуем, всегда один и тот же, а меняемся мы сами.

Хлоя встала рядом и уставилась на пальто и ранец, свисавшие с ветвей, а я украдкой вытер слезы рукавом.

– Отлично. Поздравляю. Еще одно сокровище в мою пещеру, – произнесла она равнодушно.

– Это не сокровище. Это… это был мой ранец. – Мне нечего было добавить, и я пошел прочь, чтобы Хлоя не видела, как я плачу.

– Ну так забери! – крикнула она скорее раздраженно, чем с любопытством.

Что-то в моем ранце привлекло ее внимание, и она подошла ближе. Посередине чернела маленькая круглая дырка.

– Подожди!

Я не остановился, уверенный, что чем дальше уйду от этих вещей, тем скорее все забуду. Хлоя пристально изучала ранец. Поковыряла пальцем в дырке. Отцепила от ветвей – это было непросто. Положила на землю и открыла. Пошарила внутри, пока не наткнулась на единственную вещь, которую я взял с собой из дома в тот день, когда оставил позади все.

– Книга? – Хлоя перевернула ее, чтобы посмотреть название, и обнаружила пулю, засевшую в кожаной обложке. – “Два-дцать сти-хо-тво-ре-ний о любви и одна песнь от-ча-я-ни-я”.

Хлоя подхватила свою добычу и догнала меня. За весь оставшийся путь мы не обменялись ни словом.

В пещере снова воцарилось молчание. Пламя костра играло с нашими тенями, заставляя их плясать на шершавых стенах, дрова изредка потрескивали. Я смотрел на огонь словно завороженный, а Хлоя неотрывно следила взглядом за мной.

– Так и будешь молчать? – не выдержала она. – Сколько ни пытайся, все равно не сможешь ничего забыть.

– Ты почем знаешь? – взревел я. – Сама-то пробовала?

– А зачем мне?

– Чтобы не страшно было.

– Страшно? Каждый вечер я засыпаю в ужасе от того, что к утру могу забыть ее. Вот это действительно страшно.

Она впервые так искренне говорила со мной о матери. Наши взгляды встретились сквозь пламя. Хлоя сунула руку в карман пальто и достала отцовскую книгу:

– Нельзя забывать, кто ты…

Меня пробрала дрожь, все мое существо отторгало книгу, но жест Хлои придал мне храбрости, и я взял ее дрожащими руками.

Увидев в обложке дыру, я засунул в нее палец, и он погрузился на целую фалангу. Хлоя протянула руку и показала мне пулю, которую извлекла из книги. Я снова почувствовал, как к горлу подкатывает ком.

– Есть вещи, которые нельзя списать на простую случайность, Гомер.

Я не мог отвести глаз от пули, засевшей в подаренном отцом томике Неруды. Я изо всех сил прижал книгу к себе и разрыдался. Хлоя пересела ближе и взяла меня за руку.

Можно всю жизнь делиться с кем-то пережитым, но пока ты не доверишь другому свои страхи, между вами будет стена. С этого дня я почувствовал, что какая-то часть Хлои принадлежит мне, а какая-то часть меня – ей.

И хотя это было нечто неуловимое, мы оба это знали. Мы сидели у догорающего костра. Язычки голубого пламени пробегали над углями, продолжавшими дарить пещере тепло. Я то и дело невольно касался плечом Хлои – она сидела рядом, держа книгу на коленях, и ковыряла дырку в обложке.

– Папа сказал, что эта книга защитит меня.

– Она спасла тебе жизнь. – Хлоя перелистнула первую страницу и прочла сделанную от руки короткую дарственную надпись, которой я никогда раньше не замечал: “Живи так, словно читаешь книгу, и люби так, словно читаешь стихи”.

– Это папин почерк, – заметил я с удивлением.

– Что это значит?

– Не знаю…

– Давай прочитаем.

– Здесь не будет ни приключений, ни подводных лодок, ни чудовищ. Это просто поэзия, Хлоя.

– Поэзия? Что такое поэзия? – Этот невинный вопрос вызвал у меня ласковую улыбку.

– “Неужели не знаешь? Поэзия – это ты”, – произнес я, уносясь мыслями в другое место.

– Я? – Хлоя подняла бровь и с интересом посмотрела на книгу.

Я беспомощно улыбнулся ей, не в силах думать ни о чем, кроме родителей.

– Что с тобой?

– Ничего.

– Ты как-то притих.

– Я устал. День был тяжелый.

– Не только сегодня, вообще. В последнее время ты изменился.

– Все хорошо…

Почему это было так трудно? Наверное, потому, что я знал: стоит высказать свои мысли вслух – и я не смогу больше прятаться от правды. А если я не готов уйти? Мне нравилась моя новая жизнь. Спокойная, вдали от войны и ее ужасов. У меня была гитара, были книги, я гулял по лесу и каждый день проводил с Хлоей. Почему я должен был от всего этого отказаться?

– Можно я что-нибудь прочитаю?

– Конечно. – Я был согласен на все, лишь бы не замечать реальности.

Хлоя откашлялась и начала. Она читала не без труда, но за последние недели добилась больших успехов. Сначала она спотыкалась на некоторых словах, но постепенно почувствовала ритм. И хотя ее чтение было далеко от совершенства, для меня совершенством было каждое слово, слетавшее с ее губ.

Каждое слово кинжалом вонзалось мне в сердце. Словно поэт предупреждал меня, что я совершаю ошибку. Я посмотрел на Хлою, как никогда не смотрел раньше. Она подняла на меня свои “большие прямые глаза”, робко улыбнулась и снова опустила взгляд на истрепанные страницы.

– Я ухожу, Хлоя.

Я произнес это вдруг. Будто стоял на бортике бассейна с ледяной водой, зная, что рано или поздно придется прыгнуть. И я прыгнул. От этих слов все внутри разрывалось.

– Сейчас? Хочешь прогуляться?

– Я возвращаюсь в Барселону.

– Что? – Этого она не ожидала. Вероятно, никогда даже не думала о такой возможности, и ее разочарование отозвалось во мне больнее, чем я думал.

– Ты сама так сказала. Я должен идти дальше.

– Но… – Хлоя закрыла книгу и встала. – Почему?

– Я должен найти отца. Должен узнать, жив ли он.

– Когда? – Она опустила голову.

– Завтра утром.

– Завтра? Так скоро?

– Хлоя, уже несколько месяцев…

– Да. Ты прав. Я понимаю. Это твой долг. Я поступила бы так же. Ты должен уйти, а я должна остаться. Помогать отцу, заботиться об овцах и…

– И о бестолковых свиньях, – помог я ей закончить фразу с улыбкой.

– Да.

Она развязала шнурок медальона.

– Обещай мне одну вещь…

– Нет, Хлоя, так не пойдет… Это твое любимое сокровище…

Всхлипнув, она подошла ко мне будто в замедленной съемке. Кончик носа у нее покраснел. Хлоя подняла руки и, глядя на меня в упор, стоя совсем близко, надела медальон мне на шею.

– Я не могу принять его.

– Это не подарок. Это обещание.

– Обещание?

– Обещание, что однажды ты мне его вернешь.

– Хлоя, я не знаю, буду ли…

– Обещай! – Голос у нее дрожал.

– Обещаю.

Я чувствовал запах ее волос. Видел свое отражение в ее нефритовых глазах. За эти четыре месяца между нами возникло нечто, что невозможно было отрицать. Никогда раньше я не чувствовал ничего подобного. Никто ничего не объяснял мне, но в этот момент я все понял.

– Ты тоже должна мне кое-что обещать, – сказал я, осмелев.

– Что?

– Что ты меня не застрелишь.

– А зачем мне в тебя стрелять?..

Я не стал ждать. Приблизившись, я поцеловал ее губы, словно нежнейшую вещь на свете. Для меня они такими и были.

Я был уверен, что это может кончиться только тычком под ребра или ударом коленом между ног, а то и всем сразу, но ошибся. Я понял это, когда ее руки обвили мою шею. Ее губы играли с моими. Я мог раскаиваться лишь в том, что не сделал этого раньше. Намного, намного раньше. Разняв губы, мы смотрели друг на друга, упершись лбами. Хлоя улыбнулась:

– Говорят, что первый поцелуй нельзя забыть.

– Я и не собираюсь, – прошептал я убежденно, прежде чем снова прильнуть к ее губам.

В ту ночь она не ушла. Мы, два птенца, хотели провести вместе каждое отпущенное нам мгновение. Я пел ей свою песню. Ее песню. Никогда раньше я не исполнял ничего настолько личного, и оказалось, это все равно что раздеться перед ней. Я был весь как на ладони. Я пел всем сердцем, рассказывая о волшебном уголке в горах, где мальчик, не имевший ничего и потерявший все, нашел тайную пещеру, полную сокровищ и забытых воспоминаний. Место, где умирает ветер. Музей беженцев, где главным сокровищем была она. Волшебница, способная украсть сердце и спрятать его в глубине своих зеленых глаз. Она исцелила меня от недугов и вернула к жизни.

Начало песни было медленным и тяжелым. Настолько, что я, может быть, переусердствовал: у Хлои в глазах блеснули слезы. Но затем, после секундного колебания, ритм исполнился надежды и радости, чтобы устремиться к недостижимому концу. Я не смог сочинить его. Не захотел. Потому что наша история была еще жива. А эта песня закончится только вместе с ней.

Мы уютно свернулись в нашем уголке возле одеял.

– Обещай мне, что эта песня всегда будет нашей.

– Эта песня всегда будет твоей.

– Я мечтаю услышать ее еще тысячу раз.

– Я буду петь ее ветру, чтобы он приносил ее сюда, умирая.

– Думаешь, это возможно?

– Я думаю, все возможно.

Мы спали всю ночь, обнявшись. На следующее утро, когда солнце показалось из-за гор, грустный парень с видавшей виды гитарой за спиной направился вниз по склону, прочь, отказываясь от своей любви, а грустная девушка с книгой Неруды в руке провожала его взглядом с вершины скалы.

Хлоя поднесла свободную руку ко рту и оглушительно свистнула. Я услышал ее издалека и, обернувшись, увидел, что она машет мне на прощанье.

– Я буду скучать по тебе, дочь леса, – прошептал я ветру, желая, чтобы она услышала меня и ответила: “ Я буду скучать по тебе, сын города”.

Так я впервые в жизни влюбился.

Так я впервые влюбился в нее.