Пан -- волчья душа

Иосаф Арианович Любич-Кошуров Пан -- волчья душа (Из украинских сказаний).

В кабинет к пану Висковичу вошел его эконом и сказал: --Милостивый пан, сейчас я проходил мимо той, знаете, башни, где у нас сидят казаки, чтоб им лихо было, схизматикам [схизматики -- этим именем католики называют православных], и в нынешний Велик-день, как и было лихо и в прошлом году...

При этом эконом шевельнул бровями и крякнул.

-- Чтоб им лихо было, -- повторил он. -- Да.

И опять крякнул.

Голос у эконома был глухой, невнятный. Когда он говорил, его круглые, пухлые щеки отдувались, словно, кроме слов, срывавшихся беспорядочно с языка, у него было за щеками еще что-то, что путалось между словами, перекатываясь от щеки к щеке.

-- Вы знаете, милостивый пан, Апанаса-сторожа?

На минуту он умолк, бросив на пана короткий взгляд исподлобья, потом поднёс руку к губам, кашлянул в ладонь и опять так же исподлобья поглядел на пана.

-- Конечно, знаете. Он уж сторожит этих схизматов скоро будет год. Так он говорит:,посадите меня, пан эконом, лучше на цепи, как пса, только не оставляйте на нынешнюю ночь около башни ".

Пан поднял голову и остановил на нем глаза.

Он ничего не сказал эконому, потому что эконом должен был в некоторых случаях понимать пана без слов -- по одному его взгляду.

И, расставив длинные руки с широкими длинными ладонями, эконом вздернул потом плечи и ответил на этот безмолвный вопрос, выгибая брови почти дугой над округлившимися, выпятившимися немного из орбит, недоумевающими глазами:

Говорит: "боюсь", говорит, папоротник, который растет около стены по рву, стонал в прошлом году в ночь на Великую пятницу так громко и так страшно, что он, будто бы, чуть не умер со страха.

-- Очевидно, он дурак, -- сказал пан.

-- Я сам так думал, ваша милость, но, однако, осмелюсь доложить...

И тут эконом занес одну руку за спину, приложив ее к спине тыльною частью, и, растопырив пальцы, согнул немного спину, а другую руку поднял в уровень со лбом и приставил ко лбу указательный палец.

-- О, это тоже, как понять... Я также слышал, будто именно папоротник стонет в ночь на Великую пятницу... Мне говорил об этом один монах, когда я был в городе на базаре...

Он выпрямил спину и значительно мигнул глазами. Руку он продолжал держать за спиною, нервно шевеля пальцами.

-- Тогда, значит, и ты дурак -- проговорил пан и нахмурился. -- Ты даже глупей Апанаса, потому что Апанас -- сторож, а ты -- эконом, и ты думаешь так же, как сторож.

И вдруг его лицо побагровело. Что-то зажглось в глубине его глаз, точно огненные точки. Прямо в глаза эконому он вперил свой взгляд... И эконому казалось, будто в глазах у пана темная ночь, и из глубины этой ночи блестят ему в лицо два волчьих глаза...

Он задрожал.

Пан задышал часто, с хриплым сопеньем, кусая кончиком зуба с левой стороны рта нижнюю губу.

Эконом чувствовал, как ноги у него подкашиваются сами собой. Одну минуту он был близок к тому, чтобы упасть на колени перед паном, и уже согнул колени...

Но в голове у него все словно вдруг спуталось, смешалось. На мгновение он перестал сознавать, где он, что с ним, кто сидит перед ним.

Дикий ужас охватил его. Он закрыл лицо руками и зашептал:

-- О, Матерь Божия!

Он никогда не видал пана таким гневным.

И ему сейчас, правда, показалось, будто это пан и будто не пан. Будто кто-то другой глянул на него изнутри пана...

-- Пошел вон! -- крикнул пан, -- и приготовься сегодняшнею ночью идти со мной слушать, как стонет этот ваш папоротник! Я тебе покажу, как потакать трусости и глупости!