Папа на сезон

Глава 3 Настя

Я была уверена в том, что хуже этот день стать не может. Утро начинается с того, что арендодатель невозмутимым тоном сообщает о повышении арендной платы. Как же так, ведь мы договаривались… Ага, на словах, никаких бумаг не подписывая. Молодец, Настя, форменная идиотка. Так сказала Анька, да и я сама себе так же говорила.

Но делать было нечего, съезжать и подыскивать новое жилье просто нереально в начале сезона, ну за приемлемую плату, я имею в виду. Наш домик и так нельзя назвать роскошным. Даже нормальным – и то с трудом.

Он маленький, из прихожей сделана кухня, куда впихнули диван, плиту, холодильник и пару шкафов кухонного гарнитура. Места таким образом не осталось, только узкий проход вдоль дивана. Комната небольшая и темная, с одним окном, в углу раскладной диван, напротив тахта, у окна стол и пара пластиковых стульев. Туалет на улице. Душ с бойлером тоже там. Но мне много и не надо, основное для жизни есть, и ладно.

В Ялту надо пятнадцать минут добираться на автобусе, а до остановки еще десять топать в горку, но зато цена грошовая. Мы сговорились, что я сниму этот дом с апреля по октябрь, а теперь нате вам, повышение. Оно, конечно, не очень большое, но когда на счету каждая копейка…

Нужно думать, как урезать расходы, потому что ничего уже не поделать. Хоть теперь мы и составили все бумаги уже с большей суммой. Анька клятвенно обещала помочь, но мне сложно представить, где она будет доставать деньги, все-таки она к этому не привычна. И вообще, сидит с Андрюшкой. Кто-то же должен это делать, пока его непутевая мамочка пытается заработать копейки, чтобы он мог насладиться морем и горами.

Но подруге я все-таки благодарна, потому что с Андрюшкой она сидит по-настоящему здорово, то есть таскает его везде, где можно, и каждый вечер сын с восторженным блеском в глазах пересказывает подробности дня. Ну если, конечно, не сваливается раньше, чем я прихожу. А я частенько прихожу только к полуночи, потому что этот дурацкий ресторан (один из лучших в городе, и чаевые здесь самые большие) работает до половины одиннадцатого. А через месяц и вовсе начнет работать до полуночи. Но кажется, меня это уже не должно волновать, потому что я облажалась по полной.

Администратор Люба меня терпеть не может, это я знаю точно. Не знаю, правда, за что, потому что ничего плохого я ей не делала. Но она следит за каждым моим шагом и постоянно делает замечания. Так что любой вечер работы с ней сопровождается изрядными нервами.

Я тащу большой заказ за столик к двум богатеньким дамам. Не особенно разбираюсь в шмотках, но вижу их взгляды, такими смотрят «люди высшего общества», как они себя называют. Иду, чувствуя, что от напряжения на лбу появляются капельки пота, дую на него, как будто это поможет. Ничего, главное, донести дурацкий поднос и не уронить. А потом женщина смотрит за мое плечо и произносит это имя.

Я не знаю, что на меня находит, да, имя редкое, но ведь не один Демьян живет в этом приморском городке? Или все-таки один? Да какая разница, когда прямо сейчас красное вино разливается по белому платью девушки?

Я так и стою, глядя тупым взглядом, вцепившись в поднос, словно он мой спасительный щит. Он уже не кажется мне ни тяжелым, ни неудобным, я просто его не чувствую. В висках пульсирует, словно сквозь пелену слышу свой собственный голос, а потом голос девушки. Позовите администратора. Все, это конец. Люба точно не будет меня защищать.

Опустив с обреченностью поднос на стол, резко разворачиваюсь, чтобы хоть на несколько минут сбежать от этого ужаса, вдохнуть воздуха в легкие, чтобы грудную клетку наконец перестало стягивать удушьем. Только ничего не выходит. На моем пути стоит он.

Стоит так близко, что в первое мгновенье, когда мои глаза упираются в логотип на футболке с левой стороны груди, я смотрю, даже не понимая, что это. А потом поднимаю глаза и вдыхаю. Очень громко втягиваю носом воздух, потому что иначе точно грохнусь в обморок от недостатка кислорода. Это действительно он. Тот самый Демьян, возможно, он и впрямь один тут на весь город.

Я стою, напрягшись до предела, с захваченным спасительным воздухом в груди, и смотрю. Он делает шаг в сторону, лишь мимолетно скользнув взглядом по моему лицу. На мгновенье растерявшись, я наконец начинаю идти, выдыхая. Мысли немного путаются, но потом сквозь несвязный поток пробивается первая: он меня не узнал. Я не успеваю ее осмыслить, как следует вторая: ты только что пролила вино на посетительницу, готовься, Настя, неприятности не заставят себя ждать.

Я даже не успеваю дойти до кухни, чтобы дать себе пару минут, Люба перехватывает меня за локоть, больно сжимая длинными наращенными ногтями.

– Ты что творишь, Любимова? – шипит в ухо. – Ты вообще понимаешь, что творишь, криворукая?

Я могу сказать, что оскорблять меня она не имеет права, но вместо этого только произношу:

– Они тебя позвали.

– Еще бы не позвали, – она тащит меня в сторону столиков, – молись, чтобы эта история не вышла за пределы ресторана, иначе тебе не поздоровится.

Я не отношусь к этим запугиваниям всерьез. То есть понимаю, что меня, скорее всего, уволят, но этим наверняка и ограничится. Если бы я знала в тот момент, насколько ошибалась.

Мы замираем у столика, где все еще стоит этот злосчастный поднос с едой. Он выглядит рядом с этими людьми так нелепо, словно каким-то странным образом прилетел из космоса и сам не рад тут находиться, да не знает, как убраться восвояси. Вдруг приходит мысль: ты выглядишь рядом с ними точно так же, Настя. Как на той злополучной вечеринке в отеле, когда двое пьяных парней насмехались, указывая твое место.

Люба подталкивает меня в бок, и я, быстро схватив поднос, прижимаю его к себе, пока девушка рассыпается в извинениях и предлагает кучу способов загладить вину.

– Безусловно, мы возместим вам стоимость платья, – заканчивает она, чем вызывает нервный смешок.

– И кто будет возмещать? Эта неумеха? Да вы знаете, сколько стоит мое платье? – девушка называет цифру, и я тут же слышу звяканье тарелок на подносе, руки начинают дрожать.

Я вжимаю его под грудь почти до боли, а сама лихорадочно высчитываю: сколько же мне придется тут работать за ползарплаты, пока я расплачусь за испорченное платье? И на что мы с Андрюшкой будем жить?

– Мы что-нибудь придумаем, – Люба улыбается без остановки, словно у нее заело челюсть, но улыбка выходит неестественной.

Я даже не пытаюсь что-то изображать, последние силы уходят на этот чертов поднос, который уже натер мне под грудью красную полосу, по крайней мере, по ощущениям.

Смотрю вниз, стараясь не поднимать глаз, разглядываю кусок мяса, вокруг которого рассыпан зеленый горошек, а сверху лежит зеленый листик с капельками соуса, разлитого по тарелке и попавшего на него. Не к месту вспоминаю, что ела только перед сменой, и сглатываю. Они наверняка откажутся от ужина, ну или потребуют приготовить заново, а за этот тоже придется заплатить мне? Господи, проще сразу пойти и продать почку.

Я даже толком не слышу, чем заканчивается разговор, только когда Люба толкает меня, послушно иду в сторону кухни. Там грохаю на стол поднос, а она говорит:

– Ну что, Любимова, довольна собой?

Я молчу, на такой дурацкий вопрос ответить нечего. Чем я могу быть довольна?

– Короче, собирай манатки и вали.

– А зарплата? – все же смотрю на нее. Люба в удивлении вздергивает брови.

– Зарплата? Твоя зарплата пойдет на возмещение их ужина за счет заведения. Радуйся, что только этим отделалась.

Радоваться тут все равно нечему. Сегодня утром я отдала деньги за жилье, планируя через несколько дней получить зарплату. А теперь выходит, что у нас осталось несколько тысяч черт знает на какой срок. Пока я найду новую работу, пока дождусь аванса. Взять в долг особо не у кого. Вот жесть.

До остановки я плетусь, не замечая ничего вокруг, и, только усевшись в старый громыхающий пазик, даю волю слезам, отвернувшись к окну. Совсем не так я представляла себе жизнь на море. Думала, тут будет ярко, радостно, всплески эмоций… Всплески, конечно, есть, но все не такие. Может, я совершила ошибку, решив провести полгода таким образом?

Но после смерти мамы я и так не видела белого света, впрочем, как и при жизни. Андрюшке был год с небольшим, когда она заболела. До этого именно мама сидела с ним, пока я работала. Болезнь забрала её за полгода, не смотря на все наши попытки помочь, больницы, лекарства…

Полгода, за которые я чуть не свихнулась, пытаясь сохранить одновременно физические и моральные силы. Мама приняла болезнь стойко, пока были силы, проводила все свободное время с Андрюшей, стала больше улыбаться, радоваться каждому моменту. Я тоже старалась держаться, плакала по ночам в ванной, уверенная, что мама занимается тем же в своей постели. А утром снова улыбалась, стараясь создать хорошую атмосферу.

А потом мы остались вдвоём с Андрюшей. Первое время пришлось перебиваться случайными заработками, социальным пособием, помощью людей… Наконец, Андрюшу взяли в сад, и я смогла выйти на работу, на которой можно было стабильно зарабатывать. И вот спустя годы этого безумного дня сурка, в конце которого хочется застрелиться, я решилась на отчаянный поступок: уехать на полгода на море. Слава Богу, Анька поддержала мою идею и примчалась из своего подмосковного Королева, бросив все. Хотя она и так бросала каждый год, так что ей не привыкать.

– Вот за это я тебя и люблю, – сказала мне, поздно вечером ввалившись в мой домик.

– За что? – удивленно спросила я.

– За безрассудность.

Но вот сейчас я еду в автобусе и думаю о том, что моя безрассудность была в этот раз слишком бездумной. Я ведь не одна на юг отправилась, как четыре года назад, у меня маленький ребенок, мой любимый сынок, о котором я должна заботиться, в завтрашнем дне которого должна быть уверена.

А вместо этого я по собственной глупости потеряла все деньги, отдав их за ужин… его же отцу.

Я словно только в этот момент осознаю, что встретила Демьяна. Отца Андрюши. Того самого невероятного мужчину, из-за которого одной летней ночью помутилось мое сознание.

Я пытаюсь восстановить в памяти его лицо, увиденное сегодня, но ни черта не получается. До того нервничала, что с трудом осознавала реальность, хватаясь за ощутимые якоря вроде этого долбанного подноса. На самом деле, Люба права, я легко отделалась. При желании с меня могли стрясти и за платье, и за ужин, и за моральный ущерб. И работала бы в этом «Мане» за спасибо еще несколько месяцев.

Какая насмешка судьбы. Ведь у них и так полно денег, а они обобрали бедную девушку с ребенком. И теперь сын Демьяна будет есть одну гречу, в то время как сам отец выкинет эти деньги на пару коктейлей в ночном клубе. Я потерла лицо руками. Ладно, все это уже не имеет значения. Нужно думать, что делать дальше.

Выкарабкалась же я, когда узнала, что беременна, хотя это была та еще новость.

Я вспомнила, как через несколько дней после случившегося уехала из Крыма, как вернулась домой попутками, измотанная, усталая, оборванная. Мать тогда ничего не сказала, только губы поджала и ушла в свою комнату. Не разговаривала со мной еще недели три, пока однажды утром меня не вырвало. Накатило так, что с трудом успела добежать до туалета.

– Кажется, отравилась, – сказала на ее хмурый взгляд, вернувшись в кухню.

– Да ты уже вторую неделю, как отравилась, – высказалась мама.

Я удивленно захлопала глазами, пытаясь понять, что она имеет в виду. Мать не стала церемониться:

– На юге поди подцепила мужика? Было?

Я молчала, пряча глаза. Было стыдно признаваться, но мама и не ждала моих слов.

– Ну вот он тебе подарочек и оставил, – подытожила, указав на мой живот.

Я инстинктивно его коснулась, а только потом поняла, куда мама клонит. Закачала головой, скорее, по инерции и в тот самый момент ясно поняла: я беременна. Мне не нужно было никаких тестов, анализов, внутренний голос, который я сама же игнорировала все это время, наконец прорвался в моей голове.

И сразу все стало на свои места: быстрая усталость, частые походы в туалет, потягивания внизу живота при резких движениях и…тошнота. Я села на стул, не отпуская руку от живота, уставилась в стык пола и стены, где торчал кусок линолеума, выбившийся из-под гвоздика и уже изрядно потемневший и потрепанный. Смотрела на него и думала: можно было положить на стыке плинтус, было бы красиво и сохранило от таких повреждений.

А потом тряхнула головой, впуская в сознание мысль: я беременна, и с этим надо что-то делать. Только вот я совсем не знала, что. Мне кажется, такой растерянности я не испытывала никогда. Просто не знала, и все. Подумала об аборте и тут же отогнала мысль, сердце заныло, в груди потяжелело. Как бы там ни было, я не могла пойти и убить собственного ребенка.

Я чувствовала, понимала: он уже есть, живой, у него душа. И словно ощутила его присутствие здесь, в маленькой обшарпанной кухне, рядом со мной. Это было так странно, иррационально, и вряд ли бы мне вообще кто-то поверил, скажи я такое, но я настолько осязаемо почувствовала его присутствие, что на глазах навернулись слезы.

Подняла на маму испуганные глаза, застеленные влажной пеленой. Она вздохнула, покачав головой, подошла и обняла меня. Я вжалась щекой в ее живот, чувствуя, как шершавые от многолетней физической работы ладони нежно гладят мое лицо. Потом она подняла мою голову, заставив посмотреть на себя. Я сглотнула, и слезинки, дрогнув, выкатились из глаз, покатились по щекам, оставляя мокрые дорожки. Мамины пальцы остановили их, размазав в стороны.

А потом она улыбнулась и сказала:

– Ничего, Насть, вырастим. Будет трудно, я тебе сразу говорю, но мы справимся.

Странным образом, но Андрюшка, еще даже не появившись на свет, растопил стену непонимания, что была между нами. И хотя мы частенько ссорились, отношения между нами несомненно улучшились. А потом мамы не стало, и мы с Андрюшкой остались одни, никому-никому не нужные.

Я иду вниз по дороге, подсвечивая телефонным фонариком. На юге темнеет быстро, и ночь становится иссиня чёрной, словно окрашенный туман, протягиваешь руку вперед, и она в нем тонет.

Сегодня я встретила Демьяна, отца моего ребенка. И он меня не узнал. Нет, я, конечно, не питала иллюзий, но где-то глубоко внутри думала, а вдруг… Счастливого вдруг не случилось. Случилось, что теперь я без работы и без денег.

Когда я спускаюсь на площадку перед домиками, лает Тюбик, соседский пес, маленький ободранный и хромой, но при этом весьма отчаянный. Правда, бояться его никому в голову не приходит. Захожу за калитку, тут же открывается дверь, Анька шепчет:

– Только уснул, а ты чего так рано? Перепугала меня. Тюбик ещё разорался…

Пройдя внутрь, падаю на диван, устало откидывая голову на спинку. Выдохнув, закрываю глаза.

– Эй, подруга, ты меня пугаешь, – Анька аккуратно трогает за плечо.

Я не рассказывала ей о той ночи и о том, кто отец моего сына, но и просто случившегося сегодня хватает, чтобы Анька начала тихо материться.

– Ладно, не переживай, – говорит она, когда поток красноречия иссякает. – Что-нибудь придумаем.

Если она любит меня за безбашенность, то я ее за неугасаемый оптимизм. Обняв подругу, иду в душ, а потом проскальзываю в комнату. Часы показывают половину десятого. Андрюшка спит на боку, подложив под щеку ладошку, отчего щека кажется еще пухлее, а он сам милее. Присев на корточки, целую его, не боясь, что проснется, уж если уснул, то из пушки не поднять. Тут повезло. Глажу по светлым вьющимся на концах волосам и шепчу:

– Я что-нибудь придумаю, малыш, обязательно что-нибудь придумаю.