Париж.ru

Валерия Лебедева. 26 июля 2002 года. Москва

К тому времени, как Лера добралась до «Войковской», а потом и до улицы Черняховского, где находился «Глобус», ей удалось отбросить почти все докучливые мысли и вполне сосредоточиться на предстоящем ответственном разговоре. Она выработала четкую тактику и стратегию: как постучится, как войдет, что скажет для начала, что потом, как будет реагировать на злоехидство Фрау, на ее оскорбительные реплики, имеющие целью посеять в молодом авторе неуверенность к себе, внушить отвращение к его собственному творчеству, убедить, что адрес издательства «Глобус» надо забыть как можно скорее – и не вспоминать больше никогда, а при одной только мысли о писательском труде следует ощутить жгучий стыд и сжаться в комок, твердя про себя: «Аз недостоин! Недостоин!!!»

Она была вполне готова увидеть неприязнь и даже злобу в глазах Фрау (нелюбимый автор явился, к тому же недовольный редактурой предыдущего романа и отзывом на новый, к тому же особа женского пола, к тому же довольно привлекательная внешне, к тому же опоздавшая на четверть часа!), однако такой вспышки ненависти не ожидала встретить даже она – при всей своей моральной и физической подготовке.

Причем Лере показалось, что ненависть сия смешана с неким страхом – как будто редактриса испугалась, что при взгляде на нелюбимую авторшу ее может кондрашка хватить.

– В-вы? – выдохнула Фрау. – Да как вы?..

На этом слове она поперхнулась, но Лере легко было себе представить, что Фрау хотела сказать: «Да как вы посмели опоздать на встречу со мной???«

Она неловко пожала плечами и, совершенно как господин Простаков, «от робости запинаясь», начала лепетать что-то про очередь в посольстве, про испорченное платье, про магазин... При этом Лера каждую минуту ожидала, что Фрау раздраженно на нее прикрикнет: «А какое мне дело до ваших платьев и ваших посольств?!» или что-нибудь в этом роде, однако та почему-то молчала и даже как бы прислушивалась к Лере, причем глаза ее выражали не лютую ненависть, не отвращение, даже не скуку, а что-то вроде растерянности... если такая дама, как Фрау, вообще способна теряться. «Наверное, это обман зрения, – решила Лера, – наверное, она просто-напросто оттачивает словцо поострее, чтобы прикончить меня одним ударом! Вон как разглядывает с ног до головы! Небось ищет, куда бы вонзить кинжал!»

И она замолчала, даже голову покорно склонила, готовая уже ко всему.

– Погодите-ка, госпожа Лебедева, – вдруг вполне человеческим голосом промолвила Фрау. – Вы что, за границу собрались? Во Францию – я правильно поняла?

Лера вытаращилась на нее, внимательно вслушиваясь в каждую интонацию. Против ожидания, из очей Фрау не извергалось всепожирающее пламя. Лязганья метательных ножей тоже почему-то не было слышно.

– Ну да, – не вполне себе веря, пробормотала Лера. – Во Францию.

– В Париж?

– В Па... в Париж. В основном.

– А, так у вас тур по стране? – с поразительным выражением лица поинтересовалась Фрау. Несколько мгновений Лера ломала голову над тем, какое чувство скрыто под этой гримасой: брови сведены к переносице и одновременно приподняты в том месте, где сведены, глаза расширены, губы стиснуты в куриную гузку, – пока не осмелилась предположить, что перед нею не маска Немезиды, а выражение вежливого интереса.

Господи Иисусе! Неужели издательство «Глобус» тоже входит сегодня в список приоритетных для посещения ангелами-хранителями мест?!

– Нет, у меня не тур, – пролепетала Лера. – Я еду по приглашению подруги, а у нее дом в Бургундии. В смысле, в Париже квартира и еще домик в деревне – типа дачи.

«Такая старая рухлядь четырнадцатого века», – словно бы услышала она насмешливый голосок Николь, но цитировать подругу не стала. Поостереглась. Уж больно сногсшибательно действовало на русских людей это словосочетание: «Дом четырнадцатого века в Бургундии!» И хотя Фрау трудно было назвать русской, все же она жила в России, а значит, менталитет у нее был такой же уязвимый, как у прочих, извините за выражение, россиян.

Многие Лерины знакомые ломались и без упоминания четырнадцатого века и Бургундии – достаточно было брякнуть о квартире в Париже, – однако Фрау оказалась крепким орешком.

– Как это мило! – произнесла она вполне дружелюбно, и Лера едва удержалась, чтобы не перекреститься: ну не могла Фрау так говорить! Это было против ее образа, против всех законов жанра, именуемого «разговор редактора с автором»! – Искренне вам завидую. И что же, приятельница ваша француженка или натурализованная русская?

Ну и выраженьице – «натурализованная русская»! В самом подборе слов прозвучало что-то от прежней Фрау, и Лера, предпочитавшая знакомую опасность незнакомой, малость пришла в себя:

– Нет, она настоящая француженка.

– Как же вы с ней познакомились?

– Случайно, – ответила Лера, еле удерживая на кончике языка подробное объяснение.

Боже упаси проболтаться Фрау! Во-первых, сглазишь, а во-вторых, та просто не поверит. А если поверит... тем хуже для молодой писательницы Лебедевой! И со свойственным для всякого писателя умением мгновенно соврать так и поступила:

– Она... знакомая моих друзей. Приезжала в Нижний, там мы с ней и познакомились, Николь побывала у меня в гостях, ну подружились... прислала вызов...

– Николь? – пробормотала Фрау, опираясь ладонями в стол. – Какой еще Николь?

– Не какой, а какая, – усмехнулась Лера. – Во Франции это имя носят и мужчины, и женщины. Вернее, мужской вариант даже более мягкий – Николя. А мою подругу зовут Николь Брюн. Брюн – смешная фамилия, верно? Означает – коричневая. А у Николь как раз каштановые волосы, именно что коричневые. То есть ей фамилия на все сто подходит. А еще у нее есть подруга, так ту зовут Бландин. Представляете? Именно «бла», а не «бло», потому что это совсем другое слово, не «блондин» в нашем понимании, а имя, я даже не знаю, что оно там означает, но эта самая Бландин вовсе никакая не блондинка, то есть блондинка, но крашеная, а впрочем, я ее только на фотографиях видела, которые мне Николь присылала...

Она молола языком безостановочно, чтобы чем-то занять голову, чтобы не дать мыслям остановиться на тех метаморфозах, которые на ее глазах происходили с Фрау, вернее, с выражением ее физиономии. «Ряд волшебных изменений милого лица», как сказал поэт.

Ну это он сильно польстил Фрау! Волшебные изменения милого лица... надо же такое выдумать! Гримасы жуткой рожи! Может, у Фрау, вернее, у ее лицевых нервов, пляска святого Витта?

Лара мысленно прикусила язычок.

А между тем Фрау уже справилась со своими не вполне понятными судорогами и вновь обрела миролюбивое выражение лица. Ага, такое в точности бывает, наверное, у бультерьера перед тем, как он бросится на обидчика своей хозяйки!

– И когда едете? – спросила Фрау.

– Да вот уже во вторник, – пояснила Лера. – Как раз с тридцатого июля начинает действовать моя виза. Я сегодня и билет купила. Съезжу в Нижний, соберу вещи – и вперед. Думала получить кое-какие деньги... если сейчас есть в издательстве... – выдохнула она, изо всех сил стискивая пальцы и пытаясь сохранить на лице этакое наплевательское выражение: мол, не дадите денег – ну и фиг с вами.

На самом деле совсем не фиг. На самом деле она здорово рассчитывала на эту тысячу долларов, получение которой зависело от того, одобрила Фрау новую рукопись или нет. Если нет... если нет, придется по возвращении домой поступиться некоторыми принципами: например, залезть в долги. Иначе ехать в Париж будет не на что. После сегодняшнего пребывания в магазине «Женская одежда» бюджет Леры получил значительную пробоину.

На секунду на лице Фрау мелькнуло какое-то мстительное выражение, однако тотчас оно исчезло.

– Отчего же нет? – произнесла она этим своим новым для Леры голосом. – Я слышала, деньги в кассу как раз поступили. Да вы погодите, я сейчас позвоню и уточню.

Чуть-чуть раздвинув губы в улыбке, которая показалась Лере даже шире, чем та, о которой принято говорить: «Рот до ушей – хоть завязочки пришей!», Фрау быстренько набрала номер какого-то телефона – наверное, бухгалтерии – и приказала выдать госпоже Лебедевой остаток гонорара и аванс. То есть как раз ту тысячу баксов (в рублевом эквиваленте), которая и составляла предел мечтаний писательницы Лебедевой.

«Конец света!» – подумала Лера, слишком испуганная и недоумевающая, чтобы испытывать такое элементарное, обыденное чувство, как благодарность.

– Ну вот, все в порядке, – положив трубку, сообщила Фрау. – Прямо от меня пойдете в бухгалтерию, только не задерживайтесь нигде, а то сегодня пятница, ну, и, естественно, все хотят уйти пораньше.

Наконец-то! Лера почти обрадовалась. Наконец-то Фрау не удержалась от тонкого намека на толстые обстоятельства, то есть на опоздание «госпожи Лебедевой»!

В самом деле – опоздание имело место быть. А между тем приснопамятная «госпожа Лебедева» за него даже не извинилась. Правда, у нее не было для этого ни времени, ни возможности, однако это не снимало с нее ответственности.

– Вы меня, ради бога, извините, Фрау... то есть Фрида Михайловна, – выпалила она, набравшись смелости окончательно и следуя принципу: раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. – Со мной произошла совершенно невероятная история! Я... я приехала в белом платье и... и облила его томатным соком. – Нет, все-таки последний огурец резать Лера не решилась. И окончательно унизиться перед Фрау она готова не была. – Представляете? На самом неприличном месте появилось пятно. Пришлось ехать в первый попавшийся магазин и там переодеваться буквально с головы до ног. Вот видите этот сарафанчик? Он куплен всего лишь час назад, и...

Лера осеклась, облившись с головы до пят ледяным потом. Что же она делает, дурища, простодыра?! Зачем хвастает обновкою? У Фрау наметанный глаз – она мигом просечет, что сарафан не копеечный. То есть госпожа Лебедева, униженно намекающая на стесненные денежные обстоятельства, совсем не столь уж обеднела.

Как бы Фрау не вернулась в прежний образ, как бы не рассвирепела, как бы не начала снова названивать в бухгалтерию и не отменила свое указание, выраженное в форме приказания!

– Из... извините, Фрида Михайловна, – пробормотала Лера, вскакивая со стула и сгребая в охапку свой портфельчик и сумку. – Я... мне, наверное, пора. Я вас, очевидно, ужасно задержала! Извините, простите, до свиданья! Я побегу, а то и правда в бухгалтерии все уйдут. Спасибо огромное, за мной презент! «Шанель» номер пять!

И она ринулась к дверям. Тут ее пронзила мысль, что она взяла на себя тяжеловатые обязательства. «Шанель» номер пять были и остаются одними из самых дорогих французских духов. И они пробьют в бюджете Леры новую брешь... Ведь Фрау какой-нибудь пробничек не привезешь, это должен быть полновесный, полнообъемный флакон, к тому же не туалетной воды, а именно духов, парфюма!

А вдруг Фрау не любит «Шанель» номер пять? Такие извращенки есть, сама Лера, к примеру, к ним принадлежит, она предпочитает «Зеленый чай» от Элизабет Арденн или, на, худой конец, «Аквавумен», «Миракль», «Барбарис», однако уж никак не «Шанель».

Лера оглянулась – и поняла, что не одна она питает неприязнь к этой марке духов. Фрау их, похоже, ненавидела, как злейшего врага. Достаточно было увидеть выражение ее лица.

Досматривать ряд нынешних изменений «милого лица» Лера не стала. Побоялась, что от страха отнимутся ноги, и уж тогда она точно не сможет получить деньги. Захлопнула за собой дверь и понеслась что было сил на второй этаж – в бухгалтерию, заставив себя выбросить на время из головы все прочее: и Фрау с ее причудами, и несостоявшийся разговор о рукописи, и пресловутую «Шанель».