Пан Копачинский

II

Постройка железной дороги для города Пропадинска являлась целым событием: он входил в семью других русских городов, переставших быть захолустными. Всех охватила какая-то лихорадка и смутные предчувствия чего-то лучшего, точно первый свисток паровоза мог разбудить мирно дремавшее захолустное болото. Наехавшие инженеры окрестили Пропадинск кличкой «лягушатника». Проснувшиеся обыватели подняли цены на квартиры и на свои «продукты», торговля оживилась, а местный общественный клуб буквально процвел. В Пропадинске, конечно, было два клуба — благородный и общественный, но инженеры-строители примкнули к последнему. По вечерам в нем шла настоящая толкучка: играла музыка, танцевали дамы, в бильярдной щелкали, шары, а в отдельных кабинетах резались в штос. Одним словом, закипала настоящая жизнь, точно неизвестная благодетельная фея пролетела незримо над Пропади не ком и взмахнула своей волшебной палочкой.

Мы уже сказали, что жизнь сосредоточивалась главным образом в общественном клубе. Суходоев приезжал туда часов около десяти, чтобы повидаться кой с кем из нужных людей и поужинать; он держал себя особнячком, как и приличествует деловому человеку. Сегодня Суходоев чувствовал себя особенно хорошо и вошел в клуб маленьким победителем. Снимая в передней пальто, он заметил игравшего на бильярде Копачинского и прошел прямо наверх, не желая встречаться с прохвостом, каким в его глазах остался этот сомнительный пан. Обойдя несколько комнат, где играли в винт, и заглянув в танцевальный зал, он остановился в дверях буфета. Половина стола была занята инженерами-строителями, являвшимися в клуб каждый вечер полным составом: тут были и Бринк, и Кельш, и Леке, и Горбатович, и фон-Укке.

— Илья Васильич!.. — послышалось разом несколько голосов.

Это общее внимание польстило Суходоеву: он был самолюбив, как все самородки, и кокетничал своей деловой неприступностью.

— Весь железнодорожный иконостас в сборе, — сострил он, здороваясь с «молодцами». — Недостает только протодьякона…

Протодьяконом Суходоев называл Игнатия Савельича, что вызывало каждый раз дружный смех, но сейчас все лица обернулись к запертым дверям отдельного кабинета, и послышалось предупредительное шипение: сам был здесь… И Бринк, и Кельш, и Леке, и Горбатович, и фон-Укке делали Суходоеву телеграфные знаки, что его окончательно развеселило.

— Такая провинция! — ругался фон-Укке, когда Суходоев подсел к нему. — Так нельзя, Илья Васильич… Услышит, пожалуй, наш-то принципал.

— Так что же из того? И пусть слышит… Мне все равно. Хорошо я испугал вас всех…

— Ну, будет, Илья Васильич. Ведь мы верим, что ты остроумный человек.

«Молодцы» были веселый народ и не любили терять время даром. Появление Суходоева оживило веселую компанию еще больше, и посыпались шутки и остроты по адресу «лягушатника». Суходоев только улыбался и, в свою очередь, отшучивался. С фон-Укке он был на «ты».

— Я слышал, что ты получил командировку в Петербург? — спрашивал Суходоев приятеля. — Говорят, Игнатию Савельичу понадобились десть бумаги и дюжина карандашей, так тебя и командировали… Одних прогонов получишь больше тысячи рублей.

«Молодцы» весело смеялись, а Горбатович громко хохотал, откинув голову назад. Немного задетый фон-Укке отделал. ся обратной шуткой:

— Я ведь не Горбатович, Илья Васильич… Это Горбатович в третьем году ездил в Лондон посмотреть, в котором часу отходит поезд в Бирмингам.

— Что же, действительно ездил, — согласился Горбатович, не смущаясь.

Выпив красного вина, Суходоев подхватил фон-Укке под руку и повел из буфета.

— А ведь протодьякон-то сам ко мне пришел, — сообщил он по секрету. — Да… то есть он подослал «молодца».

— Не может быть!

— Я тебе говорю…

— Да сегодня же утром был об этом разговор, и Игнатий Савельич заявил категорически, что первый одного шага не сделает.

Суходоев рассказал о визите Копачинского, и фон-Укке развел только руками. При чем тут Копачинский? Он, собственно говоря, черт знает зачем и живет здесь. Так, околачивается около Игнатия Савельича… Что-нибудь да не так. Наконец, это просто глупо. Освободившись от Суходоева, фон-Укке полетел с докладом к Игнатию Савельичу, который ужинал в отдельном кабинете со своей содержанкой Марьей Андреевной tête-à-tête. Это был среднего роста, седой, плотный старик купеческого склада. Русское бородатое лицо смотрело хитрыми карими глазами насквозь. Марья Андреевна, представительная полная дама, всюду следовала за ним и слыла в среде «молодцов» под именем «мамаши». Выслушав доклад фон-Укке, Игнатий Савельич даже покраснел от волнения и коротко сказал:

— Позвать его сюда…

Фон-Укке полетел в бильярдную за Копачинским; он, как охотничья собака, понимал каждый жест владыки-концессионера. Копачинский «делал шара», когда фон-Укке потащил его наверх.

— О, сто тысяч дьяблов! — ругался Копачинский, смахивая дорогой мел с сюртука. — Дайте кончить партию…

— Приказано доставить вас немедленно, живого или мертвого.

В кабинете Игнатия Савельича собрались все «молодцы»: и Бринк, и Кельш, и Леке, и Горбатович. Появление сконфуженного Копачинского вызвало несколько улыбок и сдержанный шепот. «Мамаша» тихонько толкала своей полной рукой Горбатовнча, — это был ее фаворит. Суходоев мельком видел, как фон-Укке протащил Копачинского, и в волнении ждал, чем разыграется вся комедия.

— Тебя кто посылал к Суходоеву? — в упор спросил Игнатий Савельич, не глядя на Копачинского.

— Я, Игнатий Савельич… меня… я…

— Дурак!.. — оборвал его старик и даже ударил кулаком по столу, так что Марья Андреевна вздрогнула всем своим грешным телом. — Суешься не в свое дело, болван…

«Молодцы» переглянулись, довольные даровой комедией. При всяких недоразумениях Копачинский являлся козлом отпущения, и на его голову валилось все.

— Нет, вы посмотрите на него! — кричал Игнатий Савельич, бегая около стола. — Посмотрите на него… Да разве таких болванов посылают с какими-нибудь поручениями? Меня-то в какое положение поставил… Я пойду с поклоном к какому-нибудь Суходоеву? Ха-ха… Они должны прийти ко мне и придут, если не хотят, чтобы я кончил с Кичигиным…

— Конечно, Игнатий Савельич, — хором подтвердили «молодцы».

Копачинский стоял в самом жалком виде, точно он сразу состарился на десять лет. Он и ростом казался ниже, и лицо как-то осунулось, и ноги дрожали. Даже Марья Андреевна сжалилась над стариком и своим ленивым певучим голосом заметила:

— Будет тебе, Игнатий Савельич… Рябчики совсем остынут. Надоел…

— Вон! — крикнул Игнатий Савельич и еще раз стукнул кулаком по столу так, что Марья Андреевна даже вскрикнула и схватилась за руку Горбатовича. — Нет, каков гусь? — ругался Игнатий Савельич, когда Копачинский исчез. — Я буду посылать такого мерзавца к Суходоеву?.. Да я… тьфу!

Неистовствовавший старик еще хотел что-то прибавить по адресу несчастного пана, но Марья Андреевна торжественно поднялась с места, и он сразу утих.

— Ну, не буду, Маша… — слащаво заговорил он. — Виноват… Святого выведут из себя…

Когда фон-Укке сообщил результаты этой очной ставки Суходоеву, тот, в свою очередь, остолбенел. Что же это такое в самом деле? Какая-то глупая комедия… И кто из них троих дурак?..

— Да что он у вас такое, этот Копачинский? — обратился он к фон-Укке.

— Никто. Так, ходит кругом да около. Просто дурак…

— Однако с чего он придумал такую штуку?

— Да так, от нечего делать…