Человек, который спас Париж

1

Хотя это произошло в городе, каждая извилистая улочка и закрытое ставнями окно которого могли рассказать свою историю, можно было ожидать, что цепочка катастрофических событий, начавшихся 17 декабря 1774 г., оставит долго не стирающийся след в истории Парижа. На протяжении нескольких лет они угрожали затмить все войны, революции, эпидемии чумы и случаи массовой резни, которые когда-либо омрачали двадцать квадратных километров, расположенных между Монмартром и улицей Монтань-Сент-Женевьев. И все же прошло почти двести лет с того момента, когда историк хотя бы упомянул о них. Возможно, это окажется уроком: так много людей предпочли жить в городе, который поэты обычно называли адом, потому что он предлагал бесценный дар забвения. Бесконечная парижская суета унесла с собой все, подобно дождю, который смыл отбросы ста тысяч домов в Сену.

Первый признак чего-то нехорошего появился в субботу днем, за неделю до Рождества 1774 г. Главные таможенные ворота на южной окраине города были, как обычно, запружены транспортом. Париж наполнял свои рынки и магазины для предстоящего праздника, и даже в конце года путешественники вынуждены были долго ждать, прежде чем им удавалось войти в этот ад и начать окончательный спуск к шпилям, скрытым за завесой дыма.

Таможенники взимали плату за все, что попадало в город. Каждое транспортное средство, пассажир и предмет багажа должны были быть обысканы с целью «не пропустить любую вещь, запрещенную указом короля». Торговцы вразнос и молочницы, усталые пешие крестьяне, тянущие ручные тележки, груженные зимними овощами, обляпанные грязью пассажиры из направляющегося на север дилижанса – все они были вынуждены ждать в общей очереди.

Некоторые из них сидели в саду близлежащей мельницы и пили не облагаемое акцизом вино; другие стояли у заграждения и обменивались новостями и сплетнями. В тот день собралась группа людей, чтобы наблюдать за разгрузкой винных бочек с телеги. Колесный мастер нагревал кузнечный горн, чтобы починить сломанную ось. Возчик, который выехал из Орлеана еще до зари, попал в большую яму на дороге на последнем отрезке пути до Парижа. В любом другом месте во Франции выбоина на дороге – даже такая глубокая, что в ней могла бы утонуть лошадь, – осталась бы незамеченной, но эта яма появилась внезапно на большой дороге, ведущей на юг, в Орлеан. В далекие времена, когда Париж был небольшим городом, расположенным на острове посреди реки Сены и застроенным хижинами, по дороге курсировали быстроходные колесницы галлов, и, двигаясь по этой же великолепной улице, легионы Лабиена (Тит Лабиен – древнеримский полководец, легат Юлия Цезаря во время Галльской войны. – Пер.) нанесли сокрушительное поражение армиям племени паризиев в 52 г. до н. э. Теперь, в 1774 г., это был самый оживленный отрезок дороги в королевстве. Иногда, когда движение не задерживалось домашним скотом, более десяти транспортных средств проходили через таможню за час.

Огромное значение для всех очевидцев события имело то, что эту часть дороги называли улицей Денфер, Адовой улицей (Rue d’Enfer). Никто не знает, как эта улица получила свое зловещее название. Возможно, изначально это было галльское слово, означающее «ярмарка», или оставшееся в языке словесное обозначение чего-то сделанного из железа – быть может, ворот, которые отмечали границу города. Многие говорили, что эта улица известна как Адова, потому что в этом квартале раздавалось много криков и ругани, но другие замечали, что тогда такое название должны были бы носить почти все улицы Парижа. Третьи, веря в то, что названия говорят о будущем и прошлом, связывали его с древним пророчеством, которое гласило, что однажды все храмы, таверны, монастыри и еретические школы Латинского квартала поглотит бездна преисподней. Однако образованные люди предпочитали более научное происхождение названия:

«Этимологи утверждают, что во времена римлян улица Сен-Жак называлась Via Superior («верхняя дорога»), тогда как эта улица, располагаясь ниже, носила название Via Inferior или Infera. Путем искажения и сокращения название превратилось в Enfer»[1].

Около трех часов дня толпящиеся у таможенного шлагбаума люди увидели зрелище, которое могло бы решить вопрос раз и навсегда: крыши зданий Парижа слегка изменили угол наклона по отношению к горизонту. Мгновением позже раздался звук, будто делает вздох и потягивается великан. Скот, который проходил через ворота, охватила паника, и животные стали пятиться к шлагбауму. Все увидели бегущего мужчину, на голову которого был натянут капюшон. Позади него на дороге вздымалось облако, а дома, расположенные за улицей Денфер, внезапно стали видны. Вдоль восточной стороны самой улицы Денфер, протянувшись к центру Парижа, как оказалось потом, на четверть мили, разверзлась трещина и поглотила все дома.

Как и ожидалось, расщелина была названа «вратами ада», и ввиду случившегося только самый педантичный этимолог мог бы сомневаться в поистине сатанинском происхождении названия этой улицы.

2

Спустя чуть более двух лет после случая на улице Денфер по улице Гренель через предместья Сен-Жермен двигался, колыхаясь, портшез с роскошной обивкой. Ночью выпал небольшой дождь и превратил песчаные улицы в грязь. Новый инспектор каменоломен спешил на свою первую условленную встречу. Он глядел в окошко заляпанного грязью паланкина, вспоминая дни, когда он ходил по аристократическому предместью пешком. Он изучал эти великолепные фасады, останавливаясь, чтобы зарисовать фриз или круглое окно, поражаясь, как архитектор сумел изогнуть конюшни и служебные помещения в ромбовидную фигуру и создать двор, достаточно широкий для того, чтобы любой гость оробел, прежде чем доберется до парадного входа. Он делал наброски карнизов и портиков, на которые брызгала вода, льющаяся из пастей медных дельфинов, под высокомерными взглядами привратников, одетых по-королевски.

Для Шарля-Акселя Гийомо, взгляды которого нам известны по его многочисленным памфлетам и характер которого является в некоторых отношениях ключом к последующим событиям, Париж всегда был городом закрытых дверей. Его гербом – а это был корабль с девизом, позаимствованным у старинной корпорации лодочников Сены: Fluctuat пес mergitur («Зыблем, но не потопйм») – вполне могли быть ворота вместо корабля: прочная преграда из дуба и железа с девизом из «Ада» Данте: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»

Когда он был молодым архитектором в Риме, его не раз с улицы затаскивал к себе какой-нибудь аристократ, который хотел показать профессиональному взгляду художника сокровища, которые скрывались за осыпающимся фасадом. В Париже человека, который просил разрешения войти, чтобы рассмотреть шедевры домашней архитектуры, но у которого не было необходимого – титула и пары белых манжет, – надменный слуга с благословения своего хозяина без разговоров прогонял. Иногда он видел смешную маску из румян и свинцовых белил, насмешливо улыбающуюся из верхнего окна.

Италия доказала свое превосходство, объявив художественные конкурсы для всех народов Европы и наградив его, Шарля-Акселя Гийомо, призом Рима в области архитектуры, когда ему было всего двадцать лет. Хотя его родители были французами, случайное рождение в Стокгольме, где его отец торговал, лишили его права на любую стипендию, которую могли получать французы. Он был вынужден пробивать себе дорогу из безвестности лишь с помощью таланта и решительности. Его иностранное происхождение, по крайней мере, оградило его от нелепой заносчивости, которая заставляла французов полагать, что собор, который нужно было подпереть, как разваливающийся сарай, не уступает греческому храму. Не было простым совпадением то, что его архитектурные изыскания лучше всех оценил человек, который был вынужден жить в изгнании. «Ваши наблюдения доставляют такое же удовольствие, сколь они поучительны, – написал ему Вольтер в письме. – Мне по-прежнему интересен Париж, как могут быть интересны старые друзья, которых любишь со всеми их недостатками, – город с кривыми улочками, рынками посреди дороги, домами и даже фонтанами без воды! Утешительно знать, что монашеские ордена имеют необходимую для них территорию. Без сомнения, все наладится в течение следующих пяти-шести веков. А тем временем я желаю вам успеха, которого заслуживает ваш огромный талант».

Портшез обогнул зеленые от тины стены церкви Сен-Сюльпис и стал подниматься вверх по улице Турнон к Люксембургскому дворцу. Это не было частью Парижа, в которую он лично сделал заметный вклад, и он мог почувствовать негодование при виде явных дефектов некоторых памятников. На этой поздней ступени его карьеры работой, принесшей ему самую большую выгоду, было ухаживание за мадемуазель Ле Блан, чье бесспорное очарование заключалось в том, что она была дочерью главного архитектора города. Даже будучи зятем господина Ле Блана, Гийомо изо всех сил старался сделать себе имя. Он уже построил несколько роскошных загородных домов в провинциях и аббатство на развалинах монастыря в Везелее, но в Париже он был известен главным образом как архитектор казарм. Его талант поддерживать вычурную работу других людей принес ему немалые, но бесславные заказы.

Он женился на мадемуазель Ле Блан шестнадцать лет назад. Теперь, когда ему было хорошо за сорок, это был высокий мужчина с каменным лицом и головой, которую легко можно было назвать черепом. Он носил парик, сильно сдвинув его назад, наверное, для того, чтобы продемонстрировать в полной мере свой высокий лоб. Эффект был несколько отталкивающим, но при определенном освещении можно было увидеть намеки на робость и угрюмость, навевающие мысли о глубоких и частых раздумьях и даже определенном благородстве духа, которое нуждалось только в признании, чтобы расцвести. Его душевные волнения были скрыты слишком глубоко, чтобы их можно было разглядеть, и он редко выражал их, за исключением изданных в печатном виде. У него имелись две дочери, несколько протеже и могущественные связи, и он не видел необходимости иметь друзей в профессиональной сфере.

Даже в этот день, открывавший новый этап в его жизни, Шарль-Аксель Гийомо был больше задумчив, чем взволнован. Он был полностью готов к тому, что его планам будут мешать недалекие люди и скромные бюджеты. «Несчастлив творец, – написал он, – так как даже еще до того, как его идея достигнет совершенства, она искажается невежеством и завистью». Он уже набросал план разгромного памфлета «О вреде, причиняемом архитектуре невежественными и чрезмерными нападками на расходы на строительство общественных памятников» и испытывал не только воодушевление при мысли о должности, которую собирался принять. Дурным знаком было то, что портшез поставили на землю в конце улицы Вожирар. Что-то впереди мешало движению. Король назначил его на должность 4 апреля. Благодаря невероятной медлительности министерства сейчас было уже 24 апреля, и ему явно было суждено опоздать на свою первую встречу.

Его цель состояла в том, чтобы исследовать место обрушения, которое произошло в 1774 г., и оценить надежность работ, выполненных одним из королевских архитекторов месье Дюпоном. На следующий день после открывшихся «врат ада» на улице Денфер Дюпон лично спустился в расщелину на глубину двадцати пяти метров. При свете факела он увидел коридор, протянувшийся на север вдоль улицы по направлению к Сене. Оказалось, что это древняя каменоломня, вырытая горняками, которые ничего не знали об искусстве ведения земляных работ. В нескольких местах коридор перегораживали обвалы, которые образуются, когда свод подземного коридора проваливается. По мере насыпания камней в сводчатое пространство образуется конус из булыжников, который поднимается вверх. Округлую верхушку груды камней, известной как cloche[2], обычно можно увидеть только тогда, когда карстовую воронку пробивают и когда любое строение, выглядевшее прочным, внезапно исчезает с поверхности земли.

Стены из булыжника укрепляли каменщики, которые висели на длинных канатах. Только один человек упал вниз, но, проведя три часа в темноте, в течение которых он воображал себе то, что в принципе не могло существовать, он был поднят наверх с помощью лебедки и через несколько дней поправился. Улица была вновь открыта для проезда транспорта через поразительно короткое время, и Дюпон получил поздравления с быстро сделанной и эффективной работой. Новый «Словарь города Парижа» посвятил ему специальный раздел, используя слова, которые кому-то могли показаться неумеренными:

«Такие люди, как господин Дени [они имели в виду Дюпона], являются драгоценным даром для общества. На своем примере он доказал, что неустрашимость при защите граждан – прерогатива не только военных и что другие люди тоже готовы ступить в провал, чтобы сохранить жизнь своих соотечественников».

Там, где кончалась улица Вожирар, площадь, в которую вливалась протянувшаяся от Сены улица Ла-Арп, была заполнена экипажами. Улица Денфер была перекрыта полицией, и даже портшез не смог бы проникнуть за кордон. Шарль-Аксель вылез из портшеза и стал протискиваться сквозь толпу. В месте слияния улиц Сен-Гиацинт и Денфер он показал жандарму копию королевского указа. В нем говорилось, что «господин Гийомо» должен «посетить и провести разведку в каменоломнях, вырытых в городе Париже и прилегающих районах, чтобы составить заключение о масштабах вмешательства и проведения раскопок, которые могут нанести вред прочности фундаментов зданий». Жандарм убедился, что у господина имеется соответствующий мандат – он был одет в вышитый сюртук и источал приятный цветочный запах, – и провел его за заграждение.

Несколько человек собрались на восточной стороне улицы, как раз напротив монастыря Фойан-дез-Анж-Жардьен. Любому человеку, обладай он опытом Гийомо, не нужно было спрашивать, что произошло. В воздухе висел слабый запах, который он сразу же узнал: словно впервые за много веков открылась дверь погреба. Стены вдоль улицы, казалось, были целы, но на другой стороне от ворот просевшие фасады из крепких стеновых блоков были безошибочным признаком. Он вошел во двор и увидел аккуратную карстовую воронку диаметром около шести метров. Подойдя к ее краю, он стал всматриваться вниз. Он оценил глубину провала – пять метров. Сам провал мог протянуться еще на двадцать – двадцать пять метров.

И только когда он увидел инженеров, с которыми договорился встретиться на месте более раннего провала, его поразило значение новой карстовой воронки. Она появилась по крайней мере на километр ближе к центру Парижа, чем провал, появившийся в 1774 г. Это был не какой-то щебневый район, застроенный лачугами и ветряными мельницами, у таможенного шлагбаума; это был сам Париж с его памятниками и шпилями. Оттуда, где стоял, он мог увидеть купол церкви Валь-де-Грас, башни полудюжины церквей и дальше вниз по улице, на границе старой Римской дороги – купол Сорбонны и башни собора Парижской Богоматери.

Возможность провала улицы Денфер под землю была поразительна сама по себе, не говоря уже о том, что геологические породы под улицей дождались, так сказать, того самого дня, когда он занял должность инспектора каменоломен. Суеверный человек мог бы вообразить, что эти проволочки со стороны министерства были подстроены какой-то неизвестной силой, а постепенное развитие трещины и провал каждого последующего пласта были приурочены к тому, чтобы вызвать катастрофу 24 апреля 1777 г. Но Шарль-Аксель Гийомо прожил в Париже достаточно долго, чтобы знать, что совпадения случаются каждый день. Источник его волнения был скрыт внутри, в памяти о тех долгих годах, когда его талант задыхался в заточении. Он стоял на краю дыры и, видя быстро падающие в темноту камни, размышлял о зияющей ране в основании города, подобно исследователю, пристально вглядывающемуся в берега нового материка.

3

Несколько дней длились предварительные исследования каменоломни под улицей Денфер. Гийомо не удивился, когда один из горнорабочих сказал ему о загадочных следах. В одной из сводчатых пещер ровный слой вековой пыли был нарушен, как будто на ней оставил свой след длинный хвост. Рабочий, который носил на шее саше с раздавленным чесноком и камфарой (у горняков проверенное средство защиты от ядовитого газа), рассказал Гийомо о фигуре с неясными очертаниями, которую он видел убегавшей по тоннелю. За собой она оставила «странный запах». Другие горнорабочие впоследствии говорили, что эта фигура «зеленого цвета» и «очень быстрая», из чего был сделан вывод, что это существо могло видеть в темноте.

Даже случившееся не так давно событие всегда, кажется, можно связать с древней легендой. И хотя о подземном существе уже сообщали раньше, стали говорить, что всякий, кто видел «зеленого человека», непременно умрет или потеряет родственника в течение года. Дядя одного из горнорабочих умер спустя месяц после начала работ, так что эта легенда, очевидно, была правдивой…

На первом этапе укрепления грунта он разделил своих рабочих на три команды. Команда «раскопщиков», состоявшая из рабочих-мигрантов, должна была расчистить коридоры от булыжников. Затем команда «каменщиков» начала бы укреплять своды столбами, используя камень, извлеченный раскопщиками. Смотровые колодцы с улицы были проложены через регулярные интервалы, вызывая закрытие дорог и всеобщее негодование. И наконец, «картографическая» команда должна будет составить карту подземного лабиринта в масштабе 1:216 – это означало, что карта заброшенной каменоломни должна была быть более подробной, чем когда-либо сделанная любая карта улиц Парижа.

Самыми серьезными препятствиями были многочисленные груды осыпавшихся камней. Удаление одной из таких возвышающихся груд булыжников было рискованным делом, и поэтому каменщики, следуя архитектурным планам, предоставленным природой и усовершенствованным господином Гийомо, превращали каждую такую груду в красивый закрученный конус каменной кладки, который, возможно, был скопирован с какого-нибудь необычного, перевернутого вверх ногами собора. Менее выдающийся архитектор заполнил бы пустоту камнями и песком; Гийомо создавал просторные своды и портики. Грубо вырубленные тоннели были украшены песчаником и облагорожены стенами, облицованными известняком. На гладких поверхностях, которые могли бы стать украшением залитого дневным светом проспекта, были вырезаны выпуклые рамы и вставлены надписи – нарисованные или выгравированные, – которые указывали место в последовательности проводимых работ, имя архитектора работ (буква «Г» означала «Гийомо») и дату:


До конца 1777 г. и на протяжении следующего года Шарль-Аксель Гийомо приводил в соответствие свои тоннели и улицы над ними. Он прорыл одинаковые коридоры под фасадами домов по обеим сторонам улицы, предоставив укрепление зданий их владельцам. (Это было отчасти потому, что хозяин дома по закону владел землей под своим домом: он мог, если хотел, попытаться выкопать подвальный этаж до самой преисподней.) Но зеркальное отражение улиц и создание подземного образа города давало также определенное удовлетворение. Названия улиц были выгравированы на каменных плитах; цветок лилия указывал на близость монастыря или церкви. Только в нескольких удаленных кварталах были пронумерованы дома (для расквартировки войск), так что Гийомо разработал свою собственную систему нумерации и применял ее столь последовательно, что в том не населенном людьми мире, где на каждой стене значился инициал G, любой человек мог найти дорогу легче, чем в перенаселенном лабиринте наверху.

Впервые со студенческих лет в Риме он обнаружил у себя состояние близкое к удовлетворению. Раньше он боялся, что должность инспектора каменоломен окажется чуть значительнее должности прославленного каменщика, но по мере продвижения работы он видел вокруг себя неразрушимые свидетельства своего собственного таланта. Находясь в двадцати пяти метрах под Латинским кварталом, он познал тихую радость человека, который посвящает себя душой и телом одной-единственной страсти.

Ввиду обвинений, которые вскоре были выдвинуты против него, следует также отметить, что он был верным другом любого человека, каким бы скромным ни было его происхождение, разделявшего его страсть. Дважды в день горнорабочим позволялось подышать воздухом и ощутить солнечное тепло. Один из горнорабочих, старый солдат, предпочел проводить свободные часы под землей, вырезая точную копию форта Маон, во взятии которого он участвовал в 1756 г. Однажды, когда он работал с долотом над своей моделью, рухнуло перекрытие. Гийомо приказал в память о нем возвести памятник:

«Здесь, после тридцати лет яростных битв, встретил свой конец этот храбрый ветеран; он умер, как и жил, служа королю и своей Родине».

Одному поэту было поручено написать хвалебную речь работам по укреплению грунта. Так как работа была далека от завершения, можно было сказать, что инспектор каменоломен искушает судьбу. Все же темой панегирика был не сам архитектор, а благотворное искусство, творцом которого он был:

Без этого искусства, великая сила которого несет его вес,

Огромная столица и все ее каменные дворцы,

Заставляющие свой древний фундамент скрипеть и стонать,

Исчезли бы в недрах земли, откуда они и возникли.

Вероятно, невежество и зависть неизбежно должны были попытаться разрушить его работу. Дюпон, работы по укреплению грунта которого оказались недостаточными, попытался поднять среди горнорабочих бунт, сказав им, что им недоплачивают. В отзывающихся эхом коридорах Министерства финансов он нашептывал, что Гийомо проматывает общественные деньги, тратя миллионы ливров на ненужные шедевры, тогда как они могли бы быть потрачены на улучшение санитарных условий, дороги и национальную оборону.

Гийомо обращал на эти нехорошие слухи меньше внимания, чем, возможно, следовало бы. Но они достигли его ушей точно в тот момент, когда до его сознания дошла ужасная правда, по сравнению с которой махинации его соперника были просто паучьей паутиной в бездонной пропасти.

4

Когда отдельные части подземной карты были составлены вместе, Шарль-Аксель увидел прошлое города, развернувшееся перед ним как галерея художественных полотен. Галлы и римляне добывали камень для своих построек из открытых каменоломен рядом с Сеной. В конце концов они стали копать в холмах, расположенных к северу и югу, следуя древнему руслу реки. По мере того как город разрастался за пределы острова по обоим берегам, каменоломни становились глубже, и Париж начал уничтожать свой собственный фундамент – брать песок для производства стекла и плавки металлов, гипс для штукатурки, известняк для стен, зеленую глину для кирпичей и изразцов. Огромные колеса когда-то разлиновали улицу Сен-Жак: лошадь, которая проходила по кругу пять километров, могла с помощью лебедки поднять на поверхность шеститонный блок известняка. Часть самого лучшего строительного камня, который пошел на возведение собора Парижской Богоматери, Пале-Рояля и особняков в квартале Маре, была взята из-под улицы Денфер. Горнорабочие добыли там столько камня, насколько им хватило смелости, оставив его в достаточном количестве для того, чтобы поддерживать кровлю выработки. Спустя годы другие горняки обнаружили выработанные каменоломни и стали копать глубже до пластов, залегавших ниже. Основание каждой выработки тогда становилось кровлей для последующей выработки, так что теперь, вместо того чтобы найти прочный камень под полом тоннеля, Гийомо неожиданно столкнулся с обширными пустотами, поддерживаемыми лишь несколькими качающимися кучами камней.

Находясь глубоко под поверхностью земли, он мог услышать грохот экипажей наверху. Наверное, в такой момент он осознал весь ужас ситуации: огромный вес всех улиц и домов на левом берегу Сены не держался ни на чем, кроме тонких столбов известняка.

Непоправимое разрушение половины Парижа было бы катастрофой, соперничающей с великим Лиссабонским землетрясением (произошло в 9.20 утра 1 ноября 1755 г. – Пер.). Но была и другая угроза – личного характера. Во время долгих часов, проведенных под землей, его понимание своей задачи изменилось. Теперь его собственные архитектурные чудеса поддерживали город. Они тоже будут уничтожены, если те слабые подпорки не выдержат.

В таких обстоятельствах его можно было извинить за то, что он отмахивался от препятствий, чинимых на его пути завистливым Дюпоном.

Будучи человеком, который мог спасти Париж, Гийомо имел возможность призвать на помощь полицейских и шпионов. Некоторые горняки и вдовы горняков, которые поддались на уговоры и обратились с прошением к королю повысить заработную плату, были отправлены в тюрьму. Сам Дюпон оказался под надзором. Был проведен обыск в его доме, а ему пригрозили ссылкой в дальнюю провинцию. Ему предложили обдумать, насколько неприятна перспектива «быть оставленным гнить в подземной тюрьме Бастилии». Когда он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, он подписал документ, который был, по словам Гийомо, «написан его собственной рукой, без принуждения и в своем собственном доме»; в нем он объявлял о своем немедленном уходе в отставку и признавал, что Шарль-Аксель Гийомо – человек безупречной честности.

* * *

На протяжении следующих десяти лет даже в самых глубоких и опасных коридорах горняки иногда видели высокую фигуру господина Гийомо, обходящую безмолвные улицы своего подземного царства; его лицо было бледно, словно покрытое свинцовыми белилами. Никто не подвергал сомнению его решения и не пытался сократить финансовую смету. Каждая линия, которую он проводил на листах бумаги, превращалась в прочную реальность. В то время как непокорные королевские министры ворчали на продолжающиеся расходы Версаля, Гийомо, не привлекая общего внимания, строил самый большой архитектурный ансамбль в Европе. Если бы все эти коридоры можно было соединить в один, он достиг бы Центрального Французского массива, находящегося на расстоянии трехсот километров. Для составления карты подземного мира было привлечено больше картографов, чем те, которые работали над картой всего королевства под руководством Кассини. Когда он обнаружил часть римского акведука длиной в полтора километра, который питал водой бани на улице Ла-Арп, он перестроил и усовершенствовал его, соединив с отремонтированным акведуком Медичи, который шел к Люксембургскому дворцу и Пале-Роялю. Он украсил его карнизами прекрасной формы и создал во тьме проспект для триумфального течения в город пресной воды.

Находясь вдали от дневного света, Гийомо достиг такого состояния профессиональной исполнительности, при котором само понятие счастья стало неуместным. Его понимание прошлого Парижа теперь выходило за рамки той информации, которую можно было найти в книгах. Он собрал коллекцию забавных каменных зверушек и несколько загадочных образований, которые он принял за окаменелые фрукты. Он не сомневался в том, что там, где он ходил, когда-то был океан. Один из горнорабочих, моряк из Бретани, утверждал, что узнал остатки корабля в пласте спрессованного ила. Наверное, более двух тысяч лет назад сильное наводнение принесло с собой глыбы порфира и гранита с юга. Люди, которые жили там задолго до галлов, должно быть, видели, как их поселение было уничтожено невообразимой катастрофой.

Он увидел собственными глазами, как мало осталось от города, который римляне называли Лютецией (древнее поселение паризиев на месте современного Парижа. – Пер.), – разрушенный акведук, несколько кирпичных стен и фонтанов, немного монет и разбитые бюсты. Он знал, что его собственное творение переживет город. Когда века превратят Лувр и Тюильри в пыль, труды Шарля-Акселя Гийомо будут единственным свидетельством того, что Париж когда-то был велик.

Его подземному королевству не хватало населения.


Однажды жители расположенной на другом берегу реки улицы Де-ла-Ленжери обнаружили в своих погребах разлагающиеся трупы. Кладбище Невинных появилось в IX в. за пределами города. Им пользовались в течение девятисот лет. По мере его заполнения землю медленно распирало, и наконец одна из сохранившихся стен не выдержала.

Гийомо сразу же порекомендовал перевезти все останки девятисотлетней давности в склеп, который он предложил установить в укрепленных каменоломнях. План был принят. Вдобавок было решено, что все другие трупы, загрязняющие окружающую среду города, тоже будут перенесены в это же место.

За шлагбаумом таможни на улице Денфер находилась улица под названием Ла-Томб-Исуар. Своим зловещим названием она была обязана древней надгробной плите, которую местные жители считали могилой сарацинского великана по имени Исуар, который угрожал Парижу во времена Крестовых походов. Под этой улицей Гийомо подготовил место площадью двенадцать тысяч квадратных метров со входом с улицы Денфер. В память о Риме он назвал этот склеп Катакомбами.

Самое масштабное перемещение умерших парижан началось в 1786 г. Больше года жителям нескольких кварталов не давали спать горящие факелы, поющие священники и повозки, с которых иногда падали на землю части человеческих тел вдоль всего их маршрута. Этот процесс длился пятнадцать месяцев, в течение которых была представлена вся история Парижа. Там были монахини с монастырских кладбищ и прокаженные, которые когда-то были захоронены за пределами городских стен. Жертв Варфоломеевской ночи сваливали в одну кучу вместе с католиками, которые их убивали. Некоторые из самых древних костей были привезены с незарегистрированных кладбищ. Это были останки мужчин и женщин, которые умерли прежде, чем святой Дионисий крестил город в III в. Говорили, что количество скелетов, совершивших переезд в Ла-Томб-Исуар, было в десять раз больше, чем живое население Парижа.

Гийомо ждал прибытия миллионов тел умерших, прежде чем закончить свой шедевр. В Монруже (южный пригород Парижа. – Пер.), за пределами улицы Денфер, скелеты свалили в одну яму. Болтающаяся цепь разбрасывала кости при их падении и не давала им загромоздить шахту. На дне их расставляли в колонны и ряды. Там были стены из больших берцовых и бедренных костей, декоративные фризы из черепов и «другие декоративные композиции в соответствии с характером указанного места». Архитектурное великолепие некрополя было таково, что ужас перед смертью заглушался множеством скелетов.


Через несколько лет после этого великого переселения умерших революция превратила Париж в ад на земле, и Катакомбы приняли безымянные кости аристократов, которые погибли в этом колоссальном перевороте. Сам Гийомо провел какое-то время в тюремной камере, став жертвой клеветы недовольных рабочих и своей тесной связи с бывшим режимом. Но его не покидала радость оттого, что он знал: его достижения будут жить вечно. Он был освобожден из тюрьмы в 1794 г. и, продолжая оставаться на посту инспектора каменоломен, занял пост директора фабрики по производству гобеленов, на котором трудился до самой смерти в 1807 г. Половина его взрослой жизни была посвящена спасению Парижа.

Он был похоронен на кладбище Святой Катерины на востоке города между улицей Гобеленов и улицей Денфер, но когда в 1883 г. стали производить раскопки на оставшихся кладбищах Парижа, надгробный камень с могилы Гийомо исчез. Его кости были собраны вместе со всеми другими, отнесены в склеп, который он построил, и вставлены в стены. Сейчас где-то там, в этом огромном храме кальция и фосфата, Шарль-Аксель Гийомо по-прежнему не дает Парижу исчезнуть в пустоте.

5

Человек, который спас Париж, умер двести лет назад. Почти столько же лет о нем не упоминалось ни в одной истории Парижа. Люди, которые разрушили или вызвали разрушение больших частей города, увековечены в названиях улиц и статуях, но нет мемориалов, посвященных работе Шарля-Акселя Гийомо. Боковая улочка рядом с Лионским вокзалом носит имя Гийомо, но она была так названа в честь местного землевладельца и никак не связана с Шарлем-Акселем.

Он мог бы оценить это как неблагодарность или как молчаливое признание того, что долг невозможно возвратить. Но, возможно, город Париж просто не хочет напоминать своим жителям и гостям о том, что лежит у них под ногами.

Часть улицы Денфер (Rue d’Enfer), провалившаяся в 1777 г. в первый рабочий день Гийомо в новой должности, в 1859 г. была включена в новый бульвар Сен-Мишель. В 1879 г. оставшуюся часть улицы переименовали в Денфер-Рошро (Rue Denfert-Rochereau) в честь полковника, который защищал Бельфор от пруссаков. Комиссия по присвоению названий понимала, что железнодорожный терминал должен носить менее зловещее название, чем «Париж – Денфер» (Enfer – Преисподняя в переводе с франц. – Пер.). Или игра слов d’Enfer\Denfert была попыткой спрятать следы старой Адовой улицы, не отказывая полностью дьяволу в его доле.

Когда в 1879 г. улица Денфер была переименована, ни у кого не было причин бояться повторения тех инфернальных бедствий. Появление трещин, которые повредили три дома в тот год, неподалеку от места провала грунта в 1774 г. было отнесено на счет железнодорожных составов, которые с грохотом въезжали и выезжали из терминала Денфер. Далее на улице – по направлению к центру Парижа – геологи и минерологи продемонстрировали свою уверенность в подземных укреплениях грунта, перенеся Горный институт на край Люксембургского сада – напротив места провала 1777 г.

Однажды в апреле 1879 г. в шесть часов вечера лекторы и студенты, выходившие из института, с удивлением увидели цирюльника, который жил на другой стороне бульвара, сидящим в своей столовой на виду у прохожих. Он держал нож и вилку, глядя на еду, лежащую на тарелке, которая стояла на верхушке груды обвалившихся камней, завершившей свой долгий путь из глубин наверх. Фасады домов под номерами 77, 79 и 81 по бульвару Сен-Мишель отделились от остальной постройки и исчезли. На этот раз горожане были более склонны сваливать это несчастье на Департамент дорог и мостов, нежели на дьявола.

Такие инциденты в настоящее время сравнительно редки. Общественные улицы и любое здание, которое принадлежит городу Парижу, могут не страшиться провалиться вниз. Каждый год появляется всего лишь около десяти карстовых воронок. Большая их часть совсем маленькие, и в результате погибли только несколько человек. С дырами большего размера поступают в соответствии с современными технологиями, и людей, которых затронули происшествия подобного рода, переселяют в другие дома за счет города. Обширная полость, которая появилась под Северным вокзалом в 1975 г., была вскоре заполнена двумя тысячами пятьюстами кубометров цемента. Считается, что практически весь Париж, кроме Монмартра и некоторых кварталов к востоку от площади Денфер-Рошро, в настоящее время находится в безопасности.

Загрузка...