Парильщик

Не только что одна Закуваевка, но даже и окрестныя села и деревни знали Веденѣя за мужиченка «вниманія не стоющаго», не говоря уже объ его собственной семьѣ, состоящей изъ старухи матери и женатаго брата, которая, видимо, тяготилась имъ. И не-то чтобы Веденѣй былъ пьяница или воръ, нѣтъ, онъ былъ честнѣйшій мужикъ и пилъ только при случаѣ, но просто какой-то нерадивый и неумѣлый. Способности у него, правда, были, но отнюдь не къ деревенскимъ работамъ. Такъ, никто, бывало, не сдѣлаетъ лучше его дудку изъ бересты и никто лучше его не сыграетъ на этой дудкѣ. Пѣсни-ли пѣть — Веденѣй первый запѣвало. На свадьбахъ, на посидѣлкахъ Веденѣй первый острякъ и смѣшило. Бывало, онъ только ротъ разѣваетъ, чтобы что нибудь сказать, а ужъ люди хватаются за бока, чтобы смѣяться. Охота во всѣхъ ея видахъ, начиная съ перепелиной «на дудочку», до охоты съ ружьемъ — его дѣло; одно только худо, что у него не было ружья и онъ всякій разъ занималъ его у дьячковскаго сына, за что и отдавалъ ему, по условію треть или половину добычи. Пріобрѣтеніе ружья и еще гармоники, было для него давнишнимъ и наибольшимъ желаніемъ, но, но бѣдности, онъ никакъ не могъ на этотъ предметъ раздобыться деньгами. Гармонику онъ, правда, впослѣдствіи вымѣнялъ у прохожаго офени — коробейника на поросенка и двухъ гусей, но гармоника эта была не велика и далеко не удовлетворяла его. Ему хотѣлось большую, какую-то «о четырнадцати переборахъ, четырехъ ладахъ и съ сильнымъ духомъ», такую, какую ему привелось разъ видѣть у знакомаго фабричнаго парня, пришедшаго въ деревню на побывку. Ежели-бы Веденѣя учить музыкѣ, можетъ быть изъ него вышелъ бы хорошій музыкантъ, но какъ земледѣлецъ, онъ былъ никуда не годящійся. За что не возьмется — ничто не спорится. Начнутъ, бывало, въ сѣнокосъ смѣяться надъ нимъ товарищи.

— Эй, Веденѣй! Смотри, бабы по три полосы скосили, а ты все еще на первой мнешься! Стыдись! Курицы на смѣхъ подымутъ.

— Мнешься! Не мнусь я, а одно дѣло обдумываю. Семъ-ко я косу отточу, такъ покажу я вамъ, какъ я мнусь! Обгоню живымъ манеромъ и на двѣ полосы за собой оставлю. Дай только срокъ, отвѣчаетъ Веденѣй, оттачиваетъ косу, плюетъ на руки и съ крикомъ на бабъ «эй, вы толстопятыя!», принимается косить съ какимъ-то остервенѣніемъ, но минутъ черезъ десять смотришь — ужъ онъ сидитъ усталый, измученный и разсматриваетъ лѣзвіе косы.

— Что-жъ ты? спрашиваютъ его.

— Да что, коса кака-то не подходящая! Зазубрилась. Надо статься, на пѣнь наскочилъ. Эва! кака выемина сдѣлалась.

— Ахъ ты косило-мученикъ! Ужъ лучше бы въ дуду игралъ!

При уборкѣ хлѣба было тоже самое. Люди дѣло дѣлаютъ, а Веденѣй кривляется, прибаутки говоритъ, или съ кѣмъ-нибудь лясы точитъ. Семья начнетъ его ругать, а ему все равно, какъ говорится, какъ къ стѣнѣ горохъ… И такъ во всѣхъ работахъ.

За то соберутся, бывало, крестьяне послѣ работъ посидѣть на завалинкѣ — Веденѣй ужъ тутъ: строитъ дудку или наигрываетъ на гармоникѣ, напѣвая пѣсню и отчеканивая слова въ родѣ:

— А ну-ко, Веденѣй, представь, какъ волостной въ церковь ходитъ, просятъ его присутствующіе.

Веденѣй сейчасъ выпрямляется, выпяливаетъ впередъ брюхо и, заложа руки за спину, семенитъ маленькими шажками.

— Ну, а становаго представь.

— Нѣтъ, нельзя. За это стегаютъ. Пусть дѣвки поцѣлуютъ — покажу. Ну, красныя, подходи по очереди, а, нѣтъ, самъ начну, говоритъ онъ.

— А вотъ только подойди, такъ я тебя и тресну… отвѣчаетъ какая нибудь изъ бойкихъ.

— Это намъ, ангелка, не почемъ. Ты тресни, а поцѣловать поцѣлуй!

И бывало, что Веденѣю доставались отъ дѣвушекъ не только затрещины, но и плевки въ бороду, но онъ не обижался.

Любимымъ занятіемъ Веденѣя въ праздничные дни было: прислуживать въ алтарѣ, выносить налой, подавать кадило, звонить на колокольнѣ. Чуть на погостѣ покойникъ — Веденѣй ужъ тамъ: раздаетъ за панихидой свѣчи, помогаетъ нести гробъ, опускать его въ могилу и по окончаніи похоронъ вмѣстѣ съ причтомъ приглашается на поминки. Также и въ Рождество, въ Пасху, въ престольный день онъ хаживалъ вмѣстѣ съ причтомъ по прихожанамъ и непремѣнно несъ какой нибудь образъ. Короба онъ не имѣлъ, подаяніе провизіей не сбиралъ, но за то изъ каждаго дома выносилъ брюхомъ.

Веденѣй былъ бездѣтный вдовецъ, лѣтъ тридцати слишкомъ. Нѣсколько разъ прицѣливался онъ жениться во второй разъ; но ни одна невѣста изъ окрестныхъ деревень не шла за него, такъ какъ всѣ его знали за нерадиваго мужика да къ тому-же и собой онъ былъ очень не хорошъ: худой, длинный, рябой, курносый. Заплатанная одеженка и замасленный картузъ сидѣли на немъ какъ на колѣ.

Разъ міръ на деревенской сходкѣ рѣшилъ сдѣлать его пастухомъ. Веденѣй принялъ эту должность съ благодарностію, но и къ ней оказался неспособнымъ. Ввѣренное ему стадо то и дѣло дѣлало потравы, а черезъ мѣсяцъ онъ проспалъ корову. За послѣдній поступокъ его лишили должности и онъ снова сдѣлался бременемъ своей семьи. Домашніе называли его: лишнимъ ртомъ, разгильдяемъ, полоротымъ и требовали, чтобы онъ шелъ въ Питеръ на заработки. Долго онъ отнѣкивался, долго не соглашался, но наконецъ брань и попреки надоѣли ему; онъ плюнулъ и сказалъ:

— Э, прахъ васъ возьми! Снаряжайте!

Веденѣя снарядили, дали на дорогу хлѣба, пять рублей денегъ и отправили въ Питеръ.

Въ Питерѣ у Веденѣя было много земляковъ. Они большей частью были разнощики: торговали спичками, яблоками, сельдями, пряниками и жили на артельной квартирѣ. Тотчасъ по пріѣздѣ въ Питеръ, Веденѣй разыскалъ ихъ и явился на артельную квартиру.

Такъ какъ дѣло было вечеромъ, то земляки были всѣ въ сборѣ и сидѣли за ужиномъ.

— Батюшки, Веденѣй! Какимъ лѣшимъ тебя сюда занесло? заговорили они.

— Объ васъ сгрустнулся, братцы. Дай, думаю, на заработки пойду. Пусть посмотрятъ, что я за человѣкъ есть. Авось медаль прицѣпятъ, съ ужимками отвѣчалъ онъ и началъ цѣловаться съ земляками, одѣляя ихъ письмами и посылками отъ деревенскихъ.

Земляки пригласили его ужинать. Онъ сѣлъ. Они начали засыпать его вопросами.

— Что-жъ ты въ разноску пойдешь? Торговать будешь?

— Нѣтъ, братцы, коли мѣстечко выищется, такъ лучше…

— А дудки при себѣ?

— При себѣ. Безъ дудокъ — я, что солдатъ безъ ружья.

— А гармоника?

— Тутъ. Эво горбъ-то ея изъ мѣшка торчитъ. Давно, братцы, не игралъ. На чугункѣ ладилъ было наигрывать, да по шеямъ согнать сулились.

Отъужинавъ, разнощики начали просить Веденѣя что-нибудь сыграть. Онъ досталъ гармонику, замигалъ глазами, задергалъ плечами и началъ играть напѣвая:

Хотя въ пѣснѣ и ничего не было особенно смѣшнаго, но разнощики такъ и покатились со смѣху. «Вотъ собака-то! Вотъ дьяволъ-то? Ахъ ты, анафема, чортовъ сынъ!» слышалось у нихъ. Ободренный успѣхомъ, Веденѣй вскочилъ съ лавки и началъ приплясывать. Хохотъ и ласковая ругань усилились и Веденѣй долго-бы еще плясалъ, ежели-бы артельная стряпуха не остановила его.

— Антихристъ, чего ты пляшешь то? Вспомни завтра день-то какой! Вѣдь завтра Воскресенье. Люди Богу молиться, а ты бѣса тѣшить, сказала она.

Веденѣй остановился.

— А и то правда! Шабашъ, ребята! Ужъ и то за грѣхи наши не одну каленую сковороду на томъ свѣтѣ вылизать придется, проговорилъ онъ и, тяжело дыша, опустился на лавку.

— Въ шуты тебѣ на балаганы идти, камедь ломать, рѣшили про Веденѣя разнощики, однако на утро повели его въ трактиръ и стали спрашивать у знакомаго буфетчика нѣтъ-ли у него для земляка мѣстечка.

Мѣстечко нашлось и именно въ томъ-же трактирѣ. Буфетчику нуженъ былъ кухонный мужикъ, для черной работы.

— Ну вотъ и рядись, Венедѣй. Въ трактирѣ, что у купцовъ, ѣды много. Ѣшь не хочу, заговорили разнощики.

— На счетъ ѣды ужъ и говорить нечего! Эво какъ у насъ всѣ зобы-то отъѣли! Жри до отвалу! сказалъ буфетчикъ.

— Ну, а какъ положеніе?

— Пять рублей въ мѣсяцъ и горячее три раза въ день.

Веденѣй поковырялъ въ носу, пощурился, почесалъ: въ затылкѣ и согласился.

Первое время, съ горяча, какъ и всегда, Веденѣй накинулся на работу и работалъ какъ волъ, но впослѣдствіи мало-по-малу охладѣлъ. Обязанность его заключалась въ томъ, что онъ долженъ былъ наколоть дровъ, принести ихъ въ кухню, а также и воды, мыть посуду, чистить котлы и кастрюли и пр. Начнетъ, напримѣръ, чистить посуду, а въ кухню войдетъ какая-нибудь женщина или заварить кофей, или нагрѣть утюгъ, Веденѣй тотчасъ-же оставляетъ дѣло, бросается къ ней и начинаетъ «точить лясы и прибаутки». Пойдетъ въ сарай колоть дрова — смотришь — ужъ сидитъ гдѣ-нибудь на дворѣ и играетъ на дудкѣ, а около него стоятъ мастеровые, кухарки, мальчишки со всего двора и покатываются со смѣху; пошлетъ его поваръ въ рынокъ за какой-нибудь нехватающей провизіей — проходитъ чуть не полъ-дня. Шарманка-ли какая заиграетъ на дворѣ, дворникъ-ли разговариваетъ съ какою нибудь незнакомою личностію, происходитъ-ли сцена въ родѣ переѣзда кухарки на другое мѣсто, ругается ли на дворѣ кто съ кѣмъ; дерутся-ли собаки — все отвлекало Веденѣя отъ работы и онъ тотчасъ-же выбѣгаетъ на дворъ и долго стоитъ тамъ, забывъ объ дѣлѣ. Разъ за какими-то акробатами съ учеными собаками, шляясь со двора на дворъ, Веденѣй ушелъ безъ шапки и безъ армяка версты за двѣ и только тогда спохватился, когда уже ему стало нестерпимо холодно; другой разъ въ чистый котелъ, стоящій на плитѣ, онъ вмѣсто воды вылилъ какія-то помои. Посуды при мытьѣ онъ билъ множество и ежели, напримѣръ, ронялъ на полъ крышку отъ миски, то до того терялся, что бросалъ на полъ и самую миску. Долго бились съ нимъ буфетчикъ и поваръ и наконецъ прогнали его.

Веденѣй снова пришелъ къ разнощикамъ въ артельную квартиру.

— Ну что? спросили его.

— Да что, братцы, не потрафилъ. Работы больно много. Лучше ужь я вашимъ ремесломъ займусь. Торговать буду. У меня семь рублей на жестянку и на товаръ есть, отвѣчалъ онъ.

— Ну какой ты торговецъ, да у тебя съ перваго-же раза изъ-подъ носу все растаскаютъ.

— Не растаскаютъ. А глаза-то на что во лбу?

— А чортъ те знаетъ, на что они у тебя. Надо статься, такъ, зря…

— Ужъ вы научите, чѣмъ торговать, братцы.

— Да чѣмъ торговать? Вотъ теперь вербы подходятъ. Торгуй воздушными шарами красными, да тѣшь народъ прибаутками, можетъ что и путное выйдетъ. Съѣдобнымъ товаромъ тебѣ торговать нельзя — самъ всё сожрешь.

— Ну такъ справте меня. Научите трехъ матокъ сосать теленочка, съ коломенку версту несмышленочка, забалясничалъ онъ прибаутками.

Товарищи выправили ему жестянку на право торговли, купили красныхъ наполненныхъ газомъ шаровъ и Веденѣй началъ торговать ими, но такъ неудачно, что на второй же день попалъ въ часть за какую-то неприличную прибаутку, сказанную какой-то покупательницѣ. Просидѣвъ въ части цѣлыя сутки онъ началъ разочаровываться и въ торговлѣ и скоро покончилъ и съ нею, но не по своему однако желанію, а по обстоятельствамъ. Съ нимъ случилось несчастіе. Однажды онъ продалъ покупателю шаръ. Покупатель взялъ отъ него шаръ, подалъ ему рублевую бумажку и потребовалъ сдачи. Веденѣй полѣзъ въ карманъ за деньгами, а ниточки, на которыхъ летали шары, закусилъ зубами. Во время сдаванія сдачи, случилось такъ, что какая-то проходящая женщина поскользнулась и упала. Веденѣй захохоталъ, и никакъ не могъ обойтится безъ того, чтобы не вставить какого нибудь слова и, забывъ, что ниточка отъ воздушныхъ шаровъ у него во рту, во все горло крикнулъ: «а ну-ко, на другой бокъ!» вслѣдствіе чего шары оказались свободными и плавно полетѣли къ верху, а съ ними вмѣстѣ улетѣлъ и капиталъ Веденѣя.

— Скачи выше, хватай! Полѣзай на крышу, авось достанешь! трунили надъ нимъ близь стоящіе извощики.

— Ахъ ты ворона, ворона! сказалъ городовой. Веденѣй только развелъ руками, постоялъ въ собравшейся толпѣ, досмотрѣлъ на свой улетавшій капиталъ, плюнулъ и отправился домой. Вечеромъ, пришедшіе на квартиру разнощики начали надъ нимъ трунить, а онъ хлебнулъ съ горя косушку водки и весь вечеръ проигралъ, то на дудкѣ, то гармоникѣ.

— Что не будешь больше торговать? спросили его на утро товарищи.

— Нѣтъ, шабашъ малина, эта самая торговля! Ну ее къ ляду! Только и путнаго, что въ части насидѣлся, отвѣчалъ Веденѣй. Лучше буду опять мѣста искать.

Веденѣй жилъ въ артельной квартирѣ и искалъ мѣсто, но мѣсто не находилось. Денегъ у него не было. Товарищи хоть и любили его за его прибаутки, но смотрѣли на него, какъ на дармоѣда и, видимо, косились.

— Да ты-бы, Веденѣй, хоть помогалъ кому, что-ли, коли мѣста не можешь найти, начали они ему говорить. Калистрата знаешь, что въ парильщикахъ въ Семеновскихъ баняхъ?

— Нѣтъ, не знаю.

— Семь верстъ отъ вашей деревни. Сходи къ нему, скажи, что мы прислали. Теперь время передпраздничное настаетъ, народъ въ бани валомъ валитъ. Сходи, можетъ и возьмутъ помогать.

Веденѣй отправился. День былъ не банный — Пятница. Калистрата онъ засталъ въ сторожкѣ за чаемъ. Это былъ дородный, съ окладистой бородой мужикъ и держалъ себя важно. За его важность парильщики Семеновскихъ бань выбрали его старостой, вслѣдствіе чего онъ уже не мылъ болѣе гостей, а только сторожилъ бѣлье и одежду моющихся и получалъ билеты и деньги за мытье и за «сторожку».

— Помогать, помогать… заговорилъ Калистратъ, осматривая съ ногъ до головы Веденѣя. Оно точно лишній человѣкъ намъ теперь нуженъ, потому Страстная недѣля на носу — гость повалитъ всякій, даже и такой, который и разъ въ годъ въ баню ходитъ; только припасай руки. Да ты мылъ-ли когда? спросилъ онъ.

— Не мылъ, да вымоемъ. Охулки на руку не положимъ. Нешто тутъ мудрость какая нужна?..

— А ты думалъ какъ? Извѣстно мудрость… Снаровку надо знать. Начнешь мыть зря, такъ и гостя отвадишь. Другой разъ и калачемъ не заманишь, а у насъ гость идетъ хорошій, привычный: и купецъ, и чиновникъ, и офицеръ, и попъ. Съ каждымъ нужно особое обхожденіе понимать. Бываетъ и генералъ заходитъ. Теперича, купца, къ примѣру, нельзя такъ мыть какъ чиновника. Купецъ любитъ кипятокъ, и чтобъ спину ему злѣе терли, а чиновникъ особь статья… Попъ до пару лихъ, но къ жесткой мочалкѣ не ласковъ. Ну и величать надо знать какъ. Это хлѣбъ нашъ. У насъ есть купцы, которые рублей, можетъ, болѣе чѣмъ по сту въ годъ оставляютъ, потому иной разъ задастся, раза по три на недѣлѣ къ намъ жалуютъ. Того гостя надо съ особеннымъ почтеніемъ…

— Это что, это все можно! Попривыкнемъ… сказалъ Веденѣй.

— Ну, ладно, помогай… Въ артель не возьмемъ, а помогать помогай, тамъ выдѣлимъ, глядя потому, чего стоить будешь. Ужо я тебѣ покажу, какъ мыть нужно… Чай пьешь?

— Балуюсь.

Калистратъ посадилъ съ собой Веденѣя пить чай и началъ распространяться о томъ, какъ нужно мыть куща, какъ чиновника и какъ генерала. Напившись чаю, онъ велѣлъ Веденѣю раздѣться, раздѣлся самъ и повелъ его въ баню, для того, чтобы надъ нимъ самимъ показать, какъ нужно мыть.

— Первое дѣло, коли человѣкъ входитъ въ баню и требуетъ помыть себя, нужно его окатить изъ двухъ тазовъ, началъ Калистратъ. Тутъ ужъ снаровка нужна. Одинъ любитъ, чтобы его кипяткомъ шпарили, другой съ прохладцемъ. На первый разъ лучше спросить. Послѣ окатки иной въ жаркую баню прѣть идетъ, а иной и такъ… Сейчасъ ты окатишь чистой водой скамейку, посадишь гостя и принимайся за голову. Для головы нужно приготовить двѣ шайки съ водою: одну для мытья, другую для окачиванія. Ну, садись на лавку, я тебѣ вымою голову…

Веденѣй повиновался. Калистратъ началъ ему намыливать голову и продолжалъ:

— Тутъ ужь скоблить надо, глядя по головѣ. Если голова косматая — въ трехъ водахъ мой, коли гладкая — въ двухъ и мой до тѣхъ поръ, пока волосъ скрипѣть начнетъ. Ну, понялъ?

— Еще бы не понять, отвѣчалъ Веденѣй.

Голова была вымыта. Волосы скрипѣли отъ руки, какъ полозья саней по снѣгу въ сильные морозы.

— Ну, теперь самое главное — спину тереть, потому иной гость изъ-за этого только и въ баню ходитъ, снова началъ Калистратъ и велѣлъ Веденѣю лечь на лавку. Первое дѣло мыло надо взбить, чтобы вспѣнилось. Мыло у насъ хорошее, ежели кипяткомъ обдашь, такъ съ гору пѣны можно намылить.

Калистратъ началъ тереть Веденѣя мочалкой и приговаривать:

— Начинай со спины по легоньку, потомъ все усиливай, усиливай и наконецъ дери во всю и прохватывай главное на поясахъ.

Веденѣй крякнулъ, такъ какъ Калистратъ налегъ на него изо всей силы.

— Ага, кряхтишь. Вотъ тутъ тоже замѣчать надо, отчего гость кряхтитъ: отъ боли или отъ радости. Коли отъ боли, такъ остановись, а отъ радости, такъ поналягъ еще.

Далѣе слѣдовало мытье живота, который было приказано завсегда тереть тише, «а то кишки выдавишь» и наконецъ, какъ окончаніе, мытье рукъ, ногъ, шеи. За всѣмъ этимъ слѣдовало окачиваніе.

— Окачивать можешь сколько хочешь, глядя по гостю. Купецъ Харламовъ къ намъ ходитъ, такъ на того мы въ трое рукъ тазовъ по пятидесяти выливаемъ. Смерть любитъ! закончилъ Калистратъ, вымывъ Веденѣя, легъ на лавку самъ и приказалъ ему, въ видѣ опыта, мыть себя.

Испытаніе кончилось. Веденѣй оказался годнымъ и, съ согласія другихъ парильщиковъ, былъ принятъ. Веденѣй поступилъ въ парильщики Семеновскихъ бань. Поступилъ онъ въ самое жаркое время. Начиналась Страстная недѣля. Передъ праздникомъ, какъ извѣстно, всякій идетъ въ баню. Первое время ему давали мыть только гостей «съ воли», но въ концѣ недѣли наплывъ посѣтителей, желавшихъ обмыть свою грѣшную плоть, до того усилился, что Веденѣю пришлось мыть и завсегдатаевъ.

— Ну, какъ нашъ новый парильщикъ вамъ угодилъ, Иванъ Иванычъ? Изволили-ли отъ него натѣшиться? спрашивалъ завсегдатая староста Калистратъ.

— Да ничего, только онъ все, какъ-то неравномѣрно, то словно скребницей скоблитъ, а то будто съ ребенкомъ… Одно слово, чувства этого нѣтъ, Отвѣчаетъ завсегдатай.

— Вновѣ еще-съ… Попривыкнетъ. Вы вотъ, къ примѣру, не паритесь, а мы его собственно для пару держимъ. Какой хошь паръ выдержитъ — что твой татаринъ, говоритъ Калистратъ и улыбается той улыбкой, какому обыкновенно, улыбается мелкая чиновная пѣшка, ежели съ нимъ пошутитъ директоръ департамента.

— Поднеси ему стаканчикъ, что съ нимъ дѣлать! заключаетъ завсегдатай.

Веденѣй кланялся, пилъ и думалъ: «а вѣдь жисть-то, и въ самомъ дѣлѣ, здѣсь хорошая. Что это меня спервоначалу въ парильщики не угораздило?» Въ концѣ недѣли ему пришлось и видѣть многоуважаемаго завсегдатая.

Купца Харламова, того самаго, на котораго по разсказу Калистрата, «въ трое рукъ по пятидесяти тазовъ воды выливаютъ». Харламовъ былъ высокій, крѣпкій мужчина съ черной бородой и держалъ себя важно. Когда онъ вошелъ, всѣ парильщики поклонились въ поясъ и бросились съ него стаскивать шубу. Освободившись отъ шубы, Харламовъ три разъ перекрестился на образъ и спросилъ, свободенъ-ли его любимый парильщикъ Кузьма?

— Моетъ-съ, вы подождите, Харитонъ Иванычъ, онъ сейчасъ освободится, сказалъ Калистратъ и прибавилъ:- И то ужъ онъ объ васъ стосковался: что это, говоритъ Харитона Иваныча давно не видать! На фатеру къ вамъ хотѣлъ бѣжать — справиться, что ужъ здоровы-ли вы? Давненько не изволили быть…

— Какъ давно? Прошлую Субботу былъ.

— А нониче у насъ опять Суббота. Много воды-то съ тѣхъ поръ утекло. Вы учтите…

Харламовъ улыбнулся и началъ раздѣваться.

— Да некогда все… лавку къ празднику считаемъ, сказалъ онъ. Во вторникъ хотѣлъ вечеркомъ забѣжать да помѣшали.

— Ужъ вы не забывайте насъ, поклонился Калистратъ, отворилъ въ мыльную дверь и крикнулъ:- Эй; припасайте тазы Харитона Иваныча окачивать.

Харламовъ пробылъ въ банѣ часа четыре, лежалъ, разговаривалъ съ знакомыми, выпилъ двѣ бутылки кислыхъ щей и бутылку пива и, уходя сказалъ Калистрату:

— Коли христосоваться завтра придете, такъ я до обѣда буду дома.

— Все непремѣнно, Харитонъ Иванычъ… Какъ-же возможно безъ этого? Почтимъ… отвѣчалъ Калистратъ.

Въ первый день Пасхи парильщики ходили поздравлять съ праздникомъ на домъ къ гостямъ-завсегдатаямъ. Ихъ угощали водкой и давали имъ денегъ, а купецъ Харламовъ, кромѣ водки. и денегъ, одарилъ всѣхъ платками.

Парильщики Семеновскихъ бань, какъ и вообще во всѣхъ баняхъ, составляли артель. Отъ хозяина бань они не получали никакого жалованья и существовали только отъ доброхотныхъ дателей: кто что дастъ за мытье, кто за «сторожку». За позволеніе же быть при банѣ, они обязывались мыть и чистить баню, сохранить одежду посѣтителей, а также и банныя принадлежности, какъ-то: тазы, ведра, шайки и мебель. Кто-бы изъ нихъ сколько не заработалъ, — всѣ деньги шли старостѣ, который расходовалъ ихъ на пищу, а остатокъ называемый «дуваномъ», въ концѣ мѣсяца дѣлился по ровну. Квартиры парильщики не нанимали, а жили въ раздѣвальной или въ сторожкѣ.

Жить стоило имъ дешево, а потому и дуванъ былъ хорошій. Въ лѣтніе мѣсяцы они дѣлили рублей по десяти на брата, а въ зимніе, особливо въ такіе, гдѣ приходились большіе праздники, дуванъ доходилъ до пятнадцати и даже восемнадцати рублей.

Прошла святая недѣля, наступилъ Май мѣсяцъ. Любимый парильщикъ купца Харламова Кузьма началъ сбираться на лѣто въ деревню и вскорѣ уѣхалъ. Въ артели открылась ваканція. Веденѣй началъ проситься, чтобы его приняли. До сихъ поръ онъ хотя и былъ принятъ въ число парильщиковъ, но работалъ «изъ харчей и изъ двугривеннаго въ банный день», въ артель-же принятъ не былъ. Калистратъ посовѣтывался съ товарищами по ремеслу и Веденѣй былъ принятъ, вслѣдствіе чего на его счетъ была распита четверть водки.

Купецъ Харламовъ по прежнему ходилъ въ баню по два раза въ недѣлю, но, по выраженію Калистрата, все скучалъ о Кузьмѣ, такъ какъ не одинъ парильщикъ не могъ замѣнить ему этого баннаго мастера. Веденѣя, новичка, до Харламова еще не допускали, но Веденѣю очень хотѣлось мыть Харламова. Онъ уже приглядѣлся съ тому, что любитъ Харламовъ, зналъ его любовь къ крѣпкому натиранію спины и вдругъ выдумалъ одну штуку.

«А семъ-ко я ему песочку мелкаго къ мылу подбавлю. Авось, его проберетъ!» мелькнуло у него въ головѣ.

О выдумкѣ своей онъ никому не сказалъ и рѣшился предложить Харламову свои услуги. Купецъ не заставилъ себя ждать и явился въ баню. Веденѣй подошелъ къ нему, поклонился и сказалъ:

— У всѣхъ вы, ваше степенство, Харитонъ Иванычъ, мыться перепробывали, а меня обошли. А ужъ я потрафилъ-бы вамъ, потому всѣ ваши привычки и все что вы любите знаю. Мнѣ Кузьма сказывалъ. Дозвольте тазы приготовить…

Купецъ согласился не вдругъ.

— Новый? спросилъ онъ у Калистрата.

— Новый-съ. Тоже нашъ тверской.

— А, значитъ: рака съ колокольнымъ звономъ встрѣчали!

— Онъ новоторжской, ихъ иначе дразнятъ, поправилъ Калистратъ. — Просто: новоторы — воры.

Купецъ улыбнулся.

— Ну, новоторъ — воръ попробуй меня мыть — авось потрафишь, сказалъ онъ.

Веденѣй тотчасъ-же побѣжалъ въ банѣ и, ни слова не говоря, обвалялъ мочалку въ приготовленномъ уже мелкомъ пескѣ. Началось мытье. Началъ Веденѣй тереть спину Харламова — Харламовъ закряхтѣлъ.

— Что, хорошо, ваше степенство?

— Ладно, ладно, продолжай. Прохватывай главное въ поясахъ-то, говорилъ Харламовъ и отъ радости даже издалъ звукъ подобный лошадиному ржанію.

Веденѣй поналегъ еще.

— Ноги любите покрѣпче?

— Валяй во всю!

Мытье кончилось, началось окачиваніе.

— Ну, какъ, Харитонъ Иванычъ, угодилъ-ли? спросилъ Веденѣй. — Спасибо! Разодолжилъ! Не забуду!

— Рады стараться! и Веденѣй началъ его окачивать, приговаривая, но мѣрѣ выливанія не него тазовъ: Богъ Троицу любитъ, безъ четырехъ угловъ домъ не строится, пятая крыша, первая тычинка частокола, и т. д.

— Довольно, довольно! сказалъ наконецъ купецъ и направился въ раздѣвальную, но Веденѣй нагналъ его и вылилъ еще тазъ, называя его купеческимъ.

— Вѣничекъ! крикнулъ онъ въ двери раздѣвальной и вошелъ туда самъ вслѣдъ за своимъ паціентомъ.

Харламовъ вошелъ въ раздѣвальную весь сіяющій и улыбающійся. Тѣло его было красно и мѣстами виднѣлись. даже рубцы.

— Ну что, Харитонъ Иванычъ, угодилъ-ли вамъ нашъ новоторъ? спросилъ Калистратъ.

— На славу братецъ ты мой! То есть такъ, что лучше Кузьмы, отвѣчалъ Х. арламовъ. — Выдай ему на мой счетъ полтину серебра на руки, да поднеси стаканчикъ, сказалъ онъ.

— Потрафилъ! Дивное дѣло! А вѣдь кто могъ подумать! всплескивали руками парильщики.

Съ этого дня Веденѣй сдѣлался любимцемъ купца Харламова. Занятъ онъ — такъ поджидаетъ, нѣтъ его — такъ и мыться не станетъ. Все-бы шло хорошо да Веденѣй самъ испортилъ дѣло. Сначала объ исторіи съ пескомъ онъ разсказалъ парильщикамъ, а потомъ и гостямъ завсегдатаямъ. Между завсегдатаями были и купцы, сосѣди Харламова по лавкѣ. Узнавъ объ этомъ, они долго смѣялись.

Разъ, въ Субботу, Харламовъ пришелъ въ баню, поздоровался съ знакомыми и началъ раздѣваться, приказавъ Веденѣю приготовлять тазы. Къ нему подошелъ его знакомый купецъ, сосѣдъ по лавкѣ, улыбнулся, похлопалъ по плечу и сказалъ:

— А правда, Харитонъ Иванычъ, говорятъ, что тебя здѣсь съ пескомъ моютъ? Мы ужъ и въ рынкѣ смѣялись. Экъ у тебя шкура-то лошадиная!

Харламовъ встрепенулся. Его ударило въ жаръ.

— Какъ съ пескомъ? спросилъ онъ.

— Да такъ. Твой любимый Веденѣй самъ сказывалъ.

— Врешь!

Харламовъ вопросительно взглянулъ на Калистрата.

— Не знаю-съ, Харитонъ Иванычъ. Нешто онъ смѣетъ такъ дерзничать? Вѣдь вы не доска, отвѣчалъ Калистратъ.

Явился Веденѣй.

— Слышишь, ты меня мылъ съ пескомъ?

Веденѣй замялся.

— Отвѣчай, шельминъ сынъ, коли я спрашиваю! крикнулъ Харламовъ.

— Виноватъ-съ… прошепталъ Веденѣй.

Присутствующіе захохотали. Даже самые серьозные и тѣ фыркнули. Харламовъ, какъ ужаленый, привскочилъ на мѣстѣ и принялся ругаться.

— А коли такъ, такъ ладно-же: не видать вамъ больше меня! Я къ вамъ всей душой, я вамъ подарки… а вы накось: насмѣшки надо мной творить вздумали! Да что я кусокъ дерева, что ли, что меня пескомъ?.. Нѣтъ, я это такъ не оставлю, я еще вашему банному хозяину на васъ, собачьихъ дѣтей, нажалуюсь. Пескомъ гостей мыть! Да гдѣ это видано? закончилъ онъ и началъ одѣваться.

Калистратъ началъ его упрашивать остаться, обѣщалъ согнать Веденѣя, штрафъ на него поставить, но Харламовъ былъ непреклоненъ и ушелъ изъ бани, не мывшись.

— Потрись песочкомъ-то! Что жъ ты? крикнулъ ему вслѣдъ знакомый купецъ.

Харламовъ обернулся въ дверяхъ, показалъ кулакъ и хлопнулъ дверью.

На утро къ купцу Харламову отправилась отъ парильщиковъ депутація съ извиненіемъ и съ просьбою снова посѣщать бани. Онъ былъ первымъ гостемъ и отъ него парильщики пользовались въ годъ, кромѣ подарковъ, болѣе чѣмъ сотнею рублей. Кромѣ его самого, въ баню ходили и его прикащики. Харламовъ долго ломался, ругалъ ихъ, увѣрялъ «что ему теперь отъ стыда и глазъ въ баню показать нельзя», но наконецъ смягчился и обѣщалъ придти, но съ тѣмъ однако условіемъ, чтобъ Веденѣй былъ выгнанъ и на мѣсто его выписанъ изъ. деревни Кузьма. Парильщики обѣщали.

— Ужъ только потому съ вамъ шельмецамъ приду, что привыкъ я къ этимъ банямъ. Двадцать лѣтъ къ ряду въ нихъ хожу! А вы, подлецы, не стоите этого! закончилъ онъ.

Веденѣя исключили изъ артели и онъ поѣхалъ въ деревню.

— Пріѣдешь опять въ Питеръ-то, что-ли? спрашивали его на прощаньи парильщики.

— Нѣтъ, братцы, не клеится мнѣ что-то въ Питерѣ. Я въ монахи… Тутъ у насъ десять. верстъ отъ деревни монастырекъ есть. Что-жъ, пойду въ послушаніе. Я это люблю…

— Какой ты монахъ! А дудки-то какъ? А гармоника?…

— Что-жъ ихъ можно и по боку! Не приросли ко мнѣ… отвѣчалъ Веденѣй.

1874