Парящий дракон. Том 1

1

Большую часть недели Пэтси и Лес Макклауды избегали друг друга, поскольку у каждого было свое собственное представление о том, что между ними произошло. Пэтси не хотелось препираться с Лесом, она была рада возможности спокойно посидеть и обдумать все, что произошло между ними в то утро, когда она повстречалась с Табби у "Деликатесов". Лес же, начиная со вторника, выглядел несчастным и обиженным и избегал встречаться с ней взглядом. Он думал, что таким образом он сможет заставить ее чувствовать себя виноватой в случившемся – ведь в прошлом такая тактика имела успех. Однако Пэтси больше не испытывала чувства вины – пока он болен, она будет о нем заботиться, но она вовсе не собиралась посвятить этому всю жизнь. Когда она глядела на обиженного, заросшего щетиной мужчину, лежащего на их супружеской постели, она видела не мужа, но пациента – именно такого к себе отношения он и требовал на протяжении всей их совместной жизни. Если мужчина полагал себя крутым бизнесменом, ему нужно было подыгрывать и уверять его, что он такой и есть, если он ощущал неуверенность, то справлялся с этой неуверенностью, иногда поколачивая жену, и нужно было без звука сносить побои; а если он приходил домой, наложив в штаны, точно малолетний ребенок, то было совершенно ясно, что после болезни он начнет активно восстанавливать свой утраченный имидж.

В субботу Лес валялся в постели, а Пэтси расположилась в соседней комнате с библиотечным экземпляром "Истории Патчина" Д. Б. Бах. В одиннадцать тридцать Лес заглянул в комнату и спросил:

– Как насчет ленча?

Она сказала, что не хочет есть.

– Как насчет моего ленча?

– В холодильнике наверняка есть какая-то еда.

– О Боже! – сказал Лес и хлопнул дверью.

Два часа спустя он снова заглянул в комнату. Кулаки у него были стиснуты, глаза сверкали.

– Ты что, хочешь начать все снова?

– Я просто хочу побыть одна, – сказала Пэтси.

– Ладно. Я иду на гольф. Сиди одна, если хочешь и дальше вести себя как обиженный ребенок.

Табби и Кларк Смитфилды провели эту субботу в мрачном молчании. Кларк пытался объяснить сыну, что вина во всей этой истории лежала на Шерри, что ее неприятие Хэмпстеда и Коннектикута вытолкало ее из дома, и Табби видел, что Кларк и сам верит в это.

– Мы справимся, парень, – сказал Кларк. Был полдень, и он смешивал себе вторую порцию выпивки. – Без нее нам будет даже лучше.

Весь день они смотрели телевизор. В шесть Кларк поехал в итальянский ресторан на Пост-роад и вернулся с огромной пиццей. Они молча посмотрели новости на центральном канале, затем – местные новости и начало субботнего вечернего кинофильма "Из России с любовью". Табби все время поглядывал на часы. Стемнело, и в библиотеке дома "Четыре Очага", в которой почти не было книг, сгустились сумерки.

– Папа, – спросил он, – ты не собираешься устраиваться на настоящую работу?

– У меня есть работа, – сказал Кларк. Он потягивал ирландское виски и не глядел на Табби. – Я могу начать работать, как только захочу.

– Но ведь у тебя нет работы, – сказал Табби. – Сейчас нет.

– Я же сказал, что начну работать, верно ведь? – сказал, не глядя на него, Кларк.

Табби встал и вышел из комнаты. Когда он оставался наедине с отцом, ему казалось, что он смотрит на утопающего. Какое-то время он постоял на крыльце. Деревья Гринбанка и Эрмитаж-авеню обнимали лужайку "Четырех Очагов" и шли дальше, на тихую улицу. Над ними виднелись бездушные звезды. Табби спустился по ступенькам, уселся на траву и стал ждать близнецов Норманов.

2

Тем же вечером, вскоре после половины десятого, Ричард Альби был у дома Грема Вильямса. Когда он выбрался из машины, он обернулся, чтобы поглядеть, как смотрится с улицы старый дом Сэйров. Дом уже выглядит лучше, подумал он, и кажется обитаемым. Дома, как дети и животные, расцветают от любящих прикосновений. То, что он видел Билли Бентли, больше чем когда-либо казалось ему лишь иллюзией. Теперь он был рад, что не сказал Лауре, которая сейчас лежала в ненавистной водяной постели, читая роман Джойс Кэрол Оутс и смотря по телевизору кино с Джеймсом Бондом, ничего больше – только то, что он видел кота.

На углу Чарльстон-роад послышались легкие шаги. Ричард невольно напряг мышцы. Подсознательно он ожидал, что увидит большого серого кота, медленно выступающего в круге фонарного света прямо из-за поворота.

Бред, бред.

Кто-то вышел из-за угла и направился к нему. Потом, когда фигура встречного попала в полосу света от уличного фонаря, Ричард узнал Пэтси Макклауд. Под мышкой она несла толстую книгу. Наряду с облегчением при виде знакомого лица Ричард почувствовал, глядя на Пэтси, слабое чувство вины. Он помахал ей. Она была в бледно-голубой рубашке и белой юбке, которая складками спадала с талии и доходила до щиколоток. Пэтси тоже помахала ему в ответ – она узнала его.

– Не знал, что вы тоже будете здесь, – сказал он.

– А я думала, что вы будете тут с Лаурой, – сказала Пэтси, пристраиваясь к нему.

– Лаура в постели с Джеймсом Бондом.

– А Лес подхватил грипп. Во всяком случае, Лаура устроилась лучше.

Ричард спросил ее о книге, которую она несла с собой.

– А мистер Вильямс ничего вам не сказал про то, почему он хотел видеть нас вместе? И про табличку на Маунтавеню?

Ричард покачал головой и нажал на кнопку звонка.

– Тогда, наверное, нужно, чтобы он все объяснил.

– Мы все выясним.

– Все. – Она улыбнулась ему.

Вильямс отворил двери и уставился в темноту.

– Вот и вы оба! Спасибо, что пришли. – Он посторонился, пропуская их. На нем была его обычная кепка и серая майка, которая была ему мала.

Пэтси и Ричард прошли в коридор, заставленный книжными полками. Книги стояли в ряд и громоздились над верхними полками, как небоскребы, книги лежали в стопках и рядом с полками.

– Куда нам идти? – спросила Пэтси в темноте, потому что шарообразный светильник, свешивающийся с потолка в коридоре, перегорел.

– Первая дверь налево.

Пэтси, а за ней Ричард прошли в гостиную. Здесь стены были уставлены книжными шкафами, а перед полками были навалены груды книг, доходившие до пояса. На полу около полок или груд книг стояли застекленные рисунки или рекламные плакаты к старым кинофильмам. Горел тусклый верхний свет, который дополняли настенная лампа над зеленой кушеткой и более современная настольная лампа на гибкой ножке, которая стояла на столе из светлого соснового дерева. Тут же находилась очень старая черная механическая пишущая машинка и лежали несколько чистых листков бумаги. В комнате пахло мастикой, дряхлостью, книгами.

Вильямс появился в дверях.

– Усаживайтесь на тахту. Или туда, в кресло. – Он кивнул на большое кожаное кресло с высокой спинкой, которая почти не была видна из-за груд наваленных книг. Кресло было таким старым, что, казалось, его терли песком: с кожи слезла почти вся краска. Рядом с ним стоял высокий торшер и тяжелая мраморная пепельница. – Принести вам что-нибудь выпить? Кофе?

Пэтси и Ричард попросили кофе.

– Сейчас принесу.

Он действительно сразу же вернулся с тремя чашками кофе и поставил поднос на кофейный столик рядом с зеленой кушеткой. Потом взял одну из чашек и, подтянув к себе металлический стул из-за письменного стола, сел, глядя на обоих гостей. Они одновременно глотнули горячий крепкий кофе. Ричард гадал – с чего это он решил, что ему обязательно нужно прийти сюда? Хотя о чем тут можно было долго думать – Вильямс был всего-навсего одиноким стариком, он пригласил их для компании, вот и все. Ричард облокотился на ручку тахты. Пушистый материал, которым она была обтянута, почти стерся.

– Полагаю, я должен извиниться, – сказал Вильямс. Он снял свою кепочку и запустил пальцы в остатки шевелюры. – Конечно, тут нужно все убрать, отремонтировать, но у меня никогда не хватало на это денег. Я просто вместо этого привык к беспорядку. Эти полки я устанавливал сам, лет сорок назад. Теперь я бы и доску не смог передвинуть. – Он все еще теребил себя за волосы – похоже, старик нервничал.

Ричард гадал: сколько времени прошло с тех пор, как у Вильямса в последний раз были гости? А когда здесь последний раз была женщина?

Потом старик поразил его, сказав:

– Пэтси ведь ясновидящая, знаете ли. Так же как была ее бабушка, Джозефина Тейлор. Здесь есть мальчик по-соседству, так он тоже ясновидящий. Табби Смитфилд. Джеймс Табби Смитфилд, если уж точно. Вверх, по Эрмитаж-роад.

Не думаете, что вы тоже что-то в этом роде, Альби?

– Я? – спросил Ричард, сделав слишком большой глоток. – Ясновидящий? Нет.

– И я тоже нет. Разве что один раз, когда я увидел одного человека, я знал.., ладно, не важно, что я знал. Я приберегу это до того раза, когда с нами будет молодой Смитфилд.

Я думаю, вы знаете про свою семью и все такое? Про Гринов?

На миг Ричарду показалось, что Вильямс имел в виду его отца, и он уже нетерпеливо качнул головой.

– А! О Гринах. Немного знаю.

– Вы когда-нибудь видели табличку перед Академией?

Ричард взглянул на Пэтси и увидел, что она внимательно на него смотрит. Он вновь покачал головой.

– Смит, Тейлор, Грин, Вильямс, – сказал старик загадочным тоном. – И Гидеон Винтер. Смит, который стал Смитфилдом, Тейлор – это наша милая приятельница, которая сидит с вами, Грин – это вы, а я – Вильямс. А Гидеоном Винтером может быть кто угодно. Думаю, мне лучше объяснить все подробно.

3

– Ах ты хитрое дерьмо, Табби, – сказал Дик Норман, болезненно постукивая костяшками пальцев по макушке мальчика. Они устроились на переднем сиденье старого "олдсмобиля". Брюс втиснулся рядом. Оба Нормана, казалось, были гораздо счастливее, чем когда-либо видел их Табби. И от них воняло возбуждением и пивом, да и марихуаной тоже.

– Эй, я знал, что он придет, – сказал Брюс, чувствительно ткнув Табби локтем под ребра. – Он великий человек, наш коротышка. И ведь ты никогда не пикнешь ни о чем, а, коротышка?

– Конечно нет, – сказал Табби. – Но это последний раз, когда я делаю что-то в этом роде. Сегодня – последний раз, и все. Я хочу, чтобы вы об этом знали.

– С завтрашнего дня Табби с нами больше не дружил сказал Брюс. – Верно ведь, Дики? Он с нами с завтрашнего дня не дружит.

Дики в ответ попытался вновь выстучать какой-то ритм на макушке Табби. Они завернули на Бич-трэйл и теперь спускались вниз, к Маунт-авеню.

– Потому что я не могу этим заниматься, – сказал Табби. – Я пошел на это, чтобы сохранить уши, вот и все.

Оба Нормана расхохотались, распространяя запах пива.

Дики свернул на Маунт-авеню вправо и проехал мимо главных ворот Гринбанкской академии.

На перекрестке Дики свернул на юг, по направлению к городу. Табби спросил:

– Куда мы едем?

– На стоянку, – пробормотал Брюс. Они спустились по Гринбанк-роад до первого фонаря, затем свернули к Пост-роад на дорогу к дому Сэйров.

Табби увидел человека, который стоял на другой стороне улицы около своего грузовичка на пустой стоянке у ресторана "Дары моря". Брюс подкатил к фургону, и мужчина смотрел, как они выбираются из "олдсмобиля". "Он не похож на грабителя", – подумал Табби. У Гарри Старбека был длинный унылый нос – такой нос может быть у дегустатора духов, – беспокойные темные глаза и наморщенный лоб. Одет он был в неприглядный синий костюм. Он выглядел как учитель алгебры.

Темные глаза на миг остановились на Табби.

– Да, я вижу, – заметил Старбек, хоть никто не сказал ни слова. Потом он заговорил, обращаясь прямо к Табби:

– Ты знаешь, что тебе полагается делать?

Табби покачал головой.

Старбек протянул руку в окошко своего грузовичка и вытащил два переговорных устройства. Одно он протянул Табби.

– Включи его, – сказал он.

Табби покрутил прибор, пока не нащупал кнопку. Он нажал на нее, оба устройства громко загудели, и Табби снова поспешно нажал на кнопку верхней крышки.

– Сейчас они слишком близко друг от друга, – мягко сказал Старбек, все еще глядя Табби прямо в глаза. – Для того чтобы они начали работать нормально, они должны быть на расстоянии не меньше пятидесяти футов друг от друга. Но так мы и будем переговариваться. Ты садишься в фургончик.

Смотришь в переднее окно, в заднее окно. Следишь за дорогой. Понятно?

Табби кивнул.

– И если ты увидишь хоть что-нибудь, ты скажешь мне об этом. Мы будем в этом доме примерно с полчаса. Это довольно долго. Ты опишешь любого, кто остановится и обратит внимание на грузовик. Что за машина. Все, что увидишь. Если это коп, ложись на пол грузовичка и связывайся со мной немедленно. Мы выйдем и позаботимся о нем, но нужно добраться до него раньше, чем он доберется до своего радио. Ты получишь деньги, как только мы выберемся оттуда. Понятно, парень?

– Я понял.

– Я уже начал думать, что ты немой, – сказал Старбек. – Ты должен усвоить одно: если ты когда-нибудь заговоришь об этом с копами или если я просто подумаю, что ты говоришь об этом с копами, я вернусь сюда и убью тебя. – Его серьезное, озабоченное лицо не изменило выражения, пока он говорил это. – Я же бизнесмен, понимаешь? И из бизнеса выходить не собираюсь.

Норманы выглядели настолько потрясенными, что, казалось, вот-вот воспарят.

– К вам это тоже относится, – сказал Старбек близнецам.

– Порядок, мужик, – сказал Брюс.

– Иди в фургон, – приказал Старбек, резко поворачиваясь. Он залез на сиденье водителя, Брюс на пассажирское сиденье, а Дики с Табби уселись в кузове. Табби все еще сжимал в руках переговорное устройство.

Проезжая через Пост-роад обратно к дому Сэйров, они миновали статую Джона Сэйра изображавшую солдата Первой мировой войны. Табби в первый раз рассмотрел эту статую – лицо молодого солдата показалось ему демоническим: тени легли на впадины щек, бронзовые черты были суровыми.

Дик ткнул указательным пальцем в грудь Табби и притворился, что стреляет в него.

– Я никогда раньше не жил в таком месте, – сказал Старбек. – Это же не пригород, верно? Как это называется? Загород?

– Вот уж не знаю, – сказал Брюс. – Какая разница?

Старбек свернул налево, на Гринбанк-роад. Табби молчаливо застонал. Он должен был догадаться: они вновь возвращались в его район.

– Я тут почитал местные газеты, – сказал Старбек, выезжая на Гринбанк. – Знаете, что в этом городе происходит?

Сколько арестов пьяных водителей приходится на конец недели? Сколько придурков вламываются в дома, не имея никакого профессионального опыта? Без всякой подготовки? Это и не загород и не пригород. Это черт знает что такое.

4

Пока Грем Вильямс говорил, Ричард обозревал книжные полки, повторяя про себя имена и названия, указанные на корешках. Половину стены занимала художественная литература, половину – историческая литература, мемуары, биографии. Одну полку занимали сценарии в черных виниловых переплетах. По левую руку располагались книги по искусству.

Сверху громоздились детективы – Вильямс явно был поклонником Раймонда Чандлера, Джона Макдональда, Аманды Кросс и Дороти Сэйерс.

– Ну ладно, – сказал он, когда Вильямс наконец замолчал. – Потомки четырех основателей Хэмпстеда снова собрались вместе – в Гринбанке, если быть точным. А нашим предкам доставил какие-то неприятности пришелец по имени Винтер. Но я боюсь, что должен спросить – ну и что?

– Это разумный вопрос, – сказал Вильямс, – и вы правы. Почему нас должно это беспокоить, раз мы не историки? Единственная причина – то, что случилось тогда, до сих пор влияет на происходящее. Ведь с историей всегда так, разве нет? Если бы норманны в свое время взяли верх в Англии, мы сейчас бы говорили по-французски или что-то в этом роде. Так что давайте посмотрим на нашу историю здесь, в Хэмпстеде. Я хочу назвать вам три имени из трех поколений Хэмпстеда от тысяча восемьсот девяносто восьмого до тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Робертсон Грин – он, должно быть, ваш прапрадедушка, мистер Альби;

Бейтс Крелл и Джон Сэйр. Бейтс Крелл исчез с лица земли в тысяча девятьсот двадцать четвертом, а Джон Сэйр совершил самоубийство в тысяча девятьсот пятьдесят втором. Я думаю, что Гидеон Винтер возродился в каждом из этих людей, и только у Джона Сэйра хватило сил противостоять ему.

5

Лес Макклауд забросил клюшки для гольфа в багажник своей "мазды" и после ссоры с Пэтси отправился в Загородный клуб. До драки не дошло, хоть и ничто не приносит такого удовольствия, как хорошая драка. Пэтси сама виновата, она все время доводила его – так доводить может лишь человек, который уже пять лет прожил с тобой бок о бок.

"В холодильнике наверняка есть какая-то еда". Это был бунт против заведенного порядка вещей. На самом-то деле Лес недостаточно хорошо себя чувствовал, чтобы играть в гольф, но он ни на миг не мог больше оставаться дома, а гольф был хорошим предлогом для длительной отлучки. Его не будет дома пять или шесть часов, а потом он вернется и посмотрит, вняла ли она голосу разума. Или опять будет пилить его, пилить, пилить… А если будет, он уж попытается хорошенько расспросить, на что она рассчитывает.

Уже доехав до клуба и поставив машину на стоянке перед белым, украшенным колоннами зданием, Лес почувствовал, что вспотел, тогда как лоб и руки почему-то мерзли. Но он все-таки решил, что ему удастся управиться с девятью лунками, особенно если его партнером будет какой-нибудь растяпа. Так что он выбрался из машины, повесил на плечо тяжелую сумку и зашагал к клубу.

– Эй, Лес! Ищешь себе партнера? – ему улыбался неуклюжий Арчи Монаген. Арчи, второразрядный юрист, как раз и был тем растяпой, о котором мечтал Лес, – Мы должны были тут встретиться с Юликом Бирном, и что ты думаешь? Я только что позвонил к нему домой – его опять свалил этот грипп. Бедняга, он его подхватил дважды. Меня можно использовать как партнера, если хочешь.

– О, в любое время, Арчи, – сказал Лес и улыбнулся, отметив добродушное красное лицо, желтую вязаную рубаху, обтягивающую толстое брюшко, красно-зеленые штаны Арчи, а затем добавил:

– Сегодня я настроен на девять лунок – только что сам выкарабкался из гриппа. Что скажешь?

– Девять – это здорово, – неуверенно пробормотал Арчи, и Лес подумал, что бедняга с радостью бы урезал игру наполовину.

Лес отворил двери, но Арчи помотал головой и сделал приглашающий жест. Так они потоптались около двери, споря, кто пройдет первым, пока Арчи не усмехнулся и не прошел вперед.

– Как твоя жена, Лес? – спросил он. – Она милая маленькая леди.

– Пэтси? Неплохо. – Лес не хотел вдаваться в обсуждение достоинств жены, особенно с Арчи Монагеном, который в прошлом году на вечеринке все время строил ей глазки. Арчи, как помнил Лес, любил поговорить о чужих женах.

– Пэтси Макклауд, Пэтси Макклауд, – любовно повторил несколько раз Арчи, точно речь шла о кинозвезде, и Лес был так раздражен, что мышцы ему свело и мяч полетел не туда.

– Не повезло, шеф, – сказал Арчи. Он подтянул животик, размахнулся и послал мяч по прямой больше чем на двести ярдов.

К тому времени, как они вновь встретились у пятнадцатой лунки, Лес понял, что Арчи нарочно вывел его из себя, повторяя имя его жены. День и так начался паршиво, и единственным утешением было то, что Арчи и сам несколько раз промахнулся. Однако юристу, казалось, было все равно.

– Я изучал это довольно долго, Лес, и пришел к заключению, что существует два типа женщин. Одни выглядят так, будто наслаждаются этим, а другие – будто вовсе не знают, что это такое. Понимаешь, о чем я? В этом городе по меньшей мере восемьдесят процентов женщин принадлежат ко второй категории. У них может быть трое детей, но все равно они ведут себя так, словно никогда не ложились в постель. Отличный удар! – это уже Лесу. Арчи и сам послал мяч и помахал своей клюшкой. – Я как-то поговорил об этом с Юликом, и он назвал мне восемь или девять женщин первого типа.

Арчи прицелился, отвел клюшку и ударил. Мяч, словно услышав немые мольбы Леса, остановился за три фута от лунки.

– Ты только выйди на террасу клуба, там они все сидят.

Едят свои салаты и говорят о своих парикмахерах. Как ты думаешь? Может, они говорят о том же дерьме, что и мы?

– К чему ты ведешь, Арчи? – Лес поднял свою тяжелую сумку с клюшкой. Он был весь мокрый, но его знобило.

Лоб, казалось, был целой глыбой льда.

– Я хочу сказать вот что. Если единственная женщина, которая выглядит так, будто наслаждается этим, – это официантка на террасе, я с удовольствием женюсь на официантке. Я сказал это Юлику, и знаешь, что он мне ответил? Он сказал: "Арчи, ты действительно думаешь, что все женщины втайне официантки?" Как тебе это нравится? Его не проведешь!

Лес пошел к следующим воротам. Он понял две вещи.

Первая: что Арчи Монаген не любит его ровно настолько, насколько сам Лес не любит Арчи – недаром же он завел этот разговор, и вторая: что Арчи скучает по Юлику Бирну.

Арчи хотел бы играть с молодым юристом, а не с Лесом.

Арчи было пятьдесят, Лесу – сорок, и, как бы они ни относились к друг другу, у них было больше общего, чем у Арчи и Бирна, которому еще не исполнилось тридцати.

– Думаю, Бирн неглупый малый, – сказал Лес.

– Неглупый? Парень, да если бы он работал в корпорации, он уже был бы вице-президентом. Как насчет того, чтобы поставить денежки на ту лунку, шеф?

– Сотню за удар, – сказал Лес, но Арчи не возмутился.

Он лишь усмехнулся.

На девятой лунке Лес уже проиграл Арчи триста долларов и собирался продуть еще сотню. Эта желтая рубашка и чудовищные полосатые штаны обскакали его. Отдать триста долларов Арчи Монагену! Лес предположил, что это размеры пари воодушевили Арчи, и поэтому тот из кожи вон лез, чтобы заработать свои сотни.

Лес мысленно прочертил линию удара, примерился клюшкой к мячу и встал в удобную позицию. Он не мог не думать, что, если мяч пойдет как надо, размер его долга уменьшится до двухсот долларов. Однако уже в ту секунду, когда клюшка пришла в соприкосновение с мячом, он знал, что удар будет неточным. И действительно, поначалу мяч пошел хорошо, но затем резко остановился, закатившись в подлесок.

– Может, одолжишь мой компас? – крикнул сзади Арчи.

Лес пошел за мячом, нарочно не глядя на партнера. Он не хотел видеть усмешку Арчи. Он знал это место и надеялся, что ему удастся оттуда загнать мяч в лунку. Лес озирался в поисках мяча. Он тяжело дышал, пот стекал ему за воротник.

Арчи как раз примеривался, чтобы ударить, и Лес остановился, чтобы поглядеть на него. Арчи примерился, махнул клюшкой.., и ударил по мячу слишком сильно. Лес молчаливо аплодировал. "Не будешь больше шутить насчет своего дерьмового компаса", – мысленно произнес он.

Он сразу увидел свой мяч. Маленькая белая искорка притаилась во мху около большого дуба. Лес подошел к мячу и услышал треск в кустах за мячом. Белка. Лес обошел дуб и поглядел на поле для гольфа. Арчи стоял у лунки, и вид у него был уже не такой радостный. Затем позади Леса раздался детский плач. Лес резко развернулся, но ничего не увидел.

Когда он вновь поглядел на мяч, плач возобновился. Он перевел взгляд на кусты и услышал там тихий треск.

– Эй, выбирайся оттуда, малыш, – сказал он.

Ребенок тихо всхлипывал.

Лес прислонил клюшку к стволу дуба и уперся ладонями в колени.

– Все в порядке. Выходи.

В кустарнике было тихо.

– Выходи. Я тут пытаюсь играть в гольф. Никто тебя не обидит. Выходи из кустов.

Не дождавшись ответа, Лес вновь подобрал свою клюшку.

Казалось, ребенок в кустах увидел это и испугался, что его ударят клюшкой: кусты затрещали вновь, словно малыш старался спрятаться в них поглубже. Лес подумал, что ему, должно быть, четыре или пять – ребенок постарше не мог бы двигаться так тихо.

Лес не в силах был ударить по мячу, когда в кустах делалось такое. Потом всхлипывания возобновились, и Лес поставил клюшку на землю.

– Тебе нужна помощь, сынок? – Ответа не последовало. Лес подошел к кустам и присел на корточки на плотной подстилке из опавшей листвы. – Вылезай, я помогу тебе.

Он услышал, как тоненький голосок сказал:

– Я потерялся.

– Все в порядке, я помогу тебе, – сказал он немного резко и раздвинул ветки кустарника. – Как ты забрался туда? Твой папа…

Он отдернул руку. Его голову точно стиснул тугой обруч, в глазах потемнело. Лес выпрямился и замигал.

Тоненький голосок сказал:

– Я заблудился. Мне страшно.

– Ладно, ладно! – сказал Лес и вновь наклонился. Руки его потянулись к кустарнику и замерли, коснувшись молодой зеленой листвы. С кустарником было что-то не так, что-то не так было с тем, кто там прятался, не желая появляться.

Лесу показалось, что запахло илом, помоями, гниющими водорослями.

Ребенок вновь заплакал, но Лес боялся дотронуться до кустарника. Что-то не так. Тут было что-то не так. Он вновь ощутил резкий, острый запах.

Лес знал, что, если вновь дотронется до кустарника, обруч вновь охватит его голову, а в глазах потемнеет. То, что сидело в кустах, горько плакало. Лес таращился на листья, но видел одни только листья, а за ними – еще листья, листья, залитые солнцем, и листья, укрывающиеся в тени.

– Твой мяч так безнадежно потерялся? – Лес обернулся и увидел пестрые штаны и округлый животик Арчи Монагена.

– Я кое-что слышал, – сказал Лес, выпрямляясь. – Мой мяч не потерялся, просто я кое-что слышал. Там, в кустах, ребенок. Он плакал.

Брови Арчи поползли вверх.

– Он только что перестал, – сказал Лес. – А я его не вижу.

– Давай-ка старина Арчи посмотрит, – сказал Арчи, наклонился и раздвинул руками кустарник. На миг до Леса вновь донесся запах ила. Он почувствовал, как на лбу у него выступает пот, он ощущал себя так странно, так легко, что, казалось, вот-вот упадет. Арчи Монаген уже по пояс ушел в кусты, и Лес смотрел на его широкие плоские ягодицы.

– Ну, знаешь что? – сказал Арчи, выбираясь из зарослей. – Никого нет дома. Ты уверен, что тут был ребенок?

– Я слышал, как он плакал.

– Ты с ним говорил?

– Говорил. Он сказал, что он заблудился.

– Забавно. Сейчас там никого нет. Он, должно быть, смылся. – Арчи выпрямился и поглядел под деревья. Лицо его просветлело.

– Эй, вон там твой мяч, и он лежит удачно. Ты еще можешь выйти из всего этого, благоухая точно роза.

Лес выкинул из головы все, касающееся детей и кустов, от которых темнеет в глазах. Он поднял клюшку, лежавшую на ложе из опавших сосновых иголок, подошел к мячу и загнал его в лунку.

"Вот так ты и стал вице-президентом в этих джунглях конкуренции, парень!"

Часа два с половиной спустя он говорил Арчи Монагену:

– Давай я куплю выпивку, – Он ощущал странную смесь облегчения и огорчения. Облегчения, потому что он отстал от Арчи только на один удар, а огорчения – потому что не разделался как следует с этим жирным типом. Он полагал, что во всем виноват грипп, который расстроил его координацию движений, но все еще помнил, как шуршали кусты, и слышал детский голос. Когда Арчи сунул в заросли голову, первым порывом Леса было оттащить его, увести в какое-нибудь безопасное место.., но, разумеется, с Арчи ничего не случилось. Никакого заблудившегося ребенка в зарослях не было.

Но ему показалось.., словно чьи-то челюсти сомкнулись вокруг шеи Арчи. Однако с ним же ничего не случилось – он засунул голову в это не правильное место и, похоже, ничего не почувствовал.

Там, правда, был запах. Гниющие водоросли, сырая земля и помимо этих не таких уж неприятных запахов – еще один, более едкий.

Арчи согласился, когда Лес предложил выпить, и странно поглядел на него.

– О, я всегда расплачиваюсь с долгами, – сказал Лес; – Давай-ка рассчитаемся прямо сейчас.

Арчи улыбнулся и покачал головой, но Лес вытащил из кармана бумажник и отсчитал две бумажки по пятьдесят.

– Вот. Теперь ты сможешь съездить в Дублин, Арчи.

Арчи спрятал банкноты в карман.

– Вообще-то я на прошлой неделе как раз оттуда.

Арчи Монаген зашел в гостиную клуба. На стенах висели шкуры, охотничьи рога и картины с изображениями всадников в красных костюмах. Он пробирался между чьими-то ботинками, кивая и здороваясь, и наконец добрался до стойки бара. Лес следовал за ним. Арчи похлопал по плечу мужчину, сидящего на табуретке у стойки, и рассмеялся шутке соседа с другой стороны. Лес узнал их. Здесь были исполнительный директор фирмы, подрядчик, которого Лес знал только в лицо, и партнер Арчи – Том Флин, огромный, мордатый, примерно одного с Лесом возраста; он был в пиджаке из индийской ткани величиной с попону слона.

– Парни, вы же знаете Леса Макклауда, а? – спросил Арчи.

– Рад видеть вас, Лес, – сказал подрядчик, а остальные закивали головами и пробормотали что-то в знак подтверждения.

– Я тут проиграл сотню Монагену, – сказал Лес. – Вообще-то, он играл ужасно. Беда только в том, что я играл еще хуже. – Он вытащил кошелек и бросил на стойку две Двадцатки. – Эй, бармен! Парням еще по одной. А мне – мартини. Двойной.

– А мне бутылочку "Бада", – сказал Арчи.

Лес проглотил свою выпивку и спросил:

– Арчи, какой твой любимый бар в Дублине?

Арчи разговаривал с Томми Флином и не обращал на него внимания.

– У девятой лунки в кустах сидел заблудившийся ребенок, – сказал Лес. – Он там спрятался. Вы слыхали что-нибудь?

– Лес слышал голоса, – сказал Арчи. – Жанна Д'Арк Сотвилльской компании.

Лес с трудом усмехнулся под общий хохот.

Через час, после двух порций мартини, Лес подумал, не позвонить ли Пэтси, но он не хотел оставлять группу. Он был уверен, что, как только выйдет из комнаты, они начнут обсуждать его. К черту Пэтси, решил он.

Он думал о жене – как она сидит в комнате, смежной с его спальней, читает книгу и смотрит телевизор. Должно быть, она и сейчас там. Она, наверное, и не ела ничего.

Увлеклась книгой или записями в дневник и позабыла про него.

С таблички со списком победителей клубных призов на него смотрело его имя; холод, шедший от кондиционера, казалось, замораживал дыхательные пути. Он дотронулся рукой до лба – тот был мягким, точно воск. Перед ним появилась еще порция мартини; он взял стакан и стал пить.

– Тот ребенок, в кустах, был вовсе не ребенок, – сказал он и с удивлением услышал, как вокруг него рассмеялись. – Я не шучу. Там было что-то очень странное.

Арчи что-то прошептал Флину, и тот внимательно поглядел на него.

Тут Лес увидел что-то совсем невероятное: человек, сидевший за угловой стойкой в дальнем конце бара, обернул у себя вокруг шеи куски сырого мяса; они свисали с его кожи, точно ожерелье.

– Эй! – сказал Лес ("Эй!" – эхом откликнулся Флин).

Лес завороженно уставился на это странное украшение и понял, что это было вовсе не ожерелье: просто плечи и грудь мужчины были ободраны в клочья. Лес опять почувствовал запах сырой земли и гнили. Тот человек был мертв – его зарезали, и теперь он был мертв.

– Знаете что? – сказал Арчи. Он что-то прошептал, и остальные расхохотались.

Лес уставился на мертвеца. Так вот что случилось у девятой лунки. Тот заблудившийся мальчик был мертвым. Он умер и начал разыскивать Леса Макклауда. Лес почувствовал, как тяжелый стакан с мартини выскользнул у него из рук.

Стакан упал на пол и разбился, смех резко замер. Арчи и остальные глядели на него, и в их взглядах была откровенная неприязнь. Он снова почувствовал необыкновенную легкость.

– Я ухожу отсюда, – сказал он, отбросил ногой в сторону разбитый стакан и направился к двери.

6

– Второе рождение? – спросил Ричард. – Вы имеете в виду реинкарнацию? Мне трудно в это поверить. Вы можете говорить, что вам угодно, но вы никогда не убедите меня, что этот тип Винтер возродился в трех разных людях за три десятилетия и все – в одном и том же городе.

– Не то чтобы он возродился, – сказал Вильямс. – Я не говорю о реинкарнации в прямом смысле – это только метафора. Когда родился ваш прапрапрадедушка, в нем ничего не напоминало Гидеона Винтера. Винтеризация, если я могу так выразиться, в вашем дальнем предке наступила позже.

– Если вы говорите об одержимости, то в нее я тоже не верю, – сказал Ричард.

– Что особенно забавно, – ответил старик, – что я в нее, кажется, тоже не верю. Однако человек по имени Гидеон Винтер прибыл сюда ровно триста лет назад, и начали происходить разные вещи. Плохие вещи. И экономически плохие, и вообще. Можно бы воспользоваться словом "зло", но, боюсь, вы скажете, что и во зло тоже не верите.

– Во зло я верю, – сказал Ричард, и Пэтси удивила их обоих, тихо добавив:

– И я тоже.

– Ладно, – сказал Вильямс и вновь натянул свою кепку, которую снял было до этого. Может, дело было не в человеке, но в том, что случилось с ним здесь. Может, что-то было такое в этой местности, что подействовало на него. Это моя теория, и я над ней работаю пятьдесят лет.

– Вы имеете в виду, с тех пор как этот человек.., с тех пор как Бейтс Крелл… – сказала Пэтси.

Вильямс вопросительно поглядел на нее.

– О, я знаю о нем, – сказала Пэтси. – Я не знала его имени, пока вы не рассказали о нем Табби. Я видела его.

Я хочу сказать, видела. – Она слегка покраснела. – Давно.

Я видела, как он убивал женщину.

Она покраснела еще сильнее, когда Грем Вильямс взял ее руку и поднес к губам.

– Конечно, вы видели, и вы даже представить не можете, до чего же я рад, что вы это сказали.

– Может, мы должны потолковать о том, что говорится здесь? – сказала Пэтси и коснулась большой синей библиотечной книги, – О Винтере?

– Конечно, – сказал Вильямс. – Если хотите. Хотя вы и знаете, что там написано. Миссис Бах не была профессиональным историком. Она лишь обработала записи и не пыталась сделать какие-либо заключения на их основе. Ее "История" – справочник, и не более того.

– Ну, я думаю, что это к лучшему, – сказала Пэтси.

Вильямс прошел к дальней полке и вернулся со своим собственным экземпляром книги.

– Конечно к лучшему. – Он положил книгу на кофейный столик, сел и раскрыл ее. – Дороти Бах ожидала, что выводы сделают другие люди. Все, что она хотела, это собрать как можно больше данных, – Он перелистал первые страницы толстой синей книги. – Поглядим, что ей удалось найти. Земельные списки. Акты купли-продажи. Даты рождения и смерти из церковных книг. Давайте посмотрим, что у нее есть за тысяча шестьсот сорок пятый год.

– Прибытие Гидеона Винтера, – сказала Пэтси. – Вот оно: "Землевладелец по имени Гидион, или Гидеон, Винтер из Суссекса приобрел 8,5 акра морского побережья у фермеров Вильямса и Смита". Вот все про него на этой странице.

Потом она пишет, что в церковных записях его имя так и не появилось.

– Дороти Бах было уже много лет, когда я начал заниматься этим, – сказал Вильямс. – Но я чувствовал, что у меня есть резонные причины беспокоить ее. Я уже два или три года гадал насчет Крелла.

– Погодите секунду, – взмолился Ричард. – При чем здесь какой-то Крелл? Я все время слышу его имя, но про него ничего не знаю. Пэтси, ты сказала, что он кого-то убил?

И ты видела, как он это делал?

– Не то чтобы в самом деле видела, – сказала Пэтси. – Я видела это внутри себя однажды. Я знала, что это произошло давно. Это было на реке, и там еще не было новых зданий. Только рыбачьи лодки. Я увидела, как он задушил женщину, завернул ее в брезент и выкинул за борт.

– И вы уверены в том, что это был Крелл?

– Она знает, – сказал Вильямс. – И я знаю, частью потому, что она так хорошо это знает. Но вот что неизвестно вам, Ричард, так это то, что я убил Бейтса Крелла. Я должен был убить его. И это сломало всю мою жизнь – несмотря на то что я знал, что, если бы я не добрался до него первым, он убил бы меня. Я даже пытался рассказать все это Джою Клетцки – тогдашнему шефу полиции, но он не стал меня слушать: похоже, он знал об этом больше, чем я… Ах, я уже все это пережил. – Он улыбнулся Ричарду. – Знаете, у меня опять начинает колотиться сердце.

– Не думаю, что я хоть что-то понял, – сказал Ричард.

– Всегда будь с толпой. Вот так я себя чувствовал, когда отправился навестить старую Дороти Бах. Я говорю "старую", но она тогда была лет на шесть-семь моложе, чем я сейчас. К тому времени она уже не занималась историей и все время возилась в саду. О, она постоянно говорила о всяких женских движениях – именно поэтому она и начала свои исследования, но, когда она так состарилась, что не могла поднять церковно-приходские записи, она занялась своими азалиями. Она жила в верхней части Маунт-авеню, рядом с Хиллхэвеном. Я достаточно занимался историей Хэмпстеда, чтобы знать, какие именно вопросы задавать ей.

Она проводила меня в свою студию – видите, как давно это было, у людей еще были студии! – я поблагодарил ее за то, что она согласилась принять меня, и сразу приступил к своим вопросам. Я спросил ее, есть ли у нее еще информация о Гидеоне Винтере – помимо той, что она поместила в свою книгу.

Он поглядел на Ричарда, потом на Пэтси. У него лицо старого коршуна, подумала Пэтси, очень старого коршуна.

Она никогда до этого не осознавала, насколько стар Вильямс, и особенно это поразило ее сейчас, потому что глаза его молодо светились.

Вильямс усмехнулся.

– Она подумала, что я намекаю на то, что она скрыла кое-какие факты. Полагаю, она была близка к тому, чтобы выкинуть меня из своего дома: Дороти Бах гордилась своей книгой, гордилась гораздо больше, чем своими азалиями.

"Вы что, спрашиваете меня, не утаила ли я какую-нибудь информацию об одном из основателей Гринбанка?" – спросила она. Я заверил ее, что знаю, что она не делала ничего подобного и что все настоящие и будущие историки округа всегда будут у нее в долгу. Ей приятно было слышать подобную лесть, но, с другой стороны, это было правдой, и она заслужила ее. "Полагаю, – сказал я ей, – что был бы благодарен, если бы вы высказали мне свои догадки, от которых воздержались в книге". – "Вы хотите, чтобы я высказала мои догадки о Гидеоне Винтере, мистер Вильямс? Хотите знать, что я думала о Драконе, пока занималась своими исследованиями?"

7

– Да, именно это, – сказал молодой Грем Вильямс древней леди, которая сидела на низкой софе. Платье ее вышло из моды по крайней мере десять лет назад: черный воротник под горло и плиссированные рукава. Ее лицо, когда она поставила на столик свою чашку с чаем, даже не взглянув на нее, было морщинистым, умным, рассудительным. Она стиснула губы так, что они стали прямыми, точно лезвие ножа.

– Что заставило вас думать, что я строила по его поводу какие-либо предположения?

– Из-за его тайны, – ответил Вильямс. – Он пришел ниоткуда и вскоре уже владел большей частью земли; вслед за тем последовали катастрофы, и он исчез. Вы не упоминаете его в списке умерших, так что похоронен он не был. Во всяком случае, не здесь. Я думаю, вы не одна разгадали, что он собой представлял.

– Все, что вы тут только что сказали, ошибочно, молодой человек, – сурово ответила она. – Он приехал из графства Суссекс в Англии. Из-за того, что местные фермеры договорились не продавать ему земли больше определенного количества, – по крайней мере, таково мое заключение, – он владел не больше чем половиной гринбанкских земель.

И, скорее всего, он похоронен в Гринбанке. Но не по церковному обряду. Нет, когда они хоронили Дракона, они закопали его на берегу.

– На Грейвсенде, – мягко сказал Вильямс.

Она покачала головой.

– Догадки строите именно вы. Нет, не потому. Я почти уверена, что название Грейвсенд произошло оттого, что здесь хоронили безымянных жертв кораблекрушения. Гидеон Винтер, опять же я почти уверена, похоронен на узкой полоске земли, примыкающей к Саунду, примерно в полутора милях западнее общественного пляжа. Его и назвали Пойнт-Винтер. А с тысяча семьсот шестидесятого года это место известно как Кенделл-Пойнт. И вы, может, знаете, что именно там…

– Высадились отряды генерала Триона, чтобы сжечь Патчин и Гринбанк.

Ее стиснутые губы чуть дрогнули.

– Так вы немного знаете местную историю, верно? Знаете, что еще случилось на Кенделл-Пойнт?

Он покачал головой.

– Это было одно из самых трагических событий в штате Коннектикут. И будет одним из самых больших, если только не случится еще более страшное. Прихожане Гринбанкской конгрегационной церкви решили устроить пикник на Кенделл-Пойнт. Это была красивое место, и там было прохладнее, чем на территории церкви. Был август тысяча восемьсот одиннадцатого. Они могли доехать до Пойнта на повозках и привезти туда еду и столики, а дальше оставалось пройти каких-нибудь тридцать футов до вершины. Наконец они расположились на Пойнте и смотрели, как плывут корабли по Саунду. Рыбачьи лодки, торговые суда, даже прогулочные лодки с Лонг-Айленда – Саунд тогда был еще более оживленным, чем сейчас.

Она глядела на Вильямса бледными глазами, в глубине которых таилась усмешка. Когда она подняла свою чашку, он заметил, что ногти у нее были черными. Он недоверчиво замигал: в 1929 году леди, особенно старая леди, особенно историк-любитель, обитающий на Золотой Миле, вряд ли будет иметь грязные ногти. Затем молодой Грем Вильямс вспомнил кусты азалии рядом с домом и понял, что миссис Бах сама вскапывает грядки. Но даже при этом.., почему она не вымыла руки, перед тем как принять его? Он опять поглядел на ее ногти – теперь он ясно различал коричневые пятна земли у нее на ладонях, и ему стало слегка не по себе.

– О, они собирались отлично провести время, просто отлично, – сказала миссис Бах. – Все столы были завалены жареной свининой, и домашней колбасой, и свежим хлебом, и картофельным салатом, и кровяными пудингами, и маринадами… Все это есть в записях. Они рассчитывали отлично отдохнуть. Священник, преподобный Гринхаунд, играл на скрипке, и они помолились, а дети набегались. Тогда священник решил сыграть своей пастве несколько гимнов, а после столь роскошной еды должна была звучать более веселая музыка – джига. В конгрегации было много прихожан, которые могли сыграть на банджо отличную джигу. – Миссис Бах сцепила свои испачканные руки на коленях. – Но не было никакого праздника, никаких гимнов, никаких джиг. Вместо этого случилось то, что случилось.

– Что? – Он немного подумал. – Недомогание?

– Лихорадка, если хотите… Но не у людей. У земли. Трясло Кенделл-Пойнт. И как только они расселись за тремя длинными накрытыми столами, земля под ними разверзлась.

На внутреннем склоне Пойнт появились глубокие трещины, а потом земля поползла к морю так быстро, что вы не успели бы и глазом моргнуть. Первый стол провалился туда, и преподобный Гринхаунд, должно быть, видел это. Он стоял во главе всех трех столов и читал молитву, а все члены конгрегации смотрели на него. Затем земля разверзлась и поглотила один из столов, прежде чем люди, сидящие за ним, успели вскрикнуть. С уверенностью можно сказать, что Гринхаунд это видел. И если бы реагировал быстрее, он мог бы спасти себя и всех остальных.

Но он ничего не сделал, ничего не сказал. Открывшаяся пропасть унесла второй стол. И теперь-то они уже кричали.

Команда торгового корабля "Пико" видела, как ушел под землю второй стол, и слышала крики. Они стали на якорь и выслали к Пойнт шлюпку с восемью матросами. Ну, конечно, люди за третьим столом перепугались и закричали тоже.

Преподобный вышел наконец из своего транса и кричал громче всех. Моряки слышали, как он бежал к воде, взывая к Всемогущему. По обе стороны от него бежали мужчины и женщины.., но далеко они не ушли. От центральной трещины расползлись меньшие трещины и поглотили людей с третьего стола по одному. И последним в землю ушел преподобный Гринхаунд. К тому времени, как к мысу причалила шлюпка, там уже никого не осталось.

Миссис Бах кивнула чуть ли не с удовлетворением.

Вильямс спросил:

– Вы имеете в виду, что сама земля ополчилась на них?

Переловила их всех по одному? Они выбрались из трещин?

Но он уже знал, каков будет ответ.

– Матросы высадились на мыс, – сказала миссис Бах, – и крики еще звучали у них в ушах. Вот что капитан "Пико" записал в своем судовом журнале: "Сегодня мои люди слышали вопли умирающих на Кенделл-Пойнт". Они могли видеть, как широкая расселина в земле, появившись футах в тридцати от того места, где стояли повозки, разделила весь Кенделл-Пойнт, точно рухнувший ствол дерева, от которого отошли многочисленные ветки. И, попав в ловушку этих перепутанных трещин, гибли люди. Столы опрокинулись, повсюду рассыпалась еда, и люди пытались выбраться из этих ловушек, но не могли, – Глаза миссис Бах сверкали. – А моряки не могли их вытащить оттуда. И знаете почему?

– Потому что земля…

– Да. Потому что земля уже смыкалась над ними. Как набитый едой рот. Один из матросов "Пико" потерял руку и истек кровью, потому что не успел убраться оттуда достаточно быстро. Камни размозжили ему плоть и откусили руку у плеча. Остальные плакали и молились – они видели взрослых, в ужасе глядящих наверх, и макушки детских головок.

Словно сама земля вопила о помощи, потому что эти крики продолжались и тогда, когда земля сомкнулась. В одном из сообщений я прочла, что до заката из-под земли слышались крики, но я полагаю, что это старомодное преувеличение.

Не думаю, что они кричали так долго, а вы?

– Нет. Не думаю, что они могли.

– Тридцать шесть взрослых и четырнадцать детей, – сказала старуха. – Вот что случилось на Кенделл-Пойнт.

– В котором году, вы сказали, все это случилось?

Женщина впервые поглядела на него с неподдельным интересом:

– В тысяча восемьсот одиннадцатом.

– Где-то через тридцать – тридцать пять лет после пожара в Патчине.

Она энергично кивнула.

– Тридцать два года. Вы видите закономерность, да?

– Я не думаю, что это закономерность, – сказал Грем. – Но, конечно, я вспомнил о Принце Грине и о том, что за пять лет до этого исчезли четыре женщины.

Он старался, чтобы его лицо и голос были невыразительными, потому что он вспомнил Бейтса Крелла и то, что он разглядел в нем на реке Наухэтен.

– Исчезли, – фыркнула старая дама. – Не думаю, чтобы вы слышали о Саре Аллен и Томасе Мурмане. Двое детей…

Вильямс покачал головой.

– С них содрали кожу и поджарили в земляной яме, сынок. Это сделал полоумный Тейлор. Они поймали его на поле Дженнингсов и повесили, как только туда добрался судья Барр. Тейлоры иногда становились такими, полоумными, я имею в виду. Правда, судя по записям, они далеко не всегда приносили зло. Но тот бедный Тейлор убил детишек в тысяча восемьсот сорок первом. Ровно через тридцать лет после трагедии на Кенделл-Пойнт.

– Этого не было в вашей книге, – возразил Вильямс.

– Записи о смерти не было.

Он улыбнулся:

– Вы отказываетесь делать предположения?

– Это верно. Но ведь вы пришли сюда, чтобы спросить меня о Гидеоне Винтере? Человеке, которого тайно похоронили на клочке земли, впоследствии названном его именем.

Не хотите узнать, что я о нем думала, пока занималась своими исследованиями? – Глаза ее зловеще светились. – Я скажу вам, что я думала о нем, молодой человек. Я думала, что он бы многого достиг в этой стране, если бы кучка невежественных фермеров не остановила его. О, он, конечно, достал их, это правда, и именно поэтому они назвали его Драконом; он был хитрее и сильнее их, и он нравился их женщинам: представьте себе, молодой Вильямс, что вы жена фермера, у вас загрубевшие руки и домотканое платье, и вы провоняли свинарником, и тут является привлекательный джентльмен из Суссекса в одежде от портного и богатый, как король, с ясной улыбкой и мягким, как бархат, голосом.

Неужели вы останетесь равнодушной?

Она ждала, так что он ответил:

– Да. Наверное.

– Наверное! Подумайте еще вот о чем. В тысяча шестьсот пятидесятом году почти все дети погибли. Но в тысяча шестьсот пятьдесят первом родились сразу несколько младенцев, имена которых появились в церковных записях. Там был мальчик по имени Тьма и девочка по имени Сумерки. Еще одну девочку назвали Печаль. Я думаю, что, если бы они могли, они бы их всех назвали одним именем – Стыд. Я просто предполагаю, имейте в виду, но.., не думаете ли вы, что все эти дети были друг на друга немного похожи?

– Так что, вы уверены, что они его убили?

– А вы нет? – спросила она. – И не думаете ли вы, что он убил первое поколение детей – по крайней мере, сколько смог? – Она склонила голову набок, и он увидел, что шея у нее тоже была испачкана землей. – Вспомните, что дети были основным экономическим капиталом в то время – наши предки не были сентиментальны, как мы.

– Кажется, я понимаю, что вы чувствуете, – сказал Вильямс.

– О, все женщины были влюблены в Дракона, мистер Вильямс. Я уверена, что те четыре женщины, которые исчезли из города лет пять назад, тоже нашли своего Дракона.

Он понял, что она не в себе, но ему осталось задать только один вопрос:

– Что-то должно было произойти между тысяча восемьсот семидесятым и тысяча восемьсот семьдесят пятым годами?

– Что-то случилось… Ну разумеется, случилось, вы, идиот. Разве я не говорила про закономерность? Поглядите в мою книгу, там есть все данные. – И тут на миг Вильямс Грем почувствовал себя так же, как Ройс Гриффен в великолепном доме на Маунт-авеню пятьдесят один год спустя: ему показалось, что он почуял недобрый запах, исходящий от миссис Бах, когда та наклонилась и пролила чай на столик и на развернутую "Хэмпстедскую газету", – запах смерти, и ему показалось еще, что что-то ползет по стене.., но это был лишь отставший клочок обоев. Он вытащил из кармана свой носовой платок и помог ей вытереть стол.

8

– Так или иначе, но касательно кое-каких вещей я оказался прав, – сказал Грем Ричарду и Пэтси. – Дороти Бах была не в себе, это уж точно. Она влюбилась в некоего человека, которого, как ей казалось, проследила в прошлом, так что она скрыла некоторые факты относительно его поведения. Она не то чтобы отказалась комментировать – она просто утаила их, невзирая на всю свою объективность.

Пэтси перелистывала страницы "Истории Патчина". Неожиданно она почувствовала себя очень усталой. Она думала о том, что только что рассказал Вильямс: о матросах, в ужасе глядящих на лица людей, попавших в подземную западню.

"История Патчина" дрожала в ее руках. Грем Вильямс продолжал:

– Она не упомянула, что этот Винтер никогда не посещал церковные службы, – представьте себе, как это выглядело для остальных, которые готовы были переплыть Саунд, чтобы посетить церковь.

Ричард Альби барабанил пальцами о колено, и вид у него был удивленный, а книга безумной старой женщины, с которой Грем встретился в 1929 году, дрожала в руках Пэтси точно пойманный воробей.

Наконец Пэтси со вздохом уронила книгу на кофейный столик. Падая, книжка распахнулась и распласталась на темном дереве столешницы.

9

– Ки-Уэст сам по себе паршивое место, но я с самого начала знал об этом, – сказал Гарри Старбек. – Оно забито всякими придурками, которые думают только о двух вещах: сексе и наркотиках. Но, правду сказать, тут люди еще более чокнутые, чем в Ки-Уэсте. И не только потому, что они богаче. У них головы набиты дерьмом. Они живут так, словно основные жизненные правила к ним не относятся.

Близнецы с напряженным вниманием слушали эти откровения, а Табби вспомнил, как он был в Ки-Уэсте и как тощий Пош сидел на унитазе, вводя себе иглу в сгиб локтя.

Пош поглядел на него мутным взглядом и сказал: "Красивые глаза… Красивые глаза". На языке Поша это значило: "Со мной все отлично, парень, я балдею". Однако законы реальной жизни в конце концов настигли его: месяц спустя после того, как Шерри вышвырнула его из жизни Кларка, Пош умер в тюремной камере. Врач сказал, что смерть наступила от естественных причин (если не учитывать синяки и сломанные ребра).

Брюс Норман вдруг завопил:

– Эй, а это что за дерьмо?!

У Табби заколотилось сердце. Он представил себе полицейский автомобиль, который включает сирену, зажигает мигалку и выезжает им навстречу. Дики, должно быть, тоже нервничал, потому что он тоже заорал:

– Что? Что?

Старбек резко повернул руль, и Табби и Дики в кузове грузовичка повалились на бок. Табби уцепился за спинку сиденья Брюса и выглянул в окно. Никакой полицейской машины, прижимающей их к обочине, там не было. Видна была только черная дорога, освещенная фарами грузовичка, и густая изгородь по сторонам дороги.

– Черт возьми, – сказал Старбек и вывернул руль влево, вновь выводя грузовичок на проезжую часть.

Брюс рассмеялся.

– Заткнись, ты, ублюдок, – сказал Старбек, и, пока он говорил, что-то ударилось об автомобиль.

– Никогда не видел ничего подобного, – сказал Брюс Старбеку, открыл дверцу и выскочил из грузовичка. – Даю слово.

– Что случилось? – хором спросили Дики и Табби.

– Собака, чертова собака, – сказал Брюс. – Выскочила из-за изгороди и кинулась прямо на нас. Он пытался объехать ее, но… – Брюс замолчал, потому что Старбек с другой стороны грузовичка заорал:

– О Боже!

Потом его лицо появилось в боковом окне. На лбу вздулась вена, а глубокие глаза стали плоскими, точно черные камешки. Он рывком открыл дверь, взобрался на сиденье и вцепился в руль.

– Вы это видели? – спросил он, ни к кому не обращаясь. – И в это можно поверить? Проклятая тварь совершила самоубийство. Он нарочно кинулся под машину!

Старбек поерзал на сиденье.

– И разбил мне бампер, черт бы его побрал! – Брюс хихикнул, и Старбек пригвоздил его взглядом к сиденью:

– Вы, оба, вы воняете, вам это известно? Как только вы забрались в мой грузовик, он весь провонял. Мертвый бы проснулся!

Все еще продолжая ругаться, Старбек вновь завел грузовик и вывел его на Гринбанк-авеню. Но время от времени он продолжал качать головой и что-то бормотать.

Как только они миновали поворот на Грейвсенд-бич, Старбек резко повернул руль и завел грузовичок на асфальтовую дорожку между двумя рядами деревьев. Он вырубил свет, и с минуту они сидели в полной темноте. От Дики Нормана действительно здорово воняло. Старбек включил карманный фонарик и держал его на уровне груди. Лицо его было вполне различимо, хоть и находилось в тени.

– Ты, малый! Надеюсь, ты знаешь, как водить этот чертов грузовик?

Он все еще был в ярости, и Табби счел за лучшее искренне ответить:

– Кажется, да.

– Ладно. Помни, как только увидишь кого-нибудь, воспользуйся радиопередатчиком. Или если увидишь приближающийся свет фар. Если копы увидят грузовичок, ложись на пол, предупреди нас, а когда я скажу, подведи грузовичок к подъезду, чтобы мы могли загрузиться в него. Ясно?

Табби кивнул.

Старбек покачал головой:

– У меня что-то с мозгами.

Табби наблюдал, как Старбек и близнецы Норманы двинулись к массивному белому дому. Мутный свет уличного фонаря превратил их в карликов, отбрасывающих длинные тени. Они уже отошли от грузовичка футов на пятьдесят, и им еще оставалось пройти довольно много. "Радио!" – неожиданно вспомнил Табби. Он пошарил на темном полу кузова грузовичка и нашел его в щели между металлической стенкой и крышкой колеса. Гарри Старбек скрылся за японским кленом. Табби включил радио и услышал, как он дышит. Он слышал в траве шорох их ног.

Потом он беспокойно поглядел на приборную доску, гадая, сможет ли подвести грузовичок к дому по требованию Старбека. Один раз Кларк разрешил ему вести "мерседес", но там было автоматическое переключение. Небо за окном осветилось, и Табби затаил дыхание. Но это была всего лишь гроза – не полиция.

– Визззел, что твориззза? – раздался по радио голос Дики.

– Эй ты, заткнись, – очень четко прозвучал ответ Старбека.

Небо вспыхнуло вновь – словно проступила светящаяся сетка кровеносных сосудов.

Старбек присел на корточки около входной двери, и Табби видел, как он поглядел вверх. В следующую секунду небо вновь стало темным, его освещала лишь мутная луна. У Старбека был маленький чемоданчик, вроде докторского, и он извлек оттуда инструмент, который показался Табби похожим на велосипедный насос. Когда Старбек повернул в нем что-то, в переговорном устройстве раздался треск. Старбек поднес инструмент к замку, и шум стал пронзительней.

Меньше чем через минуту Старбек вынул замок из дверной панели. "Ну вот, – раздался по радио его голос. – Я не хочу, чтобы вы, идиоты, издали хоть звук, когда окажетесь в доме. Делайте, что я вам велю, и все". Он поднялся на ноги и спокойно спрятал машинку в чемоданчик. Затем повернул дверную ручку, дверь открылась, он втолкнул Норманов внутрь и закрыл за ними дверь.

Табби думал о собаке, которая нарочно бросилась под грузовичок: в голове у него была гулкая пустота.

"Кухня", – послышался в наушниках голос Старбека.

Тогда Табби осознал, что он в фургоне совершенно один.

Старбек и Норманы где-то в доме, и они позабыли о нем.

Он мог открыть дверь, выбраться из грузовичка и убежать домой. Они ничего не узнают, пока не кончат работу.

Табби неуверенно дотронулся до дверной ручки. Из наушников раздался звук отворяемых шкафов.

"О, парень, – послышался приглушенный вздох Старбека, и тут вор произнес самые здравые слова, которые можно было услышать от него в эту ночь:

– Если я только подумаю, что ты рассказываешь об этом копам, я вернусь сюда и убью тебя".

Что сделает Старбек, который сказал ему это, когда увидит пустой грузовик? "Я же бизнесмен, понимаешь? И из бизнеса выходить не собираюсь". Табби убрал руку с дверной ручки. Голова болела. Он вытянул шею и уставился на большой белый дом.

10

Лес Макклауд сидел в машине и внимательно таращился на фасад Загородного клуба – точно так же, как Табби в своем грузовичке на белый особняк четырьмя часами позже.

Лесу хотелось еще выпить, чтобы забыть то, что он, как ему казалось, увидел, сидя за стойкой бара. Руки у него дрожали.

Снаружи Загородный клуб выглядел вполне пристойно – не было никакого намека на то, что за этими большими панорамными окнами прятался ужас – мертвец, чья кожа свисала с плеч и шеи, обнажая мышцы, точно на анатомическом пособии.

Но это же безумие. Все это было безумием. Просто его сбил с толку детский голос в тех кустах.., ощущение какой-то не правильности. Лес сглотнул. Он повернул ключ зажигания и включил радиоприемник "Сони", который сам подарил себе на прошлый день рождения.

Ему хотелось еще выпить. Куда бы направиться?

Диск-жокей объявил:

– По вашей просьбе, ребята, поет Джонни Рэй. "Маленькое белое облачко, которое плакало". Нужно сказать…

Джонни Рэй. ДЖОННИ РЭЙ.

– ..Что он вложил в это свою душу. А теперь давайте вернемся к более земным делам, и…

Тот голос в кустарнике. Не певец Джонни Рэй, а тот малый, который появился в первый день занятий в средней школе в 1951 году, переросток с выступающими вперед зубами и волосами такими гладкими и бесцветными, словно они были неживыми. И одет он был не так, как все. Они все носили брюки, рубашки с отложными воротничками и галстуками и чуть походили на британских лордов, а этот малый по имени Джонни Рэй, когда пришел в класс к мисс Ларсон, был одет в майку, ботинки и джинсы – такие новые, что они еле гнулись. Тогда они и услышали впервые его имя.

– ..А теперь давайте послушаем мисс Эллу Фитцджеральд и Томми Фланагана с его трио. "Как далеко до луны".

Бедный парень тогда не понял, в чем дело, но внезапно весь класс начал хохотать. Они смеялись над ним, как смеются дети, когда наконец находят козла отпущения.

Лес тряхнул головой и вывел свою машину на Саутелроад. Голос Джонни Рэя. Даже после того, как бедный малый наконец убедил своих родителей, что ему нужно сменить гардероб, – они были из Техаса, и Хэмпстед был первым в их жизни северным городом, – даже после того, как в лавке "Спригг и сын" ему выбрали такие как надо рубашку и ботинки, даже при этом он не мог ничего поделать со своим голосом.

Лес ехал по Саутел-роад, ничего не замечая. Элла Фитцджеральд выводила свой безудержный ритм, но он едва ли слышал его. Встречный автомобиль, в который он едва не врезался, сердито прогудел, и Лес растерянно помахал рукой.

Техасский голос Джонни Рэя. Более гнусавый, более замедленный, чем хэмпстедский, с растяжкой на гласных. Не "Я потерялся", а "Йаа паатерйаался". Это был голос того техасского парня с забавным именем. Но тот трогательный малыш из Техаса утонул летом по окончании седьмого класса.

Он перевернулся на лодке из детского яхт-клуба, где пытался выучиться ходить под парусом. Должно быть, парус и покрыл его, точно могильный саван. Август 1952-го. Полиция обшарила всю гавань в поисках его тела и обнаружила лишь куски дерева да гниющую плоскодонку, которая уже полтора года валялась на дне. Тело мальчика двумя неделями позже вынес прилив на побережье Загородного клуба.

Оно было вздувшимся, безволосым и беспалым. Остались лишь пальцы на ногах. Должно быть, рыбы хорошо закусили Джонни Рэем.

Но именно его голос звучал из кустарника.

Август 1952 года был паршивым месяцем для саутвильского Загородного клуба. Четыре дня спустя после того, как мексиканский представитель Объединенных Наций, гость клуба, навещавший в Хэмпстеде своего друга, обнаружил в семь утра на пляже почти неузнаваемое тело Рэя, уважаемый адвокат Джон Сэйр выбрал те же самые три квадратных фута земной поверхности в качестве места для своего самоубийства.

Красный свет на перекрестке сменился зеленым, и Лес свернул на Гринбанк-роад, почти бессознательно решив заехать к Франко.

Он проезжал последние ярды по Гринбанк-роад до ее пересечения с высоким стальным мостом через Наухэтен.

Собака, глядящая на него с крыльца, черно-белая собака с пушистым хвостом и почти девичьей улыбкой, не привлекла внимания Леса Макклауда, пока внезапно не оказалась рядом с его окном. Он увидел лишь пестрое пятно, что-то стремительно двигающееся в его сторону, и высунул голову, чтобы поглядеть. Собака, продолжая улыбаться, кинулась на него.

Лес изо всех сил нажал на тормоз. Машина вильнула, но не раньше, чем Лес почувствовал, что наткнулся на что-то мягкое. "О черт!" – заорал Лес. Он остановил машину поперек дороги, путаясь между действительностью и бредом, поскольку в усмешке собаки ему померещилось лицо маленького Джонни Рэя. Он, трясясь, выбрался из машины.

Собака лежала посреди улицы, и кровь медленно стекала в кювет. Лес был благодарен, что он видит лишь спину животного, он не вынес бы мертвой ухмылки. Он гадал, что ему теперь делать, и бесцельно стоял посреди улицы, засунув руки в карманы.

Высокий человек в заношенных джинсах и голубой рубахе бежал к нему через газон. За ним бежал мальчик, чье лицо в миниатюре повторяло лицо мужчины, и женщина в белом теннисном костюме.

– Ваша собака, я полагаю, – сказал Лес, когда мужчина подбежал поближе. Он почувствовал некоторое облегчение: мужчина был похож на него самого – лицо, хоть и молодое, носило властный отпечаток, на рубашке была эмблема Гарварда.

– Полагаете? – сказал мужчина, остановившись лишь в футе от Леса. – А я полагаю, что вы – маньяк, который убил ее.

– Погодите секунду, – сказал Лес. Похоже, все шло не так, как он ожидал. – Вы же не знаете, что случилось. – Мужчина нахмурился. – Позвольте мне объяснить.

– Как бы не так! Я знаю, что случилось, – сказал мужчина, – Мы обедали в столовой, а там из окна отлично видно дорогу. Вы ехали с недозволенной скоростью и убили моего пса. Мне просто повезло, что там не было моего ребенка.

Мальчик, который стоял рядом с мужчиной, открыл рот и закричал:

– Ты убил Тапика!

– Я уверен, что мы можем договориться, – сказал Лес. – Если вы попросите сына на минуту зайти в дом, мы можем обсудить…

– Обсудить? Вы считаете, что тут есть что обсуждать? – громко спросил мужчина. – Я видел это. Вы тут неслись по дороге, точно сегодня конец света.

– Да пес сам кинулся на меня! И когда я увидел его, он прыгнул на мою машину.

– Прыгнул на вашу машину, – сказал мужчина. – Сам прыгнул под колеса!

– Совершенно верно. Он прыгнул прямо на меня.

– Потому что вы превысили скорость. Вы или лжете, или не в себе. В любом случае пусть разбирается полиция.

– Ты убил Тапика! – неожиданно опять закричал ребенок.

Пока Лес и мужчина препирались, мальчик отступил в сторону вероятно надеясь, что его отец разделается с этим типом, но неожиданно набросился на Леса и чувствительно стукнул его по почкам.

– Ты убил мою собаку! – прокричал он Лесу в лицо.

– Черт побери! – взорвался Лес. Он отступил от ребенка, по-прежнему махавшего кулаками. – Послушай, ты! – прокричал он мужчине в бледно-голубой рубахе. – Я вице-президент корпорации. Я больше не могу выносить это дерьмо! – Он вытащил из кармана кошелек, который уже несколько исхудал. Потом сложил пополам одну десятку и две двадцатки.

– Что вы, по-вашему, делаете? – спросил мужчина.

Лес вытащил деньги из кошелька, но уронил их, и они оба уставились на банкноты, упавшие на обочину в траву.

– Я не верю вам, – сказал мужчина. – Забудьте, что собака стоила в четыре раза больше. Я просто не верю вам.

Отойди от него, Вэн, – Мальчик вновь начал кружить вокруг Леса, выбирая место для удара.

– Отцепись от меня, – сказал Лес. Гнев выветрился из передних долей его мозга – впервые в жизни он подумал о своем мозге как о совокупности слоев и сегментов. Передняя часть его мозга обрела холодное спокойствие, тогда как за этой ледяной поверхностью по-прежнему кипел гнев. Он начал отступать к машине.

Лес сел в машину и поехал в сторону моста. Когда он поглядел в зеркальце заднего обзора, то увидел, что мужчина и сын по-прежнему стоят посредине дороги и смотрят на него. Мальчик грозил кулаком.

Все это настолько вывело его из себя, что он проехал по Риверфронт-авеню прямо к парковке у ресторана "Бифштексы Пигги Биндля", прежде чем вспомнил, что собирался свернуть налево.

К тому времени, как он нашел пустое место на стоянке около бара Франко и выбрался на обочину, макушка его была словно заморожена наркозом. Однако под этой ледяной поверхностью бушевал гнев. Ведь если бы Пэтси была нормальной женой, он никогда бы не услышал этого зова из кустарника, никогда бы не убил собаку. В маленьком баре клубились голоса и запахи ста пятидесяти людей, и все это обрушилось на него, как только он отворил двери. Был конец дня субботы, лето, и "У Франко" была самая горячая точка в городе.

Как только он вошел внутрь, какой-то высокий хлыщ с укладкой и в рубашке регби налетел на Леса и чуть не раздавил ему ногу своим кожаным ботинком. Лес небрежно положил руку на обтянутое роскошной джинсовой тканью бедро и отодвинул того в сторону. Хлыщ оглянулся и уставился на него, пиво из кружки выплеснулось ему на ботинки, но когда он вгляделся в лицо Леса, он лишь кивнул, и Лес беспрепятственно прошел к стойке бара.

В холодной ярости он уселся на свободный табурет.

– Двойной "Гленливет", – прокричал он бармену, а когда курчавый, усатый бармен повернулся в его сторону, вновь прокричал:

– Двойной "Гленливет"!

– Получите, – сказал бармен. – Кричать незачем.

– Эй, послушай, – сказал Лес бармену, усевшись с выпивкой. – Ты любишь животных? Тогда заторчишь. Когда я ехал сюда, на меня наскочил пес. Понял? Он наскочил на меня. Я даже не видел поганца, пока он не кинулся под мой автомобиль. Я пытался вывернуться, но не успел. Этот сукин сын покончил жизнь самоубийством.

– Я слышал об этом, – сказал бармен и отвернулся.

– Ты слышал об этом? Что ты имеешь в виду – слышал об этом? Я никогда не слышал о таком.

– Никогда не слышали о леммингах? – спросил забавный толстяк, сидящий через табурет от Леса. Он явно не был полицейским – у него были толстые линзы очков, жидкие волосы и глубокие морщины на низком лбу. – Я как раз сидел тут и думал о леммингах. Потому что со мной кое-что сегодня случилось, очень похожее на то, что вы тут рассказали. – Он заискивающе улыбнулся. Лес пожал плечами. Он все еще находился в ледовом плену, и даже этот толстяк не раздражал его.

– У нас была кошка, – сказал толстяк. – Мы звали ее Макинтош. Она персидская, понимаете? Очень красивая шелковистая шерсть. Она у нас жила десять лет – появилась даже прежде, чем мы переехали в этот город. Я так привязался к этой твари. Ну так сегодня моя жена выглянула из окна третьего этажа и увидела, как Макинтош бежит по лужайке. Она подумала, что старая бандитка решила прихватить птицу – она старая, но когда хочет, может бегать быстро. Она ловит птиц пару раз в неделю и оставляет окровавленные трупы на ступеньках, так что мы утром всегда натыкаемся на них, когда выходим за газетой.

Он сглотнул.

– Но эта су.., это проклятое животное вовсе не бежало за птицей. Она бежала к бассейну сына. Жена видела, как Макинтош прыгнула прямо в бассейн и утонула! Утонула!

Кошка! Он просто перевалилась через бортик бассейна и прыгнула в воду. Моя жена на секунду застыла, понимаете?

Она не могла поверить своим глазам. Она ждала, что Макинтош попытается выбраться из бассейна. Но она даже не попыталась. Ее голова так и не показалась на поверхности воды.

Она так кинулась в этот бассейн, точно хотела покончить с собой, парень. – Глаза его замигали из-под толстых линз. – Вот почему я сижу тут и думаю о леммингах.

Лес старался внимательно смотреть на мужчину, который рассказывал ему эту историю. Он видел, что тот хочет рассказать ему еще что-то, поговорить о собаке-самоубийце, разделить с ним свою печаль о судьбе несчастных созданий, поговорить о леммингах и о том, что толкает животных на самоубийство. Он видел, что тому нужно не только сочувствие – общность, которая возникает на основе алкоголя и мужского братства, но и большее – общность понимания и доверия. Лес подался вперед, улыбнулся и сказал:

– Заткнись.

Толстяк замолк. Он быстро наклонился над стойкой и уткнулся покрасневшим лицом в свой бокал.

Самочувствие Леса улучшилось – на лице у него ничего не отразилось, но где-то в недрах головы наркоз дал трещину. Ему стало почти тепло.

Он поглядел на часы и был приятно удивлен. Оказалось, что уже девять тридцать вечера.

– Еще "Гленливет", – сказал он бармену. Толстый стакан, наполненный кубиками льда и темной маслянистой жидкостью, возник перед ним на стойке.

Он поднял его и глотнул разбавленного виски. И когда оно бархатисто разлилось внутри, его неожиданно поразила малоприятная мысль: если он настолько преуспевает, почему он испытал такое удовольствие, велев толстяку заткнуться?

Да и, если он так преуспевает, что он делает здесь, в баре, в девять-тридцать? А его жена сидит дома одна?

На этот вопрос у него был ответ.

– Пусть Пэтси тоже заткнется, – пробурчал он сам себе и отхлебнул половину своего "Гленливета".

Но теперь влитое в него виски и предыдущий джин начали проситься наружу, и Лес слез с табуретки и протолкался в коридор, где пухлая блондинка заигрывала с мордатым парнем, одновременно болтая по телефону.

– Я знаю, что биточки в духовке, – говорила она. Биточки были в духовке, а рука парня – у нее на груди.

Он вновь соскользнул в холод, потому что представил себе Джонни Рэя: кожа вздулась и посинела, точно колбасная шкурка, в волосах запутались водоросли, грудь испачкана илом – и он сидел за стойкой в Загородном клубе.

Вход в мужской туалет был чуть дальше по коридору. Там стоял кто-то здоровый, напоминающий Бобо, и мочился в писсуар. Лес прошел мимо и толкнул двери кабинки. Она была заперта. Лес засунул руки в карманы и уставился в пол. Человек у писсуара вздохнул и выпрямился. Все еще продолжая мочиться, он взял стакан пива, стоявший наверху писсуара, и отхлебнул из него. Лес брезгливо наблюдал за ним, стараясь не дышать, – воздух казался смесью мочи и антисептика.

– Твоя очередь, – сказал мужчина у писсуара, застегиваясь и шагая к двери.

Лес хмыкнул. Он поспешно расстегнул ширинку и пристроился к писсуару.

Тот, кто сидел в кабинке, стукнул чем-то о жестяную переборку. Не металлом, хотя Лес поначалу подумал, что пряжкой ремня. Чем-то более мягким. Как будто колотил по стене рукой.

Рука опять ударилась в стену. Лес неловко оглянулся.

– Помоги мне, – сказал тот, кто сидел внутри.

Стенки кабинки гудели, словно сидящий в ней изо всех сил барабанил по ним кулаками.

– Я заблудился, – сказал голос.

Это был голос маленького Джонни Рэя.

Лес затаил дыхание.

– Я боюсь, – сказал голос, – Яаа байуусь.

Теперь Лес услышал, как по стенке кабинки проскребли ногти.

Он знал, что, если посмотрит вниз, он сможет увидеть широкую щель между полом и дверцей кабинки. Поток мочи У него иссяк, он застегнулся. Если он поглядит вниз, он увидит маленькие кроссовки, штанины джинсов…

– Помоги мне, – прошептал голосок с техасским акцентом.

По двери вновь заскребли ногти.

Лес боялся опустить взгляд, боялся заглянуть в щель между заляпанным хлоркой полом и дверцей кабинки.

Из щели между кабинкой и стеной протянулась беспалая рука с худеньким запястьем. И обрубок, и запястье были выпачканы влажным черным илом. А где-то в глубине кабинки Лес видел черные обрубки, в которые превратились ноги. Его желудок так сжался, что, казалось, стал похож на подступивший к горлу мячик для гольфа. Теперь Лес ощущал наполняющую туалет вонь – вонь такую мощную, что она была равносильна удару грома.

Перепачканное илом существо в кабинке упало на колени.

Лес попятился к двери, не в силах отвернуть от кабинки лицо. Когда он почувствовал, что натолкнулся спиной на алюминиевую дверную ручку, он резко обернулся и ухватился за нее. Он отворил дверь, бросился в проем и захлопнул ее за собой.

Желудок все еще болтался где-то у горла. Он слышал шлепанье за дверью – что-то мокрое и мягкое брело по твердой поверхности. В ушах у него стоял шум. Он протолкнулся мимо стойки бара, стараясь держаться в гуще людей, и вышел на улицу. Его второй "Гленливет" стоял на стойке, там же валялись десять долларов сдачи, но он так и не заметил их.

11

Грем Вильямс наклонился вперед, опершись на локоть, и продолжал:

– Разумеется, я должен был выяснить, что произошло в тысяча восемьсот семьдесят третьем. И поверьте мне, я докопался до этого. Дороти Бах, которая знала о Драконе больше всех, ничего не сказала мне, как, впрочем, и остальные.

Страницы тяжелой синей книги мелькали так быстро, что казались прозрачными. На Пэтси нахлынуло какое-то чувство – неосознанное, но знакомое: так запах духов может вызвать какое-то ощущение, не пробуждая никаких конкретных воспоминаний.

Страницы летели мимо.

– Нет, – сказала Пэтси, и на этот раз оба мужчины поглядели на нее.

У Ричарда Альби на лице было вежливое сочувствие: он подумал, что у нее начался приступ головной боли, и гадал, есть ли у Вильямса в аптечке какой-нибудь аналгетик. Но старик смотрел больше чем с вежливым интересом: он пристально смотрел на нее, и даже рот у него приоткрылся. Никто из мужчин не обращал внимания на книгу.

Пэтси снова перевела взгляд на книгу и увидела, что страницы перестали шевелиться.

– Она… – сказала она Грему Вильямсу, который сверлил ее глазами, – она двигалась. – Только теперь она заметила, что глаза у Вильямса были ясно-голубого цвета, а на правой радужке – золотистое пятнышко. – Двигалась. У меня в руках. – Глаза внимательно глядели на нее, побуждая продолжить, сказать больше, объяснить им, что произошло, – глаза Мерилин Форман.

Она вспомнила, что означает охватившее ее ощущение – это было ощущение присутствия Мерилин. Вот почему я увидела ее на улице, – подумала Пэтси. Они собираются отнять у меня покой и опять заставить видеть всякие вещи.

Она не знала, кто эти "они", это было какое-то обозначение вселенских сил.

Перед лицом Пэтси вновь распахнулась страница.

– Я видел, как это случилось, – произнес Ричард. – Это случилось. – Он казался потрясенным.

Пэтси ощущала себя точно так же, как тогда, когда увидела Бейтса Крепла и женщину в шелковом платье, – надвигались ужасные вещи, но это были ее ужасные вещи и ей придется увидеть их.

Что-то двигалось внутри открытой книги. Белые страницы, покрытые черным. На месте строчек вспыхивал огонь, над ними курился серый дымок.

Что-то зеленое, острое пробило поверхность страницы.

Пробило и продолжало расти. За ним появился огромный глаз и уставился на Пэтси.

Пэтси услышала, как Ричард спрашивает: "Что происходит?" Она поняла, что он не видит головы Дракона, всплывающей на поверхность из глубин книги.

Глаз Дракона казался темным камнем, усеянным зелеными искрами. Он продолжал приковывать ее взгляд.

Затем появилось длинное морщинистое рыло, и Дракон резко, нетерпеливо потянулся к Пэтси. Огромный рот раскрылся, глаза без белков продолжали глядеть в ее глаза…

– Пэтси? – повторил Ричард. – С вами все в порядке?

"Ты хороший, хороший человек", – подумала она на уровне, слишком глубоком для обычных мыслительных процессов.

Голова Дракона была все там же – невероятно, но была.

Жесткие зеленые иглы на ней были покрыты черными, осыпающимися чешуйками. Черные глаза ушли в жесткие круглые глазницы. Это была голова рептилии – старой и сильной. От глаз по рылу расходилась черно-зеленая чешуя.

Челюсть была подобна калитке на петлях. Пэтси почувствовала, как ее внутренности сжимаются и она становится легкой и бестелесной.

Потом она с удивлением обнаружила, что сквозь голову Дракона она может различать Грема Вильямса: голубые глаза, просвечивающие сквозь черные, – и даже прочесть в них понимание и сочувствие. Она наблюдала, как чудовищная голова вновь стала невидимой. Воздух свистел у нее в ушах.

Казалось, он пылал жаром, точно расплавленное железо.

12

– Кухня, – сказал Гарри Старбек.

Он водил фонарем по широкому белому холлу, в котором Ройс Гриффен побывал днем, перед самоубийством.

Наконец луч фонаря уперся в последнюю по коридору дверь, двинулся вверх-вниз, и после минутного колебания Дики и Брюс двинулись по направлению к двери.

Дики толкнул дверь, она отворилась, и он отступил в сторону, дав пройти Старбеку. Почти невидимый в своем синем костюме, вор проскользнул в кухню и направил луч фонаря на дверцы шкафа. Он бесшумно двигался, открывая один ящик за другим. Луч света нырял в каждый ящик, но Гарри ничего не брал оттуда. Брюс Норман увидел, как тот качает головой и оглядывается, светя фонарем во все углы. Брюс подумал, что он напоминает животное в лесу – барсука или ласку, – вынюхивающее дорогу.

Старбек начал быстро продвигаться по направлению к высокой двери в дальнем конце кухни. На ней не было ни ручки, ни запора, и она свободно поворачивалась на петлях.

Они все трое сбились в кучу в маленькой каморке за дверью.

Сразу за ней была еще одна дверь.

– В столовую, – сказал Старбек.

В этой узкой комнате он направил луч фонаря на один из высоких стенных шкафов. Брюсу казалось, что наугад.

Вспышка света выхватила из тьмы уставленные бутылками полки. Старбек перевел фонарь ниже, и Брюс почувствовал, как его плечи напряглись. Вор быстро открыл два нижних ящика.

– Господи! – счастливо вздохнул он.

Брюс наклонился вперед и уставился в раскрытый шкаф.

Старбек вынул что-то из своего чемоданчика и расправил.

Это была зеленая пластиковая сумка – в такую Бобби Фриц собирал листья, когда чистил лужайку.

– Беру все, – сказал Старбек.

Вор скользнул лучом взад-вперед по серебряной утвари – каждый предмет был завернут в мягкую ткань. Брюс и Дики начали вынимать серебро из левого ящика и швырять его в сумку.

– Все забирайте, – прошипел Старбек и потянул на себя полотно, застилающее полку. На лице у него застыла яростная гримаса. Брюс схватил такое же полотно в соседнем ящике и, расстелив его на полу, начал складывать на него серебряные вещи.

Как только серебро оказалось в пластиковой сумке, Старбек повел процессию в столовую. Там на каминной полке стояло несколько изукрашенных серебряных подносов – они тоже полетели в сумку.

Из столовой Старбек направился в гостиную с высоким потолком. Как только они оказались перед панорамным окном, небо осветилось – из темной синевы сверкнула молния и зигзагом пронеслась средь облаков. Свет озарил гостиную, и Брюсу показалось, что он видит сквозь тело своего брата массивный костяк и каждый элемент блуждающей по сосудам крови.

Дом, казалось, вздохнул, точно животное, которому снится, что он бежит.

– Что? – спросил Дики.

– Пианино, – сказал Старбек и направил луч фонаря в дальний конец комнаты, но они и так видели его в мутном лунном свете, льющемся из огромного окна. Пианино было пятнадцати футов в длину, каждый его сантиметр был любовно обработан вручную. Полированное дерево мерцало точно поверхность воды. Ему было почти пятьдесят лет, а сделано оно было известной фирмой по специальному заказу, и у Гарри Старбека уже был на примете покупатель из Нью-Йорка, который искал такое пианино по меньшей мере десять лет. Он обещал Гарри двадцать тысяч долларов – примерно пятую часть его настоящей цены.

– Как мы затащим это чудовище в грузовик? – прошептал Брюс.

– Запросто, – сказал Старбек. – Пока что вы, двое, вытащите его во двор.

Он пробежал через комнату и открыл огромные, выходящие во двор окна.

Дики подсунул руки под пианино и приподнял его. Мышцы у него вздулись, челюсть заходила. Ему удалось оторвать его от пола всего на пару сантиметров.

– Да не так же, Бога ради, – злобно зашептал Старбек. – Ты что, грыжу хочешь заработать? Подлезай под него и выжимай спиной.

Дом вновь загадочно вздрогнул.

– Что? – спросил Дики.

– Мне что, повторить? – раздраженно сказал Старбек.

Луч его фонарика скользнул по зеркалу, висевшему среди картин импрессионистов. И через секунду в доме произошло еще нечто странное, что заметил лишь Дики Норман, но что не давало покоя Брюсу даже через много недель после ужасной смерти брата. Дики снова спросил: "Что?", и это прозвучало так глупо, что Брюсу захотелось двинуть его по голове, но он тоже, как и Дики, повернулся в направлении вспышки. И ему почти показалось, или он подумал, что ему показалось, что зеркало не отразило света, но приняло и поглотило его. Луч света (именно он, видимо, заставил Дики заговорить) упал в изукрашенное зеркало, точно камень в колодец.., но затем под поверхностью зеркала что-то вспыхнуло, и из него вырвался луч света, чтобы столкнуться с лучом фонаря.

13

Как только Лес Макклауд закрыл за собой двери бара, оставив позади звяканье монет в кассе и шум посетителей, он тяжело вздохнул. Желудок его медленно успокаивался.

Весь алкоголь, который он влил в себя за день, пылал у него в желудке точно тлеющий уголь. Лес глотнул еще воздуху.

Он не только думал о том, от чего ему удалось ускользнуть в туалете бара, он хотел еще как можно быстрее добраться домой.., но мысли его вновь и вновь возвращались к тянущемуся к нему обрубку, и желудок вновь начал сжиматься.

Да, он хотел домой. А если Пэтси по-прежнему засела во второй спальне, он вытащит ее оттуда невзирая на то, что она по этому поводу думает. Мысли его вновь уперлись в Пэтси. Он вернется домой и вытащит Пэтси из ее спальни, поставит ей парочку хороших синяков (из глаз у нее потекут крупные слезы) и как следует двинет в солнечное сплетение… Он почти улыбался.

Выйдя на обочину дороги и направившись к машине, он увидел, как с неба упало что-то маленькое, черное и промелькнуло мимо его головы. Лес отмахнулся, думая, что птица напала на него. Но это что-то влетело в круг света от уличного фонаря, и он увидел летучую мышь. Еще две летучие мыши планировали на него в луче фонаря.

Одна бросилась ему прямо в лицо. Острые когти скользнули по щеке. Лес закричал от ужаса и отвращения и отбросил ее от себя. В это время что-то камнем ударило ему в грудь. Лес открыл зажмуренные глаза и увидел, что еще одна летучая мышь вцепилась ему в пиджак. Крылья у нее были сложены точно складки плаща, уродливая голова тянулась к его лицу. Он яростно попытался смахнуть ее, но она еще крепче уцепилась за пиджак и заверещала на него.

Он потянул за кожистое тельце, но когти лишь впивались все глубже.

Он поднял голову и увидел, что в небе кружат черные хлопья. Летучие мыши мелькали в свете фонаря и парили над стоянкой. Еще одна пронеслись рядом с его головой, и он увидел вытянутые когти и крошечную головку с направленными на него глазками. Вокруг него носилась стая летучих мышей, точно трепещущий черный флаг.

Лес кинулся к машине. Летучая мышь, уцепившаяся за его пиджак, забилась, мягко ударяясь о грудь. Другая мазнула крылом ему по лицу, третья, падая, скользнула по затылку.

Он почувствовал неожиданную острую боль в правом ухе, и секунду спустя по шее у него потекла струйка крови.

Когда наконец он добрался до машины, над ним парило целое облако летучих мышей. Дверца "мазды" была закрыта. Одна из мышей вцепилась ему в волосы, и он яростно смахнул ее. Еще одна повисла на рукаве, и он ударил ее о стекло машины. Мышь упала на дорогу. Еще одна пронеслась у лица, он отпрянул и, закрыв глаза, почувствовал, как когти царапнули его лоб. Он вскинул руки и замахал ими в воздухе. Потом, продолжая махать левой, запустил правую руку в карман в поисках ключей. Тут же за левую уцепилась мышь и повисла на ней, растопырив крылья. "Они хотя бы не кусаются", – пронеслось у него в голове, когда пальцы нащупали наконец ключи от машины.

Одна мышь, висящая у него на волосах, вцепилась в него зубками, мордочка – полудетская, полусобачья – качалась над ним. Лес смахнул ее – она смотрела на него с явной ненавистью. Лесу хотелось убить ее – сбросить на землю и плясать на ней, давя хрупкие кости и отвратительные крылья.

Он подпрыгнул и махнул рукой, но мышь вновь ускользнула. От толчка та мышь, которая висела, вцепившись ему в пиджак, ударилась о его грудь. Лес вновь замахнулся на ту мышь, которая его укусила, и увидел, что тыльная сторона его руки кровоточит. Кровь стекала у него по лбу, затекала в глаза, воротник пропитался ею. Лес застонал и шагнул к машине. Он сунул ключ в замок, с силой отворил дверь и быстро нырнул внутрь, ударившись головой о крышу автомобиля. Затем захлопнул за собой дверь.

– Ox… ox… – стонал Лес, стряхивая свой пиджак. Летучая мышь продолжала сверлить его своими крохотными глазками. Наконец Лес высвободился из пиджака, чуть не плача от ярости и боли. В секунду пиджак превратился в тряпичный мяч, пустые рукава свешивались по бокам, точно слоновьи хоботы. Лес кинул его на сиденье и начал молотить кулаками. Он чувствовал, как существо дрожало и трепыхалось внутри, но он все лупил по нему, пока оно не затихло.

Лес дрожал. Волосы слиплись от крови и пота. Он в последний раз поднял кулаки и тяжело уронил их на расплющенное месиво.

– Наконец-то я разделался с тобой, – выдохнул он.

Потом он увидел, что все ветровое стекло было облеплено маленькими мохнатыми тельцами.

Лес резко тронулся с места и тут же вывернул рулевое колесо, поскольку "мазда" врезалась в бампер стоящей впереди машины. Часть летучих мышей от удара соскользнула со стекла.

Свернув со стоянки направо, он вспомнил, что не включил фары. Когда он зажег их, заработала лишь одна. Поглядев на освободившееся на ветровом стекле пространство, он увидел, что, кроме его машины, на дороге не было никого.

Он повел "мазду" по обочине шоссе 1-95. До Стрэдфорда, который находился в двадцати минутах езды, никаких контрольных постов на дороге не было. Лес нажал на акселератор и увидел, как распластались на стекле летучие мыши, – двух или трех по краям ветрового стекла снесло воздушным потоком.

Он резко повернул машину влево, затем вправо, потом снова влево. Только тут он услышал сзади сигналы идущих за ним машин. Благодаря его маневрам ветровое стекло почти очистилось – на нем осталось лишь с полдюжины летучих мышей. Их красные глазки уставились на него, крохотные рты шевелились, и он знал, что они верещат, угрожая ему. Казалось, они владеют членораздельной речью. Но, что бы они там ни говорили, ветер относил все прочь.

Лес поглядел на спидометр и увидел, что он гнал со скоростью девяносто миль в час. Еще одну мышь сорвало со стекла и унесло прочь, точно черный лист.

Лес рассмеялся нервным высоким смешком и почувствовал, как в первый раз за все время мышцы его расслабились.

Он убрал ногу с акселератора. Рядом шел обычный, успокаивающий поток машин – люди ехали по своим делам.

Только теперь Лес осознал, что в машине есть кто-то еще.

Маленькая темная фигурка устроилась на свободном сиденье. Лес машинально сказал: "Эй!" – и поглядел на нее. Нечто, напоминающее десятилетнего мальчика, перемазанного илом, обмякло на подушках. Вода стекала с него и образовала лужицу на полу машины.

Вонь, раздирающая легкие, обрушилась на Леса, вонь, которая доносилась до него из зарослей рядом с полем для гольфа, но усиленная в сотни раз. Этот запах раздирал грудную клетку. Мальчик открыл глаза.

– Я потерялся, – хрипло сказал он. – Мне страшно.

Лес всем весом налег на акселератор. Он кричал, но не замечал этого. Он летел со скоростью ста пятнадцати миль в час и на этой скорости через четверть мили врезался в "тойоту", принадлежащую мистеру Харви Пилброу, Уэст-Хейвен, Коннектикут. Он убил восемнадцатилетнего сына мистера Пилброу Дэниела и его приятельницу Молли Витт, которой тоже было восемнадцать. Лес Макклауд умер чуть позже этой парочки, а над машинами взметнулся столб пламени пятидесятифутовой высоты.

14

Пэтси открыла глаза.

– Что-то случилось, – сказала она и поняла, что лежит на кушетке в гостиной Грема Вильямса.

– Как вы себя чувствуете? – спросил старик.

– Что-то случилось, – повторила она.

– Вы правы, что-то случилось, – сказал возникший в поле ее зрения Ричард Альби. Он взял ее за руку, и ей стало тепло от этого прикосновения. – Вы упали в обморок, когда страницы книги перестали шевелиться.

– О! – сказала Пэтси. – Книга.

– С вами все в порядке? – спросил Вильямс.

– Помогите мне сесть, – попросила она, и Ричард помог ей приподняться; она спустила ноги на пол. Голова ее была легкой, точно заполнена пеной. Она поняла, что стоять не может. – Со мной скоро все будет в порядке.

– Это из-за книги? – спросил Ричард. Он все еще держал ее за руку, стоя на полу рядом с кушеткой, и глядел на нее с умиротворяющим сочувствием.

– Не совсем, – ответила Пэтси. Ричард выпустил ее руку и отступил на несколько шагов, чтобы получше разглядеть ее.

Пэтси не знала, что она может сказать им. Она боялась, что даже этим людям она покажется ненормальной, хотя они знают о ней достаточно много. Вероятно, у нее обморок, но этот обморок был каким-то образом связан с ощущением присутствия Мерилин, с драконовой головой, поднимающейся над страницами книги, и, что самое странное, каким-то образом он был связан с Лесом, с ее неудавшимся браком.

А как раз это ей и не хотелось обсуждать с Вильямсом и Альби, именно потому, что она хорошо к ним относилась.

Перед тем как она пришла в себя, ей привиделся столб огня и она поняла, что в этом огне сгорело ее замужество. Сгорело полностью, уничтожено… Но дело было не только в этом.

В ее мозгу пронеслось, что Табби Смитфилд сейчас был очень близок к смерти.

Но какое отношение имел Табби к этому огненному столбу? А если он горел в этом пламени или должен был сгореть, тогда…

– Не волнуйся, Пэтси, – сказал Грем Вильямс.

…Тогда как это связано с ее браком? Она не понимала, каким образом это возможно, но то, что случилось с Табби, почему-то должно было иметь отношение к ее будущему с Лесом Макклаудом, каким бы это будущее ни было. Она хотела, чтобы мальчик оказался сейчас тут, рядом, она бы изо всех сил обняла его. Она поглядела на Ричарда Альби и подумала: "И тебя я бы обняла тоже".

– О, не знаю, что случилось, – сказала она и увидела, как тревожная морщинка пересекла лоб Ричарда. – Но думаю, что вы оба не видели этого, верно? Драконья голова? – Эта фраза показалась ей такой странной…

Морщинка на лбу Ричарда стала глубже.

Она вспомнила черный глаз, похожий на камень, в котором парили зеленые искорки.

– Он появился из книги. И смотрел на меня.

– Нет, не видели, – сказал Грем. Казалось, он был так же потрясен ее словами, как и она сама. – Но я верю, что вы видели его, Пэтси. И вы знаете, что это означает, верно?

Это означает…

– Он предупреждает нас, – сказал Ричард.

– Гидеон Винтер обратил на нас внимание, – сказал Вильямс. – Вот что это значит. То есть это – предупреждение. – Он захлопнул книгу и расширенными глазами уставился на Пэтси. – Она горячая'.

Ричард тоже дотронулся до книги, вопросительно поглядев на Пэтси. Потом кивнул.

– Не хочу к ней прикасаться, – сказала Пэтси.

– Нет, но я хочу, чтобы ты поглядела на эту страницу, – сказал Вильямс и развернул перед ней книгу. Она увидела, что черных знаков на ней было больше, чем до этого. Они были похожи на обугленные отпечатки лап поверх строчек.

Неожиданно они напомнили ей летучих мышей, и ей показалось, что одна из них пошевелилась – та, с перебитыми, вяло болтающимися крыльями.

"Лес, – подумала она, и секундой позже, – Табби".

– Я уже видела эти обгорелые отметки, – сказала она. – Они появились как раз перед тем, как.., появился он.

– Я не о них, – сказал Вильямс. – Погляди на даты вверху страниц.

Пэтси поглядела. На верху страниц были цифры – одинаковые на каждой: 1873-1875. Она покачала головой. Вильямс протянул книгу к Ричарду.

– Тысяча восемьсот семьдесят третий – тысяча восемьсот семьдесят пятый, – сказал Ричард. – Дайте подумать. Еще убитые дети?

– Не совсем, – сказал Вильямс, – но вы на верном пути.

Это следующая фаза цикла. В тысяча восемьсот одиннадцатом все прихожане конгрегационной церкви погибли в катастрофе на Кенделл-Пойнт. Между прочим, и это важно, среди погибших были два Вильямса, два Тейлора – отец и дочь и четверо Гринов. И старик по имени Смит. Миссис Бах не сказала мне этого, не захотела сказать, но я отыскал это в газетах. Катастрофа на Кенделл-Пойнт чуть не уничтожила наши семьи. В результате всех этих событий наши семьи на Гринбанке долгое время не слишком-то процветали. Мои родственники жили в Патчине, и уцелевшие Грины – тоже.

Они были прихожанами патчинской конгрегационной церкви и поэтому пережили этот день. В тысяча восемьсот сорок первом году Растум Тейлор сошел с ума – совсем свихнулся (до этого он был лишь слегка тронутым), убил двоих детей и практически съел их, когда Энтони Дженнингс нашел его на краю набитой угольями ямы.

– Съел, – повторила Пэтси. Она зажмурила глаза, и вновь перед ней возник столб пламени. Табби… Где же он?

– Да, съел. Миссис Бах полагала, что последние дни безумца Тейлора не были достойны упоминания в книге, но она читала те же газеты, что и я, и знала об этом. Она тоже ходила на старое гринбанкское кладбище и видела две могильные плиты – там лежали останки детей, которых убил Растум Тейлор. Камни эти и сейчас там. Сара Аллен, тысяча восемьсот тридцать пятый – тысяча восемьсот сорок первый, жестоко отнята у нас; и Томас Кирби Маккули Мурман, тысяча восемьсот тридцать четвертый – тысяча восемьсот сорок первый. Маленький Том. – Грем Вильямс опустил книгу. – Она уже остывает. Так вот, она, разумеется, знала о детях, но не стала писать о них и о том, что случилось в тысяча восемьсот семьдесят третьем году, тоже не стала по той же причине. Я даже не уверен, что она делала это сознательно, но она пыталась скрыть преступления Гидеона Винтера от любопытных взглядов своих современников.

Вильямс пристально взглянул на Пэтси.

– Хотите услышать остальное, Пэтси?

– Со мной все будет в порядке, – сказала Пэтси отсутствующим голосом.

– Ну так что же случилось в тысяча восемьсот семьдесят третьем? – спросил Ричард.

– По одному человеку из наших семейств погибли в огне на мельнице, – сказал Вильямс. – А кроме них еще сорок один человек. Июль и август тысяча восемьсот семьдесят третьего были прозваны "Черным Летом". Вскоре через Хэмпстед начали вновь двигаться чужеземцы. Но они не останавливались тут – просто проезжали мимо. Я знаю это потому, что в тысяча восемьсот семьдесят четвертом году в Хиллхэвене открылся новый постоялый двор под названием "На полпути". Раньше постоялый двор под таким названием был в Хэмпстеде, но после тысяча восемьсот семьдесят третьего года он пришел в упадок, и в записях больше не попадаются упоминания о нем. После "Черного Лета" люди, похоже, избегали Хэмпстед. Я проглядел список кораблей, которые становились на якорь в Хэмпстедской гавани – это там, где теперь Яхт-клуб – начиная с тысяча восемьсот шестидесятого года, и увидел, что в тысяча восемьсот семьдесят третьем и позже они начали швартоваться в Хиллхэвене. А в тысяча восемьсот семьдесят пятом корабли вновь возвратились в Хэмпстед. Но я хочу сказать вам кое-что, о чем Дороти Бах все-таки упомянула. Перед "Черным Летом" в Хэмпстеде жило десять тысяч четыреста пятьдесят человек. Двумя годами позже, в тысяча восемьсот семьдесят пятом, – пять тысяч триста семьдесят.

– То есть умерло более половины? – спросил Ричард. – Но мне показалось, вы сказали, что там летом погибли лишь сорок пять человек.

– Ну, многие, возможно, переехали, – сказал Вильямс. – Дорога шла на Патчин и на Хиллхэвен, и уехать туда было очень легко. Они, может, думали, что со временем вернутся сюда опять. Во всяком случае, с продажей недвижимости после "Черного Лета" черт знает что творилось. Люди все продавали и снимались с места.

– Но ведь это еще не все? – спросил Ричард.

– Да, – сказал Вильямс. – Вот именно. Понимаете, когда ваша семья перебралась сюда, я еще не понимал, что творится. Я читал в газетах о миссис Фрайдгуд и миссис Гудолл и просто ужасался. Но потом я увидел Пэтси и Табби тем воскресным вечером и понял. Он возвращается. И он очень силен – как тогда, в "Черное Лето" и сразу после него.

– Почему вы так думаете? – спросил Ричард.

– Потому что "Черное Лето" тысяча восемьсот семьдесят третьего началось точно так же, как это. На ферме нашли женщину, разрезанную на куски. А неделей позже нашли еще одну женщину за лавками на Мэйн-стрит. И с ней сотворили то же самое. Потом были еще двое, одна из них – маленькая девчушка Смитов. И все это случилось перед пожаром на мельнице.

Ричард опять задал вопрос, и Пэтси услышала его издалека – точно он говорил из ямы в земле или голос его раздавался из лежащей на столе телефонной трубки:

– Почему "Черное Лето" было гораздо хуже, чем лето тысяча восемьсот сорок первого?

– О, к тому времени мы все вернемся, – сказал Вильямс, и Пэтси рассеянно подумала: все вернулись, что же тут плохого, это как воссоединение – Вильямсы, Смиты (к тому времени уже Смитфилды), Тейлоры, Грины. Все вернулись.

И конгрегационная церковь Гринбанка возродилась тоже к тысяча восемьсот семьдесят третьему году, а то, что случилось в тысяча восемьсот сорок первом, стало далекой и страшной легендой – не больше.

– Эти дети с ужасными именами, – опять спросил Ричард, – Тьма, Сумерки и Печаль.., фамилии у них были наши, верно?

– У вас хорошая голова, Ричард, – сказал старик. – Печаль носила фамилию Тейлор, и вышла она замуж за Джозефа Вильямса. Тьма был Смитом, а фамилия Сумерек была Грин.

И Стыд тоже был, Дороти Бах отлично знала это. Крошечная девочка, фамилия ее была Вильямс; она умерла до того, как ее крестили.

– Печаль Тейлор, – прошептала Пэтси. Имя казалось ей очень красивым.

– Почти все они были девочки, – сказал Вильямс. – И со временем них у всех родились дети. Вильямсы женились на Тейлорах, а Смиты – на Гринах, а потом Вильямсы – на Смитах.

Пэтси все это представлялось красивым ритуальным танцем – все эти браки, которые заключались так давно…

Пальцы ее онемели, губы застыли. Вильямс взял в жены Тейлор, а Смит – Грин, а потом Вильямс взял в жены Стыд… точно хоровод, и перед ее умственным взором возник золотистый круг, похожий на обручальное кольцо, и внутри этого круга было что-то дымное, что-то неприятное, и Пэтси затрясла головой.

Но тут в руку ей вцепилась рука Мерилин Форман, и Пэтси увидела, что там, в кругу…

Сама она этого не слышала, но она издала долгий испуганный стон, и Вильямс и Ричард увидели, что она вновь упала на кушетку. Они еще не успели добежать до нее, как она начала дрожать и биться головой о подушку, да так сильно, что кушетка начала раскачиваться.

Ричард схватил ее за руки, не зная, как остановить эти судороги. Наконец он присел рядом с ней, обнял и крепко прижал к себе, и тело его затряслось в такт ее конвульсиям.

15

– Вытащите это пианино на двор, – сказал Старбек, – да осторожней. А потом возвращайтесь за зеркалом.

"Нет уж, – подумал Брюс и знал, что то же самое думает и Дики, – давайте оставим зеркало здесь. Мы не хотим иметь дело с этой вещью, нет, сэр!" Как раз перед тем как луч фонаря Старбека уперся в зеркало, Брюс увидел, или ему показалось, что увидел, что там, внутри, было нечто похожее на слизняка или червя; оно содрогнулось от луча света и растаяло в глубине.

Там, в недрах зеркала, был Ад. Что за странная мысль?

Будет что рассказать этому Шкиперу.

– Если вы будете трясти своими дерьмовыми башками, я оторву их, – прошипел Старбек. – Тащите пианино. – Он направил луч фонаря на Брюса. – Клянусь, если вы не пошевелитесь, я вам яйца отстрелю.

– Я просто подумал… – прошептал Брюс и почувствовал, как сзади вздрогнул Дики.

– Он еще думает, дерьмо, – злобно шепнул Старбек.

– Мы можем положить зеркало на пианино и сделать только одну ходку, – вывернулся Брюс.

– Да? – луч света снова уперся в зеркало. – Ладно. Я придержу его. И поаккуратней с рамой.

Дики и Брюс согнулись под тяжестью пианино и медленно понесли его через комнату. Старбек направил свой фонарик на статуэтки, и луч остановился на ближайшей из них. Он подошел и приподнял ее. Это была маленькая статуэтка танцовщицы, и Гарри поразился ее тяжести. Перевернув ее, он увидел имя, выцарапанное на основании: "Дега".

– Берем ее, – сказал он, и оба мальчика замерли. – Да не вы, задницы.

Он направил фонарь на следующую статуэтку. Она была в точности как та, что он держал на ладони. Когда он повел фонарем вглубь комнаты, он увидел еще две статуэтки танцовщиц.

Старбек вытащил из кармана радио и проговорил в него:

– Эй, парень, ты там?

– Что? – спросил испуганный голос Табби.

– Давай, подгоняй грузовик. Мы выскочим через пару минут.

– Вы хотите, чтобы мы… – Дик и Брюс испуганно застыли, не дойдя до стены, на которой висело зеркало.

– Шевелитесь, ублюдки, – сказал Старбек. – Берите зеркало. Кладите его на пианино и тащите наружу. Потом возвращайтесь сюда и снимайте со стен все эти картины. Все поняли?

И когда трясущиеся близнецы Норманы двинулись к стене, Старбек отправился ко второй статуэтке Дега.

В эти последние несколько секунд своей жизни он думал, что на вещи, вынесенные из этой комнаты, он сможет два года жить безбедно, даже если получит десять центов на каждый доллар, – а примерно так оно и будет. С этим серебром, зеркалом, пианино, статуэтками и картинами он выберется из дома на Бич-трэил раньше, чем до него доберется кучка местной полиции, и переберется на новое место. Он думал вернуться на Средний Запад – он давно там не был, – в богатые города, где банковский счет жиреет с каждым вашим вдохом и выдохом. Затем он смутно различил старика с пистолетом в руке, который вошел через дверь в гостиную, и подумал, нет, он еще слишком молод, он всего лишь ребенок, а потом услышал, как Дики Норман закричал от боли и ужаса. Казалось, взорвалась вся комната, и Гарри успел увидеть, как кровь Дики Нормана обрызгала картину, которая наверняка принадлежала кисти Мане. К этому времени он успел вытащить свой пистолет, но рука не слушалась его; он еще успел подумать, сможет ли он продать картину, которую заляпала кровь Дики Нормана, а потом наступила темнота.

16

Табби кинул радио на пассажирское сиденье, а сам перебрался на водительское. Из переговорного устройства слышался приглушенный статическими разрядами разговор, и до него дошло, что он слышит, как Старбек что-то приказывает близнецам. Вор, казалось, был рассержен. Табби повернул ключ зажигания и поставил ногу на акселератор.

Мотор фыркнул. Табби судорожно пытался вспомнить все, что знал о том, как управлять грузовиком. Он в ужасе поглядел на переключатель скоростей, на красную кнопку на его ручке, нажал на кнопку и потянул рычаг вниз. Грузовичок завыл: казалось, он пожирает сам себя. Табби отпустил рычаг, схватил его снова и потянул, одновременно нажимая на акселератор.

Грузовик дрожал точно побитая собака. Казалось, он вот-вот начнет испражняться, вышвыривая через выхлопную трубу свои внутренности. Он был безнадежен.Табби рывком отворил дверь и выскочил из грузовичка.

Потом он вспомнил про радио и вернулся за ним. Он бежал мимо японского клена и, только почти добежав до дома сообразил, что, поскольку он вот-вот увидит Старбека, радио ему не нужно. Фонарь, горящий над водосточной трубой, на миг ослепил его. Он должен признаться Старбеку, что ему не удалось справиться с грузовиком, а дальше Гарри или кто-то из Норманов выскочит за калитку и подгонит машину. Все, что ему нужно, – это зайти внутрь и сказать Старбеку, что ему не удалось заставить грузовичок двигаться.

Он в ужасе зажмурился и увидел: чудовищный огненный столб поднялся примерно на пятьдесят футов от земли и превратился в гигантскую огненную летучую мышь с распростертыми крыльями.

Табби остановился. Во рту пересохло, сердце колотилось.

Потом неуверенно шагнул вперед. Что-то происходило внутри дома: воздух был насыщен злобными электрическими разрядами – теми, которые до этого полыхали в небе. Табби увидел, что в окне первого этажа что-то мерцает.

Забытое в руке передающее устройство издало долгий вопль агонии.

Табби сделал еще один шаг. Что бы там ни сияло в окне, оно влекло его к себе. Какая-то его часть знала, что то, что происходит в этом доме, невыносимо для него – это было вроде того, что он видел, когда отец и дедушка пытались разорвать его надвое в аэропорту Кеннеди у выхода № 44, – смутное воспоминание о том, как мужчина снимает длинным красным ножом кожу с женщины… Но другая часть Табби Смитфилда слышала тихий, настойчивый голос, неслышный глас изнутри этого жуткого дома, и этот голос приглашал его войти:

"…Здесь хорошо, Табби, просто подойди и отвори дверь.

Неважно, что ты не справился с грузовиком, это не имеет больше значения, приходи, побудь с нами…"

И ошеломленный, ослепленный образами огненной летучей мыши и умирающей окровавленной женщины, Табби сделал еще один шаг по направлению к дому.

Потом он услышал выстрел, который раздался из той самой комнаты, в окне которой сияло гостеприимное нечто.

17

Руки у Ричарда болели – Пэтси билась в них, точно рыба в неводе.

– Не знаю, сколько я смогу вот так ее удерживать, – в отчаянии сказал он Вильямсу.

– Я подержу ее ноги, – сказал Вильямс и со всей возможной быстротой кинулся к кушетке, обходя кофейный столик. Он ухватил ее за локоть, но Пэтси дернулась так сильно, что Грем потерял равновесие и тяжело сел на хрупкий столик. Оба они услышали треск дерева. Вильямс сурово наклонился вперед, сжав губы, и придавил ее дергающуюся ногу. Второй рукой он поймал другую ногу – бедра Пэтси содрогнулись, и Вильямс почувствовал внезапную боль в груди.

Ричард увидел, как побелело лицо Вильямса – точно треснул не столик, а что-то у старика внутри. Пэтси вновь содрогнулась в его руках и выкрикнула одно-единственное слово:

– Беги!

Ричард кивнул старику головой, давая понять этим жестом, что он и сам может удержать женщину, но Вильямс лишь усилил хватку, и судороги Пэтси немного утихли.

– Беги! – заорала она, а потом завыла так, что Ричард чуть было не выпустил ее.

За спиной Ричарда раздался громкий треск. Он оглянулся, думая, что разбилось окно, но это был рекламный плакат фильма, оправленный в застекленную рамку, – он дрожал и сползал на пол странными, неровными толчками.

– Аа-а-а! – орала Пэтси.

Детективы в бумажных обложках затряслись на верхних полках и рухнули на пол. Ричард услышал, как трещит, ломаясь пополам, рама плаката. Он видел, как книги с верхних полок начали соскальзывать и планировать на стол Вильямса. Пишущая машинка качнулась на своем основании и, накренившись вправо, упала на пол. "Бангг!" – лязгнула, вернувшись на место, каретка.

Книги все сыпались с полок. Ричард и Грем видели, что две из них подпрыгнули к потолку и зависли там словно мухи перед тем как рухнуть на пол.

Еще один плакат в рамочке ("Гленда" с Мэри Астор в объятиях Гарри Купера) упал плашмя и дрожал точно умирающий кот. Стекло разбилось на тысячи крохотных осколков.

18

– Давай, Табс, ты нам нужен, – произнес в его мозгу тихий голос, и он вновь шагнул вперед. На секунду он увидел дюжину выглядывающих в окно людей, потом они отвернулись или повернулись друг к другу. "Да там же вечеринка, – подумал Табби, – с чего это вдруг там вечеринка?" Он поднес радио ко рту и сказал:

– Эй, что…

– Давай, заходи, – сказало ему радио. – Заходи, Табби.

Он очень ясно видел людей в окне, но близнецов Норманов среди них не было.

– Заходи, – вновь сказало радио.

Люди расступились, и Табби увидел, что в дальнем конце комнаты светилось зеркало. Его сердцевина была нежно-розовой, она пульсировала и светилась. Табби сделал еще один шаг.

Но тут из входной двери выбежал Брюс Норман. Он обнимал Дики за плечи, и, казалось, тащил его. Лицо Дики было мраморно-белым, он двигался очень медленно.

– Где грузовик? – прокричал Брюс.

Брюс был красным от крови – кровь заляпала рубашку на его широкой груди. У Дики брызги крови были на лице, а бок был окрашен кровью так густо, что было непонятно, какого она цвета.

Табби не сводил с них глаз и понял, что вся эта кровь была кровью Дики Нормана.

Затем он увидел что-то белое, выступающее из этой красной массы. Руки у Дики не было и это белое было плечевой костью. Он кинулся к Брюсу, чтобы помочь ему поддержать брата, и разум его очистился – он лишь помнил, как медленно двигался к дому с того момента, как перед его умственным взором предстал столб пламени.

Он крепко обхватил Дики и почувствовал его тяжесть, его заторможенность. Он знал, что Дики вот-вот умрет. Вместе с Брюсом они полудонесли, полудовели Дики до грузовичка. Табби отворил заднюю дверь, но Брюс заорал на него:

– Не туда! Вперед! На сиденье!

Глаза у Брюса были в пол-лица. Табби помог уложить Дики на пассажирское сиденье, а потом Брюс обежал грузовик и вскарабкался на сиденье водителя.

Табби кинулся назад и как раз закрыл двери, когда Брюс дал задний ход и врезался в дерево. Дики соскользнул на пол.

– Подними его Бога ради! – заорал Брюс, переключил скорость и рванул из-под деревьев под дождем земляных комьев, осыпавших машину.

Табби перегнулся через спинку сиденья и попытался вновь уложить Дики. Его левая рука соскользнула из-за крови, покрывающей левый бок Дики, и Дики вновь откатился в сторону. Белый обломок кости скользнул по обшивке сиденья.

– Подними его!!! – орал Брюс. Он вырулил на Маунтавеню и повернул к проезду Сэйров.

Табби вцепился в правую руку Дики, и тот уперся ногами и приподнялся на сиденье. Наклонившись, Табби глянул ему в глаза – они смотрели прямо вперед на что-то очень далекое. Табби подумал, что у Дики Нормана сейчас гораздо более осмысленное выражение лица, чем за всю его жизнь до этого, но он был рад, что не видит того, что с таким вниманием рассматривает Дики.

– Держись, Дики, – сказал он и похлопал его по здоровому плечу. Дики даже не мигнул, продолжая смотреть в одну точку.

– Где этот малый? – спросил Табби. – Старбек.., где Старбек?

– Ублюдок сдох, – сказал Брюс.

– – Умер? Я только что говорил с ним по радио.

– Он сдох. Старикашка застрелил его.

Брюс проехал на красный свет светофора.

– Как… Я хочу сказать, что случилось с Дики?

– Я не знаю! – заорал Брюс. Он вытер руку о рубашку, оставляя на ткани кровавые полосы. – Мы должны были забрать это чудное зеркало и засунуть его внутрь этого сраного пианино. Мы как раз собрались снять зеркало, как вдруг явился старикашка со своей пушкой. Он даже не сказал "Руки вверх!" или что-то в этом роде, просто выстрелил. И он достал Старбека – снес его сраную голову. Тогда Дики завопил, и я поглядел на Дики, а он заляпал кровью все стены, и руки у него не было, а он просто стоял и смотрел, и я думал, старый ублюдок заделает нас обоих. – Он покачал головой. – Я думал, он пальнул ему в башку, но потом увидел, что у него нет сраной руки. Так что я взял и выволок его.

– Я видел там и других людей, – сказал Табби.

– Табс, кроме старикашки там никого не было. Вылазь отсюда. Я хочу отвезти Дики в Норрингтон, а ты вылазь из тачки.

Он притормозил у светофора на проезде Сэйров.

– Вылазь, Табс. Быстро!

Табби выпрыгнул на дорогу и захлопнул дверь.

– Удачи, – сказал он, но грузовик уже промчался на красный свет и набирал скорость.

Спустя четырнадцать минут, в одиннадцать пятьдесят шесть, Брюс Норман ворвался в службу "Скорой помощи"

Норрингтоновского госпиталя. Он совершил этот подвиг, выжав все, что мог, из старбековского грузовичка. Когда он миновал пост, он и не подумал остановиться, а врезался в шлагбаум на скорости по меньшей мере сто десять миль в час, разнося его на полдюжины летающих обломков. Медсестры забрали у него Дики, как только он появился в дверях, уложили на носилки и наложили на руку бандаж. Глаза Дики так и не утратили того рассудительного выражения, которое заметил в них Табби. Доктор по имени Пэйтл, который родился в Уттар Прадеш, а диплом получил в университете Висконсина, делал все, что мог, с плечом Дики. Но Дики умер, пока доктор Пэйтл ставил металлические зажимы на самые крупные артерии. Было три минуты первого.

Доктор Пэйтл встал, поглядел на часы, а потом перевел взгляд на Брюса Нормана, который сидел в приемной и наблюдал за ним сузившимися и злобными глазами.

Доктор Пэйтл взял Дики за уцелевшую руку и попытался нащупать пульс, но знал, что пульса не будет. Он мягко опустил руку Дики на грудь.

Брюс встал. Он провонял кровью, которая сочилась с его джинсов, ботинок, рубахи. Кровь на лице была точно боевая раскраска.

– Этот мальчик мертв, – сказал доктор Пэйтл, сохранивший акцент уроженца Индии. – Не можете ли вы мне сказать, как он получил эту рану?

Брюс подошел к маленькому смуглому доктору, изо всех сил ударил его по лицу, выбив ему два зуба, и швырнул его на носилки Дики. Доктор упал на пол в лужу крови, а Брюс поднял брата и понес его назад к грузовику. Медсестры в этот момент занимались с другими пациентами или сидели в дежурке, и никто не видел, что произошло, пока Джейк Реме, алкоголик с перебитым носом и темными глазами, не заорал, что ужасный парень убил его доктора.

Дик вновь лежал на сиденье, и Брюс немного успокоился. Он поехал по шоссе в Вудвилл, в другую больницу, Святой Хильды, и там наконец он смирился с тем, что брат умер.

Было полпервого утра, воскресенье, восьмое июня, и в округе Патчин начался двадцать пятый день без единой капли дождя.

19

Как раз в четверть первого Табби свернул на Бич-трэйл и медленно брел по направлению к Эрмитаж-роад и "Четырем Очагам". Он слишком устал, чтобы думать о том, что произошло. Он хотел только попасть домой, в свою комнату, запереться и скорчиться в постели. Перед глазами у него все еще стояла Огненная летучая мышь, ее крылья хлопали на ветру.., красные крылья, точно бок Дики Нормана, который выглядел так, словно безумный художник несколько раз мазнул его красной кистью.

Глаза Огненной летучей мыши были как черные дыры, и сквозь них просвечивали облака.

Табби поглядел вперед и увидел дома, которые, один за другим, маршировали по темным улицам, уличные фонари, бросающие на землю круги света, а наверху, на холме, его дом, и все это выглядело как сон, словно все это сейчас начнет гореть и трещать, а из окон потечет кровь и оранжевая слизь, а из разверстой земли потянутся белесые руки… "Мистер Смит, ты что, хочешь получить пулю в спину?"

Он застонал и поднял руки к лицу. Только тут он впервые с тех пор, как покинул дом доктора, заметил, что все еще держит радио Гарри Старбека. Оно затрещало прямо ему в лицо:

– Табби! Табби Смитфилд! Возвращайся! Возвращайся, или я убью тебя! – Голос, звучавший из передатчика, тонул в каскадах статических разрядов, но все равно был звучным и ясным. Это был тот же голос, который он слышал, когда стоял на лужайке у докторского дома, – голос Гарри Старбека. Старбек не был убит, он остался там, в ярости от того, что Табби и Норманы покинули его.

Табби уставился на передатчик, не зная, чему верить. Брюс Норман говорил, что доктор застрелил Старбека. Но ведь он сам видел всех этих людей в окнах. Людей, про которых Брюс уверял, что их там не было.

– Ааах! – прошептало радио.

Радиоволны, подумал Табби. Это радио перехватывает какие-то радиоволны, и скоро появится доктор Дементо и объявит, что следующей песней будет "Вчера" бессмертных Битлов.

Но он знал, что это не радиосигналы. Он никогда не услышит по этому радио "Полуночное танго Стива Миллера", а Старбек, он уверен, был мертв. А Дики Норман к этому времени тоже мертв, рука чудовищно вырвана из плеча этим…

…Этим нежно-розовым светом, который переливался в сердцевине старинного зеркала?

Приборчик из темного металла и пластика неожиданно нагрелся в руке. С рассеянным любопытством Табби поднес его ближе к лицу: сухо пахло электронными разрядами. Потом штука в руке нагрелась почти невыносимо, от пластика пошел дымок, дуга начала плавиться, раскаленный металл обжег ему руку и он с криком выронил прибор на газон.

Он загорелся, еще падая на землю. Что-то внутри сказало "Поп!" и, когда он наконец упал в траву, из него вырвалось маленькое облачко голубоватого газа. Кусочки еще дымились, пластик плавился, и какие-то мелкие детальки вздрагивали и подпрыгивали на траве.

Один крохотный кусочек, казалось, обладал крохотными ножками и сияющей спинкой, точно жук. Он отбежал на несколько сантиметров от дымящихся останков радио, стал прозрачным и исчез.

От горящих обломков пламя перекинулось на сухие стебли травы.

Табби сообразил, что может загореться вся лужайка, прыгнул на газон и начал затаптывать пламя ногами.

– Табби! Это ты? – позвала женщина, и когда он поднял голову, то увидел Пэтси Макклауд, которая стояла на крыльце парадного входа, потом узнал дом – дом Грема Вильямса. Он был слишком усталым, чтобы сообразить это раньше.

– Я, – сказал он, и она сбежала к нему с крыльца. Из дверей высунулась голова Грема Вильямса, и Табби помахал ему. Вильямс усмехнулся и помахал в ответ, другой рукой потирая грудь. Потом он вышел и сунул руки в карманы.

Пэтси добежала до Табби и чуть не протаранила его, а потому с силой обхватила руками.

– Ты в порядке?

Он кивнул.

– Что ты делал?

– Я держал радио, а оно вроде как взорвалось, – сказал он, чувствуя себя невесомым в ее объятиях. От Пэтси приятно пахло духами и свежим потом.

– Я так беспокоилась… Я вырубилась, у меня, по-моему, был какой-то припадок, и мне показалось, что ты в опасности. В ужасной опасности. – Она выпрямилась и убрала руки. – Ведь ты был в опасности, правда?

– Ну, я сжег руку, – сказал он и показал ей широкую алую полосу поперек ладони.

– Мы сделаем холодную примочку, но я не это имею в виду. Где ты был сегодня вечером? Что ты делал?

На этот вопрос он не мог ответить. Он мог бы объяснить, и Пэтси поверила бы ему, но объяснение было бы слишком длинным, а он слишком устал.

– Господи, да у тебя же кровь на рубашке, – сказала Пэтси.

Он поглядел вниз. Это и точно была кровь – кровь Дики Нормана. Он вытер о рубашку руки, после того как пытался вновь усадить Дики на сиденье грузовичка.

Лицо Пэтси побледнело еще больше.

– Я в порядке, – повторил он. – Со мной ничего не случилось. Я просто был кое-где с несколькими людьми, а двое из них сейчас уже мертвы.

Голова Пэтси откинулась назад, словно она обдумывала то, что он сказал. Ее огромные темные глаза поймали его взгляд:

Я видела это!

О нет!

Я видела это, я видела это, оно собиралось тебя убить, и мы ничего не могли сделать.

Слова носились между ними точно жуткие образы огненных летучих мышей и исчезали, и наконец рот Пэтси дрогнул в улыбке.

Мы были там сказал Табби и попытался продолжить:

Я тоже видел это, Пэтси или это просто выскользнуло из его разума и Пэтси немедленно перехватила его мысль.

мы не могли

никто не мог

расскажи

не могу сказать

никому

больше никому

даже Ричарду

(Ричарду?)

да…

Сложная смесь чувств, состоящая из тепла, вины и глубокого понимания, ворвалась в него во время последнего слова, и он мысленно отстранился, понимая, что это предназначено вовсе не ему.– Ричард Альби, – сказал он вслух.

Пэтси кивнула, а рядом уже стоял Грем Вильямс, говоря:

– Зайди-ка на минутку, Табби. Ты должен встретиться с нашим четвертым товарищем, да и отдохнуть тебе нужно, впрочем, как и всем нам, – Он посмотрел прямо в глаза Пэтси – она была одного с ним роста.

Это пугает меня, – подумал он.

И двое уже мертвы? – подумала Пэтси.

позже

огненная тварь?

позже

огненная тварь, черт тебя побери?

я не знаю

Оно собиралось убить тебя, – прозвучала в мозгу у Табби мысль Пэтси, и он знал, что то, что она говорит ему, – правда. Радость от того, что они с Пэтси выяснили, на что они способны, ушла, остались лишь тьма и холод.

– С тобой все в порядке? – продолжал допрашивать старик. – Что, черт возьми, с тобой случилось? Что это за кровь?

– Я в самом деле в порядке, – сказал Табби.

– Так где же ты был, сынок?

– Я не могу сказать вам, – сказал Табби. – Я не могу сказать никому, во всяком случае сейчас. Но я цел.

Вильямс уставился на мальчика.

– У меня такое ощущение, что я что-то пропустил. Тут что-то происходило, а я пропустил это. Он сказал тебе, в чем он был замешан, Пэтси?

Пэтси покачала головой.

– Ну ладно, думаю, что тебе лучше войти и познакомиться с Ричардом Альби, – сказал Грем. Потом опять бросил на Табби мрачный взгляд. – У тебя неприятности с полицией, а? Вы опять сокрушали почтовые ящики?

– Что-то вроде этого, – согласился Табби, не глядя на Пэтси. Щеки у него покраснели.

– Ну ладно, в твоем возрасте каждому выдается лицензия на глупости, – сказал Вильямс, – но не перестарайся.

Втроем они прошли по заросшему сорняками газону к дому, и четвертая фигура – стройный, хорошо сложенный мужчина лет тридцати пяти вышел и остановился на крыльце. Он был лишь сантиметров на шесть выше, чем Пэтси и Табби, его темные волосы были гладко зачесаны назад. Табби он показался здравым и рассудительным. Когда же он подошел достаточно близко, чтобы как следует разглядеть лицо мужчины, сердце его подпрыгнуло – то ли от страха, то ли от узнавания, он так и не понял: Ричард Альби, четвертый наследник основателей Гринбанка, человек, которого он видел сквозь витрину кафе в торговом зале.

Норманы тогда болтали о малом по имени Шкипер Петере, как он делал для них все, что они хотели, даже самые дурацкие вещи, и вдруг Табби увидел, что сквозь стекло витрины на него глядит Спарки Джемисон.

Потом он увидел, что этот взрослый, конечно же, не мог быть Спарки Джемисоном, тому было десять лет.., и тут его охватило чувство, что этот человек знал его, что они встречались, и из этих встреч происходили события ужасающие и чудесные… Он почувствовал, как соскальзывает в полузабытье, а потом Дики Норман ткнул его в руку зубцами вилки, и он пришел в себя.

– Я должен был бы знать, что Табби Смитфилд – это ты, – сказал мужчина.

– Вы что, уже встречались? – с явным удивлением спросил Грем Вильямс.

– Мы видели друг друга, – сказал Табби.

– Все загадочней и загадочней.

Все четверо еще миг постояли на крыльце молча, осознавая, что они собрались вместе в первый раз.

Грем Вильямс знал, что теперь все время будет "загадочней и загадочней", и это знание наполняло его ужасом: он знал, что обморок Пэтси – это лишь введение в будущие события. У Табби подобных предчувствий не было, по крайней мере, пока все они стояли в темноте на крыльце дома Грема. Непонятно почему, но он чувствовал себя в безопасности, так, словно ничто сейчас не могло причинить ему вред.

Потом он понял, что рядом с ним старик и молодые мужчина и женщина – как прежде в доме на Маунт-авеню, до того, как всех разметало в разные стороны после смерти матери.

– Ну ладно, зайди в дом ненадолго, – сказал Вильямс. – Табби, тебе нужно кое-что услышать. Пэтси сегодня вечером видела Дракона.

Ричард Альби отворил двери, глядя на Табби с доброжелательным удивлением, и Табби вдруг вспомнил, как ужасно было, когда пистолет Леса Макклауда был нацелен ему в грудь. Казалось, это случилось сто лет назад. Он с беспокойством оглянулся туда, где валялись оплавленные обломки радио.

Грем Вильямс обнял его за плечи. Табби поднялся по ступенькам и пошел вслед за Пэтси по коридору, уставленному книжными полками.

20

Той же ночью в три пятнадцать два малыша брели по мощеной отводной дороге к Грейвсенд-бич. Младший из двоих, четырехлетний Мартин О'Хара, слегка прихрамывал.

Он был одет в синие шорты и голубую рубашку со сверкающим портретом Йоды. Его девятилетний брат, Томас, был в новеньких кедах, облегающих джинсах и темно-зеленой футболке с короткими желтыми рукавами. Томас перелез через цепное ограждение пляжа, наклонился и перенес Мартина. Теперь Мартин изо всех сил старался не отставать от Томаса.

– Поторопись, – сказал Томас. При этом он не оглянулся.

– У меня болят ноги, Томми, – сказал Мартин.

– Мы уже почти дошли.

– Слава Богу, – отозвался Мартин, копируя интонацию своей матери.

Секундой позже Томас сказал:

– Ты опять еле плетешься.

– Но я же стараюсь.

– Ты глупый.

– Я не глупый, Томми, – запротестовал Мартин.

Через несколько минут они добрались до места. Впереди и справа от них расстилался пустынный серый берег, далеко в море вдавался волнорез, с которого так любили удить рыбу Барб и Гарри Зиммеры. Прилив был низким, и спокойное мелководье переливалось серебряными вспышками света.

– Вот мы и пришли, – сказал Томми.

– Ага, вот мы и пришли, – повторил Мартин.

Томас вспрыгнул на бетонное ограждение пляжа и помог забраться Мартину, потом спрыгнул оттуда на песок.

– Давай, Мартин, – сказал он. – Прыгай.

– Подержи меня, – ответил Мартин. – Я не могу прыгать. Для меня слишком высоко.

Томас, вздохнув, вернулся и перенес Мартина на песок.

– Теперь мы должны снять одежду, – сказал Томас.

– Должны?

– Ну конечно должны, – сказал Томас, сел и начал спокойно развязывать шнурки.

Мартин сел под бок Томасу и начал трудиться над своими ботинками. Несколькими секундами позже он отчаянно завопил:

– Томми, я не могу! Я не могу снять ботинки! – Его брат склонился над ним и стянул с него обувь, даже не потрудившись развязать спутанные шнурки. Потом Томас стянул рубаху, а Мартин – шорты и красные хлопчатобумажные трусики. Потом он присел и стянул с себя сначала один носочек, потом другой.

– Давай, давай, – подгонял его Томас. В темноте он казался Мартину высоким и сильным, как взрослый. – Снимай рубашку.

– А я хочу быть в своей майке с Йодой, – сказал Мартин, и лицо его жалобно сморщилось.

– О Господи! – сказал Томас.

– Ты не должен этого говорить! – взорвался Мартин.

– Ладно, ладно. Можешь оставить свою рубаху. – И Томас пошел вперед по берегу.

Вдоль границы высокой воды лежали высохшие водоросли. Мальчики ступили на них и осторожно пошли по подсохшей пружинящей подстилке. Им не хотелось идти по обломкам скалы или острым панцирям крабов, которыми был усеян берег.

– Кусачий краб, – завопил Мартин, – кусачий краб!

– Он мертвый, дохлый, – сказал Томас. – Шевелись, Мартин.

Мартин кинулся вперед и первым добрался до воды.

– Бррр!

– Вода нормальная. Просто чуть-чуть холодновата, – успокаивающе сказал Томас. Он шагнул в воду следом за братом и повторил:

– Чуть-чуть холодновата, – хотя на самом деле она показалась ему гораздо холоднее. – Мы привыкнем.

Им пришлось дойти чуть не до конца волнореза, пока вода не стала Томасу по пояс. Мартин молча шел следом, высоко задирая голову.

– – Все еще холодная, – сказал он.

– Просто зайди так далеко, как можешь, – сказал Томас, – это не должно быть далеко.

– Не уходи, – просил Мартин. Рубашка плавала вокруг него в черной воде.

– Я должен, – сказал Томас. – Ты знаешь, я должен, Мартин.

Он наклонился и посмотрел на напряженное лицо брата.

– Поцелуй меня, Мартин, – порывисто сказал он, и холодные губы брата коснулись его губ. Затем Томас кинулся дальше в воду.

Мартин удержался на ногах и сделал еще один шаг. Вода достала ему до подбородка. Он оторвался от каменистого дна и развел руки. Это все, что он умел.

– Томми! – заорал он, когда понял, что дно ушло из-под ног. Брат не обратил внимания, он продолжал плыть к буйкам. Мартин продвинулся вперед на несколько футов.

Рубашка его намокла и становилась все тяжелее. Голова его ушла под воду, и он отчаянно хлебнул полпинты морской воды. Голова его еще раз появилась на поверхности, он закашлялся и что было сил замахал руками, отплывая все дальше от волнореза. Затем голова его вновь ушла под воду. Огромная черная тень распахнула пасть и стремительно кинулась к нему.

Томас продолжал плыть, пока руки его не стали слишком тяжелыми – он уже футов на пятьдесят заплыл за буйки. Тело было теплым и усталым. Он позволил голове уйти под воду, снова резко вздернул ее, когда в ноздри хлынула вода, еще раз вяло ударил рукой по поверхности и вновь ушел под воду, словно дно притягивало его к себе.

Спустя полтора часа после того, как в саутвильском Загородном клубе на стойке появилась первая "Кровавая Мэри", женщина по имени Рэй Нестико-Белл перетащила свой шезлонг в глубину Грейвсенд-бич, подальше от шума, который устроили восемь играющих в волейбол подростков. Кроме крика и поднятых туч песка ее раздражали насмешки и подмигивания подростков, которые начинались каждый раз, как только она глядела в их сторону. Миссис Нестико-Белл добралась до границы частных пляжей и устроилась как раз рядом с ограждением участка Ван Хорна, когда увидела две странные группы водорослей, которые покачивались на волнах прямо перед ней. Она уронила шезлонг и сделала шаг вперед. Из одной кучи высунулась белая ступня. Она рупором поднесла руки ко рту и начала звать на помощь, поначалу так тихо, что парни, играющие в волейбол, ее не услышали.

Вот эти картины – вопящая женщина в купальнике и радостно несущиеся к ней мальчики-подростки – и обозначили предел событиям субботы, семнадцатого июня, года 1980-го. Первый порог был пройден.

1

К понедельнику, девятого июня, по городу разнесся слух, что убийца Стоуни Фрайдгуд и Эстер Гудолл был застрелен во время попытки ограбления на Золотой Миле. Никто из полицейских служб не делал официального заявления, но во внеслужебной обстановке в барах на Пост-роад и Риверфронт-авеню полицейские Хэмпстеда болтали о том, что забавный маленький доктор по имени Рен Ван Хорн зашел в собственную гостиную с пистолетом и пристрелил вооруженного грабителя, у которого оружие было наготове и который не пощадил бы хозяина дома! Именно это и было решающим аргументом. "Вот увидите, – шептали эти полицейские в чуткие уши слушателей, – больше в Хэмпстеде не будет никаких убийств! Мы разделались с этим малым". Бармены и клиенты расходились по домам и говорили женам, мужьям и родителям, что Хэмпстед в безопасности и что беспокоиться больше не о чем. Чудовище, надругавшееся над миссис Фрайдгуд и миссис Гудолл, мертво! "Конечно, доказать это мы никогда не сможем", – говорили полицейские в барах, а их жены говорили своим парикмахерам: "Конечно, они доказать это никогда не смогут, но это должен быть именно тот человек. Ведь он даже не местный. Я слышала, он из Флориды.., из Нью-Йорка.., из Иллинойса".

Утром в понедельник Сара Спрай отвечала на телефонные звонки и услышала голос Марты Гэйбл, одной из своих старых приятельниц, которая десять минут несла что-то о каком-то застреленном, и о какой-то сумке, набитой серебром, и о том, что больше не будет никаких проблем… Сара наконец сказала:

– Марта, говори помедленнее. Я никак не разберу, что к чему.

Когда же она наконец вытащила из Марты всю историю, она прокляла себя за то, что не позвонила, как только пришла, в дежурку к полицейским. Она всегда так делала, но этим утром редактор выбил ее из колеи новостью про малышей О'Хара и предложил, прежде чем она поедет брать интервью у Ричарда Альби, забежать в дом О'Хара и поговорить с матерью.

– Что с этого толку? – фыркнула она, все еще пытаясь осмыслить смерть мальчиков, – мальчиков, которых она знала чуть ли не с месячного возраста.

– Ты же подруга О'Хара, разве нет? – спросил Стен Блокетт.

– Так что? – чуть не заорала она. – Ты хочешь, чтобы я расспрашивала Микки О'Хара как она чувствует себя после того, как ее дети утонули? Или ты хочешь, чтобы я спросила, как смерть детей повлияет на ее творчество?

Микки Забер О'Хара была одной из множества хэмпстедских полупрофессиональных художников. Она выставлялась в местных галереях, а ее муж был оценщиком драгоценных камней, у которого были конторы в Грамерси-Парке и еще одна – в Палм-Спрингс. В доме у нее была своя студия, но продавала она картины лишь друзьям и знакомым.

– Нет, – сказал Стен Блокетт. – Ее работы – это просто размалеванное дерьмо, и ты это знаешь. Я хочу, чтобы ты спросила ее, что делали ее дети на берегу в три часа утра.

– Три часа утра? О чем ты говоришь? Микки никогда бы не выпустила своих детей в такой час!

– Коронер сказал, что они примерно в это время вошли в воду. Так что спроси ее об этом.

– Ладно, я сделаю это, – согласилась Сара. – Но только потому, что я знаю, что ты ошибаешься. И ее картины прекрасны. Я повесила одну у себя в гостиной.

– Тогда ты и пиши отзывы о ее выставках, – сказал Блокетт. – Постарайся выяснить все до двух или полтретьего, ладно? Я хочу, чтобы обе статьи были у меня на столе в шесть.

У нее оставалось порядка полутора часов на каждую статью, что не было для нее проблемой, да еще целое утро, чтобы закончить колонку "Что Сара видела" и обзор "Отель Балтимор". Она как раз составляла подборку новостей для своей колонки, когда зазвонил телефон, и она подняла трубку, чтобы выслушать бессвязный рассказ Марты Гэйбл об убийце двух женщин, который был застрелен Реном Ван Хорном при попытке ограбления.

– Я слышала это от мистера Паскаля в булочной, а он сказал, что слышал это от покупательницы, которая слышала это от полицейского, – сказала Марта Гэйбл.

– Так что я хотела позвонить тебе и узнать, правда это или нет. Но, Сара, полицейский-то сказал, что это правда.

Он сказал, что нам больше не нужно беспокоиться о том убийце.

Как только она смогла избавиться от Марты, Сара позвонила в полицейский участок Дэйву Марксу. Дэйв Маркс был дежурным офицером, и часы его дежурства приходились на утро, так что они с Сарой к обоюдному удовлетворению были связаны многолетним сотрудничеством. Дэйв поставлял Саре всю существенную информацию о событиях прошедшей ночи, а она помещала его фотографию в "Хэмпстедской газете" при каждом удобном случае. Когда "Газета" публиковала фотографии парада в День памяти, там был офицер Дэйв Маркс, гордо марширующий среди своих сотоварищей. "Газета" поместила статью о пьянстве подростков на пляже – и там была фотография офицера Дэйва Маркса, утомленно прислонившегося к береговому ограждению, мудрого и опытного. Так Саре удавалось обскакать "Хайрингтонскую жизнь" и "Патчинского патриота", а Дэйв Маркс дал сто очков вперед по популярности женщине-полицейскому, которая раньше считалась местной знаменитостью.

– Этот парень – Гарри Старбек, и он был вором, – сказал Саре Дэйв Маркс. – Он вламывался в дома всю свою жизнь, колесил по всей стране. Ручаюсь, что он натащил сюда из разных мест тысяч на шестьсот-семьсот. Мы хотим запустить всех в его дом – пускай народ опознает свое имущество. Мы думаем, что с того времени, как он появился в Хэмпстеде, он совершил по меньшей мере двадцать ограблений. Тебе нужно бы поглядеть на его логово, Сара. Это что-то вроде пещеры – столько там всего. Я думаю, ему просто не повезло – доктор Ван Хорн пристрелил его, вот и все.

– Ван Хорну придется отвечать за это? – спросила Сара.

– Черт, конечно нет, – сказал офицер Маркс. – Он застрелил Старбека при попытке вооруженного ограбления.

У этого сукина сына в руке был пистолет. Ван Хорну повезет, если шеф не притащит его на пресс-конференцию в полицейский участок и не всучит ему медаль. Копы по всей стране искали этого красавчика по меньшей мере лет пятнадцать. Забавно – он в точности похож на своего отца. Старик вел точно такой же образ жизни: работал в городе, подчищал там все, быстро снимался с места и нанимал дом где-нибудь подальше. Его за всю его сорокалетнюю карьеру поймали лишь один раз, и он просидел в тюрьме четырнадцать месяцев. Старик умер два года назад в доме для престарелых на Палм-Бич и оставил сынку немного денег и семейное дело.

Похоже на семейный бизнес, верно ведь?

– Так это Старбек убивал? – недоверчиво спросила Сара. – Мне неприятно это говорить, но он, похоже, не тот человек.

Долгое время Дэйв Маркс молчал. Потом вздохнул.

– Мне уже три раза по этому поводу звонили сегодня утром. Люди верят в то, во что хотят верить, знаешь ли. Мы никогда не связывали Старбека с этими убийствами, да и не свяжем никогда. Может, и есть пара ребят, которые так думают, но знаешь что, Сара? Полицейским трудно выносить, что тот парень до сих пор на свободе. Ведь каждый день, пока он не пойман, это оскорбление для нас, понимаешь?

– Да, понимаю, – сказала Сара. – Я и боялась этого. Но многие люди сейчас верят, что им нет нужды больше беспокоиться, если у них в дверях вдруг появится незнакомец.

– Если это незнакомец, – сказал Дэйв Маркс. – Ну, давай оставим эту тему. Ты хочешь услышать про все остальное или перезвонишь?

– Что-то серьезное?

– Опять автокатастрофа. Лес Макклауд с Чарльстон-роад.

Он несся, превысив скорость, и убил парочку ребятишек из Уэст-Хейвена, которые ехали домой из Нью-Йорка по шоссе 1-95.

– Он был пьян?

– В таком количестве выпивки можно было бы утопить флот, – сказал Дэйв Маркс.

– Подожду полного отчета.

– Он был большой шишкой.

– Все равно подожду.

2

Пэтси ничего не слышала ни о внезапной смерти Гарри Старбека, ни о том, что проблема убийств, как полагали, разрешена. Она не была ни в парикмахерской, ни в гимнастическом зале, ни в танцклассе или даже в зеленной лавке.

Она вернулась домой от Грема Вильямса приблизительно в половине второго и не удивилась, обнаружив, что Леса дома нет. Она увидела, что клюшек для гольфа нет, – видимо, Лес целый день играл в гольф, потом поел в клубе и сидел в баре, пока тот не закрылся. Он, должно быть, много выпил – и чем больше пил, тем сильнее просыпалась в нем ярость.

К завтрашнему дню он окончательно закипит и вновь начнет бить ее.

Но на этот раз она будет обороняться, решила Пэтси. На этот раз она не скорчится в беззащитной позе. Она ударит его – ударит в пах, если получит хоть какую-то возможность.

В доме Грема Вильямса она прошла через чудовищное эмоциональное напряжение, от ужаса – к успокоению и любви, и, что самое необычное, эти трое не были испуганы тем, что произошло с ней. Они просто были тут, они приняли ее такой, как она есть. Если бы она настолько проявила себя перед Лесом, он просто велел бы ей выйти из комнаты. С ней случился припадок (какова бы ни была его причина), она перенесла его и испытала любовь и поддержку двух мужчин; она установила телепатический контакт с мальчиком-подростком – Лес и то и другое воспринял бы как непосредственную угрозу своей работе.

Потому что не полагается жене вице-президента проводить субботний вечер подобным образом. Пэтси ощутила гнев – Лес затолкал ее в смирительную рубашку, ее брак был ограничен прутьями стальной решетки. Теперь она вспомнила все споры, которые были у них после свадьбы.

– Ты не должна вести себя так, Пэтси!

– Как?

– Как ты вела себя с Джонсонсом (или Янгом, или Олсоном, или Голдом).

– Да я ничего особенного не делала!

– Я знаю, но это выглядело так, будто ты флиртовала с ними, а если люди подумают, что ты можешь флиртовать таким образом с Джонсонсом (или Янгом, или Олсоном, или Голдом, или остальными, которых Лес с такой скоростью обошел по службе), мы никогда не получим это чикагское назначение.

Лес получил чикагское назначение, обошел Джонсонса и всех остальных, они переехали в квартиру в два раза большую их нью-йоркской, Лес смог купить пять новых костюмов и кучу полосатых галстуков, повесил на дверь табличку со своим именем и постелил на пол персидский ковер.., а потом начал бить ее. Он смешивал себе четыре коктейля вместо одного, когда приходил из своей конторы. Он прекратил разговаривать с ней, он даже прекратил слушать ее.

Он работал сначала по девять часов в день, потом по десять, а потом – по двенадцать. На уик-эндах он играл в гольф с клиентами, с кошельками и никогда – с людьми: люди Леса перестали интересовать.

Ради одного клиента он отправился на охоту, ради другого ходил на футбольные матчи в любую погоду. Еще один затащил его в Атлетический клуб. Лес Макклауд был горд, уважаем и всеми любим. Но когда он возвращался домой и встречал там женщину, которая знала одну лишь его гордость, он выпивал свои четыре коктейля, препирался с ней по поводу обеда и раздражался все больше. Она видела, что Леса доводят до отчаяния все эти отчеты, решения и ответственность. И именно тогда он начал бить ее.

Если он попытается проделать это вновь, поклялась себе Пэтси, я просто двину его по яйцам, я буду защищаться ножом. После игры в гольф он лишь распалится и решит показать ей, кто тут хозяин. И я загоню нож ему в руку, если он захочет ударить меня.

Это и была вся история ее замужества с тех пор, как Лес заявил ей, что ее манера держаться с Тедди Джонсонсом может подпортить ему имидж, и до того момента, когда она была готова ударить его ножом. Она заснула в ярости, которая принесла ей моральное удовлетворение.

Ровно в четыре утра Бобо Фарнсворт, который все еще дежурил за двоих, позвонил ей и разбудил, сказав, что ее муж погиб в автомобильной катастрофе на шоссе 1-95.

Пэтси знала, что когда-то Лес был неплохим человеком – неплохим настолько, насколько позволяли ему характер и мир, в котором он существовал, и что все свои хорошие качества он принес в жертву своей карьере. Его былая застенчивость превратилась в напор, как в тот вечер жуткого званого обеда с Альби, Ронни и Бобо, его жизнерадостность – в неискреннюю сердечность, его юмор – в цинизм, а любовь к ней – в ревнивое чувство собственника. Она скорбела, поскольку ей было о чем скорбеть. Она почувствовала моментальное ощущение вины, потому что примерно в то время, когда Лес горел в своей машине, она воображала, как вонзает нож ему в руку, но чувство вины исчезло, как только она осознала его. В некотором смысле Лес перестал быть ей мужем в тот день, когда она отказалась готовить ему ленч, в тот день, когда она встретила Табби Смитфилда во время предполагаемого посещения доктора Лаутербаха, и мгновенное чувство вины имело отношение не к ней, а к какой-то иной женщине. Если она и ощущала вину, так всего лишь за тех подростков, которых убил Лес.

В понедельник Пэтси нужно было чем-то занять себе утро, до того как отправиться в похоронную контору, чтобы проконсультироваться с мистером Голландом. Она не слишком радовалась этой встрече. Мистер Голланд был забавным маленьким человечком, которого так вышколили отец и дед, профессию которых он унаследовал, что он научился не проявлять вообще никаких чувств, – он был отлично отлаженным механизмом, словно все его приязни и неприязни давно рассыпались в прах. Мистер Голланд знал Макклауда и не слишком обрадовался предстоящей процедуре кремации – во-первых, потому, что это лишало его возможности продать дорогой гроб, а во-вторых, потому, что он хотел избежать неприятной сцены с родителями Леса.

Пэтси открыла шкаф Леса, скорее кладовку, расположенную рядом с кроватью. Он потребовал оборудовать ему свой шкаф сразу после того, как они переехали, и уступил ей кладовку, более темную и гораздо менее удобную, рядом с ванной комнатой. В шкафу висели двадцать его костюмов, десять пиджаков и стоял аккуратный ряд из пятнадцати пар туфель, каждая в деревянных распорках. В выдвижных ящиках в идеальном порядке лежали стопками его рубашки и свитера. С крюков за костюмами свисали его подтяжки – одни были украшены черепами. На полочках располагались отглаженные носовые платки и носки.

"Я кремирую его, – сказала Пэтси самой себе, – обязательно кремирую".

Она прикоснулась к рукаву темно-синего кашемирового пиджака и тут же отдернула руку. Мягкий материал был как упрек.

Что она будет делать со всеми этими костюмами? Отдаст их его родителям? Ей нужно выбрать костюм, который она отнесет гробовщику.

Ей не хотелось прикасаться к его одежде и не хотелось идти в похоронное бюро "Борнли и Голланд", не хотелось видеть его родителей и выслушивать весь неизбежный набор жалоб и упреков ("Не хотелось бы обвинять вас, Пэтси, но дом у вас всегда был таким неуютным. Я понимаю, что современные женщины иначе смотрят на эти вещи…").

Если бы у меня было хоть немного характера, подумала Пэтси, я отправила бы всю эту одежду благотворительным организациям, а Билла и Ди поселила в мотеле. Лаура Альби смогла бы поступить именно так.

Пэтси вновь вернулась в свою смежную спальню. Здесь она чувствовала себя лучше всего. Она полагала, что, когда приедут Билл и Ди, им придется уступить эту комнату, а самой перебраться обратно в спальню, пропитанную усталостью их с Лесом брака. Она стащила с постели простыню, на которой спала, и постелила новую, самую нарядную.

Пэтси как раз проходила по гостиной, когда зазвонил телефон.

Взяв трубку, она услышала мужской голос:

– Пэтси? Пэтси Макклауд? Это Арчи Монаген.

– О, да. Здравствуйте. – Голос был едва знаком.

– Я только что услышал про Леса. Господи, какой кошмар!

Годы жизни с Лесом Макклаудом научили ее различать фальшивые нотки в голосах мужчин, так что она лишь сказала:

– Да.

– Ужасно! Знаете ли, я был с ним почти весь день в субботу. В клубе.

"И в баре", – подумала Пэтси и сказала:

– Я не знала этого.

– О да! Мы сыграли восемнадцать лунок. Он хорошо провел время, Пэтси. Я хочу, чтобы вы это знали.

– Спасибо, Арчи.

– Так как вы справляетесь? Как держитесь? – Она неожиданно вспомнила его. Низенький краснолицый человечек в аляповатых одеждах. И яркие, умные синие глаза.

– Я просто пытаюсь пережить это утро, Арчи. А когда наступит полдень, я постараюсь пережить день. Не могу сказать, что я как-то держусь.

– Я был бы счастлив, если бы мог подъехать и как-то помочь вам. Я адвокат, я много видел в жизни, Пэтси. Любая помощь – оформление документов на собственность, просто сочувствие. На моем плече можно поплакать, Пэтси.

Пэтси ничего не сказала.

– И если вы захотите выбраться из дому, я буду счастлив составить вам компанию, Пэтси. Как насчет сегодняшнего вечера? Ручаюсь, что вам хотелось бы многое обсудить, кое-что вам просто необходимо сказать, а кое-что вы боитесь высказать. Я могу помочь вам и готов поклясться, что вы нуждаетесь в старой как мир помощи. Так я приду к семи?

– Что у вас на уме, Арчи? – спросила она. – Свечи и вино? Вам кажется, что это подходящее занятие для молодой вдовы?

– Я думаю, что молодая вдова должна получить все, что желает.

– О, отлично. Тогда я скажу вам, чего я хочу. Арчи. Во-первых, отправляйся в ванную.

– А?

– Отправься в ванную. Затем я хочу, чтобы ты включил свет. Мне хочется, чтобы ты увидел себя. Потом я хочу, чтобы ты снял штаны. Я хочу, чтобы ты стоял там и думал обо мне. У меня второй номер бюстгальтера, Арчи. Я вешу сто шестнадцать фунтов, и на самом деле я очень худая, Арчи.

Я хочу, чтобы ты положил руку к себе на…

– Эй, какого черта, Пэтси?

– Но это же именно то, чем вы собирались заняться, разве нет? Так что мне придется захотеть, чтобы вы это сделали. Потому что ничего другого вы делать все равно не собираетесь.

– Господи, да вы больны, – и Арчи поспешно повесил трубку.

Пэтси улыбнулась – немного устало, немного горько, но улыбнулась.

3

Когда Микки О'Хара отворила двери своего длинного белого дома на холмистой северной стороне Хэмпстеда, Сара Спрай сказала: "О, Микки!" – и обняла ее. Микки О'Хара была сантиметров на пятнадцать выше Сары и ей пришлось наклониться. Сара поцеловала ее в висок, оставив слабый след помады.

– Ох, Микки, – повторила она, – мне так жаль.

Она еще несколько секунд крепко обнимала высокую женщину, прежде чем отпустить ее.

Когда Сара отодвинулась, она смогла получше разглядеть Микки – та выглядела лет на двадцать старше, глаза у нее запали, щеки ввалились.

– Честно, – сказала Сара, – если ты сейчас не можешь говорить со мной, я вернусь к машине и поеду своей счастливой дорогой. И пусть Стен Блокетт идет ко всем чертям!

Я все великолепно понимаю.

– Не будь идиоткой, – сказала Микки О'Хара. – Я рада компании. Похоже, мне придется справляться с этим одной.

– Одной? – Сара была потрясена. – А где Дэн?

– Дэн отправился в Австралию со своим клиентом. Он в каком-то глухом местечке, и я только недавно смогла до него дозвониться. Он возвращается, но приедет только завтра.

Ее речь сопровождал еле уловимый запах виски. Сара подумала, что это можно понять. Микки О'Хара пришлось опознавать вздувшиеся тела детей, говорить с полицией и потом провести одной весь день и всю ночь. Возможно, ей помогли транквилизаторы, но по ее виду не похоже, чтобы она спала сегодня больше часа.

– Давай, заходи, – сказала Микки. – Не стой на пороге, я от этого нервничаю.

– Хочешь, я останусь с тобой вечером? – предложила Сара. – Ты не будешь одна.

– Завтра приезжает сестра из Толедо, но все равно спасибо, Сара. Хочешь выпить?

Они зашли в гостиную, обставленную итальянской мебелью с высокими спинками, обитой бледно-коричневой кожей, столиками со стеклянным верхом и длинными лампами на стенах, под которыми висели яркие абстрактные картины Микки. Столик с напитками стоял у изголовья кушетки.

Сара уже открыла рот, чтобы сказать "нет", но взглянула на восемь или девять бутылок на подносе, на лед, плавившийся в серебряном ведерке, и жалость заставила ее сказать:

– Того же, что и ты, немножко.

Микки побрела к кушетке, приговаривая: "Отлично, отлично, отлично", и тяжело села. Она взяла чистый стакан с нижней полки передвижного бара и взглянула на Сару, которая уселась в массивное кресло напротив. У Микки было лицо глубоко потрясенного человека. Вся обстановка этой светлой комнаты и даже ее собственные безобидные любительские рисунки не подходили к этому застывшему лицу.

Эта комната была не приспособлена для скорби.

– Так, значит, Блокетт думает, что я представляю интерес для публики?

Сара вынула из сумочки блокнот и ручку.

– Я просто посижу тут и выпью, если ты хочешь. Я говорю правду.

– О, Сара, ты всегда говоришь правду. Выпей немного скотча. – Она плеснула в стакан Сары на сантиметр виски, выудила рукой из ведерка несколько кубиков льда и наполнила ими стакан. – Давай, приступай.

Сара поднялась и взяла у нее стакан.

– В самом деле, – сказала Микки, – я не против поговорить об этом. Действительно нет.

Она взяла со столика свой собственный стакан и глотнула явно неразбавленного виски.

– Если я все время об этом думаю, почему бы мне не сказать это вслух? Единственное, ты не должна пугаться, если я вдруг заплачу. Просто подожди, пока это не пройдет.

– Отлично, Микки, – сказала Сара.

– И знаешь, что самое забавное в этой истории? – спросила Микки О'Хара. – Что дети никогда не выходили ночью, особенно одни. Никогда. Они просто никогда этого не делали. И они никогда бы не отправились на пляж без разрешения. Я вообще не думаю, что Томми особенно нравилось на берегу. Он любил плавать под парусом, помнишь?

Он просто помешался на этом. Мы хотели подарить ему маленькую парусную лодку на десятый день рождения. – Лицо Микки сморщилось, губы задрожали. Она вновь глотнула виски. – Но я скажу тебе, чего я на самом деле не понимаю. Знаешь чего, Сара? Как детишки дошли до Грейвсенд-бич? Ведь отсюда до него четыре мили. Четыре мили!!!

Понимаешь – они же не могли сами пройти весь этот путь.

Кто-то подобрал их. Кто-то отвез их туда. Какой-то ублюдок подобрал моих детей и…

Микки склонила голову и заплакала, тогда как Сара застыла от отвращения к себе.

– Ах, дерьмо, – наконец сказала Микки. – Я даже не могу произнести это, не заплакав, но я думаю, что именно так и произошло. Маленький Мартин все еще не мог отвыкнуть от соски. Я-то уже думала, что он потащит ее с собой в колледж.

– Но из дому они вышли сами, – сказала Сара. – По крайней мере, я не слышала, чтобы кто-то предполагал похищение детей.

– Это Томми, – сказала Микки. – Это, скорее всего, Томми. Это он втянул во все Мартина. Он, должно быть, выволок его из кровати, одел и рассказал какую-то безумную историю.., и вышел с ним.

Микки протерла воспаленные глаза и на секунду показалась Саре настоящей сумасшедшей – таких женщин можно встретить на нью-йоркских улицах, сморщенных и беззубых, завернутых в какую-то драную бумагу.

– Честно, если бы Томми сейчас, в эту самую минуту, появился бы в дверях, я избила бы ублюдка, да так, что, может, прибила бы его насмерть.

Ужасные глаза опять закрылись, и плечи под пестрым халатом затряслись. Микки чуть слышно тоненько всхлипывала.

Сара пыталась не чувствовать себя осквернителем праха – она никак не могла понять, зачем Стен Блокетт послал ее сюда.

Она встала, обошла передвижной бар и села рядом с Микки, обняв ее за широкую спину и притянув к себе.

Всхлипывания Микки наконец перешли в тихую дрожь.

– Ох, бедные мои малютки, – сказала она, и из глаз ее опять потекли слезы. – Мартин был таким нетерпеливым.

Он хотел стать большим и сильным, как его брат. А Томми называл его глупым и обзывал всякими словами, как это обычно делают старшие братья. Но втайне он гордился тем, что Мартин так обожает его.

Микки медленно выпрямилась и допила то, что оставалось в стакане.

– Я бы хотела, чтобы они разыскали того парня, который привез их на берег. Я хотела бы, чтобы они живьем содрали с него кожу. – В глазах ее снова засветилось безумие. – Я хочу, чтобы он страдал, пока не умрет. А потом я бы хотела сама убить его.

После этого Микки удивила Сару тем, что похлопала ее по колену и придвинулась ближе, точно хотела поведать ей какую-то тайну.

– Знаешь ли, я кое-что сделала. Мне приснился этот сон, – она вновь откинулась назад и улыбнулась Саре, глядя на нее сухими блестящими глазами, – Помнишь, я сказала, что если бы Томми пришел, я бы вышибла из него дух?

Сара кивнула.

– Ну так вот, мне приснилось, что Томми действительно пришел. Ко мне в спальню. Он так замерз, что стучал зубами. Я протянула руку, и он за нее уцепился. Он весь промок. Он замерзал. Замерзал. Так что я прижала его к себе и положила к себе в постель. И все трясла и трясла его, чтобы он согрелся.

Сара вновь обняла подругу. "Ну что хотел от меня Стен Блокетт?" – гадала она.

4

В понедельник утром Ричарду кто-то позвонил и сказал:

– Эй, я из Грузовой компании Бамейстера, я уже на Пост-роад. Как мне добраться до Бич-трэйл?

– Кто это? – спросила Лаура, зашедшая в кухню с пакетом чистящего средства и мокрой тряпкой.

– Скоро приедут наши вещи. Это водитель фургона.

– Мы наконец получим нашу мебель?

– Да, – ответил он.

– У меня для тебя сюрприз, – сказала Лаура. – Я приберегла его на сегодня.

– У меня для тебя тоже сюрприз. Сегодня утром я был в супермаркете и услышал, как две женщины передо мной говорили, что человек, который убил в городе двух женщин, умер.

– В самом деле? Слава Богу! – Лаура поднесла ко рту руки, сложенные в бессознательном молитвенном жесте. – Слава Богу. О, я так рада. Я имею в виду не то, что он умер, но я счастлива, что он больше не бродит поблизости. Это такое облегчение, раз ты завтра уезжаешь в Провидено.

– Я так и думал, что тебе будет приятно это услышать, – произнес Ричард, – но я не знал, что ты беспокоишься из-за моего отъезда. Ласточка, я же через пару дней вернусь.

– Я знаю, но все равно нервничаю. Мне не хотелось говорить об этом, чтобы ты уехал спокойно.

– Да я уже уезжаю спокойно. В доме такая неразбериха.

– Ты погоди. Мы сегодня к вечеру все распакуем, и посуду тоже, и все будет отлично. Мы с Ламп выживем, если тебя пару дней не будет. По крайней мере, у нас будет наша собственная постель.

– Прощай, виндсерфинг, – сказал Ричард, и она улыбнулась.

– Ты и в самом деле слышал, что говорили те женщины? – бросила Лаура.

– Ну конечно. Думаешь, я все это выдумал?

– Как он умер? – она обняла его, ее голова лежала у него на груди.

– Я думаю, что все это случилось как раз на Маунт-авеню. Этот человек ворвался в дом, и владелец застрелил его.

– Я рада, что все кончено, – сказала Лаура.

Ричард увидел, что к дому подъезжает коричневый фургон.

– Ну вот, все и приехало, – сообщил он Лауре.

Плотный мужчина с сигарой в зубах вылез из кабины и медленно пошел к черному ходу. Задняя дверь фургона отворилась и оттуда выпрыгнули два мускулистых черных подростка.

– Они не могут что-нибудь перепутать? – спросила Лаура.

– Это очень известная фирма, – объяснил Ричард, – которая дает гарантию, что они привезут большую часть именно вашей мебели.

Сара Спрай подъехала как раз, когда два подростка медленно двигались от фургона к задней двери, а между ними громоздилась массивная викторианская софа. Водитель гордо восседал в кабине, слишком величественный, чтобы помогать мальчикам. Коробки набитые, коробки заполненные наполовину и пустые – те самые серые и желтые коробки, которые впервые появились в Лондоне, – громоздились на полу в кухне и гостиной. Два стула, еще обернутые в бумагу, стояли по бокам камина.

Ричард отворил ей дверь, она прошла и огляделась по сторонам, уперев руки в бедра.

– Да вы просто волшебники, – сказала она. – Этот ужасный запах почти исчез. И вы уже начали тут обживаться.

– Ну, мы хотели сделать как можно больше до того, как придет наша мебель, – объяснил Ричард. Сара Спрай вела себя как обычно, но выражение лица у нее было странным… глаза опухли и покраснели, словно у нее был конъюнктивит.

– Я знаю, что выгляжу не лучшим образом, – сказала журналистка, – я плакала. Мне пришлось сделать кое-что очень неприятное, перед тем как я приехала сюда. Вы слышали о двух малышах, которые утопились как раз под этой дорогой на пляже? Это случилось в субботу вечером. Мне пришлось повидаться с их матерью, а она – моя старая приятельница. Привет, вы, наверное, Лаура, – сказала она Лауре, которая незаметно появилась в дверях кухни.

– У вас чудесный цвет волос. Мои-то точно ржавчина, но вы, моя дорогая, похожи на принцессу из сказки.

Два подростка уже протискивались в двери, мышцы их вздулись точно канаты. Ричард знал, что софа весит около трехсот фунтов.

– Что за ужас! – сказал Ричард, и Лаура кивнула и добавила:

– Как она себя чувствует?

– Она напивается, – сказала Сара. – Ее муж сейчас где-то в Австралии. В округе Патчин всегда так: мужья расползаются по свету как тараканы.

Лаура вновь исчезла на кухне.

– Детишки утопились? – спросил Ричард, вспомнив ее формулировку. – Вы имеете в виду, что они сами убили себя?

Два брата?

– Я не хотела преувеличивать. Должно быть, они пошли купаться очень поздно ночью – примерно в три утра. Похоже было на то, что они просто плыли, пока хватило сил.

Или, может, с одним случилась какая-то беда, а другой погиб, спасая его. Возможно, так оно все и произошло.

– Подростки?

– Девять и четыре.

– О Боже, – сказал Ричард.

Сара Спрай серьезно кивнула.

– Случаются ужасные вещи. Здесь, в Хэмпстеде, иногда бывают тяжелые годы. Вы знаете, с чего началась моя репортерская работа? Мне пришлось отправиться в Загородный клуб, чтобы посмотреть на тело человека, который был хозяином этого дома. Джона Сэйра. И это уж точно было самоубийство, уверяю вас.

– Да, я знаю, – сказал Ричард.

– Поговорите с вашим соседом через улицу, он расскажет вам все подробности. Старый Грем Вильямс. Он был там тем вечером. Он был одним из тех, кто последним видел Джона Сэйра живым.

– Грем – мой друг, – сказал Альби.

– Ну, тогда у вас вкус лучше, чем у большинства людей в городе. – Они прошли в просторную гостиную, и Сара с удовольствием плюхнулась на огромную софу. Потом открыла сумочку и достала ручку и блокнот. – На что это похоже – быть участником сериала "Папа с тобой"? Что вы теперь Думаете об этом? Вы когда-либо собирались сделать карьеру актера?

Ричард рассказал ей про "Папу с тобой". Он описал свое уважение к Картеру Олдфилду, любовь к Рут Бранден, но не упомянул Билли Бентли – не хотел о нем думать.

– Да, звучит это неплохо, – сказала ему Сара. Лаура принесла три чашки кофе и присела на софу рядом с журналисткой.

Ричард знал, что Лаура в ярости от того, что тут сидит Сара Спрай, что сейчас она не хочет никого видеть у себя дома. Она была в ярости, потому что сидела очень прямо и не мигала.

– Что касается того, что я делаю сейчас, – сказал он, – думаю, я пытаюсь воскресить прошлое.

Не слишком удачный выбор слов, если вспомнить все, о чем говорили они с Гремом и с Пэтси, но он продолжал описывать их лондонский дом и свои архитектурные занятия.

– Простите, – сказала Сара. – Я упустила нить мысли.

Не можете ли вы повторить то, что вы сейчас говорили?

Лаура дергала ногой, горя нетерпением, которое мог заметить лишь Ричард.

– Конечно, – сказал Ричард, – а потом, я думаю, мы сделаем перерыв. У нас с Лаурой еще куча дел…

Он замолчал, увидев, что журналистка, покраснев, глядит в свой блокнот.

– Простите… – снова сказала Сара Спрай. – Мне показалось.., должно быть, я…

В кухне зазвонил телефон.

5

На листке ее блокнота было то, что заставило ее прервать интервью. Сара знала, что она покраснела, – словно вернулась к старым денькам, когда любой мальчишка, отпустивший шуточку насчет ее "взрывоопасных" волос, мог вызвать появление краски у нее на щеках. Она уставилась на написанные строчки, но они не исчезли под ее взглядом. "Думаю, что я пытаюсь воскресить прошлое. Нагие пловцы. Я верю в достоинство этих старых домов и те ценности, которые они выражают, и я…"

Дальше, в середине страницы, ее аккуратным мелким почерком были записаны следующие странные вещи:

"Я учился на архитектора, но не знал, гожусь ли я для этой работы пока мы не купили наш первый дом в Лондоне. Я заблудился. Этот первый дом и был моим настоящим университетом. Я боюсь. Мой бизнес начался, когда несколько человек…"

Сара уронила ручку на пол.

Нагие пловцы.

Я заблудился.

Я боюсь.

Так, словно двое бедных затерянных малышей, Мартин и Томми О'Хара, говорили с ней посредством ее же записной книжки. Она не слышала, чтобы Альби говорил эти слова, она записала их бессознательно. Заблудился. Боюсь. Она склонилась, чтобы подобрать ручку, при этом голова словно отделилась от тела и с холодным безразличием наблюдала за действиями рук.

– Простите, – сказала она. Сара словно со стороны услышала свои слова и увидела, как ее пальцы сомкнулись на ручке. – Похоже, у меня (неприятности)… Должно быть, я (не совсем в порядке)…

Когда телефон зазвонил, она от благодарности чуть не свалилась на пол.

6

– У Пэтси неприятности, – услышал Ричард слова Грема. – Не знаю какие, но мы нужны ей, Ричард. Верьте мне, я не позвонил бы вам в такой день, если бы это не было серьезно.

– Неприятности вроде тех, что были в субботу вечером? – спросил Ричард, представив себе Пэтси в конвульсиях где-то на незнакомом полу.

– Не знаю. Не думаю, нет. Не похоже. Но ей нужна наша помощь, Ричард.

– Где она?

– В похоронной конторе за Пост-роад, на Рекс-роад.

"Борнли и Голланд".

– Я попытаюсь выбраться, – сказал Ричард.

Когда он вернулся в гостиную, Лаура уже встала с кушетки и стояла у черного входа с двумя подростками.

– Из фургона все вынесли, Ричард, – сказала она. – У одного из стульев сломана ножка, но это единственное повреждение, которое я смогла обнаружить.

Он поглядел на Сару Спрай, которая аккуратно сложила на коленях блокнот и ручку и напряженно наклонилась вперед, как третьеклашка, которой нужно в туалет. Краска сошла с ее щек, и лицо казалось отрешенным и усталым.

– Ладно, – сказал он. – Если мы обнаружим что-нибудь еще, мы напишем в компанию. Вы, парни, хорошо потрудились.

Он дал каждому по десять долларов.

– Мистер, с этой леди все в порядке? – спросил один из мальчиков.

– Думаю, да. Вот пять для водителя, но это больше, чем он заслуживает.

Мальчики вышли, и он повернулся к журналистке.

– Боюсь, что наше интервью окончено, – сказал он. – Я должен поехать в город. Вы узнали все, что хотели?

Она кивнула, по-прежнему держа руки на коленях, и, вздрогнув, убрала их.

– Да, и довольно много.

– Может, желаете отдохнуть немного, перед тем как поедете? Вам еще что-нибудь нужно?

Она улыбнулась.

– Нет, спасибо.

– Я просто подумал, вам… – он замолчал, потому что не хотел сказать "плохо", и подобрал более нейтральное слово, – нехорошо.

– Неужели я так выгляжу? – Сара все еще улыбалась. – Думаю, что утренний разговор достал меня. Он был далеко не такой приятный, как этот. Нет, со мной все будет в порядке, мистер Альби. Мне тоже нужно двигаться. Заметка должна появиться в газете уже в пятницу.

Он проводил ее до черного хода. Фургон уже уехал, а у подъезда громоздилась гора оберточной бумаги и картона.

Рядом с этой желто-коричневой горой валялись два сигарных окурка размером с собачьи какашки.

Он помахал ей, пока она садилась в машину, и обернулся к Лауре. Она стояла неподалеку, скрестив на груди руки.

Лоб ее пересекала темная полоска пыли.

– Просто не верится, что у этой женщины хватило ума прийти и расспрашивать тебя в день переезда. Если она напишет о тебе что-нибудь не то, я явлюсь к ней в редакцию и переверну стол.

– Да ладно, все кончено, – сказал Ричард. Он полез в карман и нащупал ключи от машины. – Неподходящее время, но, похоже, у Пэтси Макклауд какие-то неприятности.

Звонил Грем Вильямс. Пэтси в похоронной конторе на Рекс-роад. Мне и в самом деле нужно бы повидаться с ней, и я подумал, может, ты поедешь со мной?

– А Грем Вильямс сам не может все уладить? – Лаура внимательно осмотрела ладони и вытерла их о джинсы. – Похоже, ты, Грем и Пэтси Макклауд образовали общество взаимопомощи. Ты с ней проторчал там весь субботний вечер, а теперь отправляешься помочь ей хоронить мужа.

– Я знаю, что это звучит смешно, да и выглядит тоже, но ей нужна помощь. Вот и все, что я знаю. И я бы хотел, чтобы ты поехала тоже.

– Я и не думала, что мне удастся этого избежать, – сказала Лаура. – Но я обижена на тебя не поэтому – ты забыл про свой подарок, а я целую неделю провела, выбирая его.

– Мой подарок? – переспросил он глупо. – О Боже! Ты же обещала мне сюрприз! Я забыл. Сначала приехал фургон, потом Сара, как ее там, а потом позвонил Грем… Ох, Лаура, извини. В самом деле, извини.

– Давай, извиняйся, милый, – сказала она. – Я его спрятала в кухонном шкафу. У тебя будет хоть минутка, чтобы поглядеть на него, или мы должны отправляться к твоей драгоценной Пэтси прямо сейчас?

– Давай поглядим, – сказал он, обнял ее, и они прошли в кухню.

Лаура наклонилась и открыла дверцу нижнего шкафа.

Оттуда она достала серебристо-серую коробку высотой примерно в фут.

– Я уверена, тебе это понравится, – сказала она, протягивая ее Ричарду, – Это подарок для дома. Я никогда не тратила столько за всю свою жизнь.

Он взял коробку и поставил ее на кухонную стойку. Она весила меньше, чем он ожидал. Ричард приподнял крышку и оглянулся на Лауру. Она с нетерпением ожидала его реакции.

– Что бы ты ни делал, не разбей ее, – сказала она.

Он развернул бумагу, скрывающую подарок, и коснулся его. Это был холодный фарфор с матовой желтой глазурью.

Пальцы его нащупали квадратное основание. Вещь была полой – вот почему коробка так мало весила. Он подцепил основание и вытащил подарок из коробки.

Нетерпеливая улыбка сползла с его лица: он держал в руках усмехающуюся желтую драконью голову. С плоского лба вздымались два рога, за головой, точно застывшая волна, поднималось крыло.

– Это китайская, – сказала Лаура. – Дракон для крыши.

Традиционное украшение. Цвет означает, что она из императорского дворца. Я подумала, что она принесет нам удачу.

– Да, – едва выдохнул он.

– Я вижу, твой энтузиазм безграничен. Засунь ее обратно в коробку, и я отвезу ее назад, как только мы распакуем вещи.

– Нет, – сказал он. – Я хочу оставить ее у себя. Я думаю, она прекрасна.

– В самом деле?

– Да. Мне она понравилась. Я просто удивился. Правда, понравилась.

– У тебя такой забавный вид.

– Я вспомнил то, о чем говорил мне Грем Вильямс: когда-то тут жил человек, которого прозвали Драконом. – Вот и все, что он рассказал Лауре о субботнем вечере.

– Твой отец знал его?

Это заставило его улыбнуться.

– Нет, это было очень давно. Когда основали Гринбанк.

– Ну, а это еще один, – сказала Лаура, – Давай найдем ему место.

Ричард принес драконью голову в гостиную и установил ее на каминной доске. Потом он обнял Лауру. Какая-то часть его ощущала, что теперь хаос получил право войти в дом, что дверь из его снов отворилась и на пороге стоял Билли Бентли, с волосами, прилипшими ко лбу, и в мокрой одежде.

– Тебе она понравилась? – спросила Лаура. – Почему ты не скажешь это?

Обнимая ее, он почувствовал мягкую выпуклость, которая была Ламп Альби, его утешением из сна.

– Разумеется, – сказал он. – Очень понравилась.

7

Отворяя массивные двери похоронного бюро, Пэтси постаралась отбросить воспоминания о прошлом вечере. Мистер Голланд ждал ее и поспешил ей навстречу по темному ковру; лицо его, казалось, отрицало саму возможность веселья. На самом деле он был добрым и душевным человеком, но наследственность одарила Франца Голланда фигурой и лицом диккенсовского злодея: у него были насупленные брови, острый нос и костлявые плечи. Его тощее тело всегда было облачено в дорогие костюмы. Губы у него казались чересчур яркими на бледном лице. Он хотел, чтобы о нем думали как об "образованном" и "изысканном", и поэтому держался манерно, хоть и думал, что культурно. Ему нравилось в задумчивости прикладывать палец к губам, или стоять в картинной позе, слегка отставив одну ногу, или ходить, заложив руки за спину. Когда он шел к Пэтси по толстому ковру, он представил комбинацию из этих своих "изысканных" движений: одна рука у него была за спиной, а другой он теребил верхнюю губу. Пэтси подумала, что он похож на важного, призывающего к молчанию пингвина.

Приблизившись к ней, он опустил левую руку и протянул ей правую, при этом слегка поклонившись.

– Благодарю вас за то, что вы пришли к нам, миссис Макклауд, – сказал он приятным баритоном. – Хочу вас заверить, что вся церемония пройдет по возможности легко и безболезненно. Как я уже говорил вчера по телефону, миссис Макклауд, последние почести, которые мы отдаем своим любимым, должны быть столь же прекрасны, как и другие события жизни, например как Рождество или венчание. Ну, а теперь – вы принесли мне костюм?

Вчера мистер Голланд заверил Пэтси, что, раз Лес сильно обгорел и в открытом гробу хоронить его не следовало, от него тем не менее осталось достаточно, чтобы похоронить его в любимом костюме. "Что мы в действительности и предпочитаем, миссис Макклауд, верно ведь? Мы хотим, чтобы наши любимые уходили во всем сиянии славы, как обычно говаривал мой отец, – и что нечасто предоставляется братьями Брукс, – так что не принесете ли вы какой-нибудь костюм и галстук, которые мистер Макклауд в особенности предпочитал?"

Любимые туфли мистера Макклауда не потребовались.

Пэтси передала ему маленький коричневый бумажный пакет. Франц Голланд подхватил его с такой легкостью, словно это был сверток с завтраком.

– Родители мистера Макклауда; кажется, прибудут сегодня?

– Да, – сказала Пэтси, – они наняли лимузин из аэропорта Кеннеди.

– О! – сказал мистер Голланд, наклонившись вперед и сцепив за спиной руки. – Разумеется, я отлично помню старшего Макклауда. Они приходили к нам, когда упокоился дедушка вашего супруга, и мы сделали для них буквально все. Вы уже подумали о вместилище останков вашего супруга? – И он провел ее, чуть-чуть не касаясь локтя, за угол – в большую комнату, где стояли гробы с откинутыми крышками.

– Полагаю, вы видите, какой большой у нас выбор, миссис Макклауд? – сказал он, сделав широкий жест в сторону открытых зевов гробов. – И я уверен, что это сугубо личное дело будет завершено успешно. Если я могу… Мадам ведь из рода Тейлоров, правда?

Лишь через несколько секунд Пэтси поняла, что он говорит о ней.

– Да.

– Мой отец и я были распорядителями на похоронах вашего дедушки. "Борнли и Голланд" проводили в последний путь многие поколения Тейлоров, миссис Макклауд.

– Но не Джозефину Тейлор, – сказала Пэтси.

– Пардон?

– Вы ведь не работали над Джозефиной Тейлор, верно?

Моей бабушкой. Ее девичья фамилия тоже была Тейлор, и она была дальней кузиной моего дедушки. Вы работали над ее мужем, но не над ней. Его вы затолкали в один из ваших ящиков, но ее – нет.

– По-моему, бабушка мадам была больна, – заявил мистер Голланд, отступая на шаг. – Это очень печальная история. Бабушка мадам была очаровательной особой. Я верю, что ее достойно проводили в последний путь.

Пэтси не могла объяснить своего раздражения.

– Да, разумеется. Бабушка мадам была городской сумасшедшей, так что ее милейший муж поместил ее в лечебницу до конца дней.

Мистер Голланд вновь дотронулся пальцем до верхней губы.

– Это трагическая история, миссис Макклауд. И нет сомнения, что ее обстоятельства расстраивают вас. Но мы можем сделать из всего этого единственный вывод: мы должны сделать для наших любимых все, что в наших силах, поскольку они уже ничего не могут сделать сами.

– Я хочу, чтобы моего мужа кремировали, – сказала Пэтси. – Он же все равно уже почти кремирован, разве нет?

Я просто собираюсь довершить работу. Так что продайте мне самый дешевый чертов гроб и кремируйте его в нем.

Франц Голланд отступил еще на несколько шагов.

– Разумеется, но есть еще и другие члены семьи, которые должны решить…

Она вспыхнула.

– Я не собираюсь кремировать остальных членов семьи, по крайней мере пока. Я лишь намереваюсь кремировать своего мужа. А если вы не можете с этим справиться, я отнесу его туда, где это смогут сделать.

– Миссис Макклауд, – сдержанно сказал Голланд, и в этот миг, в миг, когда ее еще не покинуло самообладание, она пожалела его. Он, в конце концов, был тактичный, чувствительный человек и говорил таким тоном потому, что так научил его отец. – Миссис Макклауд, как жена любимого вами человека, вы, разумеется, имеете право решать так, как вам будет угодно, и мы сделаем все, что вам будет угодно. Но поскольку ваши предпочтения для нас – самое главное, мы хотели бы еще раз попросить вас подумать…

Пэтси чуть не упала в обморок. Мистер Голланд превратился в мертвеца. Этот приятный, глубокий баритон исходил из уродливого, провалившегося рта. Верхняя губа оттянулась к носу, и она увидела обнажившиеся челюсти и корни зубов. Язык почернел. Кожа мистера Голланда стала сухой, как пергамент, и приобрела коричневый оттенок. В некоторых местах она прорвалась, и из жутких дыр зияли лиловые внутренности. Теперь она увидела, что стоящее перед ней существо было одето лишь в жилетку и галстук. Кожа на бедрах разлезлась и обнажила кости, от пениса почти ничего не осталось.

Пэтси закричала.

Создание подпрыгнуло и протянуло к ней руки. Ногти были черно-лиловые и очень длинные.

– Не прикасайся ко мне! – вопила Пэтси.

Создание попятилось, шаркая босыми мертвыми ногами по толстому ковру.

Вот, значит, что видела ее бабушка?! Джозефина Тейлор зашла так далеко, как только могла, и видела друзей и незнакомцев, неожиданно превращающихся в гниющие тела незадолго до того, как они действительно умирали, и она больше не могла этого вынести и ушла от мира. Мистеру Голланду осталось жить не больше месяца, и вот во что он вскоре превратится.

Только, вероятно, когда он станет таким, никто его не увидит.

– Мистер Голланд, – дрожащим голосом сказала Пэтси.

Она смотрела вниз, на ковер. – Извините меня за этот крик.

У меня было тяжелое время. Пожалуйста, не подходите ближе. Я прошу извинить меня за эту сцену. Я боюсь, что я несколько не в себе.

– Разумеется, миссис Макклауд, – раздался низкий голос, и Пэтси содрогнулась.

– Могу ли я воспользоваться телефоном? Я должна позвонить друзьям и попросить их помочь. Нет, пожалуйста, не подходите близко, мистер Голланд. Просто покажите мне, где телефон.

Дрожащие ноги скелета отступили на шаг, и Пэтси увидела, что мертвая клешня тянется по направлению к холлу.

– Отлично, – сказала она. – Я сама найду его.

– На столе, в алькове, – сказала тварь, и Пэтси быстро прошла мимо, глядя в сторону.

– Я что-нибудь не то сделал? – услышала она его голос. – Я вас чем-то ужасно обидел? – В голосе слышались чуть ли не слезы. – Если вы хотите кремировать своего мужа, что ж, разумеется.

– Да, – сказала она, не обернувшись. – Оставайтесь в комнате, пожалуйста, мистер Голланд.

Она увидела альков, полускрытый тяжелой алой бархатной занавеской. Там стоял стол с телефоном. Телефонная книга лежала в верхнем правом ящике стола. Пэтси отыскала телефон Грема Вильямса и начала быстро набирать номер.

– Да, и Ричард тоже, – сказала она. – Оба, пожалуйста, приезжайте, заберите меня отсюда.

8

То, что случилось после того, как они втроем приехали в контору, можно описать несколькими словами. Лаура Альби, которая знала о Пэтси гораздо меньше, чем остальные двое, казалось, разобралась в ситуации в конторе "Борнли и Голланд" гораздо лучше, чем ее муж и Грем Вильямс. Лаура сразу подошла к Пэтси и обняла ее. Ричард и Грем глупо топтались за ее спиной, хлопая Пэтси по плечу и растерянно глядя на Франца Голланда, который до сих пор не решался выйти из своего хранилища гробов. Наконец Ричард уж совсем было собрался заговорить с ним, но тут Лаура окликнула похоронного распорядителя:

– Проблем с кремацией не будет?

– Разумеется, нет, если так желает миссис Макклауд, – ответил Голланд. – Я сделаю все необходимые приготовления.

– Ну, тогда все улажено, – заявила Лаура, по-прежнему стоя рядом с Пэтси, которая все еще судорожно цеплялась за нее. – Мы едем домой.

Грем отвез Пэтси на Чарльстон-роад, договорившись с ней, что позднее он привезет ее сюда, чтобы она отогнала машину.

– Джозефина напомнила мне о себе, – сказала ему Пэтси. – По крайней мере, я знаю, что вы все проживете долгую жизнь.

– Джозефина Тейлор никогда не говорила, кто из знакомых или членов семьи должен умереть, – сказал ей Грем. – Только о незнакомцах да о людях, которых она не слишком хорошо знала. Но все равно, спасибо.

Ричард должен был ехать на Род-Айленд для первой своей встречи с клиентом Моррисом Страйкером на следующее утро. Он и Лаура долго прощались после первой своей ночи в новом доме. Он обещал, что, как только вернется, навестит Пэтси Макклауд.

9

Вечером двумя днями позже, когда Ричард Альби начал понимать, что ему вряд ли удастся поладить со своим клиентом и что Моррису Страйкеру его новый реставратор тоже не слишком нравится, Бобби Фриц все еще жаловался Бобо Фарнсворту и Ронни Ригли на потерю своего лучшего заказчика. Они все трое сидели в боковом кабинете кафе "Пеннивистль", а на столе стояли две пустые пивные кружки.

Ронни рисовала на столе круги, размазывая пролитое пиво, и Бобби знал – как знал или подозревал уже множество раз, – что он надоел Ронни, она думала, что он инфантилен или глуп, она думала, что он шалопай и недостоин быть другом Бобо. С тех пор, как у них начался роман с Ронни, Бобо почти не заходил в "Пеннивистль", который был любимым баром Фрица, да и Бобо тоже.

– Он просто подкосил меня, ребята, – сказал он, хоть и помнил, что уже говорил это несколькими минутами раньше.

– Ты что же, думаешь, что можешь попросить его вновь нанять тебя? – спросила Ронни, все еще чертя круги на поверхности стола.

Ронни Ригли, как он полагал, была одной из самых привлекательных женщин, которых он когда-либо видел. У нее был если и не пятый, то вполне достойный четвертый номер. То, что Ронни была по меньшей мере лет на десять старше, чем он сам и Бобо, ни черта не значило, и ни черта не значило то, что она даже не старалась выглядеть моложе. Ей и не нужно было это делать. Даже тогда, когда она выглядела усталой и раздраженной, как, например, сегодня, Бобби все равно хотелось прижать ее. И чем больше он пил, тем больше ему хотелось. Но он боялся, что она лишь рассмеется ему в лицо, если он решится хоть на что-то.

– Клянусь, Ронни, он просто подкосил меня, – объяснял он. – Но я представляю себе, на что будет похож его газон. Скоро он весь зарастет сорняками и дикой травой.., и я даже не хочу думать, что случится с его садом.

– Я думаю, Ронни права, – сказал Бобо, обнимая ее, чем вызвал тайную боль Бобби. – Просто пойди к нему, позвони в дверь и объясни, как ты беспокоишься. Может, вы сможете как-то договориться.

– Договориться, как же, – сказал Бобби, – Если я подойду к его дому, он просто-напросто пристрелит меня. Боже!

Он здорово обращается с пушкой, верно? Он ведь застрелил этого Старбека, а у того пушка была уже в руке, разве нет?

– Мы его нашли так, – сказал Бобо, – с пистолетом в руке. – На самом деле, хоть Бобо не хотелось этого говорить, Ван Хорн стал популярен в штаб-квартире хэмпстедской полиции: Томми Турок доводил всех полицейских помоложе, заявляя, что им бы нужно брать у Ван Хорна уроки стрельбы.

– Но с теми, остальными, убийствами покончено, верно? – спросил Бобби.

Ронни кивнула головой, но Бобо сказал:

– Старбек был взломщиком, а не маньяком. Слишком много людей поверили в это и расслабились. На днях будет еще одно убийство, вот увидите.

– Это ты говоришь, – возразил Бобби. – А я говорю, с ним покончено. Поэтому и остальные копы ходят с такими довольными мордами, мать их так.

Он хлопнул себя рукой по лбу.

– Прости, Ронни. Я должен следить за собой. Сегодня я немного не в себе.

– Ты хлебнул лишнего, – сказала Ронни. – Я тебя не упрекаю, но ты прикончил три кружки и уже допиваешь четвертую.

– Эй, я же не пьян, – это даже для него самого прозвучало неубедительно. Он увидел себя самого глазами Ронни: инфантильный, не слишком умный, перепивший пива.

– Ну, я вот что скажу, – сказал Бобби. – Если я когда-нибудь увижу его, я имею в виду доктора Ван Хорна, я поговорю с ним по-доброму.

Ронни улыбалась ему, и Бобби неожиданно почувствовал, что все может еще наладиться.

– Я поговорю о том, о сем, а потом скажу ему, что буду стричь его газон бесплатно. Дважды в месяц. Бесплатное обслуживание газона. Потому что я просто не могу вынести, во что он превращается. А когда я так поступлю, что, вы думаете, он сделает? Он возьмет меня обратно.

– Ты напился, дурень, – сказал Бобо и перегнулся через стол, чтобы потрепать Бобби по голове. – Мы с Ронни отвезем тебя домой.

– Я буду делать это бесплатно. Разве ты не видишь, какой это отличный план? Ему просто придется взять меня обратно.

– Поехали, – сказал Бобо.

– Только если я сяду рядышком с Ронни, – сказал Бобби. – Ну и женщину ты себе отхватил, Бобо!

Выражение лица Бобо подсказало ему, что, может, он и вправду напился.

Бобби жил со своими родителями в маленьком домике на Пур-фокс-роад, которую когда-то называли "Хэмпстедскими Аппалачами". Дорога эта змеилась по берегу залива и обрывалась у гринбанкского вокзала. Кто был этот бедный Фоке и что с ним произошло, давно забылось, но название все еще играло свою роль – это была самая тихая и самая незаметная улочка во всем Гринбанке. В начале ее громоздились блочные дома, в которых раньше была Гринбанкская академия, после Второй мировой войны продавшая эти здания. Теперь в одном жил спившийся художник, в другом – продавец из сомнительной лавочки, один совсем уж запущенный дом оставался пустым по крайней мере лет пятьдесят, а последний принадлежал семейству Фрица.

Когда они свернули на Гринбанк-роад, Бобби обнаружил, что его все больше подмывает обнять Ронни за талию.

Он не мог не думать о том, на что это похоже – ласкать Ронни Ригли. Но если он поддастся этому желанию, Ронни лишь укрепится в своем мнении о нем, а Бобо вышвырнет его из машины и больше никогда с ним не заговорит.

Так что он сказал:

– Высади меня на повороте, Бобр, ладно?

– Хочешь прогуляться, Бобби? – спросил его Бобо.

– Да, хочу немножко проветрить голову, прежде чем доберусь домой.

– Неплохая идея, – сказал Бобо и остановился на обочине перед перекрестком.

– Вот тут все и произошло, – сказал он, указав кивком головы на просвечивающие сквозь листву огни дома Ван Хорна.

– Повезло ему, – ответил Бобби. Он вылез из машины и помахал Бобо, который сворачивал на Маунт-авеню.

Только когда Бобби зашагал домой, он понял, до чего он сильно пьян. Тротуар Пур-Фокс-роад дрожал и двоился, и через несколько шагов он обнаружил, что стоит по колено в. сорняках.

– Ах я бедняга, – сказал он и снова выбрался на дорогу.

Ноги все время несли его на другую сторону дороги. Он постарался выпрямиться и держаться направления к дому. На какой-то миг он увидел две луны над головой, а перед собой – две дороги, но он моргнул, и изображения совместились. В крови у него гудели четыре кружки пива и столько же, казалось, плескалось в голове.

С внезапной силой ему захотелось помочиться. "Боже, Боже, Боже", – запричитал он и потрусил в сорняки на обочине дороги, расстегнулся и едва успел вовремя. Моча пологой дугой оросила сорняки и стволы деревьев. Закончив, он застегнулся и вновь повернулся лицом к Пур-Фокс-роад.

Луна, казалось, была в два раза больше, чем ей положено. Она была вздувшимся, подгнившим шаром, маячившим перед ним. От нее исходил холодный свет, и правая нога Бобби, которую он забрызгал мочой, заледенела.

Лунный свет, казалось, облегал кожу. Пур-Фокс-роад сверхъестественно ярко светилась перед ним. Бобби увидел, как от гальки на дороге легли длинные тени. Потом он увидел, что на лунном диске появилось лицо, усмехающееся, грубое и нечеловечески жестокое. Бобби вытянул вперед руки, словно пытаясь защититься от этого ужаса, и увидел, что в лунном свете они казались покрытыми серебряным мехом.

Луна наклонилась прямо к его лицу и прошептала:

– Погляди вниз.

Бобби поглядел вниз и заорал. По дороге, точно ленивый прилив, текла кровь, заливая его ботинки. Запах крови окутывал его – дорога воняла точно мясная лавка. Из-за того что цинично ухмыляющаяся луна теперь опустилась так низко, поток крови казался черным.

– Погляди, – шептала луна в этом черно-белом мире, – погляди вверх.

И Бобби вздернул голову. Он увидел серебряные деревья, черные листья и черно-белую ленту на дороге.

– Он идет, – донеслось до него с шепотом ветра, а луна растянула в улыбке распухшие губы.

Бобби услышал шаги, хлюпающие по кровяному потоку.

Он попытался податься назад, но из земли высунулись пропитанные кровью щупальца, ухватили его за щиколотку и швырнули в холодный неторопливый прилив.

– Идет, – прошептала луна, дыша ему в шею, и Бобби отчаянно пытался подняться на ноги. Руки у него от крови стали черными, джинсы прилипли к ногам.

Он не мог двигаться в этом черно-белом, в этом серебристом мире. В мозгу его возникла безумная мысль, что кровь на дороге была его собственной, – это он был мертв или вот-вот будет.

Он знал, что к нему приближается что-то жуткое, и шел навстречу, стиснув кулаки.

Он был почти разочарован, когда из-за залитого серебром угла дома появился всего лишь человек. Луна нависала за его спиной точно чудовищная глыба, и Бобби не мог разглядеть его лицо.

– Держись от меня подальше, – сказал Бобби, и собственный голос показался ему тоненьким и слабым.

Знакомый голос сказал:

– Все в порядке, парень. Ты просто чересчур возбужден.

Черная фигура сделала еще один шаг вперед, и Бобби увидел, что никакой реки крови, омывающей дорогу, нет.

Джинсы намокли от его собственной мочи. В лунном свете руки его вновь стали нормальными, а не черными от крови.

Человек, обращавшийся к нему, был кем-то, кому он доверял.

– Перепил пива, а, Бобби? – спросил мужчина, и, когда он поднял голову, Бобби увидел седые волосы и интеллигентное лицо доктора Рена Ван Хорна.

– О, а я как раз недавно говорил о вас, доктор, – с облегчением пропел Бобби, гораздо громче, чем следовало бы. – Я не шучу, нет. И знаете, что я о вас сказал? Желаю ему всего хорошего, сказал я, – вот что.

– Спасибо, – доктор медленно подходил к Бобби в струящемся лунном свете.

– Не слышно никаких птиц, – сказал Бобби. – Вы заметили? Так тихо! А обычно, если возвращаешься ночью, всегда услышишь сову-другую.

– О, все совы умерли, – сказал доктор Ван Хорн, направляясь к Бобби по середине узкой, залитой лунным светом дороги.

– Похоже. На газонах, которые я стригу, мне в последнее время все чаще попадаются мертвые птицы, знаете ли.

Каждый день все больше. – Тут Бобби вспомнил кое о чем и сказал:

– Я собирался вам кое-что сказать, доктор Ван Хорн.

Я просто не могу вынести, что ваша лужайка приходит в такое состояние. Так что я прошу, позвольте мне приходить иногда и работать над ней бесплатно.

Теперь доктор Ван Хорн находился лишь в паре футов от Бобби, стоя на узкой дороге. Бобби увидел, как его волосы окружают голову серебряным ореолом на фоне все еще огромного лунного диска, но лицо доктора было черным пятном, на котором плавали пятна еще чернее.

– Так что вы скажете? – спросил Бобби и почувствовал чудовищную вонь помоев и чего-то еще похуже, чего-то мертвого и липкого, догнивающего в сорняках.

– Хотите на меня работать? – спросил доктор Ван Хорн.

Бобби отступил на шаг и почувствовал, как кровяные щупальца вновь цепляют его за лодыжки. Доктор Ван Хорн вытянул руку – в ней светилось маленькое изогнутое лезвие. Прежде, чем Бобби успел среагировать, оно со свистом рассекло воздух и полоснуло шею Бобби как раз под левым ухом. Доктор резким движением провел лезвием наискось, и шею Бобби залил кровавый поток.

Бобби упал на колени. Он не чувствовал боли – лишь теплую влагу, которая растекалась по груди и шее. Влагу вытекающей из него жизни! Доктор Ван Хорн ударил его снова, и на этот раз он ощутил вспышку боли, поскольку доктор отхватил большую часть его левого уха. Бобби поднял руки, почти не веря, что все это происходит именно с ним, и маленький изящный скальпель отсек ему три пальца на руке.

Затем скальпель взлетел вновь, и в ответ на удар сердце Бобби покорно выплеснуло поток крови, и он упал на колени и потерял сознание как раз перед тем, как скальпель Ван Хорна рассек ему левую щеку.

Бобби Фриц, самый лучший садовник Гринбанка, провалился в пустую тьму. Доктор Ван Хорн откатил тело в сторону, разрезал на нем рубашку и начал переделывать согласно своему вкусу то, что было под ней. Он вскрыл грудную клетку Бобби и отогнул в сторону ребра, вырезал сердце и вынул его. Затем расстегнул на Бобби ремень, стащил с него Джинсы, вырезал пенис и мошонку и вложил их в правую руку Бобби.

Он уже делал нечто в этом роде два раза и сделает еще три раза. Они не слишком обрадуются, его жертвы.

Он оттащил тело садовника, которого уже трудно было узнать, в поросший сорняками кювет за Пост-роад, вытащил из кармана листочек бумаги и вложил его в разверстую грудь Бобби. На листке были стихи, написанные столь безликим почерком, что они могли бы выйти из компьютерного принтера. Они будут обнаружены лишь через несколько часов после того, как найдут само тело, а это случится двумя днями позже, тринадцатого июня.

10

Бобби Фрица нашел почтальон. Роджер Слайк разъезжал на своем сине-белом почтовом фургончике по Гринбанку каждое утро, а потом большую часть дня проводил на центральном хэмпстедском почтамте, сортируя почту. Два или три дня Роджер чувствовал себя неважно: у него болели зубы и его преследовал постоянный шум в ушах – так что иногда он ловил себя на том, что опускает в почтовый ящик почту не по адресу. Он гадал, сколько раз он проделал это за последние два дня, сам того не замечая.

В среду утром, когда ему следовало бы свернуть на Чарльстон-роад, он обнаружил, что проехал Чарльстон-роад, даже не заметив этого.

А днем в пятницу, тринадцатого июня, Роджер Слайк проехал до конца Пур-Фокс-роад, чтобы передать проспект предвыборной кампании "Буша – в президенты!" Гарольду Фрицу, который был последовательным сторонником демократов и который больше никогда не поднимется с постели, чтобы голосовать за кого-либо. На обратном пути в голове у него помутилось, стало плохо с сердцем, и он остановил свой фургончик. Выйдя из него, Слайк почувствовал ужасный запах. На какую-то секунду ему показалось, что дневная бледная луна ухмыляется, склонившись над ним. Он схватился за голову, которая, казалось, вот-вот могла взорваться.

Но, выскочив так поспешно из грузовичка, Роджер забыл остановить его, и машина, проехав немного вперед, свалилась в кювет. Она упала на бок, и под колеса посыпались сотни писем.

Роджер поглядел на аварию налитыми кровью глазами и пробормотав: "О Боже!", побрел к грузовику и поглядел вниз, покачивая головой. Он залез в кювет, предварительно убедившись, что там нет крапивы, поскольку был одет в шорты.

Он приналег на грузовичок и слегка толкнул его. С помощью еще одного толчка почтальон смог поставить фургончик на колеса. Тогда он нагнулся и начал собирать рассыпанные в траве письма и журналы. Неожиданно запах, похожий на запах раздавленного опоссума, необычайно сильно ударил ему в нос, и Роджер обнаружил, что глядит сквозь заросли бурьяна прямо в ухмыляющееся лицо Бобби Фрица. Роджер Слайк охнул и попятился к краю кювета, перебрался через него и добежал до входа на Грейвсенд-бич. Там в будочке сторожа был телефон. Когда полиция нашла написанные печатными буквами стихи, вложенные в грудную клетку Бобби, она заодно отыскала и несколько писем, которые завалились туда же. Письма тоже воняли, но Роджер Слайк развез их на следующий день.

Ни полиция штата, ни полицейские Хэмпстеда не знали, что это за стихи и кто их автор:

Так никто и не знал, что это за стихи, пока Бобо Фарнсворт не догадался позвонить своей старой учительнице английской литературы мисс Триджилл, которая сейчас возглавляла английский факультет в Милле.– Вас интересует английская поэзия, Бобо? – спросила она.

– Только это стихотворение, мисс Триджилл, – ответил он.

– То, что вы мне прочли, представляет собой вторую. третью и четвертую строфы известного стихотворения Томаса Нэша "Во времена Чумы". Нэш, вообще-то, был довольно нервным, беспокойным писателем, одним из крупнейших памфлетистов времен Елизаветы. Его привлекал гротеск.

– "Во времена Чумы", Томас Нэш, – повторил Бобо. – Спасибо, мисс Триджилл.

– Интересно знать, зачем это понадобилось полиции? – поинтересовалась мисс Триджилл, на что Бобо ответил, что она сможет прочитать об этом в газетах.

11

В понедельник стансы из стихотворения Томаса Нэша были напечатаны на первой странице "Хэмпстедской газеты". Но еще перед этим они появились в "Нью-Йорк тайме" в заметке раздела "Метрополитен" под названием "Коннектикутский потрошитель?" Рядом со статьей были напечатаны фотографии Стоуни Фрайдгуд, Эстер Гудолл и Бобби Фрица.

В длительной беседе, которая состоялась между Гремом и Пэтси Макклауд во вторник вечером, Грем заметил:

– Эти стихи, понимаешь? Это цепь. Он умышленно ссылается на Робертсона Принца Грина. Отец молодого Грина заявлял, что тот развращен поэзией. И в газете была статья о "Поэте-Потрошителе". Пэтси, он хочет, чтобы мы знали.

Он хочет, чтобы мы знали, кто он на самом деле!

Во время всего разговора в ушах у Грема Вильямса не умолкал шум от хлопанья крыльев Дракона: он слышал его, когда Пэтси рассказывала ему о своем замужестве; он слышал его в названии стихотворения Нэша, которое лежало перед ними, напечатанное на первой странице "Газеты"; и особенно отчетливо он слышал его в списке детских имен, который приводился в другой заметке "Газеты".

Ночью в пятницу, тринадцатого числа, когда Роджер Слайк случайно обнаружил тело Бобби Фрица, Ричард Альби позвонил Лауре из Провиденса; он сказал, что столкнулся по работе с большим количеством проблем, чем ожидал, и останется на Род-Айленде еще дня на четыре или пять, а может быть, и на всю следующую неделю. Лаура попросила его не волноваться о ней. С ней все будет в полном порядке, сказала она, ей страшно жаль, что появились такие сложности, но она уверена, что он справится с ними. В Хэмпстеде все спокойно, добавила она.

Лаура не могла рассказать ему о Бобби Фрице, потому что еще сама не слышала о том, что обнаружена третья жертва убийцы. Она узнала об этом на следующее утро, когда Ронни Ригли позвонила ей и сообщила новость. Но она уже могла рассказать Ричарду, хотя и не сделала этого, о том, что еще пять детей последовали примеру Томаса и Мартина О'Хара и утопились. Это произошло в ночь с одиннадцатого, в ту же ночь, когда был изуродован и убит Бобби Фриц, а его тело было сброшено в канаву на Пур-Фокс-роад. Лаура не рассказала Ричарду об этих пятерых детях, потому что он начал бы беспокоиться и волноваться о ней, а ей не хотелось доставлять ему дополнительные неприятности. Первую заметку о пятерых детях Лаура прочла в номере "Газеты" за пятницу; их имена были вновь перечислены и в следующем выпуске, в понедельник, в том самом, который лежал открытым на первой странице перед Гремом Вильямсом и Пэтси Макклауд.

Кроме некоторых известных фактов существовал еще глубинный слой непонятного и неизвестного. Никто из сотрудников "Газеты" не упоминал об этом, но город находился в шоке: кошмар случайных смертей все еще не закончился, и, похоже, предстояли еще более худшие времена. Репортеры "Газеты" не хотели сообщать ничего, кроме фактов, и печатали лишь то, что было известно.

А вот что было известно. В ночь с одиннадцатого июня или рано утром двенадцатого произошли следующие события: двенадцатилетний мальчик по имени Дилан Стрейнберг зашел в воду на Саутел-бич, оставив на песке свою одежду и туфли, и плыл до тех пор, пока не устал настолько, что больше плыть вперед уже не мог, – он ушел под воду и утонул. Трое детей: Карл Блокетт, Монти Шербурн (сын директора средней школы Милла) и Аннет Кроули (дочка одного из репортеров "Газеты"), которым было шесть, семь и двенадцать, с точно такой же безумной решимостью утопились на Грейвсенд-бич. Пятилетний мальчик в Редхилле, по имени Хэнк Хауторн (сын владельца страховой компании и внук достойного старого юриста из Милбурна, Нью-Йорк), в середине ночи поднялся с кровати, снял пижаму, бросил ее на постель, затем спустился вниз, открыв незапертую дверь, и утопился в маленьком пруду на лужайке перед домом. Вот все, что знали полиция и журналисты "Газеты". Честно говоря, не было никакой необходимости писать о том, какой эффект произвела эта информация на жителей Хэмпстеда.

Все было достаточно ясно и легко читалось на лицах тех, кто покупал овощной соус к спагетти и римский салат у Гринблата, на лицах тех, кто покупал копирку или просто глазел в огромный телевизионный экран на здании Анхальта на Мэйн-стрит.

Но все-таки неизвестного в этом деле было значительно больше. Эти люди, покупавшие овощи у Гринблата или замершие около Анхальта, прекрасно понимали, что родители погибших детей обезумели от горя и находятся в состоянии эмоционального шока. Хэмпстед был городом, искушенным в житейских делах, и покупатели могли предугадать, что некоторые родители найдут отдушину в психотерапии, а некоторым развод покажется единственным выходом. И поскольку покупатели люди болтливые и любящие посудачить, то они говорили о чувстве вины, которое должны были испытывать родители погибших детей ("В конце концов, если у вас дети, то вы должны запереть их в их комнатах на ночь или забрать их в город, где они будут в безопасности!"), припоминали другие случаи массовой детской истерии – а многие объясняли происшедшее именно этим, интересовались фазами Луны и пятнами на Солнце (даже более активно, чем это делала недавно Сара Спрай). Но, наверное, никто, кроме Микки О'Хара (и, возможно, Сары Спрай), не догадывался о том, что в ночь перед самоубийством своих детей миссис Шербурн, миссис Кроули и Венди Хауторн в Редхилле видели один и тот же сон, в котором они укладывали в постель холодных и промокших сыновей и дочек, а потом, крепко обняв замерзшие тела, растирали детям спины и стряхивали песчинки с груди.

12

В разговоре с Лаурой в пятницу ночью Ричарду не нужно было говорить, что источником проблем служит его клиент, поскольку именно от клиента обычно исходят все сложности.

Лаура знала, как успешно справлялся ее муж с теми из них, кто еще не принял окончательного решения или изменил мнение в разгар работы, с теми, кто считал, что сам может сделать эту работу лучше. Ричард не становился другом всех своих клиентов, но со всеми он оставался по меньшей мере в дружеских отношениях. Лаура знала это, но она не встречалась с Моррисом Страйкером. Моррис Страйкер не оправдал ожиданий Ричарда, и в пятницу ночью Ричард начал побаиваться, что этот клиент подведет его.

Они плохо начали и, быть может, это начало легло в основу всех последующих неприятностей. Моррис производил впечатление водителя грузовика, свалившего гору булыжников посреди дороги, по которой ему же самому нужно ехать. Страйкер оказался крупным, обрюзгшим человеком, беспрерывно мусолящим во рту сигару. Он затерроризировал своего секретаря и до того запугал подрядчика, Майка Хагена, что тот соглашался со всем, что Моррис говорил. Что касается Ричарда, то Страйкер считал его просто обманщиком – Страйкер думал, что он англичанин.

Ричард обнаружил это три дня назад, когда в первый раз приехал на место работы. Он приехал в Провидено, остановился в гостинице, вымылся, переоделся и отправился на Колледж-стрит. Страйкер и Майк Хаген уже были там и ждали его, сидя на заднем сиденье страйкеровского "кадиллака". Когда Ричард припарковал машину и перешел через улицу, его взгляд остановился на симпатичном, но полуразрушенном большом особняке, который он собирался реставрировать. Страйкер и Хаген вышли из "кадиллака" ему навстречу. Он безошибочно определил, кто из них подрядчик, а кто – клиент, благодаря тому что Страйкер был одет в светло-голубой костюм, сверкающую белую рубашку, белые туфли, а на шее сверкала золотая цепочка. Подрядчики, по опыту Ричарда, обычно одевались так, что создавалось впечатление, будто они подобрали где-то ненужный хлам и натянули его на себя.

– Альби? – произнес огромный Страйкер. – Мистер Альби?

– Да, рад познакомиться с вами, мистер Страйкер, – ответил Ричард, – Отличный дом в стиле короля Георга, хотя над ним нужно поработать.

– Я хочу, чтобы он выглядел самым дорогим домом в этом квартале, – заявил Страйкер и немного странно взглянул на него. – Это Майк Хаген, он займется выполнением работы. Майк и я учились вместе в одной школе, прямо здесь, в Провиденсе.

– Привет, – сказал Хаген. Он стоял позади Страйкера, руки в карманах.

– Что ж, мистер Страйкер, – произнес Ричард, – это должен быть очень интересный проект. Я вижу массу возможностей для использования современной техники, например при окраске.

Ричард раздумывал, какие красители нужно будет использовать, чтобы подчеркнуть четкие, ясные линии архитектуры восемнадцатого века.

– Эй, да вы не англичанин, – неожиданно сказал Страйкер, – а мы предполагали…

– Я родился в Коннектикуте, – пояснил Ричард. – Мы прожили с женой в Лондоне примерно двенадцать лет, и именно там я начал заниматься реставрационными работами. Вот почему вы, видимо, и решили, что я англичанин.

– Тоби, – проорал Страйкер, оборачиваясь к "кадиллаку", – Тоби, мы немедленно уезжаем отсюда.

Бесцветный блондин появился около передней пассажирской двери автомобиля и в напряжении замер около машины.

– Он не англичанин, Тоби, – повторил Страйкер немного тише.

– Нет? – переспросил Тоби. – Я думал, что англичанин.

Я имею в виду.., он ведь из Лондона?

– Мистер Альби просто работал там, Тоби. Он из Коннектикута, ты должен был узнать это, как тебе кажется, Тоби?

– Да, сэр, – сказал Тоби.

Майк Хаген стоял, спрятав руки в карманы, не глядя ни на кого и ни на что. У него был длительный опыт общения с Моррисом Страйкером.

Страйкер покачал головой, потом выкинул сигару:

– Но вы работали в Англии, а? – спросил он Ричарда.

– До сих пор вся моя работа проходила в Англии.

Страйкер вновь покачал головой.

– Что ж, нам лучше пройти внутрь, – он взглянул на Ричарда. – Я думал, понимаете, что вы англичанин, а вы просто переехали из Коннектикута, чтобы поработать в Англии.

Я хотел кого-нибудь именно из этой страны.

– Мы можем сделать дом настолько английским, насколько вы захотите, – сказал Ричард, и тут он допустил ошибку.

13

Была суббота, четырнадцатое июня, прошла неделя с попытки кражи в доме Ван Хорна. Табби Смитфилд проснулся посреди ночи и почувствовал замешательство и странное ощущение, что время уходит от него. Он должен спешить, он должен бежать, но не знает куда. Задыхаясь, Таби вскочил с кровати и бросился одеваться. Он опоздал в школу.., опоздал на встречу с дедушкой. Табби натянул джинсы и через голову надел рубашку. В темноте он нащупал кроссовки. Он знал, что не должен шуметь, – его отец находится в комнате внизу с Беркли Вудхауз и будет невероятно зол, если Табби помешает ему.

Беркли Вудхауз была женщиной, которую Табби видел с отцом как раз перед тем, как у него возникла серия видений в библиотеке. Кларк пригласил ее в "Четыре Очага" на обед, и она поцеловала Табби, оставив на его щеке яркий след губной помады. Кларк и Беркли вернулись домой навеселе, а во время ужина опьянели еще больше. Она рассказывала о разводе с мужем, а он говорил о Шерри. Беркли привстала и наклонилась через стол, чтобы пожать руку Кларку. Сразу после ужина Кларк включил телевизор, и они с Беркли поднялись наверх. Указания были ясны.

Но сейчас Табби должен уйти, у него свой путь. Его ждет дедушка, и Дики Норман, и Гарри Старбек тоже.

Табби осторожно отворил дверь спальни, понимая, что что-то в его мыслях неладно, но он очень спешил и его все еще слишком окутывал туман сна, чтобы понять, в чем дело.

Он быстро спустился вниз по лестнице. Дом был практически темным. Он толкнул входную дверь и шагнул в ночь, залитую таким ярким лунным светом, какого он никогда прежде не видел.

Дедушка ждет его. Нет, его ждет кто-то другой.

Он взглянул на небо, туда, где должна была находиться луна, и увидел лицо Гарри Старбека: увеличиваясь в размере, оно все ближе и ближе спускалось к нему. Бежать! Старбек приказывал ему, его белое лицо огромными прыжками пересекало тысячи миль воздушного пространства. Бежать!

Лицо Старбека выглядело мертвым – мертвым, как лунные скалы, и было цвета белого сыра.

Табби бежал от жуткой луны с лицом Старбека.

Он выскочил с Эрмитаж-роад и повернул к идущей под уклон Бич-трэйл. Инерция подтолкнула его вперед, на какое-то мгновение сердце остановилось, и он завис в воздухе, словно горнолыжник, преодолевающий скоростную трассу. Но вот ноги коснулись поверхности земли, и он бросился вниз по Бич-трэйл. Нужно двигаться вперед; казалось, что дорога покрыта не асфальтом, а липким илом. Внезапно он поскользнулся и чуть не растянулся на дороге, с трудом сохранив равновесие, но уже через мгновение опять стремительно бежал вперед.

Когда он добрался до дома Грема Вильямса, то увидел, что тот окутан красным заревом. Он ринулся вперед и вниз, склон оказался более крутым, чем думал Табби. На лужайке перед домом выгорел огромный круг, как раз на том месте, где неделю назад Табби бросил радиопередатчик Старбека.

И от этого черного круга тянулась лента горящей травы, которая вела прямо к входным дверям. Табби подбегал все ближе и ближе к дому старика, он был не в состоянии ни остановиться, ни свернуть куда-то в сторону. Мерцающие вокруг дома вспышки пламени становились все ярче и ярче.

Позади него парила луна с лицом Старбека, и ее дыхание почти что толкало его в спину.

Сейчас Табби уже видел, что происходит внутри пылающего дома, он мог рассмотреть каждую комнату. Книги, словно ястребы, лениво описывали круги в гостиной, а наверху, в спальне, словно вышедший из комиксов Дьявол душил Грема Вильямса. Табби был уже совсем рядом, он действительно был не в силах остановиться. В этот момент Дьявол, красный, с рогами, с толстым огромным лысым хвостом, сжал в тиски шею Грема и повернулся к Табби. Табби увидел оскаленную морду. Морда была ужасна, дрожащий громадный язык размером с бейсбольную биту извивался, отплясывая дикий танец около рта. Массивный пенис напоминал огромную раздвоенную рогатину. Дьявол ударил Грема по голове и поднял тело, чтобы показать Табби, как оно безвольно болтается у него в руках.

Табби закричал, но вопль остался позади него, и его вынесло на Маунт-авеню; он всеми силами старался удержаться на ногах. Смертельное дыхание луны веяло в спину и гнало его вниз по улице.

Когда он добежал до исторической таблички перед стенами Гринбанкской академии, земля перед ним поднялась вверх, будто огромная могильная плита, и из-под нее показались языки пламени. Огненная летучая мышь начала кружить над Табби Смитфилдом, глядя на него пустыми глазами, пока, наконец, не поднялась вверх. Заметив это, Табби мгновенно кинулся бежать прочь. Даже пламя казалось белым в морозном серебристом свете, который изливала луна.

Огненная летучая мышь взмахнула крыльями над пылающим домом Ван Хорна и скользнула над водой. Табби увидел, что она улетает по направлению к Миллпонду.

Конечно, он не мог разглядеть Миллпонд – он находился в миле отсюда, деревья и дома закрывали его, но Табби, как если бы он подпрыгнул или залез на забор, что шел вдоль короткой дороги к Грейвсенд-бич, вдруг увидел, что полыхают два участка. Они находились на одинаковом расстоянии от него, и ни один из них он не мог отчетливо рассмотреть.

Огненная летучая мышь долетела до местечка, известного под названием Высохшие поля. Табби увидел, как крылья мыши сносят верхушки уютных домов, увидел пламя, вспыхивающее под карнизами. Он посмотрел налево: кроваво-красное злое зарево разгоралось над Кенделл-Пойнт.

Затем в обычном лунном свете он спустился с дороги на берег. Над верхушками деревьев в небе вспыхивали красные отсветы, но Табби не видел языков пламени.

Ему казалось, что последние десять минут он пребывает в сумасшедшем сне. Он с трудом взглянул на луну, но на ней не было и подобия лица Гарри Старбека. Он остановился на узкой дороге, что вела к берегу. И воздух вокруг тоже замер. Земля была твердой. Красный свет, мерцающий в небе между ним и Высохшими Полями, мог быть отсветом полицейской машины, подумалось ему.

Табби еще раз взглянул на зарево, пытаясь разглядеть вспышки настоящего пламени, и вновь двинулся по дороге к берегу.

"Стоп, – подумал он. – Зачем мне идти туда? Почему не пойти просто домой?"

– Ты действительно думаешь, что смог бы уснуть? – спросил он самого себя вслух.

"По меньшей мере через неделю. Кроме того, я должен…"

Что должен?

"…Пойти в воду".

Зачем?

"Чтобы увидеть".

Он должен дойти до Саунда и посмотреть в воду. Это очень просто, правда? И все, что произошло, – Гарри Старбек, и Дьявол, и Грем Вильямс, и Огненная летучая мышь, – было лишь прелюдией и интермедией того, что предстоит ему впереди; так что ему остается только пройти двадцать ярдов, чтобы шагнуть на песок и хорошенько приглядеться к морю.

С места, где он стоял, Табби видел длинную черную полосу воды. Ему не хотелось подходить к ней ближе.

"Пожалуйста".

Ветер подтолкнул его в спину.

"Пожалуйста".

"Пожалуйста, сам".

Одна его часть хотела увидеть, что произойдет; другой же хотелось, чтобы это был последний акт ночного представления.

Табби шагнул вперед; ветер разметал волосы, парусил рубашку. Желудок сжался, и на мгновение он испугался, что его вырвет. Он вновь шагнул вперед, перепрыгнул через ограду и приземлился на песок. Теперь он был на территории Дракона.

Табби огляделся. Луна пропала, и мир казался безопасным. Справа от него небо все еще хранило неяркий оттенок красного цвета. Слева изгибался берег, где один за другим расположились маленькие частные пляжи, отгороженные друг от друга длинными плитами, напоминающими надгробия. Самый дальний из них принадлежал когда-то его деду.

Маленькие темные волны набегали на песок.

Шелест волн был единственным звуком, раздававшимся в ночи. Табби прошел по песку к гальке и темнеющей полоске отшлифованных морем голышей.

– Покажи мне, – сказал он.

Прибой около ног стал красноватым. Приглядевшись к воде, Табби обнаружил, что и она приобрела красный оттенок – красный вспыхивал в глубине и, поднимаясь вверх, превращался в черный, теряющийся среди подымающихся волн. В воздухе разнесся запах крови, и в это мгновение появились первые мухи.

Они проснулись от запаха крови, которым была насыщена ночь, и уже через несколько секунд Табби подумал о том, что, видимо, все мухи Хэмпстеда слетелись на Грейвсенд-бич. Тишина превратилась в дружное монотонное жужжание.

Табби замахал руками перед лицом, пытаясь отогнать мух от глаз и рта. Теперь деревянный помост пляжа и вся галька были покрыты темным шевелящимся ковром насекомых. Он чувствовал, как они ползут по ногам, как лезут в кроссовки.

Гудение становилось все громче и громче, оно было все более ритмичным, и новые тысячи и тысячи мух усеивали кровавый песок.

– Покажи мне! – закричал Табби.

Он выплюнул мух, залетевших в рот, и увидел гигантскую красную волну, подымающуюся в лунном свете. Волна катилась к берегу, и с каждым мгновением она все росла и росла – футов десять высотой, как показалось Табби. Он отступил назад и услышал, как затрещал под ногами живой ковер. Мухи яростно кружили над его головой. Полдюжины или больше облепили воротник и начали падать за шиворот рубашки. Башня волны изогнулась над Табби дугой, и он увидел отца и Беркли Вудхауз. Они были голыми и мертвыми, погребенными вместе внутри волны, и, когда красная волна рухнула на берег, они выкатились из прибоя. В то же мгновение тысячи мух облепили их тела. Когда на берег хлынула следующая волна, монотонное гудение стало еще более громким и гипнотическим.

– Покажи мне! – снова прокричал Табби и увидел, как вдалеке подымается новая волна и на бешеной скорости бежит к нему, с каждым футом становясь все более и более огромной. Она уже достигла пятнадцати футов, когда, изогнувшись, на несколько мгновений зависла над берегом. Табби отбежал назад, давя сотни мух, и вгляделся в поднявшуюся дугу.

Сначала он увидел Грема Вильямса: его тонкие руки и ноги были сложены так, словно он родился в воде; затем перед ним появилось тело Ричарда Альби, не только голое, но изрезанное и изуродованное; а затем возникло мертвое голое тело Пэтси, которое прибило к трупу Ричарда.

Волна крови обрушилась на Табби, и почти в то же мгновение кровь всосалась в песок, который тут же атаковали мухи.

Когда волна разбилась, швырнув тела его друзей на берег, на Табби хлынула лавина густой тягучей жидкости. Потеряв равновесие, Табби упал на песок; какое-то ужасное мгновение он смотрел в остекленевшие мертвые глаза Ричарда Альби, пока тело не отнесло в сторону. Табби погрузил пальцы во влажный песок и вцепился в него. Он вновь почувствовал, как руки погрузились во что-то влажное, увидел вцепившиеся в песок пальцы; кровь отхлынула, и Ричард Альби вновь вернулся в глубины Саунда. Он не мог увидеть, что стало с другими телами. Табби вытащил руки из кровавого песка и поднялся. Мокрые мухи шевелились, пытаясь выбраться из кровавых луж, образовавшихся на берегу, тысячи других набросились на Табби.

Они облепили веки, волосы, заползали в уши. Руки нельзя было рассмотреть под черными, жужжащими и шевелящимися перчатками.

Табби начал хлопать по мокрой рубашке, сбрасывая сотни насекомых и убивая не меньшее их число, а затем он протер глаза.

– Покажи мне! – закричал он. – Это ведь просто вода, и здесь нет никаких мух! Покажи мне, что ты действительно умеешь делать!

Через секунду, так быстро, что он не успел даже понять, как это произошло, Табби стоял посреди Грейвсенд-бич в сухой одежде; все было как обычно, мухи исчезли.

Затем мир шевельнулся, и его вновь обдало слизистой густой кровью, в воздухе распространилось зловоние, на него опустились батальоны мух и закружились вокруг головы.

Табби охнул и отступил назад. Но, поняв, что произошло, он засмеялся. Через секунду он умолк – испугался Дракона и сделал движение в сторону, но тут же замер. Он захохотал, мухи набились в рот, но Табби продолжать смеяться. Затем он прокричал:

– Я выиграл! Я выиграл!

Жужжащее черное облако поднялось вверх и облетело "вокруг деревянного помоста, выбирая новую мишень. Туфли Табби промокли от крови, сам он тяжело дышал. Куда бы он ни бросил взгляд, повсюду он натыкался на красный песок, а мухи собрались в прожорливые шумящие группы.

– Они не умерли, – тихо проговорил Табби. – Мои друзья не умерли.

– Еще нет, – прошептала красная пена, выплеснувшаяся под ноги.

Оставившие его мухи перелетели на другое тело, которое вынесло на красный помост. Их жужжание становилось громче, и вскоре вновь превратилось в мощное гудение. Поначалу Табби показалось, что они облепили тело Пэтси, и, расплющивая тысячи насекомых, он двинулся к ней, чтобы отогнать их прочь.

Но, подойдя ближе, Табби увидел, что тело слишком велико для Пэтси, а потом заметил, что оно так же изрезано и изувечено, как и тело Ричарда.., но это было тело женщины.

Табби замер в нескольких футах от него. Он уставился на страшный вспоротый живот, рядом с женским трупом валялся маленький комочек мяса, который, должно быть, был неродившимся ребенком. Мухи жадно накинулись на плод.

Табби успел заметить невероятно крохотные пальчики, сжатые в кулачок. Теперь он знал, кем была мертвая женщина.

Лаура Альби, жена Ричарда. Табби задрожал – из всего, что он видел, самым страшным были эти сжатые пальчики неродившегося ребенка.

Красная вода шипела все громче и громче, пока наконец вязкая волна не обрушилась на Лауру и плод. Табби подался назад, не в силах отвести взгляд от сцепленных тел. Он услышал, как забурлила и загрохотала вода. Начинался шторм.

Облака сбивались в кучу, закрывая луну. Справа красные блики в ночном небе не оставляли сомнений – горели дома.

Сейчас Табби уже чувствовал запах дыма так же хорошо, как и могильную вонь кровавого прибоя. Подхлестываемые ветром волны обрушивались на берег. Красная пена бурлила у помоста, взмывая в воздух, словно раздуваемые ветром кровавые лохмотья.

Из воды вышвырнуло новое тело. Лаура Альби и крохотный плод исчезли в глубинах кровавого Саунда, и сейчас в перекатывающихся, кипящих волнах крутилось нечто более массивное. Между ним и Табби мухи образовали густой гудящий ковер. Огромная нахлынувшая волна перевернула труп и вынесла его на помост.

Столб света хлынул с неба и ввинтился в песок слева от Табби.

Тело, распростертое на краю помоста, поднялось на колени. Одно плечо было размозжено, – окровавленная кость торчала из распоротых тканей.

Табби отступил назад, по направлению к подпорной стенке. Тело пыталось подняться, но это ему не удавалось. Табби узнал Дика Нормана. Новая яркая вспышка пронеслась над Саундом, и Дики наконец-то встал. Длинные аккуратные шрамы вскрытия тянулись вдоль лба и грудной клетки.

Рот был широко раскрыт, и кровь Саунда стекала на подбородок. Дики двигался к Табби.

И в это же время ветер, который подталкивал Табби по пути сюда, толкнул его по направлению к берегу. Там где полыхал огонь, взмыли вверх искры и плыли в дрожащих воздушных потоках.

– Нет, Дики, – сказал Табби.

В ответ на звук голоса Табби Дик Норман заскрежетал зубами.

– Ты ненастоящий, – произнес Табби, прижимаясь поплотнее к подпорной стенке.

Ветер унес прочь эти слова и превратил их в странные звуки. Дики уже наполовину преодолел побережье, двигаясь сквозь ветер с протянутой вперед рукой. В воздухе летал пропитанный кровью песок.

– Дики, иди обратно, – беззвучно сказал Табби.

Челюсть Дика шевельнулась, изо рта хлынул новый ручей красной жидкости. Табби показалось, что труп Дика Нормана пробормотал: "Я устал".

Без всякой на то причины, скорее повинуясь инстинкту самосохранения, Табби мысленно позвал: "Пэтси! Пэтси!"

Дики Норман сделал следующий шаг. Табби почувствовал, как сознание пытается нащупать Пэтси и в усиливающейся панике не может отыскать ее. На мгновение Табби показалось, что сознание погружается в огромный вакуум, какую-то физическую черную дыру, и Дики наклонил голову к изуродованному плечу и глядел на Табби так, словно только что пошутил с ним.

Пэтси!

Он услышал еле различимый ответ, такой же слабый, как сигнал автомобильного радиоприемника или станции вещания библейских программ Теннесси.

Пэтси! Тревога!

Пэтси спала. Дик вновь шагнул к нему, все еще пристально глядя на Табби. Чуть слышный ответ стал постепенно ослабевать.

Пэтси! Помоги мне!

(О, дорогой Табби, что?.. Табби?..).

Буквально мгновение еле ощутимого контакта, совсем немного, но Дик Норман упал на колени в шести футах от Табби. Табби вновь попытался отыскать Пэтси, но обнаружил лишь теплые угасающие пятна. Дик, пытаясь повернуться, упал животом на кровавый песок. Утих ветер, и вновь вернулись мухи – сначала они уселись на плечо Дика, затем рассеялись по песку, потом окружили Табби. Он отгонял их от лица. Теперь искалеченное плечо Дика было полностью облеплено черным шевелящимся покровом. Ноги Дика провалились в песок, его качало. Потоки крови брызгали в стороны, когда Дик продвигался по песку. Словно испорченный трактор, он отступал обратно к Саунду.

Табби знал, что не выиграл, но, по крайне мере, это была ничья. Благодаря почти что бессознательной помощи Пэтси Макклауд ему удалось сделать так много. Теперь Табби отчетливо ощущал запах пожарища, несшийся от Миллпонда.

Дик Норман добрался до деревянного помоста и шагнул на отмель. Табби заметил, как красный цвет Саунда стал блекнуть, переходя в темно-розовый, потом в фиолетовый, и, наконец, превратился в чернильно-синий.

Табби снова был сухим. Ни мух, ни следов крови на одежде и кроссовках. Мягкие тихие волны шуршали у ног, выбрасывая на берег белую пену. Он побежал по лестнице к раздевалкам и телефону-автомату.

14

Поздно ночью в ту же субботу произошли три события различной важности, связанные со страхами Ричарда Альби и Табби Смитфилда и указывающие направление развития событий, после того как был перейден последний рубеж.

В субботнюю ночь Хэмпстед был безвозвратно ввергнут во вторую стадию разрушения.

Первым из этих событий был звонок Ричарда Альби Лауре в одиннадцать тридцать вечера, как раз в то время, когда Табби Смитфилд проснулся от внезапно охватившего его беспокойства и стремления безотлагательно бежать. Ричард очень устал после длинного вечера, в течение которого он слушал, как Моррис Страйкер камня на камне не оставляет от его первоначальных планов насчет дома на Колледж-стрит.

Страйкер настаивал на ужасном внутреннем интерьере в стиле "Баухаус"! Слава Богу, Ричард выпил достаточно для того, чтобы пропускать его речи мимо ушей. Страйкер заказал бутылку коньяка пятилетней выдержки и настоял на том, чтобы Тоби Чамберс всем разлил его. Сам Чамберс был освобожден от выпивки, но Страйкер ясно дал понять, что Хаген и Ричард должны пить столько же, сколько и он.

Лаура взяла трубку только на восьмом гудке, и Ричард неожиданно почувствовал себя лучше.

– Слава Богу, – сказал он. – Я знаю, что уже поздно, но я волновался.

– О чем волновался? – спросила Лаура.

– О.., ты знаешь о чем. Клиент только что рассказал мне, что в Хэмпстеде произошло еще одно убийство. Он прочел об этом в газете. Я думаю, что клиент садист. Он считает, что все это очень весело.

– Ты пьян? – поинтересовалась Лаура.

– Конечно я пьян. Провести вечер с Моррисом Страйкером, не будучи пьяным, все равно что поджариваться на медленном огне. Я не могу так рисковать. Страйкер – садист. Каждый вечер его приглашают в рестораны и там подают ему пухлые конверты.

– Ох, дорогой, – вздохнула Лаура, – я вижу, что ты не очень-то приятно проводишь время.

– Просто ужасно. По сравнению с таким времяпрепровождением медленное поджаривание – это просто игрушки. Но расскажи, что произошло. Кто убит?

– Никто из тех, кого мы знаем. Садовник, работавший неподалеку от нас. Я думаю, что несколько раз видела его.

– Уверен, что ты видела его. Так это он был убит? Где? Когда?

– Я ничего точно не знаю. Тело обнаружили только вчера. Я думаю, он погиб несколько дней назад. Ричард, я очень устала. Ты разбудил меня, и мне не хочется сейчас об этом говорить. Я просто хочу, чтобы ты вернулся домой.

– Надеюсь, что это получится, – ответил он. – Я должен многое переделать, так что, видимо, вынужден буду задержаться на несколько дней. Пожалуйста, береги себя.

– Я буду осторожна, – сказала она, – В следующий раз звони в нормальное время. Я пойду спать.

– Я завтра позвоню, как только освобожусь от этого Ивана Грозного.

– Люблю тебя.

– И я люблю тебя. Почему ты не здесь, не со мной?

– Ты уехал, – произнесла она.

Вскоре после этого звонка Пэтси Макклауд шевельнулась во сне. Родственники Леса этим вечером уехали к себе в Феникс, и в десять вечера у Пэтси уже просто слипались глаза.

Секундой позже словно сильный удар протолкнул что-то в ее сон, и она помотала головой, так и не проснувшись.

Перед нею возник Табби Смитфилд, Табби, который очень нуждался в какой-то помощи, как будто он был ее ребенком, и это ощущение материнства подтверждало, что она ему необходима. Он не был ранен, но ему угрожала страшная потенциальная опасность, как если бы, выпив полбутылки джина, он уселся за руль машины, – и этому взволнованному Табби она послала столько заботы, сколько могла передать. Через мгновение задрожали ресницы. Через открытое окно до Пэтси долетел запах дыма. Потом ее тело расслабилось, и запах слился со сном, в котором ведьма на краю леса варила что-то в громадном черном котле, а потом и эта картина превратилась в непрерывный поток образов.

К тому времени, когда Табби Смитфилд позвонил в пожарную службу Хэмпстеда из телефона-автомата над Грейвсенд-бич, там уже приняли два сообщения об огне над Милллейн (официальное название Высохших Полей). Две машины выехали из пожарного участка на Риверфронт-авеню, еще две проследовали из центрального отделения на Мэйн-стрит.

Когда первые прибывшие на место происшествия сообщили о размерах пожара, Хэмпстед запросил у Олд-Сарума еще две машины.

Добраться до Милл-лейн можно было только по узкому мосту, который пересекал Миллпонд, и, конечно, пожарные машины не смогли проехать по нему. Первые два автомобиля появились на стоянке рядом с мостом как раз в тот момент, когда шериф Гарри Ячен выскочил из машины. Пока Гарри шел вдоль моста, чтобы понять, сколько же зданий горит, на стоянку прибыли еще две пожарные машины с Мэйн-стрит. Минутой позже вслед за ними подъехал автомобиль начальника пожарного отделения Тони Арчера. Выбравшись из автомобиля, он приказал пожарным соединить брандспойты в единую цепь – Тони уже чувствовал, как со всех сторон его обдает жар, доносящийся с моста, и он уже твердо знал, что большинство маленьких домиков спасти не удастся. Через некоторое время вернувшийся с моста Гарри Ячен подтвердил это: полыхали все дома.

– Все? – спросил Арчер. – Черт, как это они успели так быстро загореться?

– И есть еще кое-что, – произнес Ячен. Он провел рукой по лицу. Арчер знал, что собирается сказать Ячен, и знал, почему он колеблется. Шериф был уверен, что пожар не случаен – это поджог. Ячен собрался с духом:

– Все было подожжено в одно и то же время.

– Все восемь домов?

Ячен кивнул:

– Они загорелись в один момент.

– Вы говорили с кем-нибудь? – Пожарные команды в это время двигались с брандспойтами через мост.

Ячен покачал головой:

– Они внутри. Все люди внутри.

– О Господи, – произнес Арчер, и вместе с шерифом последовал за следующей пожарной командой, перебиравшейся через мост.

Пройдя немного вперед, Арчер увидел, что вызвало подозрения шерифа. Пламя, полыхающее на крышах всех восьми домов, теперь вилось и над дверными проемами, образуя совершенно прямую линию из восьми горящих точек. Кто-то поджег эти домики. И этот человек погубил находящихся внутри их людей. В таких домах спальни находятся на втором этаже, как раз под крышей. Сначала до жильцов добрался дым, а уже потом лежащих без сознания людей охватил огонь. Дым клубился над догорающими зданиями.

Пожарные команды направили брандспойты на два ближайших дома.

Арчер, Ячен, пожарники пробивались сквозь одурманивающую, сумасшедшую жару. Начали гореть лужайки перед особняками, внезапно оказался охвачен огнем клен, что рос перед желтым домиком доктора Харви Блау. Арчер показал пожарным из Олд-Сарума в дальний конец: нельзя допустить, чтобы пламя распространилось на лесной массив, который отделял Миллпонд от Грейвсенд-бич. Он уловил запах тлеющих остовов домов и сожженных растений, в ушах раздавался гул пожирающего поселок пожара. Внезапно окрестности огласились резким свистом, напоминающим какой-то звериный звук.

Все они мертвы, подумал Арчер о людях, заснувших на верхних этажах. Кто бы мог сделать такое? Хэмпстед, который на протяжении последних двадцати лет служил Арчеру домом, казалось, погрузился этим летом в безумие и жестокость, он становился все мрачнее и ненормальнее. Дети, которые топились… Он знал маленького Шербурна, и то, что с ним произошло, не имело никакого смысла; не было его и в том, что кто-то разлил жидкий парафин по крышам домов, чтобы потом поджечь их… Больше, чем когда-либо, огонь сегодня казался ему похожим на живое существо.

Он вглядывался во вьющиеся над крышами горящих домов клубы дыма. Огненная линия переместилась ниже, выбросив на площадки перед коттеджами маленькие пылающие шарики, словно разбрызгивая по траве капли воды. Пылающие капли пламени, упав на землю, раскололись на мелкие части. На какое-то мгновение Арчеру почудилось, что этот движущийся огонь действительно живое существо – так молниеносно побежал он по сухой траве. Масса черного дыма, казалось, тоже ожила: изгибаясь и корчась, она подымалась вверх.

Потом Арчеру показалось, что он видит, как в дыму что-то движется. Там, в черной глубине, мерцали и колебались темные тени. Прежде чем присоединиться к первой команде пожарников, Арчер вгляделся в извивающийся столб дыма.

Взлетев над восемью пылающими зданиями, он поднялся футов на двадцать в высоту. Птицы, подумал он, какие-то чертовы птицы оказались захвачены дымом… Но, разглядев форму крыльев, он понял, что это летучие мыши.

Арчер видел их вытянутые шеи и открытые жуткие пасти; они парили в дыму так, как никогда бы не летали летучие мыши. Тысячи детенышей Дракона кружились в дыму, улетали и возвращались обратно, ловя горячие воздушные потоки.

– Арчер, – окликнул его шериф.

Первая команда пожарных боролась с пламенем в двадцати футах от него. Они соединили брандспойты вместе, и несколько тонн рухнувшей воды тут же превратились в громадное облако пара. Находящиеся рядом другие пожарники побросали шланги и отбежали в сторону, освобождая путь распространяющемуся кипящему облаку. По-видимому, их собственные брандспойты раскалились в руках, потому что они бросили их, не успев даже соединить. Теперь люди кричали. Восемь человек оказались за огненным кругом, откатились в кустарник и, одурев от боли, сидели там; некоторые, обезумев, бежали прямо к еще большим огненным вспышкам – жидкие капли пламени скатывались с домов и падали между ними.

– Направляйте брандспойты на людей! – проорал Арчер шерифу и увидел, как тысячи маленьких Дракончиков вьются в дыму над его головой. Шериф взмахнул руками, пытаясь отогнать их, но тут же отдернул руку. Через мгновение Арчер заметил, что от рукава Гарри валит дым. И почти в то же мгновение рубашка шерифа Гарри Ячена занялась пламенем, от жара серые волосы завились, потом задымились и загорелись брюки. Арчер бросился к нему и попытался стащить с шерифа пиджак, чтобы сбить им языки пламени, однако не успел что-либо сделать: Гарри Ячен застонал, страшно закричал и упал на землю, почти полностью объятый пламенем. Его кожа почернела и сморщилась, а Арчер все еще продолжал бессмысленно стаскивать с него пиджак.

Тони Арчер стоял посреди этого кромешного ада с висящим на руке пиджаком для игры в гольф и раздумывал о том, что все плохие вещи происходят быстро, когда внезапно облако огненных капель вылетело из-за домов и бросилось ему в лицо, затем проникло в легкие и лишило Арчера жизни прежде, чем успела загореться его одежда.

Пожар на Милл-лейн прекратился, так и не успев добраться до лесного массива, но от домов на Высохших Полях остались только восемь дымящихся фундаментов. Жители были опознаны по остаткам костей; все пожарные погибли в топке Милл-лейн буквально за несколько минут этой ночи.

Одна из пожарных машин, та, что стояла ближе всех к мосту, расплавилась от высокой температуры, но реальная температура в ту субботнюю ночь, как говорилось в выпуске "Газеты", была такой, что на Кенделл-Пойнт, который находился в полумиле отсюда, на оконечности Грейвсенд-бич, земля оставалась теплой и на следующий день, а от коры многих деревьев шел дым.

15

Ричард Альби обещал себе, что позвонит Лауре в это воскресенье. Он собирался сделать это после завтрака, наверняка зная, что она будет дома, но в восемь часов утра он засел в номере гостиницы за чертежи и напрочь забыл обо всем. В полдень Ричард заказал сэндвич с пивом и продолжал работать – он пытался найти компромиссное решение, чтобы удовлетворить желания Страйкера и в то же время учесть георгианский стиль дома и размеры комнат. Страйкер получит эти белые стены и даже яркое освещение, раз он так настаивает, а Ричард в свое время все равно протащит нужные детали. Он уже видел, как эти детали впишутся в общий интерьер. Проект вновь оживал.

В шесть часов вечера он понял, что смертельно голоден, спустился вниз в ресторан гостиницы и заказал жареный эскалоп, салат, полбутылки "Монтраше" и две чашки кофе; во время обеда он делал кое-какие пометки, и, покончив с кофе, немедленно возвратился в номер.

В одиннадцать тридцать Ричард вновь вспомнил о том, что хотел позвонить домой. Было слишком поздно – он не мог будить жену две ночи подряд. Ричард с некоторым тайным злорадством оглядел груду проработанных чертежей, потом разделся и лег спать.

В понедельник он позвонил домой в десять утра, но никто не отвечал. Видимо, Лаура ушла к Гринблату, подумал он. Он решил перезвонить ей перед обедом, даже если для этого придется найти телефон в каком-нибудь из ужасных страйкеровских ресторанов. Всю вторую половину дня в понедельник Ричард провел в особняке на Колледж-стрит, проверяя планы и еще раз убеждаясь в правильности принятых решений; перед очередным ритуальным обедом со Страйкером он вернулся в гостиницу. В пять тридцать он позвонил Лауре из своего номера, но вновь никто не ответил. Он позвонил вниз, портье, но никаких сообщений для Ричарда у того не было.

Страйкер позвонил в шесть и объяснил, как проехать к ресторану Пикмана. Ресторан находился минутах в двадцати езды от гостиницы, в северной части города, почти что в деревне. Это был перестроенный викторианский особняк, самый красивый из всех ресторанов, которые до этого выбирал Страйкер. Служащий отогнал машину Ричарда, и он прошел в комнаты, такие же красивые, как и фасад здания.

Красные кожаные кресла, цветы, сверкающее стекло и блеск серебра; Ричард подложил наброски и эскизы под локоть и почувствовал себя в гораздо лучшем настроении, чем пребывал с тех пор, как впервые встретил своего клиента.

Страйкер, Майк Хаген и Тоби Чамберс появились через пятнадцать минут. Едва поздоровавшись с Ричардом, Страйкер тут же вызвал официанта и объяснил ему, что ему не подходит этот стол. Он находится уж слишком в центре, вокруг беспрерывно бегают – неужели здесь никто не помнит, какие столы нравятся Моррису Страйкеру? В середине тирады Страйкер закурил сигару и стряхнул пепел на отвергнутый стол. Официант предложил другое место, и Страйкер перешел за стол в дальнем конце зала, в самом углу.

– Не вздумайте нас паршиво обслуживать только потому, что мы не сидим в центре, – предупредил он.

Они расселись за столом, Страйкер выбрал место у стены. В зале ресторана было шумно.

– Здесь столько болтают, у меня от этого начинается головная боль, – пожаловался он Ричарду.

– Зачем же тогда вы пришли сюда?

– Смена обстановки, просто смена обстановки. Да и Тоби нравятся такие дерьмовые заведения. – Страйкер сделал затяжку и, выдохнув дым, обратился к Тоби:

– Почему ты не прихватил с собой этого маленького ублюдка, который играет на банджо, чтобы я мог поговорить с ним? А? Позвони ему, и пусть явится сюда.

Тоби отправился звонить по телефону. Все это время Майк Хаген улыбался и смотрел в потолок.

– Вы когда-нибудь берете с собой жену? – поинтересовался Ричард, и на мгновенье Майк Хаген оторвался от потолка и взглянул на Ричарда.

– Какое ваше собачье дело? – громко ответил Страйкер, – Обед – это тоже моя работа: частично работа, частично отдых. Ясно?

Официант принес спиртное. Страйкер, проглотив порцию виски, подался вперед:

– Чем вы сегодня занимались? Были в особняке? Да?

Великолепно. Чем вы занимались в воскресенье? Я собирался позвонить вам и забрать, чтобы поиграть в гольф, но что-то появилось. Этот тип, который играет на банджо, вот что появилось. Мы собираемся вправить ему мозги.

– Я проработал все воскресенье, – ответил Ричард, протягивая листы бумаги. – И действительно считаю, что нашел то, что нужно. Я хочу вам показать, как мы можем сделать нижние комнаты.

– Потом, – сказал Страйкер. – Я сейчас не буду этим заниматься. Я просто не хочу.

– Но мне необходимо узнать ваше мнение, – настаивал Ричард. – Я потратил много времени и должен скоро возвратиться в Коннектикут.

– Я сказал, что не желаю говорить об этом, – проревел Страйкер, – у вас что, нет ушей? Это ваше чертово дело, сколько вы там работали, и меня не интересуют ваши дурацкие планы о возвращении домой. Я не хочу слышать все эти разговоры сегодня вечером. Просто сидите здесь и глотайте что вам подают. На сегодняшний вечер – это единственное, что вы должны делать.

В этот раз Ричард был близок к тому, чтобы подняться и уйти. Но он не сделал этого. Если бы он был лет на пять помоложе, если бы Лаура не была беременна, он бы ушел незамедлительно; он все еще думал об этом, когда Тоби Чамберс плюхнулся на стул.

– Девять тридцать, – произнес он.

Страйкер хмыкнул. Он закатил глаза к потолку и выпустил струйку серого дыма.

– Позвони ему снова. Это слишком рано, я не хочу видеть его жирную физиономию, пока не захочу повеселиться.

Скажи, чтобы он был в одиннадцать. Мы еще будем здесь.

Чамберс поднялся и вновь ушел.

"Мне необходима эта работа, – говорил себе Ричард. – Моррис Страйкер не просто грубый хам, он – это те десять тысяч долларов, которые приближают Ламп к колледжу".

Он выпил единым глотком полстакана и затем разжал кулаки.

– Выпейте еще, – сказал Страйкер. – Вы же здесь именно для этого, верно? Пейте!

В эту ночь Ричард добрался до отеля лишь в десять минут первого. Он позвонил домой, но номер был занят. Ричард пытался дозвониться пять раз на протяжении часа, но каждый раз телефон был занят. Он поговорил с оператором телефонной станции, и тот предположил, что на том конце просто плохо лежит трубка.

Во вторник утром Ричард вновь попытался дозвониться домой. Приняв душ, он тотчас же кинулся к телефону; обмотав вокруг себя полотенце, с мокрыми волосами он сел на кровать и набрал номер. Телефон довольно долго молчал, и Ричард уже был уверен, что номер, скорее всего, опять будет занят и обычные гудки не появятся. Но произошло Другое. Когда молчание затянулось настолько, что Ричард уже был готов положить трубку и перезвонить, на линии что-то дважды щелкнуло и в трубке раздался непрерывный гудок. Он вновь набрал номер – тот же результат. Длинная пауза, два щелчка и непрерывный гудок. Ричард позвонил оператору и попросил узнать, что с номером. Когда и тот не смог дозвониться, он связался с оператором Коннектикутской телефонной станции, который, перезвонив Ричарду, сообщил:

– Очень жаль, мистер Альби, но на линии поломка и она временно не отвечает.

– Но это мой номер! – воскликнул Ричард.

– Временно он не работает, – повторил оператор, – но поломку устранят. Перезвоните попозже.

Ричард повесил трубку, вытер голову полотенцем, оделся.

Он заказал завтрак, но через пять минут отменил заказ. Он не мог оставаться в номере, он слишком нервничал. Поломка на линии? Что это означает?

Через минуту он вышел из дома и принялся бесцельно бродить по улице. Он договорился встретиться со Страйкером и Хагеном на Колледж-стрит в одиннадцать тридцать, значит, ему нужно убить как-то три часа. Воздух был ясный и теплый. Рядом с гостиницей, в которой остановился Ричард, было разрушено старое здание, освободившее целый квартал города; теперь вокруг этого места выросли леса, словно виселицы над пустырем. Сквозь дым и пыль Ричард разглядел раздетых до пояса людей в защитных очках. Искры прыгали в этой бурлящей пыли, раздавался металлический стук молотков; до Ричарда доносилась возбужденная ругань старшего мастера.

Несколько минут Ричард как загипнотизированный смотрел на стройку. Один рабочий ритмично поднимал и опускал отбойный молоток: взмах и падение, вверх и вниз… Другой работал с тяжелой дрелью, под кожей на руках набухли мышцы. Периодически их окутывало облако пыли. На заднем плане маячил желтый подъемный кран, который переносил какие-то неразличимые отсюда материалы.

Во рту непонятно почему пересохло, и его затрясло. Ему показалось, что в глубине этого клубящегося тумана из пыли и дыма появляются языки пламени. Как будто он увидел маленький ад.

Он посмотрел на подъемный кран и увидел Билли Бентли, бегущего вдоль накрененной градусов на сорок стрелы желтого гиганта. "ЛОРЭЙН", – бегло прочитал Ричард черную надпись, мимо которой мчался Билли. Бентли добрался до самого края стрелы и, наплевав на земное притяжение, махал оттуда стоявшему внизу Ричарду.

Ричарда вырвало. Желудок резко сжался как раз перед тем, как он понял, что произойдет; теперь осталась только резкая, но постепенно проходящая боль в животе и розовые брызги на грязном тротуаре. Он отошел в сторону, оглянулся и увидел, как Билли Бентли ползет вниз по прикрепленному к крану кабелю.

Ричард повернулся и побежал, ощущая адское зловоние и слыша позади рычание, – Билли Бентли настигал его. Ричард завернул за угол и помчался вдоль улицы.

Вокруг него возник песчаный Провидено. За спиной все еще слышались шум и рев стройки. Билли Бентли вынырнул из дверного проема и двинулся, пересекая улицу, по направлению к Ричарду. В солнечном воздухе запахло смертью и гниением.

Ричард круто повернул назад и побежал прямо по мостовой в обратном направлении. Завыли гудки, закричал человек. Цвет светофора не изменился, и мимо Ричарда на огромной скорости неслись автомобили. Он боялся, что от слабости упадет прямо здесь, посреди мостовой, и будет раздавлен колесами машин.

Наконец Ричард выбрался на тротуар. Вдали на холме стоял университет Брауна. Казалось, город наполнился солнечным светом, пылью и дымом. Старомодные фонари выстроились вдоль холма и вели к университету. За ними в высоком чистом воздухе хранили свои тайны дома восемнадцатого века.

Билли прыгнул с подъемного крана с надписью "ЛОРЭЙН" и выскочил из ада – теперь ад был повсюду, и Ричард должен вернуться в Хэмпстед, в Гринбанк, на Бич-трэйл.

Он повернул к гостинице. Ричард видел Бич-трэйл, видел Дрожащие огни старого дома Сэйров, видел, как Лаура открывает дверь…

– Через пятнадцать минут я съезжаю, – сказал Ричард портье. – Пожалуйста, подготовьте счет.

Ричард забросил вещи в чемодан, захлопнул его, вышел из комнаты и нажал кнопку лифта. Он стоял в темном фиолетовом холле и слышал скрип тросов за большими металлическими дверями. Наконец над дверью загорелась лампочка, прозвенел звонок и перед ним распахнулись двери в просторный гроб. Запах, словно удар грузовика, чуть не придавил Ричарда к полу. В углу лифта, скрестив ноги, сидел Билли Бентли, на коленях у него лежала гитара. Он улыбнулся Ричарду светлой, грустной улыбкой. Казалось, что мясо буквально отваливается с его костей, но вид и поза Билли были такими естественными, что труп, сидящий на ковре лифта со скрещенными ногами, выглядел почти элегантно.

Ричард не мог зайти в этот двигающийся гроб. Если двери закроются, запах убьет его. Он поднял чемодан и подождал, пока двери вновь не закроются, что они послушно и сделали.

Затем он пошел к лестнице, спустился с десятого этажа и оказался в вестибюле.

***

В одиннадцать тридцать он сидел в машине на Колледж-стрит и ждал уже двадцать минут. Двери в машине были заперты, а на окнах подняты стекла. По радио выступал Рики Ли Джонс. Страйкер отсутствовал, и "кадиллака" поблизости не было видно. Из окна верхнего этажа выглядывал, опершись на локти, Билли Бентли. В двенадцать часов и Ричард, и Билли все еще находились на своих местах, но радиостанция уже передавала "Человека поэзии" Феба Сноу.

К часу дня Ричард невероятно проголодался и наполовину сошел с ума от напряжения; он должен ехать обратно в Коннектикут, но он не мог себе позволить уехать, не поговорив со Страйкером. Он выглянул в окно; в ответ Билли покачал головой.

В час тридцать на улице показался "кадиллак", открылась задняя дверь, Тоби Чамберс обежал машину и открыл дверь Страйкеру. На Страйкере были темные очки, сверкающие черные ботинки, серый костюм из изысканного мягкого материала и темно-серая рубашка с воротничком-стойкой. На этот раз во рту не торчала сигара. Он выглядел спокойным и располагающим к себе – Ричард понял, что он только что с ленча. Страйкер направился к машине Ричарда.

– Ну, поехали, – сказал он. – Теперь у меня есть время для ваших планов. Пошли внутрь и посмотрим, что вы там придумали.

– Я здесь уже больше двух часов, – ответил Ричард. – "Ну, поехали" – это все, что вы собирались мне сказать относительно этого?

Страйкер склонил голову и холодно взглянул на Ричарда.

– У меня появились неотложные дела. Я собирался только на одну встречу в ресторан, но вместо этого произошло пять или шесть. Так иногда бывает. Вы хотите, чтобы я поцеловал вам руку?

– Я хочу, чтобы вы поцеловали меня в задницу, Моррис, – произнес Ричард. – Я не могу более оставаться в Провиденсе. Я выхожу из этого дела прямо сейчас и уезжаю домой. Вы бы все равно не поняли почему, так что не буду обременять вас объяснениями.

Ричард открыл дверь машины, и в этот момент Страйкер произнес:

– Вы, видно, тронулись или что-то в этом роде. Тоби!

Тоби!

Тоби, прекратив беседу с Майком Хагеном, побежал через улицу. Страйкер отошел на середину мостовой и стоял со скучающим выражением лица.

– Я уезжаю, Тоби, и выхожу из дела, – пояснил Ричард. – Я беспокоюсь о жене и должен вернуться в Коннектикут.

Кроме того, я не могу больше выносить моего клиента. Он один из самых неприятных людей, которых я когда-либо встречал, и, как бы я ни хотел, я просто не могу работать для него. Я не выдержу еще одну неделю сидения в этих ресторанах и дым его сигары. До свидания.

– Мистер Страйкер может сделать так, что вы никогда не получите другую работу, – очень медленно проговорил Тоби. – Мистер Страйкер может даже решить, что вас стоит немного проучить. Смотрите. Я пытаюсь помочь вам, мистер Альби.

– Я намного более дисциплинированный, чем мистер Страйкер, – отрезал Ричард, – а теперь уйдите с дороги, Тоби.

Ричард сел в машину и захлопнул дверцу.

Это был вторник, семнадцатое июня, и около двух часов дня Ричард Альби выехал на шоссе, которое вело в соседний штат.

16

Поздно вечером Пэтси Макклауд сидела в старом кожаном кресле в гостиной Грема Вильямса. В руках она держала стакан, наполовину заполненный коктейлем, на поверхности которого плавали три кусочка тающего льда. Грем Вильямс в рубашке-хаки с погончиками и в янки-кепи расположился на тахте. Так же как и Пэтси, он немного вспотел. На столике между ними стояла бутылка бомбейского джина, рядом с которой выстроилась батарея пустых банок из-под тоника и пластиковое ведерко для льда, на четверть заполненное холодной водой.

Пэтси, сама не осознавая этого, оплакивала Леса более искренне, чем при его родителях или наедине с собой.

– Я никогда не говорила его родителям, что он избивал меня, – говорила она. – У меня был один, последний, большой, жирный шанс, но я не смогла использовать его.., не важно, насколько мерзко Ди повела себя со мной.., я не смогла рассказать ей. Почему, как ты думаешь, так получилось?

– Потому что ты – порядочный человек, – ответил Вильямс. Он отпил из стакана. – Может быть, потому, что это не имело бы никакого значения. Его мать подумала бы, что ты или врешь, или это заслужила. В любом случае совершенно очевидно, что родителям не очень-то приятно узнавать такие вещи про своих детей. Они предпочитают держаться того, что им известно.

– Это бы не имело значения, ты прав, – подтвердила Пэтси. – Она никогда не понимала кем был Лес.., я имею в виду, что она никогда не понимала, что произошло с ним после того, как он покинул родительский дом. Она не понимала его успеха, и она бы даже не заметила, как это изменило его личность. У тебя когда-нибудь были дети, Грем?

– Никогда. – Он улыбнулся.

– Почему ты так улыбаешься? О, я знаю. Потому что я забыла. Ты говорил мне раньше. Мы – последние в наших семьях. По крайней мере, пока не родится ребенок Ричарда.

Пэтси оглядела комнату.

– У тебя нет магнитофона или плеера, Грем? Я бы с удовольствием послушала музыку. Разве тебе не нравится слушать музыку?

– У меня есть радио. – Он встал, пересек комнату и включил его. Он нашел танцевальную музыку, биг-бэнд наигрывал что-то похожее на "Комнату роз" или "Там есть маленький отель"; мелодия звучала мягко и нежно.

– – О, как мило! – Она постукивала одетыми в колготки ногами. – Еще немного, и я попрошу тебя потанцевать со мной, Грем. Тебе лучше быть готовым к этому.

– Почту за честь.

– Знаешь, когда я решила, что ты хороший парень? Это было в ту ужасную ночь, когда Лес размахивал пистолетом.

Я увидела, как ты заслонил Табби. Господи, подумала я, это так прекрасно. Он мог бы убить тебя.

– Большинство людей поступили бы так же. – Грем подошел к столику, налил немного джина и немного тоника в ее стакан. Он погрузил руку в ведерко для льда и, вытащив три полурастаявших кубика, бросил их в стакан Пэтси.

– Вот как ты думаешь? – улыбнулась она. – Здесь, дорогой, ты ошибаешься. Ты так считаешь, потому что ты один из хороших парней. Знаешь, о чем я потом подумала? Я подумала о том, что там были трое мужиков, и мой оказался самым плохим.

– Он просто был пьяницей, – сказал Грем.

– Грем, старина, давай смотреть фактам в лицо: он был наихудшим. Но когда рядом были его родители, я вспомнила некоторые мелочи о нем, и знаешь, иногда мне интересно: мог ли у нас появиться шанс и могло ли все сложиться иначе, понимаешь?

Пэтси рассказывала о Лесе эмоционально, иногда с грустью, иногда раздраженно, иногда с негодованием и обидой. Она продолжала пить, и Грем периодически наполнял ее стакан бомбейским джином. Один или два раза она чуть было не расплакалась. Грем Вильямс был не против этого, он хотел, чтобы она рассказывала обо всем, что приходит ей в голову. Он бы выслушал все с такой же серьезностью и добрым юмором. Он понимал, что очень часто женщины, особенно такие женщины, как Пэтси, тяжело переносят то, что их не воспринимают серьезно. И, может быть, в этом крылась основная ошибка ее брака: Лес Макклауд настолько серьезно воспринимал себя, что на долю его жены не оставалось никакой серьезности.

1

Шесть недель спустя после того, как произошла утечка ДРК-16 с секретного завода "Телпро" в Вудвилле, город Хэмпстед отличался от того города, каким он был до семнадцатого мая, – появившиеся изменения еще не были настолько огромными, насколько могли бы уже быть, но все-таки ничто не оставалось прежним. В кошмарах Ричарда Альби Билли Бентли находился уже внутри дома, он разбил несколько окон и собирался поломать кое-какую мебель, прежде чем перейти к большим разрушениям. В Хэмпстеде дела обстояли по-разному. Отдыхающие все еще приходили и на Грейвсенд-бич и на Саутел-бич, все еще проводились теннисные матчи, и игроки потели, бегая вдоль частных кортов и кортов Рэкет клуба. Люди все еще шумели и толпились на платформах станции Риверфронт, и поезда в 7.54 и в 8.24 уносили их в Нью-Йорк; в одиннадцать утра по воскресеньям хэмпстедские завсегдатаи сидели на палубе саутвильского Загородного. клуба и, потягивая любимую "Кровавую Мэри", глядели на плывущие вдалеке яхты и на кувыркающихся в прибое серфингистов. Но многие родители уже запирали детей на ночь в их комнатах – за те пять дней, что Ричард Альби провел в Провиденсе, в Лонг-Айленд-Саунд утопились четырнадцатилетний мальчик из Хэмпстеда, семилетний мальчик из Хиллхэвена и двенадцатилетняя девочка из Олд-Сарума.

К этому времени произошло четыре убийства, одно – уже после убийства Бобби Фрица. Женщины, остающиеся одни в доме, стали очень осторожно открывать двери, спрашивая, кто пришел; шоферы, развозящие молоко, и разносчики почты теперь часто даже не звонили в двери хэмпстедских домов – они просовывали продукты и газеты в квадратное отверстие во входных дверях, громко стучали и уходили. Никто теперь даже не отваживался в одиночку гулять, предпочитали прохаживаться вдвоем или группками по три человека. Иногда посреди Мэйн-стрит можно было увидеть стройную, элегантную женщину, которая внезапно начинала рыдать; и вы не могли понять, то ли она находится в разгаре бракоразводного процесса, то ли кто-то из ее детей отправился в плавание, из которого уже не возвращаются, то ли просто ей уже не под силу выносить все хэмпстедские волнения.

Да, все еще проходили теннисные матчи и собирались по воскресеньям в Загородном клубе на ленч завсегдатаи; и люди ходили к Гринблату и в Гранд-Юнион и покупали пиво, запасные шпангоуты и брикеты древесного угля так, словно шло самое обыкновенное лето. Но теперь разговоры на теннисных кортах и в клубе были скорее посвящены смертям и самоубийствам, нежели Уимблдонскому турниру, рынку ценных бумаг и колледжам, в которые должны были отправиться дети, – близилась осень. Теперь разговоры велись о том, насколько быстро вы сможете выбраться из Хэмпстеда и сможете ли вы продать ваш особняк с тремя акрами леса, отстроенный шестьдесят пять лет назад в колониальном стиле и заложенный более двадцати лет назад. Но иногда беседа перескакивала на совершенно загадочные вещи, которые никто не понимал и, более того, не хотел понимать. Арчи Монаген пытался намекнуть своему адвокату и одновременно партнеру по гольфу Тому Флину, что вскоре после аварии Леса Макклауда на шоссе 1-95 ему показалось, что он чувствует странный запах, исходящий от тех самых кустов, которые так беспокоили Леса.

Ронни Ригли могла бы ответить на вопросы о продаже этих домов с тремя акрами земли: если быть до конца откровенной, то стоимость дома в Хэмпстеде не превышала сейчас цены коробки крекеров, но продать любой из них совершенно невозможно. С тех пор как было обнаружено четвертое тело и произошли самоубийства всех этих детей, их даже нельзя сдать в аренду.

Грем Вильямс заметил объявление "Продается" на лужайке Эвелин Хугхарт, но он ни разу не видел ни Ронни, ни другого агента по продаже недвижимости, демонстрирующих панораму около хугхартовского дома; вместо этого в один прекрасный день он увидел на Бич-трэйл грузовой фургон и Эвелин, наблюдающую за рабочими, которые выносили мебель из ее дома.

– Ты нашла покупателя, Эви? – спросил он.

Она отрицательно покачала головой:

– Нет, тем не менее я уезжаю в Виргинию. Я больше не чувствую себя спокойно в Хэмпстеде, – она, обернувшись, посмотрела на дом, где было видно, как за входной дверью рабочий укладывает картины в рамах. – Вы понимаете меня, мистер Вильямс?

– Прекрасно понимаю, – подтвердил Грем.

Он знал, что так поступает не она одна. Как и Черным Летом 1873 года, многие просто уезжали отсюда. Одни вдруг решали пораньше отправиться в отпуск, другие неожиданно вспоминали, что давно хотели показать детям Дымные Горы или что те же дети уже полтора года не видели своих дедушек и бабушек. Теперь в каждом из кварталов уже был пустующий дом, иногда на нем было помещено объявление о продаже, иногда – нет. Грем был готов поспорить, что к августу в каждом квартале будет три или четыре пустых дома, и людей не будет волновать, купят их или нет, – они просто захотят убраться подальше от этого места.

Эвелин Хугхарт внимательно смотрела на него, золотисто-медовая загорелая кожа казалась бледной, в глазах застыло странное выражение, которого не должно быть у такой красивой женщины, как Эвелин Хугхарт.

– Хотелось бы знать, что вы обо всем этом думаете, – сказала она.

– Я думаю, что это дело рук только одного убийцы, – ответил он, считая, что ее интересует именно это. В Хэмпстеде многие люди предполагали, что Гарри Старбек совершил первые два преступления, а две следующие жертвы убиты каким-то "подражателем".

– Я не это имею в виду, мистер Вильямс. Вы заметили, что в Хэмпстеде не видно больше птиц, во всяком случае живых птиц? Они все похожи на этих, – носком ноги она показала на кучку перьев, валяющуюся в канаве на другой стороне улицы. В десяти метрах от нее лежала другая мертвая птица. – И знаете, кого еще вы больше никогда не увидите в этом городе? Кошек и собак. Их больше нет. Все собаки убежали, кошки просто исчезли.., может, они все тоже убежали отсюда. Что вы думаете?

– Это загадка, Эви. Я думаю, этих птиц просто уничтожили кошки.

– И в то же время вы прекрасно понимаете, почему я уезжаю из города. Я повторю. Интересно было бы знать, что вы думаете?

– Единственное, что я знаю, это что нечто подобное уже происходило когда-то раньше – примерно лет сто назад; население города уменьшилось наполовину.

– Сто лет назад, – ему послышалось какое-то отвращение в ее голосе. – Сто лет назад люди слышали такие вещи, которых не должны были бы слышать?

Он поднял брови, не понимая, куда она клонит, а Эви продолжала:

– Или видели вещи, которых не должны были видеть?

Разрешите поделиться с вами кое-какой информацией, мистер Вильямс. В этом городе есть люди, неплохо разбирающиеся в электронном оборудовании. Существуют приборы, которые могут записывать голоса, а потом с помощью дистанционного управления вновь прослушивать их. Эти приборы могут записывать и воспроизводить голоса так, словно они звучат прямо рядом с вами, в соседней комнате, мистер Вильямс. И я думаю, они умеют проделывать такие же штучки с изображением. Мистер Вильямс.., не просто голоса, но и изображение! Движущееся изображение! Проецируемое прямо в вашу спальню! Не похоже ли это на то, что наши "друзья" в Москве хотели бы испытать на нас, мистер Вильямс?

Так политическая деятельность мужа и его взгляд на события на Бич-трэйл подействовали на Эви Хугхарт.

– Доктор Хугхарт объяснил мне многое, – продолжала она. – Они просто пробуют на мне свою технику, правда?

Я для них подопытная свинка. Они испытывают какие-то лучи. Или направленное излучение – как там вы его называете? Вы один из их полковников, да? Вот какими они обычно бывают, не так ли, особенно высокопоставленные!

Эвелин Хугхарт что-то услышала, подумала, что что-то видит, и с тех пор ее сознание восприняло эту навязчивую идею.

– Вы должны оставить в покое наших кошек и собак, – проговорила она и, повернувшись, побежала по направлению к дому.

"МАССОВЫЕ УБИЙСТВА В КОННЕКТИКУТЕ" – гласил заголовок в "Нью-Йорк пост" после четвертого убийства, а "Нью-Йорк тайме" вопрошала: "ХЭМПСТЕД: ПРОКЛЯТИЕ БОГАТСТВА?"

Именно эту вторую статью на установке "Телпро" в Монтане читали на экранах компьютеров Тед Вайс и Билл Пирс.

13-9"Телпро" платила за доступ к материалам "Тайме" и за телеграфную службу, чтобы как-то разнообразить их изоляцию.

– Мы должны рассказать, – заявил Пирс, и Вайс согласился, но одного он не понимал: сообщение в "Тайме" об утопившихся детях, похоже, совершенно не связано с действием ДРК-16.

Хэмпстед был, казалось, проклят, и не только потому, что престиж города был потерян; то, что там происходило, походило на почти библейские потрясения. Тревоги Хэмпстеда вышли за рамки обычного страха о собственной безопасности или параноической подозрительности к незнакомым людям, которые вошли в привычку, – они превратились в тревогу души. Казалось, что город карает сам себя, словно сумасшедший, который убил и изувечил четырех человек, был создан какими-то самыми глубинными и самыми тайными побуждениями Хэмпстеда, – и это было наказанием за богатство. Богатство, да. Наказанием за нечестное, не праведное богатство.

Жители Хэмпстеда, которые двадцать второго июня не пошли в церковь, могли увидеть интересное зрелище: съемочная группа медленно ехала по середине Саутвил-роад, транслируя репортаж корреспондента Си-Би-Эс в студию Нью-Йорка. Хэмпстед и его страшные волнения – вот о чем рассказывал Чарльз Куралт в "Санди морнинг". Корреспондент в очках с толстыми стеклами выглядел одновременно и очень доброжелательно, и взволнованно. Он вышел на Саутвил-бич и, глядя через плечо на спокойно плещущуюся воду, произнес:

– В этом месте встретили смерть Томас и Мартин О'Хара и девять других детей – здесь, на этом уютном берегу.

А наверху, на Блуфиш-хилл, в доме стоимостью триста тысяч долларов, буквально в ста ярдах от того места, где снимается наш репортаж, погибла Эстер Гудолл, вторая жертва массового убийства в этом городе. Смерть не выбирает людей, ей все равно, какое положение они занимают. И сейчас здесь, в Хэмпстеде, Коннектикут, всех волнует, почему все складывается так ужасно, почему страшные сны становятся трагической явью.

Еще один взгляд на тихо подкатывающийся прибой.

– Двигайся на меня, Чарльз.

2

Через день после того, как репортер Си-Би-Эс предположил, что Хэмпстед заслужил все неприятности, потому что это богатый город, Сара Спрай в шесть вечера все еще работала в редакции, пытаясь написать статью для "Газеты".

Сара хотела назвать эту заметку "Страницы раздумий" и намеревалась продемонстрировать, что действительно много думала над происшедшим. Она видела передачу "Санди морнинг" – передачу, которую весьма уважала. К сожалению, у Сары возникли сложности с обычными бессознательными действиями: она хотела изложить на бумаге определенные идеи, но привычная, не требующая усилий связь между сознанием Сары и ее пишущей машинкой на этот раз подвела.

Обдумывая фразу, что обычно заставляло ее сконцентрироваться, она автоматически застучала по клавишам пишущей машинки, но спустя несколько минут увидела, что большая часть текста выглядит так, словно она пребывала в лунатическом состоянии: напечатано было совсем не то, что она хотела. Первый абзац звучал так:

"Получаем ли мы отказ от Оригона ? Этта позорный риззулътат отсутствия контроля за звездами и девушками. Так много разных слоняются взад и вперед дикломируя стихи про чуму перед пьяным взором садовника Роберта Фрица. Лесная ветьма снова устрашала и сомневалась".

Сара взглянула на эти строки: какое-то мгновение она видела в них те предложения, которые, ей казалось, она печатала, но уже в следующую секунду перед ней всплыла ужасная белиберда, которую она напечатала в действительности. Сара потрясла головой – как будто туман стоит в глазах. Она вновь попробовала печатать, ее пальцы начали выстукивать "Теперь мы должны плыть против течения вины, которую…" Сара поднесла страницу к глазам:

«Голые пловцы над плыть ротив, говоря которые…»

Она отдернула пальцы от пишущей машинки.

Сара Хендерсон Спрай никогда не думала о том, чтобы стать журналистом, ведущим колонку слухов и светских новостей. И несмотря на это, именно так воспринимало ее большинство читателей, хотя "Что Сара видела" было только маленькой частью ее обязанностей в "Газете". Она редактировала и готовила макет для второй половины газеты, она писала об открытии художественных выставок, о спектаклях, поставленных в театре Хэмпстеда и театре Глена, и она все еще делала основные репортажи – то, что было ее первоначальной работой в "Газете", когда Сара Хендерсон закончила Патчинский университет. Репортажи и только репортажи – вот то, чем она хотела заниматься. Желание понять, как все происходит, было у нее в крови. "Газета" превратилась в ее дом, и она никогда не хотела ничего другого, кроме того, что она ей давала.

Конечно, благодаря "Газете" произошло ее первое столкновение с трагедией. Ей тогда исполнилось двадцать пять, и как самого молодого сотрудника ее послали в 1952 году в саутвильский Загородный клуб сделать репортаж о самоубийстве Джона Сэйра. Она захватила фотоаппарат и записную книжку. Когда она появилась на берегу за зданием клуба, там все еще лежало тело мистера Сэйра. Сара сделала снимки полицейского, официанта, обнаружившего труп, Бонни Сэйр и Грема Вильямса и, наконец, уняв спазмы, сжимающие желудок, сфотографировала мертвого адвоката. Джой Клетцки, по прозвищу Гвоздь, потому что до того, как стать полицейским, он двадцать лет проработал плотником, стоял неподалеку на берегу, положив руки на большой толстый живот, и рассказывал о мальчике, которого звали Джон Рэй, мальчике, который утонул на этом месте четыре дня назад… Клетцки было шестьдесят три года, через два года он ушел на пенсию, а через три покончил с собой. Череп Джона Сэйра раскололся, мозги вытекли на землю, лицо почернело. Сара сделала фотографию, потому что этого требовал редактор, но ей не хотелось даже смотреть на него. Она обошла тело, чтобы поговорить с Бонни Сэйр, которую поддерживал Грем Вильямс. Ночь была жаркой и влажной. На рубашке Вильямса под мышками выступили огромные пятна пота.

– Не сейчас, Сара, – мягко сказал он и этим заслужил ее уважение. А потом вызвал даже некоторое расположение, сказав:

– Завтра мы, наверное, пойдем в офис Джона. Может быть, вы могли бы встретиться там с нами? Бонни не в состоянии сейчас о чем-нибудь говорить.

И она пошла в офис и в телефонной книжке записала имена: Принц Грин, Бейтс Крелл.

Работы в газете становилось все больше, и роль Сары в деятельности округа Патчин становилась все более важной – Сара была целеустремленной и полностью преданной своему делу. Когда бывала закончена работа в "Газете", она охотно посещала встречи женщин-специалистов, работающих в газетах и журналах, вечеринки, посвященные созданию какого-либо фонда, и благотворительные балы… Дело в том, что за те тридцать лет, что прошли с того момента, когда она пыталась сфотографировать тело Джона Сэйра, Сара стала обязательной частью социальной и профессиональной жизни округа Патчин.

Она отодвинула от себя машинку, еще раз пробежала глазами напечатанную чепуху и вздрогнула. "Голые пловцы" – эти слова вновь бросились ей в глаза. Она видела маленьких О'Хара так, словно знала их. Томас улыбался, а крошка Мартин сердито хмурился, волнуясь из-за очередных перипетий "Звездных войн". Сара подошла к одному из столов, стоящих в офисе "Газеты", и взяла обычный карандаш и бумагу.

– Спокойной ночи, миссис Спрай, – попрощался Ларри, журналист, который уходил домой, и отдал ей позвякивающую связку ключей. – Вы последняя остались сейчас… проверьте, когда будете запирать.

– Я не забуду, Ларри, – ответила она. – Спокойной ночи.

Ларри вышел, открыв входную дверь, на Мэйн-стрит, и Сара оглядела пустой офис. Она задумчиво постукивала карандашом по столу. Что-то произошло с ней.., что-то произошло с целым городом, но странное состояние, охватившее ее, может стать инструментом, который поможет определить, что же действительно нанесло удар Хэмпстеду.

"Неразборчивая писанина, – написала она на бумаге или, во всяком случае, надеялась, что написала. – Похоже на дислексию.

Что могло бы послужить причиной этого? Другие симптомы: тяжелая голова, звон в ушах – у некоторых раздваивается зрение. Усталость. Эта болезнь общая для всего города. Расстройство функций мозга ?

Солнечные пятна ?

Ядерная утечка – лучевая болезнь ?

Химическое воздействие?

Распространение химикатов, возможно, в результате дорожной аварии?"

Она еще раз проглядела перечень, который набросала на листке, кивнула и, проведя под ним две толстые жирные линии, набросала вторую колонку:

"Что знаем о предыдущей истории – истории города.

Предыдущие массовые убийства. Было ли такое?

Предыдущие самоубийства детей. Были ли?

Необходимы связи, а также сведения по м.у, и д.с.".

Сара поднесла листок к самому лицу и внимательно перечитала каждое написанное слово. Вместо "массовых убийств" получились "маковые убийства". Она исправила предложение. Все остальное выглядело именно так, как она и хотела написать, что лишний раз подтверждало, что письмо от руки и в более медленном темпе в большинстве случаев решает проблему.

Она решила потратить немного времени, чтобы проверить еще раз второй столбец; это было характерно для нее: если что-то не получалось, она умела сконцентрироваться на чем-нибудь еще, до тех пор пока то, что она хотела сказать, не складывалось само по себе. Сара очень внимательно приглядывалась к вещам – это было принципом ее жизни. И сегодня вечером ей повезло: газета, в которой она работала, издавалась в Хэмпстеде с 1875 года; тогда она имела вид маленькой двухстраничной брошюрки, а до того вообще представляла собой большой лист бумаги, на котором текст печатался только на одной стороне. (В 1873-м и 1874-м в Хэмпстеде вообще не издавались никакие газеты, но Сара не знала об этом.) Ранние издания, начиная с номера, вышедшего 3 января 1965 года, копировались на микропленку.

В 1968 году старый наборщик по имени Билл Биксби в качестве личной инициативы начал составление гигантского рукописного указателя всех выпусков "Газеты". Биксби работал по ночам, уик-эндам и выходным – по-видимому, это стало основным делом его жизни. Даже после того как наборщик вышел на пенсию, он все равно продолжал каждый день приходить в редакцию, чтобы работать над указателем.

Он очень гордился тем, что создал. Сара вспомнила, как однажды он сказал ей, что в этом указателе собраны такие сведения о Хэмпстеде, о которых никогда не знала ни она, ни Стен Блокетт; и действительно, в указателе рассказывалось о Хэмпстеде несравнимо больше, чем рассказывалось о нем в самой "Газете".

В настоящее время существовало две копии указателя Биксби: одна находилась в Хиллхэвене в Историческом обществе Патчина, а вторая в редакции, в комнате с микропленками, на полке над проектором.

Указатель в редакции называли просто "Биксби". И если журналисту нужно было сделать статью о необходимости сохранения болотистых местностей и о том, как городские власти относятся к проблемам осушения, Блокетт советовал ему "заглянуть в Биксби". Старый наборщик заслуживал доверия.

Сара прошла в комнату, расположенную в дальнем конце здания, включила свет и сняла с полки тяжелый том "Биксби". Она положила его на стол и листала до тех пор, пока не добралась до буквы "У". Перевернув еще несколько страниц, она наконец нашла столбец с заголовком "Убийства".

Сара окинула его взглядом, поначалу он показался ей длиннее, чем она ожидала, но тут Сара обнаружила, что большинство статей в основном имеют отношение к трем датам.

Первая группа рассказывала о событиях 1898 года, вторая – о происшествиях осени 1924-го, третья приходилась на сентябрь 1952 года.

Видимо, это был "вклад" Биксби в историю города, потому что в 1952 году в Хэмпстеде не было никаких убийств.

Иногда старый наборщик использовал указатель, чтобы сделать некоторые заключения, которых никогда не делала газета. Если, например, вы просматривали раздел "Фонды, незаконное присвоение…", то приводилась ссылка на статью о начале работ по расширению шоссе номер 7, в которой рассказывалось о том, в какую кругленькую сумму обошлось городу строительство. Вторая ссылка указывала на заметку, повествующую о том, что строятся новые трибуны на крытом стадионе на Рекс-роад. В обеих статьях фигурировало одно и то же имя подрядчика и упоминалось, что он приходится братом известному члену городского управления. Далее еще один указатель приводил к маленькому сообщению светской хроники, в котором рассказывалось, что этот член городского управления недавно за триста тысяч долларов приобрел новый особняк. Это и был тот вид непрямых комментариев, благодаря которым "Биксби" содержал больше данных о жизни Хэмпстеда, чем сама газета.

Сара поставила в проектор катушку микрофильма. Она прокручивала ее до тех пор, пока не увидела первую полосу первого выпуска "Хэмпстедской газеты", затем сфокусировала изображение так, чтобы можно было различить даты, не напрягая зрение и не прищуриваясь, после чего начала листать страницы, пока не дошла до 1898 года.

"Житель Хэмпстеда обвиняется в смертях в Вудвилле", прочла она. Тремя номерами позже была опубликована статья под заголовком "Тайная жизнь Грина: разврат после семинарии". И шестью месяцами позднее – "Грин приговорен".

Из помещенных в газетах статей следовало, что Робертсон Грин совершал убийства проституток в Норрингтоне и Вудвилле.

Следующая статья касалась фермера, жившего на окраине Олд-Сарума и зарубившего топором свою жену. Сара не стала делать заметки об этом случае; она извлекла катушку из проектора и вставила следующую. Теперь она перенеслась в лето 1924 года. "Газета" изменилась, стала больше, и шрифт читался значительно легче. На первой странице по-прежнему публиковалось много рекламы и объявлений, но уже появились фотографии и рисунки.

В экземпляре, включенном Биксби в указатель, на первой странице были напечатаны фотографии женщин – трех женщин, найденных мертвыми на болотистом западном берегу реки Наухэ, Тен в первую неделю лета. "Волна смертей продолжается" – гласили крупные черные буквы заголовка статьи, помещенной в номере газеты от 21 июня 1924 года.

"Другая жертва?" – вопрошал заголовок от 10 июля, и под ним помещалась фотография женщины по имени миссис Делл Клейбрук. Миссис Клейбрук исчезла из своего дома вечером 8 июля. "И еще одна?" – опять волновалась "Газета" от 21 июля. Под заголовком была напечатана фотография дерзкого, с пренебрежительно вздернутым носом лица миссис Артур Флетчер, которая также исчезла из дома, в то время как ее муж находился в Нью-Йорке. "Шестая жертва?" – спрашивала "Газета" у читателей 9 августа. Миссис Клейбрук и миссис Флетчер все еще числились в пропавших без вести, когда Гораций Вест, вернувшись домой из поездки на мельницу на Фолл-Ривер, обнаружил необъяснимое исчезновение жены Дейзи. Два дня спустя Дейзи Вест все еще отсутствовала, и мистер Вест, явившись в полицейский участок, обвинил начальника полиции Клетцки в бездействии. Начальник полиции Клетцки был вынужден применить к крайне возбужденному мистеру Весту меры физического воздействия. Ни один из участников конфликта не возбудил судебного дела против другого.

Следующая включенная в указатель статья совершенно сбивала с толку, так как она не имела ничего общего с убийствами. Это было небольшое сообщение на шестнадцатой странице относительно конфискации рыболовного судна, принадлежащего мистеру Бейтсу Креллу. Совершенно очевидно, что мистер Крелл покинул Хэмпстед весьма внезапно; как намекала статья, как раз перед тем как кредиторы собирались упрятать его в тюрьму.

"Бейтс Крелл? – подумала Сара. – Так, так…" Давал ли Биксби понять, что Крелл был последней жертвой неизвестного убийцы 1924 года? Сара полагала, что так оно и было, но она никак не могла понять, почему имя этого незадачливого рыбака казалось ей таким знакомым.

Когда Сара добралась до номеров газеты за 1952 год, включенных Биксби в указатель, она обнаружила свою первую серьезную статью, написанную для "Газеты": "Джон Сэйр покончил с собой". Здесь же были две фотографии, сделанные ею в тот ужасный день: рыдающая Бонни Сэйр, закрывшая лицо затянутыми в перчатки руками, и задний двор Загородного клуба – небольшая полоска комфортабельно оборудованного пляжа.

Да, все так! Но при чем здесь убийство? Эта статья, без всякого сомнения, должна находиться в разделе "Самоубийства". В "Биксби" так много разделов, почему же он поместил этот совершенно ясный случай под рубрикой "Убийства"?

Никто никогда не предполагал, что кто-то, кроме самого Джона Сэйра, лишил его жизни. Сара машинально перелистала страницы, дошла до раздела "Самоубийства" и проверила даты – так и есть, здесь она и находилась, эта статья.

Она взглянула на сделанные заметки. На левой стороне желтого листка отдельно от более подробных описаний ее рукой было написано:

"1898, Р. Грин.

1924, второй случай массовых убийств,

(исчез Б. Крелл)".

Теперь она добавила:

«1952, Дж. Сэйр (?)».

И под этим:

«1980, Фрайдгуд, Гудолл и др.».

И, глядя на эти краткие заметки, она вспомнила… Она вспомнила, как стояла в офисе Джона Сэйра, а его жена и секретарша в это время рыдали в объятиях друг друга; она вспомнила, как подошла вместе с Гремом Вильямсом к столу адвоката и они увидели нацарапанные в блокноте фамилии: Грин и Крелл. Рассказывала ли она об этом старому Биксби, расспрашивала ли его об этих людях? Сара не могла припомнить, но, во всяком случае, Биксби поместил их в указателе вместе. Убийца проституток, сбежавший из города рыбак (возможно, убитый) и респектабельный адвокат – какая связь может быть между ними? И какая связь может существовать между ними и событиями, происходящими в Хэмпстеде в 1980 году?

Сара обвела имена и даты кружками и выпрямилась в кресле перед проектором. Она заметила, что между каждым из инцидентов прошло приблизительно тридцать лет. За исключением периода 1950 – 1952 годов, каждые тридцать лет в Хэмпстеде возникала серия убийств. Да нет, не совсем так, поправила она себя, ведь Грин совершал убийства в Норрингтоне. Таким образом, убийства вблизи Хэмпстеда или в самом Хэмпстеде случались на протяжении жизни каждого поколения.

Вдруг редакция "Газеты" показалась журналистке темной и холодной. Она выключила проектор. Сара уже знала, что, сколько бы она ни изучала прошлое, эта ситуация будет повторяться и повторяться до бесконечности, вплоть до тех времен, когда люди еще не населяли Коннектикутское побережье, когда звери вдруг теряли разум и бросались друг на друга: медведь – на медведя, волк – на волка, и так каждые тридцать лет.

Саре захотелось спрятаться – это была ее первая инстинктивная реакция на сделанное открытие. Выключить свет, забиться в укромный уголок и сидеть там, скорчившись, до тех пор пока она не сможет безопасно выйти наружу. Но, будучи Сарой Спрай, вместо этого она протянула руку к телефону.

3

В то самое время, когда Сара Спрай пыталась дотянуться до телефона, то есть после семи часов вечера, мужчина, не по сезону облаченный в пальто и твидовую шляпу, вынырнул из порнотеатра на Сорок второй Западной улице Нью-Йорка. Он огляделся и двинулся в восточном направлении к Америка-авеню. Руки он засунул глубоко в карманы, но видневшиеся из-под обшлагов рукавов белые полоски свидетельствовали о том, что руки забинтованы. Его лицо также было покрыто бинтами. Когда ему показалось, что он привлек внимание одного из уличных завсегдатаев – одной из тех небезопасных личностей, что проводят целые дни на Сорок второй улице, – мужчина спрятался за спину крашеной блондинки в облегающих атласных шортах. Она шепнула ему: "Пойдем со мной? Пойдем?", и он скользнул в здание, когда-то бывшее кинотеатром.

В большинстве маленьких и больших городов забинтованный с ног до головы джентльмен, напоминающий Клода Рейнса из "Человека-невидимки" и одетый в середине июня в пальто и шляпу, совершенно справедливо привлек бы к себе внимание окружающих; в большинстве маленьких и больших городов вокруг такого человека зазвучали бы вопросы и насмешки, на него бросали бы любопытные взгляды и показывали пальцем. Но здесь была Сорок вторая улица, и большинство из тех, кто видел Лео Фрайдгуда, гоняющегося за сексуальными приключениями, принимали его просто за еще одного сумасшедшего. Лео, которого в округе Патчин назвали бы "перестраховщиком", понимал, что слоняться в таком виде в одном из самых неспокойных районов Нью-Йорка – дело опасное. Но он совершенно справедливо рассуждал, что его таинственный и самоуверенный облик создает определенную безопасность, тогда как таинственный и испуганный вид только увеличивает вероятность нападения. Конечно, если по какой-то причине бинты спадут, ему придет конец. Такая возможность существовала, и это заставляло его двигаться осторожно, крадучись, тайком поглядывая по сторонам. Но лучшим оружием оставались все же высокомерие и надменность. Здесь отлично усвоили: если ты можешь заплатить за то, чего желаешь, то оно твое.

Кроме всего прочего, он просто не мог уйти. Лео Фрайдгуд всегда был болезненно любопытен, особенно если дело касалось сексуальных сцен. Наиболее сильное сексуальное удовольствие он получал, наблюдая или воображая любовные акты между другими людьми. Даже во время близости со Стоуни он представлял ее вместе с другими мужчинами, с которыми сам же и побуждал ее встречаться. Он вкрадчиво, но настойчиво подталкивал ее к этим встречам, хотя никогда прямо об этом не говорил. Со смертью Стоуни он решил, что его сексуальная жизнь тоже умерла. Лео до сих пор переживал унижение, причиненное ему Томми Турком. Это унижение казалось могильной плитой, придавившей всю его сексуальную жизнь. Обнаруженные на теле белые пятна, их медленный, но неумолимый рост также вносили свой вклад в угасание желания, но странным и извращенным образом: чем больше белые пятна покрывали его тело, тем более навязчивой становилась проблема пола. Лео не мог больше действовать, но действия всегда имели для него второстепенное значение. Лео полностью порвал с "Телпро" и генералом Ходжесом – никто в "Телпро" не знал, что с ним произошло, – но порвать с глубоко запрятанными фантазиями оказалось невозможным. Это и привело его сюда, на Сорок вторую улицу.

Лео проскользнул незамеченным мимо ряда будок, демонстрирующих каждые две минуты за четверть доллара фрагменты порнографических фильмов, и протянул пятидолларовую банкноту лысому человеку, сидящему в кабинке кассы. Тот вернул ему его пять долларов, разменянные по двадцать пять центов. Лео нырнул в маленькую темную комнату, где потратил доллар, наблюдая за тем, как четыре школьницы старших классов насилуют костлявого темноволосого мужчину с резко выраженным изгибом пениса. Затем он вышел оттуда и отправился на задворки старого театра, где под аркой виднелась надпись: "Обнаженные живые девушки – 25 центов". Ряд дверей, напоминающих стенные шкафы, тесно прилегающие один к другому, образовали полукруг. Лео открыл дверь, над которой не светилась красная лампочка, шагнул в темноту и вложил четверть доллара в щель. Металлический диск внутри кабины поднялся вверх.

Лео увидел перед собой круглое, хорошо освещенное помещение: на полу была расстелена искусственная тигровая шкура, в дальнем углу стояла софа из пластика. По сторонам этого круга располагалась серия таких же дискообразных окон, как и то, в которое смотрел он. Примерно на половине из них были подняты металлические ставни. Мужские лица, выглядывающие из этих окон, напоминали портреты обитателей ада – казалось, они покрыты блестящей красной краской. Все лица были повернуты в сторону женщины, которая танцевала под песню Брюса Спрингстина в центре круглого пространства. Это была красивая пуэрториканка. Лео рассмотрел ее, когда она обернулась и, вскинув вверх копну густых волос, стала приближаться к его окну. В окне прямо напротив Лео, высунув извивающийся язык, безумно скалился огромный негр. Девушка взглянула на Лео и, казалось, не заметила бинтов; по крайней мере, отсутствующее, почти мрачное лицо не изменило выражения – ни морщинки на чистом лбу, ни следа интереса в глазах. Она резко повела правым плечом, подняла вверх правую руку, маленькая коричневая грудь дрогнула, и великолепное тело, медленно поворачиваясь, двинулось вдоль круга. Лео разглядывал гибкую спину, аккуратный круглый зад, стройные бедра.

Когда металлический экран начал опускаться, он быстро бросил в щель еще четверть цента.

Девушка неспешно двигалась вдоль круга, она изгибалась, словно кошка, пытающаяся пролезть под низким забором. Лео еле дышал, почти что впал в транс: он представлял девушку, бесспорно проститутку и, возможно, наркоманку, в объятиях мужчины, извивающуюся и трепещущую, ее покачивающийся зад и стройные ноги, сплетенные вокруг мужского тела. Лео заплатил еще за один сеанс, и когда пуэрториканка улеглась на меховой ковер, а ее сменила высокая рыжая американка, он натянул поглубже твидовую шляпу, приподнял воротник пальто и вышел, пройдя мимов рядов кабинок.

– Секс-шоу, секс-шоу, – прошептал ему на ухо чернокожий человек в тот момент, когда он вышел из здания и повернул на запад.

Что ж, он как раз подумывал об этом. Лео быстро двинулся вниз по улице. Теперь он слышал, как какой-то негр кричал ему вслед: "Эй, мумия, постой, мумия".

Лео направился в клуб, который располагался на Седьмой авеню. Этот клуб он "открыл" в 1975 году – в тот год Фрайдгуды перебрались на восток. Заведение состояло из двух комнат, которые разделяла стеклянная перегородка.

Одна ее сторона была прозрачной. Этот клуб обслуживал мужчин, чьи вкусы совпадали с вкусами Лео.

– Черт, он не мумия, – сказал Бенгс-младший Гроверу Спелвину, когда они увидели, как Лео исчез в дверях, расположенных рядом с входом в кинотеатр, где двадцать четыре часа подряд непрерывно демонстрировались фильмы ужасов.

– Этот тип собирается на шоу. Черт! Он, оказывается, не настоящая мумия.

– Мы увидим его, когда он будет тащиться обратно, – спокойно ответил Гровер и спрятал руки в карманы обтрепанных джинсов. Они приготовились ждать.

Лео поднялся по лестнице на самый верх, открыл дверь с вывеской "Студия", и чернокожая блондинка в парике, приветливо улыбнувшись ему, проговорила:

– Вы бывали прежде в нашем клубе?

Лео кивнул.

– У вас ожоги? – спросила девушка. – Я хочу сказать, что у меня есть приятельница, и она полностью изуродована.

Два месяца носила бинты, а сняла и… Ой, с вас тридцать пять долларов.

Лео вытащил купюры из кармана пальто и отсчитал нужную сумму.

– Отлично, – сказала девушка. Она вновь улыбнулась, обнажив розовую нежную десну, встала и повела его в помещение, где полдюжины мужчин средних лет, некоторые в джинсах и майках, некоторые в строгих костюмах, сидели на металлических стульях перед огромным квадратным окном.

Грохотала рок-музыка, но мужчины, казалось, не замечали ее. По другую сторону окна в маленькой комнате на голом полу стояла расстеленная кровать. Девушка нажала на кнопку и проговорила:

– Представление начинается, джентльмены. Каждое представление длится пятнадцать минут. Если вы захотите остаться на следующее представление, то с вас будет собрана дополнительная плата. Если вы останетесь, то должны будете заплатить.

Молодая светлокожая женщина и огромный негр вошли в комнату. Они тут же улеглись на кровать, и Лео почувствовал разочарование: когда он приходил сюда пять лет назад, то пара – оба были белые, – прежде чем оправиться в постель, долго целовалась и обнималась. Мужчина, который сейчас находился в спальне, выглядел злым и скучающим.

Он сжал зад женщины и рывком подтянул ее на себя. Она поднималась и опускалась над его массивным телом, изображая возбуждение. Но у мужчины даже не наступила эрекция – он был слишком скучен и враждебен, чтобы предпринять хоть попытку замаскировать пассивно висящий пенис.

Спустя несколько минут женщина изобразила оргазм. Она тут же встала и ушла за пределы окна – наверное, подумал Лео, ждать следующего звонка. Через несколько секунд ушел и мужчина.

Лео чувствовал разочарование – пять лет назад это представление было настоящим, а не подделкой. Ему казалось, что у него просто украли деньги.

Маленький, похожий на крысу мужчина в фетровой шляпе, который сидел рядом, окинул Лео странным взглядом – испуганным, из-за бинтов, но в то же время в нем читалась симпатия.

– Я понимаю, – сказал человечек, обращаясь к Лео, – теперь это все ненастоящее. Они несколько раз прогорали, и эти двое – все, что у них осталось. Но если вы хотите увидеть стоящую вещь, то я могу все устроить. Сотня.

Он наклонился к Лео, и когда темнокожая блондинка в парике, посверкивая розовыми деснами, появилась вновь, он прошептал:

– Идите за мной. У вас есть сотня?

Лео кивнул, и мужчина движением головы показал, что надо спуститься вниз по лестнице. Когда Лео выбрался на улицу, человек зажег сигару и, попыхивая ею, двинулся вдоль по тротуару. Ему было лет шестьдесят, опустившийся старый антрепренер в фетровой шляпе и тонкой рубашке в клеточку.

– Восьмая авеню, – проговорил человечек и энергично зашагал вниз по улице.

– Мумия куда-то отправилась, – сообщил Гровер Спелвин Бенгсу-младшему, и они двинулись следом за Лео и антрепренером.

– Слушай, да он болтается вместе с Алом Кокрочем, – проговорил Бенгс. – Он вовсе не мумия. Видно, Ал ведет его к этой несчастной малышке Монне Миннесоте и сумасшедшему ублюдку Дагу. Я не хочу связываться с этим дерьмом.

– Ну что ж, мумия выйдет и оттуда, – так же спокойно, как и раньше, заключил Гровер.

– Выйдет бедняга, – сказал Бенгс-младший.

Впереди Ал Кокрочвел Лео Фрайдгуда через Восьмую авеню, затем они скрылись в небольшом здании из серого кирпича. Гостиница Спелмана, так называлось оно в округе. Портье демонстративно отвел глаза в сторону, и Ал привел Лео на третий этаж. Уже перед самыми дверями он сказал Лео:

– Деньги.

Лео достал из кармана пальто сто долларов и положил деньги в трясущуюся ладонь человечка.

– Отлично, отлично. Я сейчас постучу, мы оба войдем, а потом я вас оставлю, ладно? Вот это будет настоящая вещь.

Вы получите то, что хотели, мистер. Прямо сейчас.

Человечек опять бросил беглый, немного нервный взгляд на забинтованное лицо Лео и два раза постучал в дверь.

Им открыл мускулистый парень, тело которого сплошь покрывала неприличная татуировка. На нем были только белые хлопчатобумажные трусы. Он поторопился, пропуская вошедших в тесную, воняющую застарелой грязью комнату. При движении рельефные бугристые мышцы так и играли на его обнаженном теле. Парень все время кивал и притопывал в такт какой-то только ему слышной мелодии.

Светлые волосы выглядели так, словно он подстриг себя, не глядя в зеркало: кое-где они полностью отсутствовали, а местами торчали на добрый дюйм.

– Тебе заплатили, Ал? – спросил он, растягивая слова, что выдавало уроженца Среднего Запада.

– А как же, – ответил человечек, кивая словно маятник.

Даг смерил Лео взглядом и усмехнулся;

– Бог ты мой, гляньте только на этого парня! Вот уж ни на кого не похожий тип.

Лео отодвинулся от Дага подальше и тут заметил худенькую сонную девушку. Не отрывая от него глаз, она сидела на смятой постели. Девушка была блондинкой, завитки светлых волос падали на лицо, такое же измятое и серое, как укрывавшая ее простыня.

– Скоро увидимся, – попрощался Ал, торопливо пятясь к входной двери.

Даг все еще пристально рассматривал Лео; он обходил его со всех сторон и при этом недоуменно покачивал головой. Лео уже начал немного нервничать, когда Даг наконец сказал:

– Ты можешь разговаривать? Ты вообще можешь говорить сквозь это дерьмо, что на тебе накручено?

– Да, – ответил Лео, – да, вполне. Я, по-моему, заплатил.

– Ну что ж, парень, ладно, – Даг потянулся, подняв вверх обе руки. При этом выступающие мышцы образовали извилистую линию.

– На что хочешь поглазеть, парень? Что-то особенное?

Мы сделаем все, что ты закажешь.

– Просто ложитесь вместе с девушкой, – сказал Лео.

– Будет сделано, парень. Просто ложусь в постель вместе с девушкой. Все, что хотите, начальник.

Даг спустил трусы с ягодиц, и Лео увидел, что татуировка доходит только до талии.

– Прошу садиться, начальник. Для вас – лучшие места с наилучшим обзором, – Даг указал на деревянный стул футах в четырех от постели.

Лео наконец сообразил, что напоминает ему неотвязный запах этой комнаты – запах куриного бульона. Сидя на деревянном стуле, он следил за тем, как Даг сдернул простыню с пассивно лежащей девушки. У Дага уже возникла эрекция. Совершенно неразвитое тело девушки напоминало бы тело ребенка, если бы не большая, свисающая по сторонам грудной клетки грудь. Даг пристроился на коленях между ее раздвинутыми ногами.

Прямо перед собой на простыне Лео заметил большое коричневое пятно, напоминающее по очертаниям штат Калифорния.

По мере того как Даг достигал высшей точки возбуждения, Лео стонал все громче и громче – это было именно то самое, в чем его обманули в клубе, это было настоящим, тем, чего он хотел. Дага затрясло, и он затих на обессиленном теле девушки, Лео судорожно вздохнул и задрожал.

– Ну ладно, парень, – проговорил Даг выпрямляясь, а затем усаживаясь на постели. – Ты за это заплатил, ты это и получил. Верно? Получил за что платил, так?

Вставая со стула, Лео кивнул.

– Отлично. А ты знаешь, что нам обычно дают чаевые? – Даг медленно поднялся с кровати. Девушка по-прежнему лежала с открытым ртом, не отводя глаз от Лео. Даг занял позицию между Лео и входной дверью.

– Нам очень нравится, когда нам дают чаевые, понимаешь?

– Конечно.., понимаю… – выдавил Лео через отверстие в бинтах. Он покопался в карманах, выудил двадцатидолларовую бумажку и протянул Дагу.

– Ты парень, действительно ни на кого не похож, – сказал Даг. – Слушай, может, хочешь еще чего-нибудь? Тут пропасть чего еще можно сделать. Еще пятьдесят – и делай с ней все, что хочешь. Монна может просто высосать с тебя все эти бинты, просто высосать.

Он дружески толкнул Лео в грудь. Лео вскрикнул, и Даг отступил, отдернув руку так, словно обжегся о раскаленную поверхность, и гримаса удивления появилась на его лице.

– Да что это с тобой, парень, черт возьми? – лицо Дага принимало все более подозрительный и недружелюбный вид.

– Бог ты мой, парень, – Даг обернулся к девушке. – Господи, Монна, ты только взгляни на его пальто. Посмотри на свое пальто, парень!

Лео тяжело дышал, но его охватило необыкновенное чувство освобождения. По пальто расползалось огромное пятно.

– Оставь меня в покое! – обезумев от страха, крикнул Лео. – Не прикасайся ко мне! Дай мне выбраться отсюда!

Даг сделал шаг вперед. Челюсти сжаты, глаза сощурены так, что не видно зрачков. Лео, защищаясь поднял руки, и в это же мгновение левой рукой Даг нанес стремительный короткий удар в челюсть, а потом такой же страшный удар правой – в висок.

Бинты слетели с головы Лео, разлетевшись по комнате.

Лео опустился на пол, и пенистое белое вещество заструилось из-под разорванных бинтов. Через десять минут от Лео Фрайдгуда остались лишь мокрая одежда, блестящие кости и белые макаронины бинтов в луже слизистой жидкости.

Остались еще и наличные деньги, извлеченные Дагом из кармана пальто.

Лео Фрайдгуд полностью исчез из этого мира.

Тридцать минут спустя Гровер Спелвин и Бенгс-младший увидели, как Даг и Монна Миннесота спускаются со ступенек центрального входа гостиницы Спелмана. Оба парня стояли, прислонившись к фонарному столбу, и, как только массивная фигура Дага показалась из-за дверей, Гровер выпрямился и толкнул в бок Бенгса-младшего:

– Это они, пошли, малый, – сказал он.

Монна Миннесота неуклюжей походкой спустилась по ступеням вслед за Дагом в июньскую жару улицы. Оба они несли бумажные пакеты, покрытые большими влажными пятнами. Гровер и Бенгс пересекли улицу и последовали за Дагом и Монной по Восьмой улице к югу.

– Куда запропастилась эта чертова мумия? – спросил Бенгс. – Мы прождали его целый чертов день, где он?

Даг выбросил бумажный пакет в мусорный контейнер и подождал, пока Монна не кинет туда же свой. Затем медленным шагом они двинулись вниз по улице, и Гровер с Бенгсом-младшим тут же поняли, что парочка собирается прикупить очередную порцию наркотиков.

– Дерьмо, – проговорил Гровер.

– Черт бы все побрал, – подтвердил Бенгс-младший.

– Похоже, что никакой мумии нет. Даг вынес ее.

Парни приблизились к мусорному контейнеру, где валялись бумажные пакеты. Бенгс осторожно открыл пакет Монны, который лежал сверху, заглянул внутрь и захихикал; когда он заметил, что Гровер непонимающе смотрит на него, то засмеялся еще сильнее и, с трудом преодолевая хохот, проговорил:

– Гровер, Даг утопил мумию в креме для бритья. Ха-ха-ха. – И он согнулся в очередном приступе смеха.

Гровер Спелвин мрачно ткнул пальцем в содержимое пакета. Потом покачал головой:

– Это не крем для бритья, – произнес он. – Это мумия.

Черт возьми! Знаешь что?

На его широком лице появилось нечто, похожее на волнение:

– Даг, конечно, прикончил его. Но это была настоящая мумия. Как в старых фильмах.

– Чертов Даг, – сказал Бенгс-младший.

– Под этими бинтами были только кости и жидкость, – повторил Гровер. – Настоящая мумия. Черт возьми!

– Мумия, – эхом отозвался Бенгс-младший.

– Интересно мне, сколько у нее было денег, – задумчиво проговорил Гровер.

4

– Я так рада, что вы согласились помочь мне, – Сара Спрай говорила с Юликом Бирном. – Понимаете, такого рода поддержка мне никогда раньше не требовалась, я привыкла справляться с подобными делами сама.

– Понимаю, очень хорошо понимаю, – проговорил адвокат. – Я и сам такой же. Но мы же друзья, Сара. И я подозреваю, что есть кое-что такое, что не должны узнать Блокетт и сотрудники "Газеты", прежде чем вы будете готовы рассказать им.

– Совершенно верно, я действую сейчас, скорее, по наитию. Блокетт решил бы, что я сошла с ума. Так что, если вы сможете, просмотрите записи и поищите, не происходили ли в окрестностях нашего города какие-нибудь промышленные аварии. Период – от шести недель до двух месяцев назад. Если ничего подобного не случалось, то было бы хорошо выяснить, какая в этот период была солнечная активность.

Я буду работать в другом направлении, но, конечно, как только я выясню что-то новое, я вам сообщу. Вокруг стали происходить совершенно ненормальные вещи.

Это последнее замечание не было для Юлика Бирна особой новостью. За прошедшую неделю или две, казалось, впала в буйный психоз половина его клиентов. Более того, случилось так много странных и необъяснимых вещей, что Бирн стал подумывать о том, что, возможно, и он сам постепенно сходит с ума. Конечно, у О'Хара есть реальные причины для теперешнего состояния; возможно, есть они и у Джонсонсов: их четыре чистокровные арабские кобылы сбежали из конюшни и попали под колеса огромного грузовика цементной компании. Но одна из его клиенток самым натуральным образом загнала себя до смерти. Полная, тяжелая, она никогда не предпринимала действий, требующих больших мышечных усилий, разве что могла поднять пульт дистанционного управления телевизора или снять трубку телефона. И вот однажды утром она начала бегать перед завтраком вдоль Саутел-роад и не захотела остановиться даже тогда, когда ее муж, ехавший рядом с ней в их "БМВ", попытался уговорить ее сесть в автомобиль. После трех непрерывных часов бега мышцы ног сдали, а вслед за ними сдало и сердце.

Совершенно ясно, думал Юлик Бирн, что, для того чтобы увидеть, что в Хэмпстеде творится неладное, достаточно присмотреться к тому, что происходит с его клиентами, и вряд ли кому-то захочется настолько близко соприкоснуться со всем этим сумасшествием. Кроме Джейн Андерсон, которая довела себя до инфаркта бегом по Саутел-роад, произошел странный случай и с Джорджем Клопником, бухгалтером одной вудвиллской фирмы. Дела Джорджа, насколько знал Юлик, шли настолько успешно, насколько они могли идти У вудвиллского бухгалтера, не имеющего партнера. И вот недавно Джордж явился в контору Юлика Бирна возбужденный, с горящими глазами и сообщил, что должен подать в суд на правительство Соединенных Штатов за то, что оно подавало ему ложные надежды. Джордж был убежден, что в процессе "Клопник против Соединенных Штатов" суд присяжных вынесет решение о выплате двадцати миллионов долларов за причинение ему морального ущерба. Юлику удалось выставить его из конторы, пообещав, что он изучит все случаи, связанные с ложными надеждами. Еще хуже, чем у Джорджа, обстояли дела у Роджера Тортона, старейшего главы респектабельной мебельной фирмы. Торнтон, седой человек, носящий строгие английские костюмы, с великолепными манерами, которыми и должен был обладать владелец особняка на Маунт-авеню, президент процветающей компании, во вторник, во второй половине дня 17 июня, подошел к хорошенькой школьнице, стоявшей напротив небоскреба Анхальта на Мэйн-стрит, и сказал:

– Я – владелец огромного красивого члена. Не хочешь ли заняться им?

Сейчас Тортон отпущен под залог, а родители школьницы обещали, что лишат его жизни, если только не смогут кастрировать. Но на самого Тортона происшедшие события, казалось, не произвели никакого впечатления:

– Вы не понимаете, мистер Бирн, – сообщил он Юлику, – у меня действительно огромный красивый член. Это, без сомнения, будет свидетельствовать в мою пользу, правда?

И нельзя, рассказывая о профессиональных хлопотах Юлика Бирна, не упомянуть о Мэгги Нелиган и ее подруге Кэтрин Хоскинс, которые как-то утром отправились в универмаг Блумингдэйла, где в меховом отделе заказали вещей на сто семьдесят тысяч долларов. Когда миссис Нелиган и миссис Хоскинс пригласил на беседу в кабинет управляющий меховой секцией, они радостно согласились на это.

Управляющий поинтересовался, как леди собираются платить за приобретенные товары. Негодованию дам не было предела. Она была уверена, что управляющий узнал ее, возмущенно заявила миссис Нелиган. Неужели он не знает ее имени? Управляющий выразил сожаление, признав, что оно ему неизвестно, но если она будет так любезна и немного освежит его память…

– Почему бы нет? Я – владелица этого магазина, – сообщила Мэгги Нелиган. – Я была уверена, что вы знаете это.

– И я тоже владелица, – пояснила Кэтрин Хоскинс. – Мы обе – владелицы.

Мэгги Нелиган кивком подтвердила слова подруги.

– А сейчас, пожалуйста, заверните наши покупки, – проговорила она.

Беседа закончилась воплями и дракой. Бедному управляющему меховой секцией пришлось накладывать швы, вызвали полицию. Возмущенных Мэгги Нелиган и Кэтрин Хоскинс водворили в камеру. На следующее утро мистер Поль Нелиган вызвал Юлика Бирна.

И повсюду в городе Юлик замечал признаки беспорядка: мусорщики не появлялись у его дома неделю, зато потом Они приезжали дважды в один и тот же день, хихикая и улыбаясь словно сумасшедшие; шофер такси, который вез его от станции к дому на Редкоат-стрит вечером в пятницу, запутался и потерялся в городе, хотя до этого возил Бирна домой по крайней мере два раза. Кассирша у Гринблата пыталась шесть раз взять с него деньги за одни и те же бифштексы и разразилась безумными рыданиями, когда он отказался это сделать; он был уверен, что видел из окна конторы, как пожилая женщина жадно ела землю и траву на одной из больших лужаек около стоянки машин. И разве не стало случаться намного больше пожаров, чем раньше? А за два дня до этого на той же стоянке Юлик видел двух школьников, которые избивали друг друга с невероятной силой и жестокостью, но, казалось, они оба не чувствовали ударов…

Помогая Саре, подумал Юлик Бирн, он сможет отвлечься от всего этого.

Он позвонил ей два дня спустя: его расследование касалось лишь одной из тем.

– Я не уверен, что эти данные подходят для того узора, который вы пытаетесь сложить, Сара. Но, по крайней мере, это докажет вам, что я верю в него. Семнадцатого мая несколько ребят погибли при аварии на химическом заводе в Вудвилле. На "Вудвилл Солвент", если быть точным. В отчетах сообщается, что они погибли в результате карбономоноксидного отравления.

– Х-м-м, – пробормотала Сара, – не очень-то это поможет нам. Я надеялась на какой-то крупный взрыв где-нибудь на шоссе… Хотя подождите минутку… Это произошло семнадцатого? Это наш день. Это то, что мы искали. Миссис Фрайдгуд была убита семнадцатого мая. И еще кое-что произошло в этот же день: крупная дорожная катастрофа, в которой погибли восемь человек. Похоже, что у нас что-то получается, а, Юлик?

– Господи, у меня ужасная головная боль, – ответил Бирн. – Но я согласен с вами. Потому что…

– И только взгляните на восемнадцатое, – голос Сары зазвучал громче. – Вы помните, что случилось восемнадцатого, Юлик? Пять человек погибли. Все это есть в "Газете".

Мы все были настолько поражены этими ужасными убийствами, что не могли предположить о существовании какой-либо связи между ними. Но знаете, пожалуй, еще все-таки рановато посвящать кого-то в мои не подтвержденные фактами идеи, и все же, я думаю, определенный узор может сложиться.

– Я как раз собирался сказать вам об этом же, – сказал Бирн. – Черт бы меня побрал, если я могу понять, что все это означает. Но, Сара, о чем я могу сказать, так это о том, что некоторые составляющие можно найти у Лео Фрайдгуда.

– Муж, – проговорила Сара.

– Да. Лео Фрайдгуд – офицер с базы "Телпро Корпорэйшн". Они занимаются какими-то средствами защиты.

"Телпро" владела заводом "Вудвилл Солвент" – я помогал им в одном деле о переводе платежей.

– Похоже, мы вышли на кое-что, но я не знаю, что это такое.

– Давайте найдем Фрайдгуда и поговорим с ним.

– И тогда я испробую на вас мои некоторые смешные идеи.

– Я уже привык к этому, – сказал Бирн. – Похоже, что все мои респектабельные клиенты решили оказаться в конце концов за решеткой.

5

Во вторник, когда Ричард Альби приехал домой, входную дверь ему открыла Лаура: он бросил чемоданы на пол и обнял ее так сильно, что она вскрикнула и сказала, что не может вздохнуть. Тогда он чуть отступил назад, все еще обнимая ее за плечи, и оглядел жену. Лицо светится, волосы мягкие и чистые, живот заметно увеличился.

– Господи, до чего я соскучился по тебе! Ты так хорошо выглядишь.

В этот вечер он рассказал ей о Моррисе Страйкере и его доме на Колледж-стрит.., о бесконечных обедах во второразрядных ресторанчиках, о темных типах, работающих со Страйкером, о том, как Страйкер отверг все предложения, и о том, что ему практически пришлось сбежать, чтобы отказаться от работы с этим клиентом.

– Это означает, что наш доход сократится примерно наполовину, – сказал Ричард. – Но я не хочу, чтобы тебя это волновало. Как-нибудь уладится. Я знаю, что уладится.

– Я уверена в этом еще больше тебя, – ответила Лаура. – Я могу поспорить, что через два года, самое большое через три, у тебя будет так много работы, что ты будешь отказывать некоторым клиентам. Поверь мне. У меня есть хрустальный шар.

И правда, хотя наличных денег у Альби было немного, тем не менее каждый месяц на протяжении лета и осени они благополучно выплывали из потопа счетов. В это время Ричард работал неподалеку, в Хиллхэвене, и они стали намного ближе друг к другу, чем были до того. Один раз в неделю, несмотря на беременность Лауры, они уезжали в Нью-Йорк и ходили по галереям и музеям… Эти путешествия по Манхэттену, так же как и крепнущие силы ребенка, отвлекали Лауру от тоскливых воспоминаний о Лондоне. Они решили, что, когда бизнес Ричарда позволит им, они снимут маленькую квартирку где-то в Вест-Сайде, чтобы останавливаться в ней по уик-эндам.

Ребенок появился на свет в сентябрьскую ночь. Ричард стоял рядом с кроватью и беспомощно повторял то, что говорят все отцы в такой момент:

– Дорогая, ты делаешь такую тяжелую работу. Теперь пора опять потужиться. Так… Тужься, тужься, давай… Ну, тужься! Это было прекрасно, Лаура.

Он был слишком взволнован и слишком горд Лаурой, чтобы действительно запомнить те уроки, которые они проходили. Что поразило Ричарда более всего в процессе родов – это мужество и, пожалуй, даже героизм женщин… Он подумал, что если бы рожать пришлось мужчинам, то на белом свете было бы значительно меньше людей.

Так тридцатого сентября в норрингтонской больнице после десятичасовых усилий родился малыш – семь фунтов веса, двадцать три дюйма в длину, нормальный здоровый ребенок, девочка.., как Ричард заранее и знал. На следующий день Ричард и Лаура решили назвать ее Филиппой, без всяких причин, просто потому, что им обоим понравилось это имя.

– Филиппа? – переспросила сестра, крупная добрая негритянка с огромной копной курчавых волос. – Что же делается теперь со старыми добрыми обычными именами вроде Мэри и Сьюзен? Похоже, что так уже никто не называет детей.

Четыре дня спустя Альби забрали дочку домой, в уютный симпатичный новый дом на Бич-трэйл. Ричард обставил и привел порядок комнату, которая показалась ему удачной детской, но в остальных комнатах еще царили полный развал, хаос и неразбериха. Словом, выходило так, как Ричард говорил Лауре еще несколько лет назад: дом реставратора всегда реставрируется в последнюю очередь.

– Я рада, что ты не акушер, – ответила Лаура.

По мере того как Филиппа росла, она все больше походила на Лауру (волосы у нее были такого же нежно-акварельного рыжего оттенка), а не на Ричарда. Но с самого начала этот милый, хныкающий, беспрерывно задающий вопросы ребенок завладел сердцем отца. Ричард и Лаура никогда не хотели второго ребенка; казалось, что Филиппа забирает у них столько любви и столько отдает взамен, что Альби никогда не чувствуют пустоты. Когда Филиппе исполнилось пять лет, они отдали ее в Гринбанкскую академию.

К этому времени они обставили и отреставрировали свой дом; предсказание Лауры сбылось, хотя на год или два позднее: у Ричарда было так много предложений, что от половины из них он отказывался. Теперь они всерьез подумывали о квартирке в Нью-Йорке, тем более что Лаура знала, что начнет подыскивать себе работу, как только Филиппа станет постарше.

Когда Филиппа училась в пятом классе, Лаура начала искать работу в журналах, различных печатных изданиях… И через шесть месяцев она нашла место помощника редактора в одном из издательств, выпускающих книжки в тонких бумажных обложках.

Лаура очень увлеклась этой работой, но брак Альби, с тех пор как они вернулись в Америку, находился под угрозой.

Лаура постепенно превращалась в опытного редактора; Ричард уже не обижался на то, что она проводит столько времени вне дома, но он никак не мог принять то, что работа для жены стала не менее важна, чем семья. По этому поводу в течение восемнадцати месяцев в семье Альби происходили бескровные сражения.

К тому времени, когда Филиппа поступила в Броунский университет (Ричард свозил ее в Провидено и там в телефонной книге поискал имя Морриса Страйкера, надеясь не найти его, и не нашел – или тот умер, или просто не занесен в справочник), Лаура стала одним из директоров редакции "Покет бук"; дела Ричарда шли настолько успешно, что он считал, что просто этого не заслуживает: он выступал на конференциях и симпозиумах по всему миру, вместе с Лаурой они довольно часто ездили в Лондон, в Нью-Йорке у него уже был такой же солидный кабинет, как и в Хэмпстеде. Он нанял двух молодых архитекторов, заинтересованных в реставрационных работах (один из них к тому же, как считал Ричард, был очень заинтересован в Филиппе). В первый год учебы Филиппы в Броуне молодое дарование – открытие Лауры – написало книгу, которая стала успешно расходиться: в неделю продавалось более чем двадцать экземпляров и в конце концов было распродано более чем два миллиона;

Ричард же получил один из самых ответственных и престижных заказов в своей жизни: отреставрировать знаменитый викторианский сельский особняк, построенный сэром Чарльзом Барри.

Этот День Благодарения Лаура, Ричард и Филиппа проводили дома, в Хэмпстеде, собравшись на традиционный праздничный семейный обед. Альби распили бутылку "Дом Периньон", а затем отправились в столовую, чтобы съесть зажаренного кухаркой праздничного гуся; она приготовила также много традиционных блюд: паштеты, желудевое пюре, клюкву, картошку, сладкие пирожки.

Как только они сели за стол, в дверь позвонили. Ричард вздохнул и сказал, что это, по-видимому, доставили чертежи из Нью-Йорка, Нет, ответила Лаура, скорее это служащий редакции принес творение новой звезды. Она поднялась и пошла к дверям, а Ричард начал разрезать гуся.

Когда Лаура открыла входную дверь, Ричард ощутил, как в квартиру ворвался сильный порыв ветра, холодный и пронизывающий, Ричард почувствовал это даже в столовой.

– Кто там? – окликнул Ричард, положив на стол длинный, большой нож. Он подошел к дверям и в это же мгновение увидел, как Билли Бентли, переступив порог, подходит к Лауре: Билли двигался в облаке холодного влажного воздуха, его глаза блестели. И в следующее мгновение он вонзил нож в живот Лауры – с ликующей, нечеловеческой жестокостью он поднял руку и вспорол ее живот до самого сердца.

***

Все это могло бы произойти, кое-что и произошло, но немного не так.

Ричард повернулся на кровати и уставился в потолок: он чувствовал, что немного не в себе. Что бы с ним ни происходило, оно порождало страшные и жестокие фантазии. Временами он почти что готов был поверить в них; временами, теряя сознание, он был убежден, что они действительно существуют в реальности. Он видел, как родилась Филиппа, видел ее лицо, когда она впервые попробовала сесть на двухколесный велосипед, видел, как она заняла первое место в классе по результатам тестов. Он видел эту страничку телефонного справочника в Провиденсе, на которой не было имени Морриса Страйкера, он слышал голос Филиппы, которая спросила его: "Кого ты в нем ищешь, па?" Возможно, эти видения и поддерживали его в разумном состоянии, по крайней мере они поддерживали в нем жизнь… Последние пять дней он находился в столь глубоком шоке, что почти забывал о том, что нужно дышать. Лео Фрайдгуд после смерти жены заглушал себя алкоголем, Ричард Альби поддерживал себя фантазиями.

Семнадцатого июня, во вторник, в девять вечера Ричард миновал границу штата Коннектикут, свернул на Гринбанк, пересек мост, с которого Томми Турок грозился утопить Брюса Нормана, оставил позади дом Рена Ван Хорна и вход на пляж и выехал с Маунт-авеню на Бич-трэйл. Он перебрал в уме столько вариантов: отключили электричество, кража, Лаура пыталась дозвониться ему и сейчас едет в Провиденс, – что теперь больше всего ему хотелось увидеть жену и убедиться в том, что все в порядке. Ричард рассматривал и возможность пожара, поэтому ему полегчало на душе, когда, проехав по Бич-трэйл подальше, он увидел свой дом.

Свет за задней дверью горел – Ричард заметил это, когда въезжал в гараж. Он вытащил чемодан из багажника, поднялся по ступенькам заднего крыльца, открыл дверь и позвал жену. Он вошел в дом и, бросив чемодан прямо у дверей, прошел через холл по направлению к входной двери.

– Лаура? – окликнул он.

Одна из ламп в гостиной горела, и Ричард увидел, что Лаура развесила на длинной задней стене несколько картин.

Он пересек гостиную и вновь вышел в холл. На этот раз он заметил, что передняя входная дверь открыта, и в тот же момент почувствовал тяжелый, неприятный запах. Он несся откуда-то из глубины дома.

Стоя посреди пустого холла перед открытой входной дверью, Ричард с трудом подавил желание бежать обратно к задним дверям, вывести машину из гаража и мчаться назад на Род-Айленд.., а потом добраться до Северного полюса и дальше, дальше, на самый конец света. Сердце громко стучало. Ричард еще раз прошептал имя жены, а потом дотронулся до входной двери и с усилием захлопнул ее. Затем двинулся вглубь дома.

Он прошел в столовую и увидел, что круглый антикварный стол стоит чистый и отполированный, а стулья уже распакованы. Он включил свет на кухне и шагнул туда.

Кухня была пуста. На мойке висели влажные тряпки.

Рядом с раковиной лежала трубка телефона. На маленьком столе стояли ящики с нераспакованной посудой. Один из них упал на пол, и осколки стекла искрились на плитах, являя единственный признак беспорядка.

В дальнем конце кухни находилась кладовка, которую Ричард давно планировал перенести в другое место. Маленькое замкнутое помещение, где во все стороны тянулись металлические трубы, стояли стиральная машина и сушилка и до самого потолка подымались самодельные полки. Ричард заставил себя открыть дверь в кладовку, а потом с усилием включил свет.

В первый момент он не увидел ничего, кроме стиральной машины и сушилки. Он, затаив дыхание, прошел внутрь маленькой квадратной комнатки. Оглядел полки, на которых лежал толстый слой пыли, обнаружил пару старых резиновых перчаток для домашней работы.

Бросив взгляд на стиральную машину, Ричард увидел пятно крови.

Она открыла дверь и вместе с посетителем прошла на кухню.., потом она поняла, что она в опасности, и подняла телефонную трубку. Человек обрезал шнур. Лаура побежала в кладовку и упала за стиральную машину. Она уже была ранена.

Что было потом?

Он не знал, хватит ли ему сил, чтобы представить, что произошло в дальнейшем.

Прижав руки к вискам, он вышел из кухни и подошел к задней двери, а затем прошел в тесный коридор. На последней ступени узкой лестницы – когда-то, в старые времена, она предназначалась для слуг – он обнаружил еще одно кровавое пятно.

Значит, выбежав из кладовки, она начала карабкаться по лестнице. Он застонал и присел на последнюю ступеньку.

Его тело, казалось, утратило вес, и было достаточно легкого толчка, чтобы оно взлетело вверх. Тяжело дыша, он начал подниматься.

На полпути вверх по лестнице Ричард обнаружил засохшее пятно крови прямо под перилами. На самом верху была еще одна кровавая лужа, которая уже высохла и приобрела коричневый цвет.

Ричард шел в ту комнату, которую они с Лаурой выбрали для детской: эта комната ближе всего к лестнице, именно туда бы она и побежала. Сжав кулаки, Ричард замер у дверей детской и опять почувствовал тот же неприятный запах – теперь он узнал запах крови. Он осторожно отворил двери.

На ковре комнаты лежала какая-то серебристо-коричневая вещь. Ричарду понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что это человеческое тело, и еще через секунду он узнал его. Лаура застыла, опираясь спиною о стену детской, а вокруг нее, словно краска, расплескалась кровь. Ричард дико и громко застонал, он походил на обезумевшее животное. Он включил свет, стараясь сдержать душившие его рыдания. Ламп тоже покаталась на спине Дракона, бесформенный маленький комочек, который должен был превратиться в Филиппу. Она лежала рядом с Лаурой, вернее тем, что от нее осталось.

Лаурин рот был открыт, глаза смотрели на него; рот Ламп тоже был открыт. Ричард стоял над ними; его охватил такой ступор, что он не мог даже задрожать. Наконец он посмотрел на распоротый живот жены, в котором копошились мухи.

Ричард закричал так громко, что это усилие позволило ему выбежать из детской в холл.

6

В темной гостиной сидело существо, которое когда-то было доктором Реном Ван Хорном, и пристально смотрело в зеркало. В нем отражались картины разрушений и опустошения: дымящиеся груды кирпичей, горящие остовы домов – невозможно было понять, к какому времени относятся эти пейзажи. Улицы завалены обломками искореженного бетона, здания сгорели до основания, мосты обрушились в воду, ветер разносил по воздуху тучи золы, и повсюду взмывали в небо языки пламени. На какое-то мгновение возникший порыв ветра прибивал их к земле, но еще мгновение спустя они разгорались сильнее…

На поверхности зеркала возникали новые картины. Лица плачущих детей, войска, марширующие по широким улицам городов, окопы, рвы и колючая проволока Первой мировой войны, истощенные тела жертв концентрационных лагерей… Это тоже не относилось к определенному времени и представляло как прошлое, так и будущее. Дети со вздутыми животами, лица стариков, истощенные мужчины и женщины, ищущие пропитание на бесплодных склонах.

Потом в гигантской волне крови существо увидело лица тех, кто умер с семнадцатого июня: Джой Риччи, Томас Гай и Гарни Вашингтон, Стоуни Фрайдгуд и Эстер Гудолл, Гарри и Бэйб Зиммер, пятнадцать пожарников, Бобби Фриц и все остальные, – их лица и тела мелькали в красной волне.

Затем огромная волна спала, и существо в гостиной Рена Ван Хорна увидело детей, плывущих в море от Грейвсенд-бич. Они заставляли себя плыть за буйки, заставляли себя плыть даже тогда, когда не оставалось сил, чтобы поднять руку над тяжелой розовой водой… Потом он увидел, что они плывут назад, к берегу, только теперь их тела были покрыты илом и опутаны водорослями.

Он повернулся в кресле, чтобы голодными глазами взглянуть на то, что происходило за окном, обращенным на Саунд.

Да, на волноломе, на самом краю лужайки стояла молчаливая толпа. Он подошел к окнам и пригласил их зайти внутрь.

Первым через открытое окно забрался маленький мальчик, одетый в шорты и лохмотья, которые напоминали старую голубую майку. На ней все еще можно было различить изображение Йоды.

7

Внутренности пылали, голова была тяжелой. Томми Турок нес дежурство на углу Риверфронт-авеню и Пост-роад.

Он только недавно отошел от тяжелейшего гриппа и сейчас понимал, что должен был бы побыть еще несколько деньков дома. В глазах все двоилось, он потряс головой. В животе бурчало – похоже, что скоро придется нанести очередной визит в вонючий маленький туалет позади "Абразию Ликер". Магазинчик находился справа от него, на юго-восточном углу. Ему просто повезло, думал Турок, что он подхватил этот грипп самым последним: к тому времени, когда он заболел, все остальные отошли от болезни настолько, что уже даже не помнили, насколько плохо они себя чувствовали. Единственное, что их заботило, это найти замену Турку на посту и отметить дни болезни в рабочем табеле. Турок, правда, был глубоко обижен тем, что никто из коллег не пришел его проведать (если бы он не был так раздражен, то припомнил бы, как часто и громко он кричал об ублюдках, которые вечером вдруг пожаловали в его маленький домик на колесах, – совершенно естественно, что любой человек решил бы, что Турок терпеть не может, когда кто-нибудь нарушает его покой).

Этим утром на посту происходило что-то невообразимое.

Во-первых, эта чертова кнопка, во-вторых, кабы его воля, то эти гражданские сели бы за руль тогда, когда у него на ладони выросли бы волосы. Любой полицейский, несущий службу, знает, как преображаются за рулем спокойные, мягкие люди: они вопят, кричат, высовываясь из окон, нетерпеливо сигналят чуть притормозившим машинам – словом, ведут себя как дикари. Но сегодня все выглядело еще хуже обычного. Турок знал, что несколько детей буквально чудом не угодили сегодня под колеса. Чаще, чем обычно, раздавались утром громкие гудки машин, остановившихся перед красным светофором на Пост-роад. Часть неприятностей была связана с кнопкой управления светофором, но в основном – с обыкновенным нетерпением. В какое бы место ни посадить этих гражданских, все будет лучше, чем за руль автомобиля. Хуже всего то, что этим утром произошли два небольших столкновения – для этого угла такое происшествие было необычным. Причем при второй небольшой аварии здоровенный парень дал слишком резко задний ход, и его "порше" врезался в бампер, стоящего позади "форда".

Парень, не долго думая, выскочил из машины, открыл дверь "форда" и со всего размаху ударил водителя, прежде чем Турок успел сдвинуться с места. Успокоить наглеца удалось, лишь стукнув его несколько раз дубинкой. Все это было очень нелегко для человека, которого мучили головная боль и больной желудок, если еще учесть, что после дежурства ему придется писать полные отчеты о происшедших авариях.

И в довершение всего какая-то пожилая леди в сиреневых завитках волос и с лежащей на выпяченной нижней губе сигаретой крикнула ему:

– Черт бы вас побрал! Четыре убийства! Что же вы, идиоты, ни хрена не делаете? Утерлись, да?

Конечно, эти гражданские ничего не знают. Они не знают, что полиция штата уже ведет расследование. А если бы они и узнали, то, возможно, подумали бы, что кто-нибудь, вроде Турка, станет негодовать, – но Турок считал, что все складывается отлично. Пусть этой собачьей работой занимается полиция штата. Только молодой идиот вроде Бобо Фарнсворта может думать, что принять участие в расследовании очень полезно и интересно для души, но Томми Старк знал, что в основном это очень тяжелая работа для ног. Так что пусть эти парни из полиции штата найдут убийцу, а уж поймают его хэмпстедские копы. Тут все будет сделано как надо.

– Погоди, леди, погоди, – пробормотал себе под нос Турок, – я займусь этим. И первое, что сделаю, это сообщу убийце твое имя. Как только найду номер твоих прав в документах штата.

В это мгновение опять застряла кнопка. Турок покачал головой, лицо его постепенно наливалось яростью. Когда он нажимал кнопку на маленькой самодельной металлической коробке, на светофоре менялся цвет. Если же кнопка застревала, а этим утром она только это и делала, ему приходилось пересекать улицу через непрерывный поток движения, открывать пульт, расположенный на тротуаре, и вручную включать запасной блок; потом нужно было пробраться обратно и проверить, заработал он или нет. Иногда цвет застывал на красном или зеленом, и Турку приходилось выходить на проезжую часть и стоять в центре белого круга, регулируя движение вручную и подкрепляя команды звуком свистка до тех пор, пока техника вдруг вновь не начинала работать.

Он поднял вверх руку и ступил на мостовую. Машины засигналил и замерли по обеим сторонам дороги. Турок пробрался между двумя автомобилями, злобно глядя на лысого болвана, который не прекращая давил на клаксон и сигналил. По другую сторону желтой линии продолжали непрерывным потоком двигаться машины, которые делали правый поворот с Пост-роад. Турок вновь поднял руку и предупреждающе засвистел: мимо промчались два автомобиля и наконец третий, "ягуар", за рулем которого сидела коротко стриженная блондинка, остановился. Турок сделал шаг вперед, и в это мгновение машина проехала вперед дюймов на пять и замерла, уперевшись в его колени! Он еще громче засвистел, затем вынул свисток изо рта и проорал, краснея от злости:

– Что за идиотская идея, леди? Вы что, собираетесь…

Другая машина, поворачивающая в эти секунды с Пост-роад, врезалась в "ягуар" блондинки. Турок почувствовал резкую боль – бампер ударил по коленям – и тут уже не выдержал:

– Из машин! Выйти из машин! Обоим!

Он яростно переключил запасной блок и сквозь гул и завывания машин услышал тихий щелчок: цвета меняются, все в порядке.

– А теперь быстро, чтобы я не видел здесь этих машин, и решайте ваши проблемы в другом месте! – проорал Турок, не понимая, зачем он остановил движение, заставив блондинку и мужчину выйти из машин… Сквозь головную боль всплыла картина: он бьет обоих своей дубинкой, разбивает нос парню и раскалывает челюсть женщине, во все стороны разлетаются зубы и капли крови… Он так пристально посмотрел на этих двоих, что они мгновенно уселись в машины и не останавливались вплоть до стоянки, где в безопасности и тишине обменялись страховыми карточками.

Сцепив зубы, Турок двинулся в обратный путь на противоположную сторону. Кости ломило. Через несколько минут он пойдет в вонючий, три фута шириной, туалет позади "Абрази". Он представил, что бы с ним произошло, если бы он все-таки разбил дубинкой ветровое стекло проехавшей мимо дорогой иностранной консервной банки, – какое бы наказание он ни получил в отделении, удовольствие от этой выходки того бы стоило.

А теперь он должен бороться с теми, кто делает левый поворот с противоположной стороны Пост-роад. Он предупреждающе поднял руку и перешагнул через желтую линию. Машина, игнорируя его сигналы, проскочила прямо перед ним, заднее окно пронеслось футах в двух от лица Турка. Обычно Турок никогда не замечал, кто ведет машину, – у него всегда было странное, непонятное ощущение, что их никто не ведет, – но сейчас он злобно заглянул в заднее стекло и увидел, что на него смотрит испуганное лицо Дики Нормана.

Казалось, что оно зависло перед глазами на невозможно долгое время. Лицо Дики светилось тем бледным светом, которым светится только мертвая кожа, и было обезображено черными шрамами. Глаза, абсолютно желтые вокруг зрачков, были такими же безжизненными, как и лицо. Язык Дики заворочался во рту в тот момент, когда Турок приник к заднему стеклу, – Дики пытался что-то произнести. Затем видение исчезло: машина, проехав перекресток, скрылась вдали.

Турок тупо уставился в одну точку и, не обращая внимания на поток транспорта, держа перед собой руку, автоматически перешел дорогу. Свисток выпал изо рта и повис на груди.

Он благополучно добрался до поста и отправился к "Абрази", даже не обернувшись назад, чтобы проверить, все ли в порядке со светофором. Майк Абрази, пожилой человек за прилавком, сказал:

– Похоже, что тебе пришлось побегать сегодня, а. Турок?

– Заткнись, ублюдок, – гаркнул Турок и заскочил в туалет. Он успел как раз вовремя. Он все еще видел перед собой лицо Дики Нормана.

Когда он вышел – за ним по всему магазинчику несся запах туалета, – то увидел, что движение пришло в норму.

Он посмотрел вверх по Пост-роад: от моста по направлению к ближнему концу Мэйн-стрит двигалась небольшая группа людей, которая привлекла его внимание какой-то неуместностью. Сначала он узнал Грема Вильямса. Этого человека он просто презирал: Вильямс сбежал из страны, вместо того чтобы попытаться помочь ей. Потом он узнал Ричарда Альби, мужа последней жертвы. Рядом с Альби шла Пэтси Макклауд. Турок знал ее, она росла на его глазах здесь, в Хэмпстеде; ему также было известно, что она вышла замуж за футбольного игрока Леса Макклауда, который покончил с собой на шоссе 1-95 неделю или две назад. Пэтси – хорошенькая женщина, с большими глазами и такими длинными волосами. Вместе с этими тремя шел подросток, совсем мальчик, которого Турок не знал. Прежде чем вновь заняться уличным движением, Турок увидел, как четверка, освещенная солнцем, повернула на Мэйн-стрит… И вторая престранная вещь произошла в этот день с Томми Турком.

Он позавидовал этим четверым. Их внимание друг к другу было настолько велико и искренне, что он остро и отчетливо ощутил, что эти люди были своего рода семьей. На мгновение он даже удивился, что так ясно видит эту группу – как будто они стоят посреди ярко освещенной лужайки в полдень. Ему хотелось быть с ними, быть частью этой близости. И именно это последнее желание вызывало у него зависть.

Но, когда они свернули за угол. Турок заметил сгорбленную спину Вильямса, и они вновь превратились в обыкновенных граждан. Турок нажал на кнопку, и она опять застряла. Он начал потеть, и перед его глазами появилось лицо Дики Нормана, который, не мигая, смотрел на него через заднее стекло автомобиля. Турок закрыл глаза и осторожно надавил на кнопку указательным пальцем. Раздался громкий щелчок, и светофор поменял свет. Турок открыл глаза и понемногу успокоился… Глядя на машины, проскакивающие через перекресток, он подумал, что еще пара таких дней, и он может не дождаться пенсии.

Ричард Альби мог бы рассказать Томми Турку о том, что он видел. В тот момент, когда Турок заметил его с друзьями на Мэйн-стрит, Ричард, не обращая внимания на катящиеся по щекам слезы, рассказывал о своих длившихся несколько дней видениях о Лауре и ребенке, о Билли Бентли и о том сне, в котором земля была залита кровью. И когда время дежурства Турка истекло, он вернулся обратно в участок и отпечатал подробные отчеты о двух сегодняшних столкновениях, переоделся и отправился домой, в Виннибаго. Дома он выпил пять баночек пива и заснул, глядя по телевизору баскетбольный матч.

В восемь часов Турок проснулся, пробормотал, что пора бы перехватить, пошел в маленький туалет внутри домика – меньший, чем у "Абрази", но едва ли более чистый, – освободил мочевой пузырь, побрился и выкупался. Покинув домик, он отправился вверх по Пост-роад к "Билли Озу".

"Билли Оз" – бар в черном районе Бриджпорта, но не один темнокожий никогда не переступал его порога. Это был бар полицейских. Владелец, Билли О'Мер, прослужил в полиции Олд-Сарума двадцать лет, прежде чем какой-то щенок не наехал на него в украденной машине и не превратил нижнюю часть тела в сплошное месиво. Теперь он катался в инвалидной коляске из одного конца бара в другой и объяснял всем, что человеческие существа годятся разве для того, чтобы делать из них дерьмо, а особенно дети, евреи, протестанты, мексиканцы, пуэрториканцы, женщины и, более всех, владельцы баров. Если бы чернокожий когда-нибудь только сунул голову в бар "Билли Оз", то Билл О'Мер, наверное, тут же бы умер от расистского апоплексического удара.

Когда Турок вошел, сидевшие за столиками шесть или семь парней, взглянув на него, тут же умолкли. Это означало, как догадался Турок, что они говорят о Ройсе Гриффене.

Единственный полицейский в этой части штата, застрелившийся за последние десять лет, Гриффен служил предметом многих разговоров и слухов в полицейском баре. Турка от этого тошнило: ему казалось, что эта группа копов, трепавшихся о Ройсе Гриффене, была еще более нудной, чем Билли О'Мер, который все время рассказывал о том, сколько чернокожих пытались вломиться в его заведение.

– О Господи, неужели вы, чертовы ублюдки, опять перемываете кости Ройсу? Дайте этому маленькому ублюдку немного отдохнуть, а? Ну застрелился и застрелился, и хватит. Оставьте его в покое.

Сержант полиции из Бриджпорта по имени Дэнни Салго сказал:

– Спорю, ты хорошо над ним поиздевался. Турок.

– Можешь быть уверен в этом, – ответил Турок. – Все издевались над ним. На что ты, черт побери, намекаешь?

– Ни на что, Турок, – быстро проговорил Салго.

– Так оно лучше. Из-за одной паршивой собаки каждый, кому не лень, начинает рассуждать о том, что было десять лет назад!

Билл О'Мер поставил перед Турком кружку пива и небольшой стакан "Джека Дэниелса" со льдом; Турок сперва прикончил бурбон, а потом принялся за пиво.

– Ну-ка, сообщи мне, Турок, какие-нибудь хорошие вести, – сказал Билл О'Мер. – А то от этих парней только и слышишь, что произошло что-то плохое. То чин капитана не дали, то машина в аварию влетела. Йоханссен собирается уходить – он собирается служить в Лос-Анджелесе.

– Лос-Анджелес? – удивленно переспросил Салго. Йоханссен был двадцатичетырехлетним полицейским, работающим в Хэмпстеде. – Да они там недавно повыгоняли кучу ребят. Какого черта тебе там понадобилось, просто хочется поразвлечься? Ты просто маленький щенок, Йоханссен, они и тебя вышвырнут вон.

Йоханссен, еле сдерживая себя, покачал белокурой головой:

– Да я здесь закис уже. Даже Бобо думает о том, что отсюда пора уходить. Я сам слышал это.

– Бобо Фарнсворт просто дерьмовый полицейский, вот что я тебе на это скажу, – отрезал Салго. – Сосунок.

Турок неожиданно разозлился.

– Бобо совсем неплохой коп, – сказал он. – Значит, Йоханссен уходит. Он еще молод, но и он хороший коп. – И Турок засмеялся. – Ты хотел услышать хорошие новости, О'Мер? Эй, Йоханссен! Ты приедешь на "Хор мальчиков" на следующей неделе?

Йоханссен кивнул.

– Вот тебе и добрая новость, Билли. Новая полночь для развлечений хэмпстедских и сарумских парней. Но эта будет совсем бешеной. Тебе просто повезет, если после нее бар останется стоять на прежнем месте.

О'Мер смеялся – он помнил, как помнили и все посетители бара, что произошло после Первой ежегодной встречи полицейских их округа, которая проходила в театре Натмега, что расположен позади Мэйн-стрит. На ней присутствовало около полутора сотен полицейских из Хэмпстеда и Олд-Сарума. За три доллара, уплаченных при входе, они получили столько пива, сколько могли выпить, и по шесть фунтов поп-корна каждый. К концу встречи театр был завален раздавленными кукурузными хлопьями и пустыми банками из-под пива, а те парни, что помоложе, – которые кричали и шумели на протяжении полутора часов, – были готовы веселиться и дальше. Группа копов, сделав небольшой крюк, завернула к "Билли Озу", и в два часа ночи маленький бар был предоставлен в полное распоряжение девятнадцати пьяных полицейских и трех местных, работающих в баре девушек. К четырем часам в баре пахло словно в раздевалке школы; к пяти девочки перестали давать сдачу и за один вечер заработали примерно двухмесячную сумму денег; к шести все, кроме Билли, уже были на полу, все девочки были голые и многие мужчины тоже. Повсюду валялись пяти– и десятидолларовые купюры, мокрые и слипшиеся от пива. В шесть тридцать Билли угостил всех за свой счет и выдворил их за дверь. Двое или трое, среди них был и Йоханссен, тут же отправились прямо в полицейское управление на очередное Дежурство.

– Хорошо бы, чтобы получилось не хуже прошлого раза, – сказал Салго.

– Я не думаю, что в этом году пригласят пожарников, Дэнни, – усмехнулся Турок. Это была старая полицейская шутка.

Турок и все остальные находились в знакомой обстановке ночной попойки, и никто не говорил ничего такого, чего другие не слышали бы много раз до этого, но посреди ночи в баре Турок ощутил то, чему позавидовал сегодня, когда увидел маленькую группку – Пэтси Макклауд, Грема Вильямса и тех двоих: теплоту и близость, которые так стремился обрести. Это ощущение подарил ему маленький полицейский бар в бриджпортском гетто.

– Пожалуй, мне уже пора, – проговорил он в десять минут второго ночи. – Пора по домам. А то скоро я стану похож на старую Джозефину Тейлор. Сегодня видел ее внучку.

Потенциальная жертва изнасилования. Пока.

В час тридцать Турок вышел из машины и начал подниматься по крутой насыпи, которая отделяла его участок, где стоял небольшой домик на колесах, от дороги. Виннибаго стоял на клочке земли, купленной Турком у города в 1941 году. Рядом с участком располагался придорожный бакалейный магазин, который одновременно служил заправочной станцией; позади него росли деревья. Когда Турок добрался до середины насыпи, он услышал, что позади домика кто-то бродит – оттуда раздавались громкие шаги.

– Только этого не хватало, – прошептал он и начал вытаскивать из кобуры пистолет. Кто-то пытается влезть в Виннибаго – первая мысль была об этом.

– Выйдите на такое место, где я смогу вас разглядеть, – прокричал он, думая, что скорее всего это парочка детей лазит по деревьям. – Вы, черти, а ну, выходите сюда!

Он тихо выбрался на верх насыпи. Турок огляделся так быстро, как только умел, и подбежал к белому забору на противоположной стороне своих владений. Отсюда он сможет рассмотреть вход в Виннибаго. Но никого не было видно.

– Выходите! – прокричал он. Ответа не было. Турок обежал дом и проверил часть участка, находящуюся за домом.

Сейчас его уже заливал пот, и он дышал так тяжело, что пояс впивался в живот. Несмотря на услышанный шум, никаких детей рядом с домиком Турок не обнаружил.

И тут он вновь услышал этот звук – двигалось тяжелое существо. Оно приближалось из-за деревьев, что росли позади участка.

Турок отер рукавом пот со лба. От деревьев к нему направлялась чья-то тень.

– Какого черта ты там делаешь? – прокричал он. – Это что за игра такая?

Турок вспомнил о том, что увидел сегодня утром: страшное лицо Дики Нормана.., но, конечно, этого всего не было.

– Я полицейский, и я вооружен! – проорал он.

Фигура продолжала молча и упорно пробираться сквозь деревья.

Слишком много "Джека Дэниелса" и слишком много пива. Тело, выбравшееся на открытое пространство, принадлежало Дики Норману; он был голый и такой белый, что, казалось, отражал лунный свет…

– Я не знаю, что ты такое, но тебе лучше оставить меня в покое, – произнес Турок и прицелился в грудь Дики.

В то мгновение, как Дики сделал новый шаг, Турок ощутил запах – жуткий, незабываемый запах, который он узнал еще будучи молодым полицейским. Тогда, в конце сороковых, за ледником Ренкер-Бразер, они обнаружили в машине тело охотника. Тот потерялся в снежном буране и погиб от холода в середине января; нашли его в апреле. И когда Турок открыл дверь машины, то подумал, что его будет выворачивать всю оставшуюся жизнь.

Дики произнес что-то непонятное, слова терялись в гудении тысяч мух. Он сделал еще один шаг по направлению к Турку.

8

Через два часа после смерти Турка Микки Забер О'Хара опять приснилось, что она спит со своим Томми. Она погладила худенькое тело девятилетнего мальчугана, сняла мокрые водоросли со лба, поцеловала холодные влажные щеки. Она обняла его, пытаясь во сне согреть малыша. О, она так любила Томми! Она с силой прижала к себе его плечи и почувствовала, что под ладонями осыпается песок.

Муж храпел рядом. И Микки нежно положила руку на ледяной бок сына. Рука оказалась в тине, грязь текла между пальцами. Сонная Микки тем не менее понимала, что она не спит. Все это реально, и каким-то чудом Томми сейчас рядом с ней. Она погладила его лицо, ресницы мальчика задрожали.

Сын дает ей шанс соединиться с ним. Все, чего она хотела, это быть с ним рядом.

Утром оба тела исчезли. Хэмпстед перешагнул через очередной порог и теперь стоял на границе между жизнью и смертью.