Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая

Почему мы сражаемся Партия и винтовка

В ночь, накануне каждого военного парада, в ванной перед зеркалом, Цзян Цзэминь «работал над ролью». Словно подросток, подражающий поп-звездам, Цзян тщательно репетировал походку и выправлял осанку, со строгим выражением лица вытягиваясь по стойке «смирно» перед собственным отражением. Во всяком случае об этом можно прочесть у его официально утвержденного биографа.

История знает немало случаев, когда те или иные политики безуспешно пытались подать себя в образе солидного главкома. Американец Майкл Дукакис, кандидат от демократов на президентских выборах 1988 г., стал всеобщим посмешищем, снявшись на танковой броне в каске. Что касается Цзяна, то перед ним стояла более серьезная задача, нежели исправление репутации «легковеса» и ретуширование слегка шутовского имиджа, который он демонстрировал в первые годы пребывания на посту генсека. С назначением на эту должность Цзян унаследовал не только страну и ее правительство, но и армию.

Китайская Красная армия, позднее переименованная в Народно-освободительную, была основана в 1927 г. в качестве военизированного крыла революционной партии. После обретения власти КПК без устали работала над тем, чтобы не выпустить армию из рук. С конца 1970-х гг. партия понемногу ослабляла режим центрального планирования, давая свободу частному бизнесу и прекращая вмешательства в частную жизнь благонамеренных граждан; эти реформы радикально изменили лицо страны в сравнении с маоистской дистопией, унаследованной Дэн Сяопином. Однако основополагающий принцип НОАК — «винтовку контролирует партия» — никогда не подвергался пересмотру. При всем нынешнем упоре на расширение глобальных возможностей, главнейшая миссия НОАК всегда направлена на отечественную почву: сохранить КПК у власти. Сразу после того как Цзян принял бразды правления, ему напомнили об экзистенциальном значении армии для партии. Столкнувшись с двухмесячными демонстрациями в центре Пекина, Дэн вызвал войска, которые вымели критиков КПК со столичных улиц, убив при этом сотни, а может, и тысячи беззащитных людей. Цзяна назначили генсеком за несколько дней до кровавой бойни, но его слово не имело решающего веса: Дэн передал ему официальный пост главкома вооруженных сил лишь пять месяцев спустя, когда власть КПК в государстве и столице была восстановлена.

По сравнению с предшественниками, у Цзян Цзэминя и его преемника Ху Цзиньтао имелась более веская причина беспокоиться о лояльности армии. Мао и Дэн были в той же степени профессиональными революционерами, что и политическими вождями. До прихода коммунистов к власти в 1949 г. Китай десятилетиями находился под контролем военщины. Цзян и Ху сломали этот шаблон. Впервые за сотню лет в стране появилось гражданское руководство, стоящее выше военно-политической иерархии. Неудивительно, что Дэн дал Цзяну такой совет: «Четыре дня из пяти следует проводить с высшим армейским командованием». Судя по всему, наследники Дэна приняли это напутствие близко к сердцу. Лишь за два первых года на посту главкома Цзян проинспектировал свыше сотни военных объектов.

За минувшие два десятилетия собственно гражданский электорат пользовался куда меньшим вниманием со стороны Цзяна и Ху. Следуя указаниям КПК, Минфин ежегодно увеличивал официальный бюджет НОАК темпами в ю% и более, тратил миллиарды долларов на закупку вооружений и разработку новых боевых комплексов. Скорость и масштаб военной модернизации интенсифицировались именно при Цзяне и Ху; НОАК наращивает возможности распространить влияние Китая за пределы непосредственных территориальных интересов на акватории Индийского и Тихого океанов. Как Цзян, так и Ху регулярно посещали военные церемонии, военно-учебные заведения, заглядывали в гарнизонные столовые во время поездок по провинции, а для приема парадов всегда уважительно облачались в оливково-зеленые френчи а-ля Мао.

Оба вождя развивали потенциал военной машины, хотя иразными путями. Цзян потворствовал сторонникам жесткой линии, заняв непримиримую позицию в отношении тайваньского вопроса. Придя к власти, Ху слегка остудил страсти и отодвинул Китай от пропасти опаснейшего военного противостояния по обеим сторонам Тайваньского пролива. Большинство публикаций о военно-гражданских аспектах внутренней жизни Китая сосредоточивают внимание на потенциальной эрозии отношений НОАК и КПК, однако в новую эпоху гражданского руководства армией самым опасным явлением было расхождение взглядов Цзяна и Ху: другими словами, внутри самой партийной верхушки.

Авантюризм Цзяна напугал многих представителей политического истеблишмента, поскольку угрожал фундаментальному догмату партийной политики, направленному на создание стабильной внутренней и международной среды для экономического развития. Отказываясь от линии Цзяна, Хуподражал политике Дэн Сяопина, когда тот вновь стал вождем в 1978 г. Дэн убедил генералов, что в начале периода реформ приоритет нужно отдавать экономике, поскольку это единственный способ добиться стабильности в стране и обеспечить полномасштабную модернизацию НОАК в будущем. Китай перенял армейскую модель у Советского Союза, однако при Дэне произошел решительный отказ от всех прочих аспектов московской политики холодной войны, а именно военного соревнования с Западом. Теория «мирного подъема» Китая, сформулированная Чжэн Бицзянем, советником Ху, в 2005 г., основана на аналогичной посылке, диктующей необходимость избегать военной конфронтации с Западом. «Коммунистическая партия Китая — это отнюдь не КПСС, — говорил Чжэн. — Отсюда-то и проистекает наша уверенность в будущем процветании».

При смене позиции по тайваньской проблеме Ху предусматривал более масштабную роль НОАК, роль, которая бы отвечала задаче расширения глобальных интересов страны. В глазах общественности ключом к успеху его политики был устойчивый экономический рост. Пока хватало средств для военного бюджета, Ху считал, что способен удерживать «ястребов» на расстоянии. Впрочем, его послабления по тайваньскому вопросу оставили неприятный привкус у сторонников жесткой линии, которых немало как в ВПК, так и в дипломатических кругах. В частных беседах «ястребы» негодовали, что Ху лишь на словах выступает за возвращение Тайваня.

«Тайваньский вопрос снят с повестки дня. Никто больше не говорит о воссоединении», — заявляет Янь Сюэтун, один из наиболее известных «ястребов». Янь, защитивший докторскую диссертацию при Калифорнийском университете в Беркли, заведует кафедрой международных отношений в пекинском Университете Циньхуа, который входит в первую тройку вузов страны. Я побывал у него в середине 2009 г., в период быстрого потепления отношений с Тайванем. Во время разговора Янь чуть ли не выплевывал слова:

Едкие комментарии, вроде высказываний Яня, вполне способны ослабить положение китайских лидеров внутри самой КПК, а также армии. Излишне говорить, что они практически не публиковались в Китае.

В начале 2009 г., когда в стране все было спокойно, а в отношениях с США, Тайванем и Японией впервые за многие годы царила безмятежность, одно из ключевых партийных изданий отвело место под статью высокопоставленного китайского военачальника. Генерал Ли Цзиньай, член Центрального военного совета, высшего командного органа НОАК, разразился критикой, более уместной во времена серьезного кризиса, а не в период стабильности. «Мы должны решительно отвергнуть вредные идеи вроде деполитизации и национализации вооруженных сил, — призывал Ли на страницах журнала «Цю ши» («Поиск истины»). — Пусть НОАК всегда держит стяг Партии как боевой штандарт, и пусть воля Партии всегда будет волей НОАК».

Передовица, опубликованная в 2005 г. в «Цзефан цзюньбао», центральном печатном органе Минобороны Китая, содержала ту же мысль, но выраженную в более настойчивой форме. Эта публикация появилась по случаю праздничного для НОАК события, Дня армии (прошел почти год после того, как Ху официально унаследовал высший военный пост от Цзян Цзэминя). Согласно подсчетам Джеймса Мавенона, военного эксперта по Китаю, фраза о том, что вооруженные силы безоговорочно верны партии, была повторена семнадцать раз с незначительными вариациями. Годом раньше праздничная передовица упоминала лояльность к КПК только шесть раз, а вот в 2005 г. партийные идеологи разошлись не на шутку, установив своеобразный рекорд:

«Наша армия находится под надежным партийным руководством, действует по приказу партии, всегда держит партийный стяг как боевой штандарт, следует указаниям партии и воле партии. История нашей армии — это история поддержания абсолютной руководящей роли партии; победы нашей армии — это победы, одержанные благодаря абсолютной руководящей роли партии; а слава нашей армии основана на абсолютной руководящей роли партии. Жизнь партии и сила партии, сосредоточенные в ее абсолютной руководящей роли в армии, суть квинтэссенция и основа традиций НОАК».

При разборе подобных деклараций, а также высказываний китайских вождей о демократии, полезно держать под рукой толковые словари ленинизма. Согласно преобладающей западной модели, армия является аполитичным институтом и служит нации по указаниям законно выбранного правительства, под каким бы флагом оно ни выступало. В Китае, где армия находится под контролем одной-единственной политической партии, все наоборот. В рамках китайской системы страшнейший грех, близкий к государственной измене — это вовсе не политизация, а деполитизация армии, направленная на создание национальных вооруженных сил.

В китайских штабных колледжах перспективным офицерам вбивают в головы мысль, что советские коммунисты не сумели сохранить контроль над армией — вот, собственно, почему их государство и оказалось беззащитным перед идеологическими диверсиями Запада. «После переворотов в Восточной Европе империализм стал подобен необъезженному жеребцу, который носится по лугам мира и топчет позиции развивающихся социалистических стран, — написал старший преподаватель военно-политического училища в Нанкине. — Враждебные западные силы не пожалеют денег и пустят в ход любые средства, лишь бы привить западные «ценности», расколоть НОАК и «очистить» армию от партии».

В комментарии, с которым генерал-майор Гу Минчжи выступил в 2009 г. на страницах издания Китайской академии социальных наук, наиболее влиятельного научного органа страны, говорится о том, что КПК должна контролировать «мысли, политику и организацию» вооруженных сил. Многословная диатриба генерала атаковала «фантазии и гегемонию западных капиталистических классов», которые «навязывают понятия свободы, равенства и прав человека в качестве универсальных ценностей». Антизападная направленность статьи подкреплена коллажем фотоснимков, на которых американские солдаты издеваются над иракскими заключенными в тюрьме Абу-Грейб.

Беспрестанная культивация руководящей роли партии в НОАК идет параллельно нескончаемым, чуть ли не истеричным кампаниям в официальных СМИ, которые из года в год насаждают принцип «абсолютной приверженности» армии к КПК. На первый взгляд, эти кампании не имеют рациональной основы. Уже более десяти лет не наблюдается ни гарнизонных мятежей, ни каких-либо публичных баталий, которые могли бы восстановить НОАК против партии. Пресловутые марсиане, приземлись они в Китае XXI столетия, после быстрого сканирования прессы решили бы, наверное, что вооруженные силы начинают выходить из-под партийного контроля. Постоянное напоминание о приверженности армии политике партии наводит на мысль, что для чтения газет нынче, как и в эпоху маоизма, требуется контринтуитивный тип мышления. Тогда, при маоизме, представление о масштабах проблемы можно было составить единственно по частотности официальных отрицаний наличия этой проблемы. Достаточно посмотреть сквозь эту призму, и становится ясно: выступления в официальной прессе ярче всего доказывают, что партия всегда с изрядной долей скептицизма выслушивала заверения военных в лояльности.

Благодушие в партийных рядах исчезло после жестокого подавления демонстрации на площади Тяньаньмэнь и дальнейших последствий.

Громадные масштабы протестов 1989 г., тот факт, что они охватили города по всей стране, широкая поддержка со стороны студенчества, рабочих и интеллигенции, а также вызванный ими раскол на самом верху — все это до сих пор отзывается в КПК. Столь же глубокие, хотя и куда менее известные потрясения партия пережила, когда выяснилось, что отдельные командиры и солдаты НОАК не желают выполнять приказ и очищать Пекин от демонстрантов посредством грубой военной силы.

Когда в середине мая поступили первые мобилизационные предписания, командующий легендарной 38-й армии, генерал-лейтенант Сюй Циньсянь, занялся подготовкой к вступлению в город — планированием маршрутов, точек сбора и сосредоточения войск, путей отхода на случай сопротивления. Но вот когда политкомиссар Пекинского округа отдал окончательный приказ, Сюй заупрямился — во всяком случае, так рассказывают многочисленные свидетели. 38-я армия, дислоцированная в соседней с Пекином провинции, славилась традицией быть всегда и во всем первой: именно ее Китай задействовал в Корейской войне; именно с нее началась механизация войск; она первой получила авиационное крыло и подразделение электронного противодействия. А теперь ей предстояло первой войти в столицу и восстановить закон и порядок.

За несколько недель до 4 июня Сюй повредил ногу и оказался в госпитале. Следя за развитием событий, он все больше и больше проникался сочувствием к студентам. Поначалу он написал рапорт с просьбой временно отстранить его от командования, ссылаясь на собственную госпитализацию, а когда сверху надавили, — попросту отказался выполнить приказ. «В чем бы меня ни обвинили, — сказал он, — я своих солдат туда не поведу». Сюя сняли с должности. Сейчас некоторые бывшие сослуживцы генерала утверждают, что он отказался следовать приказу лишь после первой стычки на улицах Пекина, но зато никто не отрицает, что Сюй получил пять лет по решению военного трибунала.

После подавления выступлений осадные настроения продлились в Пекине еще как минимум полгода. Армейские подразделения заняли академические учреждения, НИИ и вузы, сотрудники и студенты которых участвовали в протестах. Кадровых военных направили надзирать за пропагандистской работой в гражданских СМИ. Кроме того, прошли внутренние расследования в рядах НОАК; были наказаны командиры и солдаты, не желавшие следовать приказам и самовольно покидавшие вверенные им посты. В каждом подразделении НОАК, включая штабы, оперативные части, научные институты, учебные учреждения и военные заводы, всегда имелся собственный политотдел и партком. Механизм, которым партия контролирует госслужбу и бизнес, воспроизведен и внутри вооруженных сил. После 4 июня партия решила, что надо углубить проникновение в армию. В результате современная НОАК численностью 2,3 миллиона военнослужащих обладает сногсшибательным количеством партячеек: 90 тысяч, то есть по одной на двадцать пять человек.

Отнюдь не случайно три армии НОАК дислоцированы рядом с Пекином; крупные боевые силы окружают и другие важнейшие города. В Тибете, наиболее отдаленном аванпосте китайской империи, регулярные армейские части вместе со своим полувоенным крылом, Народной вооруженной милицией, используются для подавления протестов, как это случилось, к примеру, в 2008 г. В Синьцзян-Уйгурском автономном районе НОАК держит четыре дивизии возле населенных пунктов, где в 1990-х гг. годах разразились ожесточенные этнические столкновения. После 1989 г. подразделения Народной милиции численностью 800 тыс. человек прошли существенное переоснащение и переобучение, чтобы освободить НОАК от задач по непосредственному подавлению гражданских беспорядков. Стремясь вывести армию из внутренних конфликтов, руководство страны в июле 2009 г. направило лишь милицейские силы для подавления кровавых межэтнических стычек в Урумчи, столице Синьцзян-Уйгурского АР, где погибло почти 200 человек. Что же касается НОАК, то она сохранила там чисто символическое присутствие. Впрочем, в итоге именно НОАК остается последним гарантом безопасности при конфликтах.

За нескончаемыми пропартийными декларациями стоит не только паранойя, вызванная событиями 1989 г. Это также своеобразное признание того факта, что имеются долгосрочные тенденции, которые трансформируют нынешнее китайское общество и подрывают старомодный партийный политконтроль за военной машиной. Современная НОАК более «поджарая» и целеустремленная; качество ее оснащения и подготовки высоко как никогда. С другой стороны, заказать новое вооружение легче, чем ответить на вопрос: «Почему мы сражаемся?», как это в свое время сделал Фрэнк Капра, знаменитый американский кинорежиссер, создавший серию одноименных документальных фильмов во время Второй мировой войны. В условиях рыночной экономики уже не приходится рассчитывать, что лояльные кадры в военном обмундировании будут беспрекословно повиноваться партии. Подобно прочим современным армиям, НОАК вынуждена соперничать с частным сектором, чтобы привлекать талантливую молодежь в свои ряды. Советская Красная армия такой конкуренции не знала. Новое поколение армейских офицеров нуждается в высококлассном техническом, стратегическом и лингвистическом обучении, к тому же каждый офицер обязан горячо верить в партийные идеалы.

Помимо избитой традиционной идеологии, штабные колледжи пытаются пропитать армию новыми националистическими настроениями, которые подогревает КПК. Но даже здесь партию ждет множество ловушек, коль скоро политические дебаты ведут к появлению групп, расходящихся по вопросу истинной миссии вооруженных сил. Разбухающий военный бюджет Китая сильно возбудил неонационалистическую интеллигенцию и часть широких слоев населения, которые в сильной армии — и даже потенциальной будущей войне — видят чуть ли не Спасителя, не обращая внимания на степень готовности НОАК к сражению.

В глазах этой толпы столкновение цивилизаций и выход Китая на вершину после столетия унижений и есть тот благородный путь, которому должна следовать страна. Ван Сяодун, известный демагог-консерватор, любит цитировать модные теории дарвинистской социобиологии, настаивая на возрождении и стимуляции былого воинственного духа Китая. «В отсутствие внешнего давления биологический вид деградирует, — пишет он в гипернационалистическом бестселлере 2009 г. под названием «Китай сердится». — То же самое относится и к человеческим обществам». Задайте Вану вопрос: «Почему мы сражаемся?», и он ответит, дескать, не ради победы в неизбежной войне, а ради самой битвы и кровной чести страны.

Мало найдется реформ, столь же опасных для партии, как модернизация вооруженных сил. Чем сильнее КПК толкает армию на путь превращения в современную боевую силу, тем выше риск, что военный истеблишмент сорвется со своих традиционных швартовов и примется следовать собственным автономным инстинктам вразрез со взглядами политических хозяев. По словам китайских офицеров и ученых, эта тенденция успела закрепиться. «Наша армия становится более профессиональной и, стало быть, в большей степени национальной, а не околопартийной, — утверждает один из пекинских профессоров, видный специалист по международным отношениям. — Мы просто не можем произнести это вслух».

Жестоким подавлением демонстраций 1989 г. НОАК в конечном счете доказала, что готова исполнить свой долг и защитить КПК в момент наивысшей опасности. Однако военная машина, решавшая эту задачу, — неповоротливая, чрезмерно раздутая, недостаточно механизированная, оснащенная устаревшим оружием, складированным на удаленных базах со времен холодной войны, — плохо подходила для предстоящей миссии. Новая НОАК, строительство которой партия ведет уже сегодня, будет иметь несколько ролей. Она станет инструментом управления государственными делами Китая на международной арене, защитником родины за ее пределами, и полицейской дубинкой дома. Охрана партийной власти в будущем потребует от армии не только умения расстреливать безоружных протестантов на городских улицах.

В конце 1950-х гг., когда Китай нашел у себя нефть, в стране не имелось гигантов типа «Стандард ойл» или «Экссон», которым государство могло бы поручить задачу извлечь это сырье из недр. Тогда Мао обратил взор на человека по прозвищу «Однорукий генерал», который во главе десятков тысяч военнослужащих занялся бы освоением северо-восточных нефтепромыслов. Юй Цюли, родившийся в 1914 г. и вступивший в партию еще подростком, сделал военную карьеру на посту политработника, сражаясь с японцами, а затем и с внутренними врагами-чанкайшистами. Левую руку он потерял в 1936 г, во время Великого похода, и с тех пор это всегда напоминало о его героическом боевом прошлом. После прихода КПК к власти Юй работал в центральном военном аппарате, но в 1958 г. был назначен на пост министра нефтяной промышленности — работа, которая превратила его в одного из самых известных коммунистических промышленников Китая.

Он не пробыл на новом посту и года, когда были открыты громадные запасы нефти в Дацине, отдаленном уголке Маньчжурии, который летом превращается в сплошное комариное болото, а зимой сковывается лютой стужей. Отчаянно нуждаясь в квалифицированных рабочих руках, Юй обратился к самому крупному работодателю страны — армии. После войны в Корее НОАК насчитывала 5,5 миллионов человек, если сложить вместе сухопутные войска, ВМФ и ВВС. Мао разрешил демобилизовать 30 тысяч. Эти люди были направлены в Дацин для работы на промыслах. Аналогичный приказ получили и три тысячи бывших офицеров. Армия была естественной средой для нетерпеливых вербовщиков вроде Юя. К началу 1950-х гг. НОАК успела приобрести промышленное ноу-хау благодаря упору на развитие зарождающейся национальной нефтегазовой промышленности; в частности, в 19-й армии имелась даже целая дивизия, которая стала первым «нефтесаперным» подразделением коммунистического Китая. Непосредственно в Дацине военные строители спешно прокладывали дороги, трубопроводы, возводили насосные станции и прочие компоненты базовой инфраструктуры.

Когда в марте i960 г. в нефтяную столицу Китая начали прибывать демобилизованные солдаты и офицеры, многие из которых были участниками корейской войны, гонка за скорейшее освоение месторождения получила название «битвы за Дацин». Премьер Госсовета Чжоу Эньлай, обращаясь к руководству промысла, сравнил секретаря горкома с маршалом, который лично находится на передовой. «Соберите все свои силы для битвы на полное уничтожение, — призывал Чжоу нефтяников, — и отбивайте у врага один фронт за другим».

С момента своего основания НОАК всегда выполняла факультативные функции, помимо чисто военных задач. Армия в буквальном смысле занималась бизнесом, в частности, для пополнения своего скудного бюджета. Также армия выделяла целые военные части, от имени страны направляя их на промышленные объекты типа дацинского месторождения. Миллионы военнослужащих были демобилизованы в конце 1950-х гг., еще один миллион — в середине 1980-х гг… Перед правительством встала задача трудоустроить всех этих людей. Бывшие солдаты заселяли отдаленные районы, облегчая нагрузку на бюджет и одновременно обеспечивая стратегические территории квалифицированной рабочей силой. Порядка 170 тысяч бывших военнослужащих НОАК сформировали в начале 1950-х гг. Синьцзянский солдатский корпус, который впоследствии стал громадной бизнес-империей с собственными силами безопасности. Еще 80 тысяч человек были направлены в территориальные промышленные организации. Когда Дэн провел первую армейскую чистку в 1981 г., 57 тысяч демобилизованных мужчин и женщин пополнили ряды правоохранительной системы. Многие переквалифицировались в судей, хотя большинство ни разу не бывали в судебных залах, не говоря уже о получении юридического образования. В 1982 г. десятки тысяч бывших солдат уехали в Шэньчжэнь, новую экономическую зону, для работы на стройках.

Предпринимательская деятельность НОАК резко усилилась в 1980-е гг. по настоянию Дэн Сяопина, который хотел сфокусировать бюджетные затраты в первую очередь на экономическом развитии. Коммерческая империя НОАК достигла пика в конце 1980-х гг., когда армия насчитывала почти 20 тысяч фирм и предприятий. Помимо нефтяного направления, выросшего из дацинского проекта, военные приложили руку к самым разным видам бизнеса, начиная с пятизвездочных отелей, фармацевтики и легкой промышленности и заканчивая торговлей и контрабандой, не говоря уже о поставках вооружений на экспорт. По идее прибыль должна была направляться на улучшение быта простых солдат. В действительности основной поток денег пополнял карманы корыстных генералов, их родственников и закадычных друзей.

Вооруженные силы, еще более засекреченные, чем сама партия, сделались государством в государстве, где тайные коммерческие интересы офицеров соседствуют с их обязанностью защищать КПК и страну. Бизнес отвлек внимание множества высших военачальников и развратил их. В свою очередь, опора на прибыль от околоармейских предприятий исказила механизм управления военным бюджетом. По сравнению с национальной экономикой, войска показали себя неповоротливым увальнем, который отстает по темпам модернизации и плохо приспособлен к решению множественных стратегических, экономических и социальных проблем, обременяющих гражданские власти. Когда в начале 1990-х гг. экономика резко рванула вперед, партия постановила, что пришло время ускоренной реструктуризации вооруженных сил, и стала понуждать НОАК наверстывать упущенное.

И дело не только в том, что военным требовалось преодолеть последствия десяти лет финансового пренебрежения. Армии, как и самому китайскому обществу, предстояло избавиться от маоистского наследия — глубоко укоренившегося институционного участия в партийной политике, а также многослойной иррациональной структуры, оставшейся после холодной войны. Рыночные реформы Дэна стали настоящим «золотым дождем» новых шансов, а для некоторых людей и источником богатства, невиданного в эпоху Мао. Китай начал расправлять крылья, превращаясь в мировую державу. Чтобы держаться на уровне, армия должна была стать современной боевой силой, избавиться от сотен тысяч солдат в дополнение к колоссальной демобилизации в 1950-е и 1980-е гг., и от тысяч деловых предприятий.

Ничто не символизировало трансформацию стратегического положения Китая в большей степени, чем нефть. За пять лет после обнаружения дацинского месторождения объем добычи обеспечил все внутренние потребности страны в этом сырье. Позднее Юй был награжден местом в Политбюро, где и возглавил раннюю версию «нефтяной мафии», группы экономических консерваторов, которые выступали за традиционное центральное планирование и развитие тяжелой промышленности. Дацинские запасы удалось растянуть до 1993 г. а затем Китай превратился в нефтяного импортера. Зависимость от зарубежной нефти, объем поставок которой неуклонно возрастает с каждым годом, стала поворотной точкой для экономики и навсегда переопределила масштаб интересов национальной безопасности. В год, когда начал иссякать нефтяной поток, темпы прироста военного бюджета перевалили за 10 %-ную отметку, и эта тенденция сохраняется до сих пор. Впридачу в тот же год Китай принял новую военную доктрину, которая революционализировала положение в военной сфере в ответ на ослепительную высокотехнологическую огневую мощь, продемонстрированную американскими войсками при освобождении Кувейта от иракцев. Традиционная массивная сухопутная армия, обученная вести «народную войну», должна была уступить место более компактной и подвижной военной силе с резко возросшим техническим потенциалом и уровнем взаимодействия. НОАК, являвшаяся в свое время источником рабочей силы для энергетических проектов, сейчас должна была взяться за новую миссию: научиться проецировать военную силу за государственные границы, чтобы защищать нефтяные, газовые и прочие ресурсы, поступавшие с Ближнего Востока и других регионов, или перекачиваемые из соседних стран по сети наземных трубопроводов.

Связи между армией и нефтяной промышленностью вышли за рамки дацинского проекта. Когда Ирак не смог найти денег, чтобы оплатить оружие, купленное во время ирано-иракской войны, он погасил задолженность натурой, в 1996 г. предложив «Петро-Чайна» и китайской оружейной госкорпорации «Норинко» нефтяную концессию на 1,2 миллиарда долларов. Свержение Саддама Хусейна силами американских военных застопорило проект, и работа по нему началась лишь в 2009 г. Аналогично, китайские инвестиции в суданские нефтепромыслы проводились параллельно продаже оружия Хартуму. Впрочем, героические деяния «Однорукого генерала» и ему подобных фигур на почве бизнес-предпринимательства давно канули в прошлое. Изменения, перед лицом которых гражданское партийное руководство поставило НОАК в начале 1990-х гг., вынудили навсегда отказаться от старой военной машины.

Медленно, но неуклонно партия заталкивает НОАК обратно в казармы. После 1992 г. Политбюро ни разу не вводило военных в состав своего Постоянного комитета, хотя за пятнадцать лет до того, в момент окончания «культурной революции», когда лишь армия обеспечивала целостность страны, Политбюро более чем наполовину состояло из генералов. Зато сейчас только два человека их двадцати четырех членов Политбюро носят военную форму. В 1998 году Цзян Цзэминь окончательно приказал армии покинуть сферу крупного бизнеса. Ху Цзиньтао, его преемник, возглавил надзор за исполнением этой директивы.

Свидетельства того, что привилегированные группы военных до сих пор стоят над законом, можно каждый день видеть воочию на улицах крупных китайских городов. «Порше», «БМВ» и дорогие внедорожники с военными номерами, а зачастую и с роскошно одетыми дамами за рулем, стали обыденным явлением. Возникает впечатление, что эти машины, игнорирующие правила дорожного движения или нахально припаркованные в неположенных местах рядом с ночными клубами и фитнес-центрами, существуют в своего рода параллельном пространстве, куда рядовым гражданам доступ заказан. Но при всей своей крикливости эти свидетельства привилегированного статуса — не что иное, как рудименты безмятежных деньков, когда НОАК была на гребне влияния и коррумпированности. Партийные инсайдеры, стремящиеся создать правовое государство, утверждают, что права и обязанности НОАК прошли столь же строгую кодификацию, как и полномочия чиновников в гражданской сфере. «Это была очень привилегированная организация, — сказал один из советников Ху Цзиньтао. — Любой демобилизованный военнослужащий гарантированно получал место в органах власти. Сейчас такого нет, все подобные привилегии были отозваны. И это великое достижение партии».

Генералы, выставленные за дверь политики и бизнеса, получили на руки одну-единственную задачу: создать для КПК такие сухопутные, военно-морские и воздушные силы, которые отвечали бы требованиям XXI столетия. Возвращение в казармы компенсируется тем, что бытовые условия военнослужащих стали куда более приемлемыми и современными. Значительно выросло и денежное довольствие солдат и офицеров. Увеличен оперативный бюджет, военные НИИ получили обильные фонды на финансирование разработок под нужды грядущих высокотехнологических сражений. Вместе с тем эта задача вызвала к жизни новый набор подспудных напряжений и противоречий между становлением профессиональной армии, чей дух берет корни в западных традициях, и назойливым вмешательством партии, которая хочет сохранить контроль над своим самым ценным активом. Как и повсюду в нынешнем Китае, яркий и модерновый фасад до сих пор крепится на тяжелых якорях старомодного партийного надзора.

Обратимся к иерархии. Высший армейский пост занимает Ху Цзиньтао, являющийся Верховным Главнокомандующим и председателем Центрального военного совета КНР. Ху получил должность главкома, поскольку является генсеком ЦК КПК, хотя следует отметить, что передача военной власти состоялась далеко не сразу. Цзян Цзэминь пошел на это лишь через два года после оставления поста Генерального секретаря, чем вызвал сильное недовольство среди политического и академического истеблишмента. Был создан прецедент, и вот почему многие считают, что Ху последует примеру своего предшественника, когда сам покинет пост генсека в конце 2012 г.

Теперь заглянем глубже, в повседневную практику партийного надзора за жизнью армии. Здесь режет глаза своей архаичностью вездесущая паутина партийного контроля, состоящая из 90 тысяч партячеек. Даже инсайдерам система кажется отжившей свой век, а зарубежных наблюдателей и вовсе ставит в тупик. «Политическая система убивает армию, — сказал мне один отставной офицер. — У нас нет института сержантов, а ведь именно на этом уровне ведется подлинная военная работа». Под институтом сержантов этот китайский офицер имел в виду традиционный западный подход, согласно которому значительная власть находится в руках унтер-офицерского состава. В западных армиях командиры уже давно прислушиваются к мнению своих сержантов, капралов, прапорщиков и так далее, которым делегированы полномочия принимать многие решения на низовом уровне. «В нашей культуре подобное делегирование лишь повышает авторитет командира, — говорит эксперт по НОАК, старший офицер армии США. — Трудно внедрить систему сержантов в структуре, где не принято делиться властью. В Китае очень многое завязано на боязни потерять лицо; здесь недостаточно иметь командное звание — нужно и вести себя, как начальник».

Из-за того, что основной упор делается на политику, иерархия в Китае перевернута с ног на голову. С момента основания в НОАК царит двоеначалие — армия напоминает человека с двумя головами, которые следят друг за другом. Каждую командную должность занимают два офицера в одинаковом чине: один считается командиром, другой — его политкомиссаром. Не так-то просто понять, где проходят границы их полномочий, кто кому подчиняется, и в каких случаях. «У них попросту не получается постигнуть нашу сержантскую систему, в которой командир может следовать решениям, принятым его подчиненным, — говорит офицер-иностранец. — А мы никак не разберемся в их системе с двумя параллельными командирами в одном и том же звании». (Нынче в НОАК появился сержантский корпус, однако эти военнослужащие так и не обзавелись ни полномочиями, ни самим духом, присущим их западным коллегам.)

Политкомиссары были переняты из советской Красной армии, хотя в Китае они с имперским душком. Китайские императоры посылали своих эмиссаров на фронт, чтобы те приглядывали за военачальниками. КПК использует комиссаров аналогичным образом, чтобы надзирать за войсками изнутри, контролировать назначения через Орготдел НОАК и выкорчевывать коррупционеров. В то время как сержанты олицетворяют систему высокого доверия, в рамках которой командиры полагаются на умение подчиненных самостоятельно принимать решения, политкомиссарская модель — подобно всему китайскому обществу — вообще не предусматривает доверительных отношений.

Политработники современной НОАК сочетают функции моральных наставников, идеологов и администраторов. «Они изо всех сил стараются внушить тебе, что исполняют роль профессиональных управленцев и ничего общего не имеют с оголтелыми фанатиками, которые носятся со своими красными книжицами-цитатниками», — сообщает иностранный эксперт-офицер. В тех редких случаях, когда происходит утечка информации об их реальных функциях, становится ясно, что любые скандалы с участием комиссаров носят откровенно политический, а порой и сугубо личный характер.

Наиболее знаменитый открытый мятеж против засилья комиссаров произошел в 1994 г. и касался одного из лейтенантов, служившего в пекинском гарнизоне. Местный замполит залез в частную переписку своего подчиненного и узнал, что его жена беременна вторым ребенком, на сей раз долгожданным мальчиком. Комиссар тут же проинформировал об этом руководство городка, где жила лейтенантская семья, и муниципальные власти приказали женщине сделать аборт. Разъяренный лейтенант взялся за оружие, расстрелял замполита и ряд других гарнизонных офицеров, после чего проник в дипломатический квартал, расположенный в сердце столицы, в двух километрах от площади Тяньаньмэнь. Он умертвил семнадцать человек общим числом, а затем покончил с собой. Репутация армии, запятнанная кровью 1989 г., лишь содействовала этой трагедии. Солдаты, высланные в погоню за обезумевшим лейтенантом, потеряли массу драгоценного времени на переодевание в штатское, чтобы — как сообщалось в одном из репортажей — не «обеспокоить общественность» своим зловещим видом.

Безразличие младшего офицерства к обязательному политическому воспитанию и полнейшее непонимание того, как партполитработа связана с отправлением военной службы в современных условиях, сквозит и в официальных документах. Юн Чунчан, сотрудник Военной академии, сетовал в 2008 г., что перспективные офицеры все в большей степени становятся «одержимы чисто военными взглядами» и перестали считать политическое воспитание важным делом. Когда мы проводили опрос мнений, один слушатель заявил: «Раз у нас теперь рыночная экономика, применяются денежные стимулы и повсеместно подчеркивается важность закона, отчего мы до сих пор утверждаем, будто партполитработа является жизненно важной?»

«А вы что, в этом сомневаетесь?» — рявкнул Юн на молодого офицера. Впрочем, он посовещался с руководством, и полученный сверху ответ гласил, что принцип главенства политики есть «научный вывод последних десятилетий», не подлежащий отмене. «В 1954 году кто-то убрал [из политического устава армии] фразу о жизненно важной роли партполитработы, но Председатель Мао вернул ее на место. Руководящие товарищи, в частности, Дэн Сяопин, Цзян Цзэминь и Ху Цзиньтао, вновь и вновь подчеркивали насущную необходимость такой формулировки». Система политкомиссаров, впервые созданная Советским Союзом, была затем отменена распоряжением Сталина на основании вывода о ее дальнейшей нецелесообразности в поднятии морального духа войск. А вот в Китае, где партия до сих пор у власти, эта система осталась.

С точки зрения неонационалистов, вопрос: должна ли армия постоянно находиться под контролем партии, вообще не стоит. «Знаете, я об этом даже не задумывался. Разве это важно?» — ответил Сун Сяоцзюнь, когда я поинтересовался его мнением. Я познакомился с ним в 2009 г., когда Сун рекламировал книгу «Китай сердится», написанную им в соавторстве с Ван Сяодуном и другими патриотически настроенными пропагандистами, которых иногда именуют «новыми левыми». Сун, отставной морской офицер, в свое время преподавал в училище подводников, а в середине 1980-х гг. покинул военную службу. Сейчас он работает редактором околовоенного журнала для энтузиастов, интересующихся новейшими техническими разработками в сфере вооружений.

Для таких, как Сун, нет необходимости оправдывать или объяснять право КПК руководить армией — да и всей страной, если на то пошло. Сплошь и рядом слышится: таков, дескать, «вердикт истории», жизненный факт, порожденный революцией, в которой армия сыграла решающую роль. «Если вам так хочется поболтать на эту тему, советую учесть, что в Китае, над которым вечно измывались другие страны, компартия возникла вместе со своим военизированным крылом, — сказал он. — Это особенно верно в отношении периода между 1927 [когда была основана НОАК] и 1949 годами [когда КПК захватила власть]. В отличие от Великобритании и прочих государств, здесь люди поднимались с самых низов и возрождали честь и достоинство родной страны посредством военной силы».

С течением времени НОАК претерпела эволюцию, развиваясь согласно предписанной в последние годы роли и все больше отдаляясь от ритуальных заклинаний о приверженности делу партии. Армия превращается в профессиональную силу, с собственным духом и набором ценностей. И пусть молодые офицеры по-прежнему могут лицемерить насчет партийного контроля, они как никогда раньше сосредоточены на повышении профессионализма. «Младшее офицерство часто жалуется на качество военного руководства, — говорит Эндрю Янг, тайваньский ученый и регулярный гость китайских военно-учебных заведений. — Они крайне обеспокоены темпами изменений. Им хочется стать частью общемировой системы. Этот нижний ярус офицерского корпуса пронизан настроениями глобализма».

Некогда в офицерском сословии доминировали семейные военные кланы. Сыновья воспитывались в одних и тех же училищах, а затем, по мере служебного роста, оказывали друг другу содействие. В наши дни молодому офицеру мало быть «красным» — он должен еще обладать профессиональными знаниями. Успех военной карьеры привязан к техническим навыкам, а служба стала высокоспециализированной. Ужесточены требования к уровню образования, которое теперь надо получать в военных академиях; кроме того, была восстановлена иерархическая система званий, заменившая простое различие между «командирами» и «бойцами» революционной эпохи, повторно введенное Мао Цзэдуном в 1965 г. Не хватает лишь фактического боевого опыта. «Это самая высокообразованная армия, которую мне когда-либо доводилось видеть», — заметил внештатный преподаватель училища НОАК. Да, в ней встречаются «царевичи», отпрыски былых высокопоставленных руководителей, но они редко попадают на самый верх. Привилегированное происхождение не помогает: эта «золотая молодежь» все чаще и чаще терпит поражение в соперничестве за высшие военные должности. «Вместо того чтобы двигаться вверх и занимать старшие посты в генералитете, большинство царевичей заканчивают карьеру в должности заместителей, — говорит Бо Чжиюэ, китайский эксперт, изучивший послужные списки военных за несколько десятилетий. — Тот факт, что они наталкиваются на «стеклянный потолок» как в армии, так и в ЦК, означает, что их происхождение на самом деле играет роль тормоза».

Далее, НОАК без особой помпы внедрила систему единоначалия, в рамках которой командир несет основную ответственность за вверенное ему подразделение, хотя в теории ровно такую же ответственность должен нести и его политкомиссар. «Эффективное управление войсками требует сосредоточения власти в одном-единственном центре, — говорит Ю Цзи, китайский военный аналитик. — Это железное правило не знает исключений даже для НОАК». По его словам, есть лишь один способ, как могут ужиться боевой командир и его комиссар: «Политические вопросы обязаны подчиняться интересам боевого командования». Иностранцы, имеющие дела с НОАК, отмечают постепенное оттеснение политкомиссаров. «Мне доводилось бывать на китайских военных кораблях, где капитан вообще не отвечает на вопросы, пока не проконсультируется с замполитом, — вспоминает Бад Коул, преподаватель американского Национального военного колледжа и частый гость китайских ВМС. — Правда, попадаются капитаны, в грош не ставящие мнение комиссаров».

В то время как симбиотические отношения КПК и НОАК претерпевают эрозию, новый порядок — по словам Дэвида Шамбо, авторитетного специалиста по китайской политике — «благоволит более корпоративной, профессиональной, автономной и подотчетной армии». Конечная власть прочно находится в руках КПК, однако подобно тому, как партия отказалась от мелочного вмешательства в дела крупных госпредприятий, НОАК сейчас пользуется большей свободой в повседневных делах. Речь вовсе не идет о передаче политического контроля; пожалуй, такое переопределение формулы взаимоотношений КПК и НОАК как раз иллюстрирует приспособленческий талант партии. «Политические директивы до сих пор преобладают над чисто военной философией, — отмечает Шамбо, — однако партийная работа адаптируется к социальным изменениям».

Корректировку претерпевает и пропагандистская система. В 2009 г., по случаю празднования 60-й годовщины своих ВМС, Китай пригласил морских офицеров со всего мира посмотреть на новый атомный подводный флот, дислоцируемый в Циндао. В октябре того же года отмечалось бо-летие КНР. Для постановки военного парада на площади Тяньаньмэнь был приглашен не кто иной, как Чжан Имоу, талантливый кинорежиссер и чуть ли не диссидент, который все же стал частью истеблишмента, когда ему поручили организовать церемонию открытия Пекинской Олимпиады. Еще одним важным пропагандистским достижением для НОАК был первый крупный рейд к берегам Сомали, где китайский ВМФ осуществил противопиратское патрулирование, а заодно продемонстрировал осязаемую связь между военным бюджетом (который непрерывно увеличивался на протяжении двух десятилетий) и растущим международным влиянием страны.

Отдел пропаганды ЦК заботится о том, чтобы командные голоса военных не звучали в публичных дебатах и не привлекали внимание широкой общественности к разногласиям между НОАК и КПК. «Армия не может иметь собственных взглядов. Ей запрещено выражать свое мнение», — говорит Янь Сюэтун из Университета Цинхуа, имеющий тесные связи с военными. Вместо этого партия пропагандирует собственное сочинение о новом сверкающем оружии, самоотверженном патриотизме и растущей глобальной роли. Все три милитаристских события, срежессированные в 2009 г. для телекамер — сомалийская миссия, годовщина ВМФ и парад на Тяньаньмэнь — были направлены на воспитание у китайцев уверенности и гордости за свою армию, тем самым укрепляя систему партийного руководства НОАК. Но за рубежом к этому имиджу относятся с гораздо большим скептицизмом. Самая яркая иллюстрация: давным-давно откладываемая битва за Тайвань.

Подготовка к войне за Тайвань — для НОАК самый эффективный рычаг выкачивания денег из правительства. Для высшего партийного руководства эта грядущая война — тоже хороший повод завернуться в национальный флаг. Воссоединение с Тайванем риторически подается в образе чуть ли не божественной миссии НОАК, в рамках которой военные средства должны служить политической цели. «Партия всегда рассматривала Тайвань как последнюю недостающую деталь головоломки, — сказал Эндрю Янг из Тайбэя. — Их ни за что не убедить отказаться от Тайваня».

Большинство статей обсуждает баланс военных сил, подсчитывают нацеленные на Тайвань ракеты или отслеживают политическую полемику о самых последних продажах американского оружия непокорному острову. Это, конечно, очень интересно и важно, но статьи упускают из виду самое главное обстоятельство. Главное обстоятельство, не позволяющее Тайваню склонить голову перед диктатом Пекина, мало общего имеет с военной силой или потенциальной войной и той экономической катастрофой, которой война, несомненно, обернется. Да, оба эти фактора крайне важны для китайских политиков, но на самом деле обстоятельство носит чисто политический характер. Одним словом, это КПК.

Все время, что Джозеф У изучал кибернетику в Тайбэйском университете в начале 1970-х гг., его непрерывно донимали предложениями вступить в ряды правящей партии. Преимущества, казалось бы, очевидные: приоритетное получение визы для учебы за границей; ускоренное продвижение по карьерной лестнице как в армии, так и на гражданской службе; гарантированная занятость в фирмах, которые принадлежат партии. «Короче говоря, меня постоянно пытались завербовать, — рассказывал он много лет спустя, на интервью в своем университетском кабинете. — Все в один голос заверяли, что моя жизнь улучшится, стоит только записаться в Гоминьдан».

Гоминьдан (ГМД), в буквальном переводе «Национальная народная партия», во многих отношениях был зеркальным отражением своего соперника на континенте, то есть КПК. Подобно Коммунистической партии Китая, Гоминьдан основывался на ленинских идеях. В нем имелся собственный Орготдел для раздачи постов в госсекторе. В отличие от Китая, где КПК контролирует экономику из-за кулис, тайваньский Гоминьдан напрямую владел рядом самых больших предприятий острова. Кроме того, ГМД непосредственно руководил вооруженными силами. По иронии судьбы (о чем в нынешнем Китае предпочитают помалкивать), одним из первых политкомиссаров сформированной в 1924 г. гоминьдановской армии стал Чжоу Эньлай, впоследствии премьер Госсовета КНР, сильно пострадавший из-за Мао Цзэдуна; в 1920-е и 1940-е гг., когда между партиями возникали временные союзнические связи, Чжоу тесно сотрудничал с Гоминьданом.

Поколение, выросшее на Тайване после 1949 г., когда Гоминьдан покинул континент, с особой ясностью понимает, как именно работает Китай, — ведь эти люди были воспитаны в очень похожей системе. Увы, этого нельзя сказать о взглядах материковых китайцев. С начала 1990-х гг., когда в Тайване стали проходить публичные выборы в национальное правительство, КПК все никак не смирится с мыслью, что совсем рядом растет и развивается чужая, но китайская демократия.

На протяжении этого периода вожди Китая непрерывно внушали тайваньцам необходимость подчиниться суверенитету КНР, называли островную демократию коррумпированной и вели травлю тайваньских дипломатов по всему миру. В довесок Пекин стращает Тайвань войной, изредка постреливая ракетами через северную и южную оконечности острова. В канун первых президентских выборов в 1996 г. Китай зашелся воплями, намекая на жуткие последствия, если Тайвань открыто встанет на путь независимости. Несмотря на запугивания с материка, голосование стало привычным фактом жизни островитян.

Джозеф У — не единственный человек, судьба которого флуктуирует в такт выборным приливам и отливам, совсем как в демократических странах. В 1970-е гг. он вернулся из США с дипломом доктора наук в области политологии и занялся исследованиями, а вскоре презрительно отверг предложение вступить в Гоминьдан и ударился в оппозиционную политику. В 2004 г. вторично переизбранный тайваньский президент Чэнь Шуйбянь, лидер Демократической прогрессивной партии, назначил У на пост ведущего советника по вопросам отношений с КНР, а в 2007 г. У стал де-факто послом Тайваня в США. Увы, работа в американской столице не заладилась, поскольку США в ту пору были увлечены матереющим Китаем и с раздражением относились к президенту Чэню. После возвращения Гоминьдана к власти Джозеф, будучи политическим ставленником, тут же потерял должность. Мы познакомились в 2009 г.; Джозеф тогда, как и после учебы в Штатах, трудился в крошечном, захламленном кабинете университета Чэнчи, возле конечной ж/д станции на окраине Тайбэя.

Гоминьдан, вернувшийся к власти в 2008 г., отличался от партии, которая руководила Тайванем на протяжении полусотни лет после 1949 г. Почти все его основные предприятия были уже проданы или перешли в государственную собственность. Теперь Орготдел занимался выдвижением кандидатов на выборы, а не назначением на правительственные посты. Контроль над армией, ослабевший после отмены законов военного времени в начале 1990-х гг., исчез окончательно. Бывшие политкомиссары стали именоваться замполитами по вопросам соцобеспечения военнослужащих и получили совсем иные обязанности, приличествующие их новому титулу. Вооруженные силы, некогда являвшиеся боевым крылом ГМД, стали национальной армией. «Чэнь отдал недвусмысленный приказ убрать Гоминьдан из войск, — сказал У. — Многие офицеры с облегчением узнали, что им уже не надо подчиняться двум боссам и вести двойную жизнь».

Короче говоря, Гоминьдан отказался от всех тех атрибутов власти, которые некогда делали его столь похожим на КПК. Эта трансформация стала вдохновляющим примером для китайских реформистов и болезненной занозой с точки зрения КПК, потому что постоянно наводила на мысль сравнить демократический режим на острове с фанатизмом авторитарного правления на континенте. Хэ Вэйфан, профессор юриспруденции в Пекинском университете, говорит, что Тайвань — это наглядный пример того, что китайцы отнюдь не обречены на роль бессловесных винтиков с самого рождения. «Сегодняшний Тайвань, — сказал Хэ, — это завтрашняя метрополия».

А в глазах КПК временная потеря власти Гоминьданом есть очевидное доказательство ущербности партии-соперника. «Они потерпели фиаско, — заявил Сун Сяоцзюнь, соавтор книжки о сердитом Китае, который объясняет проблемы Гоминьдана давнишним расколом с коммунистами. — Допустили целых две грубейших ошибки. Одна имела место еще в 1927 г., когда гоминьдановцы стали на сторону военной диктатуры и крупных землевладельцев. Вторая ошибка случилась в 1946 г., когда они объединились с правыми и атаковали территории, освобожденные коммунистами». Зато другие люди видят в современном Тайване подстрочный комментарий к дивергентным политическим системам.

В 2007 г. в Пекине на церемонии открытия ежегодной сессии Всекитайского собрания народных представителей, послушного законодательного органа КНР, Ли Чжаосину, вальяжному бывшему министру иностранных дел и спикеру собрания, был задан вопрос насчет политики в отношении Тайваня.

«Вся политика будет следовать воле метрополии и воле народа», — ответил Ли.

«То есть вы хотите, чтобы народ стал голосовать?» — тут же встрепенулся один из тайваньских журналистов.

«Вопрос с подвохом, — натянуто рассмеялся Ли. — Разумеется, нет. Нет!»

Гоминьдан то приходил к власти на Тайване, то терял ее; впрочем, на один показатель смена правительства не влияет. По результатам опросов общественного мнения, от 70 до 80 % респондентов постоянно поддерживают — в тех или иных формах — текущий политический статус острова. Даже те, кто надеется на объединение, не желают обниматься с Китаем, пока там заправляет КПК. Большинство тайваньцев предпочитают статус-кво: остров остается самоуправляемой территорией со всеми атрибутами независимости, разве что кроме названия.

Результаты опроса смотрятся особенно выпукло на фоне глубоких экономических и личностных связей между двумя странами. С конца 1980-х гг. миллионы тайваньцев побывали в КНР: по делам бизнеса, в поисках родственников или просто как туристы. В какой-то момент в одном лишь Шанхае проживало свыше 600 тысяч тайваньцев. Сотни хайтэковских компаний Тайваня перевели весь производственный процесс на территорию КНР для снижения издержек, что и сделало Китай самым важным экономическим партнером острова. И вместе с тем, лишь немногие из тайваньцев, собственными глазами наблюдавших ошеломительное развитие Китая, прониклись идеями объединения. «Проблема заключена в однопартийном правлении, — говорит Эндрю Янг. — Тут люди отчетливо видят разницу».

Неистовый накал предвыборных страстей на Тайване — пожалуй, самый яркий пример различия двух политических культур. Впрочем, и не столь заметные вещи могут быть ничуть не менее красноречивы. После интервью мы с Джозефом У вышли из его кабинета, однако здания не покинули. Я познакомился с Джорджем Цзаем, также политологом и бывшим правительственным советником, а заодно и твердым сторонником Гоминьдана, который, кстати, имеет представительство в этом университете. На тайваньском политжаргоне У именуется «темно-зеленым», по цвету стяга Демократической прогрессивной партии, а вот Цзай — «темно-синий». Как бы то ни было, У великодушно представил меня своему заклятому политическому врагу. Человеку, живущему в Пекине, где вообще нет официальной политической конкуренции, было очень любопытно наблюдать обмен любезностями этих людей: вполне обычный демократический жест, который не присутствует в политической жизни Китая.

Цзай — рьяный поборник воссоединения. Впечатление, будто он только и делает, что пересекает пролив туда-обратно; к примеру, на следующие два месяца он уже запланировал минимум три поездки. Стоит Цзаю попасть в КНР, как коллеги начинают возить его по семинарам в самых разных уголках страны: Внутренняя Монголия, Дуньхуан (знаменитый буддистскими фресками), Цзинганыпань (где Мао отсиживался во время войны с националистами) и так далее. Во время этих поездок Цзай днями напролет братается со своими китайскими собеседниками, обсуждая тайваньский вопрос под всеми возможными углами зрения.

«За неделю до нашей встречи, — рассказал Цзай, — ему вдруг позвонили из военной разведки в Пекине и задали вопрос: президент Ма Инцзю только что выступил в одном из тайбэйских НИИ; так вот, должен ли Пекин понимать его заявление как окончательный ответ на речь Ху Цзиньтао, в которой обсуждалась судьба острова?» Цзай немедленно взялся за телефон, связался с Советом национальной безопасности Тайваня, с рядом других правительственных ведомств, потом перезвонил в Пекин и сообщил: нет, президентское выступление не следует понимать в таком ключе. Пекин явно доверяет Цзаю. Таких ярых сторонников объединения, как Цзай, на острове по пальцам можно пересчитать. Однако даже у Цзая имеется оговорка. «Да, я стою за воссоединение, — утверждает он, — но соглашаться с коммунистическим правлением не намерен. Терпеть этого не могу».

С конца XIX столетия Тайвань побывал японской колонией, затем китайской провинцией, а когда в 1949 г. здесь обосновались националисты под предводительством Чан Кайши, — превратился в конкурента центрального правительства Китая. С точки зрения КПК, возвращение Тайваня станет блистательным актом окончательного восстановления территориальной целостности Китая, который подвергся унизительной дележке под ножами иностранных агрессоров. С момента прихода КПК к власти запрещены любые иные трактовки этой официальной линии. С течением времени КНР наложила эти же ограничения на двухсторонние связи практически со всеми странами мира. Получая приглашение посетить страну, любой человек — даже самый «маленький» — обязан признать принцип единого и неделимого Китая, который подразумевает суверенитет КНР над Тайванем. Отклонение от этого курса мгновенно превращает любого в персону нон грата. Иностранные политики, нарушившие сей принцип, ставят дипломатические связи под угрозу и навлекают санкции на свои коммерческие компании. Эта политика всегда насаждалась с одержимостью, от которой дух захватывает: Тайвань — неотделимая часть Китая, иных мнений быть не может, и точка.

Дома, в метрополии, китайским СМИ тоже приходится лавировать между ловушками. К примеру, одна шанхайская газета, в 2002 г. освещавшая строительство в городе нового завода полупроводниковых приборов, назвала будущее предприятие «крупнейшим в Китае». Лишь на следующее утро кто-то сообразил, что формулировка-то неверна. В действительности на Тайване имелись еще более крупные электронные заводы, но раз Тайвань и есть часть Китая, именовать шанхайское предприятие самым большим в стране — нельзя. Редактору пришлось выполнить старомодный ритуал публичного покаяния, а в наказание за грехи ему урезали зарплату.

Тайваньские реалии разительно отличаются от той картинки, которую Пекин насильно сует под нос своим гражданам. Отнюдь не считая себя «частью единой семьи», как выражается Ху Цзиньтао, тайваньцы за редким исключением не испытывают инстинктивного влечения к стране, которой заправляет КПК. Ли Дэнхуэй, лидер ГМД и первый президент Тайваня, избранный в 1996 г., приступил к работе по решительному отделению от метрополии, а Пекин в ответ на это обозвал его «предателем китайской нации» и «негодяем на десять тысяч лет». В биографии Ли, как в зеркале, отразились перипетии истории острова. Ли родился и вырос при японских колонизаторах, безупречно владеет японским, но зато с сильным акцентом изъясняется на официальном пекинском диалекте. Легко понять, отчего Ли с таким трудом дается эмоциональная связь с метрополией: он ни разу в жизни не бывал в континентальном Китае.

Подъем демократического движения на Тайване при Ли Дэнхуэе в 1990-е гг. вызвал кризис отношений по обе стороны пролива; ситуация затянулась на добрый десяток лет. За это время Цзян тоже превратился в «ястреба» и заметно сблизился со сторонниками жесткой линии внутри военного истеблишмента. В КНР тайваньский вопрос всегда был пробным камнем политической зрелости, коль скоро здесь даже намек на слабость может стать оружием для политических оппонентов. Первое предложение Цзяна по воссоединению, которое он выдвинул в начале 1995 г., то есть в период незавершенной консолидации его власти над армией, полностью провалилось: ни один человек в высших эшелонах НОАК его не поддержал. Вскоре Цзян нашел повод закрутить гайки.

Когда несколько месяцев спустя, в июне 1995 г., Ли Дэнхуэй получил американскую визу, Цзян уступил нажиму генералитета и согласился отреагировать запуском ракет в морскую акваторию к северу от Тайваня. На следующий год, в канун президентских выборов на острове, Цзян санкционировал очередную демонстрацию военных мускулов; Пекин выразил недовольство, устроив крупные учения с запуском новой партии ракет. При этом Цзяну вновь пришлось побороться за контроль над армией, потому что на сей раз командующий учениями потребовал от Политбюро вообще не вмешиваться в процесс. Последней унизительной пощечиной оказалось направление ударной авианосной группы, которую президент Клинтон послал на патрулирование берегов Тайваня. Здесь Цзяну уже нечем было крыть.

Кризис 1995–1996 гг. стал поворотным моментом — именно тогда Цзян решил, что больше не позволит «ястребам» одержать верх по вопросу воссоединения. Китайских вождей потрясла виртуозная демонстрация технической и огневой мощи США в ходе первой войны в Персидском заливе. Пять лет спустя, когда разбухший объем внешней торговли сделал Китай как никогда зависимым от Америки, Цзян с возмущением узнал, что НОАК до сих пор не готова приступить к военной кампании против Тайваня. Жесткая линия Цзяна превратила тайваньский вопрос в особо мощный рычаг, которым НОАК могла выкачивать деньги из бюджета. «Военные полагают, что у них еще не все готово, — говорит Эндрю Янг в Тайбэе. — Они просят: «Не делайте резких движений, из-за которых нам придется прямо сегодня принимать какие-то меры. Лучше дайте пока побольше ресурсов»».

На протяжении всего второго срока правления, начавшегося в 1997 г., Цзян сближался со сторонниками жесткой линии и, требуя ускорить процесс объединения, поднимал ставки по Тайваню, отлично сознавая, что не успеет довести свою политику до конца. Если Тайвань, говорил Цзян, хотя бы раз откажется вести диалог на тему воссоединения, это послужит поводом к военным действиям. Хотя голоса генералов почти не раздавались в ходе публичных дебатов, многие свидетели указывают на то, что НОАК подзуживала Цзяна. По словам Сюзан Шерк, бывшего дипломата, а ныне политолога, в 1999 г. на летней даче руководства в приморском Бэйдайхэ состоялось совещание, на котором «генералы возбужденно утверждали, что на кон поставлена честь страны» и что Китаю надо проявить решимость.

Став в 2002 г. генсеком, Ху Цзиньтао унаследовал растущую экономику и Коммунистическую партию, которая плотно контролировала органы власти и вооруженные силы. А вот по тайваньскому вопросу Цзян оставил своему преемнику настоящую бомбу замедленного действия. Китай ввел в строй десятки новых подлодок, установил на них противокорабельные ракеты, а также разместил тысячи пусковых установок на своих берегах в нескольких сотнях километрах от острова. Ху предстояло сделать проход по политическому минному полю, найти способ снять тайваньскую проблему с повестки дня и восстановить абсолютный примат экономики, не раздражая при этом НОАК.

В 2004 г. Ху наконец отыскал мастерское решение: он предложил Всекитайскому собранию народных представителей ратифицировать закон, запрещающий сепаратизм. Как отмечал ряд наблюдателей, на первый взгляд неясно, зачем Китаю нужен антисепаратистский закон, который бы развязал руки военным в случае объявления Тайванем полной независимости. К примеру, раньше ничто не мешало Пекину затыкать рот сторонникам независимости в Синьцзяне или Тибете. Поначалу этот закон вызвал бурю возмущения на Тайване и волну критики в Европе и США. С другой стороны, сейчас Ху мог нанести удар из более устойчивого положения. Вскоре после этого Китай пригласил первую и далеко не последнюю группу представителей Гоминьдана принять участие в возобновлении межпартийного диалога с КПК.

Делая воинственные заявления дома и бросая вызов зарубежным критикам, Ху сумел вытащить тайваньский вопрос из рук «ястребов» и переформулировать его на своих собственных условиях. При этом заявленный Цзяном график воссоединения был снят с повестки дня. Напротив, Ху начал переговоры на высшем уровне с дружелюбно настроенными тайваньскими политиками и уже не столь сильно давил на педали милитаристски окрашенной риторики, которая так возмутила избирателей-островитян. «Ху не желает обсуждать график воссоединения, потому что это не в его интересах, — говорит Алекс Хуанг из Тайбэйского Центра стратегических и международных исследований. — Ху продвигает свою позицию путем стимуляции экономики. В этом контексте тайваньский вопрос не столь злободневен».

Когда гоминьдановский лидер Ма Инцзю был в 2008 г. избран президентом, что тем самым поставило точку в восьмилетнем правлении Чэнь Шуйбяня и Демократической прогрессивной партии, Китай пришел в восторг. «После выборов один из китайских руководителей сказал мне: «В эту победу мы вложили не меньше, чем ГМД!» — вспоминает Джордж Цзай. Его собеседник не уточнил, идет ли речь о деньгах или же о политическом капитале. Отношения сторон потеплели до отметки, которую в последний раз видели полтора десятилетия назад. Обмен официальными визитами стал обыденным делом, а переговоры по прямым транспортным коммуникациям впервые за много лет сдвинулись с мертвой точки.

Цзай не одинок в своем мнении, что смена позиции КНР отражает более глубокое понимание политики острова. «Они привыкли к демократии, и до них начало доходить, как работает наша внутренняя политика, — сказал Цзай. — Стабильный и демократичный Тайвань не будет причинять неприятностей Китаю». Успех тайваньской демократии увенчан иронией. Чтобы соблазнить избирателей-островитян, КПК пришлось подстроиться не только под демократический режим Тайваня, но и под его выборный цикл.

Естественно, китайские СМИ шумно отпраздновали потепление отношений, воздержавшись от обсуждения еретического компромисса, стоящего за этим успехом. В обмен на снятие Тайванем с повестки дня формальной независимости Ху на неопределенный срок отложил график воссоединения. Что и говорить, горькая пилюля для тех «ястребов», которые разобрались, что к чему.

В середине 2008 г. Янь Сюэтун, предрекавший войну с Тайванем и даже подталкивавший к ней на протяжении многих лет, разместил необычный пост на веб-сайте газеты «Хуаньцю шибао» («Глобальные времена»), крайне националистического издания. Янь извинился за все неверные прогнозы насчет неизбежности войны, которые он делал начиная с 2000 г. Однако прославленный профессор не стал восторгаться мирными перспективами, а напротив, впал в крайнее уныние в связи с исчезновением путей к решению тайваньской проблемы. «Конец надеждам на воссоединение, — позднее сказал он мне. — Конец принципу единого и неделимого Китая. Конец усилиям по возвращению этого острова».

Даже в официальных СМИ и политическом истеблишменте, завязанном на националистическом подходе к тайваньскому вопросу, мало найдется тех, кто бы осмелился выступать со столь жесткими заявлениями на публике, как Янь Сюэтун. «Лично я полагаю, что чем раньше произойдет военный конфликт, тем легче его будет контролировать. Просто локальная и ограниченная война, не более того», — заявил он в 2004 г. Раз за разом, в интервью и выступлениях в прессе, Янь демонстрировал такое же отношение к Тайваню, какое в свое время показывал Джордж Буш-младший в адрес иракских повстанцев: «Ну мы вам сейчас зададим!»

В 2000 году, когда Тайвань избрал своим президентом убежденного сепаратиста Чэнь Шуйбяня, Янь Сюэтун пришел к выводу, что Пекин оказался в цейтноте и что с каждым днем растет опасность навсегда потерять остров. Он не только отмахнулся от аргументов, что война подорвет экономику КНР, но и зашел еще дальше. Янь заявил, что экономический вопрос здесь попросту неуместен, коль скоро задета национальная честь. «Сильная страна может облагодетельствовать весь свой народ, в то время как богатая страна на это не способна, — написал он в одной из статей. — Богатство страны вовсе не показатель богатства народа. Государство может быть богатым, даже если в нем живет бедный народ. И напротив, страна сильная обеспечивает безопасность и достоинство всех своих жителей».

Янь придерживается мнения, что уклонение от военного конфликта грозит еще большими бедами, чем собственно война. Взгляните-ка, что случилось с Советским Союзом, когда он потерял три прибалтийские республики. Страна развалилась. «С распадом СССР средняя продолжительность жизни русских упала на пять лет, подскочила детская смертность, а за период 1992–2001 гг. численность населения сократилась на 5 миллионов человек, — записал он в 2005 г. в своем блоге. — Цену, которую Россия заплатила за государственную дезинтеграцию, можно сравнить с последствиями крупномасштабной, тотальной войны». Любые людские потери, понесенные Китаем, все равно не будут столь уж значительными, заявил Янь. «Если на то пошло, — присовокупил выдающийся эксперт по международным отношениям, — страна ежегодно теряет порядка 100 тысяч человек из-за одних только несчастных случаев на производстве».

Воинственные сентенции Яня снискали ему дурную славу на Тайване и стали излюбленным источником цитирования для зарубежных журналистов — правда, только в тех случаях, когда уважаемый профессор снисходит до интервью. С другой стороны, когда Ху Цзиньтао примерно в 2005 г. приступил к внедрению политики разрядки, говорливость Яня сделалась резким и неприятным диссонансом. Отдел пропаганды ЦК приказал закрыть одну из его газетных колонок; профессор стал намного реже появляться в СМИ. И все-таки нельзя не признать, что Янь — при всей своей дипломатической неуклюжести — затронул крайне чувствительный вопрос, а именно: слабый Китай не способен противостоять Западу в деле защиты своего суверенитета.

Яню вторит бестселлер 2009 г. «Китай сердится». Вот что там сказано о партийном истеблишменте: КПК вяло и неуверенно реагирует на угрозы, которые до сих пор исходят от иностранных империалистических держав. «Стоит им открыть рот, как раздаются невнятные, претенциозные звуки, — заявляет Сун Сяоцзюнь. — Эти люди беспрестанно высмеивают слабость и некомпетентность старого Китая в военной области. Но стоит заикнуться о «боевом духе» и «укреплении национальной обороны», как на тебя налепят ярлык фашиста». Китайские дипломаты, горько усмехаясь, жалуются, что разгневанные граждане шлют им таблетки с кальцием — надо, дескать, укреплять позвоночник, когда имеешь дело с иностранцами. Подобно дипломатам во многих других странах, пекинский МИД частенько изображают бесхребетным созданием, но вот для КПК, чья легитимность зиждется на факте освобождения доселе слабенького Китая от иностранных агрессоров, подобный образ куда опаснее.

Янь Сюэтун и Сун Сяоцзюнь в унисон поносят КПК и правительство КНР за безвольную дипломатическую политику, говоря о ней с такой гадливостью, словно речь идет о некоей форме национального хронического заболевания. Расходятся они лишь в вопросе о способе лечения этой хвори. Сун искренне считал, что книга «Китай сердится» выражает новую волну прагматичного патриотизма в китайском обществе. Янь же презирал КПК и был разочарован позицией широкой общественности.

Когда я встретился с Янем в середине 2009 г., он еще извинялся за свои ошибочные прогнозы, хотя и не за основания, на которых они были сделаны. Особенно, по его мнению, он промахнулся с настроениями китайского народа: ему казалось, что люди восстанут, если воссоединение с Тайванем будет вовсе снято с повестки дня. Ан нет, народу, как выяснилось, это было до лампочки. «У китайцев нет национализма, — заявил он. — Зато они очень ориентированы на деньги. Доминирующая идеология: обожествление денег. До тех пор, пока ситуация с Тайванем будет благоприятствовать извлечению барышей, нас не волнует независимость [острова]».

По этой же причине, утверждал он, представители среднего класса Китая, так же как и студенты в его университете, совершенно не интересуются политикой и демократией, потому как борьба за эти идеалы лишь нарушит ход их все более и более комфортной жизни. В двадцатую годовщину событий 4 июня, то есть буквально за несколько дней до нашего интервью, факультетские преподаватели, принимавшие участие в тех протестах, обсуждали, до какой степени они в свое время отличались от нынешних студентов. Сегодняшняя молодежь почти не интересуется 1989 годом и еще меньше желает участвовать в подобных демонстрациях. «Если китайское правительство завтра заявит, что мы ненавидим американцев и что погромщикам «Макдоналдсов» и посольства США ничего не будет, студенты стекутся туда рекой и начнут швыряться камнями. Но вот если центральные власти скажут, что за погром их ждет наказание, никто и пальцем не шевельнет, — говорит Янь. — Пока общество молится золотому тельцу, будет куча уголовных преступлений при нулевом политическом насилии. Люди вполне могут взяться за убийства, ограбления банков и прочие противозаконные вещи. Ради денег они готовы рискнуть собственными жизнями, но ни за что не пойдут на это ради участия в политических демонстрациях».

Янь забыл упомянуть, что студентов с давних пор предупреждали: вовлеченность в антипартийную политику может плохо сказаться на карьере. С другой стороны, он глубже развил свою мысль насчет ценностей всего общества. «Власти не волнует, каким образом человек обогащается — сутенерством, сбытом наркотиков, контрабандой, взяточничеством, подкупом или продажей национальной территории, — сказал он. — И вот почему правительство пользуется поддержкой народа по тайваньской проблеме и вопросам суверенитета. Власти говорят: мы не настаиваем на суверенитете в Восточно-Китайском море [то есть по поводу границы с Японией], потому что это благоприятно сказывается на экономическом развитии. Мы не предъявляем претензий Филиппинам [в связи с территориальным диспутом в Южно-Китайском море], потому что это хорошо для экономического развития. И мы позволяем Тайваню обретать суверенитет, опять же потому, что хотим способствовать нашему экономическому развитию».

«Партийные вожди понимают, что у них уже нет доминантной идеологии, с помощью которой можно управлять страной. Не осталось глубинных ценностей. В настоящий момент единственная господствующая идеология, которую разделяют и власти и народ, — это поклонение деньгам». С точки зрения Яня, богатство отнюдь не обязательно означает мощь. «Наш военный бюджет уже в 1,6 раза превосходит расходы России на оборону, но у нас никак не получается построить такие же вооруженные силы, — сетует он. — Наши затраты на образование не сравнимы с затратами Индии, но, опять-таки, у нас нет ни одного нобелевского лауреата. А в Индии их десяток. Да, у нас больше богачей, чем в Японии, и компаний с высшим рейтингом — тоже; но мы никак не можем выпустить продукцию мирового уровня. Валютных резервов накопили как никто другой на всей планете — и все равно не получается создать глобальный финансовый центр хотя бы по типу Гонконга». И так далее, список длинный.

Линь Чжунпинь, бывший замминистра обороны Тайваня, дал мне иную трактовку проблемы. Линь с восхищением отозвался о том, как Ху Цзиньтао подошел к решению тайваньского вопроса и сумел вырвать инициативу у «ястребов». Задолго до потепления отношений, сказал Линь, его китайские родственники сообщили, что Политбюро намерено превратить тайваньский узел в «невзрывоопасный международный вопрос», как оно и случилось. Выражаясь в афористичной китайской манере, новую тайванскую политику Ху Цзиньтао можно свести к такой формуле: «Проникни на остров, проникни в их дома, проникни в их умы». Все, что информаторы на материке пообещали в отношении тайваньской политики при Ху Цзиньтао, оказалось реализовано на практике.

А причина, по которой тайваньский вопрос сняли с повестки дня, состоит, по мнению Линя, в следующем: Ху Цзиньтао понял, что эта проблема не угрожает ни стабильности Китая, ни власти КПК, ни ее влиянию на вооруженные силы. «Ху знает, что злейший враг Китая находится отнюдь не за пределами его границ, — говорит Линь. — Это коррумпированные чиновники внутри».