***

Черная река несет мимо частички чьих-то судеб: я вижу пестрые упаковки, обломки неузнанных предметов. Я представляю себе реку жизни, с тем же равнодушием несущую нас от бессмысленности рождения к абсурдности смерти, без следа растворяя наши усилия и мечты в потоке бытия.

Острый ветер выдувает из головы остатки наркотического похмелья. Мое путешествие и сама Чаша кажутся дурной выдумкой.

– Отсюда еще можно вернуться назад?

Спрашиваю из чистого интереса.

Шизза качает головой, и четыре ее зрачка вглядываются в мое лицо.

– Вернуться нельзя никогда.

– А если я захочу?

– Ты умрешь...

Я ложусь на холодный песок и смотрю в солнце; зеленые псевдоподии застилают глаза. Я думаю, что, возможно, шизза имеет в виду не банальную смерть, а гибель личности или продолжение жизни с чистого листа.

Я не собираюсь возвращаться.

– Скажи, вы действительно читаете мысли?

– Те, что будут.

– Будущие мысли?

– Те, что сбываются. Настоящие.

Непонятно. Песчинки бегут между пальцами живым ручейком.

– Зачем ты пошла со мной?

– Так было правильно.

– Дура, - говорю я ласково. - Я сам решил идти к Чаше, за себя. А ты что?

Я разглядываю ее. Представляю пятно грудной мембраны, спрятанное под просторным комбинезоном, вспоминаю, что на пальцах ног у них отсутствуют ногти.

Лучше бы я подцепил обдолбанную идиотку с панели. Ту, по крайней мере, можно было бы завалить на песок, и она не стала бы изрекать непонятные истины с безапелляционностью автомата.

– Ты ведь тоже не вернешься!

– Не вернусь, - охотно соглашается она, так что я начинаю сомневаться.

– Или вернешься? Может быть, ты знаешь окольный путь? Может быть, шиззы сопровождают к Чаше каждого?

Я едва не вцепляюсь ей в плечи. В последнее мгновение отдергиваю руки, вспоминая о ее омерзительной чуждости.

– Вернусь, - подтверждает она так же охотно.

Мне на мгновение чудится, что она не понимает человеческую речь и лишь слепо повторяет мои слова. Шизза тут же опровергает это впечатление.

– Зачем тебе умирать?

Здесь, у черной воды, у подножия скалы, уходящей в небо, мне кажется важным объяснить это самому себе. Сказать вслух.

– Потому что я скован жизнью, мы все скованы, понимаешь? Мир потерял невинность: кто-то придумал гражданские права, и теперь мы вынуждены их учитывать; кто-то создал наркотики, и теперь нельзя представить мир без них; а ведь есть еще буквы, и движущиеся тротуары, и реклама, и брачные контракты... Ты никогда не можешь выбраться наружу, ты всегда должен. Должен вписываться, соответствовать, значить, понимаешь?

– Существовать, - добавляет она.

Я запинаюсь. Ищу в ее лице призрак улыбки, вспоминаю, что шиззы не могут улыбаться.

– Я не хочу соответствовать! - выкрикиваю я. - Я учился, чтобы работать. Я женился, потому что так принято. Я работал, чтобы содержать семью, потому что так решили за меня, понимаешь? Я даже развелся, потому что меня вынудили, а я хотел решать сам. Сам - за себя.

– Тогда ты решил умереть.

Я опускаюсь на выстуженный ветром камень. Острая грань впивается под коленку, и это дарит странное удовольствие.

– Это единственное, что я мог решить...

– Не единственное, - возражает она и умолкает, не считая нужным пояснять.

– Я решил заглянуть за грань! - нахожу я нужное оправдание. - Выйти за рамки. Перестать быть тупой конструкцией, которая работает по программе. Смерть - только дополнительное условие, если бы можно было заглянуть в Чашу и вернуться...

– Ты не пошел бы сюда.

В глубине души я понимаю, что она права.

Скала нависает над нами корявым пальцем с замысловатым папиллярным узором. Говорят, на нее легко подняться, но невозможно спуститься.

Я поднимаюсь, машинально отряхиваю песок со штанин. Ставлю ногу в первую выемку. Шизза наблюдает за мной с безразличием насекомого.

Загрузка...