Парижский десант Посейдона

Глава восьмая В ДВЕРЯХ ПРЕИСПОДНЕЙ

– ...Как сквозь землю провалился, – подвела итог Мадонна.

Маэстро мрачно кивнул.

Они сидели в кабинете вдвоем, и у обоих уже болели глаза от изучения топографических карт. Телефоны, по которым должна была поступать свежая оперативная информация, звонили с тупой регулярностью, как было приказано: через каждые полчаса. Это могло означать только одно: предписание исправно выполняется; однако свежей информации нет никакой.

– Эх, Маслова бы сюда, – в сотый раз сказала Мадонна.

Но аналитик Андрей Маслов был задействован в другой операции и находился вне досягаемости.

Гладилин исчез.

Внутренние войска прочесывали местность в радиусе двухсот километров от места его высадки, но единственным результатом было обнаружение трупа несчастного старика-охотника в сторожке.

Оружия там не нашли, и Мадонна с Маэстро предполагали, что Гладилин завладел ружьем. Поэтому на «человека с ружьем» была дана соответствующая розыскная ориентировка.

Никакого человека с ружьем найти не удалось.

Были взяты в оборот все ближайшие населенные пункты, вплоть до самых мелких хуторов – Высокое, Ботово, Славяновка, Ухтомка, Гарабеево и прочие. Но капитана Гладилина нигде не обнаружили. Никто не видел пришлого человека, никто не слышал о нем.

– Как там сообщение с райцентрами? – спросил Маэстро.

– Через пень-колоду. Автобусное сообщение – в половине случаев. В прочих местах – пешим ходом, на лошадях, тракторах... Тракторов, правда, там почти не осталось. Словно Мамай прошел.

– Но за водкой-то они как-то гоняют?

– Вот на оставшихся тракторах и гоняют, а так самогонкой обходятся. Есть кадры, которые пешком выходят затемно и возвращаются к полуночи, и так изо дня в день. Своего рода занятость. Ягод наберут, грибов, да плетутся продавать...

Маэстро снял трубку:

– Что с автобусными линиями?

Ему ответили, что линии проверяют. Пока результата нет.

Тот в сердцах шваркнул трубкой.

Пока все было ясно лишь со сторожкой, да и то... Может, там побывал разыскиваемый, а может быть, и кто другой. Собаки не взяли след, ибо никаких собак не приводили. От Гладилина не осталось ничего, что можно было бы подсунуть им в качестве образца. Да и брать след в лесу, где столько отвлекающих факторов...

Серьезная экспертиза требовала времени, а его, увы, не было и в помине.

Ясно было одно: если в сторожке похозяйничал капитан, то ушел он оттуда на своих двоих.

Конечно, сомнения в том, что там побывал именно Гладилин, были больше риторического свойства: так, порядка ради. Чужаков в тех краях немного. Кто-то, правда, постарался стереть отпечатки. Это не в стиле местного дикаря-хулигана, забравшегося поживиться стариковскими припасами.

Убийца ушел пешком.

Следовательно...

Кружок, которым Маэстро обводил хутор Славяновку, становился все жирнее. Ухтомка была ближе, но там существовало автобусное сообщение. Линию, как и саму Ухтомку, уже проверили, однако ничего не нашли. Проверяли и Славяновку, но...

А вообще, есть такая штука – интуиция.

Без нее в оперативной работе делать нечего.

И она подсказывала Маэстро, что проверка оказалась поверхностной. Прошли, поспрашивали и двинулись дальше.

А надо было копать.

* * *

Гопнику с перебинтованным лицом, с запахом перегара, с больной головой было крайне неуютно в тракторе, где его трясло и подбрасывало так, что он едва не ударялся макушкой о крышу кабины. С учетом свежеприобретенного сотрясения мозга, любой удар был бы крайне нежелательным. Пусть даже сотрясение и легкое. Теперь хорошо бы в больницу на койку, отлежаться пару-тройку дней, но какое там...

Гладилина немного беспокоил и сам факт ночного путешествия на тракторе. Немка, однако, убедила его, что здесь это в порядке вещей.

– Русские за бутылку сделают что угодно, – заявила она высокомерно. – У Парщикова в райцентре свояк живет; он может к нему заявиться в любое время суток. «За жисть побазарить», – передразнила она, и в ее устах это прозвучало дико. Гладилину неожиданно пришло в голову, что в случае необходимости эта железная тетка может легко проявить себя в качестве неплохой актрисы.

– А трактор-то откуда? Здесь же все разворовано сто лет назад.

Немка усмехнулась:

– У ваших есть такая поговорка: умная голова, да дураку досталась. Парщиков – дурак с умной головой. Попросите его что починить или соорудить – в секунду сделает, и все будет идеально работать. От часов с кукушкой до самолета. И у себя в доме он вечно что-то сооружает; вон, трактор наладил – и теперь бережет его как зеницу ока. Спрашивается, зачем? А затем, чтобы к свояку ездить водку пить. И так его внутренняя суть проявляется практически во всем. Вечное становление, вечная перестройка всего – даже неизвестно ради чего.

Покончив с преобразованием внешнего облика Гладилина, хозяйка стала куда разговорчивее и даже приветливее. Похоже было, что проделанная «работа» доставила ей искреннее удовольствие.

– А не опасно отправлять меня куда-то с умным дураком?

– Нет. Он будет молчать как рыба. Он знает, что если сболтнет лишнее, то здесь ему уже никогда не нальют. Да и сболтнуть ему нечего, он не в курсе. Его дело – доставить человека в центр, а что за человек и зачем вообще его доставлять – он якобы понятия не имеет. Уж на это, поверьте, у него хватает ума.

«Так-то оно, конечно, так, – подумал Гладилин, теперь уже совершенно холодно, с привычным расчетом, будучи под полной властью ладожского дьявола. – Только хорошо бы иметь гарантии».

Про себя он решил при первом удобном случае ликвидировать этого умного тракториста. Сейчас ликвидации не представляли для него никакой трудности. Он, по сути, уже не принадлежал к миру людей.

Но все равно следовало быть осмотрительным!

Тракторист хоть и не в теме, а все же связной. Убрать связного – разозлить хозяев, до которых Гладилину еще нужно добраться. Хотя едва ли к нему будут серьезные претензии...

Ну, рассудим по обстановке.

...Парщиков как таковой капитану понравился.

Немногословный серьезный мужик – испитой вконец, но видно, что резервов у молодца пока что предостаточно. Еще может хлестать бухло ведрами – не высосал свою бочку.

А вот в недавнем милицейском прошлом такой самобытный человек ему бы не понравился точно.

Гладилину приходилось иметь дело с подобными субъектами.

Из них и в самом деле было слова не вытянуть.

Пару раз он пытался пристегнуть подобных Парщикову личностей к мелким уголовным делам, но не преуспел. На них не действовали ни посулы, ни угрозы, ни физическое воздействие (противогаз), ни даже пресс-хаты. Там, где служил Гладилин, пресс-хат, правда, не было, и сведения доходили до него из питерских «Крестов», куда он все-таки под тем или иным предлогом переправлял упрямцев. Их пытались расколоть чуть ли не всем «домом», иных опускали, делали чушкарями и петухами, двое на его памяти повесились, но добиться от них так ничего и не удалось...

Перед приходом тракториста немка назвала капитану адрес, по которому тому следовало направиться, оказавшись в райцентре.

Парщикову же она велела:

– Езжай к свояку, там и человека высадишь. Дальше он сам.

– Сделаем, – равнодушно ответил тракторист. Он был немногословен.

«Вот так, ступенечка за ступенечкой, – думал тем временем Гладилин. – Со дна – и все выше и выше. Из леса – в сторожку, из сторожки – на хутор, с хутора – в райцентр, из райцентра... из райцентра можно взлететь вообще высоко. Очень возможно, что там окопались по-настоящему серьезные люди. Эх, мало я знаю – как пригодился бы компромат...»

Но пока что это восхождение еще казалось чрезвычайно сложным.

Как он, например, попадет за бугор?

В аэропортах, на вокзалах его уже давно с нетерпением ждут... И за бугор не поедешь в таком экстравагантном прикиде. Его непременно узнают... Надо будет обработать пальцы кислотой, исчезнуть из этого мира как личность. Впрочем, теперь это уже все равно: милиционер Гладилин давно уже почил в бозе.

...Трактор фырчал и перся сквозь ночь. Постепенно занималось блеклое утро и просыпались птицы.

К свояку приехали, когда почти окончательно рассвело. Гладилин усмехнулся, думая о людях, идущих сейчас по его следу. Грунтовая дорога и трактор, неизвестно куда едущий в ночи, – ноль внимания.

Где, спрашивается, заградительные кордоны, посты?

Нет, умом Россию не понять.

Но и верить в нее на фиг сдалось!

Мыслями Гладилин был уже не в России. И мысли его самым непостижимым образом передавались... Маэстро, который позволил себе усомниться в эффективности выставленных заграждений и в полноценности охвата местных дорог.

На всякий случай Гладилин запомнил адрес свояка.

– Приехали, – буркнул тракторист.

Что, и в гости не пригласит, посидеть и за «жисть побазарить»? Неужто и в самом деле смекалистый? Знает, с кем свела его судьба?

Надо же, не позвал. Понимает, чертяка!

Не оглядываясь на пассажира, Парщиков толкнул калитку, вошел. Гладилин с сожалением провожал его взглядом. Надо, непременно надо его замочить!

Может быть, в этом и была своя дьявольская логика, но капитан не отдавал себе отчета в том, что желания его вовсе не обусловлены логическими побуждениями. Ему просто хотелось убивать. Повсюду висели воображаемые знаки вопроса, а ему хотелось точек и восклицательных знаков.

...Городишко был пуст, как само раннее утро. Немка объяснила Гладилину, как найти улицу и дом; никаких записей он, конечно, не делал и схем не рисовал. Удар по черепу, слава богу, не сказался на памяти.

Новый облик обязывал к изменению повадок, и это почему-то произошло чуть ли не автоматически. Капитан держался на манер мелкого уголовного элемента. Он почему-то стал приволакивать ногу, воровато озирался, сплевывал, глядел исподлобья. Руки засунул глубоко в карманы, успокаиваясь наличием верного ПМ.

Рюкзак, в целости и сохранности, покачивался за плечами.

За всю дорогу Гладилину встретился лишь один человек, ему же нынешнему и подобный. Какой-то похмельный баклан, с такими же ужимками. Они подозрительно посмотрели друг на друга и разошлись, чтобы никогда больше не увидеться. Гладилина вновь посетило кровожадное намерение, но он справился с импульсом.

За двадцать минут Гладилин добрался до заурядной пятиэтажки-хрущевки. Она была изрисована кислотными грибами, исписана матерными словами. Дверь болталась на честном слове, Гладилин вошел в подъезд.

Тот тоже оказался совершенно загаженным. Перила шатались и представляли собой скорее опасность, нежели страховочное средство.

Капитан поднялся на третий этаж, остановился перед дверью, из обивки которой торчали клочья ваты.

Лишь бредовое воображение могло внушить мысль, что за этой уродливой дверью находится агент, напрямую связанный и непосредственно подчиняющийся доктору Валентино Баутце. (О последнем, впрочем, экс-капитан никогда ничего не слышал.)

Гладилин позвонил.

Глава девятая ПРОДОЛЖЕНИЕ ПАРТИИ

– Ну-с, Моисей Залманович, – следователь, представившийся Никитой Владимировичем, с театральным вдохновением потер руки, – разговор у нас с вами будет долгий и серьезный. Думаю, вы и сами об этом догадываетесь.

Нисенбаум смотрел на него искоса, склонив голову набок, как птица. Он ничего не ответил, ожидая продолжения.

В его памяти незамедлительно всплыл другой собеседник, по фамилии Жаворонок и в звании майора. Жаворонок и Никита Владимирович были похожи друг на друга, как две капли воды, хотя всякое внешнее сходство отсутствовало напрочь. Никита Владимирович не отличался аристократической утонченностью черт лица. Он был словно вытесан из бревна. Но это ничего не меняло. Неуловимое сходство, казалось бы, непохожих друг на друга чекистов давно сделалось притчей во языцех.

Нисенбаум-Красавчик привык к допросам такого рода настолько, что они оставляли его, в известной степени, равнодушным. Он рассматривал Никиту Владимировича как очередное докучливое насекомое.

Следователь это чувствовал и пребывал в раздражении, которое, впрочем, искусно скрывал.

– Я должен вас сразу предупредить, – заговорил Нисенбаум. – Я стар и болен. Если вы попытаетесь применить ко мне особые методы, у меня может не выдержать сердце. В том числе после введения «сыворотки правды». Предполагая в вас разумного человека, я даже не называю иные средства.

– Что за глупости? – изумился Никита Владимирович. – Где вы наслушались этих баек? Вы же умный человек. Никакой сыворотки правды в природе не существует. Вы начитались желтой прессы.

– Не пудрите мне мозги, – ответил Нисенбаум. Следователь вздохнул, раскрыл блокнот, снова закрыл, повертел авторучку. Значительно помолчал.

– Все-таки будет лучше, Моисей Залманович, если вы настроитесь на конструктивный лад, – мягко произнес он.

– Кому?

– Что – кому?

– Кому будет лучше?

– Вам, разумеется.

– Вот и угрозы начались, – Нисенбаум тоже вздохнул. – Нет, вы явно не дорожите моей персоной. И, следовательно, халтурно относитесь к выполнению ваших прямых обязанностей. Чего стоят хотя бы обстоятельства моего задержания! У меня мог случиться инфаркт. Может, он и случился.

– У вас нет инфаркта. Вас осмотрел врач и не нашел ничего страшного. Обычные возрастные изменения.

– Знаю я ваших врачей. Ничем не лучше тех, с которыми мне приходилось общаться в концлагере. И после.

Никита Владимирович легонько – в отличие от майора Жаворонка – прихлопнул ладонью по столу.

– Моисей Залманович, давайте прекратим все это. Хорошо, лучше будет не только вам. Лучше будет государству, в котором вы как-никак проживаете. Вы ведь не поставите мне в вину заботу о государстве?

Нисенбаум искренне расхохотался:

– Да когда ему бывало хуже, государству-то?

– Напрасно иронизируете. Вы ведь правоверный иудей?

– О, эту песню я уже когда-то слышал. Знакомо. И что с того?

– А то, что вы плохо усвоили историю своего народа. Евреев не любят за то, что они всегда действуют к собственной выгоде.

– Жизнь заставляет.

– Согласен. Но в то же время они извлекают эту выгоду через активную помощь стране, в которой живут. Вы практикуете что-то наподобие симбиоза, не сливаясь с коренным населением. От евреев всегда бывало много пользы. Им хорошо, когда хорошо среде их обитания. Вспомните Иосифа Прекрасного, вспомните Египет.

– Довольно неблагодарная страна. Бог вывел нас оттуда. И для Египта это кончилось плохо.

– Но в нашей стране он покамест вас держит.

– Ой ли? Израиль уже весь русскоязычный.

– В отличие от египтян, мы умеем быть благодарными.

Моисей Залманович скрестил на груди руки.

– Что-то я этого не заметил. Теперь не угрожаете, теперь подкупаете, да? Или это просто другая разновидность шантажа? Хорошо, оставим эти бессмысленные словопрения. Что вам от меня нужно?

– Вот это уже слова не мальчика, но мужа, – похвалил старика Никита Владимирович. – Сейчас вы кое-что осознаете и поблагодарите нас за действия, предпринятые в вашем отношении. Вы просто не в курсе некоторых событий. Знаком ли вам некий Сергей Семенович Остапенко?

Моисей Залманович чуть вздрогнул.

Он был готов к этому вопросу, и все-таки имя старого товарища, произнесенное вслух, отозвалось в нем болью. О Сережке он давным-давно ничего не слышал.

– Глупо было бы отрицать. Да, знаком. Неужели вы станете спрашивать, при каких обстоятельствах мы познакомились?

– Конечно, нет. Это нам известно. Вы поддерживали с ним связь?

– Вам ведь должно быть известно, что нет.

– А почему, кстати? – прищурился Никита Владимирович. – Почему вы, Моисей Залманович, оборвали все контакты и живете отшельником? Другие, например, вступают в разные сообщества... бывшие узники концлагерей, тот же «Мемориал»...

– Слишком болезненные воспоминания.

– Ну ладно, к этому мы еще вернемся. Значит, не поддерживали...

– Почему в прошедшем времени? – неожиданно спросил Нисенбаум. Он всерьез встревожился.

– Хороший вопрос. Правда, ответ будет грустным. Сергея Семеновича больше нет, Моисей Залманович. Его убили. Вы не находите странным, что ваши новые друзья ничего вам об этом не сказали?

Тот помолчал.

– ...Как он погиб? – спросил он, наконец.

– Его задушили в собственной квартире. Недавно. А перед этим пытали. Ногти выдергивали и все такое – ну, можете вообразить. А незадолго до этого расстреляли его лечащего врача, и еще медсестра подвернулась, совсем уж непричастная. Прямо в поликлинике.

Теперь Нисенбаум замолчал надолго. Он понимал, что следователь из новых жаворонков не врет.

– Вы же не хотите, чтобы вас постигла та же судьба? – осведомился Никита Владимирович.

– Очередная угроза?

– Совсем наоборот. Я отпущу вас хоть сию секунду. Вы не арестованы, вы изолированы для вашей же безопасности. И вы должны отдавать себе отчет в том, что ваша жизнь находится под угрозой, и что связано это с давнишними событиями, в которых, как ни прискорбно, участвовали вы и покойный Сергей Семенович. И что на вашем месте я не особенно доверял бы этим самым новым друзьям, которые не удосужились проинформировать вас о происходящем.

Вот это была ложь.

Во всяком случае, в той части филиппики, где следователь обещал сию секунду отпустить Нисенбаума.

Никто его не отпустит.

Но что с них взять? На то они и особисты.

Сообщение же о судьбе Остапенко произвело на Нисенбаума сильное впечатление. Кто-то начал охоту – зачем? Почему? И почему, в самом деле, ему не сказали? Непонятная скрытность, его особу всегда ценили – так ему казалось.

– Врача-то зачем? – тупо спросил Нисенбаум. Никита Владимирович пожал плечами:

– Разбираемся. А что эсминец на Ладоге поднимают – про это вам тоже не сказали? Там, между прочим, заварушка нарисовалась.

Очередной удар.

Соломон Красавчик, если признаться, лишь в самых общих чертах знал о работах по подъему эсминца «Хюгенау».

– Вас используют, Моисей Залманович, – еще мягче сказал Никита Владимирович. – Внаглую.

И Нисенбауму было трудно чем-то на это возразить.

Все его существо сопротивлялось откровенным разговорам с гэбистами, но этот тип выкладывал факты, от которых, увы, не отвертеться.

Действительно, его могли использовать. Он в самом деле стар, он не Джеймс Бонд. Да и Бонда вряд ли посвящали во все детали. Нисенбауму вдруг пришло в голову, что все его контактеры были всего лишь рядовыми агентами, что жизнь ни разу не сводила его с ключевыми фигурами.

– Задавайте ваши вопросы, – глухо произнес он. – Я не обещаю, что отвечу на все. Но попробую.

«Когда ты признаешь факт сотрудничества с иностранными спецслужбами, ты ответишь на все», – злорадно подумал Никита Владимирович, у которого сразу улучшилось настроение. А вслух ответил:

– Вас, Моисей Залманович, никто не станет принуждать. Только... можно я буду называть вас Соломоном Исхаковичем?

Нисенбаум покачал головой:

– Не стоит. Соломон Красавчик умер.

– Ну, умер так умер. Для начала скажите мне: кто был человек, с которым вы нынче сражались в шахматы?

– Понятия не имею. Случайный любитель.

«Ах ты, старая сволочь. Ну, подожди».

– Напрасно вы так, – огорчился следователь. – Я-то понадеялся, что процесс, как недавно говорилось, пошел.

– Пошел.

– Не туда он пошел. Вашего партнера пришили через пять минут после того, как вы расстались. Скажете, совпадение?

– Я вам не верю, – твердо произнес Нисенбаум.

– Да? Почему? Ну, может быть, документам поверите, – Никита Владимирович неспешно достал из папки большой желтый конверт, толкнул его через стол. – Ознакомьтесь, будьте любезны.

Руки у Нисенбаума мелко дрожали. Конверт не был запечатан. Он вытряхнул пачку фотографий, где его партнер был запечатлен в самых разных ракурсах и с разного расстояния.

– Это ваша работа, – голос у Моисея Залмановича тоже дрожал.

– Вы – идиот, уж извините меня! Я не бранюсь, я любя, так сказать. Вы же понимаете, кто мы такие. Наша задача – задерживать иностранных агентов, допрашивать их, перевербовывать, использовать. В крайнем случае – отправлять за решетку или обменивать. А не убивать.

Снова похоже на правду.

– Вы понимаете, что ходите по лезвию ножа? – дожимал следователь. – Вы в шаге от пропасти.

– Кто его убил?

– И с этим разбираемся. Может быть, те же люди, что ликвидировали Остапенко. Может быть, нет.

– Вряд ли это они, – задумчиво проговорил Нисенбаум. – Иначе нас прикончили бы обоих, прямо на скамейке.

«Уже намек на сотрудничество».

– Согласен. Очень похоже, что это кто-то другой. Вполне вероятно, что вы, Моисей Залманович, оказались в центре внимания сразу нескольких спецслужб разных государств. И они воюют друг с другом за влияние на вашу особу. Или, если угодно, за владение вашей особой.

– И вы в том числе.

– И мы.

– Кто вы такие? Что за отдел?

– Не имею права ответить. Солидный отдел, можете быть уверены. Структура в структуре.

– Что ж, задавайте свои вопросы, – снова пригласил Нисенбаум.

– Да я ведь их и задаю, а вот вы, похоже, все лукавите – вместо того чтобы отвечать правдиво.

– Задавайте, – обреченно произнес Нисенбаум.

Когда-то, очень давно, он разговаривал с Жаворонком о еврейском Боге. О том, как Бог велел ему в Одессе: жить. Он должен жить. Для Бога жизнь иудея намного дороже, чем чья-либо еще. Ради этого он может идти на любые компромиссы, сотрудничать с разной сволочью, но выжить обязан. Сейчас его жизнь уже подходит к концу, но Богу виднее. Бог может все. Мафусаил жил больше девятисот лет. Если жизнь Красавчика под угрозой, он обязан приложить все усилия к ее сохранению. Потому что неизвестно, каких еще дел ждет от него Создатель.

– Я повторю тот, который уже задал: кем был этот человек?

– Я не знаю его имени. Я говорю честно.

– Верю. Забудем про имя. Кем он был?

– Агентом Моссада.

– Вы тоже являетесь агентом Моссада?

– На сей счет не существует никаких документов, – уклончиво сказал Нисенбаум. – А от устных показаний никогда не поздно отречься.

– Не сомневаюсь. Но вы сотрудничаете?

– В каком-то смысле.

Портативный магнитофон, спрятанный в столе, исправно записывал показания Красавчика.

«Отречешься ты, как же».

– Давно?

– Около тридцати лет.

– В чем заключается ваше сотрудничество?

– Ко мне приходят и уходят люди. Я никогда не знаю, кто они такие. Я вроде как диспетчер, пересадочная станция. У меня можно переночевать. Я также могу передавать какие-то материалы или другие предметы.

– Неудивительно, что вы не в курсе происходящего. В Моссаде интересовались вашей биографией?

– Разумеется.

– И вашей жизнью на «Хюгенау» – тоже?

– Конечно.

– Что вы им рассказали?

– Я рассказал все как было.

– Ваши слова как-то фиксировались?

– Никто ничего не записывал. Но я допускаю, что использовались какие-то скрытые записывающие устройства.

«Он допускает! Тоже мне, аналитик. Чтоб в нашем-то деле и – без них?!»

– Какая была реакция?

– Сочувственная.

– И все?

– Да, все.

Старикан был напуган и выбит из колеи – нет, пожалуй, не напуган, здесь что-то другое. Плевать, какая разница. Пусть испытывает что угодно. Маховик начал раскручиваться по полной программе. В принципе, Соломона Красавчика можно было ликвидировать вслед за Остапенко, но такого приказа у Никиты Владимировича не было. Моисей Залманович должен был еще пригодиться в выявлении всех сторон, заинтересованных в событиях вокруг «Хюгенау».

Израильская разведка Моссад – лишь одна из этих сторон.

Никита Владимирович ощущал полное удовлетворение.

Глава десятая ПОТЕРЯ КОНТРОЛЯ

...Дверь отворил высокий худой человек неопределенного возраста. Ему могло быть как сорок, так и все шестьдесят лет. Седые волосы ежиком, нездоровый сердечный румянец, необычно полные губы, маленькие, глубоко посаженные глаза. Глубокие складки на идеально выбритом лице, высокий лоб.

Судя по реакции, затрапезная внешность гостя произвела на него неприятное впечатление. Похоже было, что он ожидал увидеть кого-то другого. Он даже вздрогнул при виде затрапезного босяка.

И потому раздраженно спросил:

– Что вам нужно? Кто вы такой?

В гудящей голове капитана Гладилина пронесся вихрь возможных ответов. Он решил не называться сразу и осторожно сказал:

– Я из Славяновки.

Мужчина нахмурился, смерил его взглядом.

– Ах, это, стало быть, вы... Что ж, проходите. Признаться, я представлял вас совсем другим.

Он посторонился, Гладилин осторожно вошел, мимоходом оценив хозяина. Хлипкая наружность выглядела обманчивой. Гладилин угадывал стальные тросы мышц и готовность в любую секунду постоять за себя. Как показало дальнейшее, напрягать мышцы хозяину не пришлось.

Капитан прошел в гостиную – снова беднота, как в немкиной хате. Удивительно, да. И где они только выискивают таких аскетов? Небось тоже из немцев, бережливый и расчетливый...

– Я представлял вас себе иначе, – произнес хозяин, почти не размыкая губ.

Гладилин уже стоял к нему лицом. Он понимал, что играет в игры, в которых опасно показывать спину. Тем более – спину, отягощенную драгоценным грузом, без которого он, в общем-то, никто.

– Это ваша доморощенная гримерша постаралась, – отозвался он. – Надеюсь при случае отблагодарить ее тем же.

– Назовитесь, – потребовал хозяин.

Гладилин пожал плечами.

– Санта, – сказал он уже привычно.

Тот несколько расслабился, на лице написалось облегчение. Тягостные подозрения рассеялись.

– Садитесь, Санта, – он кивнул на истертое кресло.

– «Присаживайтесь», – автоматически поправил его капитан, присаживаясь. – Учите матчасть.

Хозяин уселся напротив.

– Извините, – усмехнулся он. – Я не представился – зовите меня Николаем Николаевичем.

«Ну да, знаем мы, какой ты Николай».

– Очень приятно познакомиться, Николай Николаевич.

– Я в этом не уверен, но рад слышать. Итак, уважаемый Санта, я должен первым делом увидеть товар...

Лицо Гладилина исказилось недовольной гримасой:

– Опять? Я уже показывал товар. Сколько можно? Не будь при мне товара, меня бы здесь не было.

Николай Николаевич успокаивающе воздел ладонь:

– Я все понимаю. Но, согласитесь, между первой демонстрацией товара и нашей встречей уже прошло некоторое время.

– Вы что же, подозреваете...

Тот пожал плечами:

– Я не знаю вас, Санта. Вы могли спрятать груз и обеспечить себе страховку, после чего приступить к шантажу.

«Дебил! – обругал себя Гладилин. – Так и надо было сделать... Тракториста – в канаву...»

Но деваться было некуда, поздно. Он молча снял рюкзак и повторил манипуляции, недавно проделанные в Славяновке.

«Вот здесь-то мне и конец, – обреченно думал он. – Интересно, успею я вышибить ему мозги? Надо было осмотреть квартиру. В соседней комнате может прятаться целая банда...»

Николай Николаевич с интересом следил за его действиями.

– У вас руки дрожат, – заметил он.

– Еще бы! Ваша гримерша так треснула меня чем-то по башке, что непонятно, как я вообще жив остался, – огрызнулся тот. – Естественно, что сейчас я плохо себя чувствую.

– Да нет же, – улыбнулся Николай Николаевич. – Вы просто примитивно боитесь меня. Это разумно, но ошибочно. Вы, Санта, представляете для нас ценность и без товара, смею вас уверить.

– Вот как? – Гладилин искренне изумился. – Это чем же?

– Вы неправильно меня поняли. Сейчас, не будь при вас груза, с вами никто не стал бы разговаривать. Вернее – стали бы, но совершенно иначе, в неприятном и болезненном для вас ключе. Но когда вы расстанетесь с грузом, вы будете в безопасности. Она даже упрочится. У нас ведь здесь не так уж и много людей, а вам, в сущности, не к кому больше пойти, кроме как к нам. И заметьте: нам вы представляетесь ценным работником. У вас, безусловно, незаурядный потенциал. Вы, пожалуй, даже сами не вполне представляете, какой.

Теперь усмехнулся Гладилин:

– Что же это за потенциал такой ценный? Я вообще-то никогда не хватал звезд с неба. Умею разве что стрелять прилично, но этого, сдается мне, маловато.

– Самокритично, – равнодушно ответил Николай Николаевич, наблюдая, как Гладилин упаковывает капсулы обратно в рюкзак. – Вы человек действия, в этом все дело. – Он говорил первое, что приходило в голову.

– Так я и думал, – сказал капитан. – В дальнейшем вы собираетесь использовать меня как обычного тупого убийцу.

– А вы против? И, кстати, почему – обычного и тупого? До сих пор вы, по-моему, вели себя очень грамотно.

Гладилин почувствовал, что он, пожалуй, совсем и не против. Убивать, как выяснилось, легко и выгодно, и он запросто мог этим заняться. Правда, он хорошо знал, что век наемных убийц весьма недолог. Он подумал, что всячески постарается продать себя подороже и при первой возможности смоется. Главное – попасть за бугор, а там будет видно...

Он оставил реплику хозяина без ответа и вместо этого сказал:

– Николай Николаевич, а вы не находите, что теперь – моя очередь задавать вопросы?

Тот пристально посмотрел на капитана:

– Вы представляете для нас ценность, я повторяю. Но вы не в том положении, чтобы расспрашивать.

– Это касается моей личной судьбы.

Николай Николаевич немного подумал:

– Что ж, в конце концов, как сказал классик, спрос не грех. Валяйте. Если смогу – удовлетворю ваше любопытство.

Гладилин сел удобнее, сцепив руки на животе:

– Кстати, нет ли у вас чего-нибудь выпить? Мне нужно снять напряжение. Я, знаете ли, пережил сильный стресс, и...

– Ох, – Николай Николаевич спохватился совершенно искренне. – Простите, не предложил. Одну минуту.

Гладилин провожал его внимательным взглядом, пока тот спешил к буфету. Нет, это все-таки человек Запада. У них предложить гостю выпить – стандартный ритуал, даже если никто ничего не выпьет, и все будут сидеть с полупустыми нетронутыми стаканами. Это элемент культуры, цивилизации. И Николай Николаевич забыл об этом элементе – а значит, оплошал в собственных глазах, допустил неприличность. Позорно обрусел, превратился в славянское быдло.

– Коньяк, водка? Виски, к сожалению, не держу.

И снова искреннее сожаление.

– Коньяк, – благодушно отозвался капитан. – И не жмитесь, Николай Николаевич. Мне на два пальца мало, гоните фужер.

Тот чуть заметно вздрогнул.

Гладилин полностью уверился в своих предположениях. Он не хотел пить целый фужер, но выпьет, раз такие дела.

Помедлив, хозяин послушно наполнил до краев довольно высокий стакан, подал капитану.

– Прошу.

«Да он жалеет! Черт его дери, ему для меня даже коньяка жалко! Вот тебе и искренность!»

Не без мстительного удовольствия Гладилин осушил стакан до дна.

В голову ударило, в желудке разлилось теплое южное море.

– Благодарю, Николай Николаевич.

– Желаете повторить? – Теперь в предупредительном тоне хозяина явно звучала презрительная издевка.

– Нет, спасибо. Я повременю... Итак, мой основной вопрос: надеюсь, вы понимаете, что меня в настоящий момент одолевает нестерпимое желание поскорее свалить из этой страны? Мои последние поступки почему-то вызвали сильное неодобрение местных властей. И теперь я рассчитываю на вашу помощь, потому что, в конце концов, именно ваши люди втянули меня в эту историю, пообещав ее счастливое разрешение. И как же вы намерены ее разрешить? Каким образом я смогу выехать за границу?

– Вопрос логичный, – согласился Николай Николаевич. – Самолетом, это быстро и удобно. Не вижу никаких проблем.

– Я в розыске. При серьезном рассмотрении мой нынешний вид никого не обманет. Какой, к черту, самолет?

– Это только начало. Мы так поработаем с вашей внешностью, что вас и мать родная не узнает, это во-первых. Во-вторых, запланирован специальный чартерный рейс.

– Я сирота, – машинально произнес Гладилин.

«И что с того, что чартерный? Всяко переться в аэропорт».

– Тем лучше.

– А как вы собираетесь менять мою внешность?

– О, у нас есть хорошие косметологи. Пластические хирурги, если угодно. Мы таким образом помогли уже многим.

Капитан невольно поежился.

– Это наверняка потребует времени! Мне ведь потом придется долго лежать в бинтах.

– Ну, не так уж и долго. Видите ли, в искусных руках даже минимальное изменение способно разительно преобразить внешность. Вы даже не представляете, какие метаморфозы наступают при внесении малейшего нового штриха.

– А что будет в это время с грузом?

– Это не ваша забота.

Капитан не поверил Николаю Николаевичу.

«В больнице-то, под ножом хирурга, все и кончится. Какая-нибудь там остановка сердца, реакция на наркоз. Или еще что-нибудь в этом роде. Правда, это чересчур замысловато, когда меня можно спокойно кончить прямо здесь».

– Я не отдам вам груз, – решительно заявил он.

– Что значит: не отдам? Никто вас и спрашивать не станет! Вы что, ума лишились? Вы, похоже, думаете собственноручно пронести его в самолет? Это исключено. Груз отправится по назначению другим путем.

– Вы же сами сказали, что будет специальный чартерный рейс.

– Аэропорт есть аэропорт, – возразил Николай Николаевич, повторив мысли самого Гладилина.

– И когда, интересно, наступит этот счастливый момент?

– Да прямо сейчас.

Двери, ведшие в спальню, внезапно распахнулись. В гостиную вошли два дюжих молодца – таких же наголо бритых, как капитан, да и в остальных отношениях тоже похожих на него, нынешнего.

Только, в отличие от него, не травмированные.

Все, как он и предполагал, только числом поменьше.

Гладилин выхватил пистолет, намереваясь расстрелять всю троицу, но ему не позволили это осуществить.

По руке капитана был тут же нанесен удар, ПМ полетел на пол. Николай Николаевич предусмотрительно отошел в угол и оттуда следил за развитием событий.

Шея Гладилина попала в стальной захват.

Вопреки ожиданиям капитана, его не ударили по голове и не пырнули ножом. В руках второго амбала сверкнул абсолютно неуместный в распоряжении подобного владельца шприц. Игла ужалила сквозь рукав, и все заволокло мглой.

...В тот самый момент, когда капитан Гладилин проходил эту нехитрую медицинскую процедуру, отряд Маэстро уже вступил в Славяновку и, проверяя дом за домом, неотвратимо приближался к жилищу немки.

Глава одиннадцатая НОВОБРАНЦЫ

Сроки поджимали, но Каретников, тем не менее, нашел время заглянуть в больницу и навестить Чайку. Чайка уверенно шла на поправку, и ее уже перевели из реанимации в хирургию. Черная полоса для нее, судя по всему, закончилась.

Посейдон пришел к ней с большим букетом роз и «дачкой» – обычный набор: конфеты-апельсины.

Чайка улыбнулась и покачала головой:

– Розы забирай обратно. У моей соседки аллергия на пыльцу и еще тысячу факторов. Сопли висят чуть ли не до пола, а чихает так, что мешает спать.

Палата была двухместная, но сейчас Чайка была одна, болезненная соседка ушла на процедуры.

– Не везет тебе с соседками, однако, – заметил Посейдон.

– И не говори.

– Куда же я дену букет?

– Девушке подари, куда же еще.

– Да, девушке, – усмехнулся Посейдон. – И где она, единственная и неповторимая? Первым делом – самолеты...

Чайка пристально на него посмотрела:

– Чувствую, что это ты не просто к слову. Куда-нибудь летим?

– От тебя ничего не скроешь. Летим, верно. Но ты пока напрасно примазываешься. Отдыхай, твой день – восьмое марта.

– Спишете вы меня, – с горечью сказала Чайка.

– Не говори ерунды, – при этом в голосе Каретникова не было слишком большой уверенности.

– И ты не говори. Ступай уж, я же вижу, что ты как на иголках. Спасибо, что пришел, я оценила.

– Поправляйся, – Посейдон неуклюже поцеловал Чайку в лоб, недоуменно повертел в руках опасный букет и вышел из палаты.

Молодец Чайка. Ни одного лишнего вопроса – куда летят, зачем... А ведь имеет право спросить, и он бы ответил, инструкциям вопреки.

...После посещения больницы он укрепился в решении насчет численности отряда. Он не позволит списать Чайку, конечно. Во всяком случае, он приложит к этому все усилия. Но Чайка выйдет из стационара не сегодня и не завтра, а ему не хватает людей. Семь – идеальное число, сказочное и волшебное. Так он считал про себя, отчасти будучи суеверным, хотя и старался не признаваться самому себе в этой слабости. Сейчас их пятеро, а о пяти углах изба не строится.

И Каретников решил безотлагательно связаться с Клюнтиным, чтобы затребовать пополнение. Он разговаривал с генералом в несвойственной ему категоричной манере.

Тот явно остался недоволен требованием-просьбой.

Посейдону было совершенно ясно, что Клюнтин не желает расширять круг лиц, посвященных в операцию.

И капитан догадывался, почему.

Но генералу было прекрасно известно, что Каретников и в самом деле привык к заявленной численности личного состава, и что все операции выполнялись именно этим числом людей. А на острове Коневец дела пошли так, что не хватило даже семи. Крепость доктора Валентино Баутце – твердый орешек, и если Посейдон говорит, что нужны семеро, то, значит, у него есть на то основания. Генерал-майор счел за лучшее выполнить пожелание капитана.

Поэтому вечером, в совещательной комнате все того же бара-подставы, Каретников был полностью удовлетворен, приветствуя новобранцев – лейтенантов Муромова и Капелыцикову.

Пятерка привычно разместилась за столом, и все сидели мрачные. Место погибшего Нельсона пустовало, наводя на тягостные напоминания. Отсутствие за столом Чайки тоже, признаться, не радовало.

Торпеда в достаточной мере пришел в себя, но был все еще бледен. Магеллан держался бодро, но немного прихрамывал. Лица Флинта и Мины ничего не выражали; оба молча потягивали пиво.

Внизу, под ними, глухо звучала музыка, то и дело доносились пьяноватые выкрики вперемешку с ненатурально задорными призывами диджея.

Когда вновь прибывшие офицеры вошли, Посейдон встал им навстречу:

– Прошу к столу.

Все обменялись рукопожатиями, после чего ненадолго воцарилось молчание. Новичков оценивали.

– Ну что, покрестим сразу? – обратился к «Сиренам» Посейдон.

– Только «Нельсон» не вариант, – сказал Флинт.

– Отныне вы «Сирены», – объявил новичкам Каретников. – Надолго это или нет – не знаю. Но даже если и всего на пять минут, то вы ведете себя как «Сирены» и мыслите соответственно. У всех нас есть оперативные псевдонимы – не красоты ради, как понимаете. Я Посейдон. Это Мина, это Флинт, Торпеда, Магеллан. А если уж у нас есть Флинт, то как вы смотрите, товарищ Муромов, на то, чтобы побыть пиратом и впредь именоваться, скажем, Сильвером?

Долговязый и обманчиво нескладный Муромов усмехнулся:

– Сильвер был одноногий... Инвалид.

– Зато стоил десятка здоровых.

– Да какие могут быть возражения? Если группа решит... Сильвер так Сильвер. Мне нравится.

– Договорились, отлично. Ну а вы, товарищ Капельщикова, – как насчет Русалки? Или Нимфы?

– Я предпочла бы стать Медузой, – отозвалась товарищ Капелыцикова.

– Ради бога. А почему, если не секрет?

Вместо ответа лейтенант Капелыцикова перехватила взгляд Посейдона и уже больше не выпускала, пока тот не дернулся и не отвел глаза.

– Да, понимаю. Вы и в самом деле Медуза. Правда, скорее, не из водной стихии, а из античной мифологии.

– Сирены, кстати, тоже существа сомнительные в смысле реального существования. Как, впрочем, и всемогущий Посейдон.

Флинт слегка улыбнулся – очевидно усомнившись, в свою очередь, в собственной реальности. У Мины на этот счет никаких сомнений не было.

– Хорошо. Добро пожаловать в отряд, Медуза и Сильвер. Вас ввели в курс дела, сообщили подробности?

– Никак нет, – новички ответили почти хором.

– Отставить официоз. Иначе на нем и засветитесь. Все эти «никак нет» придется забыть на неопределенное время. Но это, конечно, не означает упразднения обычной дисциплины. В действительности она у нас даже жестче той, к которой вы привыкли. Но при этом мы – одна семья.

– Понятно, – не без некоторого усилия сказала Медуза, соскальзывая с запретного официоза.

– Тогда начинайте входить в курс дела прямо сейчас. Вместе с остальными... Итак, нам предстоит приятная командировка в прекрасный город Париж. Мечта идиота. Кафешантаны, бутики, Монблан и так далее. Если выдастся возможность, мы посетим там чудесный музей д'Орсе и полюбуемся полотнами импрессионистов. Но это произойдет лишь в том случае, если мы перед этим успешно посетим особняк, расположенный неподалеку, где осмотрим некий сейф или что-то в этом роде.

Медуза, как школьница, подняла руку:

– Можно вопрос?

– Можно.

– Почему не посетить музей перед особняком? Я так понимаю, что мы поедем под видом туристов. Вполне естественно сначала пойти и посетить музей... а походя оценить особняк снаружи.

Посейдону понравилось, что она ничего не спросила ни о жителях особняка, ни о сейфе, ни о надобности его осмотра.

– Возможно...

Тут вмешался Торпеда, задав вопрос: с какого вообще рожна водоплавающим «Сиренам» лезть в особняк?

– Это сухопутная операция...

То же самое Посейдон недавно говорил Клюнтину.

– А тебя что, Торпеда, никогда не учили штурмовать наземные объекты? Те же базы, например?

– Так то с моря...

– Вот и мы пойдем с моря. С реки. Этот особняк, как мне сказали, настоящая цитадель. В нем обосновался старый нацист Валентино Баутце. Он уже одной ногой в могиле, но продолжает отравлять воздух. В сейфе у него какие-то важные документы, которые и являются предметом нашего интереса. С суши цитадель брать нежелательно, поднимется кипеж. Поэтому мы пойдем с Сены.

– А данные предварительной разведки? – спросил Магеллан.

Ну вот, все как по нотам. Стандартные вопросы... Что ж – на них будут соответствующие ответы.

– Их нет, – повторил Посейдон слова генерала Клюнтина – в точности, вплоть до соблюдения генеральской интонации.

Магеллан поджал губы.

Сообразительный парень.

– Когда выступаем? – осведомился Мина.

– На подготовку нам дали сутки. Так что все основные моменты придется, видимо, анализировать уже прямо на местности.

Магеллан меланхолично продекламировал:

– Ночь. Улица. Фонарь. Аптека...

– Да, – кивнул Каретников, – у тебя правильные образы. Ночь и улица. Правда, не улица, а набережная Анатоля Франса, но это несущественно. Мы не поэты, чтобы выдерживать размер.

– Это круто, – заметил Мина. – Вроде бы и пустячок, зато в центре Парижа, да ночью, да под воду, с оружием, в речку...

– С моста Александра Третьего, – усмехнулся Магеллан.

– Почему бы и нет? – пожал плечами Флинт. Через коллектор пойдем?

– Именно, – кивнул Посейдон.

– Коллекторы с домами не сообщаются, нельзя не отметить, – задумчиво произнесла Медуза.

– Ну не коллектор – что-то же там есть наверняка. Через это и войдем.

– Если диаметр позволит... Иначе нужно посылать туда отряд мутантов размером не больше крыс...

– Хреново все же без разведки, – не удержался Магеллан.

– Если там цитадель, то они не дураки, – сказал Торпеда. – Наверняка предусмотрели и такую возможность. Стоки тоже укреплены, зуб даю.

– Оставь свой зуб себе. Ясный пень, что они и там наворотили, – не стал возражать Посейдон. – Потому-то нас и посылают, я думаю. Это наша задача – справляться с такого рода трудностями. Важно, чтобы снаружи было тихо. А то, что со дна окажется не легче, – это понятно и ежу.

– Решетками все забрано, – впервые подал голос Сильвер.

– Что нам решетки? – презрительно хмыкнул Мина. – Вот что там дальше – это куда интереснее.

– Что дальше – да дерьмо там дальше, в канализации-то, – объяснил Торпеда. – Фашистское. А что, кстати, старый фашист делает в Париже? Не боится?

– Похоже, что нет. А еще похоже, что за ним должок, – сказал Посейдон. – И должен он непосредственно нам. Похоже, что это именно он заслал на Коневец наших немецких друзей. Так считают в Управлении.

Мина оскалился:

– Старый, значит, в могилу навострился? Жаль, если так... Нельсон-то наш был молодой...

– Нам не вменяют в обязанность трогать этого урода, – Каретников подмигнул. – Отдай его, сказали мне, израильтянам. Перед ними он тоже в долгу, и они действуют параллельно с нами. Но я считаю...

Он замолчал, предлагая «Сиренам» додумать невысказанное.

– Нужно что-то особенное, – заметил Флинт. Старый одуванчик рассыпется, если тронуть его пальцем. А надо, чтобы он осознал и раскаялся.

– Это и в самом деле не главная наша задача, – отозвался Каретников, держа пальцы скрещенными. – Но если выпадет случай, мы его не упустим. Потому что прямого запрета я не получил...

Снова вмешался Сильвер:

– Вы сказали – израильтяне...

– Вообще-то можно и на «ты». Никакого официоза, повторяю. Привыкай.

– Ты сказал про израильтян, – послушно поправился Сильвер. – Означает ли это, что наши с ними пути могут пересечься?

– Ничего нельзя исключить, – Посейдон уже обдумал такую возможность, памятуя о предупреждении Клюнтина.

– Как нам действовать в этом случае? Схлестнуться с Моссадом?

– Указаний не было, – Посейдон говорил раздраженно, с досадой. – Я пока не имею понятия. У нас с ними разные интересы. Им нужен немец, нам – документы. И нам не приходится рассчитывать на поддержку.

– А если нет? – Сильвер гнул свою линию. – Если им тоже нужны документы? Заодно с немцем?

– Тогда... – Посейдон помолчал. – Тогда все просто, – он тяжело вздохнул. – Мы должны доставить эти чертовы бумаги, или диски, или что там еще – во что бы то ни стало! И если Моссаду взбредет в голову нам помешать, пусть рискнут...

– Здоровьем, – добавил Мина.

Посейдон остро взглянул на него.

Мина был хороший человек, но ему, к несчастью, кто-то привил пусть не яркий, зато сугубо животный, пещерный антисемитизм. А может быть, это у него вообще наследственное.

– Мина... – мягко сказал Посейдон.

– А я что?! Я ничего, – вскинулся тот.

– Мина, они имеют право брать этого немца и лезть в это дело. И моральное, и юридическое, и генетическое, и историческое...

– А мы не имеем исторического права?

– Имеем, – устало ответил Каретников. – Но копья ломать из-за доктора Валентино мы не станем, и это приказ... Мы говорим не по делу, давайте перейдем к самой операции. Место действия – зарубежный мегаполис, река. Какие будут предложения по экипировке? Флинт, ты первый.

– Будет отправлено дипбагажом?

– Как обычно. Не в самолет же возьмем.

...Началось рутинное обсуждение деталей. Мина хотел было заказать еще пива, но Каретников не разрешил, и старый диверсант окончательно обиделся.

Глава двенадцатая ОСИНОЕ ГНЕЗДО

Немка молча наблюдала, как отряд Маэстро со знанием дела устраивает погром в ее скромном гнезде.

Ситуация была из тех, в которых Первая боевая группа не церемонилась. У Маэстро и Мадонны было достаточно опыта, чтобы сделать стойку, едва хозяйка открыла рот. И дверь.

Она, хозяйка, разительно отличалась от обычных сельских жителей, хотя и старалась изображать простолюдинку. Именно это ее стремление настроило Маэстро на торжественный лад.

– Ордер, – пробормотала немка, на миг растерявшись, и употреблением этого слова подписала себе приговор.

Вместо ордера перед ней нарисовалась черная, как ужас ночи, рожа Гусара. Лицо немки исказилось от отвращения.

– Посторонись, хозяюшка, – пробасил Гусар. Та не двинулась с места, и Гусар аккуратно поднял ее за плечи и переставил, как куклу.

Ей не оставалось ничего другого, кроме того, как смотреть на цепочку спецназовцев, бесшумно втягивающуюся внутрь дома. Маэстро, замыкавший процессию, тронул немку за плечо и пропустил вперед себя.

Шедшая впереди Мадонна обернулась и бросила на ходу:

– Вам возместят весь ущерб.

А Киндер и Макс уже поднимали половицы. Не прошло и пяти минут, как комнаты приобрели абсолютно нежилой вид. Томас упоенно вспарывал подушки, Гусар гремел чем-то в погребе.

Маэстро же просто спросил:

– Где он?

Его тактика сработала.

Поведение его группы не оставляло сомнений в осведомленности насчет деятельности хозяйки. И она, можно сказать, раскололась. Созналась в факте, хотя, помимо этого, так и не сказала ничего. Маэстро ожидал большего, но не дождался.

Ответила только:

– Достаточно далеко, чтобы вы его не достали.

Брови Маэстро иронически вскинулись:

– Даже так? Неужели? Это если только он на Марсе...

– Я требую остановить произвол, – твердо заявила та. – И я еще раз требую предъявить ордер.

– И прокурора с адвокатом, конечно?

– Желательно.

– Посмотрите, шеф, – Гусар, отдуваясь, вылез из погреба, держа в руках ворох грязной одежды.

Маэстро покосился на тряпки:

– Ну, все понятно. Как же вы так оплошали, хозяюшка, не сожгли? – обратился он к немке. – Промашка вышла.

– Не успела. Собиралась.

Командир тяжело вздохнул. Напрашивался набивший оскомину процессуальный вопрос: «На кого ты работаешь?» Наверное, это прозвучало бы настолько банально, что показалось бы смешным.

Инициативу перехватила Мадонна, решившая, что двум женщинам всегда легче договориться.

Серьезное заблуждение.

– Послушайте, милая. Вы стали соучастницей в тяжком преступлении – и не в одном. Я даже не знаю, какое из них хуже. Я рискую быть тривиальной, но вы можете облегчить свою участь... в общем, вы меня поняли, да?

– Хуже моей участи ничего быть уже не может. Мне все равно. Я ничего вам не скажу, не трудитесь напрасно. Кроме некоторых фактов биографии, если вам интересно. Вам все станет ясно.

– Вы не понимаете, – терпеливо сказала Мадонна. – Вы не любите Россию и русских, вы обижены на судьбу за то, что вам выпало убогое прозябание в этой глуши. Возможно, были репрессированы. Допустим. Но в руках вашего недавнего гостя находится нечто, способное нанести вред не только России, но и всей Европе, да и не только ей. Вы подумали об этом? Вам наплевать на историческую родину?

По лицу женщины скользнула тень сомнения.

Но в следующее мгновение оно вновь закаменело.

– Если это случится, то, значит, Европа заслужила.

– Стало быть, все заслужили?

– Стало быть, так.

– И вы?

– А почему я должна быть исключением?

– Да он в райцентре, – махнул рукой Маэстро, которому надоели эти пустопорожние разговоры. – Больше ему некуда податься. Мы же все равно это выясним, хозяюшка! Чуть позже, но выясним. А с вашей помощью было бы быстрее, и вам бы зачлось... да что с вами разговаривать.

Подошел Макс:

– Шеф, посмотрите.

Он держал в руках записную книжку. Командир взял ее, полистал. Дойдя до середины, задержался.

– Негусто, – заметил он. – Как же вы так оплошали, Полина Карловна? – Маэстро впервые назвал немку по имени. – Молчите, как белорусский партизан, а телефоны записываете... и все они местные...

– Это не ваше дело, – отрезала хозяйка. – Делайте что хотите. Но только имейте в виду: преступница я, не преступница, но постараюсь, чтобы вас наказали за беззаконие. Я дойду, если потребуется, до Европейского суда.

– Да нам не привыкать, – не удержался Макс.

– Смотри, как интересно, – Маэстро показал книжку Мадонне. – Везде проставлены фамилии-имена, а этот номер сам по себе.

– Сейчас пробьем, – кивнула та.

Полина Карловна сидела как изваяние.

– Хреновый из вас конспиратор, – заметил Маэстро. – Неужто не было возможности уехать на историческую родину? Теперь расхлебывайте...

* * *

Звонки не предусматривались, и стук в дверь тоже не предусматривался.

Поэтому в квартире никто, казалось, не шелохнулся в ответ на крадущиеся шаги по лестнице. За запертой дверью царила мертвая тишина.

День был в разгаре, и улицы уездного городка оживились – к неудовольствию Маэстро. Он не любил проводить боевые операции в гражданском окружении, но другого выхода не было.

Дверной глазок был немедленно заклеен жевательной резинкой.

Очевидно, в квартире оценили этот жест, потому что дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возникли два бритых лба, готовых провести разведку боем.

Первый держал обеими руками парабеллум, и пуля едва не снесла Томасу башку. Тот среагировал стремительно, успел отклониться, поэтому пуля вонзилась в стену, выбив из штукатурки фонтан крошева. Амбал успел сделать еще два выстрела, таких же неудачных, прежде чем ему ответил Киндер. Лоб амбала зафонтанировал кровью, и он завалился навзничь.

Второй перепрыгнул через труп и тоже открыл огонь. От его выстрелов Маэстро спас бронежилет, но на какое-то время у командира потемнело в глазах, и он присел на ступеньку.

Бритый лоб бросился вниз по лестнице и, едва миновав один пролет, в точности повторил судьбу своего товарища: Мадонна буквально снесла ему череп.

– Внутрь, – прохрипел Маэстро. – Живо!

И двинулся вслед за Максом, пошатываясь.

Квартиру затянуло синеватым дымом – и не только из-за пальбы. Уже плясали языки пламени; окно было распахнуто настежь.

Быстро приходивший в себя Маэстро бросился к нему и, высунувшись по пояс, мгновенно углядел пожарную лестницу.

Все было ясно.

– На крышу! – бросил он через плечо, высунулся еще дальше, ловко ухватился за перила и быстро полез наверх.

Спускаться было бессмысленно: на улице дежурил Гусар, мимо которого не пролетела бы и муха. Гусар снизу делал отчаянные жесты, показывая, что шеф выбрал верный маршрут, кто-то ушел поверху.

Подъем занял считаные секунды.

Вскоре Маэстро уже стоял на крыше; слева уже выбирались из чердачного окна Киндер и Томас, а между ними троими, посередке, бестолковой жердью стоял Николай Николаевич и совершенно не знал, к чему себя применить. Хозяин находился в полном смятении, обычное высокомерие слетело с него начисто.

Несмотря на то что в руке у Николая Николаевича был пистолет, у него явно не было намерения им воспользоваться.

– Брось пушку, старый дебил! – крикнул Маэстро.

Николай Николаевич дико озирался по сторонам, не понимая, чего же от него хотят все эти ужасные люди.

Киндер спокойно, неторопливым шагом приблизился к нему и деликатно вынул пистолет из руки. Беглец не сопротивлялся.

– У него штаны мокрые, командир! – удивленно сказал Киндер.

Маэстро, уже взобравшийся на крышу, с досадой сплюнул.

– Ну и контингент, – сказал он с отвращением. – Выжившая из ума дура, старый трусливый осел...

– Не скажите, командир, – возразил Томас, все еще находившийся под впечатлением от пули, пролетевшей в дюйме от его головы. – Те ребята были хоть куда, отчаянные.

Маэстро машинально ощупал грудную клетку.

– Да, и впрямь отчаянные... и где они?

Он приблизился к Николаю Николаевичу, которого трясло.

– Что же это вы, уважаемый, в ваши-то годы по крышам скачете? У вас старческое слабоумие плюс недержание мочи... Ну ничего, мы вам обеспечим санаторий. Пошел вниз! Домой, кому сказано!

...В квартире обстановка была уже терпимой; обошлось без пожарных – Мадонна загасила пламя одеялами, и те теперь тлели, слабо курясь дымом. Николай Николаевич, как подкошенный, рухнул в кресло. Глаза у него слезились, недавний гонор улетучился. Под глазами обозначились темные круги.

Маэстро покачал головой.

– Нет, это не шпионаж. Разведка не пользуется услугами таких субъектов. Здесь что-то другое, не классическая спецслужба... Где капитан? Быстро! – рявкнул он, обращаясь к хозяину.

– Какой капитан? – пролепетал тот, заикаясь.

– Не строй из себя кретина! Ты и так идиот! Где Гладилин?

– Я не знаю никакого Гладилина...

Маэстро выругался.

– Хорошо. Где человек, который приходил к тебе из Славяновки?

– Он... он далеко...

– Эту песню я уже слышал! Что значит – далеко?

– Он... уехал несколько часов назад... в Питер...

– Каким путем? На чем?

– Увезли... на машине...

– Марка, номер – быстро!

– Я... не разбираюсь... не помню номера... иномарка... мое дело было вызвать... машина пришла через час после него...

Маэстро оглянулся и посмотрел на Мадонну.

Та беспомощно развела руками.

– К кому в Питере он направился? Адрес!

– Я не знаю адреса... его повезли в клинику... для пластической операции...

– Названия клиники тоже, конечно, не знаешь?

– Я маленький человек, рядовой исполнитель. Мое дело – вызвать кого нужно. Вот они знают.

– Как ты выходил на связь?

– Вот...

Николай Николаевич полез за пазуху, вынул из внутреннего кармана пиджака записную книжку. Руки у него прыгали.

– Снова книжка, – хмыкнул Маэстро. – Ну и профи!

Николай Николаевич указал телефонный номер, и Маэстро кивнул Мадонне. Та ушла пробивать владельца.

Николай Николаевич был полностью деморализован. С приданными ему в подкрепление амбалами он чувствовал себя как за каменной стеной. Без них он превратился в аморфное биологическое образование, едва способное рассуждать и размышлять.

– У него был груз. Что с ним стало?

– Увезли на той же машине...

– Ты говоришь о капитане как о бесчувственном теле. Как тебя понимать?

– Он не хотел отдавать... пришлось сделать инъекцию...

– У него есть кличка? Для ваших?

– Его называют Сантой...

– Дед Мороз, значит. С подарочком. Хозяев своих ты, наверное, тоже не знаешь? Слепой винтик, да?

– Одного знаю. Он один со мной работал.

– Имя?

– Клаус Ваффензее...

Снова пустышка. Маэстро было известно, что Клауса Ваффензее уже нет среди живых. Но это хоть какая-то информация.

Маэстро задумался.

Объявлять «Перехват» не имело смысла – во-первых, непонятно, кого перехватывать; во-вторых, уже поздно – Гладилин наверняка добрался до города, и действовать предстоит непосредственно там. Единственное, что оставалось, – проверить все частные клиники пластической хирургии.

Но клиника могла быть и подпольной.

Командир вздохнул.

– Иди и переоденься, – сказал он брезгливо. – Дорога дальняя. А ты как-никак поедешь с женщиной – стыдно в мокрых штанах-то...

Глава тринадцатая ПЕВЧАЯ ПТИЧКА НА ПОКОЕ

«Мицубиси» генерал-майора Клюнтина свернул с Выборгского шоссе и углубился в подлесок. Против обыкновения, Клюнтин вел машину сам, ехал один. Он любил погонять, но статус обязывал пользоваться услугами шофера. Однако сегодня был не тот случай, и шофер получил выходной.

Проехав еще с полкилометра, Клюнтин затормозил у высокого забора, увидеть за которым можно было только двускатную крышу.

Камеры наблюдения зафиксировали приезд гостя, но Клюнтин сегодня был довольно спокоен. Здесь его знали и ждали. Он неторопливо вышел из машины, затянул узел галстука, одернул пиджак. Неспешно подошел к воротам, утопил кнопку звонка, услышал тихий зуммер.

Двумя секундами позже створки ворот медленно распахнулись, и генерал перешел в заповедную зону. Молодой охранник в камуфляжной форме почтительно спросил у него документы – стандартная процедура, неизменно повторявшаяся из визита в визит. Документами дело не ограничивалось, специальным датчиком считывалась информация с сетчатки. Мало ли кто может нарядиться и, движимый бредом величия, притвориться генералом Клюнтиным.

Удовлетворившись, охранник шагнул в сторону и сделал приглашающий жест. Клюнтин никак не отреагировал и вообще держал себя так, словно имеет дело с неодушевленным предметом.

Белый кирпичный особняк, высившийся перед ним, выглядел не таким безвкусно-роскошным, как замок покойного цыганского барона, но отчего-то казался внушительнее и солиднее. Справа и слева весело шуршали поливалки. Пышные клумбы обрамлялись каменной кладкой, в которой улавливалось нечто японское. Никаких огородов – ни банальной картошки, ни лука, ни даже смородинового куста. Гараж, баня. Строй себе такие хоромы сам Клюнтин, его первым порывом было бы обосноваться на берегу озера, чтобы из бани можно было сразу переместиться в воду. Но это был бы первый порыв. Озеро – штука рискованная, оно создает дополнительные проблемы в смысле безопасности. Водным путем легче подобраться к особняку. И хозяин особняка никогда не забывал о существовании водного, точнее, подводного спецназа.

Ему вполне хватало знания о сухопутном.

Генерал-майор знал, что дом до отказа нашпигован разнообразной аппаратурой и ловушками – не хуже, чем особняк Валентино Баутце, где в скором времени начнется боевая операция. Но ему пока нечего было опасаться.

Пока.

До тех пор, пока не будет пущен в ход компромат.

Генерал-майор выжидал, когда наступит момент, подходящий для удара, и одновременно готовил для себя пути отступления, страховался, защищался. Когда разразится скандал – скорее всего международный, – ему не удастся отстояться в стороне, но это не означает, что он обязан сильно пострадать. Диск с материалами хранился у него дома, в сейфе, а партнер, его передавший, уже некоторое время как мертв. Трагически скончался от сердечного приступа на вокзале.

Ударить придется, потому что любимый шеф со всей очевидностью выживал из ума и был готов на любые кровавые безумства – лишь бы спасти свою древнюю задницу, которой все равно скоро подыхать. Клюнтин еще кое-как проглотил затею с островом Коневец и проглотит Париж, ладно, но что взбредет в голову старому хрену дальше – об этом и сам черт не скажет!

Этот старый хрен покамест держал за горло его самого, тоже, кстати, располагая некоторыми уликами. Но скоро Клюнтин изыщет способ выскользнуть из петли.

Едва генерал-майор приблизился к двери, как та услужливо распахнулась, не дожидаясь звонка, и на пороге возникла миловидная девица в белоснежном фартуке. Старый козел, видать, еще немного и педофил. На диске, помимо служебной, содержалась и кое-какая житейская информация. Людям покойного коллеги удалось исхитриться и кое-что заснять... Клюнтин не смог заставить себя смотреть эту мерзость. Он был воспитан пуританином.

– Добрый день, – поздоровалась горничная. – Милости просим.

Во множественном числе, ишь ты. Кем ты, дура, себя вообразила?

– Добрый, добрый, – широко улыбнулся Клюнтин. – Как наше здоровье? Суставы не слишком беспокоят?

– Сегодня терпимо, – ответила та. – А вот вчера, к дождю, ныли ужасно, чуть не криком кричал.

– Ай, ай, – Клюнтин сочувственно покачал головой. – Ну, ведите меня к нему.

Он прошел бы и сам, но предпочел немного поскоморошничать.

Старик жил внизу, на втором этаже обосновалась прислуга. Это и понятно: старикан ни за что не осилил бы винтовую лестницу.

Генерал-майор, идя вслед за горничной, свернул по коридору налево. Горничная постучала, дождалась одной ей слышного и понятного кряканья, открыла дверь и замерла. Клюнтин вошел в просторную комнату и остановился в ожидании, когда с ним заговорят.

Было тепло, но в комнате вовсю полыхал камин. Перед камином стояло кресло с высокой спинкой, из-за которой нельзя было видеть сидящего. Лишь по бокам выбивался клетчатый плед.

Клюнтин ничего не говорил и не откашливался с целью напомнить о своем присутствии. У старика, как ни удивительно, был отменный слух, и зрение тоже хорошо сохранилось. Зато имелась другая неприятная проблема: рак гортани. В горле зияла дырка, и старик подносил к ней микрофон. Голос после этого получался жутковатый, как у робота, а из дыры тянуло гнилью.

Старик приписывал эту гадкую хворь воздействию радиации. Он считал себя героем, пострадавшим во имя Отечества.

– Докладывайте, – проскрежетало из кресла.

Теперь Клюнтин позволил себе кашлянуть.

– Группа заряжена, товарищ генерал-лейтенант.

Бывший майор, а ныне генерал-лейтенант в отставке Жаворонок выпростал из-под пледа иссохшую руку и махнул, приглашая Клюнтина обозначиться в поле зрения. Тот покорно подошел к камину, где мгновенно взопрел, и остановился, созерцая шефа преданным взглядом.

Жаворонок повернул к нему лицо.

С Жаворонком произошли удивительные метаморфозы: сам генерал-лейтенант об этом не подозревал, но он сделался почти полным близнецом доктора Валентино Баутце! Старость уравнивает многих, а пуще – смерть, но в данном случае сходство было поразительным и вообще стало бы практически абсолютным, если бы не зловещая дыра-трахеостома.

Некогда аристократические черты лица постепенно сгладились-истерлись, а где-то заострились, и лицо казалось теперь птичьим. Жаворонок был абсолютно лыс. Пятнистая желтоватая кожа, мутноватые, с красными прожилками, слезящиеся глаза, набухший нос. Руки мелко дрожали, и подбородок тоже подергивался. На щеке выросла огромная бородавка, из которой торчал длинный белый волос, почему-то наводивший на мысли о китовом усе.

– Та же самая группа?

– Так точно.

– Это хорошо, – скрипуче молвило изуродованное горло.

– Правда, командир затребовал пополнения. Два члена отряда выбыли из строя, как вам известно, и вместо них мне пришлось добавить двух новых.

На лице старика написался гнев:

– Сколько раз повторять вам, Клюнтин, что специфика дела не позволяет расширять список информированных и причастных? Мы и так на виду, на ладони! Знают двое – знает свинья, помните это? А у вас сколько человек уже знают?

– Они ничего не знают, товарищ генерал-лейтенант.

– Не знают... у вас в спецназе одни идиоты, да? Тогда на кой черт их посылать?

– Они не идиоты...

– А если не идиоты, то уже давно имеют вопросы... Зачем вырезали цыган? Откуда взялся на вокзале чемодан с маяком? Откуда, позвольте узнать?

Клюнтин с трудом себя сдерживал. У старика не то склероз, не то простое желание достать и пронять до печенок. Он уже в пятый раз спрашивал про этот чемодан. Ну да, Клюнтин оплошал, перемудрил...

Он повторил то, что уже говорил раньше:

– Вокзал – идеальное место для встреч... я всегда пользуюсь вокзалом, там у меня явки...

– Идиотская практика! Умники хреновы. Забрали и отвезли, к чему какие-то промежуточные этапы?

– Исполнителей все равно нет в живых, товарищ генерал-лейтенант.

– И что? Вопросы-то остаются! Нестыковки и неувязки! Почему не присылали подкрепления на остров, например...

– Вы сами запретили, позвольте напомнить. Огласка...

– Конечно, запретил, – прохрипел Жаворонок. – И это оказалось бы не слишком заметным, если бы не прочие глупости... Ладно, отставить.

«Это он кому? – саркастически подумал Клюнтин. – Не себе ли?»

Старик молчал, вяло пожевывая губами и пялясь на огонь.

– Что с контейнерами? – спросил он, наконец.

– Ищем, товарищ генерал-лейтенант.

– Вы понимаете, что это вещдок? Что они непременно должны исчезнуть с лица земли? Испариться?

«Уже испарились».

– Так точно, понимаю.

– Кто занимается предателем?

– Я затребовал группу Маэстро.

Жаворонок раздраженно поморщился:

– Кто такой Маэстро? Говорите внятно. Я не обязан знать каждого рядового исполнителя по его дурацкой кличке.

«Чертов склеротик».

Генерал-майор еле слышно вздохнул и терпеливо объяснил:

– Это командир Первой боевой группы, приданной нам в усиление по моему запросу. Он зачищал цыганский особняк.

Жаворонок хмыкнул:

– Скажете, он тоже не в курсе событий, этот ваш Маэстро?

– Не в курсе, товарищ генерал-лейтенант. Зафиксирован его контакт с Посейдоном, но встреча не вылилась в реальные проблемы для нас.

– Их всех придется зачищать, – прокаркал Жаворонок.

Клюнтин взглянул на него искоса.

Шеф окончательно свихнулся.

Зачистить «Сирен» и группу Маэстро?

Во-первых, их голыми руками не возьмешь. А если и возьмешь, то такую акцию совершенно невозможно будет скрыть.

Дед положительно выжил из ума, пошли ему Бог повсеместные метастазы...

– Мы работаем над этим, – сказал он вслух.

– Работайте. Что со вторым?

– Красавчик готов к сотрудничеству.

– Хорошо. Выходите через него на всех, кто вертится вокруг этого дела. Следователя поощрите. Потом ликвидируйте вместе с Красавчиком, – глаза Жаворонка хищно посверкивали сквозь слезы, губы кривились в не менее зверской усмешке. Его удовольствие выглядело неподдельным.

«Да-да, мы всех убьем и съедим!»

– Иначе и быть не может, товарищ генерал-лейтенант.

Взгляд Жаворонка остановился на Клюнтине и застыл.

Все говорило за то, что ветеран прикидывает, кому поручить ликвидировать самого генерал-майора. Тот стоял как вкопанный, изображая обожание и преданность.

– Немца убейте, – тупо сказал Жаворонок.

– Товарищ генерал-лейтенант, с этим могут возникнуть проблемы. Насколько я понимаю, документы важнее немца. За ним охотится Моссад – пусть забирают...

– Нет!.. – Из дыры в горле вылетело металлическое сипение. – Немец много знает. Он и сдаст нас жидам...

– Жиды уже в курсе. Красавчик давно им все слил.

Пальцы Жаворонка скрючились.

– Вот даже как...

– По-моему, им нет до нас никакого дела. Они приняли тему к сведению и положили под сукно – авось пригодится. И пригодится, наверное, если мы перейдем им дорогу. Давайте отдадим им Валентино, он все равно не жилец.

Старец пребывал в тягостных размышлениях.

То, чем он занимался, было своего рода искуплением грехов в извращенной версии. Он убирал всех, кто имел хоть какое-то отношение к прошлому. Ему мнилось, что если он останется единственным, кто знает и помнит о былом, то посмертные мытарства окажутся легче. Он полетит в эмпиреи один-одинешенек, без груза, тянущего его в преисподнюю. К старости даже многие убежденные атеисты становятся втайне верующими, хотя подчас даже сами этого не осознают. И, конечно, не разбирают, кто им нашептывает и внушает разного рода идеи – силы света или силы тьмы. В случае с Жаворонком действовали как раз последние – тот самый невидимый дьявол, который орудовал на «Хюгенау» и овладел многими, в частности – бывшим милиционером Гладилиным.

Как ни странно, Клюнтин хорошо его понимал.

Ему самому была близка эта позиция – захватить с собой, отправляясь в преисподнюю, как можно больше людей. Поговаривали, что такие фантазии питал сам Карл Маркс, а Клюнтин был и оставался убежденным марксистом. Правда, генерал-майор в ближайшее время не планировал осчастливить ад своим появлением.

– Но вообще-то я вами доволен, – ни с того ни с сего заявил Жаворонок.

– Служу Отечеству, – вырвалось у Клюнтина.

Оба ощутили, насколько глупо это звучит.

– Ступайте, – Жаворонок утомленно махнул рукой. – И позовите Дашу. Я нуждаюсь в отдыхе.

Генерал-майора передернуло.

«Могу себе представить».

– Слушаюсь, – он почтительно нагнул голову – Какие-то дополнительные указания, пожелания?

– Нет, ничего, – на Жаворонка вдруг навалилась апатия. Он так и не решил насчет Валентино, и Клюнтин пришел к выводу, что можно не менять задания и не обременять «Сирен» дополнительными поручениями.

– Желаю здравствовать, – он глухо прищелкнул каблуками, круто повернулся и вышел вон.

Дашу искать не пришлось, она уже караулила в коридоре.

«А ведь ей... нравится! – неожиданно понял Клюнтин. – Господи боже ты мой, ей это нравится!!!»

В разлагающемся на глазах старике поистине жила дьявольщина, какая-то колдовская притягательная гнусность. Он умел возбудить все темное даже в людях, претендующих на полную невинность.

Едва удержавшись от плевка, Клюнтин молча показал глазами на дверь. Девушка без слов скрылась за нею.

Генерал-майор вышел из особняка, охранник на выходе вновь обыскал его – таковы были правила. Не прихватил ли гость с собой чего лишнего.

Клюнтин стерпел и это.

«Ничего, – думал он. – Уже недолго осталось. Совсем чуть-чуть».

Глава четырнадцатая ВРАЧЕБНЫЕ ТАЙНЫ

Николай Николаевич сдал всех, кого знал.

А знал он – и даже сам этому, делясь откровениями, удивлялся – весьма немногих, хотя и воображал себя чуть ли не резидентом. Правда, он вряд ли смог бы сказать, резидентом чего именно, – если бы его спросили.

А его, собственно, и спросили, да без толку.

Вообще, он пребывал в таком состоянии, что Маэстро всерьез рассматривал надобность поместить его в тюремный стационар.

Единственным уловом оказался пропойца-тракторист, упоенно храпевший в доме свояка, где его и взяли. Однако после первых же его ответов на вопросы стало ясно, что этот дремучий субъект абсолютно не в теме. Он что-то и кого-то возил за бутылку, но в детали посвящен не был. Его для порядка задержали и отправили в Питер вместе с немкой и посрамленным Николаем Николаевичем, но все понимали, что дурака с умной головой скоро отпустят.

Телефон, по которому «резидент» связывался с людьми, от которых шла ниточка к вышестоящим фигурам, пробили, сгоняли по адресу – никого и ничего не нашли. Обязали компетентных людей установить связи убитых боевиков. При этом было понятно, что вряд ли эти сведения помогут выйти на заказчиков. Те наверняка действовали через многих подставных лиц.

Поэтому в Питер отряд отправился в настроении довольно-таки мрачном. Задача не выполнена, Гладилин исчез вместе с грузом. Зацепка имеется, но...

Маэстро не зря сомневался: по приезде в город ФСБ при содействии органов внутренних дел начало проверку всех государственных и частных больниц, где беглый капитан теоретически мог бы радикально изменить свою внешность. На это ушло два драгоценных дня: ни в одной официально зарегистрированной клинике Гладилина не нашли.

И немудрено – Гладилин был доставлен в массажный салон, хитроумно сочетавший в себе средней руки бордель и нелегальную элитную клинику пластической хирургии, и не только: еще там лечили венерические заболевания, делали аборты, выводили из запоя и даже оказывали какие-то оккультные услуги при помощи ясновидящих волшебниц, по которым давно плакали нары и психушки.

На этот гадючник, конечно, в конце концов тоже вышли, но, увы, слишком поздно.

Выходила на него все та же Первая боевая группа.

От этой операции у всех остался неприятный осадок.

Опасности никакой, риск практически нулевой, но бойцы предпочли бы штурмовать штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли или штаб-квартиру ООН, чем лезть в это поганое болото и пачкаться. Все они не были лишены природной брезгливости.

Двух охранников, которые даже не попытались воспротивиться визиту отряда, аккуратно уложили на пол и велели вести себя тихо. Из оружия у обоих имелись только газовые пистолеты.

– Вот же отчаянные люди, – покачала головой Мадонна. – Устроить клинику в публичном доме – он же всегда на виду! Их могут прошерстить в любой момент...

– То-то и оно, – подал голос Макс. – Не иначе, они отстегивают ментам. И хорошо, что на виду... это же старая истина: хочешь спрятать вещь – положи на видное место. Эдгар По, «Украденное письмо»...

Гусар шагал по коридору и ногой распахивал двери, в ответ раздавались возмущенные вопли и визг. В них чувствовался испуг: негр в камуфляже производил на влюбленные пары невероятно сильное впечатление.

– Прощения просим, – повторял Гусар как заведенный. – Прощения просим... Ошибочка вышла... за вами придут после...

Отряду не было дела до проституток – пусть с ними разбираются менты. Будет представлен отчет, и лавочку, конечно, прикроют. А спецназу мараться – сплошной позор, хотя руки и чесались.

Многопрофильная клиника располагалась в цокольном этаже, куда все и спустились после беглого осмотра «массажных кабинетов».

Кроме Мадонны.

Мадонна осталась прессовать «мамку» на предмет знакомства с Гладилиным и людьми, стоявшими над Николаем Николаевичем. Выцветшая и потому размалеванная пожилая «мамка», сама из уличных шлюх, тряслась и божилась, что знать не знает таких. Мадонна склонялась к тому, чтобы поверить ей.

Маэстро же знакомился с докторами.

Последним знакомство это показалось неприятным, навязанным. С ними обошлись немногим лучше, чем с охранниками: к стене, руки в гору и так далее. Самый молодой попытался что-то вякнуть и заработал от Киндера по почкам.

– Ничего, поправишься, – сказал Киндер. – У тебя тут для этого все условия. Медицина, блин!

– Врачи болеют тяжелее других, – сочувственно заметил Томас и добавил строптивому доктору.

Маэстро быстро вычислил главного, усадил его в гинекологическое кресло и сунул под нос фотографию капитана.

– Диплом ты уже потерял. И, пожалуй, угодил за решетку. Неужто и здоровье не дорого? Быстро колись – видел его?

Врач, уже довольно пожилой упитанный дядечка, быстро закивал:

– Да, видел. Его вчера увезли...

– Фуфло гонишь, скотина. Он уже не такой был, как на фотке. Как же ты вот так сразу его узнал?

Доктор, получив возможность разъяснить тонкость, поспешил завоевать расположение страшного «гоблина»:

– Это моя работа, специфика профессии. Я профессионал. Если человек побывал у меня в руках, то я потом узнаю его любым, хоть в гриме, хоть в парике...

– Допустим. Как он выглядит после твоих рук? Фотография есть?

Лицо доктора исказилось от горя и невозможности помочь доблестному спецназу.

– Нет. Мы никогда не храним фотографии клиентов. Мы и не делаем их...

– Хорошо, допустим и это. Опиши словами.

– Мы подправили носовые хрящи... нос теперь меньше и курносый немного. Сделали подтяжку, и лицо вытянулось. Нижняя губа не такая полная, а верхняя чуток вздернулась. На нем парик... густые каштановые волосы, они полностью прикрывают уши. Очень натурально выглядит, со стороны ни за что не скажешь, что не свои волосы. Еще у него гематома... в смысле фингал, но это не наша работа.

– Про фингал мы знаем, – буркнул Маэстро. – Кто его доставлял, кто забирал? Живо, не затягивай, не зли меня.

– Молодой парень. Лет двадцать – может быть, двадцать два или двадцать три. Невысокий, плотный, глаза карие. Зрачки у него характерные – похоже, что ширяется. И говорит медленно, почти нараспев. Одет очень прилично, костюм и галстук. Стрижка короткая.

– Получается, ты его и не видел раньше? Не знал?

Тот в отчаянии помотал головой и поерзал: ему было очень неудобно в неприличном кресле.

– Впервые в жизни видел, клянусь!

Маэстро усмехнулся:

– Что же – любое чмо с улицы может вот так запросто к тебе зарулить и сдать бесчувственное тело на реконструкцию?

– Нет, не любое... Он приехал по рекомендации, был звонок.

– Уже интереснее. Кто же тебе позвонил?

Доктор весь сжался, предчувствуя, что любой вариант ответа не принесет ему ничего, кроме бед. Но вторая беда пребывала в умозрении, хотя и виделась вполне реальной, а первая была перед ним, нависла и могла при малейшем своем неудовольствии навешать плюх.

– Это наш старый пациент.

– И клиент, – ехидно и полуутвердительно подхватил Маэстро.

– Все мы грешники... Мы с ним не то чтобы друзья, какой он мне друг, но добрые знакомые. Он неоднократно направлял к нам людей и денег ни разу не спросил... в смысле процент. Всегда возмущается, когда я предлагаю. Говорит, что бесконечно благодарен и готов и впредь делать нам рекламу. Он и попросил. Предупредил, что дело очень серьезное и, возможно, опасное. Теперь сам вижу, что не соврал... Обещал после зайти лично, поговорить и все объяснить.

– Даже так? Так тебе крупно повезло, что мы добрались до тебя первыми. Иначе тебе бы уже не жить.

Доктор вздрогнул:

– Вы так считаете?

– Абсолютно уверен. Тут к бабке ходить не надо. В камере тебе будет не очень комфортно, зато безопасно.

Упоминание о камере повергло доктора в полный раздрай.

– Не кисни, – Маэстро похлопал его по плечу – Гляди веселей! И говори скоренько, что это за пациент и где он есть...

– Олег Васильевич Мещеряков. Я не знаю, где он живет, я никогда у него не бывал. Богом клянусь.

– Но в документах-то адрес остался?

– Нет, мы не интересуемся адресами – и вообще у нас все анонимно.

– Так он тогда, может быть, вовсе не Олег Васильевич?

– Очень может быть. Но он и после лечения всегда отрекомендовывался только так.

– Ну гони тогда его телефон.

Доктор стал совсем несчастным.

– Я никогда ему и не звонил... у нас односторонняя связь. Всегда звонил он. Зачем мне с ним связываться?

– По городскому или по мобильному?

– И так, и так.

– Гони сюда свой мобильник. Ты, надеюсь, не чистил список вызовов?

– Нет, не успел, – доктор несколько оживился, довольный тем, что все же может оказаться полезным.

Маэстро взял телефон, быстро просмотрел номера.

– Покажи, который...

– Вот... – Доктор ткнул пальцем.

– Киндер! – обернулся Маэстро. – Ноги в руки – быстро пробей эту фигню.

Но на душе у него скребли кошки. Он предчувствовал, что эта процедура покажет себя бесполезной.

Так и вышло.

Номер был записан на имя Виктора Владимировича Полякова, и таких в Питере было много – Маэстро был уверен, что ни один из Викторов Владимировичей не имеет ни малейшего касательства к делу. Кроме того, номер был уже заблокирован.

Последняя нить оборвалась.

У Первой боевой группы не осталось ничего, кроме словесного портрета преображенного Гладилина. Правда, при помощи доктора – а он не мог пожаловаться на память – удалось составить фоторобот.

Мелочь, но хоть что-то.

Маэстро, конечно, не мог знать, что перебинтованного и снова бессознательного Гладилина уже переправили в другую, тоже нелегальную больницу. Там ему предстояло подвергнуться новому хирургическому вмешательству.

* * *

Лицо под бинтами горело.

Голова соображала плохо – слишком много наркотической химии. Капитан Гладилин не взялся бы рассказать, что происходило с ним в течение последних двух суток. Череп казался набитым ватой.

Вроде как его куда-то привезли, в какую-то непонятную больницу. Он помнил белые халаты, большие лампы, аптечные запахи, чьи-то голоса. И девки там почему-то шлялись, все жутко размалеванные. Потом он вырубился вторично и отчасти пришел в себя, будучи уже в бинтах. Его куда-то вели под руки, сажали в машину... где это было? Кто его вел? А может быть, ему это, последнее, вообще приснилось. Потому что, когда он снова пришел в сознание, вокруг сновали все те же белые халаты. И третья отключка, и вот он приходит в чувство в очередной раз и снова – в бинтах.

Но он жив!

И, кроме того, он еще явно зачем-то нужен, коль скоро его подвергают таким мудреным манипуляциям – весьма дорогостоящим, как догадывался капитан.

Подбитый глаз по-прежнему разлипался с трудом, но другим он мог видеть хорошо. И рот был свободен.

Капитан попробовал оценить окружающую обстановку.

Нет, это никакая не больница. Он в квартире, и квартира на сей раз выдалась богатая, ультрасовременно обставленная. Мертвая тишина, полумрак. Он лежит на широкой тахте. Дверь заперта, на окне решетка. Спасибо, что не тюремная.

Непонятно, есть ли в доме кто живой, кроме него.

Скорее всего, да. Никто не рискнул бы оставить его в одиночестве, несмотря на замки с решетками.

Гладилин попытался сесть. Это далось ему не без труда, но все-таки получилось. В углу тускло поблескивало трюмо, и капитан решил во что бы то ни стало встать и взглянуть на себя.

Внезапно капитана обожгла мысль: рюкзак! Контейнеры!

Рюкзака при нем не было – и, похоже, уже давно. Он внезапно испытал не гнев, а облегчение: ну и ладно. Одной заботой стало меньше.

Вставая на пол, он едва не упал, его прямо-таки швырнуло вправо, но Гладилин устоял. Ноги были как ватные; превозмогая слабость и дрожь, капитан подошел к зеркалу. Оттуда на него глянуло жуткое забинтованное лицо – вылитый человек-невидимка или некто, здорово смахивающий на египетскую мумию. О том, что скрывалось под бинтами, капитан мог только догадываться. Судя по перевязке и ощущениям, метаморфозы были значительные.

Силы быстро покидали его, и капитан заспешил обратно к лежбищу, хватаясь по пути за разные предметы.

Он наделал шума, за дверью послышались шаги.

Щелкнул ключ в замке. В комнату вошел невысокий полный мужчина лет пятидесяти, сильно лысеющий, с большими черными глазами слегка навыкате. Он зажег свет, и Гладилин зажмурился.

– Проснулись? – добродушно осведомился вошедший. – Да вы просто герой, уважаемый Санта. Я был уверен, что вы проспите еще часов десять.

– Кто вы такой? – хрипло выдавил из себя Гладилин.

– На сегодняшний день – ваш добрый и единственный друг. Зовите меня Олегом Васильевичем.

Глава пятнадцатая ПО РАЗНЫЕ СТОРОНЫ

– Мы убрали израильтянина, – доложил Лютер.

Доктор Валентино отложил книгу и мутно воззрился на него.

– О ком вы, Лютер?

– О человеке, который принадлежал к числу ваших недоброжелателей. Он был из Моссада и подобрался слишком близко. При помощи спецсредств мы зафиксировали его беседу с Красавчиком.

Валентино поморщился:

– Кто такой Красавчик? Перестаньте изъясняться загадками, Лютер. Я не знаю никакого Красавчика.

Тот вздохнул.

Память у старика становилась ни к черту.

Тем не менее он послушно повторил:

– Соломон Красавчик – второй из выживших на эсминце «Хюгенау». Живет в Кенигсберге под фамилией Нисенбаум. По нашим сведениям – агент Моссада. Пешка, разменная фигура.

Доктор Валентино тоже вздохнул – скорее, перевел дыхание от злости.

– Я не знаю никакого Красавчика, повторяю вам! И я, дьявол их забери, не имею никакого отношения к эсминцу, в конце концов.

– Не имели, – мягко поправил его Лютер. – С недавних пор – имеете.

– Пусть так! Но это сегодняшний день! Зачем они привязывают меня к старой истории? Я в игре, но это игра дня сегодняшнего.

– Вы проводили первичный отбор...

– Черт! – Валентино был вне себя. – Какой-то еврей... Почему вы не позаботились убрать обоих?

– Мы собирались взять старика живым и допросить с пристрастием. Но нас, к сожалению, опередили.

– Кто вас опередил?

– Насколько я понимаю – чекисты.

– Вы радуете меня сегодня, Лютер. Что ни известие, то восторг. Мне мало Моссада? Хотите, чтобы на хвост мне село еще КГБ?

ФСБ.

– Какая разница? Вы сами сказали – чекисты...

– Герр Валентино, вы в совершенной безопасности. Сюда не проникнет ни одна собака. Ни ФСБ, ни Моссад не решатся штурмовать здание в центре Парижа. Это крупный международный скандал. Однако, чисто профилактически, предлагаю вам отказаться от прогулок в ближайшие дни.

– Конечно, я откажусь. Вы думали, я поступлю иначе?

– Никак нет – мне известна ваша предусмотрительность.

Валентино Баутце обычно благосклонно воспринимал даже самую грубую лесть, но сейчас, похоже, комплимент не произвел на него никакого впечатления. Он нахохлился в кресле и мрачно смотрел на свои ноги, обутые в смешные тапочки с помпонами в виде зайцев.

– Постарайтесь достать эту сволочь, – не унимался он.

– Мы приложим к этому все усилия, герр Валентино.

– Надеюсь. Как обстоят дела с Сантой?

– Он в Петербурге, на нашей базе. Все процедуры выполнены успешно.

Валентино помолчал.

– Покажите мне его еще раз, – неожиданно потребовал он.

Но исполнительного Лютера трудно было застать врасплох.

Он моментально достал из-за пазухи фотографию Гладилина и вручил ее старику. Валентино предпочел не вставать, не тревожить суставы. Он подъехал в кресле к сейфу, вмонтированному в стену, оглянулся на Лютера. Тот мгновенно отступил и отвернулся. Шевеля губами, доктор набрал одному ему известную комбинацию, отворил дверцу и вынул дорогой фотоальбом в кожаном переплете.

Заперев сейф, он отъехал; потом положил альбом на колени и раскрыл. С фотографии в альбоме на него глянул улыбающийся молодой эсэсовец. Валентино вновь показалось, что он смотрит на себя в зеркало. Он по-прежнему видел себя именно таким, юным и сильным, а потому всячески избегал настоящих зеркал.

Рядом с собой молодым он положил фотографию Гладилина.

Сходство было несомненным, и это было неприятно. Валентино мерещилось, будто кто-то – расово неполноценный вдобавок – украл его молодость и разгуливает сейчас, живя в свое удовольствие.

– Чем больше смотрю, тем сильнее убеждаюсь, что сходства мало, – проворчал он. – Глупое лицо. Щенок.

– Герр Валентино – это тот редкий случай, когда вы заблуждаетесь, – мягко возразил Лютер. – Сходство на самом деле удивительное. Каприз Создателя. Не огорчайтесь – ведь важна не внешность, а внутреннее содержание. А какое содержание может быть у этого славянина? Он уже продемонстрировал, что являет собой лишь элементарную машину для убийств.

– Полагаю, что так, – не стал противиться Валентино.

Он, увы, не мог отрицать убийств, которые висели на нем самом и по числу неизмеримо превышали количество трупов, оставленных Гладилиным. Волей-неволей ему приходилось смириться с мыслью, что он тоже машина.

Правда, гораздо сложнее.

Гладилин виделся ему примитивным механическим устройством, тогда как себя доктор предпочитал сравнивать с компьютером.

– Сколько времени, вы сказали, уйдет на поправку?

– Завтра он будет здесь, герр Валентино. Современная медицина творит настоящие чудеса. Пара-другая небольших разрезов, которые легко будет скрыть подобающим макияжем.

Валентино взглянул на него недоверчиво:

– Позвольте, я все-таки медик. Как такое возможно? Это пластическая операция, травматичная процедура.

– Липосакция, в частности, не столь травматична, как другие манипуляции... он сразу состарится.

– Получается, достаточно было отсосать лишний жир?

– Иная мелочь подчас приносит просто поразительные результаты. Одной липосакцией дело не ограничилось, но разрушения, так сказать, минимальные. Повязки с него снимут уже сегодня вечером.

Валентино покачал головой.

– Да, вон оно что делается... – пробормотал он одобрительно.

Валентино, безусловно, отдавал себе отчет в собственном медицинском невежестве. Косметология – это вам не фенол в сердце и не вода из лужи в вену.

– Значит, завтра, – проговорил он задумчиво.

– Точно так.

– Он знает, к чему предназначен?

– Разумеется, нет. Размещен он будет со всеми удобствами. О вашем существовании он и понятия не имеет. Ему внушат, что он принят на службу в качестве киллера и что все, что от него требуется сейчас, это радоваться жизни и ждать момента, когда в нем возникнет надобность.

– Я все же не верю, что Моссад – а теперь и КГБ – обманутся таким трюком...

– Конечно, они разберутся – и, скорее всего, довольно быстро. Никаких иллюзий. Но это позволит нам выиграть время, а наши враги не только засветятся и выйдут из игры, а возможно что и понесут еще серьезные потери...

Лютер говорил бодро, но Валентино было трудно ввести в заблуждение напускной бравостью. Если дело дошло до такого рода мер предосторожности, то угроза более чем реальна. Доктору отчаянно не хотелось покидать Париж; он здесь уютно прижился, но все больше склонялся к мысли, что сделать это придется.

Жаль.

Ужасно жаль.

Жалко всего – прежде всего дома, где теперь обоснуется этот урод. Обоснуется и осквернит. А он будет беспомощно наблюдать за творящимся безобразием в замочную скважину.

* * *

Моисей Залманович Нисенбаум, имевший опыт неволи, не мог пожаловаться на условия своего заключения.

Конечно, тюрьма всегда остается тюрьмой. Но в камере было чисто, тепло и светло; кормили отменно, не дергали по ерунде – разрешали читать, лежать в дневное время; предлагали даже выпивку и сигареты, но Нисенбаум отказался и от того, и от другого. Никита Владимирович был весел и любезен, много шутил, намекал на какие-то соблазнительные для Нисенбаума перспективы.

Однако Соломону Красавчику было здесь много хуже, чем в концлагере.

Хуже, потому что Бог покинул его.

Он никак не мог сообразить, в чем тут дело.

Он всегда и во всем следовал внушенной ему заповеди: выживай. При этом ему удавалось сделать так, чтобы не выживать за счет других, – враги вроде Иоахима Месснера, конечно, не шли в счет. Он и сейчас поступил в соответствии с этой заповедью, тем более что у него возникли серьезные сомнения в искренности и доброжелательности израильских друзей. И он сдал следователю всех, кого знал, будучи уверен, что Бог устроит через это нечто особенное и выгодное для его народа.

Однако Бог замолчал.

Красавчик не то чтобы регулярно общался с Ним напрямую – нет, это случалось очень редко, в роковые минуты, когда Бог сам являл свою волю. Но он всегда ощущал незримое присутствие Всевышнего.

И вот это ощущение исчезло.

Поэтому Соломон не находил себе места. Он снова и снова прокручивал в памяти допросы; анализировал сказанное, оценивал степень возможного вреда. Он знал не так много и вряд ли вообще сумел бы причинить серьезный ущерб. Но Бог карает даже за мысли, а тут были реальные поступки.

Постепенно Красавчик укреплялся в мысли, что как агент Моссада он не имеет для ФСБ большой ценности. Его держат в качестве живца и рано или поздно освободят, с тем чтобы он привлек внимание заинтересованных сторон. После чего всех этих людей, правых и неправых, накроют одним сачком.

Может быть, именно этого Бог от него и ждет?

Увы, Красавчик не знал.

Перед ним все чаще вставал образ Иуды.

Иуда предал Христа, до которого Соломону не было большого дела, но образ не отступал. Был ли Христос Мессией, Сыном Божьим или лжепророком – в данном случае не имело большого значения, ибо наличествовал конкретный исторический факт предательства. До сих пор в своем стремлении выжить Красавчику как-то еще не приходилось предавать. Он хитрил, притворялся, всегда был готов убить, но предательств за ним не числилось. Бог же в Своих внушениях не оговаривал недопустимости этого акта.

Как далеко можно пойти, чтобы исполнить Его волю?

Соломон начинал понимать, что пойти можно очень далеко.

Потому что воля Бога становилась все более очевидной. Бог удалился, и в этом знак. Красавчик совершил нечто, после чего в его выживании нет никакой нужды. Удалившись, Бог показал, что Соломон может умереть.

И должен.

Впрочем, он и так не жилец.

Если его не тронут чекисты – уберут моссадовцы. Для них вопрос об измене будет предельно ясным. Не моссадовцы – так кто-нибудь еще. Убрали же Сережку – кто знает наверняка, что за этим стоит именно израильская разведка? Может быть, немцы или американцы.

Внезапно Красавчика охватила ярость.

Чекисты обвели его вокруг пальца!

Правду они говорили или нет, но своего добились: он дал показания. Сунешь палец – откусят руку... Теперь он на крючке, и они могут вынудить его заниматься какими угодно делами. Он и занялся бы, чтобы выжить, но Бог намекает ему, что на выживании отныне можно поставить крест. Но Красавчик не знал, исполнил ли он свое жизненное предназначение...

Он тупо смотрел на железную дверь.

Приоткрылся глазок: наблюдают. Хорошо. До следующей проверки у него еще остается время. Нет ли здесь видеокамер? Вряд ли – тогда бы не было глазка; хотя кто знает этих перестраховщиков? Они уже давным-давно продали душу дьяволу и теперь боятся даже собственной тени.

Пожалуй, все-таки есть!

С трудом преодолевая старческую немощь, он разорвал простыню на лоскуты. Связал, закрепил на решетке, просунул голову в петлю, прыгнул с табурета.

...Соломон Красавчик, он же Моисей Залманович Нисенбаум, он же Бильярдный Шар, любитель шахмат, – успел.

Судя по быстроте реакции на ситуацию, видеокамеры действительно существовали. Но они не помогли – то ли оператор зазевался, то ли бежать было слишком далеко. Когда дверь в камеру распахнулась и тюремщики бросились к окну, по телу Красавчика уже пробежала последняя конвульсия.

Вбежавшие беспомощно и зло смотрели на небольшую лужицу, образовавшуюся под висельником. Шея заключенного неестественно вытянулась, покрылась мелкими пупырышками и стала похожа на гусиную. Очки валялись на полу, одно стеклышко треснуло. На постели лежала раскрытая наполовину прочитанная книга: Солженицын, «Двести лет вместе», первый том.