Парадоксы Младшего Патриарха

Часть первая Учитель моего учителя

Все хорошее когда-нибудь кончается. Например, свежие, не гнилые объедки. Милостыня, брошенная щекастым недорослем, решившим спьяну покуражиться перед первой в жизни женщиной своей щедростью неслыханной. Или найдется все на той же помойке пара драных сандалий — отличные были сандалии, как сейчас помню. Все хорошее когда-нибудь кончается.

Когда меня учитель Дайр на помойке этой самой подобрал и в школу приволок, к дармовым питью-жратве, я был железно уверен, что это очень скоро кончится. Не кончилось. А уж когда мастер Дайр стал учить меня, как драться по-взаправдашнему, я и вовсе уверился, что скоро надоест ему новая игрушка. Теперь-то уж точно надоест. Опять ошибся. Спать ложусь — все на месте, утром глаза открою — ничего никуда не делось. Год прошел, другой на исходе — а оно все не кончается. Куда там — мастер меня со временем и вовсе усыновил. Негоже ведь, чтобы лучший ученик, имеющий право на звание мастера, краса и гордость школы, при одной кликухе щеголял, без имени родового. Когда я сам начну своих учеников бегом гонять, оно мне очень даже пригодится.

Это неправда, что к хорошему быстро привыкаешь. Я вот привыкал долго. Годами. И все-таки привык. Размяк. Расслабился. Уверился. Слишком уж долго хорошее не кончалось.

До того самого дня, когда в нашей школе появился высокородный Майон Тхиа.

Мастер Дайр, не в пример другим учителям, за богатенькими учениками не гонялся. Он мог себе это позволить: школа существовала за счет королевской казны. Понять не могу, что заставило учителя принять в школу избалованного, изнеженного, выхоленного наглеца. Тем более, что поздновато начинать всерьез в пятнадцать-то лет.

Я невзлюбил Тхиа с первого дня, с первой минуты — но неприязнь свою прятал тщательно. А вот Тхиа — дело другое. Он и сразу нос выше сосен задирал — а уж когда ему доброхоты во всех подробностях объяснили, кто я есть, кем я был и на какой свалке мне место, кабы не прихоть учителя...

Майон Тхиа был несметно богат и чудовищно родовит. Единственный наследник — и этим все сказано. И как он должен был стерпеть, что здесь он пока никто и зовут его никак? А право распоряжаться им принадлежит не только учителю — это само собой! — но и старшим ученикам, а главное — лучшему из них. Безродной твари. Крысе помоечной.

Он и не стерпел. Терпеть отныне приходилось мне. Никто из учеников со мной давно уже не связывался. Боялись. Да и по рангу не положено. Но к Майону Тхиа это не относилось.

Он ни разу не опустился до площадной брани. Речь его всегда оставалась благовоспитанной и даже чопорной. Ругань уравняла бы нас. Нет, он не опускался до моего уровня. Он разделывался со мной сверху — оттуда, с немыслимой высоты своей знатности и богатства.

Драться он еще не умел — зато отлично знал, куда надо ударить. Ударить словами. Он не выискивал у меня слабых мест в долгой беседе. Нет, он чуял, он попросту знал, что и как мне придется больнее всего — и говорил именно это. Небрежно, как бы походя. И вежливо улыбался. Всегда улыбался.

Вот эта самая улыбочка после очередного оскорбления меня в конце концов и доконала. Уже и не помню, что он мне такого сказанул в тот раз. К словам я начал понемногу привыкать, и сами по себе слова... да нет, мерзко было другое.

Высокородный господин Майон Тхиа смотрел на меня и улыбался. Сколько уже раз я видел эту его улыбку — но сегодня во мне что-то сломалось.

Я тоже посмотрел ему в лицо.

Ехидный прищур светлых глаз. Четкие, изящные, словно узкой кистью выведенные брови. Тонкий надменный нос. И улыбка, достойная уст молодого Бога, завидевшего опарыша в куче навоза. Неповторимо прекрасная в своем изгибе улыбка высокородного господина, уверенного в полной и нерушимой безнаказанности.

Я ударил прямо по этой улыбке — без замаха, коротко и страшно. Тхиа отлетел на добрых пару шагов и рухнул, даже не вскрикнув — нечем ему было кричать — а я рванулся к нему и поднял его ошалевшее от внезапной боли тело пинком. Поднял туда, где его уже ждал мой кулак. Туда, где я отплачу ему за все. Я, сирота. Я, тварь. Я, крыса помоечная. Я хлестал его наотмашь по высокородным привилегиям. Я дух вышибал из его несметного богатства. Я сворачивал челюсть его сытым, гладким, холеным речам, сокрушал в прах тяжелые фолианты с золотым тиснением и проламывал насквозь мягкие постельки, застланные шелковыми пуховичками. Я был не в себе, я был не собой — я был голодом и унижением, гнилыми лохмотьями и зуботычинами... и они не могли позволить их высокородию оскорблять себя.

Наверное, я бы убил его. Потому что хотел. И хотел, чтобы он знал, кто его убивает. Только потому он был еще в сознании. Ну, это ненадолго. Он лежал на каменных плитах двора, давясь и кашляя кровью, и я занес кулак в последний раз. И в последний раз посмотрел ему в лицо — чтобы запомнить, каким оно было и больше уже не будет.

Да, я посмотрел... и ничего не увидел. Ни прав, ни привилегий, ни древней родословной, ни казны несметной. Не было ничего. Был мальчишка. Сопляк. Новичок. Насмешник, неспособный пока еще дать мне сдачи... которого я только что избил с такой ошеломляющей жестокостью... я ведь и правда убить его хотел... а он не мог мне сопротивляться, совсем не мог, совсем... уж если никто из старших учеников не насмелился меня остановить — где ему... скорее мотылек даст оплеуху горной лавине.

Кулак мой разжался сам собой. Я еще не знал, что же мне, скотине, теперь делать. И не успел узнать.

Никто из старших учеников не полез мне под горячую руку. Храбрости не хватило. Зато у кого-то хватило ума сбегать за учителем Дайром.

Я встал и повернулся к Дайру прежде, чем он велит мне это сделать. За спиной у меня лежал Тхиа, передо мной возвышался учитель, а я стоял между ними и желал только одного — чтобы у меня разорвалось сердце. Чтобы милосердные Боги позволили мне не быть.

— Странно, Кинтар, — негромким бесцветным голосом сказал мастер Дайр. — Никогда не замечал за тобой. Оказывается, тебе нравится избивать тех, кто слабее тебя.

Пальцы его легли на пряжку ремня, и она еле слышно щелкнула.

— Похоже, тебе пора напомнить, как себя чувствует тот, кто не может сопротивляться.

Пояс скользнул в руку мастера Дайра беззвучно, и впервые за эти годы я вновь ощутил, как у меня враз слабеют колени, как наливаются свинцовой тяжестью страха губы. Потому что мастер Дайр с самого первого дня никогда, никогда меня не бил, и тем более не... потому что он нас никогда...

Я был выдран боевым поясом. Со всеми пряжками, накладками и прочим, что к боевому ремню полагается. Выдран у всех на глазах — как только что у всех на глазах я сам избивал Тхиа. С той же ненавистью, с той же ошеломляющей жестокостью и мстительной изобретательностью. С тем же точно желанием унизить и причинить боль. Вот только я так и не дал Тхиа потерять сознание — а меня избили до беспамятства.

В чувство я был приведен двумя короткими пинками — под ребра и в челюсть.

— Между прочим, именно так себя Тхиа и чувствовал, — еще более бесцветным голосом сообщил Дайр. — И ведь тебе это нравилось, Кинтар?

Тхиа... мотылек, на которого обрушилась лавина... и лавине это и в самом деле понравилось...

Я ничего не ответил мастеру Дайру. Не до него мне было. И плевать, что за подобную дерзость меня могут еще как-нибудь наказать. У меня не только желания отвечать, но и сил не было: силы мне нужны, чтобы встать.

Встать я все-таки сумел. И оглядеться. И найти взглядом Тхиа — избитого в кровь, жалкого, бледного от потрясения. Даже когда я занес кулак для последнего, смертельного удара, в глазах Тхиа не было такого ужаса.

Я сглотнул кровь из прокушенной губы, преодолел несколько шагов, отделявших меня от Тхиа и рухнул перед ним на колени. Перед высокородным Майоном Тхиа, так давно желавшим поставить на колени дерзкого нищеброда? Черта с два — перед беззащитным сопляком, которого я едва не убил за пару насмешек и наглую улыбочку.

— Прости, если можешь, — сказал я, стараясь говорить отчетливо. — Это я не потому, что меня наказали... правда... я сам... я не должен был...

Слова не шли мне на ум. Вместо них пришло беспамятство.

Очнулся я уже под вечер, в своей постели. Кто-то принес меня сюда, уложил лицом вниз — а потом, хвала Богам, оставил меня одного. Иначе мне трудно было бы плакать.

Когда-то, когда мальчишки из другой, не нашей помоечной ватажки, ловили меня все скопом и оставляли избитого в самой грязной луже, какую могли сыскать, я кусал губы или щипал себя за руку — это помогало оттягивать боль в сторону. Теперь все было по-другому. Боль сама была оттяжкой. Она хоть немного оттягивала от меня мою ненависть к себе. Мастер Дайр был прав. И сделал то, что должен был сделать. Для тех, кто любит мучить, лекарство одно — боль. Как можно быстрее — пока еще не поздно. Без малейшей жалости. И при всех. Чтоб каждый видел и запомнил: безнаказанным мучитель не останется.

Притом же я понимал, что за бешенство овладело мастером Дайром. Самозабвенно воспитывать бойца, воина — и вдруг увидеть, как боец превращается в пьяного насилием палача... и увидеть лицо Тхиа... вот только моего лица в эту минуту мастер Дайр не видел — иначе просто оставил бы меня в руках моей совести... и это было бы в тысячу раз хуже... навряд ли я смог бы хоть когда-нибудь еще подумать о себе без омерзения... я ведь даже и сейчас не могу.

Прохлада. Что-то прохладное коснулось моей спины. Что-то, унимающее боль... зачем?

С огромным трудом я повернул голову.

Возле моей постели на коленях сидел Тхиа и осторожно касался моих ран мягкой тканью, смоченной целебным раствором. Я смигнул, отказываясь верить своим глазам — но видение не исчезло. Мокрое от пота видение, иззелена-бледное. Оно сглотнуло — и только тогда я понял.

— Оставь, — прохрипел я. — С сотрясением мозга лежать положено.

— Не бойся, — с великолепной иронией возразил Тхиа, — я не блевану тебе на спину.

Ах, вот как мы теперь говорим? Раньше высокородный Майон Тхиа сказал бы «меня не вырвет». Или даже «не стошнит». Он заговорил не на своем языке, а на моем. Это словечко стояло поперек всей его чопорной благовоспитанной речи. Да, но сама эта речь...

— Ох, ну и ядовитый же у тебя язык, — против воли усмехнулся я.

Рука Тхиа дрогнула, едва не опрокинув мисочку с целебным зельем.

— Я не смог, — тихо и мучительно произнес он. — Ты переступил через себя и попросил у меня прощения там, при всех... а я не смог... вот так, при всех... а ведь все из-за языка моего ядовитого вышло... веришь, я не хотел?.. честно не хотел, веришь?

— Верю, — ответил я. — Хотеть получить по морде трудно.

— Я не хотел, — повторил Тхиа. — Сам не пойму... я ведь со своими вассалами так никогда, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнул я. — Будь я твоим вассалом, этого никогда бы не случилось. Как прирожденный аристократ, ты никогда не оскорбишь низшего. Будь я твоим вассалом, я был бы сыт, одет и обут за твой счет и наслаждался уважительным обращением. Но я не твой вассал и никогда им не буду.

Тхиа опустил голову.

— Я оскорблял не низшего, — очень тихо сказал он. — Равного. Или даже...

Он снова сглотнул, закусил губу и продолжил обрабатывать мою спину. Молча.

Зелье у него было отменное. Назавтра я уже смог встать и даже выйти из комнаты. И разумеется, первое, что я услышал, едва проснувшись, был голос Тхиа — а как же иначе? Вот уже три месяца, как звук его голоса будит меня с утра пораньше — так почему сегодняшний день должен стать исключением?

— Вы своим языки поганые об Кинтара вытирать не смейте! — голос Тхиа за кустами звенел такой яростью, что листва дрожала. — Он лучше вас всех вместе взятых! А кто на него пасть откроет — порву. Сам порву, ничего мастеру на скажу, хоть бы вы мне все тут морду набили — я не побоюсь!

— И правильно не побоишься. — Я выломился через кустарник, и трое старших учеников в ужасе отпрянули. — Потому что теперь бить тебе морду буду только я — и только после того, как ты научишься давать мне сдачи.

Покинув перепуганных старших учеников и растерянного Тхиа, я пристроился под соседним кустом в тени и полузадумался, полузадремал — да так основательно, что когда из трапезной раздался сигнал к завтраку, я и с места не сдвинулся.

Предрассветную тренировку я благополучно провалялся в полузабытьи, на завтрак не пошел — но к учителю явиться я просто обязан. Не для продолжения вчерашней взбучки — хотя если мастер сочтет нужным ее продолжить, не ученику с ним спорить. Просто у всякого ученика есть обязанности — а у первого ученика они есть тем более. И то, что на мне живого места нет, необходимости исполнять их не отменяет. Это новичку бы позволили отлежаться после такого... хотя нет. По той простой причине, что новичку, пусть даже и за самый немыслимый проступок, и половины бы такого не досталось.

Я глубоко вдохнул, выдохнул, разжал стиснутые зубы и ровным шагом — ровным, не ковыляя, не падая и не останавливаясь! — направился к учителю. Дойдя до двери, я поднял было руку, чтобы постучаться — и не постучался.

Учитель Дайр был не один. Да не просто не один. Тхиа и здесь опередил меня. Вот же проваль! Неужели я больше никуда не могу пойти, чтобы не наткнуться на треклятого мальчишку?

— Вы несправедливы, учитель, — заявил Тхиа.

Идиот, трижды идиот! Мало тебе, что я тебя вчера взгрел? Хочешь, чтоб тебя в довесок еще и как меня взгрели — по твей мерке, конечно? А ведь за такие заявления могут, будь ты хоть сорок раз новичком. И на благородное происхождение не посмотрят. Я же вот не посмотрел...

— Ученик Майон Тхиа, — сухо оборвал его мастер Дайр, — не изволь забываться. Не тебе судить, что справедливо, а что — нет.

— Вы несправедливы, учитель. — Да что ж я, так сильно вчера сопляка по голове приложил, что последний ум вышиб? Не иначе... — Вы наказали Кинтара, а виноват во всем я.

Молчание. Долгое.

— Ты так считаешь? — осведомился Дайр.

— Я его обидел, — в голосе Тхиа дрожали слезы. — Оскорбил. Я его все время оскорблял. И вчера тоже... вот. Я его... ну... спровоцировал. Иначе ничего этого не случилось бы.

— Случилось бы, — резко возразил Дайр. — Не здесь, не сейчас, не с тобой — но случилось бы. Раньше или позже. Если что в человеке есть, оно когда-нибудь да себя окажет.

Печальный долгий вздох. Я вонзил ногти в ладони едва не до крови.

— Гнойники, ученик Майон Тхиа, имеют свойство прорываться. Вовнутрь или наружу — это уж как повезет. Этот гнойник выпало проколоть тебе. И благодари всех Богов, что жив остался.

Воистину так. Еще бы самую малость...

— Да, учитель. — О-ох, ну вот опять. — Но по справедливости...

— Думаю, мне следует на год запретить тебе произносить это слово, — задумчиво отозвался мастер Дайр. — Чтоб не трепал его всуе. Охотно верю, что ты Кинтара — как ты там выразился?.. — спровоцировал. Ты кого угодно доведешь. Я вот, например, с большим трудом удерживаюсь. Так что пару-другую затрещин от Кинтара ты заслужил. Но по справедливости, — Дайр выделил последнее слово с редкой язвительностью, — Кинтар был наказан не за то, что избил тебя... вернее, не только за это.

— А за что? — выдохнул Тхиа.

— За мучительство. За то, что получил удовольствие от насилия над слабым.

Я думал, что если не вчера, то уж теперь Тхиа непременно вскинется в ответ на обидное определение «слабый».

Я ошибся.

— Это неправда, учитель, — горячо воскликнул Тхиа. — Он же тогда к вам спиной был... а вот если бы вы его лицо видели...

— Нужды не было лицо его видеть, — отрезал Дайр. — Я видел его спину. Его тело. Оно наслаждалось.

— Нет, — вскрикнул Тхиа. — Нет! Оно просто опомниться не успело. Я же видел... если бы он и вправду наслаждался, до самой последней минуты... не стал бы он у меня прощения просить.

Нет, к сожалению, не все мозги я вчера из Тхиа выбил — кое-что еще осталось. И, на мой вкус, того что осталось, слишком много.

— Так что, как не крути, а это из-за меня...

— Ученик Майон Тхиа, — медленно и раздельно, почти по слогам, произнес мастер Дайр. — Наказание, отмеренное ученику Кинтару, определяю я — и я считаю таковое необходимым. Наказание, отмеренное тебе, определил Кинтар — и я считаю таковое достаточным.

Молчание.

— Можешь идти, — подытожил Дайр.

Хотел бы я посмотреть, кто посмеет остаться, когда мастер Дайр дозволяет отбыть восвояси. Во всяком случае, не я. И не Тхиа. Он выскочил наружу — всклокоченный, бледный, заплаканный — и с разгону налетел на меня.

— Я тебе вчера говорил, что с сотрясением мозга нужно лежать? — осведомился я.

Тхиа кивнул.

— Вот и лежи. Отправляйся к себе — и в постельку. До ужина. Обедать я бы тебе сегодня не советовал.

Не давая ему опомниться, я отвернулся и шагнул к двери. Пусть в памяти Тхиа останется мой приказ, а не мое нежданное появление. Незачем ему гадать, какую часть его беспримерной беседы с учителем я невольно успел услышать. А приказ он выполнит на совесть — в чем-чем, а в этом я не сомневался. Ученик Майон Тхиа ничего не делает наполовину. Оскорблять — так насмерть, защищать — так до смерти. Ох, и мутно же у меня на душе. Да будь я на месте мастера Дайра... если бы мне довелось выслушивать, как такой вот парнишка вступается за своего обидчика... наизнанку бы мерзавца вывернул!

Меня и вывернули.

Я вошел — и взгляд мастера Дайра метнулся мне навстречу, быстрый, обжигающий и тяжелый, как пощечина. И от этого взгляда я задохнулся, как от всамделишной пощечины. Мастер смотрел на меня — и только. Ничего больше. Но под этим взглядом я не мог, я не смел дышать. Дышат живые — те, кто есть на свете — а таких, как я, на свете нет, потому что таких быть не должно.

Это длилось... не знаю, сколько это длилось. До тех пор, пока в уголке губ мастера Дайра обозначилась усмешка, дозволяющая мне быть.

— Тебе вслух сказать, кто ты такой и как тебя после всего называть следует? — язвительно поинтересовался мастер.

Я склонил голову.

— Обойдешься, — свирепо отрезал он. — Если это скажу тебе я, ты погорюешь и забудешь. Человек помнит по-настоящему только то, до чего сам додумался. Так что называть тебя, как ты того заслуживаешь, будешь ты сам. Полагаю, как именно, подсказывать не надо.

Я кивнул.

— Тебе когда-нибудь говорили, что подслушивать нехорошо? — приподняв брови, спросил мастер Дайр.

— Учитель, я... я нечаянно... так получилось...

— Еще бы ты нарочно, — фыркнул Дайр. — Хорошо хоть, у тебя ума достало не вломиться сюда. Надеюсь, ты догадываешься, что сделать из Тхиа самолучшего бойца теперь твоя, и только твоя обязанность.

— Я уже обещал, что займусь им, — выпалил я.

— Пожалуй, ты все-таки не безнадежен. Спасибо и на том, — вопреки словам, в голосе Дайра не было и намека на какое бы то ни было «спасибо». Скорей уж он звучал так, будто мастер вынужден назвать лимон сладким.

— Первым делом научи его держать в руках свой характер, — сухо заметил Дайр. — С такой порывистой натурой он на этом свете не жилец.

— Натура, — горько усмехнулся я. — Он же просто ничего не боится. Как есть ничего. Обычно так о себе понимают до первого мордобоя... а он и после страху не научился. Знает, что такое боль, что такое беззащитность — и все равно ведь не боится.

Мастер Дайр приметно помрачнел.

— Ладно, — произнес он после недолгого молчания. — Некогда мне тут с тобой разговоры разговаривать. Ну-ка, подставь мне плечо опереться — живей, что стоишь? Прострел мне в поясницу вступил.

Я остолбенел. Во-первых, опереться о меня сейчас может разве только оголодавший комар, а что потяжелей свалит меня с ног — и мастер Дайр отлично это знает, не может не знать. А во-вторых — какой, к черту, прострел? Какая, ко всем чертям, поясница?! Спору нет, иногда старые раны и переломы дают мастеру о себе знать — не мальчик уже — но чтобы прострел, да еще в поясницу? Тьфу, проваль — да о чем это я? У мастера и вообще ничего не болит, уж я-то вижу.

— И на этого недоумка я собирался в будущем оставить школу, — вздохнул Дайр. — Неужели ты до сих пор не понял?

— Н-нет, — запинаясь, вымолвил я.

— А пора бы. Наказания, ученик Кинтар, бывают двух видов — позорящие и почетные.

Сначала я опять обалдел. А потом подумал немного — и кивнул. Все верно. Тысяча отжиманий, к примеру, очень даже почетное наказание. Особенно в присутствии тех, кто пока и на пять сотен не способен. И в собственных-то глазах возвышает — а про восхищенных очевидцев и говорить нечего.

— Позорящие и почетные, — повторил мастер Дайр. — Унижающие и возвышающие. До сих пор тебе доводилось претерпевать только вторые — а вчера ты полной мерой заработал на первое. Ты, мой лучший ученик. Мой естественный преемник. Выпорот, как мальчишка-первогодок на глазах у всех. Ты хоть понимаешь, с какой горы и в какую выгребную яму ты свалился?

Об этом я и не думал. А учитель Дайр прав. Выгребная яма — то самое слово. И помоев мне теперь хлебать — не перехлебать. Никто не отнимал у меня ни силы, ни мастерства... но звания своего лишил себя я сам, вот этими вот руками. Тхиа может стараться как угодно — но все ухмыляющиеся пасти он порвать не сможет. А помешать изо дня в день избивать меня скопом, втемную, не сможет и вообще никто. Даже учителю не уследить.

— По справедливости, как любит говорить ученик Тхиа, я должен был бы предоставить тебе расхлебывать все, что ты натворил, самостоятельно. — Мастер Дайр коротко взглянул на меня в упор, и у меня вновь перехватило дыхание. — Ты это заслужил.

Да, именно это я и заслужил. Я ведь не только сам в дерьмо влез по уши — я еще и мечту мастера Дайра туда же окунул. Его надежду увидеть меня в будущем главой школы, его веру в меня, его труд, его сердечную ко мне привязанность — все как есть, все туда же, в ту же выгребную яму.

— Пожалуй, ты бы даже смог справиться, — неожиданно заключил мастер Дайр. — Не сразу — да... но смог бы. Однако времени у меня нет на такой долгий путь. Потому что ты хоть и не всей мерой, но свое получил — а эти мерзавцы еще даже и не начинали.

Я еще не вполне понимал, кого мастер именует мерзавцами и с кем поквитаться намерен. Но я знал, что вот сейчас ослушания он не потерпит. Я могу понимать или не понимать — но сделать я должен то, что велено. Подставить плечо и помалкивать.

Я подставил плечо, и мы вышли. Я — медленным и размеренным шагом, и мастер Дайр — ухватясь за мое плечо и навалившись всей своей тяжестью. То есть это со стороны так казалось. На самом деле мастер вообще на меня не опирался. Я едва ощущал его касание — ровно настолько, чтобы идти куда надо, не спрашивая дороги.

Мы шли во внутренний двор. Туда, где замер строй учеников, готовых приветствовать учителя перед общей тренировкой.

В их слаженной шеренге дважды обозначилось зияние. Одно пустое место в ряду новичков — Тхиа. Я велел ему отлежаться, и он отлеживается. И второе пустое место — мое. На него исподволь скашивались взгляды — изредка сочувственные, но чаще откровенно злорадные. В этих взглядах легко было прочесть мое будущее — такое, что я вздрогнул.

— Посмотри, Кинтар, — еле слышно выдохнул мастер Дайр, — ты только посмотри... что, нравится?.. А ведь это я вас такими сделал.

Вас. Не «тебя», но — «вас». Запоздалое понимание огрело меня со всего маху. Вот почему так помрачнел мастер Дайр, когда я заговорил о храбрости Тхиа. Она бесспорна. Как и трусость тех, кто стоит сейчас перед нами. Их тут целый строй — и не просто трусов, а трусов победительных, торжествующих. Я на мгновение представил себе, что должен чувствовать учитель Дайр — и сердце мне словно кипятком окатило.

— Но, мастер, — попытался было шепнуть я в ответ.

— Молчать! — прогремел его выдох. Только для меня, для меня одного. И я подчинился. Теперь я понимал, кого и за что собирается наказать мастер Дайр.

Старшие ученики заслышали приближение учителя первыми, как и обычно. Первыми прекратили переговариваться вполголоса. И первыми повернули головы.

Ни один из них не бросился вчера на выручку Тхиа. Ни один не попытался остановить меня. Иные даже улизнули подобру-поздорову — чтобы не оказаться нежелательными свидетелями. Ладно, с первогодков и взятки гладки — но как есть никто не попытался вырвать жертву из моих рук. А, судя по утренней выходке Тхиа, никто — или почти никто — не постеснялся поливать меня грязью. И все они, не посмевшие защитить мальчишку, глазели на пустоту в том месте, которое еще вчера было моим по праву.

А теперь они увидели меня. И учитель Дайр держался за мое плечо.

Я стоял перед ними. Не среди них. Не как один из них. И не опозоренное ничтожество, не бродяга, пригретый из милости и вчера наконец-то высеченный, как ему и надлежит.

Лучший ученик. Все еще, несмотря ни на что — лучший. Надежная, крепкая опора.

Я смотрел на лица, искаженные, почти изуродованные потрясением — и запрещал себе отворачиваться.

Пальцы мастера Дайра соскользнули с моего плеча, и я едва не вздохнул с облегчением... но нет, все еще только начиналось.

Учитель сделал несколько шагов вперед и опустился на колени.

— Я должен попросить у вас прощения, — отчетливо произнес он, и мне показалось, что я схожу с ума. Или уже сошел. — У вас у всех.

Сделалось так тихо, что казалось, можно слышать, как ветерок шевелит волосы замерших от ужаса учеников.

— Простите меня за то, что вы такие подонки. Это я воспитал вас такими.

Вчера мастер Дайр глядел мне в спину... а сегодня я не видел его лица. Зато я видел лица учеников, видел их глаза...

— Вчера старший ученик Кинтар избил новичка Тхиа. И боец Кинтар был за это наказан. Но вы — вы недостойны даже наказания. Потому что вы не бойцы. Вы — плесень. Никто. Хуже, чем никто. Вчера новичок Майон Тхиа едва не был убит — а вы стояли и смотрели. Вчера старший ученик Кинтар едва не стал убийцей — а вы стояли и смотрели. Вчера я в гневе едва не забил насмерть старшего ученика Кинтара — а вы стояли и смотрели. Никто ни во что не вмешался. Не попытался даже. Вас там все равно что и не было. Вас и здесь нет. Для меня — нет. Простите, что я воспитал вас такой поганью, что я и знать-то вас больше не желаю — с души воротит.

Дайр поднялся и сделал еще шаг к окаменевшему строю.

— И учить я вас больше не могу. Разве что вот он возьмется, — и мастер Дайр дернул головой назад, в мою сторону. — А дальше — как он скажет. Другого учителя вам не будет.

— Но, мастер, — выдохнул я, — я не могу... мне нельзя... если по правде, только один человек достоин принять после вас школу — Майон Тхиа.

— Согласен, — обернулся ко мне Дайр. — Вся беда в том, что он хоть и достоин, но по скудости умения не может. И покуда ты его не поднатаскаешь хотя бы до уровня старшего ученика, школа — твоя. А дальше — на твое усмотрение.

Вот теперь я в полной мере осознавал, что задумал мастер Дайр и кому он сколько отмерил. Тхиа, по мнению Дайра, был наказан уже достаточно. Мое наказание он почел необходимым — и он продолжалось. А для всех остальных оно только началось. Что же до самого мастера Дайра... об этом я и думать не осмеливался.

И еще я осознавал, что на мои многострадальные плечи, не далее как вчера боевым ремнем пользованные, свалилась власть. И что мне с ней делать, я и понятия не имею.

А делать я что-то должен... вот только — что? После всего случившегося... да, я уже не прежний, я предстал перед бывшими соучениками в новом качестве... но есть отношения, которые нельзя продолжать ни в каком качестве. Ни в старом, ни в новом.

Продолжать...

Продолжать?

Да ни за что.

Я сделал шаг вперед. Помолчал. Обвел глазами строй, останавливаясь взглядом на каждом лице. Так, словно вижу их впервые.

— Таар-лайх! — повелительно выкрикнули мои губы.

Таар-лайх. Сигнал к перекличке. В переводе с древнего наречия — «назови себя». Именно этими словами, а не традиционным приветствием, начинали тренировку заезжие мастера, согласные по просьбе учителя поделиться своими секретами. Так начинает занятия новый учитель в незнакомой школе с учениками, которых никогда раньше не видел.

Тишина.

— Таар-лайх! — в моем голосе подбавилось металла.

— Старший ученик Ойт Лерир, господин мастер, — робко послышалось слева.

— Старший ученик Тейн Рамиллу, господин мастер! — этот голос звучал чуть потверже предыдущего. Лерир откликнулся первым, а Рамиллу всего лишь последовал его примеру.

— Старший ученик Фарни Лонс, господин мастер! — ну, этот и вовсе уверен, что поступает правильно.

— Старший ученик Сахаи Нену, господин мастер...

И так далее.

Мастер Дайр, стоя позади меня, усмехнулся — и чтобы знать это, мне не было нужды оборачиваться. Я ее спиной чуял, эту усмешку. Очевидно, когда на спине нет ни клочка целой кожи, чуять она начинает лучше.

И снова — тишина. Все назвали свои имена. Все до последнего новичка. Пришла моя очередь.

— Мастер Дайр Кинтар, — отчеканил я. Резко, сухо и властно. Во все время переклички я собирался с духом, чтобы голос мой прозвучал именно так. Я ведь и вообще был уверен, что «дам петуха».

Не было у меня родового имени. На помойке родовые имена не валяются. Сколько себя помню, не было у меня другого прозвания, кроме как Кинтар — скорее уличная кликуха, чем нормальное имя. Кинтаром я и остался — а Дайром Кинтаром сделался, когда учитель усыновил меня. Все в школе об этом знали, но полным именованием не величали никогда — а зачем? Я и сам думал о себе, как о Кинтаре безродном, и никак иначе. Но сегодня у меня не было выбора. И я впервые услышал, как это звучит — Дайр Кинтар. Услышал из собственных уст.

— На пальцы — начали!

Я велел ученикам отжиматься, намеренно не уточняя, сколько раз, и не задавая темпа. Новый учитель всегда так пробует незнакомую группу. Кто во что горазд. К середине тренировки обычно становится ясно, кто есть кто. Вот я их и пробовал, как новый учитель незнакомую группу. Будто я их и в самом деле вижу впервые. Будто это и не я изо дня в день бок о бок с ними отжимался, бегал, наносил удары.

Будто я и в самом деле не знаю, кто на что способен.

Как оказалось, я и в самом деле не знал. Во всяком случае, не все и не про всех. Некоторые вещи принимаешь как данность — а со стороны они выглядят совсем-совсем иначе. Кое-что я по привычке помнил правильно — однако иные результаты явились для меня откровением. Подозреваю, что для мастера Дайра — тоже.

— Довольно. Три раза вокруг рощи — бе-гом!

Я гонял их безостановочно, без передышки. Нельзя мне было останавливать занятие. Ни на единый миг, ни на единый вздох. Какой уж там обед! Когда я велел всем построиться, даже в сумерках было видно, как у бедолаг мелкой дрожью дрожат и подламываются ноги. Четко и правильно поклон не выполнил никто. Я выразительно промолчал. Пришлось проделать поклон вторично. Вот так-то оно лучше будет.

— Занятие окончено, — произнес я долгожданные слова.

Пошатывающийся строй не раскатился веселыми горошинами, как обычно. Ученики разбредались медленно-медленно. Когда бы не ужин, многие бы рухнули и заснули прямо здесь же, посреди двора. Но после такого тяжелого дня лечь спать на голодный желудок... есть этим измотанным парням хотелось все же больше, чем спать. Что ж, пускай идут ужинать. Но без меня. Мне сегодня с ними идти нельзя. Как-то оно так сложилось, что учитель Дайр почти всегда вместе с нами обедал, изредка завтракал — и никогда не ужинал. Пока обращение «мастер Дайр Кинтар» не начнет слетать с уст любого ученика легко и бездумно, без усилий и запинок, я не могу себе позволить пренебрегать маловажными традициями. Только главными.

Да и зачем он мне, этот ужин? Вот сейчас бы воды напиться вволю... я даже зажмурился, представив шелковистое прикосновение прохладной воды к моему пересохшему горлу. Совершенно не помню, пил ли я сегодня хоть что-нибудь? Ох, навряд ли. Очень уж день выдался тяжелый.

Бегать после вчерашнего я был не в силах — и все же до ручья я добрался почти бегом. Очень уж мне пить хотелось. И я даже нагнулся к ручейку. А потом попросту рухнул. Ничком, мордой в песок. Так близко от вожделенной воды.

Боги, как мне было холодно! Словно мне опять семь лет и я опять стою полуголый на снегу с протянутой рукой, и кучка медяков примерзает к моей ладони. Меня даже не колотило в ознобе — я костенел от немыслимого холода. Холод, боль и судорога.

— Знал бы, чашу бы прихватил, — сообщил сам себе Тхиа где-то у меня над головой.

Это ерунда, что Тхиа не прихватил чашу. Напоить меня отлично можно и из ладоней. Что он и сделал. Нет, чаша — это излишняя роскошь. Тхиа притащил кое-что получше чаши — теплое одеяло.

— По-моему, я тебе велел лежать, — хрипло прокаркал я, стараясь не стучать зубами.

— До ужина, — невинно подхватил Тхиа. — А ужин закончился.

И когда я пойму, что препираться с Тхиа — себе дороже?

— Как ты догадался, что мне нужно согреться?

— Было о чем догадываться, — скривился Тхиа. — Вообще-то это должно было случиться еще вчера. После такой порки обычно здорово знобит.

Зубы мои снова начали постукивать, и я ничего не сказал вслух — только вопросительно поморщился.

— Мы, аристократы, никогда низшего не обидим, — дернул ртом Тхиа. — Тут ты кругом прав. А вот по части наказать провинившегося — другое дело. По-твоему, я у себя в замке выпоротых слуг не видел, что ли?

Ах вот как ты заговорил, паршивец? Добро же.

— Послушай, — поинтересовался я, широко распахнув недоуменные глаза, — а замок — это что такое?

Тхиа подозрительно взглянул на меня.

— Это во-от такая хоромина, — объяснил он. — И в ней много этажей. И много комнат.

— Ну да, — понимающе подхватил я. — Много-много. Уйма этажей. И уйма комнат. И во всех комнатах целая уйма выпоротых слуг.

— Уйма, — подтвердил Тхиа, скаля в ухмылке зубы. — Правильно понимаешь.

— Рецепт этого зелья ты у слуг позаимствовал? — поинтересовался я.

— Ничего подобного, — отрезал Тхиа. — Я его сам составил.

Ах, вот даже как?

— Мощная штука, — неловко пробормотал я. Мне и в самом деле было неловко. До сих пор Тхиа оскорблял меня... а теперь, кажется, я сам обидел его — и крепко.

— Еще какая мощная, — вновь оживился Тхиа. — После нее тебя и вполовину так трясти не должно было. Но ведь ты у нас сегодня еще и на солнышке перепекся. Целый день столбом простоял. Без еды, без питья, на самом солнцепеке — чисто изваяние, одни губы шевелятся.

— Уже наболтали? — вздохнул я.

Тхиа гнусно хихикнул. Н-да. На такое дело особый талант нужен — гнусно хихикать. Я бы вот нипочем не сумел. Надо будет попросить парня, чтобы научил меня, что ли. Вдруг да в жизни пригодится.

— Ты произвел впечатление, — сообщил он веско.

— Какое еще впечатление? — устало осведомился я.

— Кошмарное, — с удовольствием объяснил Тхиа. — Чудовищное.

— Ты хоть раз в жизни можешь говорить серьезно?

— А я серьезно, — наморщил нос Тхиа. — Ну, ты сам подумай. Сначала учитель на тебя так налетел... жуть что такое. Никто и ахнуть не мог с перепугу. Руки-ноги поотнимались. Знаешь, мне на какой-то момент показалось, что вот сейчас он тебя насмерть забьет.

— Мне тоже показалось, — буркнул я.

— Вот видишь. Нормальный бы человек после такого...

— Нормальный боец, — уточнил я.

— Ага, верно, боец — не человек, — ухмыльнулся Тхиа. — Но даже нормальный боец после такого должен бы с недельку валяться в лихорадке, в бреду, с гнойными ранами... ну, ты понял...

Я понял. Меня аж замутило, до того точно и емко Тхиа определил все то, что со мной не случилось... а кстати, почему?

— Про зелье мое никто ведь не знает, — беззаботно продолжал Тхиа. — И что я тебя им лечил — тем более. Наутро все уверены, что ты лежишь и тихо помираешь, и без посторонней помощи даже дышать не способен... а ты — вот он. На своих ногах. И такой грозный, что сыпь в кусты и накрывайся ветошью. Стра-а-ашно. Видал, как те трое от тебя дернули?

— Слушай, ребенок, — возмутился я. — Ты с каких это пор начал уличным языком разговаривать?

— А что? — удивился Тхиа. — Ты ведь разговариваешь...

— Мне — можно. Хотя... — я вздохнул. — Ладно. Будем считать, что мне теперь тоже нельзя. Продолжай.

— Ну вот. А когда ты еще и перед строем появился... да не просто сам, а с учителем, и он на плечо твое опирается...

Я сглотнул. Мастер Дайр все предусмотрел. Даже больше, чем мне казалось.

— Все ведь думали, что с тобой покончено навсегда, а ты по-прежнему любимый ученик. Лучший. И — сильный. Не по людски сильный. Как будто ты — это и не ты даже, а кто-то другой. Незнакомый. Непонятный. Страшный. Они тебя все до самых печенок испугались, понимаешь? И от страха своего не скоро еще отойдут.

Милое дело. Намеренно пугать я никого не собирался, но... да. До поры до времени так лучше.

— Даже странно, — размышлял вслух Тхиа. — Парни вроде крепкие, не из боязливых... с чего они вдруг взялись труса праздновать?

Действительно, странно. Мастер Дайр полагает господ учеников последними трусами, а новичок Тхиа — вовсе даже наоборот. Хотел бы я знать, который из них прав. Или, вернее — который из них более прав?

— Не знаю, — ответил я скорее на собственные мысли, нежели на вопрос Тхиа. — Такое на свежую голову обдумывать надо. Хорошенько выспавшись. Очень уж сегодня день выдался тяжелый.

Тяжелый — это то самое слово. Сегодняшний. А про вчерашний лучше и не вспоминать. А завтрашний... тьфу, проваль — нашел о чем думать на сон грядущий!

— Так что иди-ка ты, ученик Тхиа, спать. Да и мне бы отдохнуть недурно.

Я тяжело поднялся, по-прежнему кутаясь в одеяло.

Тхиа хихикнул.

— Ты прямо как погорелец после ночного пожара, — сообщил он мне и припустил во все лопатки.

Ошибся мастер Дайр — другому я должен научить Тхиа. Не характер его окоротить, а язык. С таким умением видеть самую суть вещей да с таким неумением держать язык на привязи он будет постоянно попадать в беду. Даже и сейчас — его счастье, что у меня ни сил нет, ни желания после вчерашнего догнать и угостить его смачным подзатыльником.

Потому что прав ученик Майон Тхиа, кругом прав. Я и есть погорелец. И не дом — никогда у меня не было другого дома, кроме школы — но мир мой сгорел. Дотла. Простой и понятный мир. Может, и не самый лучший — но привычный. Мир, в котором я ненавидел богатенького подоночка Майона Тхиа — и по праву. Мир, в котором я как лучший ученик занимал не просто постель в общей спальне, а отдельную комнатушку — и по праву. Мир, в котором мастер Дайр был моим учителем... и мог вздуть меня за провинность — и по праву. Как там Тхиа говорил? Лихорадка, бред, гнойные раны? Я никогда не верил, что страдание облагораживает — слишком уж круто мне в свое время досталось, и я знаю цену боли... но лучше боль и кровь, и лихорадка, и бред! Да, и гнойные раны тоже — в том, в прежнем моем мире, где я знал, кто я и что я. Потому что мой мир сгорел до последнего уголька, до седой золы — а на пепелище прорастает совсем другой мир, и я его не хочу. Я хочу, я хотел ненавидеть Тхиа — а в нынешнем мире он мне родней родного брата, которого у меня никогда не было... и душа велит взять его, храброго и беззащитного, в ладони, словно воду — и словно воду, пронести по жизни осторожно, не расплескав. Я хотел, я все еще хочу занимать свое место в ряду старших учеников и постигать мастерство, следя за учителем восхищенными глазами — и я не желаю и не желал сам занять место перед строем. И я никогда, никогда не хотел, чтобы мастер Дайр...

— Вам не туда, учитель, — выплыл из темноты голос учителя... нет, в том-то и дело, что уже не учителя Дайра.

Все правильно. Все безупречно правильно. Конечно, ноги по старой памяти понесли меня в сторону ученических спален, к моей комнатушке. Конечно.

И разумеется, мне туда нельзя.

Я не хочу жить в этом другом мире!

А кто меня спрашивать станет...

Тебе сладко спалось в том мире, которого нет? Вот и радуйся, что выскочить из него успел, погорелец. Кутайся в одеяло, таращь мутные спросонья глаза, смотри по сторонам — да хорошенько смотри: здесь ты теперь будешь жить.

Здесь. В домике мастера Дайра. Нет — в домике мастера Дайра Кинтара.

Это твой дом — входи же.

Одежда — боевая и повседневная — исчезла из виду, постель перестелена заново... а в остальном убранство домика не изменилось совершенно. Даже странно, как мало личность мастера Дайра отпечатлелась на том, что его окружало. Моя каморка, и та обжита куда основательней. А здесь одни только мечи, висящие на стене, подсказывали, что в этом доме человек живет, да впридачу еще воин.

Мечи... я сглотнул и пошатнулся. Рукояти их были пристегнуты к ножнам и примотаны кожаными ремнями. Мастер Дайр — я все равно не мог подумать о нем иначе, как о мастере, учителе — вошел в домик следом за мной, снял мечи со стены и взвалил на спину дорожную котомку, которую я не приметил спервоначалу.

— Куда... — только и сумел выговорить я. Горло у меня перехватило, и я больше не мог издать ни звука. Но мастер Дайр меня понял.

— Отшельничать стану, — ответил он, не подымая головы. — Или если телохранителем... в общем, куда-нибудь.

Он так и ушел с опущенной головой, и я не мог крикнуть ему вослед — и знал, знал с полной несомненностью, что я не вправе его останавливать. Наверное, я и не стал бы удерживать его... наверное, не стал бы, наверное... только мне было нестерпимо тяжело оттого, что он уходил — а я с ним даже не попрощался. И еще оттого, что я не увидел напоследок его глаза.

Не знаю, долго ли я простоял в дверном проеме, глядя в опустевшую темноту. Я едва мог шелохнуться. Двигаться было неимоверно трудно — как сквозь сон, как сквозь воду. Медленно, словно рассекая неподатливую волну, я протянул руку и закрыл дверь.

Я был уверен, что от потрясения просто не смогу уснуть. Но горе оказалось слишком большим, чтобы я смог вместить его в себя. Усталость взяла свое. Я уснул тут же, возле двери, даже не дойдя до постели. И проснулся, как и подобает учителю, главе школы — еще затемно. А попробуй не проснись, когда тебя поливают целебным бальзамом, а потом еще и начинают его втирать!

Кроме своего кошмарного снадобья, Тхиа притащил еще и мой завтрак. Так что когда я выругался, проснулся, поблагодарил Тхиа и выставил его, ничего мне не оставалось, как позавтракать. Довольно и того, что я вчера ни крошки во рту не держал. Если я и сегодня ничего не съем, я просто не смогу провести тренировку так, как должно. Хлопнусь в обморок посреди двора, и все тут.

Провести тренировку, как должно... да, есть над чем поломать голову. В свое время я, как и все, наверное, старшие ученики, втихомолку кривлялся у себя в каморке, копируя манеру мастера Дайра и воображая себя великим учителем. Теперь же у меня хотя бы на одно ума доставало: понять, что все это — глупость несусветная. Я не могу вести себя, как мастер Дайр... а даже если бы и мог — худшей ошибки попросту не выдумаешь. Слишком уж мы разные. И не только потому, что мастер Дайр — закаленный в боях воин, а я — мальчишка, волей судьбы вздернутый на место учителя. Не только потому, что мне еле-еле девятнадцать сровнялось, а он уже перешагнул за сорок. Мы и вообще разные. Мастер Дайр — он навроде тигра: большой, тяжелый и сокрушительно быстрый. А я не большой, я всего лишь высокий и, как говаривал мастер, «протяжный». Да что там — я все еще расту, и по мне это видно. Не только возраст, не только жизненный и боевой опыт — костяк у нас разный, выражение лица, походка... и разность эта кладет предел попыткам подражания. Делай, как учитель? Немыслимо, просто невозможно подражать учителю, кем бы ни был он и кем бы ни был ты! Жест, трагически величественный у ехидного недомерка, окажется непоправимо смешным в исполнении добродушного великана. Спокойный кивок пожилого солдата, ветерана многих боев, обернется для новобранца нерешительной вялостью. Я ни в чем, ни в малейшей малости, не могу позаимствовать манеру мастера Дайра, его способ распоряжаться, разрешать, запрещать, советовать... а ведь мне и придется распоряжаться, разрешать, запрещать, советовать... прямо сегодня и придется, уже скоро, уже вот-вот, а я не могу, не умею, не знаю — как... Боги, да где же мне взять такого волшебника, чтоб единым махом добавил мне двадцать лет возраста и опыта? Эх, вот был бы я умнее, послал бы того же Тхиа в город за волшебником прямо вчера... авось поспел бы вовремя... а теперь уже поздно. Сам выкручивайся, мастер Дайр Кинтар.

Между прочим, если ученики вздумают взбунтоваться, я их не удержу.

Они не вздумали. Не минула еще вчерашняя растерянность, и никто не знал, что теперь делать. На тренировку они выбрели в полном составе и в строй встали хотя и без излишней спешки, но как полагается. На их лицах читалось отчетливо: «Пусть все пока идет, как идет, а там посмотрим...»

Как будто я им дам посмотреть! И там, и не там, и вообще. Нечего пялиться по сторонам, господа ученики, нечего. Мастеру Дайру Кинтару это не по нраву.

— На пальцы — начали!

Я гонял их, как вчера. Даже беспощаднее, чем вчера. С единственной только разницей: на сей раз мы пообедали. В полном молчании. Вправду, что ли, я их так напугал? Или у них просто от усталости языки не ворочаются? А может, ученики просто понятия не имеют, что сказать... как и я сам?

Как только последняя опустевшая миска тихонько звякнула о край стола, я встал. Ученики вскочили, вытянулись, как по команде.

Плохо. Очень плохо. Хуже просто не бывает. Потому что не мастер Дайр оказался прав, а вредный дотошный мальчишка Майон Тхиа. Это не трусость. Это другое. Я не знал пока еще, как мне это называть, но что оно собой представляет, я понимал. Со всей отчетливостью. Конечно, будь они всего лишь трусами, они бы со страху уже прикончили меня. А так мне гораздо легче будет с ними совладать — собственно, я с ними уже совладал — но зато мне будет труднее, несоизмеримо труднее их переломить. А переломить их необходимо. Иначе мастер Дайр напрасно оставил школу на меня.

И снова до самого вечера я гонял учеников безостановочно, без пощады, без малейшей надежды на отдых. И снова вечером они отдали мне зыбкий расползающийся поклон. И снова, как и вчера, я не пошел ужинать вместе с ними.

Мне надо было побыть одному.

Мне надо было подумать.

Я еще не знал, что мне делать, но знал — зачем. И знал, что медлить я не вправе.

Когда тощий встрепанный первогодок принес учителю Дайру Кинтару его ужин, я уже надумал в общих чертах, что мне следует предпринять.

— Скажи ученику Майону Тхиа, что я велю прийти сразу после ужина, — распорядился я.

Первогодок испуганно кивнул и исчез, а я, не обращая внимания на остывающий ужин, нагнулся и просунул нож в потайную щель — замок неприметного люка, устроенного в полу мастером Дайром.

Как лучший ученик школы, помощник учителя и его естественный преемник, я, конечно же, знал, где хранятся деньги на неотложные и непредвиденные расходы.

По всему выходило, что как я ни старайся — да хоть напополам разорвись! — а человеческих сил, чтобы выполнить мною задуманное, никак уж не достаточно. Придется прибегнуть к помощи не совсем человеческих. В смысле волшебных. И это я не далее как сегодня утром уверял себя, что могу и даже должен обойтись исключительно своим умом и умением — и никаких волшебников?

За волшебником в ближайший город я послал Тхиа — уж он-то, отпрыск высокородных Майонов, на своем недолгом веку перевидавший всевозможных магов всяческих расцветок, получше моего сообразит, какой чародей и впрямь стоит уплаченных за его работу денег, а какой только вид оказывает. Выбор мага я предоставил Тхиа всецело.

Вот он и привез мне волшебника. Самого что ни на есть могущественного. Потому что такие деньги в уплату за услуги из меня можно вытрясти не иначе как очень сильномогучим волшебством. Вот уж действительно непредвиденные расходы... а если, к примеру, дожди зарядят, да где-нибудь в ученических спальнях крыша протечет прежде, чем казна королевская новые деньги нам отмерит? Починим, конечно, сами — на то и младшие ученики, чтобы школу в порядке содержать — а вот за черепицу для починки чем платить станем? А вот тогда, мастер Дайр Кинтар, самодельной дранкой кровлю наводи, как встарь, да пожара опасайся — а не то так сам на крышу ложись дырки от дождя прикрывать. Тьфу, проваль — да пропади оно совсем, это учительство! Нет, чтобы о важном — все о мелочах каких-то посторонних думать приходится!

И все же кошелек я подрастряс недаром. Волшебник оказался старикашкой дельным. И отправляться к неведомому заказчику на ночь глядя по единому слову незнакомого мальчишки согласился. Между прочим, верхом, позади Тхиа, на той же самой брыкучей лошади, обхватив младшего ученика за пояс и на каждой колдобине стукаясь зубами о его тощие лопатки — а это само по себе дорогого стоит. Прыткий народ, как я погляжу, престарелые волшебники, все-то им нипочем. И ночь напролет до рассвета просидеть со мной и Тхиа, обсуждая до хрипоты мою задумку во всех самомалейших деталях — тоже пожалуйста, словно так оно и надо. И наутро после бессонной ночи старые кости свои трудить, обходя меленькими шажками проложенный мной путь, не минуя без погляду ни травинки, ни камушка — так и тут его магичество не сплошало. А уж ловушки ставить да амулеты заряжать под моим личным присмотром... я под вечер уже с ног валился, а старый гриб только шляпку набекрень — и пошел кудесить. Все сделал, как должно, и вопросов, что приятно, не задавал. И правильно, и незачем. Это лекарь должен все узнать-повыспросить о чужой боли, чтобы после резать, не ошибившись — а ножу лекаря незачем любопытничать. Его дело — надрез провести, где целитель его к телу приложил... а вот боль — не его забота. Пусть свое дело делает да помалкивает.

Волшебник приглашенный дело свое и сделал, и помалкивал притом. Потому, наверное, я и заплатил ему, не чинясь и не торгуясь. А еще потому, что недосуг мне было даже минутку лишнюю тратить на препирательства ради того, чтоб попридержать в мошне лишнюю монету. Не деньги — время мне было дорого. Еще день, еще час... а есть ли он у меня, этот час? Долго ли может попирать каменные плиты двора не менее каменное изваяние, именуемое мастер Дайр Кинтар? Ну, изронит истукан из почти недвижных уст еще одно повеление... и еще одно... и еще и не одно... пока послушные приказу тела и мозги учеников сами не окаменеют от усталости — и сколько можно длить подобное безумие?

Можно, пожалуй, что и долго — вот только не нужно.

Другого я хотел. Совсем другого. И каждый лишний день ожидания отдалял меня от моей цели не на день, а на добрую неделю, если не больше. И так я уже парней позагонял до полного отупения. В другое бы время приезд волшебника всю школу вверх тормашками перевернул. Ученические спальни гулом бы гудели от пересудов — мол, что, да как, да зачем? И взгляды, даже и у самых сдержанных, нет-нет, а высверкивали бы любопытством. Теперь же таинственные переговоры учителя с заезжим магом вызвали в лучшем случае вялый интерес. Вялый и праздный, почти на грани безразличия. А еще поговаривают, что любопытство — основное свойство всего живого... так то — живого, а я ведь учеников замаял мало не до полусмерти, и живыми их можно назвать разве что со множеством оговорок. Страшно подумать — но ведь еще неделя-другая... и ни один бы вообще не обернулся вслед невесть зачем и откуда взявшемуся волшебнику. Взялся — ну и взялся себе... и ни тени мысли, ни призрака любопытства... а нам и незачем.

Ладно же. Все равно вы очень скоро узнаете, зачем приезжал волшебник. Даже если вам и неинтересно.

Строй учеников воздвигся передо мной с такой безошибочной исполнительностью, что я аж похолодел. Строй всеми своими телами выражал незамедлительную готовность четко и слаженно рухнуть ниц по команде «на пальцы» и начать — как вчера, как третьего дня...

Тьфу, проваль. Ладно, я ж вам покажу готовность.

— Сегодня будем бежать полосу препятствий, — объявил я, не отрывая взгляда от замерших навытяжку учеников. Кое-то при первом же звуке моего голоса дернулся было вниз, не дослушав — но вовремя выровнялся, не допустив до конфуза. Тхиа у себя там, в дальних рядах, откровенно осклабился. Знает, паршивец, что кроме меня, никто его ухмылки не увидит — вот и пользуется случаем.

Готовность, говорите?

Все-таки не совсем еще господа ученики камнем взялись — оцепенели, и только. Известие о полосе препятствий мигом их проняло. Вот и глаза разблестелись, и плечи едва заметно подрасправились, скинув незримую тяжесть подневольной выправки. Вроде и не шелохнулся никто — а лица у всех радостные сделались, словно их уже быстрым ветром на бегу ласково погладило. Уж лучше ненавистная прежде полоса препятствий — полоса свободного выбора и неожиданных решений — чем отупляюще монотонное ежедневное: «На пальцы — начали!»

Какое уж там нытье, какие жалобы! Да парни от восторга готовы вместе с солнечными зайчиками по стенам прыгать! И не сказано еще, кто кого перескачет.

Я мысленно усмехнулся своему неожиданному наблюдению. Странное дело — с той минуты, как я ударил Майона Тхиа по лицу, я ничего вокруг себя, кроме лиц, и не видел, словно бы разом ослепнув, словно бы запрещая себе видеть. Сегодня зрение вернулось в полной мере. Я видел все — и солнечных зайчиков, и толстощекое облачко, неподвижно зависшее почти в зените, и ярко-синюю тень, наискось пересекающую двор между рядами старших учеников и куда менее ровными рядами первогодков. Это хорошо, это очень даже хорошо, что ряды эти нигде промеж собой не смешиваются, что стоят они всегда друг от друга чуть поодаль! А сегодня мы с Тхиа еще и особо приглядывали, чтобы младшие со старшими ни одним словечком не перемолвились. Первогодки мое распоряжение выполнили без расспросов — а старшим ученикам до поры до времени незачем знать, что я такого новичкам приказал.

Ничего, вскорости узнают. Но — не когда кто-то сболтнет случайно, а когда я предназначил. Я, мастер Дайр Кинтар.

Легкость я чувствовал в себе необычайную. Словно и не было бессонных ночей, одуряющей усталости, а уж тем более никакого страха. Никакого и никогда. Я не опасался неудачи. Не вера и не уверенность даже — твердое знание: все произойдет именно так, как я задумал. Просто оттого, что должно. Меня переполняло ощущение удачи — не предчувствуемой, а сбывшейся. Оно не покидало меня ни на минуту. Ни когда я выводил учеников за ворота, ни когда я взмахом руки велел им остановиться. Может, оттого меня и послушались, что я не сомневался?

А могли ведь и не послушаться. Или, по крайности, не понять моего повелительного жеста. Мы остановились почти сразу же, посреди площадки для приветствий. Полоса препятствий никогда не начиналась с этого места — она на нем заканчивалась.

Я снова поднял руку, и возникший было в рядах старших учеников неясный ропот стих.

— Полосу будете бежать поочередно, — возвестил я. — Парами. От серого дуба и через всю рощу, как обычно.

Старшие ученики приосанились, запоглядывали друг на дружку, выбирая себе подходящего напарника.

— Каждая пара бежит отдельно. Все остальные ожидают здесь.

А вот это уже необычно. Полосу всегда бегали либо и вовсе поодиночке, либо целой толпой, зорко приглядывая, не схитрит ли кто, огибая очередное препятствие вместо того, чтобы преодолеть его. Я-то по этой части мог быть совершенно спокоен: смошенничать не удастся никому. Зря я, что ли, волшебнику такие деньги заплатил? Так что не радуйтесь прежде времени, господа любители поотлынивать: разочарование вас поджидает немалое.

— После того, как оба напарника сделают все возможное для преодоления полосы, — говоря это, я вынул из привесной сумки яблоко и уместил его в самой середине площадки, точнехонько промеж четырех молодых флаговых сосенок, — и яблоко будет отдано мне в руки, я принимаю забег. Всем все ясно?

Ученики истово кивнули. Так согласно, что у меня едва настроение не испортилось. Нет, вам пока еще далеко не все ясно. И вам очень скоро придется в этом убедиться.

— Ну если ясно... старший ученик Тейн Рамиллу!

И снова, глядя на Тейна, небрежно откидывающего назад свою пресловутую челку, я почувствовал всю горечь своего замысла, как и мгновение назад — но теперь уже в полной мере. На одну-единственную мимолетную вечность мне захотелось пощадить Тейна Рамиллу... но здесь и сейчас никто не имел права на пощаду. Ни Тейн, ни остальные ученики. Ни я сам.

— Младший ученик Орна Илайх!

Рослый костлявый первогодок выступил на шаг вперед, недоуменно поводя глазами. Никогда еще на его памяти, даже если мастер Дайр и выбирал, кому с кем вместе тренироваться, новички даже приблизиться не смели к старшим ученикам, восхищаясь ими из недосягаемого далека. Это правило разумелось само собой. Как то, что воздухом дышат, а воду пьют.

— Готовы?.. К началу полосы препятствий вокруг рощи — бе-гом!

Растерянность там или не растерянность, но с места они сорвались одновременно, не медля нимало. Илайх бежал почти вровень с Тейном. Крепкий парнишка, однако. И выкладывается слишком щедро. Надо думать, отстанет еще до того, как оба добегут до условного места. Будем надеяться, что Рамиллу его дождется. Ну, а если нет... тем хуже для старшего ученика Тейна Рамиллу.

Я глядел им вслед, пока они оба не скрылись за поворотом. Пока кто-нибудь из них еще мог обернуться, а обернувшись — увидеть.

Как только опушка рощи скрыла меня от них так же надежно, как и их от меня, я подошел к флаговым соснам и достал из той же привесной сумки, что давеча — яблоко, еще один предмет. Тяжелый даже на вид, тускло-серый, похожий на неимоверно огромную и немыслимо растолстевшую монету, неизвестно для чего отлитую из свинца.

Ученики судорожно вздохнули все как один. Кое-кто даже сдавленно вскрикнул. Ну еще бы! Совсем неимущих в нашей школе не было — я не в счет, а всем прочим, будь то потомки воинов или сыновья купцов... да хоть бы и крестьянам... всем без изъятия известно, что содержится в освинцованном футляре. Ведь такой футляр со всем нутром можно купить у любого волшебника.

Я встряхнул футляр, высвобождая внешний, свободный от заклятия край ленточки. Приложил его к стволу ближайшей сосны. Подождал немного. Подергал. Так, приклеилась. И высота выбрана правильно: примерно на уровне пояса. Рамиллу чуть повыше меня будет... да, правильная высота.

Я обошел все четыре сосны, обводя их блестящей ярко-голубой атласной линией. Когда линия замкнулась, я сдвинул режущую пластинку вдоль футляра, и ее лезвие перерезало ленточку. Отличная придумка — эти футляры. Не будь их устройство столь совершенным, я мог бы нечаянно коснуться ленточки рукой.

А притрагиваться к ленточке может разве только самоубийца.

Забавная все-таки штука — ленточка. Ни под ней не пролезешь, ни ее не перешагнешь. На полтора человеческих роста что вниз от нее, что вверх, сотканная с должными заклятиями полоска атласа убьет любого. Любого человека: кошка, к примеру, или крыса могут пересекать незримую стену силы невозбранно. Да что там пересекать! Приведенный Майоном волшебник жаловался, что вынужден околдовывать ленточки у заказчика на дому: его кошка повадилась выпутывать ленточки из футляров и играть с ними. Неровен час, посетитель случайный в дом зайдет — тут-то его ленточкой и шандарахнет. Не навешивать же на двери покрытый свинцом доспех с надписью: «входить, только надев вот это».

Потому что по странной прихоти не то судьбы, не то магии свинец позволял преодолевать ленточку запросто. Надень латную перчатку, крытую свинцом — и обрывай докучное препятствие. Напяль свинцовый нагрудник — и хоть вались поперек ленточки. Приладь листовой свинец к подошвам — и топчи ее, бесполезную.

Это поначалу, во время санхийского мятежа, когда маги санхийцев только-только придумали ленточку, она была таинственным и грозным оружием. Едва лишь удалось выяснить, что против свинца ленточки бессильны... конечно, армия пехотинцев в свинцовых доспехах далеко не уковыляет, но ведь всю армию обряжать в свинец и не нужно — только передние ряды. Те, что самоотверженно шагнут на прорыв грозных полосок ткани. И не погибнут.

Еще до окончания санхийского мятежа ленточки были сняты с вооружения. Зато их в охотку стали покупать богатые купцы и прочие всякие градоначальники. Лучше собак и наемных сторожей неподкупные и беспристрастные ленточки охраняли двери и окна складов и казнохранилищ: в свинцовой одежке воровать не полезешь — больно тяжело, да и шуму с бряком многовато. Воры, правда, все равно как-то ухитрялись.

А сейчас предстояло ухитриться не ворам, а старшему ученику Тейну Рамиллу и младшему ученику Орне Илайху. Яблоко по-прежнему лежало там, куда я его положил. Обведенное со всех четырех сторон узкой полоской блестящего атласа. Ожидающие окончания бега ученики не сводили с ленточки глаз. Она притягивала к себе их взгляды, завораживала, звала. Казалось, кроме обычного, на нее наложено еще одно заклятие, властно велящее: «смотри на меня и только на меня!» Никто уже не думал о полосе препятствий, не гадал, честно ли Рамиллу и Илайх преодолевают им причитающееся.

Я тоже не думал о полосе препятствий. Я просто знал, что Тейн Рамиллу бежит впереди. Что Илайха он обгоняет ненамного: для того я и волшебника вызвал, чтобы старший ученик вырвался вперед не больше, чем нужно. Препятствия вздымались перед Тейном — чтобы уменьшиться вдвое перед Илайхом. Тейна полоса задерживала — а Илайха едва ли не подгоняла. Нечестное преимущество? Как бы не так! Преимущество как раз у Тейна — только он об этом покуда не знает. Даже и сейчас, когда он собрал силы для последнего, победительного рывка, когда ему осталось так немного до заветной цели — все еще не знает.

А еще он не знает, как до этой цели добраться. Будь поблизости стена — и Тейн забрался бы на нее и прыгнул. Окажись у него в руках шест для прыжков — и Тейн перемахнул бы ленточку вообще шутя. Но нет у него ни дерева, ни стены, ни шеста, ни свинцовой перчатки — ничего у него нет, кроме Орны Илайха, который шатается от изнеможения, словно пьяный, и его тяжелое дыхание громче легких шагов Рамиллу... вот оно уже за спиной, это дыхание...

Тейн завел руку за спину не глядя, поймал Илайха за шиворот и с силой швырнул его на ленточку. И снова рванулся вперед, пробежал по телу Илайха, как по мостику из плоти, и обеими руками схватил яблоко.

Над толпой учеников пронесся стон ужаса. А потом...

Потом, разрывая толпу, словно ветхую тряпку, среди безмолвных от потрясения учеников возник мастер Дайр — и страшнее его лица я во всю свою жизнь ничего не видел.

Я не знаю, откуда он взялся и долго ли наблюдал за нами из неведомого укрытия. Я не знаю, кого он собирался убивать первым — Тейна или меня. Зато я знаю, что ни мне, ни Рамиллу не достало бы сил остановить мастера Дайра — тем более Дайра до беспамятства разъяренного. А остановить я его был должен — и немедленно.

— Я не засчитываю полосу препятствий старшему ученику Тейну Рамиллу, — холодно и спокойно произнес я в полный голос.

Вот это мастера Дайра остановило. Или, вернее сказать, заклинило. Он замер на полувздохе, на середине движения, в пружинном сжатии неначатого прыжка. Успей мастер Дайр прыгнуть, и он точно так же завис бы над землей, не в силах даже упасть на нее от ошеломления. А ошеломлен он был до глубины души: в такой гнусной бесчеловечности он до сих пор своего лучшего ученика и преемника не подозревал.

И правильно не подозревал.

Я шагнул мимо обмерших учеников, мимо окаменевшего Дайра — и шагнул к лежащему ничком Орне Илайху.

Тейн так и стоял, вцепившись обеими руками в злополучное яблоко, и судорожно сглатывал — похоже, его слегка подташнивало. По-моему, он только теперь — и то не до конца — понял, что натворил в горячечной жажде победы. Взгляд его не отрывался от спины Илайха с отчетливыми отпечатками ног. Вообще-то следовало позволить Тейну еще хоть малость посозерцать свои следы. Но я не мог ждать ни минуточки: не то как очнется Дайр да как пойдет крушить что ни попадя...

— Зато я принимаю полосу препятствий у младшего ученика Орны Илайха, — возвестил я во всеуслышание, одним рывком подымая стоймя полуобморочного от испуга, но совершенно и бесспорно живого Илайха.

— Он, как и было велено, сделал все возможное, — с этими словами я распахнул ворот Илайховой рубахи, просунул под нее руку, распустил завязки нагрудника и извлек его наружу.

Нагрудник и всякие тому подобные штучки мы с Тхиа мастерили всю ночь, благо было из чего: старшие ученики постоянно отрабатывали удары с утяжелением, и уж чего-чего, а кусков ткани и кожи с начинкой из свинцовых пластин в школе имелось в изобилии. Нам оставалось только правильно подогнать их друг к другу и выбрать, на кого мы навьючим результат наших усилий.

— Бегать с отяжелением полезно, — невозмутимо продолжал я, воздев нагрудник кверху, на всеобщее обозрение. — Это укрепляет мускулы. И защищает от ленточек.

За спиной у меня раздалось звонкое шипение: точь-в-точь огромная змея завела злобную песню. Я не обернулся — зачем? Мне ведь и раньше доводилось слышать этот звук. Мастер Дайр взял в привычку заменять им те неимоверно грязные ругательства, которые приговоренный к смерти произносит со слезами счастья на глазах, когда выясняется, что палач запил, поджег виселицу и ушел в монахи.

Нет, я не оборачивался. Я не глядел ни на Дайра, ни на учеников — только на Тейна. Будто во всем свете не осталось никого, кроме нас двоих.

— Между прочим, бежать я вам назначил вдвоем, — скучным будничным тоном произнес я, забирая яблоко из рук оцепеневшего Тейна, — и препятствия преодолевать вам следовало вдвоем.

Тейн Рамиллу внезапно ожил.

— Это нечестно, — выкрикнул он ломким, срывающимся голосом. — Нечестно!

— Вот как? — прищурился я.

— Ленточку преодолеть невозможно, — с отчаяньем воскликнул Тейн. — Хоть вдвоем, хоть не вдвоем!

Я был уверен, что услышу этот выкрик от кого-нибудь из учеников — а если они все же не осмелятся, я их спровоцирую. Но из уст самого Рамиллу... ох, Тейн — не стоило бы тебе произносить слово «нечестно». После того, как ты собственными руками швырнул своего сотоварища на смертоносную преграду, а потом еще и сверху пробежался... ох, не стоило бы.

— Вот как? — снова переспросил я. — Ладно же.

Ленточка, на которую рухнул Илайх, уже не блестела. Всю свою погибельную силу заклятие высвобождает за один раз. Теперь это была самая обычная атласная лента. Я протянул руку и оборвал ее.

— Выходи, — велел я Тейну, и тот вышел наружу, кое-как переступив негнущимися ногами через атласный обрывок.

Я водрузил яблоко на прежнее место, извлек футляр и заново обвел заколдованной ленточкой все четыре сосны. Тейн и Илайх глаз с меня не сводили.

— Любой из младших учеников, — позвал я. — Кто сам хочет.

Толпа качнулась: первогодки сделали шаг вперед. Все. Вот честное слово, все. Рехнуться можно. Неужели они настолько послушны? Или так меня боятся? Или... или до такой степени доверяют?

— Выбери сам, — кивнул я Тейну. — Любого. Чтобы ты был уверен, что это не сговор.

Тейн угрюмо опустил голову. Он и так был уверен, что никакого сговора нет и в помине. А еще он был уверен, что сейчас я сделаю нечто неведомое — и лишу его даже надежды на самооправдание. И помощника в этом деле любезно предлагаю ему выбрать самолично. А как же иначе? Илайха на ленточку он тоже швырял собственноручно.

— Нэйто, — буркнул Тейн нехотя.

Значит, Нэйто. Низкорослый тяжеловесный крепыш. Ох, Тейн — ну ты и выбрал. Ну, да ничего. Справлюсь. Сумею. Не имею права не суметь.

— Остальным — стать в строй, — бросил я через плечо. — Всем — как полагается. Вы ученики, а не сброд. Вот и извольте держать себя соответственно.

Первогодки выстроились даже прежде, чем старшие ученики, открывая для меня проход.

Я положил руку Нэйто на плечо.

— Вокруг того камня за мной — бегом. Ясно?

Нэйто кивнул, и я сорвался с места.

Пришлось поднапрячься: я все-таки здорово вымотался за минувшие дни, и с первым же шагом ненадолго позабытая усталость разом навалилась на меня. А Нэйто выспался, он свеж и бодр, и на нем нет свинцового нагрудника, так что бежит он налегке.

Шаг, еще шаг... я оторвался от Нэйто, но ненамного. Не больше, чем Тейн от Илайха. А потом замедлил бег, как и Тейн. И ухватил первогодка за рубаху — как и Тейн. Только я не стал кидать его себе под ноги, а поднял вверх прямо на бегу.

— Прыгай! — крикнул я, оттолкнулся от земли посильнее и вбросил Нэйто с разбегу в очерченный ленточками квадрат.

Полтора человеческих роста, если считать от ленточки, два — от земли. Для хорошего броска в прыжке — не препятствие. Нэйто уже летел, а я запоздало испугался, что он все-таки заденет невидимую стену силы... но нет, Нэйто ее все-таки не коснулся. Ленточка выблеснула — и погасла, так и не дотянувшись заклинанием до младшего ученика Панни Нэйто. Погасла насовсем.

Приземлился Нэйто тоже правильно, с перекатом. Ну, в этом-то я и не сомневался. Первым делом новичков учили падать с любой высоты и из любого положения.

Но все-таки я едва подавил вздох облегчения, когда Нэйто подлез под уже безопасную ленточку и вынырнул из квадрата, протягивая мне яблоко.

— Можешь съесть, — махнул я рукой.

Нэйто послушно откусил и захрумтел яблоком.

— Значит, нечестно? — протянул я, глядя на Тейна в упор.

Тейн отвел глаза.

— Как видишь, в одиночку — невозможно, — произнес я, чуть задыхаясь после бега. — А вдвоем — именно вдвоем — очень даже возможно. Илайх, — обернулся я внезапно к поименованному первогодку, — у тебя по школе какие обязанности?

— А... а, — неразборчиво, как и полагается восставшему из мертвых, бормотнул Илайх, но все же совладал с прыгающими губами и выговорил четко и раздельно, — а-а-га-род па-лоть.

Огород, значит. Огороды у нас прополоты отменно, что да, то да. Не придерешься. Ни травиночки сорной...

— Огород, значит, — произнес я уже вслух. — Что ж, пусть будет огород. Только не наш, а нашего портного, Тосси Сплющенного, — я вновь обернулся к Рамиллу. — Вот и будешь ему завтра огород полоть.

Лицо Тейна покрылось странной, почти костяной бледностью. Еще бы! Его, старшего ученика, без пяти минут мастера — и вдруг заставляют в огороде копаться, словно несмышленого первогодка! Могу себе вообразить, что он подумал о моей манере назначать наказания... во всяком случае, я бы на его месте еще и не такое подумал.

— Да, учитель, — безжизненно произнес Тейн, уставя глаза в землю.

— С утра и до ужина, — распорядился я во всеуслышание. — И попробуй только не выполнить.

А потом я придвинулся чуть ближе и произнес, еле двигая губами, почти только дыханием уже для одного Тейна:

— Потому что после ужина будешь вместе со мной отрабатывать «ветреный полдень» — и попробуй только не выполнить.

Тейн задохнулся.

— Но, учитель, — почти беззвучно прошептали его губы, — я ведь не знаю... я не умею делать «полдень»...

— Я тоже не умею, — беспечно ответил я. — Будем не уметь вместе.

Я и вправду не умел. «Ветреный полдень» я еще ни разу не выполнял целиком — так, небольшие клочки, обрывки всякие... конечно, общий рисунок движения я знал наизусть — подглядывал за мастером Дайром, и не раз... а вы мне покажите ученика, да чтоб он за мастером не подглядывал! Если он стоит хотя бы того хлеба, которым брюхо набивает, то непременно будет подсматривать. Так ведь я всего-навсего подсматривал и запоминал. Я знал, как выглядит канон «ветреный полдень». И понятия не имел, как его следует выполнять. Это мне еще предстояло выяснить. Вместе с Рамиллу.

Ладно, хватит из пустой миски суп хлебать. Заболтался, как дурак, пораздумался, а на учеников никакого внимания. Это никуда не годится.

Я повернулся к ученикам — и круг их мгновенно прянул, размыкаясь в обычный строй.

— Тейн Рамиллу, Орна Илайх — на свои места! — скомандовал я.

Тейн каким-то непостижимым образом уже занял свое место — что значит выучка! Илайх торопливо рванулся, спутал ряды... хотя нет, не спутал. Путаница произошла раньше, без его участия. Мудрено ли чудом воскресшему не сразу отыскать свое место, когда там, где оно было, в рядах первогодков, стоит, бесстрастно улыбаясь мне в лицо, мастер Дайр.

Ах, вот как... вот теперь как... ну хорошо же...

— Старший ученик Ойт Лерир, младший ученик Кеви Орисс — к началу полосы препятствий — бе-гом! — отчеканил я. — Старший ученик Сахаи Нену, младший ученик Дайр Тоари — приготовиться.

Нену даже не посмотрел вслед бегущим во всю прыть Лериру и Ориссу. Он с откровенным ужасом воззрился на младшего ученика Дайра Тоари. Вот и хорошо. Вот и славно. Тейн Рамиллу только что получил страшный урок... но я здорово сомневался, все ли этот урок усвоили — или только он один. Чужой опыт — не опыт, знаете ли. А вот попытка пройтись по хребту младшего ученика Дайра Тоари обойдется дорого любому.

Под вечер я просто с ног валился. Не от обычной усталости — к ней я уже начал привыкать. Душа моя просилась на покой. Надолго я запомню эту полосу препятствий... слишком уж многие ее не прошли. Хотя и одолело ее больше человек, чем я надеялся. Но все равно — гнусно мне было. Ну хоть недолго, ну хоть немножечко — никого не видеть, ничего не слышать, ни о ком не думать...

Как же. Размечтался.

— Я твой ужин принес, — осведомил меня Тхиа, нахально вламываясь в дверь без всяких церемоний.

— А кого другого прислать не могли? — недовольно буркнул я, принимая из рук Тхиа короб с едой.

— Никак нет, — ухмыльнулся Тхиа. — Я ж теперь лазутчик.

— Кто-кто? — я от изумления едва короб не выронил.

— Ну неужели не понятно? — Тхиа прошмыгнул в уголок и с удобством расположился, будто век там и сидел. — Ты же перед тем, как учителем сделаться, из собственных ручек изволил мне морду набить. Не побрезговал моим высокородием. И сейчас не гнушаешься. Значит, по всем приметам, я вроде как твой любимчик получаюсь. Кого ж другого подослать повыведать, что грозный мастер Дайр Кинтар еще напридумывает?

— Размечтались, — хмыкнул я. — Так я им и сказал.

— А мне? — полюбопытствовал Тхиа.

— А ты и так знаешь, — махнул я рукой.

— Ну-у, много ли я там знаю, — пренебрежительно протянул Тхиа. — У тебя вот с Тейном тайны завелись. Ты и правда с ним «ветреный полдень» завтра отрабатывать собрался? Или мне только издали показалось? Я ведь не очень хорошо по губам читаю.

Н-да... а я ведь вроде спиной к нему стоял. Вот же паршивец!

— Правда, — ответил я.

— А почему? — удивился Тхиа. — После того, что он сделал...

— Вот именно, что после того, — отрезал я. — Рамиллу ведь других не хуже... а может, что и получше. Потому я его и выбрал. Чтобы сразу определить, прав я или нет. Если бы такое Нену, к примеру, вытворил, это бы почти ничего не значило. А уж если Рамиллу... значит, все они такие. Все, понимаешь? Все до единого. Любой бы вот так же новичка бросил, не раздумывая. Любой бы сверху протопал. Все они такие, кого ни назови. А назвал я Рамиллу. Я его подставил, понимаешь? Подставил. Для примеру, для острастки. Всем на погляд. Чтобы все поняли, кто они такие. И его я заставил первым...

— Положим, первым был не он, — хладнокровно заметил Тхиа, — а ты.

— Положим, — в тон Тхиа ответил я, — между мной и Тейном есть разница. Меня никто не заставлял.

— Как это — никто? — поднял брови Тхиа. — А я?

— А ты — скотина наглая! — неожиданно для самого себя ухмыльнулся я. На душе у меня здорово полегчало. Вот бы никогда не подумал, что лекарством от дурного настроения для меня окажется дурацкий треп Майона Тхиа.

В дверь негромко постучались.

— Да! — воскликнул я, и на пороге возник мастер Дайр.

Не то вскрик, не то всхлип вырвался из моей груди, когда я так и подался всем телом навстречу мастеру Дайру. Я хотел... сам не знаю, чего я хотел. Пасть пред мастером Дайром на колени? Заплакать? Ударить? Обнять? Молить, чтобы он избавил меня от непосильного бремени? Или схватить за плечи и трясти, трясти, трясти, покуда я не вытрясу из этого мешка самообладания... черт знает, кого... того мастера Дайра, которого я любил и помнил? Или кого-то другого, совсем-совсем незнакомого?

Ничего я не сделал. Даже навстречу не бросился. Потому что мастер Дайр посмотрел на меня в упор. Так, как я не умею смотреть, будь я хоть распротрижды мастер. Бойцы так и вообще не умеют смотреть. Только воины. Спокойный взгляд. Спокойные глаза. И где-то в их глубине тяжело и бесшумно закрывается невидимая дверь.

Я понимаю, что это значит. Мастер Дайр не собирался впустить меня внутрь. Что бы я ни сказал, что бы ни сделал — дверь не откроется.

Я медленно нашарил непослушной рукой край стола и оперся о него.

— Младший ученик Дайр Тоари, — произнес мастер Дайр с поклоном, и губы его раздвинулись в приветственной улыбке — как оно и предписано младшему ученику, только-только зачисленному в школу и впервые явившемуся к учителю для знакомства.

Я глядел на него во все глаза. На только-только зачисленного в школу младшего ученика Дайра Тоари.

— Да, — просипел я.

— Я пришел, чтобы сдать на хранение боевое оружие, не дозволенное для ношения младшим ученикам, — и с этими словами мастер Дайр поднес мне на вытянутых руках оба свои меча.

— Пусть... — я не узнавал собственного голоса, — пусть... они останутся здесь, пока ты не заслужишь чести носить их по праву.

Ритуальная формула сама сорвалась с моих губ. Я не знал, как это я мог сказать такое. Я не знал — а что еще я смог бы сказать?

Мастер Дайр кивнул мне с устрашающей серьезностью — будто я сказал именно то, что нужно. Будто в моих нелепых, неуместных, нестерпимо наглых словах крылась истина, ведомая лишь нам обоим и больше никому.

Я принял у него мечи и повесил их на стену. На прежнее место. Туда, где они висели, сколько я их помнил.

— Я могу идти, мастер? — тихо спросил меня младший ученик Дайр Тоари.

Я хотел крикнуть: «Нет!» Я хотел...

— Да, — сказал я.

Мастер Дайр совершил полный поклон — как и полагается младшим ученикам, черт бы их любил все вместе и по отдельности! — повернулся и вышел. И только у самого порога задержался на минутку и глянул на меня мельком... виновато так глянул... или мне попросту померещилось.

— Тхиа! — вскрикнул я почти жалобно, когда за младшим учеником Дайром Тоари закрылась дверь. — Тхиа!

— Это ничего, — негромко и очень серьезно отозвался Тхиа из угла. — Это бывает. Ты не беспокойся. Все будет, как надо. Я уж позабочусь.

Больше всего на свете мне хотелось выплеснуть свое горе, сорвать обиду на ком-нибудь — да хоть ответить на участие Тхиа какой-нибудь резкостью. Но я смолчал. Еще и потому, что за последние страшные дни успел убедиться: что-что, а позаботиться Майон Тхиа действительно умеет, как никто.

Тхиа выбрался из своего угла, подошел ко мне, и пальцы его опустились сверху на мое запястье — словно вот-вот скользнут в обхват и примутся пульс нащупывать.

— Можно, я пойду? — тихо спросил Тхиа.

Я кивнул — по-прежнему молча. Я все еще опасался, что стоит мне заговорить, и я непременно сорвусь — заору, крикну что-нибудь обидное или просто дам Тхиа подзатыльник.

Тхиа простился со мной таким же коротким кивком — хвала Богам, у парня довольно ума, чтобы с глазу на глаз не бесить меня поклонами! — и вышел за дверь без излишней поспешности. Но там, снаружи, в густых сумерках, его шаги сразу ускорились.

Майон Тхиа торопился куда-то. Очевидно, позаботиться торопился — как и обещал.

Что ж, потороплюсь и я.

Едва затих отзвук шагов Тхиа, я, крадучись, направился следом за ним. Ну, не совсем следом. Тхиа, разумеется, держал путь к спальням младших учеников — а мне, разумеется, дорога туда заказана. Я не могу войти в ту же дверь, что и Тхиа. И при том, как именно он будет заботиться, я тоже присутствовать не могу. Мастер Дайр к нам никогда не заходил... а даже если бы и заходил — сейчас мне там появляться нельзя. Тьфу, проваль — и кто из учеников не мечтает сделаться учителем, да поскорее, потому что учителю все можно? Или потому, что он все может... в их-то ученическом понимании разница невелика. И ведь сам я совсем еще недавно был таким же дураком. Теперь я точно знаю, что учитель может и что ему можно... а чего нельзя. Я не могу войти и сесть на край постели младшего ученика Дайра Тоари. Я не могу расспросить его, как провел мастер Дайр эти страшные дни. Да что там — я даже спокойной ночи пожелать ему, и то не могу. Это раньше было можно... когда учитель Дайр ввечеру отдавал старшему ученику Кинтару распоряжения на завтрашнее утро... когда я еще мог сказать: «Спокойной ночи, мастер Дайр», — поклониться и уйти... а теперь некому мне желать спокойной ночи и кланяться тоже некому... и я не могу уйти.

Потому что я все-таки должен знать, что произойдет сегодня в спальне для младших учеников. Нельзя мне туда входить? Ну и не надо. Ну и не пойду. Как будто чтобы услышать, нужно присутствовать самолично.

Можно же и подслушать. Устроиться где-нибудь поблизости, где понезаметнее — и подслушать. Присутствовать, не присутствуя. Скрытно. Незримо. Втайне.

Учитель может не все. А еще у учителя тайны заводятся. Как блохи. До кровавого зуда. И избавиться от них не легче, чем от блох.

Я осмотрел раскидистые яблони, чьи ветви едва не лезли в окна спальных помещений... так, вот эта яблоня вполне подойдет. И ветки меня выдержат, и вообще... хорошая засидка, удобная. Мне все слышно и видно, а меня никому. Надо будет и впредь ею пользоваться. Просто замечательная засидка, особенно если перелезть потихонечку вон на ту ветку, а ноги...

Я замер. Еще раз ощупал вон ту ветку. Никаких сомнений. Приглянувшаяся мне ветка была отполирована — причем явно задницей предыдущего соглядатая.

Значит, вот оно как, мастер Дайр?

Я занял еще учителем моим облюбованное место, приник к ветке и замер, вглядываясь в приоткрытое окно ученической спальни.

В спальне творилось действо.

Единственное в своем роде.

Младший ученик Дайр Тоари готовился отойти ко сну.

Волосы его влажно блестели после вечернего умывания, и от этого казалось, что седина, не смея коснуться черных как смоль волос, парит над ними призрачным ореолом. Мальчишки в одних набедренных повязках сгрудились в уголке спальни, глядя, как зачарованные, на своего нового собрата: теперь, когда и на нем ничего, кроме набедренной повязки, не было, они впервые могли увидеть, да еще вблизи, как под загорелой кожей пляшут неистовые перекаты гибких мускулов — словно змеи сплетаются в любовном угаре, свиваясь и вытягиваясь... но мальчишки не решались подойти и рассмотреть все это грозное великолепие вблизи. Издали-то еще можно ограничиться разглядыванием — а вблизи ну никак не удержишься, ткнешь пальцем в клубок сокрытых змей, перехваченный белыми арканами шрамов... и как знать, на падешь ли замертво, словно и впрямь настоящих змей растревожил, наказанный за дерзновенное желание убедиться, узнать, проверить — а действительно ли это невероятное тело настоящее?

Дайр Тоари невозмутимо сложил свою одежду в изголовье постели рядом с последней из уже занятых кем-то. Все правильно. Новичок не располагается где-то на отшибе от остальных, а занимает ближнюю из свободных постелей, рядом с остальными учениками. Раньше последним в ряду было лежбище Майона Тхиа.

Дайр откинул одеяло и улегся, забросив руки за голову. Ни единого слова не было произнесено, и я уже начал подумывать, что напрасно занял свой наблюдательный пункт. Подслушивать в полном молчании нечего — молчания я, что ли, раньше не слыхал? Так ведь слыхал. И как ученики спать ложатся, видал, и не раз. Покуда я не заслужил собственную комнатушку, ежевечерне созерцал, аж надоело. Единственно мастера Дайра отходящим ко сну не видывал... ну так он ведь в этом деле от нас, прочих смертных, ничем не отличается, верно?

Мальчики начали понемногу робко, один за одним, подтягиваться к своим постелям.

И вот тут-то глазам моим предстал Тхиа.

Не иначе, он все это время прятался в умывальной, подглядывая в щелку и прикидывая, когда лучше всего появиться. Выбрать ли минуту, когда Дайр разувается? Или когда складывает одежду? Или... нет, вот оно, нужное мгновение. Сейчас. Именно сейчас. Теперь, и никогда иначе, прошлепать по полу босыми пятками, направляясь к своей... нет, не к своей постели.

Тхиа миновал свою лежанку и уверенно присел на край кровати Дайра.

— Ну, рассказывай, — велел Тиха без тени смущения.

Все-таки даже великого воина Дайра Тоари можно ошарашить. Я — что, я не в счет... хотя от наглой выходки Тхиа я окаменел напрочь, да так, что едва с ветки не грянулся. Но ведь и Дайр, бывалый воин, которого невозможно застать врасплох... о-ой. Скажи мне кто раньше, что я увижу на его лице такое выражение...

— То есть как это — рассказывай? — осведомился Дайр Тоари.

— Что значит — то есть как? — возмущенно удивился Тхиа и даже руками всплеснул для пущей убедительности. — Ты ведь новенький? Новенький. Вот и рассказывай. Должны же мы знать, кто ты такой есть... что делал перед тем, как в школу прийти, чем занимался... порядок такой.

Я так вцепился в ветку, что яблоня под моими пальцами едва не брызнула соком.

И тут младший ученик Дайр Тоари расхохотался — во весь голос, до слез, до изнеможения, до стона, пристукивая ладонью по бедру... так, как никогда не смеялся учитель мастер Дайр.

Я перевел дыхание. Майон Тхиа — ах ты, мерзавец! Ах ты, наглая морда! Да благословят тебя отныне и вовеки все Боги, сколько их есть... и все, сколько их нет — тоже.

— Рассказывай, говоришь? — простонал Дайр, утирая слезы тыльной стороной ладони. — Порядок такой? Что ж... отчего бы и нет? Пожалуй, что и расскажу.

Майон Тхиа ободряюще улыбнулся в ответ и устремил взгляд в открытое окно.

Видеть меня он не мог... я готов был поклясться, что не мог! Потому что никогда бы мастер Дайр не выбрал для засады место, откуда его видно. Никто меня здесь не разглядит.

И все же во взгляде Тхиа отчетливо читалось: «Тебе никогда не говорили, учитель, что подслушивать нехорошо?»

Говорили, Майон Тхиа. Говорили. И не раз.

Но я все равно буду.

Потому что рассказанное сегодняшней, а может и не только сегодняшней ночью, я должен услышать не из твоих уст, а от самого Дайра Тоари.

Так вот — знать я все подслушанное той ночью знал, а слышать ничего подобного в жизни не слышал.

Ну, не то чтобы совсем. Не может ведь будущий преемник учителя ничегошеньки не знать ни о нем самом, ни о школе, о ее зачинателях и основателях. И я, конечно же, знал. Слыхал от мастера Дайра краем уха всякие разности. Но редко, очень редко. Учитель Дайр меня байками особо не баловал, скупо оделяя очередной историей в награду за какой-нибудь особо выдающийся промах: уж если я в мастерстве своем дозрел до столь чудовищной ошибки — из тех, на кои абы какая бездарь неспособна, сколько бы ни пыжилась — то мне самая пора приспела узнать, что я за дурак. А это с непреложной ясностью выводится из нижеследующей притчи.

Вот таким примерно образом.

Но чтобы все разом, да по порядку, да с подробностями... я слушал, как завороженный, а уж о мальчишках-первогодках и говорить нечего. Сон был забыт, одеяла отброшены в сторону, пламя вот уже третьей по счету свечи подрагивало от любопытства — и все наше пацанье сопливое сгрудилось на постелях Тхиа и Дайра поближе к рассказчику. Вот уже и свеча погасла, и лунный свет проник в спальню, засматривая поверх голов в лицо Дайра.

— Все, ребята, — решительно оборвал себя новоиспеченный младший ученик. — Все. Спать пора. Поздно уже. Завтра расскажу, как я в школу попал и у кого учился. Завтра. А то будем с утра ползать, как мухи сонные — мастер Кинтар нам так вломит...

Спасибо за напоминание, мысленно поблагодарил я. Вломлю. Всенепременно вломлю.

— А спать вовсе и не хочется, — запротестовал Тхиа и совсем по-детски потер глаза кулаком.

— Оно и видно, — усмехнулся Дайр. — Спать.

Когда лунный свет заколыхался от сонного дыхания, я слез с яблони и направился к себе. Спать — это хорошо. Это правильно. Только поужинать сначала надо... или это уже почти завтрак? А, проваль — да какая разница? Спать, спать... впервые за эти дни я усну спокойно. Дело сделано — ну, может, и не сделано, так хотя бы начато... и начато правильно. Спать... иначе сонной мухой поутру окажусь я сам и вломить мне придется в первую очередь себе.

Утром я проснулся спокойный и тяжелый, как ватное одеяло. Тихий и неподвижный. Двигаться не хотелось. Хотелось лежать и наслаждаться покоем. Нет, не наслаждаться даже, а просто пребывать в нем, бездумно и безгласно. Ну, может разве что позавтракать...

Завтрак мне притащил Тхиа — не столько на правах любимчика, сколько по обязанности такового. Рожа у него была бодрая, свежая... и когда только выспаться успел, паршивец? Нет, надо будет вломить, надо. Ишь, заболтались... мастер тоже человек и тоже должен спать по ночам. Хотя бы иногда.

Рассвет выдался туманный на удивление. Туман стоял совсем как у меня в башке — густой и плотный. Серые тени, в которых с трудом угадывались ученики, плыли бесшумно на утреннее построение в зал. Самоуправство, конечно... но решение здравое, и перечить я ему не стану. Шиш в таком тумане я угляжу, кто чем занят. Нет, лучше уж в зале потренироваться — а во двор выйдем, когда развиднеется.

Я вошел в зал последним, когда строй учеников уже замер в ожидании. Ответил на поклон. Оглядел всех без изъятия. Усмехнулся. И с трудом сдержал неожиданный зевок.

— К сведению младших учеников, — сообщил я. — Травить байки после полуночи запрещается. Ясно?

По лицам младших учеников разлилось совершенно запредельное разочарование. Но я был неумолим. И головы их одна за другой склонились в знак того, что — да, ясно, и не только ясно, но и будет исполнено.

— На пальцы! Младшие ученики — тридцать отжиманий, остальным — пятьдесят. Начали!

Всеобщий вздох облегчения гулким эхом раскатился по залу.

С первого дня, с первой минуты своего владычества я брал учеников на измор. Таких безумных, кинжально яростных, выматывающих тренировок нам мастер Дайр никогда не устраивал. Быстрей, еще быстрей — отдыхать некогда, думать некогда, дышать, и то некогда. А потом — полоса препятствий... ну, ее они не скоро позабудут... потому что в самом ближайшем времени я им напомню. Вот только они еще не знают, что полоса вскорости повторится. Они думают — выдохся мастер Дайр Кинтар. Новая метла поистерлась от бешеной пляски и метет уже малость поспокойней... а там, глядишь, и вовсе зашуршит лениво и медленно, в спокойном, привычном и оттого почти убаюкивающем ритме... а вот и нет, драгоценные мои. Не ждет вас впереди ничего ни спокойного, ни привычного. Чтобы понятнее было — в самом сердце урагана тоже все спокойно и безветренно... на первый взгляд... просто до вас еще не дошло, что там-то вы и очутились. В сердце урагана. И никто вас оттуда не выпустит.

И вообще — мне бы ваши проблемы. На пальцы — начали — и продолжили — и тренируетесь себе, сколько влезет... а мне когда тренироваться, хотел бы я знать? Когда вообще тренируется учитель, если он должен за всеми наблюдать, за каждым приглядывать? И ошибку заметить, и отлынивающих пристрожить... до себя ли тут? Когда, интересно, тренировался мастер Дайр? Впрочем, ему, может быть, не так уж и нужно... все-таки великий воин с непревзойденным мастерством и опытом... а мне вот — нужно! Всего-то и ничего, каких-то несколько дней я постоял истуканом, расплевывая приказы — а ведь и впрямь едва истуканом не сделался. Тело вязкое, непривычно и нагло строптивое, на всякое мое веление огрызается усталостью, непослушанием, болью в мышцах. На пальцы — начали... подумаешь, невидаль. Да у меня глаза побольше пальцев устали. На пальцах я всего лишь отжимаюсь с вами заодно — а глаза так и бегают по залу, взгляд так и перепрыгивает с одних плеч на другие, со спины на спину... эй, Лерир — не на девку взлез — так и нечего вихляться! Еще двадцать отжиманий.

И все же это была хорошая тренировка. Хоть и приходилось мне витать незримо над каждой орясиной в отдельности и надо всеми вместе, продолжая стоять в основной стойке — Илайх, у тебя почему колени дрожат? — хоть и тяжело мне давалось с непривычки одновременно тренироваться и всеприсутствовать... все равно хорошо.

За обедом к нам присоединился Рамиллу — тоже усталый, задыхающийся, обстрекавшийся мелкой злой огородной крапивой чуть не по самые уши.

— Закончил? — строго спросил я.

Тейн кивнул и в три глотка прикончил свою миску с похлебкой.

Кто-то из старших учеников украдкой захихикал, искоса поглядывая на злополучного Тейна — но под моим суровым взглядом хихиканье пресеклось, словно насмешникам рты зажали. Нечего им тут хиханьки разводить. Любой из них на месте Рамиллу поступил бы точно так же — и любой мог бы сейчас почесывать покрытые волдырями руки. Любой. И если они до сих пор этого не поняли — поймут, и очень скоро. Даже если им очень не хочется понимать. Я уж об этом позабочусь. Впрочем, не так уж господа старшие ученики несообразительны, и мысль эта для них отнюдь не нова. Просто гонят они ее от себя, не хотят впустить, не хотят принять... не хотят, а придется.

Тейн не очень и обращал внимание на незадачливых насмешников. По всей вероятности, наслаждался предвкушаемым зрелищем их отваленных челюстей.

А что им, челюстям, еще оставалось, когда вечером Тейн Рамиллу, такой тихий и ублаготворенный, словно его только что дождем из самоцветов осыпали, и он, бедняжка, дар речи потерял на радостях... когда униженный и осмеянный Тейн Рамиллу вышел следом за мной на маленькую утоптанную площадку позади спального дома.

Я тоже был тихим. Я тоже трепетал, как листок на ветру. Да, я уже побывал на площадке для личных тренировок — но как ученик. А нога мастера Дайра Кинтара на нее еще не ступала. Непривычно было мне выходить на эту площадку первым. Обычно это я шел вторым, шел за мастером Дайром, стараясь ступать след в след, по-детски уверенный в глубине души, что если я только собьюсь со следа, соступлю хоть на шаг в сторону — и со мной непременно случится нечто ужасное. Не знаю, что — но ужасное. А сейчас передо мной никто не ступал. Это я шел впереди. Шел по незримому следу. Медленно и почти неуверенно. Ведь если я ошибусь, если только шагну в сторону...

В центре площадки я остановился и с облегчением перевел дыхание. За моей спиной эхом раздался вздох Тейна. Да, он ведь тоже здесь впервые, как и мастер Дайр Кинтар.

Этот маленький, ничем не огороженный участок земли священен. Здесь мастер передает ученикам — и не всем, а лишь избранным — то, что станет впоследствии их, и только их мастерством. То, что не всякому доступно и не всякому дозволительно.

Что я могу передать Тейну — мое незнание?

— Ты когда-нибудь видел, как выполняется «Ветреный полдень»? — спросил я Тейна без обиняков.

Тейн кивнул. Конечно. Плох тот ученик, который никогда не подсматривал за учителем в надежде увидеть тайное тайных. Пусть и не изучить секретный канон вприглядку, но соприкоснуться хоть краешком души, захолодеть от восторга.

— Это хорошо, что видел, — заметил я. — Тогда так. Сейчас я начинаю «Полдень», а ты внимательно смотришь, сравниваешь с тем, что запомнил, и говоришь мне, где я дурак.

Тейн ахнул почти беззвучно и в испуге уставился на меня.

— Вот-вот, так и смотри, — одобрил я и добавил, уже не пряча кривоватую усмешку. — Говорил же я тебе, что я «Ветреный полдень» исполнять не умею? Говорил. Вот и будем не уметь вместе. Выхода другого нет.

Выхода, действительно, нет. Если уж мастер Дайр соблагоизволил наречься младшим учеником Дайром Тоари, он от своего решения ни на пядь, ни на волос не отступит. А значит, ничего сверх положенного младшим ученикам знания, я от него не добьюсь. И объяснить мне «Ветреный полдень» попросту некому. Что ж, Тейн Рамиллу, будем не уметь вместе. Авось что и образуется.

Под внимательным взглядом Тейна я прошелся по площадке, чувствуя себя дурак-дураком. Зачем-то постоял немного. И принялся медленно, вполсилы, словно после тяжкой болезни, проделывать ту тройную связку, которой обычно начинается «Ветреный полдень».

Обычно.

Потому что «Ветреный полдень» никогда не начинается одинаково.

Движения «Полдня» своеобразны сами по себе, и связки — тоже, но не в их своеобразии дело: иные из этих движений и связок встречаются по отдельности и в других канонах. Дело в том, что «Ветреный полдень» всякий раз исполняется по-другому — и все же ошибиться, перепутать его с чем-либо иным невозможно. «Ветреный полдень». Самый тайный из всех явных канонов. Великолепный в своей непредсказуемости, стройно организованный хаос, переливчатый, как сияние алмаза, и строгий, как его грани... и за яростным слепящим блеском я не различаю огранки. Я не знаю, не понимаю, как огранить самоцвет битвы, чтобы он сиял именно так, а не иначе. Да, я знаю, каким движением отшлифовать до полной чистоты ту или иную грань... всего лишь отшлифовать. Подмастерье, но не гранильщик. И сегодня, как и всегда, я пытаюсь поймать неумелыми руками блики и радуги и претворить их в нечто единое, цельное... цельного-то и нет, и полуденный ветер хлещет меня наотмашь, и полуденное солнце из зенита смеется мне прямо в лицо, вот в это задранное кверху в бессильном отчаянии лицо, и вновь меня обвивают отсветы и радуги — обвивают, дразнятся, а в руки не даются. Может, если бы над моей головой полыхал настоящий полдень, а волосами моими играл настоящий ветер, может быть, тогда... и тоже — нет. Ни черта бы я не понял. Как не понимал бесчисленными лунными ночами, когда удирал тайком в соседнюю рощу и упражнялся до изнеможения, пытаясь постичь, что же именно делает «Ветреный полдень» ветреным полднем. И сейчас я повторял все то же самое, что и прежде, только подо мной была не лесная трава, а утоптанная земля. И снова, как и раньше, как и в бессчетные ночи горьких разочарований, я изо всех сил пытался повторить неповторимое. Я ходил и прыгал. Я падал и перекатывался. Я делал все то же самое — и не то же самое. Ни черта у меня не вытанцовывалось. Что с того, что я не совершил ни одной серьезной, настоящей ошибки? Я и вообще не сделал ничего настоящего. А ошибиться — это мне раз плюнуть. Это я сейчас... хоть на душе полегче станет.

Я намеренно нарушил канон, выполнив не в очередь парную связку из второй его части... но отчего-то она не показалась мне неуместной. Более неуместной, чем все остальное. И тут я озлился по-настоящему. Еще одна связка — из третьей части, и снова из второй, вне всякой логики, вне разумения, как угодно, как попало... я не могу больше длить это непотребство! Чем заставлять дергаться и кривляться безжизненное подобие... нет, пусть уж Рамиллу крикнет «стой»!

— Стой! — крикнул Рамиллу в то же самое мгновение, когда я почувствовал, что вот с этим шагом что-то неладно... а что именно, понять не успел.

— Точно, — я сел наземь рядом с Тейном. — Не годится эта связка сюда. Знать бы еще, почему.

— Торчит она отсюда, как... — Тейн неожиданно смутился, запнулся и договорил скороговоркой, — одним словом, торчит.

— Сам знаю, — вздохнул я. — А как это со стороны выглядит? Я же себя не вижу...

— А со стороны — тебе только по загривку поддать чуток для скорости, а мордой оземь ты и так приложишься, — не задумываясь, заключил Тейн. — После предыдущего переката из этой связки просто другого выхода нет.

— После предыдущего переката, — медленно повторил я, как бы пробуя слова Тейна на вкус, — из этой... связки... другого... выхода... нет. Выхода... выход из связки... выход — и вход... о-ох!

— Что с тобой? — удивился Рамиллу, как и прежде забыв добавить «учитель» или хотя бы «мастер».

— Тейн! — благоговейным шепотом выдохнул я. — Я понял!

Мои пальцы бездумно дергали косые пряди волос над висками. Сколько лет мастер Дайр отучал меня от этой дурной привычки — а вот не отучил, оказывается.

— Я понял, — сорванным голосом повторил я. — И ты сейчас тоже все поймешь. Это очень просто на самом деле. Тут ведь главное — вовремя ошибиться... а дальше все понятно становится.

Я на мгновение прикрыл глаза. Как я смогу объяснить, передать Тейну то понимание, которое он же мне и подарил?

— Помнишь «Предание о ступивших на порог»? Помнишь? — воззвал я. — Мы ведь его наизусть заучивали. Основа основ тактики... помнишь? Позиции делятся на одновходные и многовходные, одновыходные и многовыходные...

— А также инициативно... — подхватил Тейн.

— Черт с ней, с инициативой, — отмахнулся я. — Не о ней речь. Ты обратил внимание, что все позиции «Ветреного полдня» многовходные и многовыходные? Их можно тасовать как угодно... почти как угодно. Из любой позиции переходить в любую. Не в единственно возможную, а в любую! Заметил?

— Заметил, — поразмыслив, кивнул Тейн. — Но вот эта связка из третьей части...

— А потому, что из третьей. — Я запрокинул голову. Понимание выгибало мое тело восторгом, мучительным, как любовь. — Там, на своем месте, из нее три выхода... или даже четыре. И каждый — в веерную позицию, в многовыходную. А здесь, после переката, выход из нее один — мордой в песок! Перекрываются выходы, понимаешь? Делай, что хочешь, как душе угодно... закон один: не перекрывай входы и выходы... а перекрестки можно и удваивать, если получится.

— Понимаю, — прошептал Тейн.

— А тогда — начали! — крикнул я — и прямо как сидел, не подымаясь, кувырнулся через плечо и вскочил «бешеным кузнечиком».

Я по-прежнему не знал, сколько граней у самоцвета... но я держал его в руках! Я поворачивал его то так, то этак, и радуги послушно выплескивались навстречу полуденному солнцу. Теперь все обрело смысл и ничто не казалось странным. Я плясал, как ветер, как лист на ветру, как тень листа — то огромная, распростертая вширь, то крохотная и узкая, как ресница. Ветер нес меня сам, и мне легко было плясать с тенями наперегонки... еще бы эта связка из третьей части не вывалилась набок! Ведь третья часть — это «ветер, прижимающий к утесу»... ветер, прижимающий скалолаза к каменной стене, чтобы он не свалился в пропасть... а на открытом месте, среди листьев и их теней, от такого ураганного дуновения только и остается, что рухнуть оземь... нет, в первой части другой ветер, совсем другой.

А потом в мой ветер пришел еще один листок — Тейн Рамиллу... и ветер кружил нас обоих. Мы проделали всю первую часть четырежды, на разные лады — но каждый раз это был «Ветреный полдень», вне всяких сомнений. Всю первую часть... с остальным каноном нам еще придется разбираться... да... но это после, после... а сейчас мы, изнемогшие, счастливые до крика, завершили свою пляску и поклонились полуденному ветру.

Глаза Тейна сияли нездешним восторгом, словно душа его все еще покачивалась на крыльях ветра. Он все еще летел туда, в запредельное счастье абсолютного понимания... туда, где все ясно с несомненностью... где эта ясность не лжет — и оттого и сам ты не можешь солгать... туда, где я ждал его — и одним взмахом рассек его полет.

Я схватил Тейна за шиворот — совсем как он давеча схватил Илайха — и рванул на себя.

— Теперь ты понял, что случилось вчера? — выдохнул я.

Тенй посмотрел мне в глаза. Посмотрел прямо, в упор.

— Да, учитель, — тихо и твердо произнес он. — Вчера я убил человека.

И опустил взгляд.

— Не надо опускать глаза, — ответил я, разжимая хватку. — Передо мной — не надо. Я ведь тоже убил человека. Помнишь?

Тейн еле заметно кивнул.

— Нам с тобой посчастливилось. Хвала Богам — те, кого мы убили, живы. Но в другой раз так может и не повезти. Понимаешь?

— Да, учитель, — все так же тихо и твердо промолвил Тейн. Мы все еще были там, в запредельной ясности, там, где не лгут... мы были вместе, и я видел, я знал, что Тейн не лжет. Он действительно понял... и того, что понял, не забудет никогда.

— Хорошо, — откликнулся я. — Иди. Завтра в это же время продолжим.

Тейн отдал мне глубокий поклон и удалился, слегка пошатываясь время от времени, словно от внезапности понимания у него кружилась голова. Хотя почему — «словно»? Может, и кружилась. У меня же кружилась...

И почему наше мастерство называют искусством пустой руки? Ведь в руке этой то меч, то кастет... а то и что похуже. Но даже если и без оружия обходиться... нет ничего страшней пустой руки, если к ней прилагается пустая голова и пустое сердце. Я в этом уже убедился... а теперь и Тейн усвоил ту же нехитрую истину. Жаль только, что чужой опыт никогда никого ничему не учит — а значит, просто рассказывать о том, что мы с Тейном пережили, бесполезно.

Рассказывать... тьфу ты, проваль! Мне ж еще байки сегодня подслушивать — а я стою здесь, как дурак. А быть мне сейчас полагается на яблоне возле окна. Опять на яблоне. И опять без ужина. Ну, если младший ученик Дайр Тоари опять заговорится за полночь!..

Ну и дурак я был — вспомнить страшно. Нет чтобы лечь и выспаться толком — расселся на яблоне и до полуночи, как приговоренный, байки слушал. О да, конечно, младший ученик Дайр Тоари дозволения моего не переступал ни в чем. Вот как только полночь наступила, он на полуслове прервался, спокойной ночи всем пожелал, на изголовье откинулся — давай, буди, кому не страшно. Никто, ясное дело, не осмелился. Поворчали-поворчали, да и улеглись. И позасыпали прежде, чем я успел подумать, что уж теперь-то, после всех этих захватывающих историй, господ младших учеников и до утра угомонить не удастся.

Нет уж, мастер Дайр Кинтар. Незачем врать себе. Если кто до утра и не угомонится, так это ты.

Потому что не те байки я надеялся услышать.

Ну почему я все время на что-то надеюсь?

Слышал я все те байки, которыми младший ученик Дайр Тоари угощал сегодня обмирающих от любопытства мальчишек. Слышал, и не раз. Иные не далее, как вчера, например, а многие — так и не по одному разу. Мне ли не знать, отчего школу нашу за счет королевской казны содержат? Старшему ученику, преемнику мастера, историю школы полагается знать. Знал я ее, назубок знал. И про войну последнюю наслышан. И про то, какой опасности подвергался его величество. И как вся школа в полном составе полегла, как один, но грудью закрыла все, что закрывать полагается. От всей школы только пять человек и осталось, и то — не ученики и тем более не учителя. Пятеро бойцов-одиночек, только потому и уцелевших, что далеко их война разметала друг от друга и от бывших собратьев по школе. Вот им-то и довелось возрождать традиции школы из грязи и крови послевоенного хаоса. Потому и стал боец Дайр Тоари мастером в его-то годы... эй, Кинтар — ну не околесицу ли несешь? Если мастер Дайр, по-твоему, слишком молод... ты, можно подумать, старец древний, дряхлостью да параличом расслабленный! Нечего мастера Дайра молодостью попрекать. Ничего он не молодой был, а вовсе даже в самый раз. Боец отменный. Кровавой закалки клинок. А что приемы-ухватки прежние не все знает-помнит... а всякий ли учитель на самом деле может все? Важно, что школа не погибла. Что королевским указом повелено школу возродить. И не как-нибудь, а за королевский счет. Венценосцы, они тоже благодарными быть умеют. Незачем героям минувшей войны зависеть от самодурства богатеньких бездарей, набивающихся в ученики. Пусть набирают в обучение самых талантливых. Самых сильных. Самых быстрых. Самых-самых. Каких хотят, одним словом.

Дайра Кинтара, например.

Слышал я все это, и не один раз. Но я-то другое хотел услышать. Не знать мне покоя, пока я в точности не сведаю, где был и что делал бывший мастер Дайр Тоари до того, как воплотиться в младшего ученика Дайра Тоари.

А вот об этом, как на грех — ни словечка.

И зачем я, спрашивается, яблоню штанами полировал? Чтобы опять — в который уже раз — выслушать историю нашей школы и помянуть всех ее ныне покойных патриархов? Извольте — если им без этого в могиле спокойно не лежится, так я готов помянуть их хоть сейчас. Неторопливым злым помином. От первого до последнего или от последнего к первому, подряд или вразбивку — несущественно. Только бы поскорей. Чтоб душу не застили. Чтобы не о давнем прошлом Дайр Тоари поведал, а о делах недавних... нет, я и в самом деле дурак.

Потому что надеялся...

А какие надежды выдержат прикосновение тяжкой руки мастера Дайра Тоари?

В бытность свою младшим, а потом и старшим учеником Кинтаром я в первую голову отучился надеяться. Мастер Дайр оделял меня щедро всем. Всем, чего можно пожелать. Всем, о чем даже и мечтать себя считаешь недостойным. Больше, чем я мог надеяться. Но никогда, никогда я не получал от мастера Дайра того, на что я надеялся.

Нет больше мастера Дайра. Есть младший ученик Дайр Тоари. Но с какой стати ему менять былое обыкновение? Довольно и того, что сам он поменялся.

Нет, лучше бы я съел спокойно свой ужин — и на боковую. Куда бы как пользы больше.

Впрочем, оно и сейчас еще не поздно.

И только потом, когда я, раздосадованный пустопорожним подслушиванием у окна, доедал свой остывший ужин, в голову мне пришла чрезвычайно странная мысль.

Если раньше в ответ на мою смиренную надежду заполучить плеснелую корочку горелого хлебца мастер Дайр неизменно вручал мне пышный румяный пирог... даже когда я и не понимал этого... то почему я решил, что сегодня все вышло иначе?

Нет больше мастера Дайра. Есть младший ученик Дайр Тоари. Но с какой стати ему менять былое обыкновение? Довольно и того, что сам он поменялся.

Странные, однако, шутки шутит с человеком усталость. На ногах не стоишь, веки так и слипаются... а едва приляжешь — и словно какой-то немыслимо вредный бесенок так и распяливает глаза изнутри, не дает им сомкнуться. Тело хочет спать — а ополоумевший от утомления разум упрямо бодрствует, словно созерцание сведенного судорогой бессонницы собственного тела — это такое дивное зрелище, что его нипочем нельзя пропустить. И ведь даже если удастся заставить себя уснуть, все едино долго не проспишь.

Уснул я хорошо за полночь. А пробудился часа через два от силы, по-прежнему утомленный — и решительно неспособный заснуть. Никакой сонной одури в голове, наоборот — отвратительная сухая ясность. Мысли отчетливые, как за мгновение перед обмороком. Вот только мгновение это все длится и длится, и пронзительную отчетливость не заволакивает милосердным туманом.

Что мне мастер Дайр в свое время говаривал? «Если ты такой дурак, что напился пьян — воспользуйся этим состоянием. Если ты такой дурак, что даже напиться пьяным не додумался — воспользуйся и этим состоянием. А если ты не можешь воспользоваться любым своим состоянием ко своему благу — значит, ты не боец».

Ладно же. Воспользуемся. Я, конечно же, не пьян — и тем более не трезв. Но я все равно воспользуюсь. Грех не воспользоваться... ведь утром, незадолго до рассвета, прибежит Тхиа с моим завтраком, потом я пойду проводить занятия, потом усядусь на яблоне и стану байки слушать... а эти несколько часов принадлежат мне и только мне.

Тебе было интересно, когда тренируется учитель — да, мастер Дайр Кинтар? Вот ты и получил ответ на свой вопрос.

Поеживаясь от ночной прохлады, я затворил за собой дверь и отправился на площадку, где мы давеча с Тейном плясали с ветром канона. Как же росистая трава щекочется... брр. Может, лучше... хотя нет. Не лучше. Не пойду я в зал. Довольно и того, что мне придется поутру вести туда учеников: изобилие росы предвещает жаркий день — но и туманное утро. А я, по правде говоря, не люблю ощущать под ногами гладкие доски пола. Нет, не пойду я в зал. Вон какая ночь лунная — хоть крупинки соли в щепоти пересчитывай. Все видать до малейшей мелочи.

Каждую травинку.

Каждую росинку.

Каждую капельку пота на теле младшего ученика Дайра Тоари.

Я остановился, как вкопанный. Даже в тени схорониться не догадался. Да что там спрятаться — я и дыхания своего не утишил, а ведь такой опытный воин, как Дайр, в ночной тишине обычное спокойное дыхание услышит наверняка.

Но он не обернулся.

Услышал?

Не услышал?

Не знаю.

Но уж увидел-то он меня наверняка. Я стоял пень-пнем, не в силах пошевелиться, весь с ног до головы облитый лунным светом... но младший ученик Дайр Тоари не повернул головы.

Не до меня ему было.

Младший ученик Дайр Тоари тренировался.

Нет, но если бы он исполнял тот же «Ветреный полдень» или еще какой хитромудрый канон со всем присущим ему мастерством — я бы это понял. После изнурительной обыденности повседневных тренировок вновь нырнуть в радугу подлинного мастерства, хотя бы и тайком, ночью, когда не видит никто... это я бы понял.

А того, что предстало моим глазам, я понять не мог.

До черного пота, с упорством истинного мастера, Дайр отрабатывал приемы, способные смутить разве что самого зеленого новичка. Принять основную боевую стойку. Вернуться в исходное положение. Вновь принять боевую стойку. Прямой удар. Исходное положение. Принять боевую стойку... И вновь, и снова, и опять. У меня разум мутился от его завораживающе медленных движений. Потому что — да, они были медленными. Как у всякого новичка. Как у начинающего, который обязан наблюдать каждое свое движение, покуда оно не войдет в его кровь и плоть, не станет частью этой плоти... но ведь Дайр Тоари — никакой не новичок! Или...

Медленно.

Боги, до чего медленно.

Я задохнулся — до того нестерпимым кощунством показалось мне это зрелище. Медленно, словно в дурном сне, клубились змеи мышц. Медленно сжимались и растягивались белые арканы шрамов. Медленно...

Больно... как же больно.

Словно я снова стою под ударами боевого ремня, и они сыплются на меня, тяжелые и неотвратимые, и каждая основная стойка — удар, и каждый возврат из нее — удар, и вот я уже снова давлюсь собственным невыплеснутым криком, и падаю, падаю, глотая пыль... и стою, почему-то стою, и роса щекочет мои босые ноги. А младший ученик Дайр Тоари отрабатывает основное положение. Медленно и очень внимательно. Как и полагается новичку.

В тот страшный день, когда я поднял руку на Майона Тхиа — и бесповоротно разрушил весь свой прежний мир, а взамен сотворил... что же я такое сотворил?

Разве этого хотел — я? Разве я хотел — этого?! Разве мог хотеть?..

А кто меня спрашивал... Сотворил мир — так и живи в нем, демиург недобитый.

Шелестя травой почти нарочито, я прошел на площадку. Занял место напротив Дайра. Принял поклон своего ученика и отвесил ответный. Замер на мгновение, ловя еле ощутимый ветер.

И, когда ветер пришел, я весь без изъятия отдался его прохладным ладоням.

До рассвета, пока небо не забелело тусклым молоком, я плясал «Ветреный полдень».

А напротив меня, по другую сторону площадки, младший ученик Дайр Тоари отрабатывал основную стойку.

Молча.

Горькая мне выдалась ночь... да и утро, по правде говоря, оказалось не слаще. Я полагал, что застану у себя Тхиа с моим завтраком. Поболтаю с наглым мальчишкой, позлюсь на него — глядишь, и смою с души саднящую горечь.

Как же.

Дома меня дожидался только завтрак, и притом порядком простывший. Сам не упомню, как я его съел и каков он был на вкус. Я и не почувствовал. Ничего я не чувствовал. Совсем. Бывает иногда, если очень уж горького хлебнешь... вроде и есть во рту язык, и разговаривать он может, если сильно постараться — а мед от соли нипочем не отличит. Вот и я минувшей ночью горького хлебнул. Да так, что не язык у меня — душа отнялась. Вроде и ходить могу, и разговаривать... а внутри занемело все до полного бесчувствия... что вина глоток, что в рожу плевок — да какая разница, люди добрые!

Если я хотя бы понять мог...

Тхиа, тот бы понял. Эх, ну до чего же мне сейчас его не хватает! С ним бы посоветоваться. Он-то сейчас с мастера... с бывшего мастера Дайра глаз не спускает. Уж кому, как не Майону Тхиа знать, что мучит и корежит младшего ученика Дайра Тоари. Что заставляет бывшего воина подвергать себя подобным издевательствам. Тхиа ведь обещал мне... а значит, слово свое сдержит. Раз сказал, что позаботится, значит, позаботится. Не поручусь, что он нынешней ночью спал. А если и спал — все едино он знает о ночных бдениях Дайра Тоари. И знает, почему они и зачем... вот бы у кого спросить совета. А как спросишь, если Тхиа завтрак мне принес, а сам умчался... приглядывать за своим подопечным. Как и обещал. Как и было велено.

Сам ведь велел, мастер Дайр Кинтар. Так и не жалуйся.

Тьфу, проваль — традиция там или не традиция, а завтракать я теперь буду вместе с учениками. И плевать я хотел на свое новообретенное величие. Я же их совсем не знаю... столько лет прожили бок о бок, тренировались вместе... а я никогошеньки из них на самом деле и не знаю. Мне бы, дураку, с ними не разлучаться! Не только во время тренировок — за едой с ними рядом быть. Не в лица — в сны их засматривать! Довольно я уже натворил непоправимого... но ведь и еще натворю, если не буду знать, если не пойму... а понимать-то я и перестал. Словно в дурном сне — те, кого ты знал с малолетства, вдруг обернулись незнакомцами, мучительно чужими, непонятными... и самый загадочный из них — Дайр Тоари. И если я буду держаться на расстоянии, как велит мне обычай, я так никогда ничего и не пойму. Вслепую, на ощупь... скольких убьет моя рука, всего лишь нащупывая выход в непроглядной тьме непонимания? Ну зачем я не волшебник... им, чародеям, хорошо: поглядел в хрустальный шарик — и все как есть разузнал... а мне, спрашивается, куда глядеть?

Да и не умею я глядеть, как должно. Разучился, наверное. Это ученики умеют глядеть в оба. И наверняка еще каким-то магическим зрением владеют, не иначе. Я вот еще и завтрака не доел, еще и из дому не вышел, а они уже знали, что мастер не в духе... откуда, спрашивается? Я и сам когда-то мог так. Старший ученик Кинтар всегда загодя знал, в настроении ли сегодня учитель Дайр... так почему же мастер Дайр Кинтар не знает, в настроении ли сегодня младший ученик Дайр Тоари? Почему у старшего ученика Ойта Лерира припухли и покраснели глаза — плакал? простудился? Почему ученик Ней Токи сегодня беспричинно огрызается? Почему никто не подшучивает над Фарни Лонсом — ведь над этой добродушной горой мышц вечно все подтрунивают, даже и младшие ученики? Почему губы у Сахаи Нену стянулись в острую злую черту?

Почему, почему, почему...

На вольном воздухе моя тревога мало-помалу бы рассеялась. Но туман снова загнал нас в зал. Что поделаешь — ну не готовы мы еще к тренировкам в тумане. Даже и старшие ученики не готовы... а об учителе и говорить нечего. Есть у меня насчет тумана кое-какие задумки... но это все на предбудущие времена. А сейчас, мастер Дайр Кинтар, извольте пожаловать в зал, нравится вам это или нет. Не на простор, способный поглотить и развеять прахом любые дурные предчувствия, нет — в зал, смыкающий ожидание и страхи воедино... я ли так тягостно опасаюсь неудачи — или вон тот встрепанный младший ученик? Меня ли томит предощущение чего-то неведомого — или кто-то из старших мается прегрозовым затишьем?

Ничего не разобрать. Все слилось, спуталось в четырех стенах... где я, где они?

Я тряхнул головой, словно отгоняя наваждение.

— На пальцы — начали!

Нет, не буду я сегодня тренироваться вместе со всеми. Не готов я. Сегодня лучше постоять в сторонке да приглядеть за тренировкой попристальней. Чует мое сердце... уж и не знаю, что, но только чует.

— Сегодня будем играть, — объявил я, когда все размялись.

— Как дети, что ли? — брезгливо скривил губы Меани Ринх.

Да, прав был мастер Дайр, не переводя Меани из младших учеников в старшие. Я тоже с этим торопиться не стану.

— Как взрослые, — отрезал я. — Старшие ученики — в центр, младшие — вокруг них, цепочкой.

Ох, как же все глаза-то повылупили! Ну еще бы: мастер Дайр никогда старших учеников с младшими не сталкивал. Чтобы у поединщиков мастерство было вровень друг с другом... ну, если и не вровень, то чтобы перевес небольшой. Как велит опыт, здравый смысл и традиция... провались они все пропадом! Чего бы проще, казалось: следуй обычаю, поступай, как всегда, мастер Дайр Кинтар... о чем тебе думать, если все загодя придумано, задолго до тебя? Вот и дай себе роздыху... устал ведь? Так и не напрягай голову. Поступай, как заведено.

А вот не будет вам, как заведено! Не будет по обычаю! Не буду. Не могу. Не должен. А должен я... уж и не знаю, что я такое сделать должен — зато знаю, на что я не имею права. Я не имею права поступать так, как принято. Как от меня ждут. Потому что ждут не только ученики — но и еще что-то... то, что может... нет — то, что должно, неминуемо должно случиться. Неминуемо? Черта с два! Кто сказал, что ожидание может на торной дороге пасть раззявить — а мастер Дайр Кинтар в нее сам сдуру и полезет? Ждете, голубчики? Ждите. Так я вам и дался. Я не знаю, чего именно вы ждете от меня — и знать не хочу... потому что сделаю все по-своему. Не так, как надо, и не наоборот, а именно по-своему.

Я не знаю... ничего, ничего я не знаю!.. но уж лучше биться вслепую, разрывая в клочки проклятое ожидание, лучше плыть посуху и ходить по водам... все лучше, чем дождаться.

А, проваль — если б я хоть понимал, чего я жду. Отчего мне так тревожно на сердце. Тренировка как тренировка. Все, как обычно...

Нет. Не как обычно.

— Что за игра-то? — вопросил Тхиа, разом выдергивая меня из моей нелепой задумчивости.

— Водоворот называется, — сообщил я.

— Не знаю такой, — прошептал невольно Дайр.

— Ясное дело, — ухмыльнулся я. — Я ее только что придумал. А играют в нее вот так...

Я подошел к Лериру и наметил удар. Лерир с легкостью закрылся — но я уже шагнул вправо, к Тейну, и атаковал его.

— Младшие ученики движутся постоянно. Нанес удар или прикрылся — и сразу же шаг в сторону. Как водоворот обвивает камень. Постоянная смена противника. Защищаешься от одного — но атаку продолжает совсем другой. Кого достали, выбывает. Вот и поглядим — вода ли обточит камень или камень остановит воду.

— Удары в полную силу наносить или как? — поинтересовался Тейн.

Молодец, Рамиллу! Неудивительно, что он задал этот вопрос... после давешнего потрясения. Удивительно, что я сам не додумался. А ведь именно это условие я должен был оговорить в первую очередь.

— Нет. Вообще не в силу. Только касание. Ясно?

Всеобщий слаженный кивок.

— Начали.

Забавно. Даже очень. Куда забавнее, чем обещало мне мое дурацкое наитие. Ручеек младших учеников так и вился вокруг грозного камня. Первым выбыл Меани, на четвертом шаге... ну, этого и следовало ожидать. Потом ручейку удалось отколоть кусочек камня — из центра вышел обескураженный Фарни Лонс... а вот не надо, не надо на одну только силу надеяться. Зато остальные игроки живо взялись за ум. Волна откатывалась и вновь приливала к камню, безостановочно обтекая его, кружась и извиваясь.

И все-таки я дурак. Растревожился, раскудахтался... с чего, спрашивается? Скоро от собственной тени шарахаться стану с воплями. Примерещилось мне с усталости невесть что — а я и рад: повод для беспокойства выискал. Одно слово — мастер... ладно, что уж там. Нет худа без добра. Когда б не страх мой беспричинный, не ожидание невесть чего — стал бы я иначе водовороты всякие выдумывать? А оно вон как славно получилось... хорошая игра, надо будет и завтра сыграть...

Звон пощечины раскатился по залу гулким эхом.

Водоворот остановился.

На какую-то долю мгновения в зале не было слышно ни звука, кроме этого проклятого эха. Ничего, даже дыхания. Совсем ничего. И только потом почти беззвучный всеобщий выдох незримым облачком взлетел под потолок.

А вот нечего думу думать, мастер Дайр Кинтар! По сторонам смотреть надо, по сторонам, а не в собственных мыслях копаться! Ведь проглядел же, прозевал, проворонил — кто из них...

Впрочем, мне нужды не было спрашивать — кто.

Не «вода» отколола осколок от «камня». Сахаи Нену выломился из него по собственной воле. Грудь его ходила ходуном, побелевший от ярости рот съехал куда-то на сторону — и только глаза его неотрывно смотрели на руку, нанесшую удар, словно бы не вполне веря увиденному.

А напротив, закаменев лицом, возвышался Дайр Тоари. И на щеке его полыхал след пощечины.

Жуткое зрелище. Причем для меня одного.

Потому что никто не смотрел ни на обидчика, ни на оскорбленного. Ни одна живая душа. Все смотрели на меня.

На мастера Дайра Кинтара.

На того, кто сейчас сделает... что?

Что я должен сделать? Вот оно, ожиданное — свершилось, сбылось... стоит промедлить — и оно станет непоправимым... и что мне теперь — избить Нену, как совсем еще недавно измордовали меня самого? Отчитать? Вон выгнать? Все ученики до единого замерли от ужаса перед неминуемой расправой... нет, только не так... только не сорваться, не поднять на него руку... с Тейном я управился легко, но угрюмец Сахаи — не чета Рамиллу, он ничего не делает бездумно, в азарте, в порыве чувств... что бы он ни сделал, для него это всегда смертельно серьезно... серьезно!

— Старший ученик Сахаи Нену, — медленно и внятно произнес я. — Изволь пройти во-он в тот угол... да, да, правильно... и повернуться лицом к стене.

Ошеломленный Нену повиновался — и замер в углу. Спина его судорожно напряглась: вот сейчас на нее опустится удар... вот сейчас...

— Стыдно, Нену, — укоризненно молвил я. — Как маленький, честное слово.

Кровь так резко отхлынула от лица Дайра Тоари, что отпечаток руки Нену полыхнул на побелевшей коже ярче прежнего.

— Вот и стой там до конца тренировки, — назидательно заявил я. — Остальным — вернуться на свои места в круге. Всем. Выбывшим — тоже. Начинаем с начала.

Они повиновались мне мгновенно, беспрекословно, даже вздох облегчения не осмелясь издать в полную силу. Ну еще бы! На их месте я бы и сам бежал опрометью, постаравшись затеряться в общем строю и мысленно благодаря всех и всяческих Богов, что на том дело и кончилось. Скверное ведь дело. Столько лет мастер Дайр был нашим учителем, столько лет мы привычно уважали его, пусть даже несколько бездумно — а все же по заслугам... и вдруг какой-то Нену...

«Водоворот» вился уже и вполовину не так весело — но ведь и я не на игру смотрел. Я глаз не спускал со спины замершего в углу Сахаи. После драки кулаками не машут? Как бы не так. Драка еще и не начиналась. Сахаи Нену всегда был тяжелодумом. До него еще не в полной мере дошло, что я с ним сотворил. Мне на свой лад поменьше досталось. Меня мастер Дайр высек, как мальчишку... а я старшего ученика Сахаи Нену и вовсе в угол поставил, как сопляка трехлетнего. Грех на такого руку подымать — он же по малолетству не ведает, что творит. Нашалил, напроказил... несерьезно все это.

Я не принял Сахаи Нену всерьез.

Гнев его, злость, обиду — что бы там ни крылось в его душе — я не принял всерьез.

Он еще покуда не понял... но вот когда поймет... я взгляда от него не отводил. Вот взбугрились мышцами его полуопущенные плечи... вот пошла желваками спина, все ниже и ниже... прежде, чем волной гневного напряжения перехлестнет поясницу Сахаи, я должен успеть.

— Стой! — резко командовал я. — Всем наружу, на опушку. Там — продолжить. За старшего — Тейн Рамиллу.

Одни Боги знают, что способен сказать или сделать обезумевший Нену — но я не собираюсь позволять ему сделать это прилюдно.

Быстро и бесшумно ученики ринулись вон из зала.

— Бараны! — мучительно взревел Сахаи. Его крик настиг учеников уже в дверях — но ни один не обернулся.

— Бараны! — заорал вослед сотоварищам Сахаи. — Стадо! Какого козла впереди поставят, за таким и пойдете! Бараны! Стадо! — И, свистящим басом, неожиданным после обычного юношеского баритона. — С-сволочи...

Вот как. О козлах у нас, значит, речь пойдет. Ну что ж, Сахаи Нену, поговорим о козлах. И поговорим, и послушаем. Все, как ты хочешь. Тебе, старшему сыну богатого овцевода, получше моего известно, как надо управлять стадом... вот я тебя и послушаю.

— Сволочи, предатели, сволочи... — сыпалось из уст Нену почти скороговоркой, — стадо проклятое...

Он наконец-то развернулся ко мне лицом, глядя на меня в упор... нет, не на меня — сквозь меня! Кто знает, что за гнев застил ему глаза, но меня он как бы и не вполне видел, в этом я был готов поклясться. Зато я так и вцепился в него взглядом — бросится? нет?

Не бросится. Просто не сможет. И то чудо, что он может хотя бы стоять. Корсет из боевых мышц — хорошая штука... если они действуют слаженно. А вот если они взбесились, и каждый мускул выплясывет свой безумный танец, тесня и перехлестывая другие, покуда все они не замрут в неестественной напряженной неподвижности... а тогда человек, бывает, что и сознание теряет — как часовые в почетном карауле падают иногда в обморок от вынужденной обездвиженности пополам с напряжением.

— Это все он... — бормотал Нену, — это из-за него...

Интересно, какой «он» имеется в виду? Если мастер Дайр — а по всему видать, так оно и есть — то я не согласен. Вовсе даже не он и не из-за него.

— Почему он меня не убил? Почему? Как он посмел... он должен был меня убить... должен...

И опять ты неправ, Сахаи Нену. Ясно теперь, чего ты добивался... но ты неправ.

— ...должен был... он бы меня убил, и все бы стало по-прежнему...

Вот уж нет!

— ...а он не убил меня... мастер Дайр убил бы, а он — нет... не посмел... не смог... я его защиту с легкостью прошел, а он — ничего... ничего... почему он позволил...

А вот это верно подмечено. Защиту мастера Дайра Нену еще никогда не пробивал... а вот через защиту младшего ученика Дайра Тоари прошел легко... почему?

— По лицу... прямо по роже мерзавцу этому... как он мог нас бросить, как он мог... мастер Дайр нас бы не бросил, а он...

Меня мороз продрал по коже. Это минутное помрачение рассудка — или Сахаи Нену спятил всерьез и надолго? Он что же думает — что мастер Дайр... и не мастер Дайр вовсе? А кто? Приблуда захожий? Мастера Дайра убил, славу его воинскую себе присвоил — и концы в воду?

— ...бросил нас... младшим учеником стал... Дайр Тоари — а мы тогда кто получаемся, если он младший ученик? Кто? Всех нас... всех... а этим баранам наплевать, и ему наплевать, на всех нас наплевать, кроме подзаборника своего...

О-ох... совсем Сахаи из ума вышел. В свое время за «подзаборника» был он мною, еще тощим и неопытным, бит так, что аж звенело. С тех пор при мне он слов таких не повторял. Если он и об этом забыл...

— Уж если ему на нас плевать... если на школу плевать... нашел кому нас оставить... щенку помойному...

Добро пожаловать! Вот мы и добрались до твоей обиды, Сахаи Нену. Гнев свой ты излил, боль свою высказал — а теперь настал черед твоей обиды. Вот она, сердечная. Не захотел мастер Дайр назвать своим преемником кого-нибудь из добропорядочных старших учеников... например, Сахаи Нену. А назначил он себе в замену помойного щенка и подзаборника Кинтара. Соперника давнего и ненавистного.

Ладно же, Сахаи. Сам напросился.

— Я так понимаю, тебя не устраивает мастер Дайр Кинтар? — Губы мои сами собой разошлись в улыбке. — Ты считаешь, что был бы лучшим Наставником? На мое место ладишь?

Я был не вполне справедлив — все-таки Нену не столько ненавидел меня, сколько страстно желал, чтобы все стало по-прежнему. Жизни своей не пожалел. Вот, мол, разгневается мастер Дайр, убьет Сахаи Нену за неслыханную дерзость на месте — и исчезнет навсегда младший ученик Дайр Тоари, как дурной сон. А мастер Дайр прогонит выскочку Кинтара взашей, и снова станет во главе школы... и все будет, как было. Но мастер Дайр отчего-то отказался воскресать, жертва не принята... и вот тут-то обида и взяла верх над болью. Мастер Дайр забыт — или почти забыт — а вся ненависть Сахаи жаждет излиться на проклятого Кинтара.

— Полагаешь, ты бы справился лучше? — осведомился я.

Вот теперь он меня увидел! Увидел — и замер, не зная, что ответить. Он знал, что не смог бы справиться лучше — хотя бы уже потому, что справиться с тем, что обрушилось на нас, и вообще невозможно — и честность не позволяла ему солгать. Но та же самая честность не позволяла ему предать свою обиду.

— Да, — выдохнул он.

Не знаю и, наверное, не узнаю никогда, был ли я честен в этот миг или лукавил — нет, не перед Сахаи. Перед самим собой.

Я снял головную повязку мастера, подошел к Сахаи, обвел влажным от моего пота лоскутом материи его лоб, затянул узел на затылке, отошел на шаг и поклонился.

Я даже сказать ничего не успел. Взгляд Сахаи из ненавидящего сделался изумленным и... да, измученным. А потом молча, без единого слова, Нену рухнул в обморок — как часовой в почетном карауле — и я едва успел подхватить его, чтоб он не разбил себе голову.

Я уложил Сахаи поудобнее, нагнулся, похлопал его по щекам. Еще раз, сильнее.

Сахаи застонал и открыл глаза. Теперь в них не было ни ненависти, ни изумления. В его взгляде робко дрожала мольба.

Прости, Нену. Я просто не знаю, как иначе я мог бы помочь тебе очнуться. Разве только исполнить твое желание... столкнуть тебя с ним лицом к лицу, глаза в глаза... чтобы ты въяве увидел — чего ты желаешь.

— Понял? — ровным голосом осведомился я.

— П-понял, мастер, — сиплым ломаным шепотом ответил Нену.

Я протянул руку ладонью вверх. Сахаи трясущимися пальцами стащил кое-как повязку со своей головы и положил ее в мою ладонь. Я отряхнул повязку, расправил ее и надел — по-прежнему молча.

Сахаи глаз от меня не отрывал.

— Кинт... — внезапно произнес он почти умоляюще. — Кинт... это ужасно... то, что с тобой мастер Дайр сделал, я не понимал... это ведь ужасно.

Кинт, значит. Вообще-то те, кто смел называть меня Кинт, перестали это делать на третий же день моего пребывания в школе. Самые упертые — на пятый. Эта кликуха, это имя было моим единственным имуществом, и я никому не позволял отнимать часть его. Сахаи так даже и не пробовал так меня называть... а теперь вот назвал.

— Кинт, я никогда больше, никогда...

Хорошо ему. Он никогда больше... а я вот и теперь, и всегда, и когда угодно.

— Мастер...

— Старший ученик Сахаи Нену, — вздохнул я. — Отправляйся и... и... постарайся отлежаться, что ли. Я распоряжусь, чтобы обед тебе принесли.

— Да, мастер, — почти беззвучно, еле шевеля губами вымолвил Нену.

Я стоял в дверях зала и смотрел ему вслед. Нену плелся медленно, едва ли не через силу... эк же его, беднягу, за живое задело. Голова кружится, ноги не держат... нельзя его оставлять надолго без пригляду и дружеского сочувствия. Неназойливого и разумного.

Кому препоручить эту наитруднейшую задачу — причем прямо сейчас — у меня и вопроса не было. Конечно, на тренировку я услал всех без изъятия... но я не я буду, если Тхиа не утянется с тренировки под совершенно благовидным предлогом, только бы оказаться тогда и там, где он, по его разумению, нужен больше всего.

Что ж, и вправду нужен.

А я — по-прежнему я. Потому что вот и Тхиа — шествует, чуть приволакивая ногу. Довольный-предовольный.

— Я ногу подвернул, — сообщил он мне замечательно невинным тоном.

Ясное дело. Чтобы без него да хоть одно происшествие обошлось...

— Давно? — сухо поинтересовался я.

— А вот сразу, как из зала вышли, — охотно сообщил Тхиа с прежней невинной безмятежностью во взоре.

Ну еще бы. Чтобы Тхиа да пропустил самое интересное...

— Значит, объяснять тебе ничего не надо, — заключил я, примирясь с неизбежным.

— Было бы что объяснять, — заметил Тхиа. — Мастер Дайр за такие дела едва тебе кости не переломал — а мастеру Дайру Кинтару и рукоприкладствовать нужды нет. От тебя и без мордобоя замертво падают.

— Вот только душа — не спина, ее бальзамом не смажешь, — вздохнул я. — И зелья для подобных ран у тебя нет.

— Представь себе — есть, — невозмутимо возразил Тхиа. — Язык у меня ядовитый, ты же сам говорил. А ядами и не такие язвы лечат. Даже застарелые.

— Ох, Тхиа, — усмехнулся я. — И всюду-то тебе пролезть надо, и во всем поучаствовать, и везде присутствовать, и про все знать!

— Конечно, — подтвердил Тхиа.

— И про ночные бдения ученика Дайра Тоари? — наудачу брякнул я.

— Конечно, — столь же невозмутимо подтвердил Тхиа.

Вот оно, значит, как...

— Слушай, — медленно выговорил я, — если ты там был... если видел... чем, скажи на милость, он занимается? Мне чем такое понять, проще рехнуться. Это не просто тренировка — уж столько-то я понимаю... но что это? Что он делает?

Тхиа помолчал немного.

— По-моему, — сказал Майон тихо и очень серьезно, — он изо всех сил старается что-то забыть.

То, что сказал Майон Тхиа, звучало полнейшей несуразицей. И все же я чувствовал... да что там — я попросту знал, что он прав. А вот чего я не знал тогда — это что именно Дайр Тоари хочет забыть. Тогда я и не понял, хотя голову ломал долго. А ведь мог бы и сообразить. Загадка на самом-то деле не из сложных. Вот только я пытался найти ответ в невесть каких душевных дебрях и глубинах — а ответ лежал на поверхности.

Дайр Тоари отправлял в забвение мастера Дайра, многоопытного бойца и великого воина. Потому что именно великий воин мастер Дайр привел школу на грань гибели. Далеко ли нам было до банды убийц? Может, один только шаг. До чего же, наверное, жутко — лепить, прижмурив глаза от удовольствия ощущать под руками вязкую податливость глины... а потом в один прекрасный день открыть глаза и посмотреть на ужас, сотворенный тобою. Увидеть дело рук своих.

Не воинам быть учителями... но кроме воинов, да притом одиночек, никого от школы не осталось. Бывает, и в руках потомственного учителя школа умирает. Бывает, что и бесславно, и мучительно, в долгой безобразной агонии. Но тот вид гибели, что ожидал нас, мог сам того не ведая избрать только воин.

А значит, пора ему покинуть тело и разум Дайра Тоари.

Изгнание совершалось еженощно. Дайр Тоари начинал свой путь бойца заново. С самых первых дней. С самых простых, изначальных движений. Не так, как привык их исполнять воин — но так, как делает их ученик.

Всего этого я, понятное дело, тогда не знал. А еще я не знал, что Дайр Тоари по ночам не только забывает, но и вспоминает. Вспоминает то, что давно позабыл воин Дайр — но отлично помнил когда-то новичок Тоари. То, на что он по молодости лет и внимания не обратил, потому что оно разумелось само собой — а теперь все прежние учителя мертвы, и напомнить о позабытом стало некому. Значит, самому надо вспоминать. Выхода другого нет.

И мастер Дайр вспоминал то, что знал учеником. А еще — то, что знал прежде, чем стать учеником. То, что привело его в школу. То, о чем он байки рассказывал с подначки Тхиа. Слушал я эти байки хоть и с интересом — а задуматься, к чему они, труда себе не дал.

И зря. Может, тогда я раньше бы приметил и разгадал, что творится с Дайром Тоари. И день, когда он сможет забыть и вспомнить полностью, не застал бы меня врасплох — я ждал бы его заранее.

Впрочем, мне так и так следовало заметить, что происходит прямо у меня на глазах. Беда в том, что слишком уж я был поглощен собой. Впервые в жизни мне было настолько одиноко.

Странное дело. В бытность свою учеником я был букой и нелюдимом. Ни с кем из благополучных деток, окружавших меня, дружбы заводить мне не хотелось — а они так и вовсе меня избегали. Когда я стал старшим учеником, держался я если и не вызывающе, то уж отчужденно — наверняка. И каморка у меня была своя. Один я был, один... и не могу сказать, что особенно этим тяготился. А теперь я день-деньской на людях. И не в пример прежним временам, когда я мог с утра до вечера хорошо если парой фраз с другими учениками перекинуться, мне не отмолчаться нипочем. «Да, мастер»... «а как это делается, мастер?»... «нет, мастер»... и ни минуточки, кроме как по ночам, я не бываю один.

Но никогда еще мне не было так одиноко.

Разве только Нену иной раз именовал меня Кинт — случалось ему оговориться к тайной моей радости — да Тхиа не честил меня мастером хотя бы с глазу на глаз. Вот только времени на приватные беседы, в том числе и с Тхиа, у меня не было. Редкие минуты отдыха между общей тренировкой и отдельными мне удавалось провести в разговорах с Тейном или Тхиа.

Тейну я и словом не обмолвился о том, каким странным и мучительным показалось мне мое внезапное одиночество. А с Тхиа, каюсь, я поделился горечью моих сомнений и попросил совета. И получил... то, что только и можно получить от Тхиа.

— А чего ты ожидал? — осведомился он. — Нормальный удел всех королей. Иначе и не бывает.

— Каких королей? — признаться, я даже малость опешил.

— Которые корону носят, — хладнокровно пояснил Тхиа. — Вот ты себе представь: сидит в пещере злобный дракон...

— При чем тут дракон? — окончательно растерялся я.

— При королях, — безмятежно ответствовал Тхиа. — Значит, сидит в пещере злобный дракон. И запугивает всю округу. Скотину у крестьян задаром отбирает. У купцов проезжих — золотишко. Девственниц всяких жрет...

Я приподнял бровь и выразительно скосил на Тхиа глаза. Прямота, конечно, прямотой, но отпрыску знатного рода следует выражаться соответственно.

— Кушает, — кротко исправился Тхиа. — Кушает он девственниц. И... и не только... э-э... кушает.

Тьфу, проваль — уж лучше бы сказал попросту, что дракон с девственницами делает кроме того, что... э-э... кушает. Пусть даже и в непристойных выражениях. Окольные высказывания звучат почему-то куда неприличнее самой откровенной ругани.

— И вообще ведет себя нехорошо, — подытожил Тхиа.

— Да уж чего хорошего, — невольно усмехнулся я.

— Да. Но заметь, никому и в голову не приходит, что если дракона убить, мир не перевернется, а очень даже наоборот. И что если навалиться на него скопом, то от дракона и когтей не останется. И все дружно страдают. А потом кто-то один догадывается.

— Берет огромный меч, — подхватил я, — возглавляет всех прочих остолопов и дует этим мечом дракона прямо по башке.

— Правда твоя, — кивнул Тхиа. — Так вот — если умник этот очень везучий, он дракона убьет, но и сам погибнет в бою. И на его могилу деревенские дети по весне будут класть цветочки. А если он не очень везучий, он выйдет из пещеры с драконьей башкой в руках, довольный и радостный. И первые слова, которые он услышит от недавних врагов и вчерашних друзей, будут: «Ваше величество». Ясно?

— Чего уж яснее, — вздохнул я.

— Вот и радуйся, — безжалостно заключил Тхиа, — что тебя именуют всего-навсего мастером. По сравнению с обычным героем ты еще дешево отделался.

— Хорошая притча, — задумчиво заметил я. — Откуда она у тебя? О мастера Дайра я вроде такой не слышал...

— А я ее сам придумал, — заявил Тхиа. — Вот только что.

Вот ведь маленький мерзавец!

— Ладно, — задумчиво отозвался я, — будем считать, что я тебя понял, как должно. А теперь, будь любезен, повтори-ка весь проход «кошачья лапа». Полностью. С начала и до конца.

— Зачем? — удивился Тхиа. — Ты же мне обещал показать «прыжок тигра».

— Обещал, — согласился я. — Так ведь «кошачья лапа» у тебя еще не совсем получается. Пока у тебя с «лапой» не все в порядке, «прыжок тигра» тем более без ошибок не получится, незачем и пробовать.

— Какие еще ошибки? — запротестовал Тхиа. — Я все делаю точно как ты.

— Ну да, — кивнул я. — А теперь сам смекни, много ли тебе оттого пользы. Какого роста ты — и какого я. Сколько в тебе веса — и сколько во мне. Твой костяк — и мой... все, все без изъятия совсем другое. Тебе не как я, тебе как ты сам надо делать. Только тогда толк будет. Да и насчет «я как ты»... — я изо всех сил постарался скрыть ухмылку. — Сразу же байка одна мне на ум приходит...

— Какая? — жадно спросил Тхиа. У него даже кончик языка высунулся от неуемного любопытства.

Я вновь едва сумел подавить смех. Надо же — при всей своей хитромудрой проницательности Тхиа так легко попался в мою ловушку. Можно сказать, сам напросился. Ладно же — получай, что заслужил.

— А такая байка, — неспешно приступил я к рассказу. — Учит один мастер новичка, учит, а все впустую. И так с ним бьется, и этак. Повтори, дескать. И сам показывает. А ученик кивает — понял, мол — а после давай чудесить. Хоть и терпелив был мастер, а все же освирепел вконец. Мол, что ты, такой-сякой, делаешь, так тебя и распротак?! А ученик ему и отвечает: «А в чем дело, мастер? Разве же я глаза таращу не в точности, как вы?!»

Тхиа рассмеялся — чуть принужденно и со смущением, как мне показалось.

— Понял, — кивнул он. — Хорошая байка. Это тебе мастер Дайр рассказывал?

— Нет, — мстительно ответил я и ухмыльнулся, уже не таясь. — Я ее сам придумал. Вот только что.

На сей раз Тхиа расхохотался искренне и безоглядно.

— Долг платежом красен, а? — поинтересовался он.

— Точно, — подтвердил я. — Но «кошачью лапу» повтори. Глаза ты пучишь совсем как я, а вот все остальное...

Меня прервал дикий грохот и треск.

— Что это? — изумился Тхиа. — Где?

— Ограду ломают, — ошеломленно произнес я. — А ну, бегом...

Я не ошибся. Ломали и в самом деле ограду. Вот только коварных врагов, подкравшихся к стене исподтишка, чтобы потом повалить ее с таким шумом, что и мертвый в гробу проснется, не было и в помине. Ограду разносил Дайр Тоари.

— Что... — сорвалось невольно с моих уст. — Зачем?..

Дайр Тоари перестал крушить забор и обратил ко мне свое лицо — и оно не было лицом человека, которого я знал столько лет. Вся муть сошла с него совершенно — и иное, совсем иное выражение снизошло на знакомые черты. Я даже не знал, как назвать его, это выражение... пожалуй, то была радость, но радость какая-то непривычная. Безмятежно тихая, приветливая, исполненная спокойной ясности.

— Зачем? — повторил я, но уже не в ошеломлении, а в надежде получить осмысленный ответ: что бы ни делал человек с таким лицом, но для него это бесспорно имело смысл.

— А зачем нам такая стена? — негромко и спокойно спросил Дайр Тоари. — Отгородились, спрятались... можно подумать, мы тут кошек втихаря мучаем. Что нам таить? Люди к нам за помощью идти должны, а не трястись от ужаса при виде наших грозных стен.

Я тогда еще не знал, что открылось Дайру Тоари в тот миг, когда он сумел забыть и вспомнить. Но и в правоте его не усомнился.

— Посторонись, — только и сказал я.

Тхиа так и замер, разиня рот.

Когда на грохот сбежались остальные ученики, мы с Дайром Тоари разносили ограду уже вдвоем, да так слаженно, что любо-дорого поглядеть — и я уже понимал, что мы делаем и зачем.

— Мастер? — жалобно вымолвил Рамиллу в полной уверенности, что я не иначе как спятил. — Что вы тут делаете?!

— Наглость какая, — ухмыльнулся я в ответ. — Не школа, а пес знает что. В приличной школе ученики другое спрашивают. Не «что вы делаете, мастер?» — а «мастер, соблаговолите ли вы дозволить помочь вам?» Так вот, я дозволяю.

Первым воспользовался моим дозволением Нену, двинув по ограде с такой силой, что удар сотряс ее до основания. Тейн, впрочем, тоже не заставил себя ждать или упрашивать. Едва только он оправился от изумления — и удары его не уступали по силе ничьим. А уж когда к нам присоединились все ученики без изъятия, я понял, что снести ограду мы успеем еще до ужина.

Это хорошо, что прежняя наша ограда изломана и повыдернута. Хорошо, что ее сменил низенький легкий штакетник. Поверх него далеко видать. Иначе никто бы не приметил отца Нену прежде, чем он постучался бы в ворота. Конечно, те ученики, чья очередь настала при воротах дежурить, увидали бы, что в сторону школы движется некий путник. Но вот кто он таков, выяснилось бы только при входе. И — ничего бы мы не успели. Совсем ничего.

А штакетник обзора не закрывает. Еще едва завиднелся на дороге чей-то силуэт, а приметить его мог каждый. А уж когда неясная фигура мало-помалу обрела четкие очертания, когда незваного гостя стало возможным опознать... я и ахнуть не успел, а младший ученик Дайр Тоари самовольно прервал тренировку и подошел ко мне.

Я бы и опешил, да некогда было толком растеряться. Никогда, нипочем не стал бы он так поступать без крайней нужды. Я махнул рукой, подзывая Тейна, без слов уступил ему место, а сам отошел в сторонку.

— Что стряслось? — шепотом спросил я, когда Тоари присоединился ко мне.

— Беда, — очень тихо отозвался он. — Видишь, к нам по дороге гостенек движется? Это господин Сахаи-старший. Он и раньше наведывался, сына забрать пытался. Тогда-то у меня с ним разговор был короткий... а теперь я никто. Делай что хочешь, мастер, но парня он забрать не должен. Если эта гнида наложит лапы на Нену, я тебе шею сверну.

Необыкновенное все-таки место — Королевская школа. Ну, где еще младшие ученики могут угрожать мастеру тяжким рукоприкладством? Совершенно никакого почтения.

— Тренировку прекратить, — крикнул я. — Тейн, Лерир, Дайр, Фонс — к воротам. Сахаи — назад. Назад, я сказал!

Какое там... Нену шагнул вперед, словно зачарованный. Еще шаг, и еще... и еще один... лицо у него было, как поле после града — перекореженное и пустое. Совсем пустое.

К воротам я двинулся только что не бегом — нет, нет, только не бегом, в свои лета я должен являть собой солидную степенность... иначе кто же поверит, что я мастер и имею право?.. нет, ни в коем случае не бегом — просто очень быстро, как можно быстрее. Чтобы опередить обеспамятевшего Нену.

Однако первым у ворот оказался не я. И даже не те, кому я велел там быть.

Первым ворот достиг Майон Тхиа.

Вроде бы и не бежал он... даже нельзя сказать, что он двигался с какой-то особой быстротой. Но только что он был среди младших учеников, где ему быть надлежит — и вот он, пожалуйста, возник в воротах. Даже опереться о них успел с этакой небрежной ленцой.

Я невольно сглотнул: тот Майон Тхиа, которого я так мучительно ненавидел, ежеминутно растравляя себя, вновь возник из небытия. Но такой наглой рожи у него и в те времена не было.

Именно эту вельможную наглость и узрел господин Сахаи-старший, едва приблизясь к воротам. Оттого и поклон у него вышел неуверенный, и приветствие он промямлил еле-еле, и не с требованием он обратился, а с почтительной просьбой — да не ко мне, мастеру, и не к Дайру Тоари, которого он должен был считать мастером, а к наглому бесстыжему Майону Тхиа, их совсем еще желторотому высокородию. Тихо так обратился, робко — я его и расслышать-то не сумел.

Зато его отлично расслышал Тхиа — и скроил такую брезгливую гримаску, что я втихомолку затрепетал от восторга. Нечего мне к воротам соваться, нечего. Тхиа управится так, как мне и не снилось. Мне остается только млеть от восторга да удерживать за шиворот полубессознательного Нену: вот как он сделал первый шаг навстречу своей неведомой мне беде, так и не может остановиться, даже если и хочет. Все правильно. Затем и нужен мастер, чтобы вовремя удержать опьяневших от ужаса до полного бесстрашия бедолаг, да любоваться, как лучшие ученики расправляются с противником.

А на Тхиа полюбоваться стоило.

— Касательно посягательств на моего вассала Сахаи Нену... — произнес он не то что с вельможной, а прямо-таки с царственной пренебрежительной и властной ленью в голосе. Даже фразы не закончил: стоит ли растрачивать свои высокоизысканные речи на всякое там ничтожество? Не лучше ли сразу отвязаться от докуки, перейдя от слов к делу?

Он и перешел. Затаив дыхание, я следил, как Майон Тхиа жестом фокусника извлекает из ниоткуда Иглу Вызова и аккуратно прикалывает ее к воротнику обалдевшего господина Сахаи-старшего. Всегда хотел узнать, где дворяне хранят Иглы Вызова: их ведь и помногу может понадобиться — да чтобы не потерялись, да чтобы в руке очутились в нужную минуту... не по сумкам же копаться, когда хочешь устрашить врага. Теперь, узрев процедуру воочию, я мог твердо сказать: Иглы нигде не хранятся. Они зачарованы и незримо сопровождают своего владельца повсюду — и только он один может взять их в любую минуту. Столько, сколько понадобится. Одну Иглу — чтобы предупредить о своем гневе. Две — вызвать на поединок чести. Или три — вызвать на смертный бой без пощады, когда ни извинения, ни примирение невозможны.

Вызвать — но не кого попало, а... дворянина. Дворянина?!

Судя по всему, Сахаи-старший тоже уловил эту тонкость. Выпученные глаза его едва не закатились, физиономия побагровела: навершие Иглы блестело цветами дома Майон: золото поверх темно-синего. Цвета из великокняжеских. Если представитель дома, имеющего право на такие цвета, почтил своим гневом простолюдина, быть тому отныне их высокородием отныне и до веку.

— Вон отсюда, — повелел Тхиа. — Можешь идти к ближайшему нотариусу: грамоту тебе с моей Иглой выправят без разговоров. Но чтобы духу твоего здесь не было. Узнаю, что ты пытался хотя бы увидеть Нену — воткну еще две Иглы.

Так. Если Тхиа и дальше продолжит свои несусветные художества... уж не знаю, что раньше хватит господина Сахаи — удар или обморок. И пес с ним. Я бы такое зрелище нипочем не пропустил, ни за что в жизни... вот и не будем вмешиваться.

— Конечно, ты можешь меня и убить, — широко и безмятежно улыбнулся Тхиа. — И заполучить мстителями за мою кровь всех Майонов, сколько их ни на есть. Хотя, — добавил он, улыбаясь еще шире и безмятежней, — я ведь тоже могу тебя убить... а уж тогда дворянство тебе будет совсем ни к чему, верно?

Вельможная ласковая снисходительность его тона была прямо-таки убийственной. Господин Сахаи кивнул — каким-то судорожным и вместе деревянным движением — а потом начал пятиться и кланяться, пятиться и кланяться... до тех пор, покуда Тхиа не махнул рукой, повелевая отбыть восвояси не задом наперед, а как все добрые люди: поворотясь к дороге лицом, а не спиной.

— Все, — объявил Тхиа, обернув к нам совсем уже не вельможную, а весело победительную хитрющую морду. — Вот теперь и в самом деле все. Он больше сюда не придет.

Я ощутил, как вновь напряглось плечо Нену под моей рукой — и повременил его отпускать.

— Ты... — выдохнул Нену. — Ты сделал его дворянином... а я от чего же и бежал...

— Ты? — картинно изумился Тхиа. — А ты тут при чем? Дворянином я сделал его. А ты можешь от меня дождаться иголки разве что в задницу.

— Но ты сказал, что я... — начал было Сахаи.

— Сказал, — кивнул Тхиа. — И повторю. Вассалом-то может стать кто угодно. Дворянином для этого быть без надобности.

Улыбнуться Сахаи не улыбнулся — он и вообще это плохо умел — но по лицу его медленно разлилось выражение какой-то совершенно запредельной радости. Благостной и тихой.

Восхитительное зрелище и редкое. И совершенно мне непонятное. Но очень поучительное.

Поужинать вместе со всеми учениками, как я привык в последнее время, мне не удалось. Тхиа заявился с моим ужином почти сразу после тренировки, еще даже стемнеть не успело.

— Разговор есть, — сообщил он без долгих предисловий.

— Да уж вижу, — ухмыльнулся я. — Серьезный и секретный. Иначе ты бы не с ужином моим притащился, а просто зашел бы, и все.

Тхиа молча кивнул с самым серьезным видом.

— Сам понимаешь, после сегодняшнего... я не хотел — а придется кое-что рассказать, — он снова помолчал немного, неожиданно вздохнул и продолжил. — То, о чем ты меня не спрашивал.

— О Сахаи? — тихо поинтересовался я.

— Ты меня не спрашивал, — так же тихо повторил Тхиа. — Я, по правде говоря, и не ожидал от тебя такой деликатности... уж извини.

Деликатности? Вот как? Оказывается, я еще и деликатный, кто бы мог подумать! Я-то полагал, что не повыспросил Тхиа только за недосугом — хотя мне смерть как хотелось бы знать, какие застарелые нарывы вскрывал Тхиа беспощадным ланцетом своей язвительности, какой гной выпускал из души Сахаи Нену в день его памятного обморока. Сахаи после беседы с Тхиа изрядно полегчало, по всему видать... и благодарен я Тхиа был безмерно — а вот расспросить его не расспросил... из деликатности, оказывается. Слово-то какое хорошее. Надо будет запомнить.

— Я считал, что не вправе разглашать то, что мне доверено, — пояснил Тхиа, опуская глаза. — Похоже, я свалял дурака. Ты должен был знать... а теперь уж точно должен.

— Почему теперь, а не тогда? — удивился я.

— Потому что у меня есть план, — ответил Тхиа.

Я похолодел. Майон Тхиа и сам по себе сущее наказание — но Майон Тхиа, у которого есть план...

— Рассказывай, — сдавленно потребовал я. — Там разберемся.

И Тхиа рассказал. Сначала путано и сбивчиво — а после, словно позабыв обо мне, легко и вольно... потому что говорил уже не он — его устами говорил со мной отсутствующий здесь Сахаи... а почему бы иначе я то и дело слышал сквозь еще ломкий тенор Тхиа куда более низкий и угрюмый голос Нену?.. и ладно, и пусть... если ему легче говорить со мной чужими устами — пускай... главное, чтобы не замолкал, чтобы продолжал говорить... потому что Тхиа прав — эту историю я должен был узнать.

Все было донельзя просто и донельзя противно. Не жутко даже, а именно противно. Господин Сахаи-старший имел определенные воззрения на жизнь, только и всего. С людьми состоятельными это частенько случается. Особенно если они или их предки сподобились выбиться из низов. Те, кто помнит еще, как выглядит похлебка из ботвы в чужой миске, но совершенно забыли, какова она на вкус в собственной. Хотят такие люди примерно одного и того же. Как и господин Сахаи. Дескать, дед мой пастухом был, отец — скотоводом, сам я — владелец скота... а сын будет из «бла-а-родных». Именно так, и никак иначе. Богатство есть, а блаародство приложится. Подумаешь, изячные манеры. Мол, какой рукой допустимо за столом задницу чесать или там какие сапоги с каким исподним надевать... да любой обедневший дворянчик из мелких за счастье почтет, если господин скотовладелец наймет его сынка в учителя манер своему детищу. Конечно, почтет — не задарма ведь, а за деньги. С одежкой и харчами. И нечего тут ломаться. Один не захочет — так завтра двадцать таких сыщется, еще и упрашивать станут. О, Нену с раннего детства узнал, что приходится иной раз терпеть людям, если они или их близкие голодают. Он очень старался учиться этикету прилежно — иначе этим людям снова придется голодать. Только этикет — благословенная стена холодной, отчужденной вежливости и спасала Нену, а заодно и его учителей-сверстников. Он не мог повелевать ими, такими воспитанными и утонченными. Он не мог жалеть их — разве смеет простолюдин оскорблять дворянина своей жалостью? Он не мог дружить с ними — его отец платил им за то, что они считали для себя постыдным. Он мог быть всего лишь вежлив... но вежливость взопревшего от усилий соблюсти политес сынка скотовода не могла сравниться с оскорбительно безупречной вежливостью этих голодных мальчиков... которые тоже не могли его пожалеть — ведь еще ни один приговоренный не испытывал жалости к кнуту. А им и в голову не приходило, что он криком кричать готов... готов... хочет... хотел бы... Нену и сам не помнил, когда он разучился кричать. Даже в ту жуткую ночь... даже и тогда... папаше на ум взбрело, что в жены он своему сыну непременно возьмет дворяночку — а значит, его должно обучить, как с дворяночками спать по всем правилам хорошего тона: служанки ведь не в счет — что они понимают в благородных манерах... а для постельной учебы опять же бла-ародную девицу нанять. Если из бедного житья... пойдет, отчего же не пойти? Когда крохотный кусочек землишки совсем истощился и доходу не приносит, а мать больную лечить не на что... любая пойдет. Но Нену не знал, не знал ничего, вот честное слово, он ничего не знал... и очень хотел ее развеселить, рассмешить как-то... чтобы по-хорошему... она не нарочно проговорилась, честное слово... ей его жалко было, она бы не стала нарочно, правда... а что дальше было, Нену не помнил. То есть совсем не помнил. Напрочь.

С той минуты, как он, давясь сухими всхлипами, вышел из дому, как был, в одной набедренной повязке — и до того утра, когда он обнаружил себя на дороге... как есть ничего. Сколько времени прошло, и того не помнит. И не надо. Что ее помнить, старую жизнь? Там и тогда началась новая. В то мгновение, когда Сахаи Нену отрешенно размышлял, из чего бы полуголому человеку сладить петлю. В то мгновение, когда от размышлений его оторвал незнакомый голос, спросивший о дороге в ближайшее село. Нену понятия не имел, что за человек его окликнул — но он отлично знал, что за повязка на голове у незнакомца. Мастер-наставник школы боевых искусств... а если верить цвету повязки — Королевской школы... откуда никакие деньги не помогут никого извлечь... где их сила не возьмет...

И Сахаи Нену в ноги рухнул мастеру Дайру.

Когда я отер пот со лба, рука моя дрожала, и я ничуть не стыдился этой дрожи. Нену, бедолага... ничего себе — благополучный сынок богатых родителей! Еще бы ему меня не ненавидеть! И не в том дело, что я разрушил его мир до основания. Он и раньше готов был порвать меня на тряпочки. Конечно. Меня ведь никто под дворянина живыми людьми не затачивал. Я, сволочь такая, право имею быть собой. Подзаборником. Отродьем помоечным. Собой. Имею право. Еще бы ему меня не ненавидеть! Думаю, он будет ненавидеть меня всегда. А уж Тхиа... пожалуй, Нену тогда единственный хотел, чтобы я убил Тхиа. Но и радовался он тогда, что тот жив остался, больше всех. Да, и это он побежал за мастером Дайром... за тем, кто спас его от участи, худшей, чем смерть, и постыдней, чем предательство. За тем, кто знает, и понимает, и спасет... еще бы ему не съездить по лицу младшего ученика Дайра Тоари. И какое же немыслимое счастье ниспослало в нашу школу маленького поганца Майона Тхиа! Я не знаю, как ему удалось разговорить Нену, и не узнаю никогда, потому что никогда не спрошу... из деликатности, надо думать. Но Тхиа удалось его разговорить — а сегодня и спасти. Насовсем.

Припомнив утреннюю сценку у ворот, я перевел дух. Конечно, вид был у Тхиа, если кто понимает — шантрапа шантрапой. Но Игла... Игла самая что ни на есть настоящая, великокняжеская.

Нет, теперь Нену в безопасности. Так я Тхиа и сказал.

— Безопасность — еще не все, — возразил Тхиа.

— Тогда чего ты хочешь? — полюбопытствовал я.

— Сосватать его, — ответил Тхиа, бесцеремонно вгрызаясь в мою лепешку.

— Что? — только и сумел выговорить я.

— Сосватать его, — повторил Тхиа с набитым тром. — Девушка ему попалась вроде хорошая. И поверь моему слову — он в нее влюбился по уши. А ей его, похоже, жалко... и она ведь знает, что он не виноват. Думаешь, у нее был кто-нибудь еще? До или после... ручаюсь, что нет. Так ей теперь так и киснуть в девицах? Я почти уверен, что она его не со злом вспоминает. Ей за ним хорошо будет. А он хоть виноватить себя перестанет.

— Это если все так, как ты думаешь, — напомнил я. — А если иначе?

— Если покуда и не так — сделаем, чтобы было так, — с непреложной уверенностью отозвался Тхиа. — На что, по-твоему, человеку язык дан?

Ответить на вопрос о предназначении языка я не успел. От дверей послышался хохот — да такой, что я аж вздрогнул. Казалось, дверь отворилась не человеческой рукой — хохот ее просто-напросто вышиб.

— Младший ученик Дайр Тоари! — воскликнул я в один голос с Тхиа. — тебе никогда не говорили, что подслушивать нехорошо?

— Говорили, — ответил Дайр. — Но я все равно буду.

С этими словами он переступил через порог и запер дверь.

— Я к чему все это рассказывал, — продолжил Тхиа как ни в чем не бывало. — Чтобы ты меня со сватовством отпустил. Без разрешения мастера школу покидать нельзя.

— А ты уверен, что я тебя отпущу? — поинтересовался я.

— Уверен, — ухмыльнулся Тхиа. — И меня, и младшего ученика Дайра Тоари. Меня для гонору дворянского, а господина Тоари — для солидности. Если один из Майонов сватает девушку за своего вассала — это никак уж не зазорный брак. За старшего ученика, между прочим, сватает. Вот и прикинь — если Дайр Тоари в нашей школе младший ученик, то каковы же старшие?

Вот же ведь шельмец!

— Я гляжу, ты и в самом деле все заранее продумал, — заметил я.

— Не все, — наисерьезнейшим образом возразил Тхиа. — Я не продумал, кто из учеников будет строить домик для новобрачных, покуда мы будем в отъезде. Но в конце-то концов, это тебе решать. Ты у нас мастер.

— Спасибо, что напомнил, — усмехнулся я. — А то я уж было начал сомневаться.

Надо ли говорить, что придумка Тхиа увенчалась ошеломляющим успехом. Я до сих пор понять не могу — то ли он так замечательно все спланировал, то ли просто-напросто предвидел. Сватовство проходило именно так, как он и предполагал — и добро бы только ему не пришлось отклоняться от заранее продуманной речи! Так ведь и ответы захваченных врасплох будущих родичей Нену совпадали с тем, что наговорил мне Тхиа еще перед отъездом, почти дословно. Нет, определенно Тхиа у нас талант в землю зарывает. Не знаю, талант свата, дипломата или просто ясновидящего, но что зарывает — несомненно.

Сахаи тоже вел себя в точности, как предсказано. Поначалу он перепугался до полусмерти... но если сам мастер надумал тебя женить — тут уж не отвертишься. А когда Тхиа невесту привез (опять же в точности такую, как предполагал)... да, в людях этот маленький паршивец разбирается получше моего. Только язык за зубами держать не умеет — а вот для этого и существую я. Со дня приезда невесты Нену улыбнулся целых четыре раза, я сам считал. Оставалось вовремя заткнуть Тхиа рот прежде чем он вслух этим улыбкам порадуется. Заткнуть рот Тхиа и вообще почти невозможно, а по такому случаю — тем более, но я справился. Мастер я или нет, в конце-то концов?

Свадьбу играли, разумеется, всей школой, да еще из трех окрестных сел доброжелателей в гости назвали, да из города, да еще невесть откуда столько народу набрело — я уж думал, что веселье кончится дракой с поножовщиной, как оно иной раз на селе случается. Но нет, Королевская школа есть Королевская школа, тут буяны разойтись поостерегутся. Народ пьянствовал чинно, и даже обычные непристойные советы новобрачным никто не выкрикивал: кто их знает, бойцов этих — а вдруг обидится кто? Тут-то и пойдет потеха. Если только нос на сторону своротят, считай, дешево отделался, а то ведь могут и... словом, за порядком надзирать мне не пришлось. К тому времени, когда на небо примостилась с краешку бледная по светлому еще времени луна, я проплясал три круга, выпил две чашки вина, слопал столько, что теперь суток двое лишний жир сгонять придется, поцеловал в щечку невесту, дал тычка Сахаи, два раза вдрызг разругался с Тхиа, заявил Лонсу, что если он будет жрать столько, я его неделю голодом проморю, велел Лериру кушать как следует, а то ведь посмотреть не на что, сущий призрак, произнес по настоянию прохиндея Тхиа торжественную речь... и почувствовал себя окончательно не у дел.

Новое это было ощущение. Новое и непривычное. Что, мастер Дайр Кинтар — думал, так уж без тебя и не обойтись? С одиночеством своим я за последнее время если и не смирился, то притерпелся как-то. А вот неудельность сегодняшняя оказалась для меня чем-то новым и, что греха таить, неприятным. Все мне казалось, что я должен зачем-то вскочить, куда-то бежать, что-то решать... но вскакивать было решительно незачем и бежать некуда. Я сидел на крылечке, лелеял в руках чашку с давно остывшим вином и время от времени прихлебывал. Взгляд мой то бесцельно скользил между редких еще звезд, то упирался в спины танцующих.

— Что загрустил, мастер? — Дайр присел на крыльцо рядом со мной. Вино в его чашке, налитой почти доверху, даже не плеснулось.

Ни в какой другой день он не подошел бы ко мне и не заговорил у всех на виду. Младший ученик не смеет первым заговорить с мастером... а почему, кстати? Глупость несусветная. Но хоть и глупость, зато общепринятая. Если уж мастер Дайр превратился в младшего ученика Дайра Тоари, значит, так тому и быть. Свой долг Дайр всегда исполнял истово, без малейших поблажек и уклонений. Раз он решил, что отныне его долг — быть младшим учеником, то от роли этой он ни на шаг не отступит. Но сегодня — особенный день. Свадьба сегодня. А по случаю свадьбы некоторые несообразности вполне уместны. В такой день даже самый зеленый из всех зеленых новичков, последний из принятых в школу может хлебнуть из своей чашки и спросить в порыве пьяной удали: «Что загрустил, мастер?»

А уж Дайр Тоари тем более может спросить.

— Не знаю, — рассеянно ответил я. — Пусто мне как-то. Одиноко. Вроде я совсем не у дел. Не нужен никому.

Я замолк и приотвернулся, глядя на танцующих. Тхиа, ухватив для пущего равновесия за плечи долговязых Тейна и Лерира, отплясывал что-то совершенно уже сумасшедшее.

Дайр проследил направление моего взгляда и усмехнулся.

— Ревнуешь, — без тени сомнения заявил он. — Что ж, этого следовало ждать. Мало тебе по жизни доставалось любви. Остерегись себя, пока не поздно. Слишком тяжелое бремя — твоя любовь. Может, в этом есть и моя вина... но именно в любви ты ревнив и властен.

Сперва я не понял его — спьяну, что ли? — а когда понял... нет, мой кулак угодил не в лицо Дайра Тоари, а туда, где он было всего мгновением назад.

— Ты хочешь сказать, — побелев от бешенства вымолвил я злыми, отяжелевшими губами, — что я... я и Тхиа...

— Нет, — снова усмехнулся Дайр. — Не хочу.

Он взял из моей руки чашку с вином и аккуратно поставил ее на перила. Странно, но из нее не пролилось ни капли, покуда я кулаками махал.

— Не хочу, — повторил он. — Как я могу такое сказать, если я в точности знаю, сколько раз ты сбегал в самоволку, чтобы с сельскими красотками в сене покувыркаться?

Мне внезапно сделалось жарко. Дайр, склонив голову и прищуря глаза, откровенно наслаждался моим смятением.

— Какой же ты боец, если не можешь даже в самоволку удрать так, чтобы не попасться? — продолжал Дайр. — Я ловил только тех, кто попадался. А для остальных это было недурным уроком. И притом не тем, который учитель в глотку впихивает, а с бою добытым.

Я запомню это, с пьяной мрачностью пообещал я себе. Запомню.

— А чего иного ты ждал? — поинтересовался Дайр. — Столько парней молодых в самом возрасте... жеребцы стоялые! Или вы будете по девицам бегать... или и впрямь недалеко до того, о чем ты подумал.

И это я тоже запомню.

— Но Тхиа прав, — задумчиво добавил Дайр, — так оно даже лучше. Плохо, когда не с кем на сене поваляться... но когда любить некого, это во сто крат хуже. Тхиа прав. Ну и что же, что семейных учеников ни в одной школе нет? Наша первая будет. Согласен?

Я кивнул.

— Так что ничего подобного я о тебе и думать не думал, — успокоительно добавил младший ученик Дайр Тоари.

— А тогда почему сказал? — ошеломленно спросил я.

— И на такого несмышленого оболтуса я оставил школу! — На мгновение из глаз смиренного младшего ученика обжигающе полыхнул прежний мастер Дайр. Полыхнул — и скрылся. — Нет, ты сам подумай. Часто ты, к примеру, слышал слова «родительская дружба»? Может, все-таки чаще «Родительская любовь»?

Я мог бы возразить, что о родительской любви я мало что знаю даже и понаслышке. Родителей моих санхийцы зарезали, когда я был совсем еще несмышленышем, так что мать с отцом я почти и не помню, и Дайр Тоари отлично об этом знает. Но... а стоит ли защищаться, придираясь к собеседнику, если прав не ты, а он?

— Пожалуй, — кивнул я.

Дайр усмехнулся чуть приметно, и я понял, что подставился он в разговоре умышленно. Привычно подсунул мне подначку. А раз уж я на нее не купился... что ж, значит, разговор будет продолжен.

— Вот так. И братскую любовь в разговоре поминают куда как чаще, чем братскую дружбу. Братья ведь не всегда еще и друзья... и даже чаще всего — нет. Запомни, мастер: родительство, учительство и братство — не дружба, а любовь. Дружбой они только могут стать. Иногда.

Он перевел усмешливый взгляд на Тхиа. Тот, наплясавшись, жадно глотал молодое вино. Ох, и голова у него будет назавтра болеть!

— Неужели ты не понимаешь? Тхиа не друг тебе. Не о чем вам пока еще дружить. Но он тебе брат, и ты сам это знаешь. Вы с ним, если разобраться, очень даже похожи. И не корчи такую морду! Не на внешность — судьбой похожи. У него ведь тоже жизнь была... не сладкая.

У кого — у Тхиа? У Майона Тхиа, знатного вельможи и сына вельможи... сына вельможи, саморучно составлявшее снадобье, которым он спину мою израненную пользовал... а замок — это такая громадная каменная штука, и в ней много — много этажей...

— Да, — сказал я.

— Вот о том я и толкую, — улыбнулся Дайр. — Друзьями вы еще станете. Никуда вам от этого не деться. А до той поры, пока он тебе всего лишь брат, за которого ты жизнь отдать готов... не ревнуй его, если ему хочется поиграть в мячик с кем-нибудь другим.

Вместо ответа просто молча кивнул, взял в руки свою чашку и осушил ее единым духом. На сердце у меня отчего-то здорово полегчало. Я спокойно и весело смотрел, как Тейн поддразнивает Лонса, а Лерир по своему обыкновению пялится на еду у себя в миске, словно не в силах решить, съедобно ли это, а если и да, то стоит ли откусывать. Легко мне было. Легко и радостно. Будто все мои испытания уже давно остались позади.

Я еще не знал тогда, что испытания мои только начинаются.

Зато это отлично знал младший ученик Дайр Тоари. Бывший мастер Дайр.

Я не знал, что скинуть школу на мои захрустевшие от непривычной тяжести плечи — одно... а вот получить согласие остальных Патриархов на смену мастера Королевской школы — совсем другое. А еще я не знал, почему такое простое житейское событие требует их согласия. Я не знал, не мог знать, что все прочие попытки воссоздать погибшую в боях с санхийцами школу потерпели неудачу. Школы закрыты, ученики по большей части разошлись по другим школам, мастера... впрочем, о мастерах разговор отдельный.

Мы были последней надеждой.

И мастер Дайр о судьбе остальных Королевских школ отлично знал.

Может, именно это знание и подвигло его на безумное решение. Сорвать со своего пылающего лба повязку мастера и окрутить ее, все еще жаркую от жгучих размышлений предыдущего владельца, на бесшабашную голову юнца, непривычного думать вообще. Сменить верное на гадательное. Верное поражение на гадательный успех. Нет — на тень успеха. На тень надежды.

Зато чем это кончится, бывший мастер Дайр не знал.

Как и я не знал, что посещение патриархов мне предстоит в самом скором времени.

Впрочем, жаловаться мне не на что. Не один я понятия не имел, что меня сыграли втемную.

Патриархи тоже ничего не знали.

За одним-единственным исключением. Ирхада, прозванный Спящим Патриархом. Он тоже не мог знать, что именно явит себя его взору в последней Королевской школе — но он мог, по крайности, предполагать.

Поэтому он путем-дорогой хранил молчание. Остальные Патриархи брюзжали.

— Чем таскаться в такую даль, — ворчал патриарх Ниран, благообразно седой и длиннобородый, — не проще ли было сразу, скопом, закрыть все эти, с позволения сказать, школы — и дело с концом?

— Поношение самого понятия «школа»! — откликнулся Патриарх Ахану, тщетно пытаясь вытрясти дорожную пыль из своей воинственно торчащей бородки. — Ясно же, что мы сегодня там увидим. Что откроется нашим глазам.

— То, на что глаза бы не глядели, — поддержал Патриарх Хайет, откидывая волосы назад так, чтобы стала видна одинокая седая прядь в еще темных и густых кудрях (эх, и почему седина и залысины не торопятся осенить собой его такую несолидную с виду, несмотря на полувековой возраст, голову?). Он бы и сразу мог это сказать, не дожидаясь прочих — но ему, как самому младшему, первым высказываться не полагалось.

Патриарх Ирхада с трудом разлепил пересохшие губы.

— А я бы вот посмотрел, да, — раздумчиво сказал он. — Мне любопытно.

Больше он не произнес ни слова — но и сказанного хватило с лихвой. Патриархи смолкли, недоуменно перекатывая в мыслях странное заявление Ирхады, как вода перекатывает камешек, пока не сточит острые грани все до единой, начисто. Пока не станет камешек гладкой речной галькой, неспособной вонзиться, впиться, воткнуться, поранить — так, как ранит сомнением нежданное любопытство Спящего Патриарха. Любопытство? Эй, Ирхада — что любопытного может случиться, когда все давным-давно известно? Все будет, как и было, как в прошлые разы, как всегда... конечно, каждый вправе надеяться — вот ты и надеешься... тем более, что школа эта — последняя, а значит, и надежда тоже последняя... но мы устали от несбывшихся надежд. Мы слишком хорошо знаем, что встретит нас за стеной, окружающей школу.

Но стены не было.

Вместо стены последнюю Королевскую школу окружал легкий штакетник. Невысокая ограда, самое большее — до пояса. А за оградой...

— Ты был прав, — прошептал Хайет Ирхаде, уже не думая, кто тут старший, кто младший и чей черед высказываться. — Это и в самом деле любопытно.

То, что творилось за низенькой оградой, не походило ни на что, виденное Патриархами прежде. Нет — вообще ни на что.

Старшие ученики без всякого пригляду играли в какую-то затейливую игру. Два ручейка сплетаются, стекаются, разделяются вновь... удар выплеснулся волной, еще волна... растеклись, сомкнулись... Ирхада прав, действительно странно. А вот и еще одна странность: покуда старшие ученики развлекаются, младшие тренируются в поте лица. И не просто так, и не под присмотром кого-нибудь из старших, как во всех школах заведено: вот мастер Дайр среди них, да не один, а кем-то из первых учеников... и оба они на пару все это пацанье первоучебное гоняют... не иначе, мир перевернулся!

— Вы к кому, почтеннейшие? — с вежливым поклоном осведомился крупномясый верзила, скучающий у ограды. По виду тоже вроде из старших, а так — кто его разберет? С каких это пор в воротах дежурят старшие, а не младшие? Нет, уважаемые, мир не просто перевернулся — он сперва помер, а перевернулся уже в гробу! Только так, и никак иначе.

— Нам нужен мастер, — сухо ответил Ахану.

— Сей момент, — откликнулся верзила и — нет, чтобы ходу наддать! — заорал во всю глотку, не сходя с места. — Мастер, тут к вам пришли!

Если Ахану или другой кто (не Ирхада, разумеется!) ожидал, что мастер Дайр сейчас устроит караульщику выволочку за нерадивость, разочарование его поджидало неимоверное.

Мастер Дайр даже не шелохнулся в ответ на оклик. Зато стоявший рядом с ним юнец — наглое создание с таким повелительным разворотом плеч, что хоть умри — обернулся мгновенно.

— Да, Фарни, — крикнул он в ответ.

На лбу юнца, темная от пота почти до черноты, красовалась повязка мастера.

Учителя.

Наскоро выяснив положение дел, патриархи устроились наблюдать за тренировкой под крытым навесом. Очень удобно: и солнышком головы не напечет, и расположен навес как бы поодаль. А Патриархам лучше взирать издалека. Чтобы учеников не пугать. Учеников! Будто и того не довольно, что у меня с перепугу ноги словно кипятком налились, и голос отказывает напрочь. Нет, я крепился, конечно, и виду старался не подавать. Весь день только и старался, что виду не подавать.

А вечером мне пришлось нарушить мое новообретенное обыкновение ужинать вместе с учениками. Трапезовать мне пришлось с Патриархами, и ужин этот я до смертного своего часа не забуду.

А все оттого, что провели они меня, как мальчишку. Попался мастер Дайр Кинтар на голый крючок без приманки. Хотя — а кто бы на моем месте не попался?

Я ведь про Спящего Патриарха ничегошеньки не знал. И что это он, Ирхада, среди них главный, и не заподозрил даже. Прочие все расспросы учиняют да наставления изрекают — а он молчит. Одет опять же плоше всех: заплата на заплате — вот тебе и платье. И — ну никак не боец. Колченогий, колчерукий, вывороченный какой-то весь. Точь-в-точь побирушка нищий, которому Патриархи прислуживать себе дозволили из милости. Чтобы с голодухи не пропал, немощный.

Нет, знать я ничего не знал и ведать не ведал. Просто меня великодушие это пренебрежительное взбесило до мути в глазах. Ну скажите вы мне — почему это почтенные люди преклонных лет вправе принимать услуги от своего сверстника? Чем один старикан лучше другого? И почему самый старый из сотрапезников должен моститься к краешку стола? Может, еще и объедками его кормить прикажете?

И поэтому, покуда Тхиа — единственный среди нас настоящий знаток всяческого этикета, в том числе и застольного — усердствовал, расставляя еду и питье перед достославными гостями, потихоньку зверел. А уж когда Тхиа убрался восвояси, а старичок ветхий потянулся за кувшином — вино в чаши налить — я опередил его. И своеручно налил самого лучшего вина в самую лучшую чашку и поднес ее Ирхаде с самым глубоким поклоном, на какой только был способен.

Ирхада принял чашу, задумчиво пожевал губами и похлопал своими белесыми от старости ресничками.

— Спасибо, молодой человек, — произнес он надтреснутым, но неожиданно глубоким басом. — Да. Уважил калеку.

Надо отдать Патриархам должное: по части выдержки у них был все в порядке. Ни одно лицо не дрогнуло в улыбке, ни один глаз не смигнул.

— А что, — изрек Ирхада, осушив чашку. — Мне нравится. Да.

Это я уже потом понял, что говорил он вовсе не о напитке. А тогда не до него мне было. И не до вина, и не до старичка увечного. Тогда я маялся. Я рассказывал, а меня расспрашивали. Я рассказывал, а меня расспрашивали. С самого первого дня. И на какой помойке мастер Дайр меня подобрал, и как к делу приставил. И за что я на Тхиа взъелся — в подробностях. И как именно я его измордовал — в подробностях. И о чем я думал, тогда и потом — а вот это, юноша, еще подробнее. И как мастер Дайр объявил мне свою волю — точнее, юноша, точнее, подробнее... О таком не то, что рассказывать — вспомнить, и то со стыда сгоришь. Но мне не стыдно было, а жутко. Чужим, незнакомым голосом я рассказывал о чужом, незнакомом человеке, с тошнотворной дотошностью припоминая его поступки и мысли. А уж когда настал черед повествовать о моих выходках на поприще мастера, я и вовсе перестал понимать, кто я и где я. Изредка только вина отхлебывал слабенького, чтобы в глотке не пересохло.

— Странная у вас манера наказания назначать, — посмеивался Ниран, не зная, что повторяет юного наглеца Тхиа почти дословно.

— Поощрения тоже, — откровенно веселился Хайет.

От их замечаний я совсем смешался. Чуть было не брякнул, что на помойке манерам не учат, так что прошу любить и жаловать, каков уж есть. Едва удержался.

— А почему с младшими учениками не старшие занимаются, а сам мастер? — уставясь на меня рыбьими глазами, поинтересовался Ахану. — Прошу объяснить поподробнее.

Подробнее ему, видите ли! Просит он! Просит, как же. Так не просят — приказывают.

Но замешательство мое от его, с позволения сказать, просьбы, миновало, будто и не было. До сих пор меня спрашивали по большей части о том, что сам я полагал случайностью. Играми судьбы. Прихотью мироздания. Но в том предпочтении, которое я отдал новичкам, не было ничего случайного. Обдуманный, осознанный выбор. Слишком долго я размышлял, прежде чем принять решение, чтобы сейчас замедлить с ответом.

— Потому что это правильно, — без колебаний ответил я. — Знаете, как маски для священных представлений делают?

Я, само собой, не стал еще раз повторять, что помойка моя находилась вблизи храма Бога-покровителя города. Хорошее место. Самая хлебная помойка в окрестностях. Храмовые служки туда столько объедков выносили... если бы попрошайки постарше нас, малышню, не грабили, так я бы, пожалуй, и не голодал. И побираться если — тоже место хорошее. Особенно если день праздничный. Прихожан в храм идет много, кто-никто, а подаст. И в смысле разговоров тоже очень поучительно. Спрячешься от других крысенышей помоечных возле храмовой ограды, так поневоле такого разновсякого наслушаешься. Там я про маски и услышал ненароком. Патриархам я, понятное дело, говорить об этом не стал. Кстати — а точно ли я помянул, что за свалка меня пригрела... или все-таки нет? Не помню. Ну и ладно. Сказал — так и пес с ней, а не сказал — пусть господа Патриархи сами гадают, откуда я такой умный выискался, что даже вот про маски храмовые знаю, хотя вроде и не положено мне, и узнать неоткуда. А, проваль — можно подумать, мне дела другого нет, кроме как о помойке родной вспоминать.

— Режут маску из дерева, — сообщил я. — И маска — не лицо. Она высечена раз и навсегда. Она не может улыбнуться или нахмуриться. Маска она. А во время храмовой пляски она должна и улыбаться, и хмуриться, и много всякого разного делать. Плясун голову повернет, свет по-новому на ней заиграет — вот она и улыбнется. О том, что плясуны эти — умельцы отменные, речи нет. А вот маска... будь ты хоть лучшим плясуном, но если маска жить не может, тебе ее не оживить.

Ахану слушал меня с таким недоуменно-скучающим видом, что я волей-неволей начинал сердиться. Что-то во мне бунтовало против его терпеливой снисходительности — и речь свою я затягивал намеренно. Чтобы позлить его, как он разозлил меня?

Не знаю.

— Вот поэтому, — продолжал я, — заготовку для маски режет мастер, а уж до ума ее довести можно доверить и ученикам. Если где щербинка окажется, или другая какая оплошность, можно и подклеить, и зашлифовать. Но если неправильно вырезана основа, маска жить не будет.

— Ты хочешь сказать... — азартно подался вперед Хайет.

— Что основу должен вырезать мастер, — заключил я. — Так я и делаю. И впредь собираюсь.

— Об этом стоит поразмыслить, — без особой убежденности в голосе протянул Ахану.

— Стоит, — внезапно подал голос выцветший от старости калека. — Да. Вот если бы меня так учили, это бы колено у меня сейчас не скрипело, — и он вытянул вперед свою левую ногу.

Меня так холодом и обдало. В эту сторону колени не гнутся!

— Учитель мой, помнится, ярких учеников любил, — как ни в чем не бывало, пустился в воспоминания Ирхада. — Да. Ярких. Очень помнится, мальчики блестящие были. Яркие, да. И очень к новичкам невнимательные. Кто если не так дышит или не так ходит. Или спину если держит неправильно. Не замечали. Да. А может, и просто разницы не видели. Ученик ведь не все приметит, что мастеру сразу видно. Мастер когда уже мной сам занялся, у меня основа была вырезана неправильно. Раз и навсегда. Шлифуй, не шлифуй... неправильно. Вот за эту неправильность меня тот костолом и уцепил. Это любопытно.

— Да, Патриарх Ирхада, — Ахану склонил голову, и в его тоне слышалось исступленное уважение.

Я посмотрел на него... на Нирана и Хайета... на Ирхаду, наконец. На Ирхаду, близоруко моргающего седенькими ресничками...

Как я ни в кого из них кувшином или там миской не запустил, до сих пор понять не могу.

А Патриархи обо мне словно бы и позабыли. Покуда я сопел, как больной конь, приходя потихонечку в себя, они переговаривались вполголоса, как ни в чем не бывало.

— Хороший мальчик. Да.

— Мальчиками они все хорошие... а вот что из этих хороших понавырастает...

— Можно подумать, у нас есть другой выход...

— Ну, школу прикрывать, если вдуматься...

— Если вдуматься — не за что. Конечно, если вдуматься.

— Да нет, несерьезно это. Конечно, спасибо Дайру преогромное, но...

— А что, и спасибо. Выбрал он правильно. И сам он мужик правильный, опытный. Если военачальник в пал в бою — опытный воин просто обязан суметь навскидку выбрать того из новобранцев, кто сумеет заступить на его место. А иначе битва проиграна.

— Положим, в бою никто не пал.

— Тем более.

— Ну хорошо, выбора у нас нет, Дайр его за нас сделал. А вот как сломается выбранный во время Посвящения — тогда что?

— Не сломается. Да.

Мне сделалось зябко. Я теперь лишь понял, что Патриархи обсуждали меня. И не только меня. Каким-то непостижимым образом речь шла о судьбе Королевской школы. И зависела эта судьба почему-то опять же от меня. От того, что я сделаю... или не сделаю.

— По одному человеку обо всей школе судить хотите? — тяжелым, неподъемно тяжелым языком вымолвил я. — Не много ли берете на себя, господа Патриархи?

— Сообразительный юноша, — никуда особо не глядя, благодушно произнес Ниран.

— На себя, заметьте, берем, а не на него валим, — с язвительным бесстрастием добавил Ахану. — Точно, что сообразительный.

Хайет ничего не сказал, улыбнулся только — но от его улыбки у меня потеплело на душе. Самую малость.

— Мы так много на себя уже взяли, — вздохнул Ирхада, — что еще один раз всего ничего и добавит. Да.

— Значит, решено? — выдохнул Хайет, и лицо у него вдруг сделалось такое, словно его сей момент Боги заживо в рай потащат: на небеса попасть охота, а вот помирать — ну ни капельки.

— Конечно, — благодушно ответил Ниран, сомкнув кончики пальцев. — Иначе ведь и быть не может. Так зачем попусту время тянуть?

— Когда? — так же моляще-жадно произнес Хайет.

— Да хоть сейчас, — ответствовал Ниран.

— Завтра, — холодно возразил Ахану. — Завтра вечером. И никак иначе.

Опять господа Патриархи судили и рядили о моем будущем, меня не спросясь. И не только о моем. Что-то они такое собирались совершить... что-то, неведомое мне.

— Завтра это будут всего лишь безрассудством, — вновь донесся до меня голос Ахану, возражавшего Нирану (его слова я, занятый собственными мыслями и опасениями, и вовсе пропустил мимо ушей). — На безрассудство я еще могу согласиться. Но сегодня, сейчас — это же прямое смертоубийство. А вот уж чему я потакать не намерен.

— Завтра, — подвел итог Ирхада, хлопнув ресничками. — Да. Мальчику так будет спокойнее.

Ахану ответил сухим, но все же благодарным поклоном. Хайет согласно кивнул; на лице его отобразилось разочарование пополам с облегчением. Чуть погодя кивнул и Ниран.

А я сообразил, что под мальчиком Ирхада на сей раз подразумевал не меня, а Ахану — и вот тут мне сделалось окончательно скверно на душе.

Не знаю, что бы сказали о моей манере вести тренировку Патриархи, вздумай они и назавтра за мной приглядывать. Да, мастер Дайр Кинтар — до мастера Дайра тебе еще кашлять и кашлять. Чем бы ни была занята его голова, он всегда мог сосредоточиться на том, что делает. Не то, что я. Гости на свадьбе Нену вели себя пристойней, чем мои мысли. Они суматошно гонялись одна за другой, бестолково дрались и бессмысленно мирились — а понимания у меня не прибавлялось. Я свалил все занятие на старших учеников без зазрения совести — от них сегодня наверняка больше пользы — и только приглядывал за ними. Недоставало еще, чтобы из-за недосмотра все пошло наперекосяк.

Патриархи между тем не обращали на нас никакого внимания. Они устроились со стороны лесной опушки и принялись вытворять что-то непонятное. Словно вчерашнего странного разговора не вполне довольно, чтобы сбить меня с толку. Сначала они потребовали, чтобы я отпустил с ними шестерых учеников. Потом им невесть зачем понадобились плетеные щиты и загородки, которые мы на полосе препятствий ставим. А тут еще прибыл отосланный спозаранку Тхиа — и не один прибыл, а с магом. С тем самым старикашкой Лаони, который так меня славно выручил с давешними ленточками и полосой препятствий... неужели Патриархам моего слова недостаточно? Неужели они вздумали еще и мага допрашивать? Чего они хотят от меня? А мне, дурню, помстилось вчера, что рассказу моему они поверили... пусть и не одобрили, но поверили... выходит, ошибся я. Но зачем, зачем? Чего они от мага-то хотят? Почему Ахану так недоволен... а теперь опять вроде как доволен... ничего понять не могу.

Для чего Патриархам вдруг понадобились щиты-загородки, я увидел очень скоро. Гости принялись возводить некое строеньице, причем своеручно: выпрошенные у меня ученики разве что ямы под опорные стойки копали, а после подавали господам Патриархам, что требуется. Чем дальше, тем больше я ломал себе голову, что же они такого сооружают. Ну ведь не отхожее место, в конце-то концов! Не патриаршее это дело — сортиры строить. Да и яму не вырыли... нет, совершенно непонятно. А поглядывают на меня за работой — будто убить да закопать меня в этой постройке собрались... а что, может, и вправду? Почему бы еще Лаони позвали? Наверное, наговор над моим трупом прочитать, чтоб не встал да не отгрыз Патриархам их почтенные седые головы.

Шутки шутками, а на душе у меня было смутно. Слишком уж торжественно молчал всегда такой говорливый Лаони. Слишком уж усталое было лицо у младшего ученика Дайра Тоари... да и взгляд он от меня отводил так старательно... знобко мне сделалось от этих стараний. Может, следовало наплевать на все и всяческие законы, да и на вежливость заодно, и гнать Патриархов в шею? Иди ведь знай, что они собираются утворить... но школу я им разорять не дам. Вот это — нет. Пусть только попробуют — вместе нас в их строении и похоронят. Если, конечно, от меня хоть кусочек останется, который схоронить можно.

Потому что драться я с ними буду сам.

Насмерть.

Прах с ними, с Патриархами и их дурными загадками — отгадок я не знал и знать не хотел. Скорей уж я хотел бы знать, что я сам готов учинить, продлись жуть мучительного ожидания еще хоть самую малость. А, проваль — словно сельский кузнец приладился больной зуб выдрать, после бросил на половине да так и оставил за недосугом. Зуб недовыдранный висит, клещи на нем болтаются, а сам шелохнуться боишься — не было бы хуже. А мне не зуб, мне полдуши вытянули, да так и оставили. Еще и поддергивают время от времени. Ахану о чем-то заспорил, гневно так рукой взмахнул и на меня глянул — дерг! Дайр зато отвернулся, в глаза не смотрит — дерг! Лаони по старчески неторопливо развязывает узелок с причиндалами своими магическими а сам опять же на меня уставился — дерг! Хоть и невидимы клещи, а мне оттого легче ли?

Патриархи они там или нет, а так издеваться никому не дозволено!

Вот честное слово, промедли солнце еще немного на небосклоне — и я бы взбесился. Больно мне было, больно и трудно. Это ведь только показалось мне давеча, что отговорился я от Патриархов, что выиграл битву за школу. Ничего я еще не выиграл. Да и битвы не было.

Она только еще предстоит.

Когда под вечер я отпустил учеников, и мы с Патриархами вновь сошлись в моем домике, я уже был, что называется, хорош. Ахану только взглянул на мою перекошенную от ярости физиономию и головой покачал.

— Злой какой мальчик, — негромко произнес он, как бы ни к кому в отдельности не обращаясь. — Может, не надо все-таки?

— Надо, — сообщил Ирхада. — Да.

Ниран вздохнул, а Хайет улыбнулся мне ободряюще — но не полный рот, а одними уголками губ, как бы тайком, исподтишка. И от этой его потайной улыбки меня скрутило вовсю.

Злость может помешать бойцу — а может и помочь. Но нельзя, нельзя давать ей перестояться, нельзя давать ей превратиться в обреченность! Нет вина крепче бешенства, оно пьянит, сильно пьянит... а пьяному все нипочем. Зато и уксус из этого вина получается крепче некуда. Любую волю разъест, дай только срок... но я не дамся! Я не могу. Я не должен. Эй, господа Патриархи — я не знаю, что вы задумали и на что меня обрекли, но это и не важно! Воля моя — крепкая чаша, и горьким уксусом обреченности она полным-полна, полна до краев — не желаете ли отведать? Нет? А ведь сами наливали...

Уж не знаю, что из моих мыслей отобразилось на моем лице, но бесстрастным оно не осталось. Глядя, как я катаю желваки по лицу в тщетных попытках придать ему вид безмятежный и сосредоточенный, Ирхада тихо засмеялся.

— Господин Ахану не давал своего согласия, если не будет мага и лекаря, — протянул Ниран. — Насколько я понял, любезнейший Лаони не только маг, но и целитель, так что возражений больше нет?

— Нет, — нехотя подтвердил Ахану, хмуря брови.

— Если кто-нибудь из присутствующих, — почти распевно произнес Ниран явно давным-давно затверженные слова, — знает об иных обстоятельствах, препятствующих обряду, пусть сообщит о них во всеуслышание.

— Нет никаких препятствий, — коротко отрубил Хайет. — начинать пора.

Начинать? Выходит, я прав — и главная моя битва еще впереди? Но какая? Что мне... нет, что со мной будут делать? Именно со мной, и никак иначе. Потому что говорят ведь Патриархи обо мне — но так, словно меня рядом и вовсе нету. И зачем им нужен маг? А заодно и лекарь?

— Пора так пора, — покладисто согласился Ирхада. — пусть только помощников себе выберет. Да.

— Помощников? — поневоле вырвалось у меня. — Для чего? Каких?

Ахану устремил на меня неприятный жесткий взгляд.

— А таких, которые могут помочь, — непонятно объяснил он.

— Которым за тебя жизни своей не жаль, — добавил Ниран.

— И за которых тебе своей жизни не жаль, — заключил Хайет.

Ирхада молчал.

Меня будто холодом обдало. Жизни чтобы не жаль... да по какому праву можно требовать, чтобы учеников моих — не мастеров ведь покуда, а учеников! — подвергали смертельной опасности! И кто — я, их мастер, чтобы подвергал! Эй, Кинтар — которым учеником ты пожертвуешь, не колеблясь? Которой руки, которого глаза тебе не жаль?

И ведь я даже не знаю, что за опасность поджидает тех, чьи имена я назову! От ведомой угрозы можно придумать, как спастись — но что делать с незнаемым лихом? С ним мог бы справиться мастер — но не ученик... впрочем, среди моих учеников есть один мастер. Я перед ним и так в неоплатном долгу — велика ли беда, если я именно с ним и умру плечом к плечу?

— Младший ученик Дайр Тоари, — медленно произнес я. — И...

Замешкался я, замешкался, выбирая, кто будет тем самым «и». А выбирать-то не из кого. Вот оно, то самое «и» — в дверях стоит и на меня смотрит. И лицо у него такое, что мне живьем в землю лечь, и то бы, кажется, легче.

Я могу, я посмею позвать Дайра Тоари встать рядом со мной у последнего рубежа. Но я не могу, я права не имею тянуть за собой Майона Тхиа! Наглеца и пройдоху, беспечно и беззаветно храброго Тхиа... мальчишку, младшего ученика... моего названного младшего брата... один раз я едва уже его не убил — неужто не довольно? После всего, что я ему сделал...

Вот после всего, что я сделал, у меня и выхода-то иного нет. Назвать его — все равно, что убить... но не назвать — хуже, чем убить. Я не знаю, что за смертельная опасность поджидает меня и тех, кого я назову — но какой бы она ни была, Тхиа к ней не готов. Он не готов, он не может, он не умеет... и я не должен... но у меня нет выбора. Я не могу отказать ему — такое оскорбление хуже смерти. Он доверился мне всей душой... и я не могу в эту душу плюнуть отказом. Я не могу запретить ему отшвырнуть всю свою непрожитую жизнь, словно ненужную ветошь и последовать за мной.

Хотя бы потому, что он меня не послушается.

Тхиа воздвигся в дверях, и выражение его лица было странно зыбким, одновременно готовым и просиять радостью, и скривиться презрительным неповиновением, а то и вспыхнуть гневом.

Ты не откажешь, говорили его глаза. Ты не посмеешь назвать другого.

Я обреченно вздохнул.

— Младший ученик Майон Тхиа, — поинтересовался я самым ровным голосом, на какой только был способен. — Тебе когда-нибудь говорили, что подслушивать нехорошо.

— Да, мастер, — твердо и решительно ответил Тхиа. — Но я все равно буду.

Хайет сдавленно не то хмыкнул, не то и вовсе рассмеялся.

— И младший ученик Майон Тхиа, — произнес я.

— А что, — раздумчиво молвил Ирхада. — Занятно. Да.

Не знаю, что бы я сотворил — или что бы со мной сотворилось — вздумай Патриархи и дальше медлить. Но им, не иначе, тоже не терпелось. Не терпелось поскорей покончить с чем-то неприятным.

— Пойдем, — произнес Ахану с таким кислым видом, словно лекаря звал вскрыть и прижечь ему гнойный чирей в неудобосказуемом месте, да притом прилюдно. В том, что чирей этот — я, у меня не было ни малейших сомнений.

Шествие возглавлял Ирхада. Вослед за ним мы приплелись к той хибаре, что Патриархи возводили с таким тщанием позади школы. Да что за притча? Как мы все сюда поместимся, хотел бы я знать? Или только меня одного затолкают в эту ловушку? А Лаони сидит невдалеке зачем? Чтобы поймать меня, если я выскочу, и превратить во что-нибудь неприятное?

Но не на глазах же у моих учеников!

Нет, Кинтар, так нельзя. Это попахивает придурью... если не чем похуже. Прекрати немедленно, слышишь?

Но дурацким мыслям, которые так и лезли мне в голову, я отдавался почти с радостью. Лучше уж размышлять об ужасах заведомо невозможных, чем думать о том неведомом, но неизбежном, что ожидает меня на самом деле. Еще в бытность свою Кинтом-доходягой я охотно боялся того, что на нашу свалку прилетит дракон и сожрет меня. Примерещится в уличных потемках дракон этот несуществующий разик-другой — а потом со сворой мальчишек старше себя, да притом в одиночку, драться легче легкого. Я с детства привык бояться не того, что меня ждет, а чего-нибудь другого. Так было проще.

А пора бы и вообще перестать бояться.

Вредная это привычка, особенно для мастера, возглавляющего школу. Не приведи Боги, прознают мои ученики, что я до сих пор боюсь шуршунчика подкроватного... и что я им скажу?!

А что я Патриархам скажу? Что не хочу входить в эту дверь? Смешно.

Зато когда я вошел, стало совсем не смешно. Страшно стало, пусть и самую малость.

Потому что это только снаружи хибара была маленькой. А изнутри — ого! Побольше нашего зала для тренировок. Точнее я не мог сказать: истинные размеры этого помещения почему-то ускользали от пристального взгляда. Начнешь мерить стену мысленно — и наверняка собьешься.

После четвертой попытки я сдался и уставился куда-то в пол. Возможно, как мне и казалось, в самую его середину... но я бы не поручился наверняка.

Покуда я ошалело пялился вокруг, Хайет о чем-то тихо беседовал с Дайром и Тхиа.

— Все понятно? — спросил он, когда я оторвался от созерцания стен.

Оба кивнули: Тхиа — с решительным и даже меня удивившим своей непреклонностью вызовом, Дайр — спокойно... только дорого я бы отдал, чтоб узнать, что крылось за его спокойствием.

Четверо Патриархов степенно усаживались на пол по углам помещения... а, проваль — так и не могу понять, далеко это или близко? Вроде руку протяни, и коснешься... а вроде и нет.

— Становись на середину, — велел Ахану, и я на негнущихся ногах последовал туда, где, как мне казалось, была середина. Ахану кивнул — удовлетворенно, но вместе с тем несколько растерянно. Будто моя способность встать туда, куда велено, его озадачила.

— Рубашку сними, — сказал Ниран.

Да пожалуйста. Снять рубашку? я и снял, и чувствовал себя дурак дураком. И зачем я господам Патриархам полуголый? Ведь не бить же они меня здесь собрались так торжественно, в самом деле!

— На колени стань, — ровным голосом промолвил Хайет; его доброжелательно веселое лицо было сейчас деланно бесстрастным.

Точно, бить собрались.

У меня все внутри так и захолодело. Я не знаю за собой никакой вины! В тот раз все было иначе! Тогда я и вправду заслужил... но тогда все было иначе...

Тогда я получил школу.

Неужели, чтобы сохранить ее в живых, я снова должен через это пройти?

И снова со мной Дайр и Тхиа. Дайр и Тхиа...

— Закрой глаза, — проскрипел Ирхада. — И расслабься. Да.

Сомкнуть веки оказалось неожиданно легко, зато расслабиться — просто невозможно. Спину мою сводила тягучая судорога. Позади меня кто-то — не то Ахану, не то Хайет, я так и не разобрал — значительно хмыкнул. А потом меня коснулась чья-то рука... нет, не чья-то, а Ирхады! Вот в чем-чем, а в этом я был уверен. Сухие старческие пальцы скользнули вдоль моей шеи, наполняя мышцы безвольным бессилием, а потом слегка толкнули в плечо — коротко, резко и точно.

И я упал.

Я упал прямо в воду.

Сизая волна ударила меня, перевернула, поволокла вниз, в гулкую соленую тишину, от которой легкие рвутся, как гнилые тряпки, и снова выбросила наверх, под хлесткие пощечины ветра — ненадолго.

И, пытаясь вдохнуть пылающим от соли горлом, я с ужасом понял, что не умею плавать.

Может, когда-то я и умел — в какой-то другой, не этой жизни. В той, где я был... кем же я был?

Неважно.

Важным было только одно: я не умел плавать.

Дикий кашель выворачивал меня наизнанку — но извергнуть хоть каплю воды я так и не смог. Не смог и вдохнуть, даже выровнять дыхание не смог. Я не мог ничего и ничего не умел — даже отказаться от борьбы и достойно утонуть. Тело билось, неспособное ни жить, ни умереть, и что-то сипло кричало, тратя бесценные остатки воздуха на бессмысленный вопль.

— Эй! — раздалось совсем рядом. — Держись!

Откуда-то я знал, что пловца зовут Дайр. Он приближался уверенными мощными гребками — но первым ко мне почему-то приблизился не он, а другой, тот, что помоложе.

Я вновь заорал — теперь уже от радости и надежды — и новый приступ раздирающего кашля едва не утопил меня. Но спасительная рука была уже рядом, и я вцепился в нее накрепко, вцепился последним усилием погибающего, вцепился — и потащил мальчишку туда, вглубь, за собой.

Дайр выволок наружу нас обоих — и как ему удалось нырнуть так быстро и точно? Еще бы мгновение — и не выплыть нам уже никогда. Тхиа... а ведь и верно, Тхиа его кличут! — отфыркивался и отплевывался, но руки моей не отпустил.

И тут я понял.

Я утоплю их обоих. Потому что я не могу разжать руки. Все понимаю — и не могу. Это превыше сил. Я буду барахтаться, кашлять, вопить, задыхаться, хватать своих спасителей то за руки, то за волосы, виснуть на них, пока они не устанут, пока не наглотаются воды... пока я не утяну их под волну, вниз, на дно... потому что я не могу заставиться себя не биться, не брыкаться, не хватать...

И тогда я силком разжал крепкие пальцы Тхиа, отодрал их от своей руки и оттолкнул его.

— Рехнулся? — заорал Тхиа, пытаясь заново изловить меня.

— Утоплю, придурок! — взвыл я, заставляя себя увернуться. Еще раз, еще хоть раз хоть одни из них прикоснется ко мне — и я не смогу еще раз заставить себя оттолкнуть спасателя. Духу не хватит.

Утоплю.

— Спасите! — орало мое тело, исходя паническим страхом. — Бросьте меня! — сипел я, насилуя свое хотение, настырно велящее вцепиться и не выпускать.

— Заткнись! — скомандовал Дайр. — Замри!

Если бы я мог!

Не знаю, каким усилием воли я заставил свое тело не ухватиться руками за волосы Дайра. Зато оно попыталось хоть ногой за него зачалиться — а взамен так исключительно удачно выдало пинка, что Дайр отлетел от меня на добрых два своих роста.

Тхиа попробовал подплыть ко мне сзади и приподнять мою голову над водой. Не успей я развернуться, и ему бы это удалось. Но я успел.

Я оттолкнул и его, чувствуя, что слабею, что скоро, скоро уже не сумею спасти их от самого себя... и тут меня осенило.

Пользуясь тем, что оказался как раз посредине между Тхиа и Дайром, я раскинул руки крестом.

— Хватай! — крикнул я, диким усилием приневоливая свое глупое, желающее любой ценой выжить, тело к нескольким хотя бы мгновениям неподвижности.

Тхиа и Дайр ухватили мои раскинутые руки одновременно.

— Только не приближайтесь! — торопливо крикнул я и добавил уже спокойнее. — Тяните меня в стороны, чтоб я до вас добраться не мог.

— Дельно, — одобрил Дайр, загребая свободной рукой. — Так мы его вытянем, а он нас не утопит.

Тхиа приноровился плыть в лад с Дайром, самое большее, за пару взмахов.

— Держись, — посоветовал он. — Берег близко.

Он был ближе, чем я думал. Прямо под ногами. Он был дощатым, и колени мои касались его.

Я стоял на коленях посреди комнаты, и руки мои были раскинуты крестом. Тхиа и Дайр держали меня за раскинутые руки крепко и надежно. По спине моей ручьем текло. Пот? Или и вправду морская вода?

— Я же говорил! — ликующе выпалил Хайет. — Я же вам говорил!

Облегчение, написанное на лице Ахану, было не то, что зримо — почти весомо. И это его я считал вечно хмурым и недовольным? Сейчас Ахану сиял, как начищенный клинок.

— Мага нужно отпустить и поблагодарить, — не своим каким-то, на диво умиротворенным голосом произнес он и мягким шагом направился к выходу.

Тхиа и Дайр отпускали хватку — медленно-медленно.

— Помогите ему подняться, — благодушно посоветовал Ниран, и две сильные руки, одна справа, другая слева, подняли меня.

— Хорошо плаваешь, Младший Патриарх, — усмехнулся Ирхада, глядя мне прямо в глаза. — Да.

Вот честное слово — я было подумал, что это у Ирхады шуточки такие. Даже фыркнуть собирался в знак понимания. Но натолкнулся на взгляд его выцветших от старости глаз — и не сумел. Сказать, и то ничего не сумел. Вовсе дар речи потерял.

Без единого звука я повиновался Нирану и вышел навстречу ночной прохладе. Все было так непонятно и странно, что уже не казалось странным. Я только вяло удивился, до чего же покинутая мною постройка, оказывается, маленькая. А ведь как-то мы в ней все уместились... не говоря о море, в котором мы втроем барахтались.

Не проронил я ни слова и в тот миг, когда Хайет поднес к стене хибары факел, и она мгновенно занялась темно-синим, почти неразличимым в ночи пламенем. Магия, наверное — огню не полагается быть такого цвета. Да и не вспыхивают стены так легко, пусть даже выстроенные из хвороста и обмазанные смолой. И не сгорают бесследно, не оставив по себе и горстки пепла. Не иначе, затем и Лаони понадобился. Чтобы сжечь дотла эту халабуду, когда я вдоволь соленой воды нахлебаюсь. Во всяком разе, расплатился с ним Ахану более чем щедро. Такого выражения на лице старого пройдохи я не видел даже в тот день, когда он ухитрился содрать с меня за ленточки и полосу препятствий тройную цену. А с каким умилением Лаони на меня взирает — с ума спятить впору. Еще бы! Только оттого, что на свете существует злополучный Дайр Кинтар, старый гриб заполучил таких покладистых, доверчивых и склонных к мотовству клиентов. Ну-ну. Может, ты и великий маг, но я-то не поставщик простофиль. А если ты полагаешь, что и я стану платить тебе по таким расценкам...

Не знаю, что за непонятное затмение на меня нашло. До того пусто в голове, что любой мысли поневоле обрадуешься. Только не мысли о миновавшем испытании, конечно. Окончилось оно, ну и хвала Богам. И думать о нем не хочу. Уж не знаю, на кой Патриархам сдалось вытворить со мной такую пакость, но вспоминать я о ней решительно не желаю. А говорить — тем более. Я и вообще говорить не хочу. Хорошо, что когда Боги творили мир, они выдумали такую прекрасную штуку, как молчание.

Так удачно утерянный было дар речи силком вернулся ко мне при виде стола. Яств всевозможных выставлено было немерено, куда больше, чем вчера. Хлопотали при всем этом великолепии Дайр и Тхиа с улыбками до ушей — до того идиотски-блаженными, что мне поневоле жутковато сделалось. Ну, если Тхиа пришла в голову одна из его знаменитых идей!.. да еще если столь необычный ученик, как Дайр Тоари попустительствует... нет, что я — осуществляет его замысел... о-оо! Тогда я напрасно претерпел и расспросы, учиненные мне Патриархами, и купание в призрачной воде. Лучше бы я утоп, право слово! Это ведь только я выходки Тхиа терпеть в силах, а господа Патриархи меня за его штучки наизнанку вывернут.

— Что это? — рявкнул я, пригвоздив обоих младших учеников самым убийственным взглядом, на который был способен после перенесенного.

— Праздничный стол, — ответил Ирхада и хлопнул белесыми ресницами. — Да.

У меня пол из под ног уехал.

— К-какой? — спросил я сиплым полушепотом.

— Праздничный, — ухмыльнулся Ниран. — Не каждый ведь день одним Патриархом больше становится. Это надо отметить.

Только тут до меня дошло, что сказал мне Ирхада.

— Патриархом? — переспросил я почти жалобно.

Неожиданно передо мной возникла полная, по самый край, чарка с вином. Держал ее Хайет.

— Выпей, — участливо посоветовал он. — Это помогает. По себе знаю.

Я послушно выпил. Не помогло.

— За нового Патриарха, — воскликнул Хайет, вновь наполняя мою чарку.

— Не Нового, а Младшего, — наставительно поправил Ахану.

— Младшего... — тупо повторил я. Положительно, я соленой воды лишку хватил, и теперь она у мня в голове плещется вместо мозгов. Ну ничегошеньки не понимаю.

— Видишь ли, — пустился в разъяснения Ниран, — каждого Патриарха именуют по самой броской его черте. Я вот, например, Облачный.

Действительно, Ниран чем-то неуловимо схож с облаком — и не только из-за своей белой пушистой бороды.

— А я — Наглый Патриарх, — с довольным видом заявил Хайет.

Несмотря на ошеломление, я не мог не расхохотаться. Прозвище подобало Хайету как нельзя лучше. Действительно, наглый. А ведь ему лет пятьдесят, никак не меньше. Неужто наглость и годам неподвластна? Утешительная мысль. Очень.

— А я — Вредный Патриарх, — присовокупил Ахану.

Что да, то да. Одно счастье, что я не его ученик. Хотя теперь я, кажется, и вообще уже не ученик.

— Не говоря уже о господине Спящем Патриархе, — добавил Ахану, вскользь метнув на Ирхаду взгляд, исполненный искреннего уважения. — Что до тебя, мальчик, ты так безобразно молод, что только Младшим тебе и быть.

— Младше даже меня, — блаженно прижмурился Хайет.

— Погодите, — в ужасе бормотнул я, — но ведь не может ведь быть же... ведь Патриархи... они же не такие...

— А какие? — с обворожительной улыбкой поинтересовался Хайет. — Ты расскажи... поделись, так сказать.

— Ну... они... — я понимал, что собираюсь сморозить какую-то несусветную чушь, но остановиться не мог. — Они... солидные такие... обстоятельные... надежные и... сведущие, вот. И мудрые. Опытные.

— Одним словом, — безмятежно подытожил Ахану, — Патриарх — это такой старый хрен, предпочтительно с уксусом.

Я едва не кивнул — а сообразив, что именно чуть не сделал, густо покраснел.

Хайет, склонив голову чуть набок, явно наслаждался.

— Юноша, — протянул он. — Патриарх, насколько я понимаю — это глава рода. Родоначальник.

— Ну... да, — промямлил я, чувствуя себя донельзя несчастным.

— А тебе никогда не приходило в голову, — безжалостно парировал Наглый Патриарх, — что родоначальниками становятся не в преклонных годах, а в более подходящем для... э-э... родоначинания возрасте?

— А в наши годы, — ехидно заключил Ахану, — мы всего лишь вкушаем заслуженное почтение за то, что так славно потрудились в молодости на ниве... э-э... родоначинания.

— А ты сподобился вкусить задолго до старости, — невинно заметил Ирхада. — Да.

— Вы сейчас будете за Патриарха Кинтара пить, или мне позже вина еще раз подогреть? — встрял Тхиа — как всегда, бесцеремонно... и как всегда, кстати.

— Очень многообещающий молодой человек, — пробормотал Ирхада, уставясь на Тхиа. — Даже весьма.

Тхиа выдержал его взгляд с бестрепетной дерзостью. Ну, погоди ты мне! Вот только эти престарелые шутники уедут...

— Сейчас, — отрезал Ахану.

— Только почему — вы? — удивился Ниран. — Мы все. Вы тоже. Вам после такого купания горяченького хлебнуть не помешает.

Казалось бы, все предельно ясно. Яснее некуда, верно? Если уже за Патриарха Кинтара здравицы пьют... так вот, мне все равно не верилось. Быть же того не может, чтобы такое — и вдруг всерьез!

— Но почему все-таки? — вымолвил я, едва проглотив вино.

— Потому что во главе любой школы должен стоять Патриарх, — со своеобычным благодушием разъяснил Ниран.

— Но почему я? — меня по-прежнему не оставляла надежда, что все это — шутка, да притом весьма сомнительная. Слишком страшно было поверить в иное. — Разве мастера других ветвей нашей школы...

— А никаких других ветвей не осталось, — перебил меня Хайет.

— Как это — не осталось? — не понял я.

— Совсем, — желчно отрезал Ахану. — одна рассыпалась сама. Другую мы прикрыли, разобрав учеников к себе. Вовремя успели. Это уже не школа была, а... — Он запнулся в поисках нужного слова, не нашел его и только рукой махнул. — Еще одна превратилась в банду под началом своего мастера — этих пришлось просто перебить... выхода у нас не было. А вот четвертая... четвертая, между прочим, будет твоей заботой.

— И нашей тоже, — поправил его Ирхада, прежде пожевав губами. — Да. Кто из нас первым на них наткнется, кто выследит, того и забота. Нельзя все переваливать на Младшего, малыш.

Последнее слово, насколько я понял — если я и вообще еще был способен что-то понимать — относилось к Ахану.

— Да, Патриарх Ирхада, — почтительно склонил тот голову.

— Четвертая ветвь, — сообщил Хайет, — тоже превратилась в банду. И банда эта успела сбежать до того, как мы ее настигли. А мастера своего они убили. Насколько удалось выяснить, он пытался их удержать. Сообразил, бедняга, кого воспитал, да поздно.

— Мастер Дайр, тот пораньше смекнул, — заметил Ниран.

— Самую малость, — не мог не встрять Ахану.

— Эта малость всех и спасла, — прищурился Хайет — так, будто разглядывал в недавнем прошлом нечто донельзя отвратительное. — Никогда не забуду, что нам пришлось... никогда! — прошептал он с силой. Ты везунчик, Младший. Мы были уверены, что идем окончательно закрывать вашу школу — и это в лучшем случае.

— Вы были уверены, — поправил его Ирхада. — А я — нет.

Трое патриархов так одновременно и одинаково вытаращили глаза, что у меня немного полегчало на душе.

— Когда ко мне Дайр явился с отречением, — невозмутимо сообщил Ирхада, — я решил, что это интересно. Да. Он был прав.

Вот, значит, куда ходил мастер Дайр до того, как вернуться в школу и превратиться в младшего ученика Дайра Тоари!

В ответ на мой быстрый вопросительный взгляд младший ученик Дайр Тоари чуть примкнул веки утвердительно. Ученик Майон Тхиа меж тем, как ни в чем не бывало, ставил на стол новую перемену еды и наливал по чаркам вино, не обделяя ни себя, ни Дайра. Помалкивать он, конечно, помалкивал — не след ученикам вмешиваться в разговор Патриархов — но все, непроизнесенное им, читалось на его физиономии вполне отчетливо. Ох, и нахлебаюсь я с ним еще, чует мое сердце.

— Дайр — умный мальчик, — сообщил Ирхада. — И этот, который вино наливает — тоже. Да. Ты хороших помощников выбрал для посвящения, Младший. Самых лучших.

— Погодите, — взмолился я. — Так это не испытание было, а...

— Посвящение, — кивнул Ниран. — Ты и впрямь хорошо плаваешь.

— Я и не надеялся, что все пройдет так удачно, — согласился Ахану. — Чтобы без мага обошлось и без врача, да в таком возрасте!

— А врач зачем? — поинтересовался я не совсем твердым голосом: до сих пор я был трезвей трезвого, а тут выпитое вино наконец-то ударило мне в голову. — На случай если я утону?

— Хотя бы, — отрезал Ахану. — Или, к примеру, рехнешься. Бывали такие случаи. Вот Наглый Патриарх, к примеру, едва не спятил.

— Положим, не едва, а спятил, — ухмыльнулся Хайет, — и не во время Посвящения, а гораздо раньше.

— Это к делу не относится, — добродушно возразил Ниран. — Но во время Посвящения, бывало, и умирали. И не только.

— А что еще? — спросил я.

— Убивали, — сухо ответил Ахану. — На то, между прочим, и помощники. Если ты сойдешь с ума и начнешь убивать без разбору, а мы не поспеем, они обязаны тебя убить.

Вот это, называется, разодолжили!

— Правда? — повернулся я к ученикам.

Дайр кивнул первым.

— И ты бы меня убил? — не на шутку заинтересовался я.

— Да, — помедлив, ответил Дайр.

— Спасибо, — растроганно отозвался я. — Я всегда знал, что могу на тебя положиться.

Дайр дернул уголком губ — но смолчал.

— А ты? — спросил я у Тхиа.

— А я знал, что убивать не придется, — уверенно ответил Тхиа.

У меня перехватило дыхание.

— Спасибо, — еле выдавил я сорванным голосом. — Я всегда знал, что могу на тебя положиться.

— А ведь удачный Патриарх получился, — ухмыльнулся Хайет.

Удачный, как же. Не успел Патриархом стать, как уже надрался. Эти четверо трезвые, как горный ручей, а я... я пьяный! Чтобы с такой малости — и вдруг опьянеть!

— А вы тоже плавали? — спросил я: надо ведь разговор поддерживать... и вообще вести себя вежливо... и вообще...

— Кто как, — поджал губы Ахану.

— Меня, например, чуть мышка не загрызла, — благосклонно сообщил Ирхада.

Я тихонько фыркнул, представив себе, как Спящий Патриарх всей немалой своей мощью с непревзойденным искусством отбивается от мышки.

— Такая... с быка ростом мышка. Чуть не загрызла. Да.

— Смотря по тому, кто чего боится, — пояснил Хайет, сжалясь при виде моей перекошенной рожи.

— Так ведь я воды не боюсь, — потерянно пробормотал я.

— Так ведь и я мышей не боюсь, — пожал плечами Ирхада. — Да.

— Магия Посвящения очень капризна, — вздохнул Облачный Патриарх. — Она сама выбирает, кого чем испытать напоследок. Бывает, что вроде по всем статьям человек подходящий, а во время Посвящения ломается так, что и поверить трудно.

— Значит, все-таки испытание! — В голове у меня шумело. — А какое? в чем... на какой излом пробуют?

— А ты сам догадайся, — ехидно посоветовал Ахану.

Что от него ждать! Вредный Патриарх — он вредный и есть.

— Кстати, о испытаниях, — добавил Ахану. — Вот тебе еще одно... раз уж они так тебе нравятся. Теперь, когда ты патриарх, быть еще и мастером школы тебе нельзя. Кого на свое место выбираешь?

Тоже мне, испытание! На такой вопрос я могу ответить запросто, хоть пьяный, хоть трезвый.

— Тейна, — уверенно ответил я, не задумываясь. — Тейна Рамиллу.

Патриархи переглянулись.

— Почему? — сурово полюбопытствовал Ахану.

— Он совершил ту же ошибку, что и я. — Неужто Ахану таких простых вещей не понимает? — И извлек из нее тот же самый урок. В нем я могу быть твердо уверен.

— Сдавайся, Вредный! — расхохотался Хайет. — Кинтар действительно годится.

— Дай руку, — негромко потребовал Ирхада — и я даже не спросил, зачем, а просто молча протянул руку.

Сухая ладонь Ирхады легла поверх моей, и мгновением позже ее обожгло, словно я за крапиву схватился со всей дури.

— Это талисман, — пояснил Ирхада, стиснув мою руку, которую я непроизвольно попытался отдернуть. — Талисман Королевской школы. Да. Тот, что был у Дайра, пока он мне его не отдал. Условие, на котором существует ваша школа. Теперь он у тебя в ладони. Можешь разжать руку. Он не упадет. Если королю будет грозить опасность, тебе довольно сложить пальцы — я тебе потом покажу, как — и талисман перенесет тебя на помощь королю со всей школой вместе.

Ладонь моя горела... и такая же точно обжигающая уверенность внезапно накатила на меня. Я теперь, теперь только понял, что никакая это не шутка! Что все, все, все это — взаправду! Что я и в самом деле... Боги, я и в самом деле самый что ни на есть всамделишный Патриарх!

— Постойте, — прошептал я, враз протрезвев, — как же это...

— Дошло, — с улыбкой заключил Хайет.

— Быстро мальчик соображает, — одобрительно кивнул Ниран. — До меня, помнится, только на пятые сутки доходить начало, и то смутно.

— Постойте, — с отчаянием повторил я. — Но ведь же так нельзя! ведь я не могу...

— Да? — приподнял брови Ахану. — Почему?

— Потому что... ну какой я Патриарх? Кого я чему научить могу?

— Любопытно, — признал Ахану, сложив ладони домиком. — Крайне.

— Какие ученики?! — взвыл я. — Да мне самому учиться впору, а не то чтобы... мне — ученики!.. а я ежеденно Богов молю, чтобы они мне учителя ниспослали!

Патриархи вновь переглянулись с непонятным — а на мой взгляд, неуместным — весельем во взорах.

— Иные молитвы бывают услышаны лучше, чем хотелось бы, — нравоучительно заметил Ирхада. — На то нам и ученики, чтобы...

— Чтобы — что?! — жадно спросил я, ибо Ирхада умолк.

— Не скажу, — решительно отрезал Спящий Патриарх. — Сам догадаешься. Да.