Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции

Глава седьмая ЭСЕРЫ И УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ

Политика правых эсеров после победы Великого Октября и по теоретическим обоснованиям и по практическим действиям была продолжением их прежней политической линии на сохранение коалиции с буржуазией. Лидеры партии считали, что, пока рабочий класс составляет меньшинство населения, диктатура пролетариата невозможна. В отличие от большевиков, ставивших перед пролетариатом задачу сначала завоевать государственную власть, а затем повести «все трудящиеся массы к уничтожению классов, т.е. к тому единственно-социалистическому равенству, которое не является обманом…»⁴⁸⁴, эсеры полагали, что партия может взять власть лишь после того, как на основе «чистой демократии», при сохранении частной собственности и капитализма за нее выскажется большинство населения.

Подводя теоретическую базу под сохранение коалиции с буржуазией, эсеры пошли на прямое отрицание борьбы классов. Член ЦК правых эсеров М. Я. Гендельман в докладе на VIII Совете партии утверждал, что «в революционный переходный период… регулирование государственной жизни достигается путем соглашения между органами, выражающими волю отдельных классов и групп населения». Поскольку речь шла о сотрудничестве, а не о борьбе классов, постольку и Советы, в которых не представлена буржуазия, должны быть, по его мнению, не органами власти, а «служить политической организацией рабочего класса, временной формой единой социалистической партии»⁴⁸⁵. Таким образом, правые эсеры призывали отказаться от завоеванной власти Советов во имя сохранения коалиции с буржуазией.

Противопоставляя марксистско-ленинскому учению о диктатуре пролетариата мелкобуржуазную теорию «чистой демократии» и «народовластия», правые эсеры не просто пропагандировали ее, но и с самого начала под предлогом защиты прав Учредительного собрания повели борьбу против Советской власти. Уже в декларации фракции правых эсеров на II Всероссийском съезде Советов было сказано, что «произведенный партией большевиков и Петроградским Советом Рабочих и Солдатских Депутатов захват власти накануне Учредительного собрания и за день до открытия Всероссийского съезда Рабочих и Солдатских депутатов является преступлением перед родиной и революцией, знаменует начало гражданской войны, срыв Учредительного собрания и грозит гибелью революции»⁴⁸⁶. Заканчивалась она призывом ко всем «революционным силам страны» сорганизоваться и добиться его созыва в назначенный срок.

Декларация не произвела того впечатления, на которое рассчитывали ее авторы. Делегаты съезда справедливо квалифицировали этот документ как «бессильную и преступную попытку сорвать полномочное всероссийское представительство рабочих и солдатских масс в тот момент, когда авангард этих масс с оружием в руках защищает съезд и революцию от натиска контрреволюции». В резолюции, принятой в связи с уходом со съезда правых эсеров и меньшевиков, отмечалось, что они, «искусственно удерживая за собой позиции на давно не переизбиравшихся верхушках советских и армейских организаций, всеми мерами стремились сорвать съезд Советов. После провала этих попыток, когда съезд обнаружил явное преобладание партии революционного социализма — большевиков и когда восстание оказалось единственным выходом для революционных масс, обманутых и истерзанных буржуазией и ее прислужниками, — тогда соглашатели сделали для себя последний вывод, порвав с Советами…» Уход меньшевиков и эсеров, констатировала резолюция, «не ослабляет Советы, а усиливает их, так как очищает от контрреволюционных примесей рабочую и крестьянскую революцию»⁴⁸⁷.

И содержание декларации, и уход эсеров со съезда фактически означали объявление войны Советской власти под флагом защиты революции и Учредительного собрания. Но при этом сразу встает вопрос: от кого они должны были его защищать? Ведь большевики хотя и не питали относительно Учредительного собрания никаких конституционных иллюзий, вовсе не собирались отказываться от выборов в него. Известно, что на второй день после победы революции, 27 октября (9 ноября), ВЦИК утвердил принятый СНК декрет о созыве Учредительного собрания.

Принимая это решение, большевики исходили из ленинского указания о том, что нельзя изжитое для партии принимать за изжитое для масс. Если среди широких слоев рабочего класса требование созыва Учредительного собрания давно уже не имело поддержки, то у крестьянства оно еще пользовалось популярностью. В этих условиях отказ от его выполнения был бы крупной ошибкой, прыжком через связанные с Учредительным собранием иллюзии крестьянства, который в известной мере мог сыграть на руку контрреволюционным партиям. Массы на основе собственного опыта должны были избавиться от конституционных иллюзий. Для этого существовал один путь — столкнуть трудящихся с их требованиями мира, земли, власти Советов с действительным Учредительным собранием и дать им увидеть, чего оно стоит.

Эсеры после Февральской революции объявляли Учредительное собрание хозяином земли русской, особенно часто ссылаясь на него в тех случаях, когда надо было мотивировать трудящимся отказ от удовлетворения их справедливых требований. В то же время, будучи партией правительственной коалиции, они не сделали ни одного практического шага, чтобы ускорить его созыв. Эсеры во всем соглашались с кадетами, которые всячески оттягивали открытие Учредительного собрания, опасаясь, что оно будет слишком революционным.

Теперь требование немедленного созыва Учредительного собрания и «защиты» его прав и суверенитета от «узурпации» Советами стало тем знаменем, под которым объединялись все силы буржуазной и мелкобуржуазной контрреволюции. Дело в том, что открыто монархические или буржуазные лозунги были слишком непопулярны в народе и выступать под ними буржуазия не могла. Нельзя было мобилизовать силы для борьбы против Советской власти и большевистской партии, призывая к восстановлению царской монархии или снискавшего всеобщую ненависть масс Временного правительства. Только в Учредительное собрание верила еще некоторая часть трудящихся, особенно крестьянства, только этот лозунг не утратил еще полностью своей популярности в средних слоях. В силу этих причин лозунг «Вся власть Учредительному собранию!», противопоставленный лозунгу «Вся власть Советам!», был охотно поддержан даже вчерашними монархистами и кадетами, не говоря уже об их партнерах по коалиции — эсерах и меньшевиках.

Покинув II съезд Советов, правые эсеры приступили к организации всех контрреволюционных сил, выступили застрельщиками первых контрреволюционных атак. Чернов в ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве пытался сколотить новый правительственный центр, но не успел, так как ставка была ликвидирована. В Петрограде эсеры 28 октября объявили о создании «Комитета спасения родины и революции», а в Москве возглавили «Комитет общественной безопасности», вокруг которых объединились все контрреволюционные силы. Орган ЦК эсеров «Дело народа» опубликовал прокламацию с призывом не оказывать сопротивления наступавшим на Петроград войскам Керенского и Краснова, а в самом Петрограде Авксентьев, ставший председателем «Комитета спасения», и член ЦК эсеров Гоц организовали мятеж юнкеров Константиновского, Николаевского, Павловского и Владимирского училищ. В Москве «Комитет общественной безопасности» организовал захват юнкерами Кремля и других военно-стратегических объектов.

В Казани во главе контрреволюционных сил стоял правый эсер Калинин. Он опирался на блок правых эсеров с меньшевиками, «независимыми социалистами» и националистической организацией «Харби-шуро». Блок располагал довольно значительными вооруженными силами (юнкера, школы прапорщиков, отряд казаков, артиллерийская батарея, броневики), которые, однако, вынуждены были сдаться после однодневного боя⁴⁸⁸. В Воронеже эсеры вместе с меньшевиками отказались признать Советскую власть, создали «Комитет общественной безопасности» и объявили город на военном положении. В Астрахани правые эсеры поддержали контрреволюционные выступления казачьих верхов.

26 октября бросили работу служащие Петроградского особого присутствия по продовольствию во главе с видным деятелем партии эсеров Дедусенко. На следующий день об отказе от сотрудничества с Советской властью и готовности «поддержать тех, кто вступил с нею в борьбу», заявили чиновники бывшего Министерства продовольствия. Вслед за ними по призыву кадетов, меньшевиков и правых эсеров в саботаж включились и служащие других министерств. Из представителей кадетов, меньшевиков, эсеров и Бунда был создан «Центральный совет стачечных комитетов учреждений и ведомств Петрограда», который стал центром саботажников.

Активную роль в организации саботажа играли «Союз защиты Учредительного собрания», ушедший в подполье эсеро-меньшевистский ВЦИК I созыва и находившиеся в руках эсеров и меньшевиков земства и городские думы, особенно Петроградская и Московская. Петроградская городская дума грозила остановить работу транспорта, лишить город света, прекратить снабжение населения предметами первой необходимости. Московская городская управа получила из банка 1 млн. руб., которые были использованы правыми эсерами для поддержки саботажников. ЦК эсеров вопреки всем юридическим нормам захватил оставшиеся после роспуска ВЦИК I созыва денежные суммы и принял решение распределить их между партиями, которые были в нем представлены, исключая, разумеется, большевиков.

Активную контрреволюционную роль играл правоэсеровский ЦИК Советов крестьянских депутатов. Он дал указание находившимся под влиянием правых эсеров губернским и уездным крестьянским Советам выступить с заявлениями о непризнании Советской власти и ее декретов. Следуя установкам Центрального исполкома и ЦК эсеров, Ярославский, Тверской, Орловский и некоторые другие исполкомы губернских Советов крестьянских депутатов вступили в местные «комитеты спасения родины и революции». Учитывая, что крестьянство не выступит в защиту коалиции и Временного правительства, и спекулируя на его недостаточной осведомленности и политической неопытности, правоэсеровское руководство ЦИК Советов крестьянских депутатов пыталось использовать в антисоветских целях лозунг «Вся власть Учредительному собранию!».

Этот лозунг сразу же после Октября фактически трактовался правыми эсерами как призыв к развязыванию гражданской войны в стране. Об этом свидетельствует ряд фактов. На заседании Петроградского комитета эсеров 24 ноября 1917 г. было открыто заявлено: «Мы должны мобилизовать все силы для защиты Учредительного собрания, не останавливаясь перед гражданской войной»⁴⁸⁹. За активную защиту Учредительного собрания высказалось и заседание Петроградского военного совета партии социалистов-революционеров.

Общую политическую линию и единую тактику эсеров должен был определить проходивший 26 ноября — 5 декабря 1917 г. IV съезд партии. С самого начала стало ясно, что эта линия и тактика будет антисоветской и антибольшевистской. Уже в приветствии Гоца съезду вполне определенно проводилась мысль, что во имя утверждения власти Учредительного собрания партия готова прибегнуть к террору⁴⁹⁰, а Раков, открывавший съезд, заявил, что «теперь одолела стихия, выступившая под лозунгом большевизма и поставившая Россию и революцию на край гибели, а задача эсеров — спасти страну и революцию»⁴⁹¹.

Выступивший с докладом о текущем моменте главный идеолог партии В. М. Чернов, анализируя политику эсеров перед Октябрем, с одной стороны, оправдывал коалицию с буржуазией, а с другой — относил ее к ошибкам партии. «Концепция, по которой союз всех партий, чуть ли не всех классов, является залогом жизни», говорил Чернов, приобрела популярность, а на правом крыле партии даже «гипнотизирующее влияние». Следствием этого было троекратное повторение опыта коалиции, которое в итоге «обострило политический кризис» партии и вместе с тем обнаружило в идеологии эсеров, их мировоззрении «то, что оставляет желать чрезвычайно многого»⁴⁹². Он вынужден был также признать, что, «если бы после корниловского восстания не было создано коалиционное правительство, а было бы создано истинно однородное социалистическое правительство, — в этот момент было бы возможно спасти страну от гражданской войны»⁴⁹³.

Однако лидер эсеров, во-первых, «забыл» о том, кто усиленно проповедовал и всеми силами защищал коалицию с буржуазией, идея которой, по его словам, приобретала популярность сама по себе. Кроме того, с целью представить большевиков виновниками гражданской войны, он умалчивал о том, что после корниловщины РСДРП(б) считала возможным мирное развитие революции и предложила мелкобуржуазным партиям компромисс, который они отвергли. Как тут не вспомнить ироническую характеристику мелкобуржуазных демократов из работы К. Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»! «…Демократ, — писал он, — выходит из самого позорного поражения настолько же незапятнанным, насколько невинным он туда вошел, выходит с укрепившимся убеждением, что он должен победить, что не он сам и его партия должны оставить старую точку зрения, а, напротив, обстоятельства должны дорасти до него»⁴⁹⁴.

Чернов попытался дать определение характера Октябрьской революции, которая, как он говорил, не является буржуазной. Однако она и не социалистическая, так как для такой революции «в обнищавшей, экономически расстроенной и хозяйственно неразвитой России не готовы ни трудящиеся города, ни трудящиеся массы деревни…» и отсутствуют «необходимые предпосылки в области международных отношений»⁴⁹⁵. Чернов объявил Великий Октябрь революцией третьего, промежуточного типа — народно-трудовой. Эта революция, главным вопросом которой является аграрный, уничтожает частную собственность на землю и открывает переходную эпоху «между порой чисто буржуазного уклада и порой будущего социалистического переустройства»⁴⁹⁶.

Из этой предпосылки Чернов делал вывод, что осуществляемые Советской властью преобразования являются не чем иным, как искусственным форсированием социалистической революции, и поэтому обречены на неудачу. Поскольку «пример в условиях безнадежности может давать лишь отрицательные показательные результаты», единственно правильное решение вопроса — «работать и существовать в рамках господствующей хозяйственной системы, в рамках капитализма»⁴⁹⁷.

В рассуждениях Чернова плохо сходятся концы с концами. Если уравнительное землепользование и отмена частной собственности на землю составляют, согласно эсеровской теории, основу социалистического переустройства общества, то почему же следовало отвергнуть провозгласивший их Декрет о земле? Почему, если разрешение аграрного вопроса — первый и решающий шаг к социализму, он вдруг объявлялся авантюрой? Да потому, что этот шаг был сделан большевиками, и потому, что эсеры по-прежнему стремились доказать необходимость коалиции с буржуазией, прикрывая словесной эквилибристикой отказ от своей программы.

И доклад Чернова, и доклад Зензинова о деятельности ЦК, и выступления делегатов показывали, что в партии царит растерянность. «Съезд производит на меня впечатление группы лиц, потерпевших политическое крушение»⁴⁹⁸, — говорил руководитель воронежских эсеров Коган-Бернштейн. Делегат Утгоф заявил, что ЦК эсеров ничего не сделал ни в области социальных реформ, ни в области выполнения партийной программы, а обращал внимание только на вопросы политические. Представитель Нижнего Новгорода Либин видел причину банкротства политики эсеров в коалиции с кадетами, поскольку «при ней, — говорил он, — нельзя осуществить те наши минимальные социально-экономические требования, которые могли бы обеспечить нам доверие масс»⁴⁹⁹.

Делегат от 2-й армии Крылов объяснял потерю эсерами влияния на массы их отказом от сотрудничества с большевиками. «Власть перешла в руки большевиков, — говорил он, — и мы, которые находили возможным коалироваться с цензовыми элементами, не признавали возможным входить в соглашение с большевиками. Масса такой тактики не поняла и отшатнулась от партии»⁵⁰⁰. Часть делегатов вслед за Гоцем требовала принятия против большевиков самых решительных мер, вплоть до организации террористических актов.

Съезд вынужден был констатировать расхождение между «верхами» и «низами» социалистов-революционеров, глубокие разногласия, сохранившиеся, несмотря на уход левых эсеров, тяжелое организационное состояние, свидетельствовавшее о дальнейшем углублении кризиса партии. «Съезд признает, — было сказано в резолюции, — что ЦК не осуществлял в должной мере своей обязанности контроля над деятельностью членов партии, занимающих самые высокие посты в органах государственного управления и руководящих органах демократии. Этим ЦК делал партию ответственной перед трудящимися массами за политику, ею не санкционированную, за события, о которых она даже не была осведомлена, за действия, не соответствующие ни партийной программе, ни ее коллективной воле… Съезд отмечает идейный и организационный разброд, полный паралич партийной дисциплины, поразивший целые организации»⁵⁰¹.

Учитывая авторитет Советов в массах, съезд исключил из своих решений открытые выпады против них. Более того, был принят даже специальный пункт, в котором указывалось, что партия социалистов-революционеров «должна обратить особое внимание на выпрямление политической линии поведения Советов р. с. и кр. депутатов, всеми средствами укрепляя их, как могучие классовые организации трудящихся, защищая их от покушений контрреволюции»⁵⁰². Лидеры эсеров пока еще не отказались от мысли привлечь Советы на свою сторону, развернуть борьбу с большевиками внутри Советов и попытаться использовать их в своих целях.

Однако эта позиция сохранялась недолго. И чем дальше, тем явственнее выступала антисоветская сущность призыва «Вся власть Учредительному собранию!». Несмотря на ряд здравых суждений, высказанных на съезде, отрезвления не наступило, и съезд решил вступить в борьбу с Советской властью именно под этим лозунгом. В резолюции по текущему моменту он высказался за продолжение коалиционной политики в духе «чистой демократии» и обязал свои местные организации принять все меры к тому, чтобы в случае необходимости вступить в бой с «преступным посягательством на верховную власть народа»⁵⁰³. Таким образом, решения IV съезда эсеров вдохновляли и поощряли внутреннюю и внешнюю контрреволюцию, давая ей «демократическое» прикрытие.

Призывая «защищать» Учредительное собрание, правые эсеры учитывали и то обстоятельство, что в его составе они имели большинство. По 76 округам социалисты-революционеры получили 40,4% голосов, в то время как большевики — 24%. Абсолютное большинство, более 50% голосов, эсеры получили в 27 округах, большевики — в 11. Иначе выглядели результаты голосования по губернским городам. В 68 губернских городах эсеры имели 14,5%, а большевики — 36,5% голосов.

Только в 16 городах — центрах крупных сельскохозяйственных губерний — количество голосов, поданных за эсеров, было больше, чем за большевиков. При этом преимущество эсеров было очень невелико. Так, например, в Воронеже разница составляла 0,3%, в Вологде — 5,9, в Уфе — 7,3, в Кишиневе — 0,6%. В 49 гарнизонах, на пяти фронтах и двух флотах за эсеров было подано 40,8%, а за большевиков — 40,9% голосов. Здесь эсеры опять-таки имели преимущество в гарнизонах непромышленных городов и на окраинных фронтах⁵⁰⁴.

Итоги голосования не отражали ни новой расстановки классовых сил, ни изменений в политических настроениях масс, ни факта раскола партии социалистов-революционеров. В списках кандидатов правые и левые эсеры фигурировали вместе, и правые могли получить голоса избирателей из левоэсеровских низов, поддерживавших Советскую власть. Кроме того, за 17 дней, прошедших от победы Октябрьского вооруженного восстания до начала выборов, крестьяне, особенно в отдаленных губерниях, еще не смогли познакомиться с политикой Советской власти и до конца разобраться в контрреволюционной сущности партии эсеров. «…Выборы в Учредительное собрание произошли тогда, когда подавляющее большинство народа не могло еще знать всего объема и значения Октябрьской, советской, пролетарски-крестьянской революции, начавшейся 25 октября 1917 года, т.е. после представления списков кандидатов в Учредительное собрание… — указывал В. И. Ленин. — Группировка классовых сил России в их классовой борьбе складывается, следовательно, на деле, в ноябре и декабре 1917 года принципиально иная, чем та, которая могла найти свое выражение в партийных списках кандидатов в Учредительное собрание половины октября 1917 года»⁵⁰⁵. На итогах выборов отразились неизбежные колебания непролетарских слоев трудящихся и то обстоятельство, что крестьянство было обмануто расколом эсеров.

Выборы в Учредительное собрание проходили 12(25) ноября 1917 г. по спискам, составление которых было закончено 7(20) ноября. В связи с этим на заседании ВЦИК 6 ноября большевики подняли вопрос о том, «возможно ли принять меры к тому, чтобы, не отодвигая срока созыва Учредительного собрания, дать возможность партиям выставить новые списки, так как левым эсерам очень трудно голосовать за правых эсеров, с которыми они фигурируют в общих списках»⁵⁰⁶. Технически за такой короткий срок сделать это было невозможно. Тогда большевик Аванесов предложил левоэсеровской фракции поднять вопрос об отсрочке выборов. Однако левые эсеры на это не пошли, и списки остались без изменения.

Для того чтобы создать некоторый противовес этим спискам и дать возможность избирателям яснее выразить свою волю, ВЦИК на заседании 21 ноября принял «Декрет о праве отзыва». С докладом по этому вопросу выступил В. И. Ленин. «Народ голосует не за лиц, а за партию. Партийность в России весьма велика, и перед народом партия имеет определенное политическое лицо, — говорил он. — Поэтому всякий раскол в партии должен внести хаос, если не предусмотрено право отзыва. Большим влиянием пользовалась партия социалистов-революционеров. Но после представления списков произошел раскол. Изменить списки нельзя, отсрочить Учредительное собрание — также. И народ фактически голосовал за партию, которая уже не существовала. Это доказал левый второй крестьянский съезд. Крестьянство оказалось обмануто не личностями, а партийным расколом. Такое положение требует корректива. Нужно осуществление прямого последовательного и немедленного демократического начала — введение права отзыва»⁵⁰⁷.

Право отзыва предоставлялось Советам, которые имели право назначать перевыборы в данном округе. Фракция левых эсеров, поддержавшая в принципе декрет, в то же время внесла предложение предоставить право отзыва всему населению данного избирательного округа путем референдума⁵⁰⁸. Эта поправка была отклонена, так как ее принятие фактически свело бы к нулю возможность практического осуществления декрета.

Левые эсеры хотя и не считали Учредительное собрание панацеей от всех бед, но все же в отличие от большевиков сохраняли по отношению к нему определенные конституционные иллюзии. Впоследствии М. Спиридонова говорила на III Всероссийском съезде Советов: «И мы, левые социалисты-революционеры, как и правые, одинаково виноваты в том, что внушали народным массам, будто Учредительное собрание является огромным завоеванием народа, что Учредительное собрание — чуть ли не венец революции, что оно должно сказать решающее слово по всем больным вопросам нашей государственной жизни… И только в последнее время… перед нами стали рассеиваться всякие парламентские иллюзии»⁵⁰⁹.

Левые эсеры как до вхождения в состав Советского правительства, так и после заключения правительственного блока проявляли мелкобуржуазные колебания, которые, в частности, выражались в их приверженности к «чистой демократии» и буржуазному парламентаризму. На заседании ВЦИК 4 ноября 1917 г. левые эсеры выступили против декрета СНК о печати, согласно которому закрывались газеты, печатавшие контрреволюционные воззвания и призывавшие к открытому сопротивлению рабоче-крестьянскому правительству, и потребовали от ВЦИК «немедленно отменить все ограничения свободы печати». С резкой отповедью левым эсерам, а также группе оппозиционеров из большевистской фракции ВЦИК выступил В. И. Ленин, заявивший, что «терпеть существование этих газет, значит перестать быть социалистом»⁵¹⁰.

В результате голосования была принята большевистская резолюция, подчеркнувшая, что ВЦИК «безоговорочно поддерживает в этом вопросе Совет Народных Комиссаров против претензий и домогательств, продиктованных мелкобуржуазными предрассудками или прямым прислужничеством интересам контрреволюционной буржуазии»⁵¹¹. В знак протеста против решения ВЦИК левые эсеры отозвали своих представителей из Военно-революционного комитета и хотели выйти из ВЦИК, однако не сделали этого, боясь, что не смогут объяснить массам мотивов своего поступка и убедить их в его правомерности⁵¹².

На этом же заседании фракция левых эсеров обратилась к председателю СНК В. И. Ленину с запросом, в котором подвергался критике ряд законодательных актов и выставлялось требование, чтобы все декреты СНК издавал только после предварительной санкции ВЦИК. Отвечая на запрос, Ленин указывал, что преступное бездействие правительства Керенского привело страну на край гибели и никоим образом нельзя медлить, считаясь с рогатками, которые ставит на пути новой власти буржуазный парламентаризм⁵¹³. Он назвал левых эсеров «апологетами парламентской обструкции», так как, критикуя декреты СНК, они в то же время не вносили никаких конструктивных предложений. «Вы упрекаете нас в схематичности, — говорил Ленин. — Но где ваши проекты, поправки, резолюции? Где плоды вашего законодательного творчества? Вы свободны были создавать. Но мы их не видим»⁵¹⁴.

При обсуждении декрета о создании ВСНХ левые эсеры настаивали, чтобы в состав его руководящей коллегии наряду с представителями рабочих были введены промышленники, предлагали организовать ВСНХ не при Совнаркоме, а при ВЦИК и предоставить половину мест в нем «крестьянской секции, поскольку крестьянство составляет большинство населения»⁵¹⁵. Возражая левым эсерам, В. И. Ленин указывал, что ВСНХ не может быть превращен в подобие парламента, а должен быть таким же «боевым органом для борьбы с капиталистами и помещиками в экономике, каким Совет Народных Комиссаров является в политике»⁵¹⁶.

Тяготение левых эсеров к буржуазной демократии нашло свое выражение и в их отношении к дореволюционным органам местного самоуправления — земствам и городским думам. Принятый в ноябре 1917 г. декрет СНК о роспуске за контрреволюционную деятельность Петроградской и Московской городских дум они объявили «нецелесообразным и грубо ошибочным… шагом». Однако затем, под влиянием масс, левые эсеры одобрили роспуск дум с оговоркой, что декрет СНК является недействительным, так как «издан с нарушением конституции ЦИК»⁵¹⁷. Они упорно стремились сохранить и укрепить земства, несмотря на занятую ими в большинстве случаев контрреволюционную позицию. Такого же рода мелкобуржуазные колебания были характерны и для отношения левых эсеров к Учредительному собранию.

Первое заседание Учредительного собрания должно было состояться при наличии не менее половины депутатов и открыть его должно было лицо, специально уполномоченное Советом Народных Комиссаров. Однако уже 28 ноября, когда депутаты стали прибывать в Петроград, кадеты организовали антисоветскую демонстрацию и намеревались осуществить контрреволюционный переворот, самочинно открыв Учредительное собрание. В тот же день Совнарком издал «Декрет об аресте кадетов — вождей гражданской войны против революции», согласно которому подлежали аресту за контрреволюционную деятельность члены руководящих учреждений партии кадетов.

Левые эсеры выступили против этого декрета, чрезвычайно важного для дела революции. Карелин на заседании ВЦИК заявил, что «аресты грозят срывом Учредительному собранию», и внес запрос, в котором Совету Народных Комиссаров предлагалось дать объяснение, на каком основании арестованы кадеты — члены Учредительного собрания. Этот протест, кстати говоря, находился в прямом противоречии с заявлением Колегаева на II съезде Советов крестьянских депутатов: «…если Учредительное собрание пойдет против воли трудящихся, мы вступим в борьбу с ним»⁵¹⁸. ВЦИК большинством голосов отверг «протесты политических групп, подрывающих своими колебаниями диктатуру пролетариата и крестьянской бедноты»⁵¹⁹.

Накануне открытия Учредительного собрания газета «Знамя труда» писала: «Октябрьский переворот, открывший шлюзы для свободного и полноводного потока классовых и национальных устремлений, обескровил идею Учредительного собрания, лишив его всякого исторического содержания»⁵²⁰. А нарком почт и телеграфов Прошьян на заседании ВЦИК 22 декабря признал, что «не приходится питать никаких иллюзий относительно того, чтобы Учредительное собрание, с полубуржуазным большинством своего состава, относилось сочувственно к тем целям, во имя которых был совершен Октябрьский переворот», и что «оно не будет укреплять почву для дальнейшего развития социалистической революции»⁵²¹. На этом заседании были приняты одобренные и левыми эсерами постановления об открытии Учредительного собрания 5 января и созыве на 12 января III Всероссийского съезда Советов, чтобы «всей организованной силой Советов поддержать левую половину Учредительного собрания против его правой, буржуазной и соглашательской половины»⁵²².

Однако в это же время нарком юстиции Штейнберг и член коллегии Наркомата внутренних дел Карелин самочинно освободили арестованных членов «Союза защиты Учредительного собрания», подготавливавших контрреволюционное выступление в день его открытия. В этом факте нашло свое выражение не только отношение левых эсеров к врагам Советской власти, но и попытка левоэсеровского руководства поставить ВЧК под контроль Наркомата юстиции. Подобные действия были резко осуждены на заседании СНК. Тогда же Штейнберг внес проект, согласно которому арест и следственные действия, касавшиеся членов Учредительного собрания и «выдающихся в политической жизни страны» лиц, могли производиться лишь по ордерам, подписанным наркомом юстиции. Эти претензии были справедливо отвергнуты Совнаркомом. В принятом им постановлении указывалось, что Наркомат юстиции наблюдает за деятельностью ВЧК, но оба органа подчинены непосредственно Совету Народных Комиссаров.

ЦК эсеров и фракция правых эсеров Учредительного собрания накануне его открытия обратились к Советам крестьянских депутатов, земствам, думам, эсеровским организациям на местах с призывом встать на его защиту, лживо обвиняя большевиков в намерении не допустить созыва Учредительного собрания и в организации против него какого-то мифического заговора.

Но если заговор большевиков был мифом, то антисоветский заговор эсеров и кадетов — безусловной реальностью. Имея значительное большинство в Учредительном собрании, правые эсеры надеялись с его помощью взять власть в свои руки и восстановить коалицию с буржуазией. Именно этот смысл, соответствовавший и желаниям свергнутых эксплуататорских классов, вкладывался в лозунг «защиты» прав Учредительного собрания. Как только ВЦИК принял решение открыть Учредительное собрание, ЦК эсеров заявил, что этого допустить нельзя, поскольку оно может упрочить свою власть только в борьбе с «народными комиссарами». Если же Учредительное собрание будет открыто декретом ВЦИК, это может лишь упрочить авторитет Советской власти.

Правые эсеры еще до открытия Учредительного собрания усиленно пытались вступить в контакт с левыми и отколоть их от большевиков. Созвав межфракционное совещание, они предложили открыть Учредительное собрание 28 декабря. Левые эсеры настаивали на 5 января. Они хорошо понимали, что принять предложение правых — значит разорвать блок с большевиками, и не пошли на это, оставшись, несмотря на колебания, в «левой половине» Учредительного собрания. Правые же эсеры стремились взять инициативу его созыва в свои руки, чтобы осуществить намеченный ими план свержения Советской власти.

На 1 января 1918 г. правые эсеры намечали созыв Всероссийского съезда представителей всех «демократических организаций, стоящих на защите Учредительного собрания». В этот же день ЦК правых эсеров предполагал провести манифестацию под лозунгами «Вся власть Учредительному собранию!» и «Немедленное открытие Учредительного собрания!». В ней должны были принять участие и контрреволюционные силы, вызванные из Киева, Одессы и Белоруссии, а также броневой дивизион, Преображенский и Семеновский полки⁵²³. Фракция правых эсеров собиралась войти в контакт с Викжелем и представителями всех фракций, кроме большевиков и левых эсеров, вызвать в Петроград своих членов, избранных в Учредительное собрание, и открыть его.

За всем этим должно было последовать вооруженное свержение Советской власти.

Заговор эсеров провалился в первую очередь потому, что у них не оказалось достаточно сил. К этому времени эсеровские организации в воинских частях Петрограда ослабли или распались и солдаты не поддерживали больше лозунги этой партии. Попытка эсеров организовать 1 декабря 1917 г. массовые митинги в 23 воинских частях Петроградского гарнизона закончилась провалом. У большинства посланных для их проведения агитаторов не хватило смелости выступить перед солдатами. А там, где выступления состоялись, эсеровские ораторы потерпели полное фиаско.

В тот же день на заседании военного совета организации социалистов-революционеров указывалось, что в главном военно-техническом управлении наблюдается перелом в сторону большевизма, несмотря на объединенные усилия правых эсеров и меньшевиков. «Егерский полк — после переворота эсеры потеряли всякое влияние, — сообщил член совета Борисов. — Товарищи, что остались в партии, испытывают буквально травлю солдатских масс… На сегодняшнем митинге выступал оратор-большевик и пользовался успехом в полной мере. После него говорил т. Лихач (член ЦК эсеров. — Авт.), тактично и без выпадов, и, видимо, произвел впечатление на аудиторию; но критикой декрета о земле вызвал протест со стороны аудитории и свою речь закончил с трудом».

Другой член совета сообщил, что на митинге в Измайловском и Павлоградском полках эсеру Николаеву не дали договорить. После него выступал большевик. Успех был полный. Митинг принял резолюцию об Учредительном собрании «в большевистском духе». Не помогли ни речи эсеров, ни выступления членов Учредительного собрания. Провалились и эсеровские ораторы, выступавшие в Волынском полку и железнодорожном батальоне. Лишь четыре воинские части — электротехнический батальон, военно-санитарное управление, Семеновский и Белогорский полки — поддержали эсеров⁵²⁴.

Все это настолько напугало Петроградский комитет эсеров, что он решил на некоторое время вообще отказаться от проведения массовых солдатских митингов и ограничиться распространением среди солдат антибольшевистской литературы.

На следующем заседании военного совета петроградской организации эсеров, которое состоялось 8 декабря, были заслушаны доклады с мест о политических настроениях солдат. Вот краткие записи выступлений: «Московский полк — настроение ультрабольшевистское. Социалисты-революционеры живут на нелегальном положении. Железнодорожный батальон — в четырех ротах в Петрограде — большевистский. Эсеров нет. В Усть-Ижоре имеется коллектив в 150 человек. Измайловский полк — судя по резолюциям, настроение большевистское, но эсеров тоже слушают. Егерский полк — настроение большевистское. Открытое выступление эсеров сейчас невозможно… Павловский полк — настроение большевистское, коллектив есть человек 40—50. К Учредительному собранию отношение отрицательное. Понтонный батальон — настроение большевистское. Коллектив почти распался»⁵²⁵. И только в интендантском управлении и в отделе военных сообщений, которые отнюдь не представляли какой-либо серьезной военной силы, поддержали эсеров.

1 и 2 января 1918 г. ни манифестация, ни самочинное открытие Учредительного собрания не состоялись. Тогда было решено организовать антисоветскую демонстрацию непосредственно в день начала работы Учредительного собрания. В этой контрреволюционной демонстрации, писала «Правда» 4 января 1918 г., будут участвовать «саботажники, буржуазия, прислужники буржуазии, прячущиеся под именем правых эсеров. Ни один честный рабочий, ни один сознательный солдат не примут участия в этой демонстрации врагов народа». Так оно и было.

Учредительное собрание открылось речью Я. М. Свердлова, который предложил принять «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», только что утвержденную ВЦИК, и огласил ее текст. При обсуждении предложения большевиков и левых эсеров об избрании М. А. Спиридоновой председателем Учредительного собрания выступивший от имени фракции правых эсеров Лордкипанидзе заявил, что нет иной власти, кроме власти Учредительного собрания. Это было равносильно отказу утвердить декреты II съезда Советов. В результате голосования председателем был избран Чернов, получивший 244 голоса (за Спиридонову было подано 153 голоса). Так началась борьба между «левой» и «правой» частями Учредительного собрания.

В своей речи, изобиловавшей нападками на большевиков и политику Советского правительства, Чернов вновь повторил, что Учредительное собрание является единственной верховной властью Российского государства, и обошел «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», не отвергая ее и в то же время не ставя на обсуждение собрания.

Фракция большевиков потребовала, чтобы в первую очередь был обсужден вопрос о власти, как «коренной вопрос текущей российской действительности»⁵²⁶. Однако это предложение не было принято. Правые эсеры настаивали на следующем порядке дня: 1. Вопрос о мире. 2. О земле. 3. О государственном устройстве. 4. О промышленности. 5. О неприкосновенности членов Учредительного собрания. Принятие такой повестки дня означало отказ «правой» части Учредительного собрания признать Советскую власть. Резкую отповедь контрреволюционерам дал депутат Балтийского флота большевик Дыбенко, который заявил: «Мы признаем только Советскую власть, за Советскую власть наши штыки, наше оружие…»⁵²⁷.

Левые эсеры, желая смягчить остроту дебатов, предложили обсудить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа» в целом, не выделяя вопроса о власти. «Мы, фракция левых социалистов-революционеров… — говорил Штейнберг, — предлагаем… не выделяя ни одного вопроса из декларации Центрального Исполнительного комитета, в том числе и вопроса о власти, немедленно перейти к обсуждению этой декларации и принять её как программу Учредительного собрания»⁵²⁸.

После ряда выступлений меньшевиков и правых эсеров представитель фракции большевиков И. И. Скворцов-Степанов подчеркнул, обращаясь к правым эсерам: «Вы пользуетесь тем, что народ в вас не разобрался, крестьянство не разобралось, вы пользуетесь тем, что оно не различило в вас двух групп… Пользуясь тем, что у них (у левых эсеров. — Авт.) не было времени, чтобы составить свои списки, вы за ними вошли сюда контрабандой, обманом»⁵²⁹. В прочитанной вслед за этим декларации левых эсеров было сказано, что их фракция «категорически высказывается за установление Советской власти» и что Учредительное собрание «может рассчитывать на поддержку лишь в том случае, если оно пойдет по пути подтверждения и развития завоеваний Октябрьской революции»⁵³⁰.

Большинством в 237 голосов против 146 Учредительное собрание отказалось обсудить «Декларацию», после чего большевики и левые эсеры потребовали объявить перерыв для совещания по фракциям. Выступивший на заседании большевистской фракции В. И. Ленин предложил, огласив написанную им декларацию, покинуть Учредительное собрание. Это предложение было принято. «Учредительное собрание в его нынешнем составе, — констатировала декларация, — явилось результатом того соотношения сил, которое сложилось до Великой Октябрьской революции. Нынешнее контрреволюционное большинство Учредительного собрания, избранное по устаревшим партийным спискам, выражает вчерашний день революции и пытается встать поперек дороги рабочему и крестьянскому движению…

Не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания»⁵³¹.

После ухода большевистской фракции из Учредительного собрания левые эсеры продолжали колебаться. Штейнберг от их имени выступил с новым компромиссным предложением. Он констатировал, что большинство Учредительного собрания уклонилось от выяснения своего отношения к программе, предложенной ВЦИК. Этим актом «правое большинство Учредительного собрания ясно и недвусмысленно сказало стране — мы не с Советом, мы против Совета, мы хотим строить какую-то собственную государственную машину, которая своим смертоносным острием будет направлена против завоеваний народной революции». Однако, заявил далее Штейнберг, будучи совершенно согласны в этом основном вопросе с большевиками, «мы делаем еще последний шаг… Вы уклонились выяснить свое отношение к целой программе, так будьте добры сегодня, не расходясь, в этом зале выяснить ваше отношение к иностранной политике, политике войны и мира…»⁵³².

Только после того как правое большинство отклонило и это заявление левых эсеров и провалило предложение Штейнберга поставить вопрос о мире на голосование, левые эсеры в 4 часа утра также покинули Учредительное собрание. В своем последнем заявлении, сделанном Карелиным, они признали, что в Учредительном собрании «создалась такая комбинация, которая ни в коей мере не отражает действительного соотношения сил в стране», и оно ставит своей задачей, «пользуясь своим официальным положением, стать на путь борьбы с Советской властью, утвержденной в огне Октябрьской революции». Поэтому, говорил Карелин, левые эсеры решили покинуть Учредительное собрание и свои силы и энергию «принести в советские учреждения, в Центральный Исполнительный комитет»⁵³³.

После ухода левых эсеров в ночь на 6 января ВЦИК принял «Декрет о роспуске Учредительного собрания» и решил включить его членов — большевиков и левых эсеров в состав ВЦИК, а охрана Таврического дворца вечером того же дня ликвидировала попытку группы правых эсеров продолжить заседания, попросту не пустив их во дворец.

Роспуск Учредительного собрания отвечал интересам народных масс, которые с удовлетворением встретили этот акт Советского правительства. По всей стране прошли собрания, митинги, манифестации рабочих, крестьян, солдат, одобрившие ликвидацию контрреволюционной «Учредилки». Однако правые эсеры не хотели смириться с крушением своих надежд и, несмотря на ясно выраженную волю трудящихся, решили добиваться восстановления прав Учредительного собрания путем вооруженной борьбы. Подтолкнула их к этому и ратификация Брестского мирного договора с Германией, вызвавшая недовольство части мелкобуржуазных слоев, «оскорбленных» в своих «патриотических чувствах».