Парикмахер Тюрлюпэн

- Превосходно, - ответил Тюрлюпэн, обрадованный тем, что господин де ла Рош-Пишемэр принимает его за дворянина. И в этот же миг ему припомнились слова, которые он слышал двумя днями раньше в цирюльне вдовы Сабо о дворянине из Пикардии. Они показались ему чрезвычайно подходящими при данных обстоятельствах.

- Дуэль при свете факелов, - сказал он. - Это забавно. Он поклонился господину де ла Рош-Пишемэру. Затем он отвесил поклон присутствующим:

- Мадемуазель, благоволите смотреть на меня как на своего покорного слугу. Господа, примите уверение в моем совершенном уважении. Имею честь откланяться.

- Я запрещаю вам драться с господином де Жослэном, - крикнула молодая девушка, когда Тюрлюпэн вышел из комнаты. - Вы оскорбили его. Вы должны перед ним извиниться...

Господин де ла Рош-Пишемэр подбросил полено в камин. Потом опять уселся перед ним.

- Мадемуазель, - ответил он,- власть ваша надо мною, слава Богу, имеет границы. Я буду драться с этим странным дворянином, это решено.

- Но я этого не желаю. Я запрещаю вам. Он остроумен, у него забавные мысли, с ним весело. Он мне нравится.

- Он вам нравится? Ну а мне он не нравится,-сказал, пожав плечами, господин де ла Рош-Пишемэр.-"Герцог де Лаван, имеющий честь быть моим хозяином!" Это, по-вашему, остроумно? Вы находите это забавным? А затем разве вы не заметили? - от него несет луком! Это тоже не может способствовать нашему сближению.

Глава XV

Тюрлюпэн укрылся в темном углу галереи. Там стоял он, подавленный тревогою за свою жизнь, и в его смятенной душе гнев боролся с отчаянием.

- Отчего, черт возьми, дворянину этому так хочется вонзить мне в тело свою шпагу? - спрашивал он себя в сотый раз. - Где я, в конце концов: среди христиан или язычников? Он проткнет меня в трех или четырех местах и оставит валяться на песке. А как же религия? Этого не следовало бы позволять. Кто бы мог мне вчера это предсказать? Проклятье, ну и влип же я!

Подталкиваемый страхом и тревогою, он принялся ходить взад и вперед.

- Дворянином быть опасно, - бормотал он. - Ешь, пьешь, получаешь удовольствия и не успеешь опомниться, как уже лежишь на площадке, продырявленный шпагою в стольких местах, что уж никакой лекарь не поставит тебя на ноги. Этот проклятый мерзавец смеется мне прямо в лицо! Жалкий подлец в желтом атласе! Но он у меня за это поплатится. Не так-то ему будет легко меня укокошить. Достанется и ему на орехи.

Он вспомнил, что не так давно господин Ле-Гуш в цирюльне показывал как-то кабатчику, как делаются выпады, кварты и терции. И он выхватил шпагу из ножен и принялся яростно рубить и колоть белый мрамор коленопреклоненной Дианы, метившей куда-то своим копьем.

Но рука Тюрлюпэна, привыкшая управлять легкими бритвами, не выносила тяжести шпаги.

- Не идет дело, - плакался он. - Устаешь от этого как собака. И нельзя ни на мгновение остановиться, иначе ты погиб. И существуют еще какие-то квинты и финты, и большие секунды, и малые секунды, и парады, и шарады, и всего этого я не запомнил. Надо было смотреть внимательнее, теперь уже поздно. Вот если бы позволено было тузить кулаками друг друга, я бы его так прижал к стене, что он передохнуть бы не мог. Но со шпагой этой мне не управиться.

Измучившись, он стоял, опустив шпагу и вперив глаза в темноту.

- А не проткнуть ли его, прежде чем он соберется вынуть шпагу из ножен? Броситься на него и распороть живот без предупреждений? Раз, два, и кончено дело, и я, откланявшись, иду своей дорогою. Но и это не годится. Видит Бог, не годится. Нужно ждать сигнала, говорил господин Ле-Гуш. Нельзя начинать, когда заблагорассудится, нужно проделать множество церемоний, прежде чем тебе позволят рубить.

Но едва лишь он отказался от такого плана спасти свою жизнь, как у него уже возник другой, показавшийся ему гораздо более разумным и легче осуществимым.

- В доме этом так много дворян, умеющих обращаться со шпагою, - сказал он себе. - Если бы мне уговорить кого-нибудь из них вместо меня сразиться с этим подлым дворянином, желчным и злобным, как дьявол? Поговорю-ка я с герцогом, так радушно и приветливо меня принявшим. По виду судя, он умеет действовать шпагой. Может быть, он окажет мне такую услугу, если я его об этом попрошу. Честное слово, мне приятнее будет его видеть мертвым на площадке, чем себя.

Вложив шпагу в ножны, он отправился разыскивать герцога де Лавана.

* * *

Герцог стоял в оконной нише большой пиршественной залы, в беседе с господином Пьером де Роншеролем, предводителем нормандской знати, красивым, статным стариком, наружность которого внушала почтение. Они обсуждали способ склонить на сторону недовольной знати герцога д'Энгьена. Вокруг стола, расставленного вдоль правой стены залы, раздавался звон стаканов и веселый смех. Там сидели, шумя, споря и выпивая рюмку за рюмкой, три дворянина; они впервые повстречались за этим столом, но вино их сделало друзьями. Господин Лекок-Корбэй, барон де Лаведан, грузный, тучный и медлительный мужчина, приехал в Париж из провинции Сенонж. Он в первый раз попал в столицу и пришел в полное смятение от множества карет и колясок, которые видел на улицах. Против него сидел граф фон Мемпельгард, немец, посланный на это совещание лотарингской знатью. Это был драчун, игрок и забулдыга, вспыльчивый и очень сильный, но в пьяном виде кроткий как ягненок. Он привез с собою одного из своих гончих псов, который лежал на полу и спал. Третий собутыльник был граф де Кай и де Ругон, капитан королевского Наваррского полка, удалой воин, которого боялись и любили, человек решительный и блажной, - о нем рассказывали, что одну даму, пришедшую к нему утром, когда он еще лежал в постели, чтобы взыскать с него долг, он проводил до дверей своего дома учтиво, но нагишом.

Когда Тюрлюпэн появился в дверях, отвесив низкий поклон, граф фон Мемпельгард как раз начал произносить какую-то речь. Он откинулся на спинку стула, шпагу положив на колени, стакан с вином держа в руке, и громовым голосом воскликнул:

- У нас в Лотарингии дворянство отличается мужеством и благородством. Три моих сына, пять моих братьев, зятья мои...

- Я весь к вашим услугам, - сказал Тюрлюпэн, отвесив второй поклон, чтобы обратить на себя внимание.

- Мои зятья, мои соседи, мои друзья, - продолжал граф фон Мемпельгард, - все они возьмутся за оружие, если понадобится испытать их отвагу и верность, и двинутся на сборные пункты под звуки кимвалов, барабанов и труб, как велит лотарингский обычай.

- Ваш покорный слуга,- сказал Тюрлюпэн и отвесил третий поклон.

- Господин де Жослэн, - воскликнул молодой герцог, наконец-то заметив его, - я рад вас видеть. Клянусь честью, я уже стосковался по вам.

- Я против барабанов и труб, - произнес господин Лекок-Корбэй. - Мы должны действовать осторожно, тихо, осмотрительно, шаг за шагом, постепенно и последовательно. Начать мы должны с того, чтобы восстановить Верховный совет против кардинала, парламенты против Верховного совета, а население против парламентов. Вот мой план, и он, по-моему, хорош. Население должно высказаться за нас и перейти на нашу сторону. Затем мы можем перейти к тому, чтобы сделать волю кардинала предметом всеобщего пренебрежения.

- Великолепно! - воскликнул граф фон Мемпельгард.- Предметом всеобщего пренебрежения! Превосходно сказано.

- Но все это надо сделать тихо. Постепенно, без шума, не торопясь, без кимвалов и труб.

- Господин де Роншероль! - почтительно сказал старцу молодой герцог. Я прошу разрешения представить вашему вниманию господина де Жослэна, сьёра де Кеткана, бретонского дворянина, желающего уверить в своей преданности маститого анхиза14 нормандской знати.

- Поистине я предан вам, сударь" телом и душою,-заявил Тюрлюпэн, сделав рукою такое движение, словно он готов немедленно не только подстричь бороду седому дворянину, но и завить ему волосы.

Но его почтительные слова заглушены были диким взрывом ярости графа де Кай и де Ругона.

- Осмотрительно! Тихо! Осторожно! - ревел он и ударял по столу кулаком так, что стаканы дребезжали. - Эти слова пригодны только для сотрясения воздуха и больше ни для чего. Кувшины на столе - и ничего в них не налито. Вертелы на огне - и ничего на них не нанизано! Если таков ваш план, сударь, то я ради этого плана даже маленького своего кортика не снял бы с гвоздя.

Он поднялся и стоял, перегнувшись вперед, упершись кулаками в стол, с лицом, багровым от вина и гнева.

- Я расскажу вам, сударь, чему научил меня жизненный опыт. С пятнадцатилетнего возраста у меня не проходило дня без похождений, и Бог нигде и никогда не ограждал меня от опасностей. Войну не выигрывают интригами и мелкими распрями. Войну, сударь мой, выигрывают, сидя задом в седле!

- Великолепно! - крикнул граф фон Мемпельгард.-Задом в седле! Клянусь рогатым чертом и душами нераскаянных грешников: так и только так выигрывают войну.

- Вот это божба, это я понимаю, - сказал Тюрлюпэн, придя в восхищение.

- Но не для того мы бодрствуем, чтобы обсуждать планы и спорить друг с другом, - продолжал немецкий дворянин. - Бодрствуем мы ради дружбы, веселья и хорошего вина. Веселее же, ребята, и пей, не зевай!

Он поднял свой стакан и выпил его залпом. Потом откинулся на спинку кресла и громовым басом, отбивая по столу такт кулаком, затянул песню о благочестивом нищем на Тулузском мосту, который разделил свою хлебную корку с рыбами Гаронны:

Пришлось мне через мост идти,

В город Тулузу шагая.

Калека-нищий стоял на пути,

Не розами благоухая.

- Эта песня, которую поет господин с серебряными пуговицами на рукавах, - сказал Тюрлюпэн герцогу де Лавану, - очень разумна по своему содержанию. Это правда, и я могу подтвердить, что эти плуты-нищие охотнее всего стоят на мостах или очень тесных улицах, потому что там никто не может их обойти.

Граф фон Мемпельгард продолжал петь:

Не розмарином несло от него,

Не пахло резедою,

Он подаянья ждал моего...

- Хо-хо! - воскликнул Тюрлюпэн. - Розмарином, резедою, еще чего захотели! Навозом от них несет, грязью, гнилыми репами из мусорных ям и заразой. Описать нельзя, какой бывает запах подчас у этих нищих. Я не понимаю, как их терпят на улицах.

- Видно, что вы только сегодня прибыли в Париж, - сказал герцог. - Вы не привыкли к виду этих несчастных. Но расскажите нам, господин де Жослэн, как провели вы сегодняшний день?

Испуганно поглядел Тюрлюпэн на герцога. К такому вопросу он был совершенно не подготовлен. О том, как проводит в Париже дневные часы дворянин, он никогда не задумывался. Но его выручили из затруднения припомнившиеся ему слова, с которыми днем раньше обратился к нему красильщик, господин Пижо, в виде насмешливого приветствия. Он воспользовался ими.

- Что ж, я гулял, расхаживал, беседовал, болтал - поразвлечься я не прочь.

И, осмелев, он прибавил:

- Днем я навестил одну молодую особу. Ее муж застиг нас врасплох, и мне пришлось спрятаться на чердак. Я провел несколько часов среди вязанок дров и в обществе кота.

- Осторожнее, гром и молния! - закричал граф фон Мемпельгард. - Об этих животных не говорят в присутствии гончего пса. Хорошо еще, что он спит и не слышит вас, а то бы уж вцепился вам в глотку.

Тюрлюпэн поторопился исправить свою ошибку.

- Я не знал, что ваш пес не любит разговоров о котах, - объяснил он, пугливо взглянув на огромного зверя. - А то бы и не заикнулся о коте. Я тоже терпеть не могу котов... Черт побери! Вот он проснулся. Попридержите его, сударь, попридержите его! Это не был кот, скажите ему, что это была крыса.

Пес поднял морду, издал короткое грозное рычание и оскалил зубы, немецкий дворянин стал браниться как бешеный, а Тюрлюпэн спрятался за спину герцога де Лавана.

- Пусть только попробует связаться со мною, - сказал он, но не совсем громко.- Я задушу его. Я переломаю ему ребра.

Потом он отвел герцога в дальний угол залы. Там он стал объяснять ему тихо и настойчиво:

- Вы знаете, сударь, какое живое участие я принимаю во всем, что вас касается. Так вот один из трех дворян, сидевших в той комнате, - я забыл его имя, он в желтом атласном кафтане и парике той формы, которую называют Мирлетон или еще Кадинет, с пробором посередине и длинными локонами по обеим сторонам... Он сидел перед камином...

- Господин де ла Рош-Пишемэр?

- Он самый. Да. Именно его так зовут. Он вас не любит, этот господин де ла Рош-Пишемэр?

- Я это знаю, - сказал герцог де Лаван.- Но и я не причисляю его к своим друзьям.

- Он говорил о вас в таких выражениях, которые возмутили меня, продолжал Тюрлюпэн. - Он дал понять... дал догадаться, что вы человек, пользующийся его наименьшим уважением.

- В самом деле? - воскликнул герцог,- Он посмел так говорить обо мне?

- Я никого еще в жизни не обманывал, - заверил его Тюрлюпэн. - Не приведи Бог, чтобы вы были первым, Вам нужно драться с ним, ничего другого вам не остается. Этого требует ваша честь.

- Моя честь этого требует, - сказал герцог, задумавшись, - но политика и разум запрещают мне драться с человеком, состоящим в числе самых приближенных лиц герцога д'Энгьена. Этот достославный принц, которого мы хотим склонить на нашу сторону, называет господина де ла Рош-Пишемэра другом своего сердца. Поймите же, что я, со своей стороны, должен всемерно постараться о том, чтобы господин де ла Рош-Пишемэр забыл обиду, которую нанес ему сегодня утром мой кузен де Люин.

- Стало быть, вы не хотите с ним драться? - угрюмо спросил Тюрлюпэн.

Герцог ответил пожатием плеч. Тюрлюпэн потупился. Он был в отчаянном положении. Человек, на дружбу которого он рассчитывал, позорным образом подвел его, прикрывшись пустой отговоркой. И он почувствовал ненависть к этому юноше, который сладкими, учтивыми словами и пожатием плеч предал его на волю рока.

- По правде говоря, - продолжал герцог, помолчав немного, - я этой дружбы никогда не понимал. Господин д'Энгьен один из первых вельмож государства, а этот господин де ла Рош-Пишемэр - обездоленный младший сын в семье, у него нет ни гроша за душой. Даже должность поручика, которую он занимает в каком-то полку, не ему принадлежит. Он заплатил за нее деньгами, занятыми у госпожи д'Орсэнь, супруги одного судьи, которая некоторое время была его любовницей.

Тюрлюпэн поднял голову. В глазах у него загорелись гнев, ненависть и дикое, ликующее злорадство.

- Так он, стало быть, младший сын в семье, этот господин де ла Рош-Пишемэр, и по этой причине у него нет ни гроша за душою, - повторил он вкрадчиво.-А старшему его брату принадлежит все, не так ли? Поместья и городской дом, лошади и кареты, и золото в червонцах?

- По французским законам и наследственному праву, - подтвердил герцог де Лаван.

- В самом деле? - злорадствовал Тюрлюпэн. - Значит, все достается старшему брату! Вот это, по-моему, разумное установление. А вы, сударь... Что сделали бы вы, будь вы таким младшим сыном? Что, если бы явился кто-нибудь и мог представить парламенту доказательства, что он ваш старший брат? Как поступили бы вы, сударь?

Герцог де Лаван запрокинул голову и расхохотался.

- Тогда бы я купил себе мула и колокольчик, - сказал он, - и пустился бы продавать на улицах Парижа свои старые шляпы с перьями.

И он закричал, подражая уличному торговцу:

- Шляпы с перьями! Кто покупает шляпы с перьями? Пожалуйста сюда, вот хорошие шляпы! Тюрлюпэн покачал головою.

- Этого я вам не советую, - сказал он. - Вы увидите, что это промысел не доходный. Никто не покупает шляп с перьями. Люди носят свои старые шапки из кроличьих шкурок, к которым привыкли. Жаль мула и колокольчика.

- Вы большой шутник,- сказал герцог де Лаван, удивленный крайне странными речами бретонского дворянина.

Глава XVI

Беседа за столом сделалась оживленной и шумной. Господин Лекок-Корбэй, обнажив голову и потрясая шпагой, выпил за здоровье короля. Граф фон Мемлельгард пытался отнять у него оружие и проповедовал спокойствие и мир. Граф де Кай и де Ругон крепкими словами разносил провансальскую знать, отказавшуюся прислать на совещание своего представителя.

- Эти провансальцы, - кричал он, - считают себя умнее всех, для них всякий огонь слишком горяч, всякая вода чересчур глубока. Они хотят дождаться развязки и стать на сторону того, кто одержит верх.

- По этой части, - сказал господи Лекок-Корбэй,-много в стране родственников у Иуды.

Граф фон Мемпельгард осушил свой стакан в глубокой меланхолии.

- Опять разразится война над страною, - плакался он. - Я это предсказывал. Не пощадит она и Лотарингии, вертограда Господня, страны виноградников и дубовых рощ. Мне не верят. Грянет война и всех нас унесет, моих сыновей, моих братьев, моих милых зятьев, моих друзей...

- Volentem ducit, volentem trahit15, - сказал господин де Роншероль, стоявший в стороне, в тени оконной ниши. - Это применимо к вину, к войне и к христианскому учению.

- Честью клянусь, - воскликнул граф де Кай и де Ругон, - вы сказали меткое слово. Говорю это прямо, хотя не учился латыни. Ибо в пору моей молодости, господа, восковые свечи были дороги, а отец мой был бережлив. "Будь удальцом, - сказал он мне, - ни на что другое ты не годишься". Он поступил со мною нехорошо, не обучив меня латыни, потому что в наш испорченный век ученые в большем почете, чем солдаты. Тридцать семь лет подряд служил я своему королю. Хорошими словами он щедро меня награждал, но ушел я от него с пустыми руками.

- Он всех угощает хорошими словами, - сказал граф фон Мемпельгард.

- Будь проклят тот, кто отказывает в должном уважении Его Величеству королю! - воскликнул господин Лекок-Корбэй, потрясая шпагой в правой руке и стаканом в левой. - Я готов скрестить свой клинок с каждым, кто дурно отзывается об Его Величестве короле.

Тюрлюпэн насторожился. Он нашел дворянина, изъявившего готовность с кем угодно скрестить свой клинок, и у дворянина этого был весьма воинственный вид, в руке у него была обнаженная шпага. Тюрлюпэн приблизился к нему.

- Если такова ваша воля, то мне нужно вам кое-что сообщить, - сказал он ему. - В этом доме есть дворянин, осмелившийся говорить об Его Величестве короле весьма непочтительным образом.

- В самом деле? Он осмелился? Что же сказал этот дворянин?

- Он сказал, будто Его Величество король находит удовольствие в том, чтобы собственноручно подстригать бороды своим офицерам, и дал понять, что смотрит на священную особу короля как на брадобрея, парикмахерского болвана, швабру и пластырь...

- Гром разрази меня на месте! - воскликнул господин Лекок-Корбэй.- И вы это спокойно слушали? Я не допускаю мысли, сударь, что вы тут же не воздали ему по заслугам!

Тюрлюпэн, к огорчению своему, увидел, что гнев дворянина обратился против него, а не против господина де ла Рош-Пишемэра. Ему пришлось оправдаться.

- Я вызвал его на поединок, - сказал он, скроив плаксивую физиономию.

- Вы поступили правильно,- объявил господин Лекок-Корбэй.

- А вы, сударь? - спросил Тюрлюпэн.- Как собираетесь вы поступить?

- Я? - с достоинством сказал дворянин, - Я поздравлю вас, если вы его убьете, и тем самым восстановите честь Его Величества короля.

- Пощадите его, сударь, пощадите его! - крикнул с другой стороны стола граф фон Мемпельгард, которого вино расположило к миролюбию и кротости. -У него есть мать. Простите его, чтобы и вам когда-нибудь простились грехи.

Мрачные мысли овладели Тюрлюпэном. Не удалась и эта попытка. Один из этих дворян произносил евангельские изречения, а другой, только что говоривший так воинственно и дерзко, тоже не был расположен вместо него сразиться с господином де ла Рош-Пишемэром. Но ведь за столом сидел еще третий дворянин, на лице у него было не меньше дюжины шрамов, и на него Тюрлюпэн возложил свою последнюю надежду.

Он обошел на изрядном расстоянии спящего пса и сбоку подошел к графу де Кай и де Ругону.

- Сударь! - заговорил он, весьма осторожно выбирая слова. - Не разрешите ли вы мне побеседовать с вами наедине?

Граф де Кай и де Ругон вскочил с места, зазвенев шпорами. Он был мал ростом, на голову ниже Тюрлюпэна.

Увидев перед собою незнакомого дворянина, он поклонился весьма церемонным образом и снял шляпу.

- Не знаю, имел ли я честь быть представленным вам, - сказал он. - Я Жан-Дагобер де Кай и де Ругон, капитан королевского Наваррского полка.

Он приумолк в ожидании, что теперь Тюрлюпэн назовет ему свое имя, но тот не говорил ни слова, смущенно и беспомощно глядя на обшитый деревом потолок залы.

- А ваше имя, сударь? - спросил капитан.

Тюрлюпэн провел рукою по лбу и парику. Лицо его выражало страдание, беспомощность и ожесточение. Он совершенно забыл аристократическое имя, которое носил в этом доме. С потолка взгляд его скользнул на венецианское стенное зеркало, в котором он увидел широкое красное лицо господина Лекок-Корбэя, на серебряные жирандоли, в которых горели восковые свечи, на бутылки и стаканы, на плюмаж шляпы графа фон Мемпельгарда и на кружева, украшавшие пурпурно-алые панталоны графа де Кай и де Ругана. Но собственного имени он вспомнить не мог, и губы его бормотали что-то невнятное.

- Я прошу прощения,- сказал капитан очень спокойно и вежливо, - я не расслышал вашего имени.

- Прощено, - сказал Тюрлюпэн с величественным жестом, - прощено и предано забвению.

- Я назвал вам свое имя и желаю узнать ваше,-воскликнул капитан раздраженным голосом. - Говорите или мне придется силою принудить вас к вежливости, которую вы отказываетесь обнаружить добровольно.

Он схватился за эфес своей шпаги. Тюрлюпэн, к ужасу своему, убедился, что теперь ему вместо одной дуэли предстоят две.

- Проклятье! - воскликнул он. - В этом виновато только вино. Нужно же мне было столько его вылакать! Поверите ли, я не могу вспомнить, как меня зовут. Уверяю вас, я позабыл свое имя. У меня в голове все пошло кругом. Если вы меня теперь спросите, где я нахожусь и в Париже ли я, то я вам и на это не отвечу.

И чтобы поскорее выйти из этого затруднения, он попытался придать иное направление беседе. Он наклонился к уху капитана и доверчиво шепнул ему:

- Вам следовало бы отрастить себе бороду. Это придает солидность физиономии.

- Клянусь Богородицей! - заорал в ярости капитан.- Я не терплю насмешек. Какое вам дело, черт побери, до моей физиономии? Бросьте дурачиться, сударь! Шпагу из ножен!

Но туг герцог де Лаван стал между Тюрлюпэном и графом де Кай и де Ругана, чтобы разнять юс

- Успокойтесь, сударь, успокойтесь, - воскликнул он.-Господин де Жослэн отличается холодным юмором. Он шутник и говорит забавнейшие вещи с самым серьезным лицом. Он забыл свое имя? Позвольте мне прийти на помощь его памяти: господин де Жослэн, сьёр де Кеткан, из города Кенпе, представитель бретонского дворянства, впервые находящийся в Париже.

Тюрлюпэн бросил на герцога благодарный взгляд.

- Кенпе, Жослэн, сьёр де Кеткан, - пробормотал он про себя, решив уже не забывать этих слов.

- Господин де Жослэн? - воскликнул капитан совершенно изменившимся тоном. -Я, значит, имею честь говорить с сыном человека, под чьим начальством я семь лет тому назад командовал в Бретани пехотным полком? Простите меня за мою вспыльчивость. Как поживает господин маркиз?

- Сьёр де Кеткан, Жослэн, Кенпе, - бормотал Тюрлюпэн, - Жослэн, Кенпе, сьёр де Кеткан. И вслух он сказал:

- Слава Богу, он чувствует себя хорошо.

- Я очень рад это слышать, - заявил капитан.- Семь лет мы с ним не видались. А что поделывает мой шурин, шевалье, и что мой друг, президент Лэстуаль, рыжеволосый?

- Они живут очень дружно,- сказал, не задумываясь, Тюрлюпэн, - они видятся почти каждый день.

- Как? - воскликнул граф де Кай и де Ругон. - Они помирились? Не может быть! Вот и верь после этого, что существует смертельная вражда. Шевалье и президент Лэстуаль! И как случайно об этом узнаёшь!

- Они теперь закадычные друзья, - подтвердил Тюрлюпэн. - И ваш шурин крестил ребенка президента.

- Что вы говорите? - изумился капитан,- У рыжеволосого есть ребенок? У него, всю жизнь не выносившего женщин? На ком же он, черт побери, женился?

- На племяннице своего соседа,- простонал Тюрлюпэн. - Ну и жара же здесь! Задохнуться можно.

Граф де Кай и де Ругон в безграничном удивлении всплеснул руками и упал в кресло.

- Что я слышу? - вскричал он.- Он женился на мадемуазель де Вилларсе, на маленькой горбунье? Что ему в голову взбрело? От дочери господина де Жуаньи с ее рентою в двадцать пять тысяч экю он отказался, а маленькая горбунья ему полюбилась. Но он всегда был остолопом, таким и останется до могилы. А что говорит по этому поводу господин де Жуаньи и вообще что он поделывает?

- Он теперь занялся суконной торговлей, - сказал Тюрлюпэн в глухом отчаянии.

Господин де Кай и де Ругон вскочил и в ужасе вытаращил глаза на Тюрлюпэна.

- Суконной торговлей? - прошептал он. - Что вы хотите этим сказать? А его поместья, его фермы, его леса, его дома?

- Их больше нет у него,- отрезал Тюрлюпэн, - он все проиграл.

- Праведное небо! - воскликнул капитан. - Проиграл! Какое несчастье для него и для детей! И как приходится узнать об этом! Его подвели. Кто тот мошенник, который так ограбил старика?

Тюрлюпэн оказался прижатым к стене, потому что ему не приходило на ум ни одно имя, которое он мог бы назвать.

- Их было много, мошенников, - сказал он очень быстро. - Но все же... старику живется неплохо. У него до сих пор превосходная кухня. Когда я у него в последний раз обедал, к столу подали рагу по-охотничьи - вы знаете это блюдо?

И не давая капитану времени задать новый вопрос, он продолжал:

- Рагу по-охотничьи. Для этого требуется: кусок телятины, ломтик ветчины, не очень тонкий, крылышко курицы. Что еще? Яйцо для соуса, уксус, перец, масло, чтобы поджарить порезанное мясо, горчица, уксус, перец...

Граф де Кай и де Ругон попытался остановить этот словесный поток.

- А что поделывает господин де Жуаньи...

- Уксус, горчица, перец, масло, - повторил с ударением Тюрлюпэн.Масло, чтобы поджарить телятину, затем лук...

- Еще один только вопрос, сударь...

- Конечно, нужен и лук,- продолжал, не смущаясь, Тюрлюпэн. - Не слишком, правда, много луку, только щепотка, пол-унции, накрошить совсем мелко. Рагу по-охотничьи... Неужели вы не знаете этого блюда? У нас в Бретани...

- Стойте! Тише! - закричал в этот миг молодой герцог де Лаван.- Вы слышите... Что там происходит?

С галереи доносился гул голосов и раздавались шаги лакеев, бегавших взад и вперед. В дверях появился дворецкий.

- Ваша светлость! - доложил он. - Только что прибыл представитель рода Вандом.

- Представитель рода Вандом! - воскликнул герцог.- Назвал он свое имя?

- Граф Франсуа де Бопюи, так он назвался.

- Неустрашимый! - воскликнул герцог. - Это Неустрашимый! Он отважился приехать в Париж. Какое безрассудство.

- Сударь, один еще только вопрос, - сказал капитан.

- Неустрашимый! - закричал Тюрлюпэн. - Это Неустрашимый! Ах, я должен на него поглядеть! Будьте здоровы, я побегу вниз. У меня нет времени. О ваших друзьях поговорим о следующий раз.

И он сбежал, оставив графа де Кай и де Ругон в глубоком недоумении по поводу перемен, которые произошли в среде его бретонских друзей.

Глава XVII

Франсуа Неустрашимый, граф де Бопюи, победитель при Лансе и Ракруа, лев Франции - Неустрашимый, обвинявшийся в государственной измене и преступлении против особы Его Величества, принимавший участие во всех мятежах и заговорах последних лет против королевского правительства, тот, чье имя фигурировало под четырьмя статьями Мадридского трактата, которому грозила неминуемая смерть на эшафоте, если бы он попался в руки кардинала, - Неустрашимый стоял, держа в руке шелковую полумаску, на лестнице, в дорожной одежде, в какой только что сошел с коня, и мятежная знать Франции толпилась вокруг него с приветствиями.

Первые вельможи государства, носители громких имен, - оба графа де Брольи, герцоги де Люин, де Невер, де Нуармутье и де Бульон, принц д'Амбижу из рода Амбуаз, принц де Марсильяк из рода Ларошфуко; представители провинций - виконт д'Обтэр из Перонны, шевалье де Фронтенак из Шампани, господин де ла Мадлэн из Мондидье, господин де Бертовиль из Бургундии, барон де Сент-Альдегонд из Перша, - все они, приведенные в этот дом ненавистью к кардиналу, наперерыв приветствовали изгнанника, смертельного врага кардинала, славнейшего воина Франции, Неустрашимого Франсуа.

Хмель восторга охватил их. Они уверились в победоносном исходе своего предприятия, когда увидели в своей среде человека, которого боялся Ришелье как никого другого. Что приговоренный к смерти Неустрашимый дерзнул явиться в Париж, не только было для них предзнаменованием победы, но и свидетельствовало о бессилии режима, против которого они боролись всю жизнь с ненавистью, унаследованной от отцов.

Ликование их по поводу этого дерзновенного поступка выражалось в диких, экстатических возгласах:

- Неустрашимый! Это Неустрашимый! Слава герцогу де Вандому! Он прислал к нам лучшего своего представителя.

- У нас не было вождя! Теперь он есть у нас! Теперь - смело в бой!

- Исход сражения решен, прежде чем оно началось!

- Лев против крысы! Какое зрелище!

Тюрлюпэн стоял поодаль, прислонившись к перилам лестницы. Равнодушными глазами взирал он на суматоху и, только заметив посреди бесновавшихся от радости дворян своего врага, господина де ла Рош-Пишемэра, вскипел от гнева.

"Несчастный! - думал он, - Этого новоприбывшего дворянина, у которого вид отъявленного фанфарона и драчуна, он обнимает и лобызает и вытворяет с ним Бог весть что. С ним он дружит, а меня собирается укокошить. Мне кажется, он догадался, что я не умею как следует, действовать шпагою, вот он и думает, что справиться со мною легко. Но он ошибается. Будь я турок, если не задам ему перцу".

Тюрлюпэн был теперь очень уверен в себе и полон воинственного пыла, потому что его осенила удачная мысль:

"Писец! Вот кто даст мне совет! - говорил он себе.- Он меня заранее снабдил ответами на все вопросы. Он знает, наверное, и всевозможные преимущества при фехтовании. От него я получу указания, как нужно мне действовать, чтобы проучить этого задирающего нос мерзавца. Экий негодяй! Он думает - иметь со мною дело не опасно. Но он ошибается. Я не один, у меня есть советчик".

Тюрлюпэн потер себе руки. Он знал, что может в любой час разыскать писца на берегу реки. И так велико было его доверие к изобретательности писца, что охотнее всего он побежал бы к нему сейчас же за советом. Но ворота были заперты, и Тюрлюпэну не приходило на ум предлога, который бы позволил ему в этот поздний час ночи ненадолго отлучиться из дворца.

Между тем ликующие дворяне, размахивая шляпами, шарфами и шпагами, повели наверх представителя Вандомского дома, в пиршественную залу. И Тюрлюпэн присоединился к ним, замыкая триумфальное шествие.

Пробки полетели в воздух, загорелись восковые свечи, все стали пить за здоровье герцога де Вандома и обоих его сыновей, В углу залы молча и сосредоточенно плясал паванну совершенно охмелевший господин Лекок-Корбэй, под музыку, внятную только ему.

Неустрашимый вполголоса рассказывал собравшимся о госпоже де Вандом:

- У герцогини замечаются большие странности, с тех пор как она живет в изгнании. Она никогда не выходит из дому, даже в церковь. Окружила себя свитою, состоящей из обезьяны, мавра, музыканта, играющего на лютне, шута и пуделя.

- А госпожа де Шаврез? - спросил князь де Марсильяк.

- Она живет в Монсе, в пограничном городке, и горит от нетерпения свидеться со своими старыми друзьями в Париже.

- Монс! Монс! Это название мне как будто знакомо, - сказал барон де Сент-Адельгонд. - Монс - не в этом ли городе делают игральные карты?

На другом конце стола поднялся разгоряченный вином господин де Кай и де Ругон.

- Неустрашимый! - воскликнул он. - Со времени Ланса и Ракруа и со времени штурма Сабр-д'Олонна всем известно, что вы заключили с дьяволом договор. Вы смеетесь? Клянусь Богом, сотворившим нас, он для пуль непроницаем. Покажите же нам чертову грамоту, которую вы прячете в рукаве. Никакой свинец не язвит его, никакая сталь не ранит, мы это видели при Сабр-д'Олонне. Он в союзе с князем тьмы. Но как вы ухитрились, черт побери, пробраться неузнанным в Париж из Фландрии через столько населенных мест и крепостей?

- Их двадцать четыре, - шепнул испуганно Тюрлюпэн своему соседу, господину де Бражелону.

- Двадцать четыре крепости между Фландрией и Парижем? - удивился представитель дворянства Пуату.

- Двадцать четыре князя тьмы, - просветил его Тюрлюпэн. - И я знаю, как их зовут: Люцифер, это их глава, Вельзевул, Сатана, Амрафил...

- По простейшему способу, - рассказывал Неустрашимый. - Днем я спал в гостиницах...

- Белиал, драчливый бес, - продолжал Тюрлюпэн,-Меродахбал, Вахардинур, Асмодель, черт обжорства...

- А ночью подвигался вперед вместе с войсками кардинала.

- Бегемот, скотский дьявол, Асаргадон, дух распутства, Мерозохад, Хизутрос...

- Помилуй Боже, что это за имена! - шептал господин де Бражелон, приведенный в ужас тайнами, которые открывал ему Тюрлюпэн.

- С войсками кардинала? Какая отвага! - воскликнул герцог де Нуармутье. - Но, стало быть, кардинал стягивает свои войска в Париж?

- На этот счет я осведомлен точно, - заметил господин де Роншероль. Кардинал вытребовал в Париж все полки, в командирах которых он уверен. Из Шартра, из Калэ, из Анжу, легкую конницу королевы...

- Тем лучше! Тем лучше! - закричал шевалье де Лансак. - Мы, значит, овладеем провинциями без кровопролития.

- Астарот, дух скупости, Тиферэт, блудливый бес, Сафаил, при посредстве которого грех проник в рай,-шептал Тюрлюпэн.

- Дивлюсь вашей учености, - сказал господин де Бражелон. - У меня на родине, в Пуату, тоже есть один дворянин, сведущий в этих науках. Он напечатал книгу, в которой доказал триединство, основываясь на весьма естественных явлениях.

- Я знаю имена стражей небесного чертога, - хвалился Тюрлюпэн, - а также имена знаменитых римских полководцев. Далее, я знаю средства против сердцебиения, чесотки, кровохарканья, грыжи и водянки. И знаю, кроме того, средство опьянять куропаток, позволяющее брать их голыми руками.

- Это средство мне тоже известно, - ответил господин де Бражелон.Нужно скатать шарики из пшеничной муки в хорошем, старом вине и разбросать их, как горошинки. Это мне рассказывал один старый лесник, умерший в прошлом году.

- А я это знаю от Марии, сестры Моисея, очень ученой еврейки, - сказал Тюрлюпэн.

- Она, может быть, и ученая, но в охоте ничего не понимает, - заявил дворянин. - Поверьте мне, эти шарики не многого стоят. Разбросав их, можно, пожалуй, поймать несколько пьяных воробьев, только не куропатку. Куропатки - хитрый народ, они на такое тесто не зарятся. Я предпочитаю стрелять их дробью.

- И от Фландрской границы до Парижа ни одного приключения? - крикнул через стол принц д'Обижу.

- Иные запасаются освященными экю Агаты, но Неустрашимый стакнулся с чертом,- уверял граф де Кай и де Ругон сидевшего рядом с ним виконта д'Обтэра. - Он отрицает это, он не любит, когда об этом говорят, но я сам видел этот договор, он спрятал его в рукав.

- Одно только было у меня приключение,- стал рассказывать Неустрашимый. - На полпути из Марья в Суассон меня узнали сторожевые отряды губернатора и три часа осаждали в гостинице под вывеской Лисицы. Поплатиться за это пришлось хозяину. Я поджег кровлю дома и воспользовался возникшим замешательством для своего бегства. Обо всем остальном не стоит рассказывать. Под конец, не больше получаса тому назад, шесть негодяев напали на меня на берегу реки, на расстоянии ружейного выстрела от этого дома.

- Только шесть? - воскликнул господин де ла Рош-Пишемэр. - С вами бы и шестнадцать не справились, Неустрашимый.

- Было их шесть, пятеро сбежали. Одного я уложил, пусть господин кардинал выбирает более ловких слуг.

- Господа, - предложил герцог де Лаван, - дождь утих, не пойти ли нам взглянуть на дичь, которую подстрелил на берегу реки Неустрашимый?

- Вы найдете ее, - сказал Неустрашимый, - в том месте, где тропинка отходит от берегового откоса. Я стоял, прислонившись к стволу тополя. Под тополем труп лежит, должно быть, до сих пор.

- Я пойду охотно, - заявил господин де ла Рош-Пишемэр.

- Я тоже! - воскликнули одновременно де Парсильяк и господин де Бертовиль.

- И я, - сказал господин де Бражелон, а затем обратился к Тюрлюпэну:

- А вы, сударь? Не присоединитесь ли вы к нам? Тюрлюпэн пропустил мимо ушей всю эту беседу.

- Я устал, - сказал он. - Я с самого утра на ногах.

- Мы пройдемся только до берега реки, - заметил господин де Бражелон.

- Ах, в таком случае я готов, - воскликнул, обрадовавшись, Тюрлюпэн, и усталость его сразу исчезла. Это ведь было то место, где он надеялся увидеть своего приятеля писца.

Глава XVIII

Впереди шел господин де ла Рош-Пишемэр, с обнаженной шпагой в руке, в сопровождении конюшего дворца Лаванов, который нес горящий факел. Четыре дворянина и Тюрлюпэн шли на некотором отдалении от них, опасаясь засады. Два лакея, вооруженные мушкетами, замыкали шествие.

Небо было совершенно беззвездно. Ледяной ветер проносился над широкой площадью, поросшей травой. Со стороны реки тянулись белые клубы тумана, голые ветви прибрежных деревьев покрыты были изморозью. И на повороте дороги освеженные окна дворца сразу исчезли, словно ветер внезапно задул все свечи в комнатах и залах.

В то время как они шли по береговому откосу, господин де Бертовиль стал вполголоса рассказывать о злоключении одного дворянина, который в такую же непроницаемую, темную ночь вышел из лагеря. Это было во время последней войны с Испанией.

- Этот славный человек, - рассказывал он,- шел по мосту и оказался окруженным стадом телят, которых гнали в Мирнуа. В темноте он принял их за неприятельский аванпост и сильно испугался. Упав на колени, он поднял руки к небу и возопил: "Сжальтесь, рыцари! Пощадите мою жизнь! Я сдаюсь!"

Шум реки заглушал его слова. Никто его не слушал. Герцог де Лаван остановился и глядел по сторонам.

- Нас только четверо, - сказал он.- Господин де Жослэн! Куда девался, черт побери, господин де Жослэн?

Тюрлюпэн скрылся, воспользовавшись тьмою. Он хотел утаить от своих знатных приятелей, что ему нужно посоветоваться с писцом.

- Только что он шел со мной рядом, - сказал господин де Бертовиль. - У меня башмаки промокли, я мерзну... Он скоро к нам присоединится.

Он стал ругаться по поводу того, что дождь, не прекращавшийся последние дни, сделал тропинку совершенно непроходимой. Вдруг послышался голос, не похожий на голоса господина де ла Рош-Пишемэра и конюшего:

- Стой! Ни с места! Ни шагу дальше!

- Вперед! Они с кем-то сшиблись, - крикнул герцог де Лаван, - скорее на выручку!

Четыре дворянина выхватили шпаги и побежали туда, где виднелся красноватый свет факела; оба лакея последовали за ними,

Из мрака выступили фигуры двух мужчин, пики которых направлены были в грудь господину де ла Рош-Пишемэру. На их лицах выразилось ошеломление, когда они вдруг увидели перед собою такое превосходство сил. Перед ними на траве лежал раненый. Со стороны реки доносился тихий плеск. Там можно было различить темные очертания лодки, которая покачивалась на волнах.

Господин де ла Рош-Пишемэр, небрежным движением руки и не удостаивая взгляда своих противников, отодвинул в сторону их пики. Потом сказал:

- Конюший, освети ему лицо.

Свет факела упал на искаженное болью, бескровное лицо лежавшего на земле человека. Двое мужчин все еще стояли с пиками наперевес, готовые принять бой с неприятелем, несмотря на его численное преобладание. Но никто не обращал на них внимания.

- Это Круазо! Клянусь честью, это Круазо! - воскликнул господин де ла Рош-Пишемэр. - Круазо, которого они называют "вьючной лошадью". Худший из всех злодеев, услугами которых пользуется кардинал.

- В самом деле? Это Круазо? - сказал герцог де Лаван. - Какое возмездие! Ведь это он возвел на эшафот господина де Ту.

- Круазо! - крикнул господин де ла Рош-Пишемэр, злобно рассмеявшись.Как же ты шлепнулся в грязь? На крючок какого мясника напоролся ты впотьмах?

- Бедный Круазо! - сказал принц де Марсильяк. - Ты весь в крови. Кто задал тебе такую баню? Один из двух мужчин опустил пику к земле.

- Господа, - сказал он, - для нас, бедных людей, один только выбор есть в жизни: умри от голода или стань подлецом. Человек, лежащий перед вами, нередко не имел краюхи хлеба для своих детей. Но вас, возвеличенных богатством, - что заставляет вас делаться предателями и мятежниками?

- Друг мой, - сказал принц де Марсильяк, - на это тебе никто не может ответить. Несмотря на научные открытия, много есть в душе человеческой необследованных областей.

- Ах, принц де Марсильяк! - воскликнул второй пиконосец. - Только сейчас узнал я вашу светлость. Вы, стало быть, изволили покинуть Ангулемский замок, где король приказал вам пребывать.

- Беги к господину кардиналу и передай ему эту весть. Она стоит верных десяти пистолей, - сказал герцог де Лаван.

Раненый издал слабый стон и открыл глаза.

- Нет ли священника среди вас? - спросил он.

- Священника мы не привели с собою, - ответил господин де ла Рош-Пишемэр. - Тебе следовало заранее помолиться Варваре, чтобы она не дала тебе умереть без причастия. Теперь поздно, брат. Пришел тебе конец. Попроси святого Петра открыть тебе двери рая.

Раненый поднял голову и окинул господина де ла Рош-Пишемэра полным ненависти взглядом.

- Молитесь же вы все святой Варваре, - крикнул он хрипло. - Время ваше на исходе. Занимается день - вы знаете какой? Это день святого Мартина. Не пройдет и двенадцати часов, как Франция изменит свой лик, изменит его к лучшему.

Он простонал и прижал руку к груди.

- Что хочет он этим сказать? - озабоченно спросил господин де Бертовиль.

Герцог де Лаван запрокинул голову, беспечно расхохотавшись.

- Шарлатаны, сочинители памфлетов, стихоплеты, уличные музыканты, сказал он, - все парижские бездельники и ничтожные людишки назначили друг другу свидание на этот день. Они называют его "большой игрой в волан", никто не знает почему, не знают этого они сами. Честные граждане к этому сборищу непричастны.

В этот миг из мглы выплыл Тюрлюпэн и оттолкнул в сторону одного из лакеев, чтобы поглядеть, что тут происходит. Увидев раненого, заметив множество складок на землистого цвета лице, он узнал в умирающем писца, которого тщетно разыскивал на берегу реки, узнал своего друга, на совет и помощь которого возлагал все свои надежды.

Он наклонился над боровшимся со смертью и не шевелился.

- Берегитесь, господин де Жослэн! - предостерег его герцог де Лаван. Не подходите к нему так близко. Круазо коварен. Испуская дух, он еще может вонзить вам в горло кинжал.

Умирающий попытался подняться, но опять со стоном упал.

- Господин де Жослэн погиб, - воскликнул он из последних сил. Господин де Жослэн лежит на дне реки.

Некоторое время стояла тишина, слышны были только шуршание тростника и плеск воды, бившейся о лодку. Потом герцог воскликнул своим звонким, юношеским голосом:

- Он бредит. Хвала Творцу, господин де Жослэн жив и находится здесь, рядом со мною!

Умирающий не говорил больше ни слова. Оба друга подняли его и понесли вниз, в лодку. Господа дворяне молча отправились в обратный путь.

Наверху, на галерее дворца, где их поджидали лакеи с восковыми свечами, чтобы проводить каждого гостя в отведенную для него комнату, господин де ла Рош-Пишемэр обратился к герцогу де Лавану:

- Как странно,- заметил он, - что Круазо сказал, будто господин де Жослэн погиб. Как пришло ему это в голову?

И он поглядел испытующе и пристально на смертельно бледное лицо Тюрлюпэна.

Глава XIX

Когда Тюрлюпэн поздно утром проснулся, взгляд его искал стенного ковра вдовы Сабо, на котором в блеклых тонах изображена была царица Юдифь. Но увидел он странных зверей, вооруженных людей и нагую женщину, волшебницу Цирцею, сидевшую в просторной зале за прялкою, посреди львов и волков, которые любовно ласкались к ней. На пороге ее дома стоял Эврилох, друг Одиссея, со своими спутниками в медных латах, и на все это струились красновато-золотистые лучи нарисованного солнца.

Но больше всего сбил его с толку парик, который лежал на столе черного дерева, отделанном черепахою, малахитом и ляпис-лазурью. Ночью он кинулся в постель одетый, но положил на стол непривычный для него и неудобный парик. Теперь же, со сна, он не понимал, каким образом парик из его мастерской попал в его спальню, и это необъяснимое, противоречившее всему жизненному укладу явление остановило на себе его первые мысли.

Затем он заметил вдруг шпагу у себя на боку, увидел упавшую на пол шляпу с плюмажем, и ему припомнились происшествия минувшей ночи. А вместе с ними всплыл в его памяти сон, только что угнетавший его и терзавший.

Снилось ему, что он, первородный сын герцогского дома Лаванов, гуляет по улицам города, разодетый пышно и богато, в шляпе с пером и со шпагой, а вдали стоит его несчастный младший брат с мулом и колокольчиком, и он слышит плаксивые возгласы: "Шляпы с перьями! Кто покупает шляпы с перьями?" - и он, Тюрлюпэн, гордо шествует вперед, простой народ подобострастно перед ним расступается, скачущие мимо всадники кланяются ему, красивые дамы машут платочками из вызолоченных карет. Но вдруг он слышит голос - голос маленькой Николь:

"Тюрлюпэн! - кричит она.- Ведь это наш господин Тюрлюпэн, в шляпе с пером и при шпаге! Поторопитесь, бегите, господин Тюрлюпэн, вас уже ждут!".

Исчезли всадники, исчезли вызолоченные кареты, и раболепная толпа, и шляпа с плюмажем, и шпага, Тюрлюпэн стоит в цирюльне, с бритвой в руке, и господин Пижо, красильщик, говорит ему, хмуря брови:

"А, вы поразвлечься не прочь - беседуете, болтаете, прогуливаетесь, а парик-то мой что же? А?"

* * *

Тюрлюпэн встал и подошел к окну. От дневного света тускнели в его памяти видения ночи. Маленькая Николь, цирюльня, бритвы, парик господина Пижо, - как это было все далеко! Он перестал быть Тюрлюпэном. Никто не знает его тайны. Писец, превративший его в господина де Жослэна, не может его больше выдать, у него навеки замкнулись уста.

Только боязнь дуэли, предстоявшей ему с господином де ла Рош-Пишемэром, еще тяготила его душу. Некоторое время он стоял у окна, полный мрачных мыслей, но потом и эта забота покинула его,

- Герцогиня! Моя высокорожденная мать! Ах, как я сразу об этом не подумал! - сказал он, просияв лицом.-Я ведь еще не говорил с нею. Я к ней сейчас пойду, я ей все скажу, и она мне поможет. Она не допустит, чтобы этот негодяй проткнул меня своею шпагой.

Какой-то шорох заставил его встрепенуться. На пороге открытой двери стояла, вся одетая в белое, горничная, посланная прислуживать ему. Она спросила:

- Что прикажете подать к завтраку, ваша милость?

Тюрлюпэн почувствовал голод и охотнее всего поел бы хлеба с мягким сыром, потому что так он завтракал в праздничные дни. Но он знал, к чему обязывает его высокое положение.

- Дайте мне к завтраку молочного супа и к нему бисквитов, - ответил он. - А затем кусок паштета с дичью, да чтобы в нем было трюфелей побольше, да чтобы он не был слишком мал.

Горничная исчезла. Тюрлюпэн опустился в кресло. Он был очень недоволен собою, так как видел, что сделал ошибку, которую поздно было исправить. Он заказал только еду, а не вино, тогда как дворянин, надо думать, уже к завтраку выпивает одну или две бутылки бургундского.

Но вот опять вошла горничная, неся на подносе молочный суп, над которым поднимался пар, и бисквиты, и целый паштет из дичи, и две бутылки вина. Она накрыла на стол и затем стала подле Тюрлюпэна, чтобы прислуживать ему за едой.

Тюрлюпэн взялся сначала за молочный суп.

- Где находится герцогиня? - спросил он. - Мне нужно с нею поговорить.

- Ее светлость еще не вернулись из церкви, - ответила девушка. - Мы ждем ее с минуты на минуту. Прикажете бургундского или кларета?

- Дайте мне знать, когда она вернется, - сказал Тюрлюпэн. - То, что я должен сообщить герцогине, имеет чрезвычайное значение. Налейте белого и красного, сколько хотите.

Она налила в один стакан кларета, а в другой бургундского вина и положила на тарелку кусок паштета. Тюрлюпэн поглядел ей в лицо. Она показалась ему красивее всех девушек, каких он до этого времени видел. И только теперь он заметил, что у нее заплаканные глаза.

Он съел кусок паштета и отпил вина, затем сказал ей:

- Вид у вас такой, словно вы о чем-то скорбите. Девушка опустила голову.

- Ваша милость, я здесь не для того, чтобы докучать вам своими делами, - сказала она тихо.

- Полно, говорите прямо, - ответил Тюрлюпэн. - Я ем и пью и рад при этом выслушать вас.

- Вы очень добры ко мне, ваша милость, - сказала девушка, - и так как вы разрешаете мне сказать вам правду... Я, видите ли, завтра утром покидаю этот дом и не знаю, не придется ли мне впредь зарабатывать себе хлеб прядением шерсти.

- Почему же, - спросил Тюрлюпэн, набивая себе рот паштетом из дичи, почему покидаете вы этот дом, где наблюдается такое изобилие во всех мыслимых вещах?

- Дворецкий вбил себе в голову выдать меня за одного из здешних лакеев. А у меня много причин чувствовать отвращение к человеку, которого он мне прочит в мужья. Вид у него такой, что я и описать не могу. Лицо плоское, глаза свиные, ноги как колоды, и к тому же он стар, и драчлив, и скуп. На любовника ничуть не похож. Но в мужья, по мнению дворецкого, годится всякий.

- И этот-то гнусный человек дерзает вас любить? - воскликнул с негодованием Тюрлюпэн. - И нет никаких средств нагнать на него страху?

- Никаких, - сказала девушка печально. - Он все время ко мне пристает. А дворецкий... с тех пор, как это началось, я никак не могу с ним ужиться.

Тюрлюпэн забыл про вино и паштет. Он призадумался. Кому же помочь этой несчастной девушке, как не ему? Для этого ему достаточно замолвить за нее словечко своей матери.

- Не знаю почему, - сказал он, - но я почувствовал к вам дружбу. Коротко говоря, я желаю сделать для вас все, что могу. Этакий бессовестный негодяй этот дворецкий! Я скажу ее светлости герцогине об его дурном поведении. Не беспокойтесь, мы ему покажем, кто мы такие. Герцогиня меня послушается, будьте уверены. Ах, я мог бы вам рассказать такие вещи, что вы бы уши развесили.

- Если вам, в самом деле, угодно будет похлопотать за меня у герцогини, ваша милость, - сказала обрадованная девушка, - вы меня осчастливите больше, чем я стою и чем смею надеяться. Я вам буду очень признательна, ваша милость. Я уже постаралась о том, чтобы вы всем были в доме довольны, и впредь буду вам служить еще с большим усердием.

- Ну ладно, - сказал Тюрлюпэн. - Дайте мне только сначала поговорить с ее светлостью герцогиней. Пусть меня поколотят, если после этого разговора не будет все делаться в этом доме по моему желанию. Назовите мне свое имя. Я должен знать его, чтобы поговорить с герцогиней о вашем деле.

- Жаннетон, - сообщила горничная, - но в доме есть еще другая служанка Жаннетон, и поэтому меня зовут Жерардой. Я из Булони. У отца моего в этом городе есть маленькая столярная мастерская, но он очень стар, и к нему редко заглядывают заказчики. Чтобы не быть ему в тягость, я отправилась в Париж и с шестнадцати лет кормлюсь в этом доме.

- Из Булони? Это меня поражает, - заметил Тюрлюпэн. - У девушек из Булони волосы обычно бывают сухими и совершенно лишенными блеска. Это происходит от морского воздуха, который обесцвечивает и сушит волосы. Ваши же волосы прекрасного каштанового цвета и естественно вьются.

- Это верно, мои волосы вьются естественно, - подтвердила девушка очень оживленно. - Но вы первый заметили это из всех посетителей этого дома, ваша милость. Остальные совсем не обращают на это внимания.

- Вы молоды и хорошо сложены, - продолжал Тюрлюпэн. - Такие качества я ценю. Выпейте-ка вместе со мною вина и отведайте этого паштета из дичи.

- С вашего разрешения и только, чтобы вас не прогневить, - сказала девушка и пригубила рюмку.

Некоторое время оба молчали. Капля красного вина осталась у нее на губах. Тюрлюпэн придвинулся к ней. Он обдумывал, как бы приличным образом, но все же по-дворянски объясниться этой красивой девушке в любви.

- У вас есть баррикада, которую я охотно взял бы штурмом, - сказал он наконец немного неуверенно и показал на ее косынку.

Она покраснела и взглянула на открытую дверь. Потом наклонилась к Тюрлюпэну.

- Ваша милость, - стыдливо прошептала она, - говорят, что любовь знатных господ не приносит нам, бедным девушкам, счастья и благословения. Но вы были так добры ко мне. И если я вам действительно нравлюсь, то... Я сплю в девичьей, и там же меня можно застать после обеда. Это третья дверь в узком коридоре, который ведет с галереи в эту часть здания. Проходя после обеда в свою комнату, постучите ко мне в дверь. Я приду.

- Жерарда, - сказал Тюрлюпэн, радостно-возбужденный. - Я вам очень предан. Вы делаете меня счастливейшим из людей, и я благодарю Бога за то, что он сотворил вас такою красавицей.

- Не называйте меня Жерардою, называйте меня Жаннетон. И затем вот что: вы должны два раза постучать, ваша светлость, чтобы я знала, что это вы, потому что капитан де Кай и де Ругон опять у нас гостит. Этот старик не перестает меня преследовать, чтобы сделать меня предметом своих ласк, похожих, скорее, на обезьяньи, чем на человеческие. Постучите же, осторожности ради, дважды в дверь, ваша милость. Тогда я буду знать...

Она умолкла. В открытых дверях стоял дворецкий. Она взяла поднос с бутылками, тарелками и стаканами и выпорхнула из комнаты.

- Ваша милость, - обратился дворецкий к Тюрлюпэну. - Совещание только что началось. Вас ждут в Большой Мавританской зале. Остались ли вы довольны услугами?

Глава XX

Почтительное молчание воцарилось в Мавританской зале, когда со своего места поднялся господин Пьер де Роншероль. Седовласый дворянин, который тридцать лет тому назад, на последнем собрании генеральных штатов, от имени французской знати дал гордый и строптивый отпор королю, с тех пор не забывавшийся, - этот последний свидетель великого и канувшего в вечность времени, приветствовал собравшихся торжественными словами, каждого из них называя по имени и выражая ему благодарность за приезд.

- Меня прислала знать Нормандии, - сказал он затем, - знать страны, стены которой - морские волны, а кровля - бури. Нашим терпением злоупотребляют. К нам назначили наместника не из нашей среды, не принадлежащего к знати. Покуда дело касалось несправедливости интендантов, ограничения общественных свобод, утраты нами наших должностей и почетных мест, наших ленных и родовых владений, мы безропотно несли свое горе, твердо решившись ждать лучших времен. Теперь, однако, ясно и для всякого очевидно, что совершается посягательство на нашу честь.

Возгласы гнева и негодования поднялись в зале. Тюрлюпэн обратился к своему соседу, принцу де Марсильяку:

- Я не вижу господина де ла Рош-Пишемэра. Куда он девался?

- Он поехал в Лувр, чтобы поглядеть, нет ли каких-нибудь новостей.

- И еще засветло вернется?

- Непременно.

Шум улегся между тем, и господин де Роншероль продолжал свою речь:

- Мы в Нормандии желаем мира, его же желают король и королева, и народ, и вся Франция, но мира не желает господин де Ришелье. Многие годы не перестает он насильственно нарушать законы королевства и ни во что не ставит подтвержденные договорами и грамотами права дворянства. Он желает войны. Ладно же! Он ее получит. Мы с оружием в руках восстанем против тирана, попирающего законы, разоряющего Францию, предавшего благороднейших и вернейших вассалов его величества в руки палача. И как дева Мария и святой Иосиф...

- Хвала памяти господина д'Эффио! Хвала памяти господина де Монморанси! - воскликнул со своего места принц д'Обижу.

- И как дева Мария и святой Иосиф, - продолжал, возвысив голос, господин де Роншероль, - вышли искать младенца Иисуса, так идем и мы, начертав на своих знаменах: "Regem nostrum quaerimus!16" - "Короля нашего мы ищем, справедливого короля, который бы внял нам, короля без произвола и тирании, короля без Ришелье..." Я кончил. Да благословит Бог наше предприятие и руководит нами в совещаниях наших, дабы мы ничего не постановили, не клонящегося к славе его и к процветанию его государства.

Собрание молча выразило свое почтение маститому предводителю нормандской знати. Но это молчание длилось недолго. Оно сменилось легкой тревогой, возбужденным перешептыванием, когда слово взял представитель Оверни, господин де Шоденье, маркиз де Рошешуар, канцлер ордена Св. Духа. Герцог де Лаван поднялся и неслышными шагами прошел через залу. Около дворян, собравшихся вокруг принца д'Обижу, он остановился, как будто должен был преподать им тайные указания.

- Меня знают здесь в достаточной мере, - заговорил господин де Шоденье, - всем известно, что никогда в жизни не владел мною страх, что во всех своих поступках я руководился только чувством чести. Советы мои постоянно сводились к тому, чтобы испытать все средства примирения и только в случае крайней необходимости взяться за оружие. Не наступил, по-моему, еще день...

- Этот день наступил! Довольно мы ждали, - крикнул принц д'Обижу.

- Не настал еще день... - повторил господин Шоденье.

Но слова его вызвали со всех сторон бурные протесты.

- Не слушайте его! Всякая отсрочка равносильна поражению и гибели!

- Господин кардинал потешается над нашей медлительностью и пользуется ею!

- Неужели дать ему время придумать новые козни?

- Дворянство Оверни, пославшее меня... - заговорил опять господин де Шоденье.

- Довольно! Мы ничего не хотим об этом больше слышать.

- Отсрочки да проволочки. Это политика робких людей!

- Дворянство Оверни, пославшее меня, - перекричал господин де Шоденье шум голосов, - имеет право на ваше внимание. Любовь к войне и опасностям его страсть, честь - его религия. Я требую, чтобы меня выслушали.

- Дайте высказаться представителю Оверни! - раздался громовой голос господина Лекок-Корбэя.

Около Тюрлюпэна вдруг вырос герцог де Лаван. Положив Тюрлюпэну руку на плечо, он шепнул ему:

- Господин де Жослэн, вчера вы почтили меня уверением в своей преданности нашему роду. Речь идет теперь о союзе. Я надеюсь видеть вас как друга на нашей стороне.

- Принц д'Обижу заявляет, что этот день настал,-продолжал представитель Оверни. - В таком случае, позвольте спросить, господа: приготовились мы к этому дню? Это правда, мы можем собрать изрядное число дворян и вооруженных крестьян. Но где наши военные обозы, где склады для снабжения наших войск всем необходимым? Разве наместники провинций на нашей стороне? Располагаем ли мы хоть одним укрепленным местом, где можем продержаться больше двух дней? Седан, Либурм, Тюрассон, Лимейль уже не находятся в наших руках...

- Господин де Шоденье забывает, - воскликнул герцог де Лаван, - что у нас есть друзья, которые только ждут нашего слова, чтобы предоставить все свои силы в наше распоряжение.

Глубокая тишина последовала за этими словами. И среди этой тишины встал со своего места бледный от волнения, господин де Кай и де Ругон.

- Все знают, с каким я уважением отношусь к особе испанского короля, сказал он, и в голосе его звучало болезненное возбуждение, - и кому известно лучше, чем мне, какие выгоды представила бы такая поддержка для нашего предприятия. Но, суди меня Бог, я говорю прямо: пусть каждый из вас, господа, поступает, как велит ему совесть, - я, по чести, не могу сражаться на стороне врагов отечества.

Тут сразу собрание дворян, объединенных в ненависти к Ришелье, раскололось на две партии: одни стояли справа, столпившись вокруг принца д'Обижу, другие - слева, во главе с графом де Кай и де Ругоном, а между ними, в беспомощности и крайнем смятении, находился Тюрлюпэн. Тщетно искал он герцога де Лавана, он не знал, на какой стороне должен драться, чтобы угодить ему.

Оба стана обменивались гневными и страстными криками:

- Победить - значит сослужить службу отечеству. Поэтому каждое средство, ведущее к цели...

- Да погибнет Австрийский дом! Да сгинет подлый канцлер Оливарес!

- Мы домогаемся справедливого мира между испанской и французской коронами, ради блага христианского мира.

- Я не иду на договоры и союзы с врагами государства!

- Мы должны добиваться справедливости всеми средствами, так как нам отказывают в ней.

- Господин Нуармутье, в ту пору, когда вы еще не совсем потеряли чувства меры...

- Господин фон Мемпельгард! Чтобы показать вам, что я вас так же мало боюсь, как уважаю...

- Вы это называете политикой, а я предательством!

- Кто смеет называть меня предателем?

Внезапно шум утих, и все взгляды устремились на герцога де Нуармутье и графа фон Мемпельгарда, которые стояли друг перед другом с обнаженными шпагами. Тюрлюпэн, испугавшийся их обоих, поспешно отошел к двери.

- Вы посмели назвать меня предателем, - крикнул герцог де Нуармутье, вне себя от гнева. - Клянусь кровью Спасителя, если бы я не знал...

- Предателем, да, и к тому же вероломным! - крикнул граф фон Мемпельгард. - И я готов назвать вам уединенное место, где вы можете скрыть от света свой позор.

В этот миг, когда оба противника, казалось, вот-вот бросятся друг на друга, Тюрлюпэн заметил, что дверь немного приоткрылась. В ней появилось лицо маленькой Жаннетон. Она искала его и, когда увидела, показала знаком, что должна ему что-то сообщить.

Тюрлюпэн проскользнул в дверь. Никто не обратил на это внимания. Бесшумно закрыл он дверь за собою,

- Они там взбесились все, - сказал он девушке. - Сейчас дело дойдет до пощечин, и двое из них зарежут друг друга. Жаль немецкого дворянина. Сегодня ночью он в моем присутствии пел и бранился. И то и другое он умеет делать лучше других.

- Ваша милость, - прошептала Жаннетон, - с моей стороны было очень неосторожно прийти сюда, потому что нам строго запретили наведываться в эту часть дома, пока идет заседание. Но вы мне приказали, ваша милость, когда герцогиня вернется из церкви, доложить вам об этом. Если вы поторопитесь, то встретитесь с ней на лестнице.

* * *

Герцогиня де Лаван медленно поднималась по лестнице. Глаза ее глядели в пустоту. Две камеристки следовали за нею и наблюдали бдительным взглядом за каждым ее движением. Сквозь высокие полуциркульные окна осеннее солнце озаряло белый мрамор перил.

Тюрлюпэн стоял неподвижно на верхней ступени лестницы. Он видел свою мать в ее черном вдовьем одеянии, видел ее лицо и глаза, которые в церкви были устремлены на него.

Слова страстной нежности просились у него на язык, слова, в течение долгих лет дремавшие в нем, в ожидании этой торжественной минуты. Но он совладал с собою. Он молчал. Первое слово принадлежало его матери.

Он снял шляпу. Белая прядь волос падала у него на лоб.

* * *

Герцогиня де Лаван, не поворачивая головы, прошла мимо него, словно его тут и не было.

Глава XXI

Поваренок, с вертелом в руке, побежал вниз по лестнице, остановился, оглянулся и пошел дальше. Где-то захлопнулась дверь, потом опять наступила тишина. Тень двух птиц, гомозившихся за окном в лучах осеннего солнца, скользила по мраморным ступеням.

Тюрлюпэн встрепенулся, точно очнувшись от столбняка. Медленно пришел он в себя. Как долго простоял от тут в кланяющейся позе, со шляпой в руке? Сколько времени прошло с того мгновения, как родная мать прошла мимо него, словно мимо постороннего человека?

Он не испытывал ни боли, ни озадаченности, ни изумления, только чувство безграничной покинутости. Покачал головой и вздохнул.

"Я ее прогневил,- говорил он себе с печальною усмешкою, - она испугалась, увидя меня, она подумала, что я пришел выдать ее тайну. Боялась, как бы всему свету не стало известно, что у нее, высокорожденной герцогини де Лаван, есть сын, примеряющий людям парики. Поэтому она сделала вид, будто не замечает меня".

Он потупился. Лицо у него омрачилось, и упрямая гордость проснулась в душе.

"У нее есть мой портрет, и этого достаточно с нее, меня она видеть не хочет! Ладно же, я уйду и не буду ей больше попадаться на глаза, пусть не беспокоится. Каким я был безумцем, полагая, что за одну ночь можно превратиться из брадобрея в герцога! Да и большое ли это счастье быть знатным господином? Явившись дворянином в этот дом, я ничего не изведал хорошего, кроме страха, опасностей и множества затруднительных положений. Всем этим я по горло сыт, я ухожу. Моя мать не желает меня видеть, я для нее слишком ничтожен. Что же мне тут еще делать? Ничего. Пусть господин де ла Рош-Пишемэр найдет себе другого противника, если хочет драться".

Он вспомнил о горничной, готовой, как и он, покинуть этот дом, и его злоба сменилась приятными мыслями.

"Мы вместе уйдем. Маленькая Жаннетон с ее каштановыми косами. Значит, я все-таки недаром здесь был, я нашел девушку, которая любит меня. Сам Бог нас свел. Оно и лучше, что я не дворянин, потому что для счастливой совместной жизни нужно, чтобы супруги были одинакового сословия. Ну, и удивится же она, когда я ей скажу, что я не господин де Жослэн, а всего лишь парикмахер, но знающий свое ремесло и обученный честным способом присоединять чужие деньги к своим. Ей не понадобится прясть шерсть. Я не буду сидеть сложа руки, буду знать, как раздобыть то, что нужно нам обоим".

И он принялся рисовать себе, как будет протекать его жизнь в городе Булони, ибо к вдове Сабо он возвращаться не хотел.

"У старика есть столярная мастерская, но она ему не приносит никакого дохода. Ну что ж, я из нее сделаю цирюльню. Люди начнут ко мне ходить, когда заметят, что я знаю свое дело и умею подстригать им бороды на греческий и итальянский лад. К тому же когда в доме есть хорошенькая молодая женщина, которая умеет болтать, то это привлекает посетителей. Жаннетон будет сидеть за кассою. Позже я научу ее смешивать волосы, так чтобы получалась нужная окраска, и старик пусть помогает ей при этом, если у него ловкие пальцы. Надо мне будет купить барабан для волос, гребни, ножницы, медный кипятильник для воды, тиски, щипцы, деревяшки из самшита для завивки, станок для плетения волос, утюг, точильный камень, бритвы, все это стоит денег".

Он, призадумавшись, поглядел на шляпу, которую держал в руке.

"Эта лента на шляпе с синими камнями, наверное, стоит больше ста ливров,- подумал он. - И кинжал, и шпага, и кружева, и шелковые банты - все это мне не нужно, я превращу это в деньги. Этого хватит. А затем плащ, это самая ценная вещь, куда я девал его? Черт побери, я повесил его наверху, в зале, на спинке стула. Что, если он уже исчез? Надо мне пойти наверх, поглядеть"...

Он побежал обратно в залу.

В среду вельмож, обсуждавших грядущие судьбы Франции, вошел парикмахерский подмастерье, разыскивающий свой плащ, чтобы заложить его.

* * *

План союза с Испанией разбился о страстное сопротивление незначительного меньшинства собрания. Господин де Кай и де Ругон принимал поздравления друзей. Граф фон Мемпельгард и герцог де Нуармутье мирно стояли рядом: они условились после обеда сойтись на поединок в Венсенской сосновой роще.

Совещание продолжалось. Нужно было взвесить другие средства для низвержения тиранической власти кардинала. Окруженный друзьями, поднялся со своего места господин де Гюнольде.

- Кардинал замышляет новые козни, - начал он свою речь. - Весь город полон слухов, все знают об этом, но никому неизвестны его подлинные намерения. Он усмехается, встречаясь с кем-либо из нас. Не добился ли он от короля разрешения снова наполнить тюрьмы? Не заручился ли поддержкой судов и парламента в целях предания нас смертной казни? Как бы то ни было, он расхаживает с видом победителя. Мы должны его опередить. Мои друзья и я пришли к убеждению, что пора решиться на крайнее средство. Мы должны отделаться от него, так или иначе.

- Прошу покорно простить, - тихо сказал Тюрлюпэн виконту д'Оптэру, потому что этот дворянин сидел на том стуле, на который Тюрлюпэн повесил свой плащ.

Взволнованно и отрывисто стал излагать затем господин де Гюнольде свой план собрания:

- Мои друзья и я сойдемся в гостинице "Трех жаворонков". Оттуда мы можем, оставаясь незамеченными, наблюдать за кардинальским дворцом. Девять часов утра. Каждый знает свою задачу. Двое из нас караулят на углах улиц, для предотвращения неожиданностей. Господин кардинал выезжает. По сигналу мы окружаем его карету. Стой! Ни с места! Двое останавливают лошадей, двое раскрывают дверцы кареты, я сам наношу удар, Лансак и Сент-Эньян прикрывают тыл...

Шум и смех покрыли его слова. Герцог де Невер встал, жестом успокоил собрание и, погладив свою седую бородку, спросил:

- А шотландская гвардия, горячая голова? Про нее вы забыли? Что ж, она будет, по-вашему, спокойно при этом стоять и глазеть? И к тому же с ним ездит в карете маршал де ла Форс...

- Так не годится! Нет, не на улицах Парижа! - воскликнул господин де ла Мадлэн. - Нужно напасть на него в открытом поле.

Тюрлюпэн все это слушал и оторопел от ужаса.

- Да ведь они замышляют убийство, - бормотал он.-Безумцы! Разве можно вести такие речи! А я тут стою и молчу! Этакие дурни, этакие сумасброды! Не миновать им виселицы, если они будут заниматься такими делами, да и мне вместе с ними, и некому будет отслужить мессу за упокой моей души. Убийство, нападение... ах, я не желаю с ними иметь ничего общего, я ухожу.

Слово взял представитель бургундской знати, господин де Бертовиль,

- Говорят, кардинал делает каждую неделю смотр своей шотландской гвардии, - сказал он. - Если бы можно было уговорить одного из офицеров устроить так, чтобы невзначай разрядилось ружье...

- Я ничего не слышал. Боже упаси меня от этого, я ничего не слышал, бормотал в ужасе Тюрлюпэн.

Плащ свой он раздобыл. Торопливо вышел в дверь. Потом пустился бежать, словно за ним уже гнались судебные стражники. Только очутившись в узком коридоре, который вел с галереи в левый угловой павильон, успокоился он опять.

"Здесь я найду ее, - сказал он себе. - Она должна сейчас же со мною уйти, я дольше тут не останусь, такие слова нельзя произносить. У меня нет охоты попасть на галеры. Третья дверь, и потом дважды постучать, чтобы она знала, что это я. То-то изумится она, когда я ей скажу, кто я такой, и что я еду с нею в Булонь и что мы заживем вместе. Только вот что: она, пожалуй, подумает, что должна будет каждый день угощать меня к завтраку бисквитами и паштетами. Нет, я не из тех людей, которым вкусная еда дороже всего на свете. Когда я утром нахожу в миске посреди реп кусок телятины, то и этим доволен. И одной кружки вина в день хватит на нас обоих".

Он встрепенулся от какого-то шороха. В полумраке узкого коридора медленной поступью приближалась к нему герцогиня де Лаван.

* * *

Он увидел ее, узнал ее, и вдруг его осенило: его мать... она одна... никто не стоит между ними... он может проститься с нею. Он уходит, покидает дом, где стояла его колыбель... Один только раз, единственный раз в жизни должен он поговорить со своею матерью.

Он подбежал к ней. Герцогиня де Лаван остановилась и прислушалась.

- Это я,- пролепетал он, и не владел словами, которые срывались у него с губ. - Это я, герцогиня! Благословите своего сына.

Она подняла руку. Ее пальцы скользнули по его правой щеке, и по его левой щеке, и по его лбу.

* * *

Где-то открылась дверь. Послышались шаги. Тюрлюпэн вырвался, повернулся и стремглав убежал.

В нем были буря, смятение, хаос. Его мать благословила его. Его мать погладила его по щекам. Забыта была бедная Жаннетон, забыто скромное счастье, которое он хотел создать для нее и себя. Судьба призвала его в этот дом, здесь было его место, здесь должен был он оставаться.

Мать благословила его. Пусть это был бы его последний день, он больше не боялся смерти. Он выпрямился. Весь преображенный, пошел он обратно. Шпага звенела у него на боку.

Жалкий парикмахер боязливо и робко улизнул из залы. Первородный сын герцога де Лавана вернулся в нее, готовый занять подобающее ему место среди французской знати.

Глава XXII

Взоры собравшихся обращены были на Неустрашимого. Великий мастер ратного искусства набрасывал в смелых чертах картину предстоящей войны, которая должна была положить конец кровавому господству кардинала и восстановить былую мощь и блеск дворянства.

- В Лотарингии и во Фландрии мы возьмем на жалованье войска. Для этой цели мы уже сейчас располагаем ста шестьюдесятью тысячами ливров, частью в серебре, частью в двойных пистолях. Этого достаточно, чтобы поднять на ноги четыре тысячи человек. Для содержания этой армии нужно собрать триста тысяч ливров. Ведение войны стоит денег. Кто хочет видеть, как я танцую, должен заплатить за скрипки.

Он ударил рукою по эфесу шпаги и рассмеялся. Виконт д'Антрак изъявил готовность, от имени Тюреннского вице-графства, поручиться за эту сумму.

- Мы переходим границу, - продолжал Неустрашимый, - и с этого мгновения становимся королевской армией. Форсированным маршем приближаемся мы к столице. В Карбейле собирается между тем знать Иль-де-Франса и занимает мост Вильнев-Сен-Жоржа. Ибо это место я предполагаю сделать средоточием своего расположения.

- Мы готовы беспрекословно подчиняться вам, - заявил представитель Иль-де-Франса.

- Здесь буду я ждать неприятельской армии. Местность эта с ее обрывами, холмами и потоками представляет для меня огромные преимущества и дает мне возможность разметать авангард неприятельских колонн еще прежде, чем они успеют развернуться. Владея переправою через реку, я могу напасть на врага с тыла и обстреливать его с обоих флангов. Господин маршал де ла Мэйре, командующий войсками господина кардинала, будучи опытным полководцем, прекратит бой, едва лишь ознакомится с положением, и начнет отступать. Я его преследую. Париж открывает ему ворота, а я отрезаю подвоз провианта в столицу, как сухопутный, так и речной.

- Тем временем, - перебил его герцог де Невер, - из Орлеана движется на выручку господин маршал де Гиш.

- Правильно, - сказал Неустрашимый, - а из Труа приближаются войска господина Окенкура. Дело наше проиграно, если мы не успеем овладеть городом и захватить кардинала, прежде чем перед стенами Парижа появятся вспомогательные войска. У нас нет тяжелых орудий, а город сильно укреплен. Но в его стенах живут двести пятьдесят тысяч человек, и если они два дня кряду просидят без хлеба, то заставят кардинала открыть нам двери. Человеку нужно, чтобы выжить, полтора фунта хлеба в день, это составляет...

- Ого! - воскликнул шевалье де Лансак. - Мои слуги получают в день по четыре фунта хлеба, и то не считая того, что они съедают к супу.

- Слепые в нашей богадельне получают в год по пяти сетье пшеницы и при этом всегда жалуются на недоедание,- сообщил виконт д'Оптэр.

- Два фунта хлеба, и столько же мяса, и кружка вина - вот ежедневная порция конного солдата, - объявил капитан де Кай и де Ругон.

- Я считаю полтора фунта на человека, - продолжал Неустрашимый, - это составляет в день две тысячи сетье для всего города, если принять, что из одного сетье пшеницы можно выпечь двести фунтов хлеба. Хлебные склады в гавани, снабжающие город пшеницей, вмещают сто двенадцать тысяч сетье. Остального запаса зерна и муки, разбросанного по пекарням, амбарам и мельницам, едва хватит на два дня. Необходимо поэтому разрушить огнем обе большие мельницы и хлебные склады в гавани, едва лишь наши войска появятся перед городскими стенами. Кто готов пожертвовать жизнью ради этого предприятия, от удачного исхода которого зависит успех кампании?

- Я! - крикнул Тюрлюпэн.

В зале воцарилось молчание. Дворяне испытующе смотрели в лицо человеку, взявшему на себя опасное поручение.

Герцог де Лаван подошел к Тюрлюпэну.

- Господин де Жослэн, - сказал он ему почтительно, - я знаю, какое страстное участие вы принимаете в нашем деле, и благодарю вас за это доказательство неустрашимости. Но вы в этом городе чужой, вы не знаете гавани и всех ее уголков. А для успеха предприятия очень важно...

Тюрлюпэн не дал ему договорить. Вдохновленный величием своего решения, он готов был скорее выдать свою тайну, чем лишиться славы такого подвига.

- Я знаю город и его улицы, - сказал он, - я знаю гавань и ее уголки так же хорошо, как вы, как всякий другой. Я вас обманул. Еще не настал час, который позволит мне назвать вам подлинное мое имя и происхождение. Нет, я не тот, за кого выдавал себя...

- Я это знал, - крикнул, появившись на пороге, господин де ла Рош-Пишемэр.

Он стоял, прислонившись к дверному косяку, в правой руке держа обнаженную шпагу, левою прижимая ко лбу платок. Он шатался и, казалось, вот-вот грохнется наземь. Господин де Бертовиль, стоявший ближе других, подбежал поддержать его.

- Он в крови! - крикнул герцог де Лаван. - Господин де ла Рош-Пишемэр! Откуда вы? С какими вы вестями?

- С грустными для вас и для всех, - сказал дворянин. Он опустил платок, открыв рану, шедшую у него по лбу от виска.

- Я торопился сюда, чтобы вас предостеречь, но опоздал. Простимся друг с другом. Через час никто из нас не останется в живых.

Гул возбужденных голосов. Лязг шпаг, грохот опрокидываемых стульев. Господин Лекок-Корбэй звал конюшего, требовал свою лошадь.

- Спокойствие! - приказал господин Пьер де Роншероль. - Больше хладнокровия! Господин де ла Рош-Пишемэр! Говорите, что случилось?

Господин де ла Рош-Пишемэр выпрямился, поднял шпагу и показал в сторону города.

- Слышите? - крикнул он. - Они идут. Господин кардинал нашел себе союзника. Приближается парижский народ и требует наших голов.

Тишина. Герцог де Лаван подошел к окну и распахнул его. Порыв холодного ветра пронесся по комнате. Издали послышался неясный гул - шум революционной бури.

Глава XXIII

Двадцать семь дворян, со шпагами в руках, стояли перед бушующей толпой на балконе дворца Лаванов. Они знали, что настал их смертный час. Для них не было спасения. Постоять за честь дворянства - такова была их единственная мысль. Только одного хотели они - отбиваться от натиска толпы до последней капли крови.

Вокруг всего дома клокотала гибель. До самой реки теснилась, плечом к плечу, страшная армия восстания, повинуясь единой воле, ощетинившись лесом копий, пик, весел, топоров, бердышей. И со всех сторон приближались новые отряды, толпа присоединялась к толпе, ненависть к ненависти.

По правую сторону площади расположился, оттесненный вплотную к ограде монастырского сада, небольшой взвод шотландской гвардии кардинала. Его командир сошел с коня. Он получил приказ не вмешиваться в побоище, покуда толпа не обратится против августинского монастыря. И глядя на него, стоявшего в пурпурно-красном плаще, со скрещенными на груди руками, рядом с конем, можно было подумать, что в его лице сам герцог де Ришелье взирает на казнь, совершающуюся над его недругами.

Наверху, на балконе, дворяне ждали начала штурма.

- Так много врагов! - сказал граф фон Мемпельгард господину Пьеру де Роншеролю. - И ни одного среди них, с кем можно было бы сразиться на шпагах или пистолетах.

Седовласый вождь нормандского дворянства презрительным взглядом скользил по толпе.

- Какие времена! - сказал он. - Мыши дерзают грызть железо. Мы им покажем, как умеют умирать дворяне. Пусть посмотрят и не забудут этого урока.

- Отчего они колеблются? Отчего не нападают? - воскликнул герцог де Лаван.

- Друг мой, - сказал ему принц де Марсильяк, - начинать сражение - это тоже надо уметь.

Шевалье де Фронтенак снял со своей груди белый Мальтийский крест и поцеловал его.

- Такова воля Бога, - сказал он торжественно. - Бросимся в Его объятия, воззовем к Его святому Имени, Он один может открыть нам райские врата.

* * *

Тюрлюпэн стоял, прислонившись к каменной балюстраде, с кинжалом в руке, и душа его полна была торжеством и гордостью оттого, что ему дано было умереть, как дворянину, среди дворян, после жизни, недостойной его, исполненной позора, нищеты и унижений. Он видел, что дому его предков, дому, в котором он родился, грозит ярость толпы. И он решился защищать этот дом.

Вдруг он почувствовал чью-то руку на своем плече. Рядом с ним стоял господин де ла Рош-Пишемэр.

- Сударь, - сказал дворянин, глаза которого горели лихорадочным блеском, - сегодня утром на берегу реки найден был труп мужчины, и у него на пальце - перстень с гербом господина де Жослэна. Вы под именем убитого вошли в этот дом. Я вижу вас в наших рядах. Кто вы, сударь? Назовите мне свое имя.

Тюрлюпэн был в большом затруднении. Он не мог выдать тайну своего рождения, должен был блюсти ее ради своей матери, а этот господин де ла Рош-Пишемэр считал его недворянином.

- Вы правы, сударь, - сказал он наконец, - Я не тот, за кого вы меня принимали. Но мое настоящее имя и происхождение я вам не вправе открыть, даже в этот час. Одно только знайте: во мне струится кровь знатнейшего французского рода...

Он умолк. Изумление и ужас выразились в чертах его лица. Он увидел в толпе человека, который знал его как Тюрлюпэна, который видел его в цирюльне вдовы Сабо. На расстоянии каких-нибудь двадцати шагов от него стоял господин Гаспар.

Нельзя было сомневаться, это был он, и он узнал Тюрлюпэна, и уже открыл рот, чтобы крикнуть: "Тюрлюпэн! Ведь это Тюрлюпэн, парикмахер с улицы Двенадцати Апостолов! Как попал брадобрей в среду дворян?"

Этого нельзя было допустить. Этому свидетелю былой его жизни нужно было зажать рот. И охваченный неистовым страхом, что его выдаст господин Гаспар, Тюрлюпэн совершил великий подвиг, единственный за этот день.

Он перепрыгнул через перила балкона. С кинжалом в руке кинулся он на живую стену толпы. Проломил ее, пробился сквозь двойную цепь лодочников, охранявших своего вождя, ничто не могло его удержать - удары сыпались на него, толчки отшвыривали его, кровь струилась у него по вискам, по плечам, по груди, острая колющая боль пронзила его, и потом он оказался прямо перед господином де Сен-Шероном, который в этот миг хотел дать сигнал к наступлению.

Оба стояли друг против друга, лицом к лицу, и узнали один другого. И все же не узнавали друг друга. Виконт де Сен-Шерон видел перед собою парикмахера Тюрлюпэна, каждую неделю брившего ему бороду, и не подозревал, что в его лице знать Франции стояла перед ним, из тысячи ран кровоточащая, на смерть пораженная кардиналом Ришелье, - французская знать, собиравшаяся нанести свой последний страшный удар новому времени. А Тюрлюпэн... Он видел перед собою приказчика из суконной лавки, что на улице Двенадцати Апостолов, господина Гаспара, который каждую неделю с учтивым поклоном появлялся в цирюльне вдовы Сабо.

* * *

Со смертью виконта де Сен-Шерона восстание окончилось, еще не начавшись.

Вначале раздавались только крики и стоны, толкотня и давка происходили вокруг трупа. Но потом отчаяние овладело толпою. Армия восстания превратилась теперь, утратив своего вождя, в скопище грузчиков, привратников, возчиков и выгнанных лакеев. Они увидели себя стоящими с оружием в руках против людей, которые на протяжении веков были их господами, и ужаснулись своей дерзости. Внезапно, только теперь, начал каждый дрожать за свою жизнь, каждый искал спасения.

Мушкетная стрельба из окон первого этажа, где стоял капитан де Кай и де Ругон во главе вооруженных конюхов и кучеров дома герцогов де Лаван, превратила их отступление в беспорядочное бегство. Спустя четверть часа широкая площадь была безлюдна. Только шапки, шляпы, плащи и брошенное оружие валялись на траве.

* * *

Так закончилась большая игра в волан господина де Сен-Шерона. Последнее слово в этот день произнес Неустрашимый.

Показывая на шотландскую гвардию, все еще стоявшую перед монастырской оградой, он сказал господину де Роншеролю:

- Праздник отменен. Не отправить ли нам домой музыкантов?

Он подошел к командиру взвода, снял шляпу, поклонился и сказал:

- Сударь, я боюсь, будет дождь. Отправьте же домой своих людей, они простудятся.

* * *

Тюрлюпэна положили на ступени лестницы. Его кровь обагрила белый мрамор, его жизнь угасала. У него было одно еще только желание: он хотел увидеть свою мать.

- Герцогиню! - пролепетал он.

Герцог де Лаван побежал за нею. Когда она пришла, Тюрлюпэн был мертв.

- Герцогиня, - сказал своей матери молодой герцог де Лаван, - этот дворянин, так отважно сражавшийся, пожелал вас видеть. Он умер. Вы знали его, герцогиня?

Герцогиня де Лаван, в шестнадцатилетнем возрасте совершенно потерявшая зрение, наклонилась над Тюрлюпэном и провела рукою по его лбу и щекам.

Потом она покачала головою. Ее мертвые глаза смотрели вдаль.

- Я не знаю его, - сказала она. - Нет, не знаю. Но да простит меня Создатель, у этого дворянина довольно грубое лицо.

Глава XXIV

Тринадцатого ноября, через два дня после этого происшествия, вдова Сабо сидела в бакалейной лавке господина Кокро. Маленькая Николь стояла рядом с нею, печальная, потому что ей пришлось оставить свою кошечку в цирюльне. Господин Кокро не терпел в своей лавке животных.

Госпожа Сабо наполняла маленькие кульки перцем, имбирем, шафраном и мускатными орехами. Господин Кокро пересчитывал дневную выручку и ел в то же время сушеные сливы.

Вдова вздохнула и уронила руки на колени. Бакалейщик поднял на нее глаза и нахмурил брови.

- Вы все еще думаете о нем, - сказал он с досадою.- Этого плуг, право же, не стоит. Удрал - и даже не сказал куда.

- Я очень несчастна, - сказала вдова,- но в моем несчастии мне служит утешением то, что я пользуюсь вашей симпатией, господин Кокро. Если бы я знала, по крайней мере, почему он ушел.

- Существуют трактиры и существуют распутные женщины, - сказал господин Кокро. - Этим, думается мне, все объясняется.

Вдова покачала головою.

- Он не был пьяницей, - сказала она. - Кружка вина в день, этого было ему много, больше он не выпивал никогда. Еще вчера я готова была бы поклясться, что он сбежал с госпожой Лесколопье. Но нет, она лежит больная в постели, у нее в горле нарыв. Она его совсем не знает.

Она ушла в свои мысли, вперив глаза в шафран, имбирь и мускатные орехи.

- Уходя, он сказал мне очень странную вещь, - заговорила она опять. Я не перестаю об этом думать. Он сказал, что Бог позвал его. Я ему не поверила. Как вы полагаете, может ли это быть правдой?

Господин Кокро встал, чтобы подбросить полено в печь.

- Отчего же вы этому не верите? - сказал он. - Может быть, Бог, по примеру знатных господ, решил разок подшутить над дуралеем.

1923

1 Государственные архивы (фр.). Здесь и далее примечания Р. В. Грищенкова и В. Я. Карнаухова.

2 Господин Париж (фр.).

3 Господь да услышит (лат.).

4 Пусть уши твои напрягутся (внимают) (лат.).

5 "О возрождении славы" (лат.), католический гимн.

6 "Вот человек" (лат.).

7 Магнификат (лат.) - первое слою знаменитого католического гимна "Magnificat anima mea Dominum", обыкновенно исполняемого хором и солистами в сопровождении симфонического оркестра.

8 Плацебо (лат.) - "Я буду угоден" (первое песнопение заупокойной вечерни).

9 "Отче наш" (лат.).

10 "На нас указуешь" (лат.).

11 "В раю" (лат.).

12 "Тебе, Господи" (лат.) - гимн, восходящий корнями к католическому песнопению, исполнявшемуся во время благодарственного молебна.

13 "Небо, а не душу свою меняют те, которые переправляются через море" (лат.). Цитата приписывается Марку Фабию Квинтилиану.

14 Анхиз (от греч. auche) - вознесенный, приближенный к престолу вельможа.

15 Желающего ведет, упорствующего увлекает (лат.).

16 "Государя нашего усердно (тщательно) ищем" (лат.).