Пароль получен

1. Шахтер из Рура

Передо мной стоял невысокий худощавый человек с густыми бровями и острым взглядом глубоко запавших глаз. Зачесанные назад волосы тронуты сединой, на лбу залегла глубокая складка. К тому времени я уже много знал о нем…

Формируя соединение, которому предстояло выполнять задания особой важности, мы с большим вниманием относились к его комплектованию, подробно рассматривали каждую кандидатуру, взвешивая все «за» и «против». Учитывались черты характера, жизненный опыт, взаимоотношения с окружающими. Не скрою, ряд товарищей, которых я знал по прежней работе и за которых в других случаях вполне мог поручиться, мы все же отвели, потому что для данных совершенно исключительных обстоятельств они не обладали достаточной выдержкой, могли попасть во власть настроения, боевого азарта. Другие, будучи тоже отважными бойцами, недостаточно глубоко разбирались в обстановке, не всегда умели найти общий язык с теми, кто находился рядом, — были, что называется, трудными людьми в общежитии. У третьих подчас не ладилось с дисциплиной. Так что, повторяю, выбор был очень строгим — ведь нам предстояло вместе отправляться на выполнение боевого задания либо на фронт, либо в тыл немецко-фашистских войск…

Карл Штайнер был немецким политэмигрантом. Он родился в 1902 году в Руре в шахтерской семье и унаследовал профессию деда и отца. С юных лет принимал участие в революционном движении, а в 1931 году стал членом Коммунистической партии Германии.

Это было время, когда прогрессивные силы Германии боролись против наступления фашизма. В авангарде этой борьбы стояли коммунисты. Обличая нацистов, раскрывая массам истинное лицо фашизма, они стремились к сплочению всех антифашистских сил, созданию единого фронта, который мог бы противостоять натиску реакции.

Нацисты умело прибегали к демагогии. Именно таким образом им удавалось воздействовать на психологию политически незрелых слоев населения, играть на националистических чувствах ремесленников, мелкой буржуазии, частных и государственных служащих, увлекая их миражами будущего «великой Германии». На руку нацистам было то, что страна в 1929—1932 годах переживала затяжной экономический кризис, тысячи людей разорялись, нищали. А фашизм сулил скорое избавление от кризиса, безработицы, чуть ли не райские кущи…

Гитлеровцы захватили власть. В стране свирепствовал террор. Нацистами была устроена грандиозная провокация с поджогом рейхстага, послужившая поводом для жестоких репрессий против коммунистов, всех прогрессивных людей Германии. Тюрьмы были переполнены. Заточили в тюрьму Эрнста Тельмана. Для немецких коммунистов наступил тяжелый этап борьбы: они ушли в глубокое подполье.

Карл Штайнер — один из тех, кто прошел школу подпольной работы: после разгрома фашистами партийной организации на шахте, где он работал, оставшиеся на свободе коммунисты не отказались от борьбы. Они раздобыли печатный станок, установили его в подвале дома одного из шахтеров и начали регулярно выпускать антифашистские листовки, призывавшие использовать все формы выступлений против нацистских властей — саботаж, забастовки и др. По ночам Карл вместе с другими подпольщиками расклеивал листовки на стенах домов и заборах в шахтерском поселке.

Полиция, фашисты неистовствовали. Однажды отряд фашистских штурмовиков ворвался в этот шахтерский поселок. Они схватили около двадцати шахтеров, которые подозревались в антифашистской деятельности, и подвергли жестоким истязаниям. Среди попавших в лапы штурмовиков был и Карл Штайнер. При аресте он не успел избавиться от пачки антифашистских листовок.

Так Штайнер оказался в нацистской тюрьме. Здесь он познал все: изнурительные допросы, издевательства, пытки. Но тюремщикам не удалось вырвать у него ни слова признания о товарищах, о деятельности коммунистов на шахтах Рура. Они так и не узнали, что Штайнер — член Коммунистической партии Германии.

Больше года находился он под следствием. Потом бежал.

Побег был исключительно дерзким.

Вечером, когда Карла вели с очередного допроса, в темном закоулке тюремного двора он неожиданным ударом сбил с ног своего конвоира. Удар был так силен, что тюремщик несколько минут лежал без сознания: хорошую службу сослужило юношеское увлечение Карла боксом… Мгновенно обезоружил распростертого на земле конвоира. А когда тот очнулся, заставил его раздеться. Натянув на себя солдатский мундир и приказав насмерть перепуганному тюремщику не двигаться, Штайнер направился к тюремным воротам. Стоявший у выхода охранник, завидев человека в форме, отодвинул щеколду, а уж затем протянул руку за пропуском. Короткий удар рукояткой пистолета — и охранник рухнул наземь. Карл бросился в ворота. Он слышал шум в сторожевой будке, топот сапог, выкрики. Но пока охранники разобрались, в чем дело, он уже завернул за угол, нырнул в какой-то двор, перемахнул через забор и оказался на железнодорожных путях. Мимо проходил, набирая скорость, пассажирский поезд. Беглец успел схватиться за поручень последнего вагона, вскочить на ступеньку, еще не сознавая, что тюрьма позади, а впереди — свобода…

Впоследствии, когда мне довелось участвовать в боевых операциях вместе с Карлом Штайнером, я всегда поражался его ловкости, силе, умению мгновенно реагировать на внезапно возникшую ситуацию, в считанные секунды принять нужное решение.

Штайнер по решению своей партии был послан в Саарскую область, где коммунисты находились еще на легальном положении: партия решила спасти Штайнера от охотившихся за ним нацистов. Однако третий рейх тянул лапы и к Саарской области. В 1935 году Саар отошел к фашистской Германии. Вновь пришлось Штайнеру укрываться от нацистских ищеек. Товарищи помогли ему перебраться во Францию. Там он поступил работать на шахту. И сразу же включился в антифашистскую борьбу французского пролетариата.

Фашисты разожгли мятеж в Испании. Трудящиеся Франции, движимые чувством солидарности со своими испанскими братьями, как и рабочие других стран, формировали отряды добровольцев для защиты республики. С одним из первых отрядов отправился в Испанию и Карл Штайнер.

В Испании ему пришлось овладеть новой подпольной профессией. Он стал минером, а затем даже инструктором по подготовке специальных групп республиканской армии, которым предстояло взрывать железнодорожные мосты и эшелоны мятежников.

Он и сам не раз возглавлял группы, которые отправлялись в тыл врага. Штайнер взрывал фашистские склады боеприпасов под Теруэлем и Уэской, устраивал завалы на коммуникациях мятежников в горах Басконии. Во время одной из операций, проводившейся республиканцами, оборонявшими Мадрид, Карл был тяжело ранен.

Когда франкисты с помощью фашистских Германии и Италии потопили Испанскую республику в крови, Штайнер вместе с другими интернационалистами перешел границу Франции. Там он был интернирован, но бежал из лагеря и вскоре оказался в Антверпене, откуда бельгийские рабочие помогли ему уехать в Советский Союз.

4 марта 1939 года Карл Штайнер сошел с корабля, пришвартовавшегося у Мурманского причала. Впервые вступил этот человек на землю страны, которую много лет мечтал увидеть.

Советские люди по-братски встретили немецкого коммуниста. Штайнер выразил пожелание работать на производстве, и ИК МОПР направил его в Челябинск на тракторный завод.

Рабочие прославленного Челябинского тракторного радушно приняли его в свою трудовую семью. Карл быстро освоил опять-таки новую для себя, но на этот раз мирную специальность и стал одним из передовиков производства. Впервые в жизни Карл чувствовал себя хозяином своего станка, цеха, завода, всей страны.

В свободное время Штайнер охотно выступал на заводе, на других предприятиях Челябинска: рассказывал об антифашистской борьбе немецких коммунистов, об Испании, об участии интернационалистов в сражениях с мятежниками. Он понимал, что впереди новые битвы с фашизмом, и страстно обличал гитлеризм, рассказывал правду о нем людям. Он знал, что такое фашистская диктатура не понаслышке, а испытав на себе ее ужасы.

Июнь 1941 года… В первый же день войны Штайнер выехал в Москву. Он понимал, что только Страна Советов может одолеть фашизм, и поэтому заявил, что хочет сражаться в рядах Красной Армии.

В моей памяти сохранились все детали первой встречи с ним. Поразило тогда то, что он очень чисто, совершенно без акцента говорил по-русски. Штайнер улыбнулся, когда я сказал ему об этом.

— Это, наверное, природный дар… Французы удивлялись, когда я говорил по-французски, испанцы — когда я говорил по-испански…

Я расспрашивал Штайнера еще и еще о различных эпизодах его жизни, стремясь составить наиболее полное впечатление о характере, наклонностях, темпераменте. Мне нравилось, что этот человек, который был способен на исключительный по дерзости и отваге шаг, по рассказам товарищей, во время боевых операций в Испании проявлял редкое хладнокровие и рассудительность.

Беседа длилась долго. Говорили и о боевых делах, и о политике, и… о литературе. Командир все должен знать о своем подчиненном, с которым отправляется на ответственное задание. Карл много читал. Любил поэзию. Гёте и Гейне. Из прозаиков — таких разных писателей, как Диккенс, Чернышевский, Ремарк. Почему Ремарк?

— Он научил меня ненавидеть войну.

Любил Штайнер и музыку.

— Могу часами слушать Бетховена! — вырвалось у него.

Так по отдельным черточкам складывался в моем представлении довольно выразительный портрет Карла Штайнера. Свои выводы я снова и снова сопоставлял с имевшимися у меня данными и пришел к убеждению, что этот человек обладает необходимыми для бойца Бригады особого назначения качествами.

Свое мнение я доложил командованию. И был рад, когда узнал, что Карл Штайнер зачислен в бригаду.

И не ошиблись в нем. И тогда, когда проходили специальную подготовку для боевой работы в немецком тылу, и тогда, когда участвовали в боях под Москвой, я чувствовал рядом с собой боевого товарища, на которого всегда можно положиться. Он был из тех людей, с которыми можно смело идти на любое задание.

В одном из боев Карл Штайнер был ранен в ногу осколком мины. Он ни словом не обмолвился об этом. И только когда бой кончился, с какой-то виноватой улыбкой произнес:

— Меня, кажется, немного задело.

Товарищи разрезали сапог. Рана оказалась глубокой. Карл потерял много крови. Он был бледен, стискивая зубы, превозмогал боль. И все-таки пытался улыбаться. Штайнера отправили в полевой госпиталь, где врачи сделали ему операцию.

Уже через три недели, опираясь на палку, он появился в части. Мне было известно, что он сбежал из госпиталя, обманув бдительность врачей. Но я ничего не сказал ему: принял грех на свою душу. Я знал, как рвался он в бой. И просто не мог поступить иначе.

В феврале 1942 года мы ненадолго расстались. Батальон особого назначения, которым я командовал, был отозван с фронта в Москву. В Наркомате внутренних дел мне поручили создать на базе батальона специальный отряд для боевой работы в глубоком тылу врага. Составляя список бойцов отряда, я включил в него и фамилию Штайнера. Но ее вычеркнули.

— Товарищу Штайнеру предстоит иное задание, — сказал мне начальник управления. — Хотя, как знать, может быть, вы с ним вскоре и встретитесь…

Мы, действительно, довольно скоро встретились — на партизанской базе бригады «Неуловимых», на белорусской земле. Весной 1942 года он был сброшен к нам на парашюте. Карл появился в моей землянке в потертом демисезонном пальто, в кроличьей шапке-ушанке и произнес первую фразу пароля:

— Что вы читали в «Правде» на второй странице?

Я отозвался, как было положено:

— Там напечатано объявление о наборе кадров в школу подводников. — И крепко обнял фронтового товарища.

Карла Штайнера готовили к выполнению очень ответственного задания. А пока не наступило время, учитывая его опыт минера, приобретенный еще в Испании, перебросили к нам в бригаду.

Когда я поделился с ним своими планами взрыва Полоцкой нефтебазы, он просил послать именно его…

Мысль о взрыве крупной фашистской нефтебазы на окраине Полоцка родилась не случайно. По мере того как ширилось, крепло партизанское движение на белорусской земле, фашисты усиливали карательные операции против партизан. Заодно они распространяли слухи о том, что партизаны-де повсюду разгромлены: надеялись тем самым дезориентировать местное население, внушить страх перед могуществом германского оружия. Вот тут-то и следовало показать, что партизанская борьба не только не затухает, а, наоборот, нарастает, несмотря на все ухищрения гитлеровцев…

Мы провели тщательную разведку, установили, что на базе имеется семь огромных баков и несколько сот бочек с бензином и смазочными материалами. Разведка выяснила, что территория базы находится под строжайшей охраной, обнесена проволочными заграждениями, по углам установлены пулеметы, вдоль изгороди ходят автоматчики, однако можно использовать то недолгое время, когда они, патрулируя вокруг базы, удаляются от ворот.

С Карлом Штайнером мы внимательно изучили обстановку, начертили план базы, до деталей продумывая ход предстоящей операции. Столкнулись мы с еще одной трудностью: у нас был очень короткий бикфордов шнур, всего один метр двадцать сантиметров. Для надежности было решено сделать две зажигательные трубки, чтобы поставить по обе стороны заряда. Если откажет одна — сработает другая. Но шнур длиной в шестьдесят сантиметров горит всего лишь минуту. За эту минуту подрывники должны были уйти как можно дальше, чтобы оказаться в безопасной зоне…

Ночью тринадцатого мая все увидели, как над Полоцком занялось зарево гигантского пожара. Мы знали: это пылает нефтебаза.

Но мысль о том, удалось ли уйти подрывникам, не давала покоя. Двое суток прошло в томительном ожидании… И вот по лагерю пронеслась радостная весть:

— Идут!..

Это шли они, герои, осуществившие очень трудную боевую операцию. Одним из них был Карл Штайнер.

…В бригаде «Неуловимых» Карл обучал партизан подрывному делу. Участвовал в смелых налетах, наносивших огромный урон врагу. Когда в сводках Советского информбюро люди читали о взлетевших на воздух в районе Полоцка фашистских эшелонах, о взорванных складах и базах, мы поздравляли друг друга, ибо для нас было праздником то, что страна отмечает нашу боевую работу. Помню, однажды, как обычно, поздравляя Карла, я услышал в ответ:

— И все-таки мы делаем мало. Надо больше, гораздо больше!..

Он готовился к переброске в Германию. В августе 1943 года Карла Штайнера отозвали. В бригаде только он и я знали, что его ждет чрезвычайно ответственное задание.

Партизаны тепло прощались с товарищем Карлом. Он был растроган. Было видно, что ему нелегко расставаться с ребятами, с которыми связала крепкая боевая дружба. Идя к самолету, он обнимал их, повторяя одни и те же слова:

— Мы еще встретимся! Мы обязательно встретимся после победы!..

2. Капитан Янг

Берлин начала 1944 года. На первый взгляд здесь все осталось прежним, если не считать новых руин и пустырей, то там, то тут появляющихся после очередных налетов авиации. Как и несколько лет назад, город заполнен военными, коротающими вечера в ресторанах и кафе, невзирая на бомбежки. Уличные репродукторы разносят бравурные мелодии военных маршей. А с огромных афиш дарит прохожим улыбки ослепительная Марика Рокк.

И все-таки взгляд человека, приехавшего в Берлин после долгого отсутствия, не может не уловить происходящих здесь перемен. На городе лежит печать уныния, которое все больше проникает в сознание его жителей. Берлин, привыкший праздновать победы германского оружия, несмотря на все старания фашистской пропаганды поддержать «боевой дух» населения гитлеровской столицы, живет предчувствием надвигающейся катастрофы.

Об этом стараются не думать. Добропорядочные немцы, связавшие свою судьбу с Гитлером, возлагают надежды на волю божью и гений фюрера, а больше всего — на чудо. Но каждый новый день все более отрезвляет их, заставляя задуматься над тем, что будет завтра.

Слегка прихрамывающий человек в зеленой форме армейского капитана, вышедший из метро на станции «Лейпцигерплац», не был в Берлине давно. Когда-то видел он здесь помпезные парады, факельные шествия гитлеровских штурмовиков. Сейчас, вглядываясь в лица прохожих, он различал в потухших глазах лишь усталость, равнодушие ко всему и какую-то безысходность.

Капитан прошел по Лейпцигерштрассе, свернул за угол у здания имперской канцелярии и направился по Кайзер-Вильгельмштрассе в сторону канала. Дойдя до пересечения улицы с Хедеманштрассе, опять свернул. И остановился прикурить сигарету. Он долго чиркал зажигалкой, не желавшей загораться на ветру, потом вошел в первый попавшийся подъезд, прикурил, вышел на улицу и направился дальше. Но, пройдя несколько шагов, словно что-то вспомнив, повернул обратно, пересек улицу и оказался в парадном высокого дома. Поднялся на второй этаж, отдышался. В подъезде было тихо. Он поднялся еще выше и нажал кнопку звонка на одной из дверей.

Дверь открылась не сразу. Послышались шаркающие шаги, и в узкую щель высунулась седая мужская голова.

— Могу ли я видеть господина Бакмана? — осведомился военный.

— Да, я Бакман.

— Мне хотелось бы переговорить с вами. Может быть, вы позволите зайти?

Седой мужчина пропустил офицера и захлопнул дверь.

— Простите, я один, а время такое неспокойное.

— Я понимаю, — сказал гость. — Разрешите представиться: капитан Янг с Восточного фронта. Я писал вам, что сохранил личные вещи вашего погибшего сына. И вот, получив отпуск, я… — Он полез в карман, вытащил серебряный портсигар с монограммой и протянул хозяину.

Тот взял портсигар и тихо спросил:

— И это все?

— Нет, есть еще перстень с печаткой.

Капитан стянул с руки перчатку и показал массивный перстень на безымянном пальце правой руки.

— Раздевайтесь, прошу вас…

Хозяин помог гостю повесить шинель, провел его в комнату, находившуюся в конце длинного коридора, и, затворив дверь, протянул руку:

— Ну, здравствуйте, капитан Янг. Давно поджидаю вас. Ваше имя, простите?

— Рудольф. Капитан Рудольф Янг.

— А я Хорст Бакман… Хотя вам обо мне, конечно, все известно.

Янг кивнул головой.

— Товарищ Бакман! Прежде всего я хочу передать вам привет от вашего сына, от Курта. Сами понимаете, я не мог взять от него письмо. Но могу сказать, что он молодчина, ведет большую работу в лагерях военнопленных, помогает людям узнать правду о фашизме. Он просил передать, что с нетерпением ждет встречи с вами в свободном Берлине, в свободной Германии.

Бакман, положив руку на плечо Янга, сказал:

— Спасибо. Вы принесли мне самую добрую весть.

Пока он хозяйничал, собирал на стол, гость опустился в глубокое кресло. Впервые за много дней он мог позволить себе расслабиться, снять внутреннюю напряженность. У Бакмана он чувствовал себя спокойно. Это надежный товарищ, а его дом, по самым проверенным данным, — вне подозрений. Поэтому, направляя Карла Штайнера в Берлин с документами капитана Янга, остановились именно на кандидатуре Хорста Бакмана.

Бакман — старый подпольщик. Он вел борьбу против рвавшихся к власти фашистов еще в конце двадцатых годов. Участвовал в стачечном движении на заводах Опеля. За несколько лет до начала второй мировой войны переехал в Берлин и поступил работать кассиром в почтовое ведомство. Он должен был войти в доверие к своему непосредственному начальству, завоевать репутацию добропорядочного немца, сочувствующего нацистам.

Бакман жил один. Жена умерла еще до войны, а единственный сын, как сообщалось в полученном им извещении, погиб в сорок первом году под Смоленском. Бакман хранил у себя это извещение, хотя знал, что сын жив и невредим: попав на фронт, Курт сразу же перешел на сторону Красной Армии. Гитлеровцы не могли знать об этом. После ночного боя был обнаружен подле исковерканного орудия личный знак солдата Курта Бакмана. Этого было достаточно, чтобы солдата занесли в списки погибших.

Правду о сыне старику сообщили товарищи во время единственной встречи с ним несколько лет назад. Бакман не должен был встречаться с подпольщиками. Ему сказали, чтобы он только ждал. И лишь в сентябре 1943 года его вызвали на конспиративную встречу в лес, неподалеку от расположенного под Берлином озера Мюггельзее. Там ему было передано, что явится гость, который передаст портсигар сына с монограммой «КБ» — Курт Бакман — и покажет перстень с печаткой «РЯ» — Рудольф Янг.

Были приняты все меры предосторожности при заброске Карла Штайнера в Берлин. Он прибыл туда из Франции, имея на руках документы, свидетельствовавшие, что после ранения на Восточном фронте был признан годным к нестроевой службе, проходил ее в частях вермахта под Парижем, но, так как рана на ноге все время давала о себе знать, получил отпуск для квалифицированной медицинской консультации в Берлине. Нацистские патрули несколько раз проверяли документы капитана Янга, но бумаги эти не вызывали подозрений. Если бы нацисты могли знать, что рана «героя Восточного фронта» Рудольфа Янга получена им от осколка фашистской мины в боях под Москвой!..

Гитлеровцы, видя, как нарастает военно-политический кризис в стране, обрушили поток репрессий на тех, кто был хоть в какой-то степени заподозрен в нелояльном отношении к фашистскому режиму. Их бросали в концлагеря, пытали в застенках гестапо, безжалостно уничтожали. Как выяснилось уже после окончания войны, в Германии за период с середины 1943 года до середины 1944 года подверглось репрессиям несколько сот тысяч человек. Гитлеровцам удалось схватить ряд отважных подпольщиков.

В условиях массового террора следовало соблюдать особую предосторожность, чтобы малейшая случайность не смогла привести к провалу операции. Было решено, что Штайнер выйдет на связь только с одним человеком — с Бакманом. Бакман же должен был оставлять сообщения в специальном тайнике в лесу близ озера Мюггельзее. На крайний случай Штайнер получил еще одну явку. Но это только на самый крайний случай…

Старый Бакман пригласил гостя к столу, извинившись за то, что трапеза будет скромной.

— В Берлине становится все труднее. Приходится выстаивать в очередях, чтобы получить свою порцию эрзац-продуктов, — посетовал он.

— Любые трудности у нацистов должны нас радовать, — сказал Янг. — Это начало их конца.

Гость интересовался подробностями жизни в Берлине, расспрашивал о, казалось бы, несущественных деталях: о репертуаре берлинских театров, о меню в офицерских ресторанах, о том, как проводят свободное время офицеры берлинского гарнизона. Бакман рассказывал о том, что знал. В свою очередь, улучив момент, он спросил:

— А как там?

— Там? — переспросил Янг. — Там готовятся праздновать победу. Нашу общую победу. Но нам с вами, дорогой Хорст, придется немало поработать, чтобы приблизить этот час.

Они еще долго говорили в тот вечер. Жить в отелях или меблированных комнатах, постоянно находившихся под надзором тайной полиции, было рискованно. Договорились, что Янг остановится у Бакмана на правах фронтового друга его погибшего сына. Это будет вполне оправданным в глазах соседей, тем более что старый Бакман пользовался репутацией человека, сочувствовавшего нацистам.

Ночью была бомбежка. Выли сирены. Били зенитки. Рвались бомбы. Но капитан Янг не слышал этого. Он спал крепким сном. Впервые за долгое время.

3. Начало

— Браво, дружище Руди! Ты человек слова. Ты настоящий немец. Я знал, что ты не оставишь друга в беде.

Майор фон Дейгель, толстый, краснощекий, шумный весельчак, хлопал Янга по плечу, дыша в лицо винным перегаром.

— Черт возьми, я долго вспоминал, где мы назначили встречу. Ведь мы облазили вчера добрый десяток злачных мест… И все-таки вспомнил: в «Левенброе». А проснулся я, в карманах — пшик! Если бы не ты, погиб бы самой бесславной смертью!.. — Он расхохотался, усаживаясь за столик.

Янг подозвал кельнера, попросил подать холодного мяса со спаржей, сыр «Рокфор» и сухое вино. Фон Дейгель поморщился:

— Пфуй, Руди, я не употребляю этого пойла. Ты же знаешь.

— Тогда коньяк, — сказал Янг кельнеру. — И не какой-нибудь «Вайнбранд», а коньяк. Вы меня поняли?

— Но в меню…

— Меня не интересует меню. Я плачу деньги.

— Я вас понял…

— К черту, Герд, — воскликнул Янг, улыбаясь фон Дейгелю. — Не для того я просидел семьсот дней в окопах, чтобы отказывать себе в своих желаниях. Два года как-никак я копил деньги, не зная, куда их девать. А сейчас — хочу дышать! Кто знает, что с нами будет завтра!

— Ты умный человек, Руди, — буркнул фон Дейгель. — Все эти деньги не стоят собачьего дерьма. Дай мне вагон марок — я спущу их за день. Вот только починю голову… Надо жить тем, что живо сегодня! А что завтра — от бога! — Он налил бокал содовой, жадно выпил. Майор еще не пришел в себя после вчерашнего кутежа.

Янг познакомился с фон Дейгелем в гарнизонном госпитале, куда приходил для врачебной консультации. На случай возможной проверки надо было, чтобы его фамилия значилась в регистратуре госпиталя. Осматривавший его военный врач дал направления на анализы. Янг просидел полтора часа, дожидаясь очереди в рентгеновский кабинет. Ему сделали снимок ноги, и на этом лечебная программа на неделю была прервана.

В очереди у дверей рентгеновского кабинета он и познакомился с майором, который уже успел слегка заправиться горючим. Короткого разговора было достаточно, чтобы определить, что майор, жаловавшийся на рези в животе, попросту ищет удобного предлога, чтобы лишний день не являться на службу. Когда Янг пригласил его где-нибудь пообедать, майор просиял. Он больше и не вспоминал о своих болезнях.

К концу дня майор напился уже изрядно, и Янгу пришлось, поймав какую-то машину, везти его домой. Жил майор в аристократическом районе Берлина. Когда Янг выразил удивление по этому поводу, фон Дейгель бессвязно пробормотал, что он отпрыск старинной прусской фамилии и пользуется особым почетом за какие-то заслуги, оказанные рейху его покойным папашей.

Узнал Янг также, что служит майор в штабе противовоздушной обороны Берлина. Такое знакомство могло пригодиться. Кроме того, у фон Дейгеля конечно же было немало знакомых в офицерской среде. Это были те связи, которых искал Янг.

Кельнер принес заказ, поставил на стол вино, а графинчик с коньяком — перед майором, многозначительно заметив:

— Это «Мартель».

Фон Дейгель торопливо налил себе.

— К черту приличия, когда болит голова! Будем пить! — и, поморщившись, опрокинул коньяк в рот.

Он быстро запьянел, стал уговаривать и Янга отведать коньяку. Тот отказался:

— Я столько перепил крепких напитков, Герд, когда мотался по разным странам! Я пил настоящий «Наполеон» и стаканами пил русский самогон!.. Пил до одурения, чтобы забыться от всех кошмаров: от взрывов, от крови, от неизвестности… И всегда мечтал попасть в «Дроссел» или «Левенброй», выпить хорошего вина с настоящим сыром… Дай уж мне насладиться, Герд! А потом мы еще будем купаться в коньяке!

— Я понимаю тебя, Руди!.. — заплетающимся языком промямлил фон Дейгель. — Я сам аристократ… Мы с тобой аристократы по крови!..

Ближе к вечеру ресторан стал заполняться посетителями. Большинство было военных, причем, как отмечал про себя Янг, высших чинов. Это фешенебельное заведение было далеко не всем по карману.

Вспыхнул свет на эстраде. Заиграла музыка. Стройная блондинка с ниспадавшими на плечи волосами пела под оркестр бесхитростные песенки про любовь, про разлуку, про любимых, которые на фронте, и про близкие встречи. Здесь были нужны песенки со счастливым концом.

В зале становилось шумно. Фон Дейгель, осушивший графинчик, потребовал повторения. Янг подал знак кельнеру. Неожиданно майор поднялся из-за стола и, пошатываясь, направился к дальнему столику, стоявшему почти у самой эстрады. За столиком в одиночестве сидел какой-то офицер. Янг увидел, что майор, взяв офицера под руку, двинулся обратно.

— Милейший Руди, позволь представить тебе моего старинного друга, можно сказать однокашника, Пауля Ругге.

Янг поднялся и пожал руку бледному худому человеку в форме обер-лейтенанта, жестом пригласил его к столу.

Фон Дейгель попросил подошедшего кельнера перенести прибор обер-лейтенанта. Янг предложил новому знакомому коньяку, но тот отказался: крепких напитков не пьет.

— Значит, капитан Янг, вам пришлось пройти все круги ада на русском фронте! — начал Ругге, поднимая бокал с вином.

— О да, пожалуй, это те слова, в которых заключена вся моя жизнь на протяжении последних лет.

— Я хочу выпить за вас. Я считаю тех, кто сражался в России, героями, перед которыми нация в долгу.

Это было произнесено торжественно, как на официальном приеме. Ругге в упор смотрел на Янга, держа в руке свой бокал. У него было неестественно бледное лицо, тусклые, ничего не выражающие глаза, светлые, почти незаметные брови и, как показалось Янгу, чуть подкрашенные губы. «Наркоман», — мелькнула мысль у Рудольфа. Он бросил взгляд на белые, тонкие, слегка подрагивающие пальцы, обхватившие ножку бокала, и решил, что не ошибся.

Ругге стал расспрашивать о России, о положении на русском фронте. Янг рассказывал, стремясь окрашивать все в радужные тона, как и подобает офицеру нацистской армии, воспитанному в духе верности фюреру, его великим планам.

Надо сказать, его удивило, что во встречном взгляде Ругге он не различил при этом особого, хотя бы видимого энтузиазма. Ругге слушал равнодушно, не выражая никаких эмоций, всем своим видом показывая, что не очень-то верит Янгу. Однако он дослушал до конца, даже задал несколько малозначительных вопросов.

Янг почувствовал, что расспросы о положении на Восточном фронте были данью приличию: его собеседникам хорошо было известно, что дела фашистской армии отнюдь не блестящи.

Когда Янг кончил свой рассказ, Ругге быстро перевел разговор на другую тему.

Оркестр на эстраде заиграл модную мелодию, и почти весь зал подхватил слова песни: «Руиг шпильт ди гайге, их танц мит дир унд швайге…» Запел и фон Дейгель. Когда оркестр умолк, Ругге посмотрел на часы и стал прощаться. Он протянул Янгу визитную карточку и пригласил его и фон Дейгеля отужинать с ним завтра вечером в «Эрмитаже»: соберется небольшая компания друзей. Янг поблагодарил и обещал непременно быть.

Ну что ж, все как будто складывалось более чем удачно. Завязаны первые знакомства в офицерской среде. Теперь следовало расширять круг этих знакомств.

После ухода Ругге Янг и фон Дейгель остались в ресторане. Как и накануне, фон Дейгеля основательно развезло, он стал нести всякую околесицу и в конце концов Рудольф опять провожал его домой. Фон Дейгель на этот раз принялся зазывать его к себе. Янг не стал отказываться.

Квартира у фон Дейгеля, как и предполагал Янг, была большая. Семь или восемь комнат. Мебель старинная. На всем лежала печать запустения. Детей и жену майор отправил в поместье ее родителей: там они переждут трудное время, ежедневные бомбежки. Ведь все это сугубо временно! — утешали себя берлинцы.

Янг помог фон Дейгелю освободиться от шинели и мундира, стянул с него сапоги. Майор сразу свалился на диван и захрапел. Янг ушел.

В Берлине была объявлена ставшая уже привычной воздушная тревога. Небо расчерчивали лучи прожекторов, где-то вдали гулко били зенитки. Янгу долго пришлось добираться к себе, то и дело рискуя наткнуться на патруль.

Но все обошлось благополучно. Он подошел к своему дому, постоял в подворотне напротив. Потом прошел до угла и позвонил из телефонной будки.

— Бакман слушает, — раздался в трубке голос Бакмана.

Значит, все в порядке. Если бы в квартире была засада и Бакмана заставили поднять трубку, он должен был сказать: «Алло!»

Янг поднялся по лестнице. Бакман собирался готовить ужин, но гость пожелал старику доброй ночи и отправился к себе в комнату. Завтра надо было передать первое сообщение: о том, что он благополучно добрался до Берлина, обосновался в столице третьего рейха по заранее составленному плану и начал работать. Он знал, с каким нетерпением ждут его сообщения, как волнуются, не имея никаких сведений о его судьбе.

Пока ему удалось миновать все препятствия на пути в Берлин, в первые же дни познакомиться с человеком, который может оказаться полезен. Ведь главной целью задания Янга было добыть сведения о системе обороны Берлина. Хотя фронт находился еще далеко отсюда, было ясно, что именно битва за Берлин станет в войне решающей.

Янг действовал очень расчетливо. Он не торопился предупреждать события, понимая, что любой непродуманный шаг может стать роковым. Наверняка он уже попал в поле зрения криминальной полиции: двукратное посещение ресторана «Левенброй» невесть откуда появившимся офицером не может остаться незамеченным для агентов, ведущих постоянное наблюдение за посетителями ресторана. Да и деньги, которые он тратил в ресторане, тоже привлекали к нему внимание. Однако его «легенда» снимала подозрения, а уж он постарался, чтобы ее услышали и кельнеры, и лица, сидевшие за соседними столиками и слишком нарочито подчеркивавшие, что их совсем не интересует, о чем беседуют сидящие рядом офицеры.

В самом деле, фронтовик, изрядно поживившийся на оккупированных землях России, а затем и Франции, оставшийся один как перст (жена погибла в Гамбурге во время бомбежки), конечно, мог позволить себе многое. К тому же Янг, не скупившийся в ресторанах, в то же время на каждом шагу старался подчеркнуть свойственную немцу бережливость…

Еще и еще Рудольф Янг подвергал скрупулезному анализу каждый свой шаг, сделанный за последние дни, припоминал все разговоры с окружающими, все встречи… Как будто не допустил он ошибок, которые могли бы привести к осложнениям…

У Янга было очень немного времени. Он не должен был торопиться, чтобы не вызвать подозрений, но не мог и медлить: сведения, которые он должен добыть, нужны как можно скорее.

4. Господа офицеры

Пирушка в «Эрмитаже» не состоялась. На этот раз Берлин бомбили необычно рано. Ругге так и не дождался своих друзей. В ресторан явился только Янг. Ругге предложил тогда собраться у него в квартире. Он повез Янга на своей машине, заехал по пути за маленьким лысым полковником, которого представил как своего друга Ганса.

Как и фон Дейгель, Ругге жил один, семью отправил на запад, в поместье своих знакомых. Квартиру он занимал небольшую, но здесь было очень чисто, что свидетельствовало об аккуратности хозяина.

Пока Ругге готовил стол, полковник и Янг рассматривали семейные альбомы — традиционное средство занять гостей. На ранних фотографиях Ругге был в студенческой форме, потом — в штатском костюме, за чертежным столом. По словам фон Дейгеля, Пауль был довольно талантливым архитектором, которому прочили завидное будущее. На нескольких фотографиях можно было видеть Ругге с женой и ребенком.

На белоснежной скатерти появилась русская водка, несколько бутылок вина. Хозяин орудовал шейкером, взбивая коктейль.

Тем временем подошли еще двое мужчин. Один, в штатском, отрекомендовался доктором Клюзе, другой, в форме капитана, представился как Глауберг.

— Больше мы никого не ждем, — сказал Ругге, приглашая гостей к столу.

Оказалось, хозяин отмечал в этот день именины жены. Выпили за ее здоровье. Ругге включил радиоприемник. Из динамика понеслись бодрые звуки джазовой музыки.

А за зашторенным окном бухали зенитки, доносился грохот разрывов авиабомб. Хотя к налетам здесь уже привыкли, на душе у собравшихся было невесело.

— Где-то мы будем, господа, через год в это время? — сказал Янг, разминая в руках сигарету.

— Не стоит задаваться такими вопросами. — Маленький полковник махнул рукой. Он тянул рюмку за рюмкой и уже раскраснелся, глаза его блестели. — Разве задавали вы себе этот вопрос, сидя в окопах? Да, что было бы со всеми нами, если бы мы паниковали перед завтрашним днем!..

— Но не думать о будущем нельзя. Человек стремится к целям, которые ставит перед собой.

— У нас одна цель, мой дорогой: соблюдать присягу, которую мы дали фюреру.

— Перестаньте, господа, — вмешался в разговор Клюзе. — Сейчас время, не располагающее к спорам. Тем более что любезный хозяин угощает нас «Дорожным коктейлем», а все мы знаем и ценим его мастерство в приготовлении этого волшебного напитка.

Раздался звонок в дверь. Ввалился, как обычно уже под изрядными парами, фон Дейгель.

— Прошу прощения, господа, за задержку, но обстоятельства военного времени…

— Раньше никакие обстоятельства не останавливали тебя, Герд, когда друзья назначали встречу! — заметил Ругге.

— То было раньше. А теперь каждый день новости! Нас вздумали вывозить на рекогносцировку. Уже не хватает инженеров! Ничего! Скоро вы все окажетесь в плену этих обстоятельств! Все, все!..

— Не шуми, Герд, лучше выпей.

Фон Дейгель опрокинул рюмку водки, откусил ломтик сыра и опять загудел:

— Эти бараны проваливают все на свете! Они уже прикидывают, как строить на улице баррикады… А виновны во всем будем мы!

— Но, но, — Глауберг погрозил пальцем, — не забывайте, что среди нас представитель криминальной полиции…

Янг поймал его насмешливый взгляд, брошенный на Клюзе, и сказал:

— Давайте, действительно, покончим с этими пустыми разговорами! Поговорим о том, что тешит сердце!

Клюзе сразу подхватил его слова:

— Расскажите нам лучше о Париже! Ведь вы недавно оттуда.

— Ну, что сказать о Париже… Конечно, и его тронула печать войны… И все-таки там легче жить: меньше забот! Однако, господа, я не могу быть очень объективным. Не забывайте, что я оказался там после русского пекла.

— А в Берлине вы долго не были?

— О, последний раз — до войны. А во время войны — проездом.

— Простите, Янг, где вы остановились?

Янг в упор посмотрел на Клюзе. Улыбнулся.

— Это допрос или дружеская беседа? Если… допрос, то ведь для этого есть иное время, и я готов дать вам все показания…

— Полноте, полноте, господа! — перебил его Ругге. — В самом деле, Клюзе, в моем доме — все мои друзья, и ненужные подробности никого не интересуют. Никого!

Клюзе положил руку на плечо Янга.

— Прошу прощения за бестактность. Забудьте о ней! Я порой забываю, что в моих устах самый невинный вопрос может прозвучать обидно…

Из дружеской пирушки так ничего и не получилось. Слишком уж ощутимо надвигался финал трагедии. Это будоражило, взвинчивало нервы.

Гости разошлись, когда не было еще и десяти. Ругге предложил Янгу заночевать у него, не искушать судьбу во время воздушного налета. Рудольф согласился.

Ругге навел в столовой порядок, потом долго плескался в ванной. Искупавшись, стал стелить Янгу постель. Гость, дожидаясь его в гостиной, листал последние номера нацистских журналов. Неожиданно в комнате, где хлопотал Ругге, раздался звон стекла. Янг вышел в прихожую и в щель неплотно прикрытой двери увидел Ругге, собиравшего осколки разбитого шприца. Янг, стараясь не шуметь, вернулся в гостиную и снова занялся журналами. Он не ошибся при первой встрече: Ругге — наркоман.

Когда некоторое время спустя Ругге появился, он был сильно возбужден, на бледных щеках горели пятна румянца. По-видимому, ввел себе солидную дозу наркотика. Он опустился в кресло, обхватил пальцами деревянные ручки.

— Все понимают, — заговорил он, — что мы на краю пропасти. Понимают и боятся говорить друг другу об этом. И вы понимаете, и я. И выхода нет. Да, Янг, выхода нет. Мы сейчас одни и можем говорить об этом.

Янг молчал, не понимая, к чему клонит собеседник. А Ругге, глядя куда-то мимо него застывшим взглядом, продолжал:

— Все идет прахом. Жизнь. Мечты. Будущее. Мы скоро ляжем в землю навеки, уйдем в бесконечность. И это неотвратимо. Какая нелепость! Мы жили все это время, как слепые котята. Боже мой, где был наш разум, когда эта чудовищная волна подхватила нас и понесла!.. Мы думали, она выбросит нас к садам Эдема, мечтали о райских яблоках и больше не задумывались всерьез ни о чем. А люди должны думать! Должны! Для того господь наделил их разумом… Чтобы думали… Задумывались… не только о встрече с прародителем Адамом и о его яблоках… о яблонях… Адамово яблоко… Это, знаете, что такое… Это на глотке… Можно и подавиться…

Речь Ругге становилась бессвязной. Янг не перебивал его. Почему он стал изливать душу именно ему? Сразу припомнилось, как уговаривал он Янга остаться переночевать у него, провожал остальных гостей. Значит, заранее думал об этом разговоре… Но куда он клонит? Чего добивается?

Ругге заметно напрягся и словно чуть протрезвел.

— Вы, Янг, пережили все ужасы фронта и больше, чем кто-нибудь из нас, понимаете, что все кончено… Не бойтесь, мы одни!

— Откровенно говоря, этот разговор мне не по душе, Пауль, — сказал Янг. — Я — немец, присягал фюреру и буду верен присяге до конца… А тогда к чему все эти речи?

— Я тоже принимал присягу и тоже верен… Но есть же у нас мозги, черт возьми!.. — Ругге тер пальцами виски, лоб его беспомощно хмурился. — Я не могу собраться с мыслями, погодите, Янг…

Янг курил, исподлобья поглядывая на него.

— Ах, да, вот я о чем… Я тоже верен присяге! Да… Да! Я сын своего отечества. Невелика беда сложить голову под дулом вражеского автомата во имя фюрера!.. Но ведь надо думать о будущем. И вы, вы, Янг, первый сегодня заговорили об этом. Кто возродит славу поруганной Германии?.. Кто?.. Кто? Мы привыкли жить сегодняшним днем, отгоняя назойливые мысли от завтрашнего. А надо думать именно о завтрашнем. Вы сами не понимаете, насколько вы правы!.. Германия — это не фюрер и не третий рейх. Думали вы об этом?

— Я солдат, — ответил Янг, — и привык думать только о своем долге.

— Нет и тысячу раз нет! — театрально воскликнул Ругге. — Вы прежде всего немец, проливший кровь за Германию! И вы обязаны думать о ее будущем! Вы что, испугались этого Клюзе? Этой грязной свиньи?!

— Не совсем понимаю, — сказал Янг.

— Вы должны уцелеть в этой войне! Вы и я и другие верные патриоты! Не такие, как этот подонок Клюзе. Германия должна сохранить силы, которые возродят ее из пепелища…

— Что же нам с вами надо делать? Что?

— Я не бескорыстен, Янг… Такова человеческая натура! Все слабости наши от грешной природы… Я знаю: вы богаты…

Янг натянуто улыбнулся, пожал плечами.

— Не делайте невинной физиономии, капитан Янг! Не обязательно быть психологом, чтобы увидеть, состоятелен человек или нет… — Он перегнулся в кресле, приблизил свое лицо к лицу Янга и зашептал: — Я не спрашиваю, откуда ваш капитал, в золотых ли он коронках расстрелянных русских или в золотой утвари, похищенной из каких-нибудь церквей… Из России либо не возвращаются, либо возвращаются с добычей… И я не осуждаю!.. Вы платили за это кровью… Да и во Франции наши молодцы порезвились!.. Не спорьте, я все хорошо, очень хорошо знаю.

Ругге «трезвел» все более. Мозг его работал обостренно.

Янг опустил глаза, как бы раздумывая, что ответить. Ругге почувствовал себя победителем и откинулся на спинку кресла.

— Мне нужны деньги, не буду скрывать. Я задыхаюсь без денег… Здесь, в Берлине, нет ни возможностей, ни времени для того, чтобы их делать. Вы можете помочь мне, а я — вам… Я могу помочь вам реализовать золото, камни, что там у вас есть!.. Вы не навлечете на себя подозрений… А кроме того, помогу сохранить жизнь, когда у нас начнется пекло… Ставка солидная. Не так ли? Как по-вашему?

Итак, Ругге наконец подошел к тому, ради чего начал весь разговор. Откровенно говоря, Янг менее всего ожидал такого оборота дела. Еще не представляя себе всех последствий предложения Ругге, он почувствовал: вот где выпала немалая удача. Так золотоискатель примечает в промытом песке крупинки, слепящие своим блеском. Так геолог, искавший «черное золото», наблюдает за могучим выбросом нефтяного фонтана… Быть может, в других обстоятельствах он с большей настороженностью отнесся бы к словам Ругге. Уж слишком все напоминало ловушку. Но в данном случае интуиция Янга подсказывала ему, что о ловушке речи быть не могло. Перед ним сидел наркоман, готовый на все ради того, чтобы добыть деньги на наркотики!

— Вы молчите? — после короткой паузы произнес Ругге. — Вы еще думаете? Другой на вашем месте не раздумывал бы ни секунды. Ведь это выгодно прежде всего вам!..

— Понимаю, Пауль, для вас сейчас главное в жизни — забота обо мне, — саркастически ухмыльнулся Янг.

— Конечно, здесь и я заинтересован. Более чем заинтересован. Разве я скрываю?.. Разве я не откровенен с вами? В выигрыше мы, конечно, будем оба… Ну же, решайте! — торопил Ругге. Он явно нервничал. До хруста сдавливал правой рукой пальцы левой.

— Вы только что утверждали, что люди должны думать. Для того чтобы думать, нужно время…

— О чем думать?! О чем тут можно думать! Ведь, помимо всего прочего, вам некоторое время спустя придется возвращаться во Францию! Там тоже будет пекло. Россия — с одной стороны, Франция — с другой. Неужели вы не отдаете себе отчета, что именно там нанесут удар англичане и американцы! А я берусь обеспечить вам возможность остаться в Берлине. И… — он снова наклонился к Янгу, дыша ему в лицо, и непроизвольно перешел на шепот, — и тогда позабочусь о том, чтобы подготовить безопасное местечко, где можно будет укрыться. Нам обоим… Есть Испания, есть Южная Америка. Это не трусость, Янг, нет! Нет! Повторяю: надо — необходимо! — уже сейчас думать о возрождении Германии после тех потрясений, которые ей доведется пережить. Для этого надо сохранить силы. У меня много друзей среди видных членов нашей партии, и я хорошо знаю, что многие из них уже позаботились о том, как сохранить себя для грядущих дел!..

Янг сделал вид, будто окончательно убежден этими доводами. Но он хотел еще продолжить игру, ибо знал, что в подобного рода ситуациях выигрывает тот, кто проявляет больше выдержки.

— Что же вы продолжаете молчать, Янг?.. Или я ошибся в вас?.. В ваших мыслительных способностях!

— Не знаю, право, что и ответить. Все очень неожиданно…

— Может быть, вы рассчитываете, что сможете реализовать и без моих услуг ценности, не вызвав подозрений? Имейте в виду: государство охотится за золотом, за всеми ценностями, и любая осечка может стоить вам дорого. Вы же знаете, как поступают сейчас со спекулянтами, которые утаивают ценности от имперской казны!.. А у меня есть верные люди, которых можно не опасаться. Будем говорить начистоту: вы нужны мне, я — вам. Вы, надеюсь, поняли это?

— В какой-то степени понял. Но где гарантии? — заговорил Янг на вполне деловом языке.

— Я не коммерсант, никогда им не был и не буду! Но вас понимаю. Гарантии — мои связи. Не забывайте, я вхож к любому влиятельному лицу. Наконец, мой шеф — один из руководителей противовоздушной обороны Берлина, и вы сами понимаете, что его акции растут с каждым днем… поскольку растет угроза Берлину. А плох был бы тот адъютант, который мог бы меньше своего генерала…

У Янга было такое чувство, будто ему в буквальном смысле слова хочется зажмуриться от ошеломляющего блеска невероятной, немыслимой удачи! Вспыхивающие золотым сиянием крупинки в песке двоились, троились, несметно множились у него на глазах… Да ведь в любой, даже самой сложной работе не только одни препятствия и опасности подстерегают нас на пути, бывают же и редчайшие, но удивительные минуты вроде как слепой удачи, везенья, что ли! На них нельзя рассчитывать, но их нельзя упускать!..

— Еще и еще раз, Пауль, мне надо подумать. Вам ясна польза, какую вы можете извлечь для себя. Вот и я хочу как следует — до грамма — взвесить, какую пользу могу извлечь я. Я солдат и не могу соображать быстро, когда речь идет о коммерческой сделке.

— Да, я понимаю, что вам надо подумать, — с досадой согласился Ругге. — Только торопитесь! Время работает не на нас с вами. Кажется, я никогда в жизни — никогда! — так не ценил время. Так не чувствовал его бег. Если б можно было его остановить! Но даже фюрер не может этого сделать!.. Я жду вашего ответа не позже завтрашнего дня.

Ругге с трудом поднялся с кресла, проводил гостя в отведенную ему комнату и удалился в спальню.

Янг лег, погасил свет, но не спал. Он пытался проанализировать, как отложенную шахматную партию, события последнего дня, встречи, разговоры. На это оставалась лишь ночь. Он мысленно вернулся к Клюзе, к его вопросам, которые так напоминали полицейский допрос. Что это, случайность?.. Может быть, действительно профессиональная манера разговаривать?.. А если нет?.. Но Янг отвел эту версию. Если бы у Клюзе были какие-то подозрения, вряд ли он стал бы выдавать себя. Нет. Это, конечно, профессиональная манера, которой Клюзе попросту бравировал, и не только перед Янгом…

Потом — Ругге… А нет ли единой цели в действиях Клюзе и Ругге… Но опять-таки в этом случае сотрудник криминальной полиции не стал бы выдавать себя, ибо таким образом сразу же вызвал бы подозрительное отношение к предложению Ругге…

Янг привык рассчитывать по возможности все варианты, на много ходов вперед. Если даже предположить, что ему расставляют ловушку, хотя это маловероятно, но предположим, что это так… все-таки стоит вступить в эту игру!

Надо учесть и возможность шулерского трюка: в конце концов его запросто могут обвинить в спекуляции награбленным, если Ругге, отчаявшись в попытке завлечь его в свою авантюру, желая отомстить, предаст его…

Но каково же решение?..

Он все же заснул. Спал чутко, слышал, как Ругге ночью несколько раз вставал, ходил по квартире…

Ровно в семь прозвенел будильник. Ругге был уже на ногах, гладко выбрит. Видно, он уже сделал себе укол: держался бодро, приготовил завтрак, движения его были энергичны.

За завтраком Янг несколько неожиданно сказал:

— Возвращаясь к нашему ночному разговору, я прошу дать мне еще некоторое время подумать. Все это не так просто. А чтобы не было сомнений в моей искренности, прошу, Пауль, принять небольшой аванс — Он вынул бумажник, отсчитал несколько купюр и протянул Ругге.

Тот вначале растерялся.

— Пока, до заключения делового соглашения между нами, — продолжал Янг, — будем считать, что вы взяли у меня это взаймы. Отдадите, когда представится возможность.

Ругге взял деньги, спрятал в карман кителя.

— Спасибо, Янг. Вы выручили, очень выручили меня! Я в крайне затруднительном положении… Но… я жду вашего ответа!

— Я постараюсь решить все как можно быстрее. Если нужны будут еще деньги, не стесняйтесь. У меня есть. Я не люблю давать в долг и не отличаюсь щедростью, но вы мне симпатичны. Я с большим уважением отношусь к честным людям. К сожалению, их осталось очень мало.

Ругге, пожимая руку Янгу, сказал:

— Вы тоже честный человек, капитан Янг. Если я чем-нибудь могу быть полезен, обращайтесь ко мне, как к другу. Друзьям я не отказываю ни в чем.

5. Обычная работа

Крупица по крупице собирал Рудольф Янг нужные ему сведения. По этим сведениям предстояло составить единую картину, тщательно выверить ее в целом, все ее детали.

Круг его знакомств среди офицеров гарнизона расширялся. Он ловил случайно оброненные фразы, делал сложные умозаключения из, казалось бы, не имеющих отношения к делу реплик, сводил воедино обрывки фактов, тоже как будто лишенных какой бы то ни было связи друг с другом. Порой эта работа напоминала разгадывание ребуса.

Заключенный с Ругге «союз» дал возможность совершать поездки, нужные для того, чтобы пополнять недостающие в цепи звенья. Ругге беспрепятственно обеспечивал его пропусками, предоставлял машину. Янг смог побывать во Франкфурте-на-Одере, в Штраусберге, в Либенвальде. Особое его внимание привлекал Одер. Было ясно, что здесь постараются построить главную линию обороны с таким расчетом, чтобы не допустить форсирования Одера советскими войсками. Предположения подтвердились. Из нескольких источников пришли к Янгу данные о тех инженерных работах, которые ведутся на Одере, в основном — севернее Франкфурта.

Получавший теперь значительные суммы Ругге не знал, чем и как угодить Янгу. Чтобы подчеркнуть свое полное к нему доверие, даже делился с капитаном некоторыми не подлежащими разглашению сведениями, каждый раз не забывая заметить:

— Только, вы понимаете, Рудольф, что это сугубо между нами?.. Это секрет!

Янг несколько раз очень осторожно вызывал его на откровенные разговоры. Затевал их как человек, который вправе испытывать естественную тревогу о завтрашнем дне… Ругге только безнадежно махал рукой, рассказывая, что фюрер возлагает большие надежды на какое-то новое оружие и укрепляет Берлин так, чтобы никакая сила не могла сокрушить эти укрепления.

От него же узнал Янг, что идут разговоры, будто руководство подготовкой обороны Берлина думают поручить эсэсовцам… Что Берлин разделен по окружности на девять секторов обороны. Причем девятый сектор имеет особое назначение: оборону самого центра столицы, где находятся правительственные здания, рейхстаг, имперская канцелярия.

Многое пока держалось в строгом секрете. Об обороне Берлина было запрещено говорить. Красная Армия находилась еще далеко. Пропагандистское ведомство доктора Геббельса пыталось поддержать у населения Германии бодрый дух. На страницах газет и в радиопередачах жителей рейха успокаивали: русские никогда не дойдут до Берлина, в самое ближайшее время будет осуществлен «секретный план» гитлеровского командования, наступит перелом в войне и Россия будет сокрушена.

Кое-кто верил в это, некоторые заставляли себя верить, но значительная часть населения понимала, что никаких надежд на будущее питать не следует.

Что касается офицеров, то одни, как, например, фон Дейгель, предавались беспробудному пьянству. Другие бесстрастно ожидали грядущих событий, положившись на волю судьбы. Третьи искусственно поддерживали в себе боевой дух, стремясь оптимистически смотреть на жизнь, хотя оснований для оптимизма уже не было никаких.

Янг с фон Дейгелем сидели в ресторане «Эрмитаж» на Францезишештрассе. Этот «русский» ресторан открылся в столице рейха после нападения фашистской Германии на Советский Союз. Здесь работали русские повара, в меню была только русская кухня, пели русские певицы. Среди обслуживающего персонала были люди, насильственно вывезенные из России, а также «добровольцы» из числа изменников. Фон Дейгель, как обычно, сетовал на жизнь, ругал все и вся.

— Бросьте, Герд, — сказал ему Янг, — нам осталось не так уж долго предаваться переживаниям. Я верю, что скоро наступит перелом в войне и мы еще отпразднуем с вами наши новые победы!

Фон Дейгель поставил на стол поднятую было рюмку.

— Это вы вправду, Руди? Неужели вы во что-то еще верите?

— Не верить нельзя, — ответил Янг. — Когда придет неверие, я пущу себе пулю в лоб.

— Тогда это надо было сделать два года назад, — промычал майор. — К вашему сведению, — тихо сказал он, наклонившись к Янгу, — мы начинаем составлять план укрепления берлинских улиц, площадей, домов. Вы понимаете, что это значит? Мы готовимся вести бои в Берлине!.. Это все: крышка. Я был на днях на совещании, где выступал генерал Кребс. Он делал хорошую мину при плохой игре, расписывая план обороны Берлина. Мы-де заставим русских пройти через десяток сильно укрепленных рубежей, чтобы они обессилели, выдохлись, завязли на ближних подступах к городу, где их и уничтожим… Это планы фанатиков, рассчитанные на простачков!

— Да, — задумчиво сказал Янг, — вы нарисовали такую мрачную картину, что мне, пожалуй, надо убираться восвояси. Все-таки во Франции будет легче…

— Легче, дорогой Руди, нигде не будет. Нам придется отвечать за все!

— Ругге предлагал мне оформить перевод в Берлин… Но после того, что вы рассказали, я, право, не знаю, как быть… Может быть, все-таки лучше уехать?

— Это все равно. Конечно, лучше попасть в плен к англичанам или американцам, чем к русским. Но я думаю, что до плена нам не дотянуть. А если думать о могиле, то, по мне, веселее лежать в родной земле, рядом с друзьями… — Он замолчал, опустив голову на руки.

На эстраде полная брюнетка в длинном вечернем платье под аккомпанемент гитар запела «Калитку». Фон Дейгель поднял голову, мутными глазами уставился на певичку, потом обернулся к Янгу:

— Самое обидное, что нас принимают за дураков! Мы, конечно, и есть дураки, потому что верили в свою непобедимость, мечтали стать хозяевами мира! Но оценить себя вправе только мы сами. А когда другие считают нас идиотами — это свинство! Генерал Кребс заявил, что одерско-нейсенский оборонительный рубеж, особенно укрепление Зееловских высот — перед Кюстринским плацдармом, сделает Берлин неприступным.

Боже, сколько подобных сказок мы слышали за эти годы! А нас били и били! Наши генералы придумывали новые сказки, а мы верили им!

— Вы просто нагоняете тоску, Герд, — сказал Янг. — Нельзя же так мрачно смотреть на жизнь!

— Я знаю, что говорю, и если говорю, то только потому, что много знаю…

Срок «командировки» Янга кончался. Надо было как-то узаконить дальнейшее его пребывание в городе. Пришлось напомнить Ругге о ночном разговоре, когда тот предлагал заключить «союз». Ругге был крайне заинтересован в Янге, ибо в буквальном смысле слова ежедневно вытягивал из него деньги: наркотики стоили дорого. И конечно, он готов был сделать все, чтобы сохранить Янга подле себя.

Кроме того, Ругге всерьез продумывал план бегства из Берлина. Он несколько раз заговаривал об этом с Янгом, напоминая, что следует уже сейчас разработать все детали побега… Учитывая все это, Янг поставил вопрос напрямик. Ругге словно ждал этого вопроса. Он заявил, что Янгу не о чем беспокоиться, все будет оформлено как надо.

— Но у меня истекает срок командировки, и первый же патруль, проверив документы, может задержать меня…

Ругге заверил, что впишет имя Янга в приказ об откомандировании в Берлин.

Ругге действительно оформил все очень быстро. Через несколько дней приказ об откомандировании капитана Янга в распоряжение начальника противовоздушной обороны Берлина был подписан.

Ругге сказал, что следует продолжать курс лечения, и даже пошутил, что, когда Янг пожелает получить орден, его друг Пауль сможет при очередном представлении к награде включить в список и его.

Янг регулярно посещал гарнизонный госпиталь, принимал по предписанию врачей разные процедуры, но каждый раз при осмотре жаловался, что боли не утихают. Ему назначили ванны, делали уколы, все это фиксировалось в истории болезни. Янг лечился аккуратно: в случае проверки «история болезни» всегда могла подтвердить это.

Новая должность капитана Янга открыла ему возможность выезжать в окрестности Берлина, посещать зоны, где дислоцировались части противовоздушной обороны. Он обратил внимание на то, что в ряде огневых точек ПВО снимались зенитные орудия крупного и среднего калибра и перебрасывались в те районы, где возводились оборонительные укрепления. Ругге как-то вскользь заметил, что есть приказ использовать зенитки в противотанковой и противопехотной обороне. Это был примечательный симптом: ощущалась нехватка артиллерии, приходилось ослаблять противовоздушную оборону, чтобы усилить наземную…

Непосвященному человеку роль Янга может показаться чересчур скромной. Он не осуществлял внешне эффектных операций — с сюжетами, полными динамики и неожиданных поворотов. Напротив, старался держаться в тени. Но стоит задуматься, какой выдержки, какого мужества стоило человеку в течение длительного времени находиться в самом центре фашистской Германии, среди врагов, выполняя, казалось бы, незаметную, но столь важную и нужную работу!

6. Крайний случай

Рудольф Янг пробыл в Берлине уже около трех месяцев. Ему удавалось оставаться вне подозрений. Во всяком случае, анализируя всякий раз поведение окружающих, он не мог заметить ничего такого, что насторожило бы его.

Даже сотрудник криминальной полиции Клюзе, с которым он довольно часто встречался у Ругге, не выказывал и тени подозрения по отношению к Янгу. Никто не расспрашивал и Бакмана о его жильце.

Между тем в Берлине царила атмосфера всеобщей подозрительности. На улицах рыскали военные патрули, повсюду сновали полицейские шпики в штатском. Любое неосторожно сказанное слово могло послужить поводом для ареста… Чувствуя, как ослабевает влияние нацистской пропаганды, главари третьего рейха все чаще прибегали к террору, запугиваниям, угрозам… Рудольф Янг старался обходить стороной военные патрули, не привлекать внимания шпиков. Он чувствовал, что, хотя достаточно надежно укрепился в Берлине и имел возможность отвести любые подозрения, все же не стоит искушать судьбу.

Однако случилось совершенно непредвиденное.

В апрельский вечер, когда Янг, возвращаясь к себе, позвонил, как обычно, из автомата Бакману, чтобы убедиться в том, что все спокойно, он услышал в трубке: «Алло!» Это был, как помнит читатель, условный сигнал опасности.

Рудольф не узнал голос Бакмана. Может быть, соединение было неправильным? Он опустил еще монету в щель автомата, снова набрал номер и услышал: «Алло!» Сомнений не оставалось: у Бакмана засада!

Янг вышел из телефонной будки и зашагал в обратную сторону. Надо было уходить подальше из этого района! Нацисты могли устроить облаву.

Шел, опираясь на палку, пытаясь привести в порядок путавшиеся мысли. Что могло произойти?.. Неужели он допустил какую-то оплошность?.. А может быть, Бакман?..

Он вышел на Унтер-ден-Линден, пошел, не выбирая направления, вперед. Надо было подумать, куда деться на эту ночь. Если это провал и за ним слежка, то, конечно, в ресторан идти нельзя… К Ругге? К фон Дейгелю? Но если его ищут, то, конечно, не оставят без внимания и их…

Свернул на какую-то улицу и остановился за углом. Постоял немного, убедился, что слежки нет, снова вышел на Унтер-ден-Линден и пошел в обратном направлении. Мозг работал напряженно в поисках нужного решения, отбрасывая непригодные варианты. Но решение не приходило. Идти на риск было нельзя, это значило бы поставить под удар столь успешно начатую работу.

Следовало, пожалуй, позвонить Ругге, попытаться по еле заметным интонациям уловить, известно ли ему что-нибудь…

Ругге был дома. Янг перебросился с ним ничего не значащими фразами, пообещал заглянуть в ближайшие дни, пожелал доброй ночи и повесил трубку.

Нет, ничего особенного в его голосе Янг не уловил. Позвонил фон Дейгелю. Того не было дома, или он спал мертвецким сном: телефон не отвечал.

Что же случилось с Бакманом? Эта мысль не давала покоя…

Завыла сирена. Прохожие заторопились. Вот-вот должен был начаться очередной воздушный налет. Янг прочитал на одном из домов надпись «Бомбоубежище» и направился туда. По узким ступенькам спустился в тускло освещенный подвал. В одной из комнат стояли кровати, на них спали дети и женщины. В небольшом помещении сбоку, у самого входа, сидело несколько мужчин, переговаривавшихся вполголоса. Янг вошел туда, поздоровался. Ему ответили, продолжая начатый разговор. По доносившимся отрывкам этого разговора Рудольф понял, что речь идет о каком-то лавочнике, которого забрало гестапо за сокрытие больших ценностей…

Янг сел на скамейку в углу, прикрыл глаза. Тревожные мысли теснились в голове.

Он не заметил, как распахнулась дверь и в комнату вошли двое мужчин в штатском. Подойдя к нему, они потребовали предъявить документы. Один из них отвернул лацкан плаща и показал значок полиции.

Янг достал документы. Тот, что показывал значок, осветил удостоверение фонариком. Долго рассматривал, потом протянул Янгу:

— Прошу извинить, сами понимаете — служба. Новый человек… Мало ли что может быть…

Это была обычная проверка, которую полиция проводила в бомбоубежищах: там можно было обнаружить самых различных людей, случайно застигнутых в том или ином районе сигналом воздушной тревоги.

Янг снова прикрыл глаза. Так что же случилось с Бакманом?.. Эта мысль неотвязно сверлила мозг. Самое скверное было то, что ничего невозможно было узнать. Нельзя было даже приближаться к дому, где жил Бакман: если старика взяли, наверняка в его квартире устроена засада. Поручить что-нибудь выведать о происшедшем некому… Успокаивало то, что у Бакмана не осталось никаких его вещей. А в том, что старик ничего не скажет о нем, он был уверен.

Нужно было думать о том, как теперь поддерживать связь. Сам Янг не имел права передавать материалы через тайник, а послезавтра надо было выходить на связь… Единственный выход — использовать явку, которую он получил на крайний случай. Теперь как раз тот самый крайний случай…

Ни одной из минут удачи, выпадавших на его долю, не упустил Рудольф Янг. Но эти минуты кончились…

…Отбой дали около шести утра. Невыспавшиеся, измученные люди выходили из бомбоубежища, каждый моля бога, чтобы его жилище оказалось нетронутым… Янг сполоснул водой лицо над старым, ржавым умывальником, вытерся носовым платком и тоже вышел на улицу.

«Сколько же бед и несчастий принесла людям война! — думал он. — Во имя чего выпало человечеству столько страданий? Во имя низменных целей кучки маньяков, грезивших о мировом господстве?.. Когда-нибудь те малыши, которые спали в своих кроватках в оборудованном под бомбоубежище подвале, поймут то, чего не понимали их отцы».

В городе было тихо, пустынно. Откуда-то тянуло гарью. Янг зашагал к станции метро на Лейпцигерплац, сел в поезд и долго колесил под городом. Потом вышел на станции Александерплац и направился в сторону Кайзер-Вильгельмштрассе. По пути завернул в маленькое кафе, выпил чашку эрзац-кофе и продолжил свой путь. Было уже девять часов, когда он остановился у одного из ничем не примечательных домов и нажал кнопку звонка, под которой была укреплена медная табличка: «Доктор Штольц». Послышались быстрые шаги, дверь открылась. Перед Янгом стояла миловидная девушка.

— Прошу прощения, могу я видеть доктора Штольца?

— Вы на прием? Доктор принимает сегодня после трех.

— Но мне нужно видеть его, у меня маленькая консультация.

Девушка опустила глаза, посмотрела на палку, на которую опирался Янг, и пригласила войти.

Янг поднялся на несколько ступенек, миновал еще одну дверь и оказался в просторном холле.

— Папа, это к тебе.

Доктор вышел в домашних туфлях, с газетой в руке.

— Чем могу служить?

— Прошу прощения, доктор Штольц. Я знаю, что это не ваша специальность, но мне сказали, что вы даете радикальные средства от подагры.

— Кто вам сказал?

— Доктор Вольф. Мы были с ним на фронте.

Это был пароль. Штольц распахнул дверь кабинета и жестом предложил капитану войти. Янг сбросил плащ и вошел в кабинет. Штольц протянул ему руку. Янг назвал себя, рассказал, что произошло с Бакманом. Доктор Штольц внимательно слушал.

— Надо непременно выяснить, что случилось. Я постараюсь это сделать. А вас мы устроим. У меня ключи от квартиры родственника жены, доктора Руха, он на Восточном фронте. Думаю, там вы будете чувствовать себя достаточно свободно. И наконец, связь: видимо, к тайнику, которым пользовался Бакман, выходить больше не следует. Но нужно срочно предупредить об этом связника. Это я тоже беру на себя.

Штольц был старым, опытным подпольщиком. Он не был коммунистом, но, как патриот, считал своим долгом участвовать в борьбе против фашизма. Еще в 1934 году он был арестован гестапо. Однако улик против него оказалось недостаточно, и три года спустя он был освобожден из тюрьмы. Некоторое время доктор не принимал активного участия в антифашистской деятельности. Заслужил репутацию вполне лояльного немца. В хранившемся в гестапо досье было даже записано, что, по донесениям осведомителей, доктор Штольц проявлял патриотические чувства, высказывался в поддержку нацизма, признавал, что совершил ошибку, не поняв вначале всей грандиозности планов национал-социалистов.

Между тем в годы войны Штольц установил связь с подпольной организацией немецких патриотов — группой Антона Зефкова и Франца Якоба. Эта организация развернула активную антифашистскую деятельность. К весне 1944 года она объединяла восемьдесят подпольных ячеек и групп. Она установила связь с подпольщиками Бреслау, Ганновера, Дрездена, Штутгарта, Дюссельдорфа, печатала листовки, распространяла их в разных районах страны. Впоследствии, когда гестаповцам удалось напасть на след отважных подпольщиков и схватить их, фашистский трибунал в своем приговоре признавал, что коммунисты развернули «столь активную деятельность, что она превратилась в серьезнейшую опасность для государства».

Когда решался вопрос о явках для Рудольфа Янга, доктор Штольц и был назван на «крайний случай».

У доктора были обширные связи. Занимаясь частной практикой, он принимал у себя в кабинете видных нацистских чиновников, гестаповцев, высших военных чинов. Если бы они могли предполагать, что получаемые от них гонорары доктор передавал на приобретение пишущих машинок, гектографов, на которых печатались появлявшиеся чуть ли не ежедневно в самых разных районах Берлина антифашистские листовки…

— Итак, мы все решили. Моя дочь проводит вас до вашей квартиры. К вечеру я попытаюсь узнать что-либо о Бакмане.

Штольц позвал:

— Анна!

В кабинет вошла девушка, открывавшая Янгу дверь.

— Познакомьтесь: моя дочь Анна, — сказал Штольц и добавил: — Можете ей доверять.

На своей машине марки БМВ Анна отвезла Янга в дом, где ему предстояло жить.

Три большие комнаты на последнем, седьмом этаже были обставлены старомодной мебелью. Хотя здесь давно уже никто не жил, в комнатах было чисто. Кто-то, видимо Анна, убирал здесь, поддерживал порядок.

— Я оставлю вас хозяйничать. Вечером, думаю, увидимся, — сказала девушка.

Проводив Анну, Янг внимательно осмотрел квартиру, проверил черный ход, куда вела дверь из кухни. Потом отправился на Унтер-ден-Линден, из автомата позвонил на службу фон Дейгелю. Тот очень обрадовался, услышав голос Янга.

— Я сейчас в кафе Бауэр. Хочу перекусить. Не желаешь составить компанию? — спросил Янг.

Фон Дейгеля не пришлось упрашивать.

Они позавтракали в кафе, и, когда распрощались, Янг укрепился в уверенности, что, по крайней мере, фон Дейгеля никто о нем не расспрашивал. Если бы нацисты стали разыскивать капитана, живущего у Бакмана, и напали на его след через тех офицеров, с которыми Янг встречался, конечно, фон Дейгель вел бы себя иначе. Нет, пока в этом направлении все было спокойно. Теперь надо было еще встретиться с Ругге, чтобы проверить и его.

Расставшись с фон Дейгелем, Янг позвонил Ругге, вызвав его в кафе на Фридрихштрассе. Тот не заставил себя ждать. Янг снабдил его несколькими сотнями марок, и Ругге расцвел… Он пустился рассказывать о том, что предпринимает решительные действия, дабы обеспечить их бегство из Берлина, когда русские подойдут ближе, что уже есть возможность перевести деньги в швейцарский банк. Но Янг возразил: пока не следует торопиться, он верит, что средство, необходимое для того, чтобы не допустить краха третьего рейха, будет найдено.

Было очевидно, что и Ругге пока не трогали ни гестапо, ни криминальная полиция. Янг мог с облегчением вздохнуть, хотя понимал: те, кто напал на след Бакмана, не могли не знать, что у того жил некий армейский капитан. Об этом, конечно, рассказали соседи Бакмана. Но если так, то полицейские ищейки должны непременно попытаться разыскать этого капитана. А может быть, они хотят вырвать признание у Бакмана и поэтому не предпринимают активных розысков?

Ответ на все вопросы Янг получил вечером. В его новой квартире раздался телефонный звонок. Он поднял трубку и услышал голос Анны Штольц. Она просила его прийти к месту, которое назвала. Янг вышел из дому и пошел по направлению к условленному месту. Вскоре рядом затормозила знакомая машина. За рулем была Анна, на заднем сиденье он увидел доктора Штольца. Янг сел рядом с доктором, машина резко взяла с места.

— Нам удалось выяснить кое-что о Бакмане, — сразу же начал доктор. — Он попал в руки гестапо из-за собственной оплошности. Вчера он случайно встретил на улице человека, с которым некогда состоял в одной ячейке. Тот узнал его, остановил, они поговорили и расстались. Бакман не принял мер предосторожности и отправился к себе домой. Ему и в голову не пришло, что старый знакомый, давно ставший «добропорядочным немцем», выследил, где он живет, и тут же сообщил гестапо, что Бакман — подпольщик. Два часа спустя гестаповцы ворвались к Бакману, устроили в его квартире засаду. Затем увезли его с собой. Им известно, что у него жил какой-то офицер в чине капитана. Что говорит Бакман на допросах, пока узнать не удалось.

Бедный Бакман! Как нелепо попал он в лапы гестапо!.. Конечно, против него нет достаточных улик. Но в обстановке массового террора от него будут любой ценой добиваться нужных признаний… И хотя Янг был совершенно уверен в Бакмане, однако понимал, что опасность нависла и над ним, над Рудольфом Янгом…

Доктор сказал, что, как ему кажется, Янгу следовало бы на некоторое время исчезнуть из Берлина. Гестапо непременно будет искать как сквозь землю провалившегося капитана, жившего у Бакмана. Ведь одно то, что после ареста старика капитан не появился больше у него в квартире, выдает этого капитана с головой.

Янг молчал. Он понимал, что решение нужно принять незамедлительно, и, слушая доктора, напряженно думал: как же поступить в этой сложной ситуации?.. Штольц предложил переправить его в Магдебург, где, по имеющимся сведениям, есть люди, у которых он сможет переждать некоторое время, чувствуя себя в безопасности.

Янг медлил с ответом. Он просил дать ему возможность все обдумать до завтрашнего утра.

Доктор согласился.

— Хорошо. Завтра в восемь утра мы встретимся на том же месте, что и сегодня.

Янга довезли до Унтер-ден-Линден. Выходя из машины, он оставил свою палку, с которой до сей поры никогда не расставался.

— Прошу вас, забросьте ее куда-нибудь подальше! Мне сейчас совсем не нужны особые приметы… — сказал он, прощаясь.

Из телефона-автомата Янг позвонил Ругге. К счастью, тот был в этот вечер один. Рудольф сказал, что надо непременно сегодня повидаться, что он хочет приехать.

— Я жду вас, — коротко ответил Ругге.

Янг объявил Ругге, что завтра должен срочно выехать в Магдебург. Намекнул, что речь идет о реализации кое-каких вещей. Объяснил Янг и то, что не хотел бы привлекать к себе внимание посторонних, а потому расстался с палкой, хотя ходить без нее ему нелегко… Попросил у Ругге штатский костюм, ибо такого рода поездку лучше совершать в гражданской одежде. Ругге понимающе кивнул и предложил любой костюм на выбор из своего гардероба.

Янг тут же примерил показавшийся ему подходящим костюм. Костюм оказался впору. Нашелся в гардеробе и светлый пыльник.

— Вот! У вас теперь стопроцентно штатский вид! — констатировал Ругге.

— Одна опасность: если проверят документы! — сказал Янг. — Ведь я выезжаю без командировочного удостоверения.

— Вы плохого мнения о нашей фирме, — улыбнувшись, сказал Ругге. Он открыл ящик стола, вытащил несколько пустых бланков с подписью и печатью и протянул один из них Янгу. — У вас не будет никаких осложнений. Если же кому-нибудь понадобится проверка, дайте мой телефон!

— Вы действительно деловой человек! — воскликнул Янг. — С вами можно иметь дело…

Утром в назначенное время подкатила машина. Анна приветливо кивнула головой Янгу. Он быстро уселся на заднее сиденье, пожал руку доктору Штольцу.

— Я принял решение покинуть Берлин, — сказал Янг. — Очень благодарен вам за помощь, но в Магдебург поехать не смогу: выбрал несколько иной маршрут. Прошу вас, доктор Штольц, выйти сегодня на связь через тайник у озера Мюггельзее. Необходимо предупредить, что больше им пользоваться нельзя! Вот шифровка, которую надо положить в тайник. — Он протянул пластмассовую кассету.

Доктор быстро сунул кассету во внутренний карман пиджака.

— Как только появлюсь в Берлине, сразу же дам знать. Еще раз спасибо за все!

— Сочтемся после победы, — улыбнулся Штольц.

В шифровке сообщалось, что Янг на некоторое время отбыл в Лейпциг, чтобы переждать, пока гестаповцы будут вести поиски неведомого им армейского капитана, жившего у Бакмана. Янг назначал время и место для связи.

Через некоторое время стало известно, что Хорст Бакман скончался в берлинской тюрьме в результате сердечного приступа после одной из жестоких пыток. У него не удалось вырвать ни единого слова.

7. Снова в Берлине

Летом 1944 года Красная Армия заканчивала бои на территории своей страны. Бои вот-вот должны были переместиться на территорию Германии.

Крушение надвигалось неотвратимо. Петля вокруг третьего рейха стягивалась все туже. Как признавал позднее фельдмаршал Кейтель, «начиная с лета 1944 года Германия вела войну только за выигрыш времени…»

Гитлеровцы нанесли ряд тяжелейших ударов подпольным организациям, возглавлявшимся немецкими коммунистами. В первых числах июля провокатор выдал фашистским палачам руководителей берлинской подпольной организации Коммунистической партии Германии Зефкова и Якоба. Отважные подпольщики были казнены.

18 августа было совершено еще одно кровавое преступление: в концентрационном лагере Бухенвальд злодейски убили вождя немецких коммунистов Эрнста Тельмана.

Разгромили лейпцигскую подпольную организацию коммунистов.

Архивные документы свидетельствуют, что за короткое время нацисты казнили около 50 тысяч человек.

30 июля 1944 года Гитлер подписал приказ «О терроре и саботаже». В приказе говорилось: аресту и физическому уничтожению подлежат все лица, так или иначе связанные с антифашистским движением. Волна жесточайшего террора прошла по всей стране после организованного в июле генералами вермахта во главе с Штауфенбергом заговора против Гитлера. Заговор был раскрыт, генералы поплатились своими головами. Вслед за ними подверглись расправе тысячи причастных и непричастных к заговору немцев.

Во время разгрома берлинской подпольной организации коммунистов были схвачены доктор Штольц и его дочь Анна. После жестоких пыток в застенках гестапо их расстреляли.

Когда же начались массовые аресты среди офицеров, подозреваемых даже не в участии в заговоре, а лишь в сочувствии заговорщикам, в армии было зарегистрировано множество самоубийств. Среди тех, кто предпочел пустить себе пулю в лоб, был фон Дейгель. Скорее всего, он не был причастен к заговору, а спустил курок в состоянии крайнего опьянения, найдя тем самым для себя лучший выход.

О фон Дейгеле Янгу рассказал Ругге. Он уже отчаялся увидеть Янга в живых, а теперь стал обвинять его в дезертирстве, пугая страшными карами, которые могут обрушиться на голову капитана: ведь Янг как-никак числился в составе службы противовоздушной обороны Берлина. Но когда Ругге получил солидную пачку банкнот, гнев его утих. Он похлопал Янга по плечу и сказал:

— Не обращайте внимания, Рудольф! Все это чепуха! Я хозяин положения, и никто никогда не скажет вам ни слова. Но чтобы не навлечь подозрений, я вынужден был получать ваше жалованье, пока вы исполняли мое поручение. Запомните: мое поручение! А насчет денег… пусть это вас не тревожит: мы потом расквитаемся.

В тот же день, когда Янг вернулся в Берлин, ему предстояло встретиться со связным, через которого он должен был передать ценные сведения, добытые им на одном из заводов в Лейпциге.

Ровно в два часа дня он прогуливался по набережной Шпрее, неподалеку от дворца Вильгельма, с букетом цветов в руке. Проезжавший мимо зеленый «опель» подкатил к тротуару. Янг открыл дверцу и сел рядом с шофером, одетым в черную эсэсовскую форму со знаком свастики на рукаве. Машина тронулась дальше вдоль набережной.

Сидевший за рулем человек и был связным. Он расспрашивал Рудольфа об обстановке в Лейпциге, Янг отвечал на вопросы как можно подробнее. Связной — он назвался Вальтером — передал ему привет от людей, готовивших его к подпольной работе в Берлине, и указание: проявлять особую осторожность, беречь себя.

Машина возвращалась к тому месту, где ее встретил Янг. Вальтер сообщил, что связь теперь будет осуществляться через чистильщика обуви в отеле «Фюрстенхоф» около вокзала Потсдамербанхоф. Пароль: «Мне кажется, ваш крем отдает синевой». Ответ: «Это просто отсвечивает, господин».

Янг был рад, что наконец-то у него будет постоянная связь. Правда, существовал еще один вариант: в исключительном — только в исключительном — случае он имел право воспользоваться радиопередатчиком. Адрес радиста был ему передан раньше. Но это только в исключительном случае! После разгрома подпольной организации немецких антифашистов — гитлеровцы назвали ее «Красная капелла» — пеленгаторы работали без передышки, и пользоваться радиосвязью в Берлине было крайне рискованно…

— Ну, пришло время прощаться, — сказал Вальтер и крепко пожал руку Янгу. — Желаю больших успехов! До встречи!

— Спасибо. Передайте привет товарищам и благодарность за их заботу, за поддержку…

Рудольф шел по набережной, перебирая в памяти все детали разговора с Вальтером. Эта встреча согрела сердце. Ведь за те несколько месяцев, что он провел в фашистской Германии, произошло столько событий, сколько в иное время хватило бы на целую жизнь… Погибли его верные товарищи — Бакман, доктор Штольц, юная Анна… Он сам едва вырвался из железного кольца… А теперь вот опять предстояло работать в Берлине, работать во имя победы, которая казалась уже близкой.

Янг не заметил, как оказался у дома Ругге. Они договорились, что он остановится у Пауля на несколько дней, пока не подыщет себе квартиру.

Ругге еще не пришел со службы. Янг открыл квартиру оставленным ему ключом.

Было нестерпимо жарко. Рудольф принял душ, распахнул все окна и с удовольствием вытянулся на большом кожаном диване в гостиной. Как редко он мог позволить себе расслабиться, отключиться от окружающего, побыть наедине с самим собой, со своими мыслями, избавляясь от постоянного напряжения, не контролируя своих действий! Неужели придет время, когда он сможет всегда быть самим собой, откровенно говорить с друзьями, делать то, что хочется, ничего не опасаясь, не остерегаясь?..

Он задремал. Разбудил телефонный звонок. Рудольф машинально посмотрел на часы: было уже около семи. Он снял телефонную трубку. Звонил Ругге, сказал, что немного задержался, но скоро выезжает.

Пауль появился мрачный, усталый, очень бледный. Янг обратил внимание на то, как этот человек постарел всего за несколько месяцев. У него был болезненный вид, под глазами набухшие синие мешки, которые нельзя было скрыть даже под толстым слоем пудры. Морфий, который все в больших дозах употреблял Ругге, делал свое дело.

Ругге был зол, неразговорчив, но Янг уже хорошо знал, что через несколько минут, после того как Пауль сделает себе укол, он станет совсем иным.

Ругге возился в своем кабинете, плотно прикрыв дверь. Неужели же он думал, что Янг ни о чем не догадывается? Наконец он вышел из кабинета — возбужденный, разговорчивый, стал рассказывать Рудольфу о каких-то малозначительных событиях, случившихся за день, ни о чем не расспрашивая Янга.

Надо сказать, тот давно заметил, что Ругге не проявляет никакого любопытства к его жизни, его делам. Что это — просто деликатность или здесь кроется иное?.. Словно угадав его мысли, Ругге неожиданно сказал:

— Я никогда не задаю вам, Рудольф, лишних вопросов. Меня не интересует, как вы проводите время. Но вы понимаете, что меня не может не занимать вопрос о реальном осуществлении наших планов. Все надо решать уже сейчас! Конец близок, и, поверьте мне, мы можем оказаться за бортом уходящего корабля. А у меня такое впечатление, что все это вас мало волнует…

— По-моему, вы все преувеличиваете, Пауль, и очень мрачно настроены. Я слушал вчера выступление доктора Геббельса по радио, оно было очень оптимистичным.

— Боже мой, Янг, вы же умный человек… Не будьте наивным как ребенок! А что бы вы могли и стали говорить на месте доктора Геббельса? Это его обязанность! И даже когда русские будут входить в Берлин, он будет заявлять, что все спокойно и мы близки к победе, как никогда… — Ругге понизил голос: — Мы лихорадочно укрепляем Берлин. Это приказ фюрера. Вы солдат и должны понимать, что к чему. Значит, и фюрер убежден, что последняя битва будет здесь, а не на полях России! А если это так, то только болван и невежда может на что-то надеяться! Будем смотреть правде в глаза: ибо только здравый смысл и реалистический взгляд на вещи — наши союзники в данное время. Надо, надо решать, что делать дальше. Завтра мы можем опоздать.

— Но мы, кажется, все давно решили… — сказал Янг.

— Послушайте, Рудольф, мы не одни с вами задумываемся о том, как унести ноги и спасти шкуру. Будьте уверены, что многие из тех, кто еще кричит о великой Германии фюрера и о грядущей победе, уже позаботились сделать вклады в нейтральные банки и выбрали маршруты, по которым будут удирать… Надо действовать и нам, пока не поздно. Мы должны встретиться с надежными людьми, которые помогут нам в этом.

— У меня нет возражений, Пауль. Я готов.

На следующий день Ругге сообщил, что завтра днем они встречаются в ресторане с нужным человеком. Янгу не очень хотелось появляться в ресторане, но другого выхода не было, и он согласился, рассудив, что в обществе Ругге, которого всюду хорошо знали как человека с безупречной репутацией, не вызовет повышенного интереса у полиции.

Он пришел вскоре после открытия ресторана и сразу увидел за столиком в дальнем углу Ругге с каким-то человеком в штатском. Ругге представил их друг другу, назвав только фамилии. Протягивая руку, спутник Ругге добавил: «Меня зовут Генрих».

Кельнер принес заказ, о котором позаботился Ругге, не очень-то скупясь, благо что расплачиваться предстояло Янгу. Пока кельнер расставлял закуски, Янг исподлобья рассматривал Генриха. Это был плотный, уже в возрасте человек, видимо обладавший незаурядной физической силой: широкие плечи, сильные руки боксера. А два небольших шрама на щеке и на шее говорили о том, что вел он отнюдь не тихую жизнь. Глаза были скрыты за темными очками и массивной роговой оправе, но Янг чувствовал, как сверлят его эти глаза. Однако держался невозмутимо, будто не замечал этого.

Они посидели немного, болтая о всяких пустяках. Потом Ругге, рассказывая какой-то длинный и скучный анекдот, неожиданно остановился на полуслове и сказал:

— Впрочем, хватит тратить время на пустые разговоры. Пора перейти к делу. Господин Генрих Рошке предлагает нам свои услуги в осуществлении операции, о которой мы с вами вели речь, Янг.

— Меня интересует, как он представляет себе это конкретно, — произнес Янг и повернулся к Генриху, готовясь выслушать его.

Тот неторопливо вытер салфеткой губы, откашлялся.

— Разумеется, господа, вы понимаете, что на данном этапе переговоров я могу информировать вас лишь в определенных пределах…

Ругге понимающе кивнул головой:

— Нас не надо об этом предупреждать.

— Я могу обеспечить вас нужными паспортами, транспортом и соответствующими пропусками для беспрепятственного проезда в Швейцарию. Там вас встретят и помогут перебраться в Испанию. Оттуда, если пожелаете, — в Южную Америку. В Буэнос-Айресе у меня тоже люди, которые помогут обосноваться там, где вы захотите. Вот, собственно, и все, что я могу вам обещать.

— Насколько это реально? — спросил Янг. — Ведь пока, как я полагаю, вы практически еще не осуществили ни одной подобной операции?

— Ошибаетесь, — возразил Рошке. — Паулю Ругге не рекомендовали бы меня весьма уважаемые лица, если бы они не были уверены во мне. Некоторые заранее позаботились о том, чтобы унести ноги, и я помог им в этом. Конечно, как вы сами понимаете, я не могу распространяться на эту тему, ибо не хочу рисковать головой. Но Ругге имел возможность убедиться, что я не бросаю слов на ветер.

— Я коммерсант, Генрих, — возразил Янг. — Вы тоже в своем роде коммерсант, и, вступая в сделку, я должен иметь надежные гарантии. Тем более что речь идет даже не о банкротстве, а о собственной голове. Она мне очень дорога.

— Хорошо. Пусть для вас первой гарантией будут паспорта. Какие желаете? Испанские, аргентинские? Могу обеспечить вам любое подданство, чего не сделает ни один король. А я могу. Быть может, вас интересуют, — засмеялся он, — нобелевские паспорта и вы хотите стать «гражданами мира»? Пожалуйста. Вы получите не какую-нибудь липу, а настоящие документы, которые не вызовут сомнения ни у кого.

— Волей-неволей нам придется стать «гражданами мира», — заметил Ругге.

— Да, но паспорта нам нужны аргентинские, — сказал Янг. — После того как все кончится, паспорта без гражданства будут привлекать внимание.

— Хорошо, вы получите то, что требуете. Но учтите, оплата в твердой валюте: доллары, фунты…

— А золото?

— Нет, с ним много возни. Кто знает, куда меня понесет судьба по волнам житейского моря. Но я могу познакомить вас с людьми, которые купят у вас и золото. Со мной же вы будете расплачиваться твердой валютой.

Янг бросил взгляд на Ругге. Тот тянул вино, словно бы и не участвуя в разговоре, который вступил в решающую фазу. Пауль сделал вид, будто во всем доверяется Янгу. Ведь в конце концов расплачиваться предстояло именно ему, Рудольфу. Янг задумался.

— Я думаю, мы с вами договоримся, — наконец произнес он.

Генрих пожал плечами.

— У меня твердая такса. Не думайте, господин Янг, что я испытываю нужду в клиентуре. От клиентов отбоя нет, и если я согласился вести с вами разговор, то только потому, что мне рекомендовали Пауля Ругге уважаемые мною люди. Ведь всем понятно, что конец близок. Пусть еще полгода, год, но вся эта система рассыплется в прах. Я не боюсь говорить с вами откровенно… Коммерция любит ясность. И вот тогда самые чванливые генералы, которые смотрят на нас сегодня свысока, будут ползать на коленях и умолять, чтобы я спас их шкуру. Они будут предлагать мне все: своих жен и дочерей, свои виллы и награбленные драгоценности, потому что я буду властителем жизни и смерти, а такой властью не обладает ни фюрер, ни американский президент.

— Ну, раз так, — улыбнулся Янг, — вы меня убедили. Деньги у меня будут недели через две. Если вы сможете все устроить за это время, мы совершим сделку и будем вести дальнейший разговор.

Они распрощались. Янг расплатился с кельнером. Генрих ушел, Рудольф и Ругге немного задержались. Ругге был явно доволен.

— Что вы скажете? Ловко? — спросил он Янга.

— М-да… — промычал тот. — Вот что, Пауль: все это достаточно рискованно, и я, вкладывая деньги, должен быть уверен, что тут дело надежное, что нам не всучат липовые паспорта, с которыми мы сразу же попадемся. Кто такой этот Генрих и кто вам рекомендовал его?

— Но вы же доверяете мне, Рудольф?

— Да, вам я доверяю. Но в данном случае решается жизненно важный вопрос, и мне надо знать все.

Ругге помедлил с ответом, вздохнул.

— Ладно. Только — никогда и никому… Я не должен был раскрывать этого никогда и никому. Но мы с вами связаны одной цепочкой. Брат моей жены полковник военно-воздушных сил — старый друг рейхсмаршала Геринга. Он свел меня с Генрихом. Впрочем, кто знает, Генрих он на самом деле или нет. Официально значится как Генрих Рошке, у него свой дом, он принят в самых высоких кругах. Ему бы в руки автомат и — на Восточный фронт, но его никто не трогает, потому что ему покровительствует сам рейхсмаршал. Вот и судите: надежен ли он?

— У него внешность гангстера.

— Что ж, все возможно. Рейхсмаршал не очень-то разборчив в знакомствах. Ему важно иметь людей, которые служили бы, как верные псы. Но что нам, в конце-то концов, за дело, чем занимался или занимается Генрих Рошке? Мы должны думать о себе, только о себе, о своих интересах. И если он даже беглый каторжник, нам должно быть все равно!

— А что он имел в виду, когда говорил, что некоторые уже позаботились унести ноги?

— Мне известно, что кое-кто из высоких чинов отправил семьи в неизвестном направлении. Говорят, что об этом проведал сам Гиммлер и пришел в неистовство. Но оказались замешанными его ближайшие сотрудники, и он вынужден был замять дело, чтобы не навлечь на себя гнева фюрера.

— Значит, тонем… — Янг покачал головой.

— Это же ясно любому здравомыслящему человеку, Рудольф! Только никто не говорит вслух… Это должно быть ясно и фюреру, после того как полковник Штауфенберг подложил ему бомбу своей беспалой рукой… Но у него и у его окружения нет выхода. Они вовлекли Германию в пучину и знают, что придется держать ответ перед нацией… А вот восстанавливать честь нации придется нам. Вот почему — поймите наконец — мы и должны думать не о них, а о себе.

Они расстались на улице. Ругге отправился куда-то по своим делам. Янг побродил немного переулками, убедился, что «хвоста» нет, и поехал к Ругге. Там принял душ и блаженно растянулся на диване, по привычке перебирая в памяти все, что произошло за день.

Генрих Рошке… Сомнений не было, эта фигура представляет значительный интерес. Ясно, что, воспользовавшись его помощью, постараются сбежать и укрыться в нейтральных странах многие нацисты, которые понимают, что им предстоит нести ответственность за свои преступления…

Некоторое время спустя, когда солнце клонилось к закату, Рудольф Янг появился в отеле «Фюрстенхоф», купил в газетном киоске несколько иллюстрированных журналов, потом подошел к чистильщику обуви, уже немолодому мужчине с черной повязкой на глазу. Сел в кресло, поставил ногу на ящичек. Чистильщик ловко заработал щетками. Когда он натер ботинки черным кремом и стал растирать его, Янг как бы между прочим заметил:

— Мне кажется, ваш крем отдает синевой.

Чистильщик, не задумываясь, ответил:

— Это просто отсвечивает, господин.

— Может быть, может быть… — пробормотал Янг. Вытащил из кармана пачку сигарет, закурил. Чистильщик попросил у него сигарету. Янг протянул пачку, щелкнул по ней пальцем, чтобы выбить сигарету. Чистильщик осторожно взял сигарету и заложил за ухо. Он до блеска начистил ботинки, поблагодарил, получив несколько монет. Янг встал, кивнул головой и вышел из отеля.

В тот же вечер ушло по назначению сообщение Янга о деятельности Генриха Рошке.

Янгу вскоре было передано поручение продолжать игру, укрепить контакты с Рошке, поскольку к этому субъекту тянулись нити, соединявшие его со многими видными нацистами, заранее готовившимися спасти шкуру в преддверии неизбежного краха третьего рейха.

8. Накануне

Зима в Берлине выдалась на редкость теплая. Неделями висела над городом осенняя морось. Стояли туманы. Низко проплывали серые тучи.

Это была последняя зима фашистской Германии. К концу 1944 года Советская страна была почти полностью освобождена от гитлеровских захватчиков, оставивших на полях России миллионы деревянных крестов над могилами своих солдат и все свои надежды на мировое господство. А в январе 1945 года началось генеральное наступление советских войск по всему фронту, окончательно решившее исход войны.

Выход Красной Армии за пределы своей страны отрезвил в Германии даже те головы, которым опьянение демагогическими выступлениями фюрера и гитлеровской пропагандой мешало видеть вещи в истинном свете. И хотя ведомство доктора Геббельса изо всех сил тщилось успокоить жителей Берлина, заявляя, что фюрер располагает «секретным оружием», которое поможет сокрушить врага, уже никто в это не верил.

В те дни у Янга было очень много работы. Важные сведения по-прежнему получал он от Ругге, который был в курсе всех событий и разговаривал с Янгом откровенно.

Ругге оставался прежним. В отличие от своих друзей-офицеров он не предавался отчаянию. Он давно убедил себя в неизбежности такого бесславного конца. А был спокоен еще и потому, что дома у него, в тайнике, лежал аргентинский паспорт и другие необходимые документы, с которыми он мог, улучив момент, расстаться с грешной землей своих предков и перебраться в края, которых не коснулась эта страшная война… Лишь бы не подвел Генрих Рошке, который должен обеспечить отправку двух друзей за пределы Германии!.. Но с Рошке договорились обо всем: его предупредят за день до назначенного срока, вручат половину суммы, которую он требовал, а вторую половину — его сообщникам, которые будут встречать беглецов в Буэнос-Айресе.

Что было плохо и выводило Ругге из равновесия, так это то, что все труднее и труднее становилось добывать наркотики. Выдавались часы, когда он мучился, метался, впадал в бредовое состояние. Но, заполучив на черном рынке очередную партию ампул, Пауль словно воскресал — обретал спокойствие, жажду деятельности, строил планы создания немецкой колонии в Аргентине, где, по его убеждению, должна была сосредоточиться лучшая часть немецкой интеллигенции, которая примет на себя историческую миссию «возрождения великой Германии».

Он жил этим будущим, презрев настоящее и теперь открыто выражая в кругу друзей, которые нет-нет да и собирались на его квартире, свое возмущение выскочкой-ефрейтором, толкнувшим Германию на край пропасти. Янг отмечал про себя, что даже такой верноподданный, как сотрудник криминальной полиции Клюзе, не возражал… Слушая крамольные высказывания Ругге, Клюзе отделывался молчанием. А еще не столь давно он, не задумываясь, отправил бы друга в гестапо, написав на него убийственный донос, и был бы убежден, что только так и должен поступать истинный немец.

Почти у всех друзей и знакомых Ругге, бывавших у него в доме, наблюдал Янг как бы полное истощение духовной энергии, губительное, все прогрессирующее и прогрессирующее внутреннее опустошение. Этот процесс был уже, по-видимому, необратим. Это было похоже на паралич.

В начале февраля Ругге предложил Янгу съездить к Генриху Рошке:

— Надо напомнить о себе, все уточнить. Ведь этот подлец не остановится перед тем, чтобы нарушить нашу договоренность, если кто-то даст больше. Надо встретиться! Я говорил с ним. Он просит приехать к нему.

У Рошке был двухэтажный особняк в глубине большого сада. Они позвонили у ворот, привратник, открывший калитку, спросил:

— Господа Ругге и Янг? — и, получив утвердительный ответ, сказал: — Прошу вас, господа, вас ждут.

Они прошли по асфальтированной дорожке, поднялись по ступеням крыльца. Сопровождавший их привратник распахнул массивную дубовую дверь, предложил раздеться и провел по мраморной лестнице наверх.

Рошке болел. Он принял посетителей в халате, извинившись за свой вид. Приказал подать коньяк.

— Мы хотели сообщить, что никаких изменений в наших планах нет, и поинтересоваться, не изменилось ли что у вас? — начал Ругге.

Рошке пожал плечами, изобразив на лице недоумение.

— Вы меня поражаете, господа! У меня достаточно солидное предприятие.

— Но сейчас такое тревожное время. Всякое может случиться.

— Время, конечно, сложное. Но все сложности лишь укрепляют мое дело и увеличивают оборот… Вы меня понимаете? — Рошке улыбнулся, обнажив ряд золотых зубов. — Каждый делает свой бизнес. Одни — на счастье ближних, другие — на несчастье. И кто может упрекнуть бизнесмена! Свободное предпринимательство…

Рошке произнес некую тираду о сущности предпринимательства. Он всячески подчеркивал, что его деятельность не выходит за рамки закона, а с нравственной стороны-де во всех смыслах богоугодна, так как в конечном счете он делает людям добро!

Янг рассматривал гостиную: все здесь было богато и безвкусно, но было и кое-что удивительное. Рошке поймал взгляд Янга, брошенный на одну из картин в золоченой раме, и, не дожидаясь вопроса, прервав свои излияния, похвастался:

— Это Гоген. Стопроцентный Гоген. Я приобрел его в Париже. А рядом Брейгель. И тоже стопроцентный. Из Вены. Сам рейхсмаршал не раз покушался на эту картину, просил уступить, но я тоже люблю ценные вещи… Это, знаете, лучшее средство поместить капитал.

— Значит, мы надеемся на вас и не будем больше никого искать для реализации своих планов? — вернулся к начатому разговору Ругге.

— Я не изменяю своему слову, — ответил Рошке.

Посетители поднялись и стали прощаться. Когда они вышли на улицу, Ругге убежденно сказал:

— Нет, он не подведет. Только надо выбрать подходящий момент, не дожидаясь, пока русские ворвутся в Берлин. Потом все будет гораздо сложнее. Наш генеральный штаб принимает все меры, чтобы в случае русского наступления на Берлин не дать им возможности взять город в клещи. Но что стоят наши хваленые полководцы, мы знаем по Сталинграду и прочим «блестящим» операциям на Восточном фронте. Надеяться на нашу армию нечего. Надо выскочить из Берлина — и чем раньше, тем лучше!

— Но пока об этом думать преждевременно, — возразил Янг.

— Думать надо именно сейчас, чтобы не упустить момент. Не предавайтесь благодушию, Рудольф. Мы должны быть бдительны, как никогда.

Через несколько дней Ругге присутствовал на большом совещании у начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Кребса. Речь шла о подготовке к обороне Берлина. Правда, Кребс, по рассказам Ругге, несколько раз оговаривался: до столицы русские не дойдут, фюрер с его дальновидностью хочет избежать, однако, любых случайностей, а потому и требует, чтобы Берлин был превращен в неприступную крепость. Оговорки генерала не развеяли уныния среди офицеров, собравшихся на совещание. Кребс вновь упоминал о «секретном оружии», которое вот-вот появится на свет и принесет великий перелом в ходе войны. Но даже шеф Ругге, старый армейский служака, когда садились после совещания в машину, сказал адъютанту:

— Боятся признаться, что потерпели жестокое фиаско. Мальчишки…

Он никогда не был так откровенен с подчиненным.

По слухам, которые ходили среди офицеров гарнизона, Гитлер собирался в случае наступления Красной Армии на Берлин поручить командование обороной города Гиммлеру, сделать ставку на войска СС.

Ежедневно Янг отправлял свои сообщения, в которых подробно говорилось о положении в гитлеровской столице.

В конце марта Янга известили, что на связь с ним выходит уже знакомый ему Вальтер:

Вальтер появился на том же зеленом «опеле». Только на этот раз был в гражданском костюме. Он сказал Янгу, что в очень скором времени его сообщения будут крайне необходимы, а потому, в зависимости от обстоятельств, надо будет перейти на прямую радиосвязь. К тому же нацисты, конечно, будут уже не так рьяно заниматься пеленгацией посторонних радиопередач: им будет не до этого. Адрес радиста — прежний.

На этот раз встреча была совсем короткой. «Опель» затормозил у того самого места на набережной Шпрее, где его ожидал Янг. Рудольф вышел и стоял, провожая машину глазами, пока она не скрылась из виду. Потом медленно пошел в другую сторону.

Наступали самые горячие для Рудольфа Янга дни. Назревали решающие события второй мировой войны.

9. Финал

16 апреля 1945 года сорок тысяч советских орудий, обрушивших свой огонь на гитлеровские укрепления, возвестили о начале великого сражения — битвы за Берлин.

Фашисты сопротивлялись отчаянно, защищая каждый клочок земли. Всеми силами стремились сдержать натиск Красной Армии, но мощь наступления была такова, что остановить его было уже невозможно. Пал Кюстрин. 17 апреля советские воины овладели Зееловскими высотами и прорвали вторую полосу оборонительных сооружений. Войска фюрера отступили за внешний обвод Берлинского района обороны. Их целью было с помощью заранее созданных оборонительных укреплений удержаться здесь. Однако удары советских войск сметали на своем пути все преграды. Вскоре разгорелись бои на окраинах Берлина…

Ругге торопил Янга: сейчас все решали часы. Русские обошли город, и железное кольцо может вот-вот сомкнуться. Тогда придется распроститься с надеждой удрать отсюда. Город накануне падения. Вся жизнь в нем парализована. Не работает городской транспорт, остановились поезда метро, которое превратилось в убежище для мирных жителей, спасающихся от бомб и снарядов. Прекратили подачу света и газа. Берлин погрузился в темноту.

Поздно вечером Янг пробирался на западную окраину. Город был окутан мглой. Приходилось идти медленно, тихо, с опаской, заслышав подозрительный шум — прижиматься к стенам домов. Уже выйдя на нужную улицу, Рудольф запутался: никак не мог в темноте отыскать дом, куда он шел. Наконец отыскал! В доме помещался небольшой антикварный магазин. Рудольф нащупал кнопку звонка, трижды нажал ее и услышал, как в двери щелкнул замок. Выставив вперед руки, он прошел внутрь, благополучно одолел несколько ступенек.

— Кромешная тьма! — проговорил он. — Неужели в антиквариате не найдется хотя бы средневековых светильников?

— Увы, их расхватали, — послышался глухой женский голос. (Это был пароль.) — Дайте руку, я проведу вас.

Он последовал за женщиной, и они оказались в слабо освещенной несколькими свечами комнате, где за столом сидел бородатый человек в военном мундире, с погонами унтер-офицера.

— Здравствуйте, Магда, здравствуйте, Франц, — поздоровался Рудольф, усаживаясь за стол. — Какие новости?

— Это мы должны расспрашивать вас о новостях, Рудольф, — ответила женщина, наливая ему чашку кофе. — Мы здесь — как на необитаемом острове. Расскажите хоть вы: что там, в городе?

— А вы разве не слышите грохота орудий? Все идет к концу, я даже быстрее, чем можно было предположить. Командование обороной города принял генерал Вейдлинг. Но что он может сделать? Бои идут уже в городе, танки подходят к Потсдаму, и кольцо сжимается с каждым часом.

— Боже мой, даже не могу поверить… — вырвалось у Магды.

— И тем не менее совсем скоро мы пройдем с вами, Магда, по Унтер-ден-Линден, не опасаясь, что за нами увязался «хвост», не будем настораживаться, заслышав шаги за дверью… Придется привыкать к мирной тишине!..

Франц был заброшен в Берлин несколько месяцев назад и, удачно миновав все преграды, добрался до этого антикварного магазинчика, где его хозяйка фрау Магда давно поджидала радиста. Две предыдущие попытки забросить радиста в Берлин оказались неудачными. Первый, выброшенный с парашютом, сразу же наткнулся на полицейский патруль, вступил в перестрелку и погиб от пули. Второй добрался до города, но где-то проявил неосторожность, вызвал подозрение и был схвачен гестаповцами. Его подвергли страшным пыткам. Он не проронил ни слова и погиб, не выдав товарищей. У Франца все сошло благополучно, и он обосновался в подвале магазинчика, который вряд ли мог привлечь к себе чье-либо внимание.

Более четырех десятков лет магазинчиком владел отец Магды, Ганс Руш, старый антиквар, самозабвенно любивший свое дело. Получив довольно скромное наследство, он все его вложил в свой магазин, проводя в этих стенах чуть ли не все время. Прибыль от «дела» получал скудную, еле-еле сводил концы с концами, но даже в самые трудные минуты буквально светлел, если удавалось раздобыть какую-нибудь редкую вещицу… Он так и умер в первый год войны, приобретая по случаю редкий витраж работы итальянских мастеров: упал прямо в магазине, около этого витража.

После смерти Руша хозяйкой магазина стала его дочь Магда, с которой они жили вдвоем тут же, в подвале. Старик любил дочь, она тоже души не чаяла в нем, быть может, потому и замуж в свои тридцать четыре года так и не вышла: чтобы не оставлять его одного. Но не знал, не ведал старый антиквар, что его Магда связана с антифашистами, что его магазинчик служит местом хранения нелегальной литературы, а многие из тех людей, которые появлялись в подвале и с видимым интересом рассматривали редкие вещицы, приходили сюда вовсе не из любви к старине, а чтобы получить кипу листовок или других нелегальных изданий…

Магда была связана с подпольной организацией Антона Зефкова и его товарищей. После разгрома организации она ожидала ареста. Но провокатор, выдавший подпольщиков, видно, ничего не знал о ней. Благодаря этому Магда и уцелела.

Когда было твердо установлено, что Магда вне подозрений, решили использовать антикварный магазин для того, чтобы в нем принять радиста. Магда сразу же согласилась.

…В эту же ночь Франц передал сообщение Янга о положении в Берлине, о попытках нацистов заключить секретное соглашение с англичанами и американцами…

Было уже известно, что Гиммлер послал в Швейцарию обергруппенфюрера Карла Вольфа, чтобы попытаться установить контакты с командованием англо-американских войск, убедить в необходимости заключить сепаратный мир. Было известно также, что настойчиво ищут связи с генералом Эйзенхауэром и фельдмаршалом Монтгомери Геринг и Риббентроп. И наконец, что некоторые весьма влиятельные лица в США и Великобритании оказывают давление на свои правительства, подстрекая их к переговорам с нацистским руководством.

Янга просили не ослаблять внимания к Рошке, в руках которого были сосредоточены очень ценные данные о крупных нацистах, готовящихся к бегству из Берлина. И еще раз напомнили о предельной осторожности в эти решающие дни.

Янг сжег в пепельнице текст сообщения, примял пальцами пепел.

— Надо подумать, Магда, о месте следующего сеанса радиосвязи, — сказал он.

— Зачем? Вряд ли сейчас фашисты найдут время и силы, чтобы пеленговать наши передачи.

— Вы слышали, что требуют максимальной осторожности. Это приказ, и его надо выполнять. Осторожность еще никогда никому не мешала.

Магда пожала плечами. Ее поддержал Франц:

— Я тоже думаю, что сейчас нет смысла искать новое место. Гестаповцам не до нас…

— Мы должны быть прежде всего дисциплинированными. Мы должны исключить любую возможность провала. Любую! — твердо сказал Рудольф. — И не будем спорить на этот счет, друзья. Приказ есть приказ…

Бои перемещались по направлению к центру города. Во многих зданиях в результате бомбардировок вспыхивали пожары. Черный дым стлался над улицами и площадями.

Янг с трудом добрался до дома Ругге. По привычке оглянулся, прежде чем войти в подъезд. Улица была пустынна. Отдельные фигуры появлялись на тротуарах, торопливо перебегая от дома к дому. По всей длине металлической ограды на другой стороне улицы протянулся лозунг Геббельса:

Ругге набросился на Янга:

— Где вас носит, Рудольф? Мы потеряем все! Вы знаете, что русские заняли Темпельхофский аэродром? Рошке сам собирается бежать. О чем вы думаете?!.

— Вы договорились с Рошке о сроке?

— Да, да! Завтра в девять утра он подаст свою машину к нашему дому. Я не знаю, как он вывезет нас из Берлина, но условие — никаких вещей, никаких чемоданов, чтобы не привлекать внимания. Я на всякий случай оформил для нас пропуска по своей линии. Мало ли что!..

— Успокойтесь, Пауль. Сейчас не время распускать нервы. Главное — хладнокровие.

— Какое хладнокровие!.. Вы посмотрите, что делается вокруг! Вы что, не видите?! Все летит к черту… Надо немедленно выбираться из этого ада!

— Вот и будем выбираться. А пока, Пауль, мне нужна машина.

— Едем к нам в управление, и берите любую. Там они стоят на приколе, потому что всех солдат-шоферов заставили взять в руки автоматы.

Час спустя, оставив Ругге в управлении, Янг сел за руль старого «опеля» и направился к Рошке. Он несколько раз останавливался, пропуская колонны «тигров» и «фердинандов», тянущихся с запада на восток, объезжал полыхавшие здания. Наконец остановил машину около чугунной ограды дома Рошке и позвонил. У калитки появился тот же привратник, который встретил их с Ругге во время первого посещения Рошке.

— Мне нужно видеть господина Рошке.

— Он никого не принимает.

— Но мы договорились с ним о встрече.

— Простите: ваша фамилия?

— Это не имеет значения. Он знает меня.

— Но не велено пускать никого! — Привратник хотел захлопнуть калитку.

Янг, успевший просунуть ногу в узкую щель, с силой рванул калитку на себя. Привратник преградил ему путь. Янг выхватил револьвер, сильным ударом рукояткой по голове свалил его и поспешил к дому.

Он взбежал на второй этаж, никого не встретив по пути. Распахнул дверь в гостиную. Но и там никого не было. Прошел несколько комнат — нигде ни души. Неужели Рошке сбежал?!.. Почему тогда привратник сказал, что господин никого не принимает?..

Янг обратил внимание, что всюду был безукоризненный порядок. Или — образцовый слуга… или хозяин все-таки дома!.. Вернулся в гостиную, осмотрелся вокруг и вдруг заметил неплотно прикрытую потайную дверь в книжном шкафу, осторожно приоткрыл ее, шагнул вперед, натолкнулся на вторую дверь. Повернув ручку, он увидел винтовую лестницу, ведущую наверх. Тихо поднялся. Маленькая площадка там, где кончалась лестница, была перегорожена тяжелой бархатной шторой. Осторожно отодвинул край шторы и увидел небольшую комнату без окон и Рошке, перебирающего бумаги в открытом сейфе. Откинул штору и вошел, держа револьвер наготове. Рошке резко повернулся, успев захлопнуть дверцу сейфа. Он был бледен, не мог выговорить ни слова. Лишь придя в себя, задыхаясь, выкрикнул:

— Кто вас впустил сюда? Как вы смели!.. Убирайтесь вон!

— Спокойно, Рошке. Надеюсь, вы поняли, что вам придется говорить?

— Что вам надо? — прохрипел Рошке вне себя от ярости.

— Мне нужно знать, кого вы собираетесь вывозить из Германии. Мне нужно знать, кто ваши сообщники. Кто с вами работает? Каким образом вам удается беспрепятственно пересекать границу?

— Ты слишком много захотел, мальчик. Может, ты решил сделать игру на моих картах? Не выйдет. И своей игрушкой меня не запугаешь. Меня пугали многие, но под конец пугались сами. — Рошке демонстративно повернулся к Янгу спиной, сделал несколько шагов в глубь комнаты и сел в обтянутое красным шелком кресло, закинув ногу на ногу.

— Я повторяю, Рошке, что не уйду, пока не получу тех сведений, которые меня интересуют. И пугать не буду. А просто пущу вам пулю в лоб. Решайте, у вас мало времени. Ну!..

— Ты уже получил мой ответ и, если хочешь, чтобы я простил твое нахальство, убирайся вон. — Рошке взял с журнального столика пачку сигарет, вытащил одну зубами и, чиркнув зажигалкой, закурил, сделав глубокую затяжку. Янг заметил, как подрагивают у него пальцы. Нет, Рошке был не таким спокойным, каким хотел казаться.

— Я повторяю еще раз… — Янг повысил голос, щелкнул предохранителем.

— А для чего тебе знать все это? Каждый делает свой бизнес… Постой… а может быть, ты шпион? Интеллидженс сервис?

— Хватит кривляться! — Янг шагнул к Рошке. — Считаю до трех. Раз… Два…

— Стой!.. — Голос у Рошке сорвался. Видимо, только сейчас он ясно осознал, что разговор идет нешуточный.

Он исподлобья испытующе взглянул на Янга и понял: этот человек не отступит от своей цели.

— Что вам надо? — глухо выговорил Рошке.

— Я уже сказал.

— Зачем все это? Ведь вы не сможете без меня воспользоваться моими каналами.

— Не будем вдаваться в подробности, что и зачем. Бери перо, бумагу и пиши. Запиши всех, с кем договорился, от кого получил задаток, кому сделал паспорта.

Рошке взял из стопки бумаги чистый лист, протянул руку за авторучкой, но продолжал сидеть не двигаясь.

— Ну! — прикрикнул Янг. — Или ты собираешься играть со мной в кошки-мышки?

Рошке стал писать. Янг видел, как одна за другой появлялись фамилии нацистских чиновников, военных чинов… Многие были известны Янгу. Места не хватило, и Рошке перевернул лист.

— Учтите, если вас подведет память и что-то будет упущено, я сохраню за собой право выпустить в вас пулю при первой же встрече, — предостерег Янг. — А эту встречу я постараюсь устроить, куда бы вы ни скрылись. Кто занимается отправкой ваших беглецов из Швейцарии и Италии?

— Несколько святых отцов из Ватикана.

— Пишите их фамилии. Где достаете заграничные паспорта?

— У нас повсюду свои люди. Они добывают паспорта. Это обходится в солидную сумму.

— Кто обеспечивает прием в Буэнос-Айресе?

— Аккерман. Он бизнесмен, давно живет в Аргентине. У него связи.

— Кто еще?

— Я в контакте только с Аккерманом. Знаю, что у него есть люди. Дело поставлено солидно.

— Пишите. Все пишите. И поставьте свою подпись. Учтите, если что-нибудь утаите — а у нас есть способ проверить, — все те, от кого вы получили задаток, сегодня же будут оповещены, что вы шарлатан и авантюрист. Тогда плакали ваши денежки! Будете честны — получите возможность урвать с них солидный куш. Господин Аккерман достаточно умен: он не стал вилять, а дал нам нужные сведения сразу. Ибо для него главное — деньги!

Рошке поднял глаза на Янга:

— Вы, значит, и его?.. — Он быстро вычеркнул несколько фамилий из списка и вписал новые.

— Смотрите, смотрите, Рошке! — продолжал Янг. — Если ваши данные не сойдутся с данными, которые нам дал Аккерман, это будет означать, что кто-то из вас двоих пытается нас обмануть.

— Клянусь честью, я пишу сущую правду. Если что-то не так, то это — Аккерман…

— Не будем говорить о чести! Помните только, что я вас достану из-под земли…

— Вы Интеллидженс сервис? Или Америка? А может быть, вы русский?

— Ни то, ни другое, ни третье. И в конце концов, ваше дело — бизнес, а не политика.

Рошке протянул Янгу исписанный лист. Тот взял бумагу и быстро сунул ее в боковой карман.

— А теперь десять минут не выходить из комнаты. Поняли?

— Понял, — промычал Рошке.

Янг быстро спустился по винтовой лестнице, через тайник вышел в гостиную, запер дверь на ключ, торчавший в замочной скважине, положил его в карман. Вышел в сад, направился к воротам, сжимая в кармане рукоятку револьвера. Тело привратника лежало у калитки.

На улице было пустынно. Старый «опель» стоял на месте. Янг открыл дверцу, сел в кабину. Проехав несколько кварталов, покружив по переулкам, он остановился в одном из них, достал платок и вытер с лица пот. Только сейчас он почувствовал страшную усталость. Закурил сигарету, несколько раз глубоко затянулся и снова взялся за руль.

…— Ну что ж, Франц, сегодня придется опять выходить на связь. Есть очень ценный материал. Выйдем на связь ночью. Место, думаю, найдем, благо у меня еще до утра машина, с которой, как ни жаль, придется расстаться. Сегодня мы можем доложить, что все задания выполнены, и ждать… Ждать!

У Янга редко выпадали свободные минуты. А сейчас до вечера он был абсолютно свободен. Он даже предложил Францу сыграть партию в шахматы. Магда принесла им инкрустированную доску с выточенными из слоновой кости фигурами работы японских искусников. И мужчины ушли в мир шахматных баталий.

Потом они слушали радио. В эфире гремели воинственные марши, передавались призывы к населению — не щадя жизни, сражаться за столицу, сообщалось о том, что армия генерала Венка вот-вот соединится с 9-й армией и это сорвет планы русских…

К вечеру Янг позволил себе прилечь. Он хотел вздремнуть, зная, что ночью предстоит работа и, скорее всего, не придется сомкнуть глаз.

Но сон долго не шел. Рудольф живо представил себе, как будет метаться завтра утром Ругге, которому, конечно, теперь не выбраться из Берлина, а следовательно, придется расстаться и с бредовыми реваншистскими идеями о будущей «великой Германии» без фюрера, но с ее «верными сынами», которые еще до окончания войны, поняв, что нацизм потерпел крах, стали думать о том, как возродят страну укрывшиеся в тени соучастники всех нацистских преступлений… В жилах Ругге текла прусская кровь. Вместе с ней он унаследовал старые прусские идеи и традиции его титулованных предков. Потому-то и к фюреру с его окружением Ругге относился как к выскочкам, хотя до поры до времени беззаветно служил им, стремясь убедить себя в том, что именно фюреру суждено принести славу Германии…

Рудольф думал о Бакманах, Штольцах… Сколько прекрасных, отважных людей отдали свою жизнь за подлинную свободу Германии! Надо было обладать исключительным мужеством, преданностью великим идеям, чтобы в атмосфере разгула фашистского террора вести справедливую борьбу. Надо было очень сильно верить в победу, чтобы в дни, когда, казалось, замыслы фюрера о мировом господстве были близки к осуществлению, вступить в эту неравную борьбу, рискуя жизнью буквально каждый час, все время находясь на краю пропасти…

Осталось ждать совсем немного! Судя по орудийному грохоту, бои шли уже близко от центра города.

Эти последние часы ожидания были особенно томительными.

Янг посмотрел на часы: уже девять. Он поднялся с кушетки, растолкал прикорнувшего в кресле Франца. В комнату вошла Магда. Она ожидала на кухне, не желая беспокоить мужчин прежде времени.

— Нам скоро пора собираться, — сказал Янг.

— Погодите, я сварю кофе.

Они выпили кофе. Франц стал прощаться.

— Нет, нет, — остановил его Рудольф, — никаких прощаний! Мы же уходим ненадолго. Ждите нас, Магда, и обязательно приготовьте к возвращению еще кофе! В вашем исполнении даже этот противный эрзац кажется настоящим «мокко»!

В эту ночь поступило последнее сообщение от Рудольфа Янга. Сообщение очень важное, позволившее задержать нескольких крупных военных преступников, пытавшихся уйти от возмездия, укрыться в далеких странах под чужими именами.

Янгу было приказано прекратить работу. Он получил на этот раз единственное задание — позаботиться о том, чтобы оградить от опасности себя и своих товарищей.

В те дни, когда оставались считанные часы до конца истории третьего рейха, я получил задание вылететь в Берлин, чтобы встретиться с работавшими там подпольщиками, среди которых был и Карл Штайнер.

Прибыв в Берлин в День Победы, я приложил немало стараний, чтобы узнать о судьбе Штайнера и его товарищей. Ни Штайнер, ни Франц, ни Магда не давали о себе знать. С Вальтером, выполнявшим в трудные военные годы сложную обязанность связного, мы проехали на улицу, где должен был находиться антикварный магазинчик, ставший последним убежищем Карла Штайнера. Вся улица была в развалинах. Нам рассказали, что, когда советские танки входили на эту улицу, ураганный артиллерийский огонь гитлеровцев сровнял с землей почти весь квартал.

Что же стало с Карлом Штайнером и его помощниками? С помощью немецких товарищей мы настойчиво пытались найти ответ. Мы спрашивали наших воинов, которые вели бои в этом квартале, уцелевших жителей близлежащих домов… И в конце концов смогли составить представление об обстоятельствах гибели отважных подпольщиков.

В тот самый день, когда начались бои в квартале, где был антикварный магазин, и на улицах появились советские автоматчики, прикрываемые танками, вступили в бой с отступавшими гитлеровцами и покинувшие свое убежище подпольщики. Один из очевидцев, советский капитан, которого удалось разыскать уже после войны, рассказал: путь нашим бойцам преградила засевшая за каменной стеной одного особняка группа фашистских автоматчиков. Но вот неожиданно откуда-то сбоку появились двое мужчин в гражданской одежде, с автоматами на груди. Швырнув несколько гранат, они заставили замолчать гитлеровских солдат… В этот момент ударили вражеские орудия. Снаряды разорвались и в том месте, где были эти двое…

Двадцать лет спустя после разгрома фашистской Германии вновь побывал я в Берлине. Пригласившие меня немецкие друзья сделали все, чтобы советский гость как можно больше увидел, узнал о жизни сегодняшней, демократической Германии. То короткое время, которое я провел в Германской Демократической Республике, было насыщено до отказа… И все-таки я выбрал время, чтобы пройти одному по улицам Берлина, остаться наедине со своими мыслями, вызвать в памяти образы моих товарищей, которые работали здесь в самые трудные годы Великой Отечественной войны.

На развалинах поверженной столицы третьего рейха вырос прекрасный современный город, возведенный руками свободных немецких тружеников.

Улицы были залиты солнцем. Повсюду слышался детский гомон — юные жители Берлина отправлялись в школу.

И я подумал: как был бы счастлив Карл Штайнер, если бы смог увидеть Берлин в это весеннее, солнечное утро!..

Он очень любил свою страну, свой народ, он так мечтал увидеть Германию свободной! Этому он посвятил всю свою жизнь и, не задумываясь, отдал ее. Отдал за то, чтобы его страна стала такой, какой она предстает сегодня. За ее детей. За ее солнце.