Пастух

22. Свет

«Eh bien, mon prince, вот тот самый Нил Петрович, о котором я вам уже как-то говорила. Я до сих пор помню, как он пришел ко мне на заднее крыльцо, просить места, девять лет назад. Сами знаете, я в колдунов не верю, да и к старцам не ездила никогда и не одобряла этого, но решила, что хуже не будет, пусть попробует. Пустила его к Николеньке, сыну нашего управляющего, Христофора Николаевича. А такой, знаете, вид у этого знахаря был тогда мужицкий, пахло от него овчиной и дымом. Он как над Николенькой склонился, как стал бормотать ворожбу, у меня сердце обмерло: ну как я, думаю, глупая старуха, могла этого лешего к ребенку подпустить! А на следующий день смотрю — Николенька здоровым проснулся и завтрак до последней крошки съел. Потом я Нила Петровича к себе в город взяла, бумаги ему выправила через генерал-губернатора тогдашнего. Сейчас он больше не у меня на жаловании, съехал. За девять лет вырос, знаменитостью стал! Нанял квартиру в доходном доме на Литейном, там и принимает. Вся столица у него тайком лечится, всех докторов швейцарских и немецких за пояс заткнул. Идемте со мной, я вас представлю. Иначе он с вами даже и говорить не будет, только по личной рекомендации».

Опершись на руку князя, графиня Анна Федотовна С-ская поднялась со стула и мелкими старушечьими шажками направилась в другой конец залы. Там в тени неглубокой колоннады стояло низкое кресло, в котором сидел, опершись на трость, высокий и грузный мужчина средних лет. Одет он был несколько театрально: в бархатный темно-лиловый сюртук с черными шелковыми отворотами, вместо бабочки или галстука на шее повязан кремовый платок, заколотый изумрудной булавкой, а на пальцах поблескивали массивные золотые перстни.

Но самым примечательным в нем был не наряд, а лицо — совершенно белое, без бровей и ресниц, будто березовая кора. Два черных глаза на белом лице внимательно следили за гостями в зале. Другой бы на его месте видел лишь беспорядочное мельтешение праздной толпы, но только не белолицый. Он замечал и оценивал все движения, запоминал все позы, вздохи, взгляды, ловил самые незначительные фразы. Прошло более половины вечера, и, хотя гости об этом не догадывались, человек в кресле уже знал про некоторых из них то, что они скрывали от ближайших друзей, и даже то сокровенное, в чем они боялись признаться самим себе.

Впрочем, не одной лишь проницательностью и колдовским умением читать в чужих душах объяснялась осведомленность белолицего господина. За девять лет жизни в столице он завязал множество полезных знакомств, в том числе и в среде тех чиновников особого ведомства, которым по роду службы полагалось знать больше, чем остальным. Такого рода связи были очень полезны. И сам белолицый тоже умел быть полезным и оказывал своим покровителям небольшие, но очень ценные услуги. Эти знакомства позволили ему жить в столице почти что инкогнито. Имя его — Нил Петрович — было известно многим, но вы не встретили бы этого имени ни в одном официальном документе. Нила Петровича такое положение совершенно устраивало. Вот и сегодня он расположился в самом темном углу и наблюдал из него за светлой залой, полной людей.

Поддерживаемая за локоть князем Сергеем Львовичем П-м, Анна Федотовна подошла к белолицему гостю и громко спросила:

— Что же ты, Нил Петрович, один сидишь? Где твои поклонники? Поверите ли, князь, этот удивительный человек всегда окружен свитой, все хотят с ним знакомство завести и на прием попасть. Даже странно его видеть одного в такой вечер. Ой, да что ж это я, забыла вас представить! Князь, вот это Нил Петрович, я вам о нем рассказывала. А это князь Сергей Львович П-н, мой хороший давний друг. Когда-то мы вас частенько видели, князь, по четвергам, а теперь вы у меня редкий гость, да, редкий… Ну все, представления сделаны, я, пожалуй, вернусь в свое кресло. Верно, меня вчера продуло, все кости ломит. Все она, столичная наша сырость! Пойду посижу, ногам дам покой, а вас оставлю вдвоем — вам есть о чем поговорить.

Пока графиня говорила, Нил Петрович встал и поклонился ей, а потом князю, — медленно, не сводя с того испытующих глаз.

Графиня отошла, а князь приблизился к Нилу Петровичу и полушепотом сказал:

— Я не стал бы вас беспокоить, Нил Петрович, но один мой друг отрекомендовал вас как отличного доктора. Дело весьма деликатное, и я прошу вас уделить мне несколько вашего времени на этой неделе. Если возможно — в середине дня. Само собой разумеется, знать про мой визит никто не должен.

Нил Петрович поднял на князя глаза, понимающе улыбнулся и спросил вполголоса:

— Разумеется, приходите, буду рад принять вас во вторник, например, — вам подходит этот день? Позвольте мне сделать предположение, так как я, кажется, догадываюсь о причинах вашего беспокойства и, думаю, смогу помочь. На сколько лет она вас моложе — на двадцать или более того?

Князь отпрянул. Губы его задрожали, он побледнел и спросил громким шепотом, подавляя испуг:

— Да как… откуда вы это взяли?!

Нил Петрович, не спуская с князя глаз, вдруг весьма фамильярно взял его руку в свои ладони, слегка сжал ее и успокоил:

— Не бойтесь, Сергей Львович, — то, что видно мне, надежно скрыто от других. Поэтому-то ко мне люди и приходят, и доверяют тайны. Жду вас во вторник, к двум часам, если вам будет угодно. Вот, возьмите, мой адрес… — и с этими словами Нил Петрович протянул князю карточку на тисненой желтоватой бумаге.

Сухо кивнув, князь отошел от белолицего, пряча карточку в жилетный карман. Первый испуг прошел, голос доктора подействовал успокоительно. Впрочем, точная догадка Нила Петровича не давала князю покоя. Проходя мимо большого зеркала в золотой раме, князь оглядел себя, думая отыскать деталь, которая выдала его тайну. В течение двух лет он скрывал связь с Мими не только от семьи, но даже и от близких друзей. Меры предосторожности были приняты исключительные: после каждой встречи он тщательно осматривал сюртук, чтобы жена не отыскала на нем золотистый волос, и носил с собой флакон одеколона, который был способен забить запах чужих духов. И все же белолицему хватило одного взгляда, чтобы все понять.

«Верно о нем говорят — колдун!» — подумал Сергей Львович и невольно поежился, думая о том, что во вторник ему предстоит встреча с этим таинственным человеком.

Тем временем Нил Петрович незаметно встал, не дожидаясь конца вечера, попрощался с хозяйкой и вышел на улицу.

Было морозно, на мостовой лежал снег, искрившийся под электрическими фонарями, недавно поставленными в городе. Нил Петрович не стал брать извозчика, а пошел домой пешком, с удовольствием отпечатывая следы на новом хрустящем снегу. Снег в этом году выпал неожиданно рано и лег надежно, до самой весны.

Вот и парадный подъезд большого доходного дома, с дремлющим на стуле швейцаром. Нил Петрович отряхнул ноги от снега, открыл своим ключом дверь и поднялся в квартиру на втором этаже. Скинув шубу и переобувшись в мягкие домашние пантуфли, Нил Петрович зашел в кабинет.

По стенам кабинета стояли книжные шкафы, а на полках среди книг были разложены разные диковины: два черепа — человека и обезьяны, чучело небольшого крокодила, хрустальный шар, набор резных шкатулок, серебряная курильница и другая всячина. Посредине кабинета на большом хорасанском ковре стоял письменный стол, заставленный множеством колбочек и склянок, аптекарскими весами, спиртовками и прочими приборами, с помощью которых Нил Петрович готовил свои снадобья. Тут же лежали раскрытыми несколько старинных книг с пожелтевшими страницами и красивыми цветными гравюрами, изображающими болезни внутренних органов, целебные растения и минералы.

В углу кабинета, рядом с большой изразцовой печью-голландкой, тикали напольные часы: они показывали половину двенадцатого ночи. Скупой свет уличного фонаря, проникавший через окно, придавал всей комнате таинственный вид.

Нил Петрович с удовлетворением оглядел свой кабинет. Он производил именно то впечатление, которого добивался его хозяин. Большинство из «гостей» — так Нил Петрович называл пациентов — были людьми образованными или считали себя таковыми. Поэтому Нил Петрович особенно старался походить на обычного доктора, окруженного книгами и заграничными журналами по медицине.

В его речи часто звучали научные термины, а об оккультной стороне своего ремесла он сам никогда не заговаривал. Впрочем, одного-двух визитов обычно хватало для того, чтобы размягчить гостя, войти к нему в доверие и заставить забыть о подозрительности. Дождавшись подходящего момента, Нил Петрович, наконец, признавался пациенту, что его методы могут показаться необычными. «Я имею собственный взгляд на природу некоторых заболеваний, — обычно говорил он в таких случаях. — Не все мои коллеги его разделяют». При этих словах Нил Петрович многозначительно вздыхал и скромно отводил глаза в сторону, давая понять, что не будет говорить дурного о собратьях по врачебному цеху и не станет обвинять их в косности, хотя они, может быть, того и заслуживают.

«Однако научное знание, — продолжал он, — не стоит на месте, я не могу и не собираюсь следовать заблуждениям, в которых погрязла российская медицина. Даже здесь, в столице империи, многие мои коллеги не следят за тем, чем живет современная европейская наука. Между тем ведущие европейские доктора давно уже признали, что мистическая связь пациента и врача имеет не меньшее воздействие на ход лечения, чем порошки и уколы. Я не собираюсь переубеждать или переучивать моих коллег. Мое дело лечить и примером доказывать правоту моих взглядов. Вы же просто можете сравнить мои результаты с результатами тех, кто меня критикует, — и вам все станет ясно».

Никто из пациентов и не собирался оспаривать методы Нила Петровича. Записаться к нему на прием было очень трудно. В справочнике докторов Санкт-Петербурга его имя не значилось, и даже на медной табличке перед дверью его квартиры были указаны лишь его инициалы. Людей «с улицы» Нил Петрович не принимал, и те, кто хотел попасть к нему на прием, знали — сперва надо заручиться согласием старой графини Анны Федотовны С-ской или кого-то из ее близких друзей. Кроме того, консультация у Нила Петровича стоила так дорого, что одно это служило залогом доверия пациента к таинственному и могущественному знахарю. Наконец, — и это бесспорно признавали все, кто обращался к Нилу Петровичу за помощью — ему действительно удалось помочь некоторым совершенно безнадежным больным, от которых отступились другие доктора, и слухи об этом не могли не распространиться и не укрепить его репутацию.

Итак, если гость не выражал скепсиса или боязни, Нил Петрович приступал к лечению. Но и тут он обнаруживал свои методы постепенно, чтобы не испугать больного. Белолицый доктор наблюдал за человеком, заглядывал ему в глаза, а через них — в душу. Наконец, когда страх или недоверие пациента были преодолены и он полностью отдавал себя в руки Нила Петровича, доктор доставал самые действенные снадобья, тайные отвары и загадочные порошки, и начинал лечить по-настоящему, как научил его когда-то расстрига в темной избе на берегу Волги.

Двери во время такого лечения запирались, на окнах задергивались тяжелые шторы, сквозь которые не проникали ни лучи света, ни звуки оживленной петербургской улицы. О том, что происходило в это время в кабинете, никто не знал. Только Захар, старый слуга Нила Петровича, из каморки в дальнем углу квартиры слышал стенания и хрипы, доносившиеся из рабочего кабинета барина, и улавливал чутким носом едкие дымные запахи, которые иногда просачивались из-за закрытой двери.

Бывали у барина и дамы. Нередко после очередного сеанса лечения они выходили из кабинета разрумянившиеся и слегка растрепанные. Впрочем, как замечал Захар, ни одна из посетительниц не казалась расстроенной. Напротив, все они находились в самом приподнятом настроении и, надевая в прихожей шляпку, часто улыбались и подмигивали своему отражению в зеркале, как бы говоря себе: «Ах, как я еще хороша! Чудо!»

В тот вечер, однако, Захара в квартире не было. Старик отпросился навестить замужнюю дочку, и «доктор», как требовал себя называть Нил Петрович, остался совершенно один в пустой и темной квартире.

Нил Петрович вставил в подсвечник три свечи и зажег их. Из небольшой аптечки резного дерева, висевшей на стене, он достал бутылку вина Мариани, налил себе бокал и выпил. Усталость, накопившаяся за вечер, мигом улетучилась. Чтобы закрепить успех, Нил Петрович налил и выпил, почти залпом, еще два полных бокала. Теперь можно было собраться с мыслями и сосредоточиться на князе.

Сев за дубовый рабочий стол, Нил Петрович открыл чернильницу, достал перо, лист бумаги и написал на нем имя князя. Положив перед собой лист, он стал пристально всматриваться в написанное. Знахарь смотрел на чернильные буквы и быстро шептал какие-то слова, стараясь не сбиться и не отвести глаз.

Через некоторое время буквы расплылись, и вместо них на листе бумаги стали появляться быстро сменяющие друг друга картины. Вот князь на заседании Государственного Совета, в парадном мундире. Он склонился к плечу другого сановника и что-то ему шепчет. В стороне слышится стук колес — это катится по рельсам железнодорожный состав, стук становится все сильнее и сильнее. Зала Государственного Совета исчезает, и вместо нее перед внутренним взором Нила Петровича начинают мелькать телеграфные столбы. Видно, как поезд по большой дуге въезжает на железнодорожный мост над широкой рекой, отливающей сталью под осенним небом. Затем Нил Петрович видит свои руки, а в них колоду карт. Он начинает раскладывать пасьянс, но тот не выходит: раз за разом на стол ложится все та же карта, пиковая дама.

А вот снова ему видится парадный мундир князя: теперь он висит, расстегнутый, на спинке кресла. На заднем плане, на смятых белых простынях спит обнаженная девушка, совсем еще юная. Ее золотисто-рыжие волосы разметались по подушке. Нил силится, но не может разглядеть ее лица…

После этого видения картины потускнели и исчезли, а буквы на листе бумаги снова собрались в слова.

Нил Петрович откинулся на спинку кресла, скомкал лист бумаги и выбросил его в корзину, стоявшую у ног. Лоб его покрылся испариной, сердце отчаянно билось. Он был не на шутку взволнован; открывшаяся перед ним перспектива пугала и манила одновременно. За годы жизни в Петербурге Нил завязал знакомства с важными людьми и был теперь принят в таких домах, к которым раньше не решился бы и приблизиться из страха, что на него спустят собак. Поначалу, после переезда в столицу, всех пациентов ему поставляла графиня. Мало-помалу их круг расширился, и деньги потекли рекой. Нил съехал от графини, нанял квартиру и открыл частную практику. Теперь к нему приходили не только за лечением, но и за советом, а иногда и за протекцией. Записная книжка Нила Петровича распухла от адресов и фамилий городских чиновников, купцов, их жен, любовниц и дочерей, приказчиков, кредиторов, соперников и соратников. Он уже начал подумывать о том, что пора бы избавиться от опеки графини, выйти, наконец, из тени и занять достойное место в круге света…

Впрочем, как показал сегодняшний вечер, старуха графиня еще могла быть ему полезна. Знакомство с князем — а точнее, знакомство с его тщательно оберегаемой и постыдной тайной — открывало перед Нилом Петровичем сияющие горизонты. «Только бы он не испугался…» — загадал про себя Нил Петрович.

Напольные часы пробили полночь. Нил очнулся от мыслей, встал с кресла и направился в спальню. Ему нужен был отдых и новые силы, чтобы осуществить задуманное.

23. Молодость

Во вторник после полудня, как и было условлено, князь Сергей Львович нанес Нилу Петровичу визит. Уже сам по себе поход к знахарю был для него волнителен. Но еще больше пугала князя возможность встретиться в дверях этой знаменитой в Петербурге квартиры с кем-нибудь из знакомых. Князь занимал весьма высокое положение и не хотел давать пищу слухам. Подходя к парадному подъезду, он приподнял воротник шубы и опустил голову вниз, чтобы не быть случайно узнанным. После чего толчком открыл дубовую дверь и быстро прошмыгнул мимо спящего швейцара Дверь квартиры открыл сам Нил Петрович. Ему был знаком испуганный вид, с которым часто к нему заходили «гости». Поклонившись, Нил Петрович улыбнулся и широким жестом пригласил князя войти:

— Пожалуйте в мой кабинет, Сергей Львович. Мы совершенно одни, я отпустил слугу. Более того, ради вас я отменил на сегодня все другие визиты, нам никто не помешает.

Князь смущенно улыбнулся. Голос доктора успокоил его, белое безбровое лицо перестало казаться таким пугающим. Нил Петрович помог гостю снять шубу, провел в кабинет, где усадил князя на удобное низкое кресло, сел на стул рядом и сказал:

— Ну что же, я внимательно вас слушаю.

Как и догадывался Нил Петрович, проблема князя оказалась любовного свойства. Около двух лет назад Сергей Львович, солидный и семейный человек, без памяти влюбился в некую юную особу. На беду князя, она была модной актрисой и не испытывала недостатка в поклонниках. Князь очень боялся проиграть в состязании за сердце ветреной красавицы. Он видел, как скучает в его обществе Мими, с какой плохо скрываемой брезгливостью оглядывает она его погрузневшую фигуру и лысеющую голову. Он чувствовал себя пылким юношей, закованным в тело старика, и страшно мучился от этого.

Знахарь слушал князя, пристально глядя ему в глаза. С каждым его словом Нил Петрович убеждался: чтобы завоевать сердце возлюбленной, князь готов на все. Поэтому Нил Петрович решил не медлить и сразу предложить то самое лечение, которое и сделало его знаменитым.

Когда гость замолчал, Нил Петрович помедлил с полминуты, будто в раздумчивости, и наконец заговорил. Голос его был тихий, весь вид свидетельствовал о том, что говорить на эту тему ему затруднительно.

— Сергей Львович, у меня есть средства, которые могут вам придать, так сказать, бодрости в любовных делах. Это простое лечение, подобные порошки сейчас предлагают многие доктора. В основном эти средства в той или иной степени воздействуют на кровообращение и признаны совершенно безопасными.

Впрочем, это вряд ли поможет вам удержать вашу пассию. Все-таки вас разделяет двадцать восемь лет, а это немалый срок. К тому же вы женаты, что лишает ее надежды на замужество. Вы в трудном положении, и, боюсь, одними порошками здесь не обойтись. Вас тяготит ваш возраст, и ее тоже, — и вы оба это прекрасно понимаете.

Вы пришли ко мне не зря. Я не могу повернуть время вспять, однако уверяю вас, что если мое лечение будет доведено до конца, вы изменитесь и внешне, и внутренне. Позволю себе предположить, что вы даже не сразу узнаете себя в зеркале. Только прежде обещайте, что вы полностью мне доверитесь и в точности выполните все мои указания. Я помог многим людям в вашем положении, помогу и вам, но вы должны принять то лечение, которое я предлагаю, и не перечить мне ни в чем. Ну как — не испугаетесь? Не свернете на полпути?

— Не испугаюсь и буду слушаться всех ваших указаний! Начнем сейчас же! — восторженно ответил князь.

Нил Петрович вздохнул, отвел от князя глаза и удовлетворенно откинулся на кресло. Ловушка захлопнулась: князь согласился добровольно и даже некоторым образом сам попросил об этом, mo облегчало задачу.

— Мне нужно несколько дней, чтобы подготовиться, — сказал Нил. — А вам нужно выполнить первое мое задание. В следующий раз, князь, когда вы придете ко мне, принесите с собой прядь волос вашей Мими — ведь так ее зовут, не правда ли?

В последующие дни Нил Петрович разослал своим пациентам две дюжины коротких записок. В них он просил перенести встречи, кроме самых срочных, на неделю или две. Затем Нил Петрович приступил к приготовлению нового, очень сложного отвара. Он без устали растирал в порошок травы, настаивал их, перемешивал и возгонял, остужал и отцеживал. Плодом его трехдневных трудов стало около одной восьмой части ведра мутной желтоватой жидкости. Нил Петрович перелил ее в чашу венецианского стекла и поставил посреди комнаты на низкий столик.

В назначенный день князь позвонил у двери ровно в пять вечера, как и было уговорено. Он пришел бы и раньше, но правила вежливости не позволяли являться до назначенного времени, и около получаса он провел в томительном ожидании у решетки сквера. Как только его серебряные часы-луковица показали без двух минут пять, он быстрым шагом устремился к парадному подъезду.

Нил Петрович провел князя в кабинет, задернул шторы и усадил гостя на низкую тахту, заваленную бархатными подушками. В комнате царил полумрак. Горели только три свечи на массивном серебряном подсвечнике.

Сергей Львович молча протянул белолицему знахарю маленький бумажный сверток. В нем лежала небольшая прядь золотистых волос, пахнущих о-де-колонью. Прошлой ночью князь срезал их дрожащими руками у спящей Мими. К его радости, она не проснулась и утром, расчесываясь перед зеркалом, даже не заметила убыли.

Нил Петрович отделил от пряди несколько волос, а остальные завернул обратно и положил в ящик стола. После этого он, попросив разрешения и извинившись, срезал у князя с макушки несколько седых волос, перемешал их с волосами Мими и, бормоча что-то себе под нос, подпалил их на свече. Когда волосы догорели, Нил Петрович бросил остатки в стеклянную чашу, поболтал в напитке серебряной ложечкой и протянул чашу князю.

Тот, морщась от отвращения, отхлебнул и вернул сосуд доктору. Нил Петрович поставил чашу обратно на столик, внимательно посмотрел на князя и торжественно произнес:

— Сейчас, Сергей Львович, лекарство начнет действовать, — , и мы приступим к лечению. Предупреждаю вас — вы скоро начнете испытывать страх. Не тревожьтесь, это состояние скоротечно. Дайте мне руку, слушайте мой голос и ничего не бойтесь. Вам все понятно?

Князь кивнул головой и с готовностью протянул белолицему руку. Доктор расстегнул на протянутой руке манжету, нащупал пульс и стал тихонько считать про себя, прикрыв глаза.

В комнате стало жарко. Свободной рукой князь попробовал ослабить галстук на груди, но золотая булавка с изумрудной головкой запуталась в складках скользкого черного шелка. Пытаясь нащупать застежку, князь на мгновение оторвал взгляд от доктора. Булавка наконец поддалась, галстук развязался, и князь снова поднял взгляд на доктора.

Однако вместо хорошо знакомого ему лица — белесого, но все же человеческого, на князя теперь смотрела неподвижная блестящая маска, будто бы сделанная из расплавленного металла. Маска переливалась всеми цветами радуги и становилась то багровой, то желтой, то лиловой. Это новое неподвижное лицо было неописуемо красивым и одновременно страшным. Князь с восторгом и ужасом смотрел на нахмуренные брови, на строгий прямой нос и чувственный рот античной статуи. Вдруг прикрытые глаза маски распахнулись, и из них брызнул свет. Свет разгорался все ярче и ярче, и наконец сделался нестерпимым, будто позади этой маски пылало солнце. Стены кабинета исчезли, пропал и пол, и князь увидел со стороны себя — маленького испуганного человечка, который держал за руку высокого архангела в сияющих доспехах, с развивающимися кудрями и горящими глазами.

Вокруг них клубилась темнота. Где-то вдалеке сверкали молнии, раздавался вой ветра и шум морского прибоя. Князь изо всех сил вцепился в протянутую ему руку, боясь остаться наедине с темнотой.

И тут он услышал голос: маска заговорила. Голос лился сверху, снизу, со всех сторон, будто отраженный и усиленный эхом. Смысла слов князь не понимал, но этого и не требовалось — голос архангела был так прекрасен, а слова так мудры и правдивы, что они проникали князю в самое сердце. Князь внимал голосу с упоением, каждое слово доставляло ему сладкую боль, радостное возбуждение, предвкушение чего-то прекрасного и огромного.

Архангел взял князя за руку и повел за собой куда-то вдаль. Темнота расступилась, князь увидел внизу под собой крыши, проспекты, купола с колоннадами, перекрестки дорог. Потом город сменился окраиной, под ногами стали мелькать перелески, деревни, мосты и железнодорожные станции. Посветлело, будто с рассветом. Солнце поднялось в зенит, а затем быстро пошло на закат. Их путешествие над землей продолжалось еще несколько времени. Вдруг рука архангела разжалась, и князь стал падать, без страха наблюдая, как стремительно приближается земля.

В тот момент, когда он, казалось, должен был уже разбиться, все вокруг снова преобразилось. Князь увидел себя ребенком, сидящим на веранде на коленях у няни, его бывшей кормилицы. Его мать, красивая и молодая, в белом платье, с распущенными золотистыми волосами, поднимается из сада на веранду по деревянным ступеням. Вечерний свет льется из окон, за стеклянной дверью веранды качаются ветки сирени. Мальчик спрыгивает с колен няни и бежит навстречу матери. Радость переполняет его — он не видел ее целый день, он так тосковал! Мать хватает мальчика на руки и крепко прижимает к груди. Он слышит биение ее сердца и чувствует упругую мягкость тела. Ее руки пахнут ландышем. Склонившись к лицу мальчика, она нежно целует его. Поцелуй длится долго, даже слишком — когда мать, наконец, отнимает губы, он видит, что лицо ее изменилось и что это уже не мать его, а Мими.

Мими смеется, гладит его по голове. Ямочки на щеках, приоткрытый рот, и маленькая родинка над губой. «Я так счастлива, Серж, так счастлива!» — шепчет она. Он не понимает причины ее счастья, но радуется вместе с ней. Он уже не мальчик, а прежний, теперешний Сергей Львович. Тут в комнату вбегает маленькая девочка и бросается к ним. У нее такие же ямочки на щеках и золотые кудрявые волосы. Они берутся за руки и начинают кружиться в хороводе. Мими, девочка и князь хохочут и кружатся все быстрее. Наконец, будто сговорившись, они отпускают руки и начинают разлетаться, влекомые центробежной силой. Светлая комната исчезает, тени сгущаются, и вот князь снова лежит на тахте у доктора, в сумраке петербургского зимнего дня.

Князь провел дрожащей рукой по влажным волосам. Взглянув на подсвечник, он заметил, что свечи почти полностью оплавились. Сон длился очень долго — значительно дольше, чем ему казалось.

Когда князь встал с тахты, голова его еще кружилась, а тело ныло как после долгой прогулки верхом. Доктор сидел в кресле и что-то писал. Подняв голову и увидев очнувшегося князя, он просиял в улыбке и сказал:

— Я не хотел будить вас, Сергей Львович. Вы спали так крепко и так блаженно улыбались, что я не решился. Вы видели много снов, и мне известно кое-что из того, что вам привиделось. Я был недалеко. Не скрою, я немного боялся за вас, но теперь совершенно спокоен — все прошло именно так, как я и предполагал, отвар удался на славу! Изволите убедиться?

С этими словами поднялся с кресла, подошел к большому старинному зеркалу в золотой раме, которое до сих пор оставалось повернутым к стене, и развернул его в сторону князя.

Князь приподнялся, чтобы взглянуть на свое отражение, но тут же отпрянул и от удивления сел обратно на тахту. Затем он заглянул в зеркало снова. Князь не мог поверить тому, что увидел. Одутловатость лица спала, морщины разгладились, мешки под глазами исчезли. Волосы на голове стали гуще и потемнели, глаза заблестели молодым блеском. По отдельности каждое изменение было, наверное, незаметно, но вместе они давали поразительный результат.

Но самое главное было не в этом — князь вдруг почувствовал, что все тело его как будто подобралось и налилось силой. Он, все еще не веря глазам, щупал свою упругую кожу и окрепшие мускулы. Не в силах совладать с охватившим его восторгом, он повернулся к Нилу Петровичу и дрожащим шепотом спросил:

— Это невероятно, доктор! Как вам это удалось?

Белолицый знахарь скромно улыбнулся:

— Сергей Львович, пусть это останется моей тайной. Впрочем, вы эту тайну хранить не сможете, вам придется как-то объяснить произошедшие изменения вашим близким. Советую вам пока не показываться им на глаза. Уезжайте до времени сами или ушлите их куда-нибудь. Будут спрашивать — можете сказать, что в последнее время вы были больны, а теперь, наконец, полностью выздоровели. Я, признаюсь, и сам не ожидал такого успеха с первого раза.

Знахарь взял с подноса небольшой хрустальный флакон, в который он уже успел налить немного волшебного снадобья, и протянул его князю:

— Принимайте, как только почувствуете усталость, и расходуйте его экономно, прошу вас.

Дрожащими руками, еще не окончательно придя в себя, князь взял флакон из рук знахаря и положил в карман. В это миг часы в прихожей пробили шесть. Князь извинился и, сославшись на дела в департаменте, стал быстро собираться: слуга Нила Петровича старый Захар, подал князю шубу, перчатки и цилиндр и с поклоном выпустил его из квартиры.

Когда дверь за ним затворилась, Сергей Львович бегом побежал вниз по парадной лестнице. Обычно подъем и спуск давались его подагрическим ногам с трудом. Сейчас же он бежал с легкостью молодого человека не останавливаясь между пролетами лестницы. Выбежав на улицу, он окликнул извозчика уселся в сани и крикнул:

— К Мими!

Извозчик покосился на него с удивлением, не понимая, куда ехать. Князь улыбнулся своей ошибке и уточнил:

— На Черную речку гони, рубль получишь!

Ванька стеганул лошадь, и она потрусила по мостовой, мотая головой и фыркая от летящих на ее морду крупных мокрых снежинок.

24. Мазурики

В первом этаже четырехэтажного дома, что напротив главного входа в Сенной рынок, находится трактир, состоящий из одной комнаты с низким потолком и пристроенной рядом кухни. В трактире всегда темно, только на двух столах слабо светят две керосиновые лампы, да в углу под почерневшей иконой коптит лампадка. За липкими, пропитанными пивом столами сидит весьма малопочтенная публика; ломовые извозчики, поденщики, бродячие коновалы и просто мазурики. В обычное время в трактире тихо, так что слышно, как за бумажными обоями шуршат тараканы. Изредка скрипнет дверь, и в темную комнату с низкими сводами войдет новый посетитель. Но никто из сидящих не повернет головы и не осмотрит вошедшего. Пытливых глаз здесь не любят, вопросов не задают. Любой, кто решится переступить порог трактира и не испугается темноты, тяжелого духа и вида сидящих внутри людей, может быть уверен — все, что он скажет и попросит, останется его тайной. И нет таких поручений, которые не может выполнить кто-то из завсегдатаев этого мрачного заведения. Нужно лишь знать, к кому обратиться.

В один из серых февральских вечеров за большим столом в дальнем от входа углу трактира сидели и тихо разговаривали около дюжины мужчин. Большинство из них принадлежало к той категории, что обыкновенно называют босяками. Впрочем, один из сидящих выделялся среди остальных одеждой и разговором. Это был грузный, хорошо одетый господин, опиравшийся на трость с набалдашником из слоновой кости. Его руки были усеяны золотыми перстнями; на шее вместо галстука красовался лиловый платок, заколотый янтарной булавкой. Он сидел чуть поодаль, откинувшись на спинку стула, с которой свисала небрежно брошенная бобровая шуба.

Богато одетый господин — а это, как вы могли догадаться, был Нил Петрович — произнес:

— Ну, что уже сделано? Рассказывайте быстрее, у меня времени мало.

В ответ один из босяков, крупный костистый мужик, протянул Нилу Петровичу пачку бумаг:

— Вот, изволь. Все сделали, как ты велел. Некоторые, конечно, противились, да мои ребята, — тут он кивнул на сидевших рядом молчаливых босяков, — все быстро уладили. Кто поупрямее, тем прямо при женах да ребятишках разъяснили. А только все равно денег не хватило. Все, что ты в прошлый раз дал, все потратили, до последней копеечки. Из Москвы сюда уже на свои возвращались. Вот список — кому и сколько заплачено. Ну и наши расходы, понятно.

Взяв бумаги, Нил Петрович поставил перед собой лампу, разложил бумаги на липком столе и углубился в чтение. Вдруг чье-то дыхание коснулось его щеки. Нил Петрович вздрогнул и поднял глаза: рядом с ним, наклонившись к бумагам, стоял его брат, бывший келарь и лакей. Как видно, он опоздал к назначенному часу и зашел в трактир незаметно, когда все уже сидели за столом.

Нил ждал его появления, но даже сейчас не мог подавить то неспокойное чувство, которое всегда испытывал при появлении брата. Стараясь не смотреть на белое бесстрастное лицо бывшего келаря, Нил пододвинул ему бумаги.

Брат кивнул, уселся на свободный стул и стал внимательно изучать документы, делая время от времени пометки на листке бумаги и бормоча что-то себе под нос. До Нила долетали лишь обрывки фраз:

— Ага, вот — Рябининых дом… А это Севастьяна сын подписал — сам Севастьян умер, что ли? Пил много, наверное умер. И староста тоже здесь, толстый. Все здесь, голубчики… Козячий сын! Сам ты козячий сын, выродок! Все выродки! — неизвестно к кому обращаясь, прошипел брат и плюнул на один из документов, который только что рассматривал.

Повернувшись к Нилу, брат ободрительно толкнул его под локоть и тихо сказал:

— Ну что, будут знать сиротку убогого, а? Ну да ладно, к черту этих… Глянь, вот что у нас выходит… — С этими словами брат, самодовольно улыбаясь, протянул Нилу листок с именами и цифрами.

Нил Петрович бегло просмотрел бумагу, а потом обратился к главарю босяков:

— Сколько же еще вам нужно?

— Тысяч двенадцать должно хватить. Тут еще что надо понимать — все ведь деньгами не решишь. Старый барин противится, миром дела кончить не хочет. Я, говорит, ехать никуда не собираюсь, здесь помру, а как помру — договаривайтесь с моими наследниками.

— Тогда зачем же тебе деньги, коли старый барин их не берет?

— Он не возьмет — наследники точно возьмут.

Нил Петрович помолчал, а потом вопросительно посмотрел на мужика:

— Да ведь старый барин жив еще? Сколько же ждать? Я ждать не могу.

— Сегодня барин жив, а завтра его, может, Господь приберет. Человек он уже пожилой, болезненный. Все это не твоя забота. Нас недаром в охранке уважают и всякие дела поручают, сам знаешь. Я по городу лучший заштатный филер, другого такого нету. И ребята мои надежные, проверенные. Ты только им деньги заплати и ни о чем не думай, а они все сделают в лучшем виде.

Нил Петрович посмотрел на сидящих рядом босяков. Тяжелые, будто окаменелые лица, напряженный взгляд, выражение недоверчивое и злое. Так смотрят люди, обиженные судьбой, сызмальства привыкшие к жестокости и подлости… Их главный — тот самый костистый и сутулый мужик с глубоко посаженными глазами, широкими скулами и плоским сломанным носом — казалось, сошел с иллюстрации к популярным в то время работам итальянского ученого Ломброзо. «Душегуб», определил про себя Нил Петрович и подумал: «Как с такой рожей можно работать в охранке, пусть даже и заштатным филером? Увижу Леонида Николаевича — спрошу, где он таких находит…»

В этот момент над столом пролетала толстая зеленая муха, проснувшаяся раньше положенного ей времени или вовсе не заснувшая на зиму в жаре и чаду трактирной кухни. Со всего маху стукнулась она о пыльное окно и попробовала было улететь обратно, внутрь комнаты, но мужик с лицом душегуба — его звали Спиридон — ловким движением схватил ее в кулак. Поднеся кулак к уху, Спиридон послушал жужжание мухи и осклабился, будто радуясь добыче.

«Сейчас он ее съест», — вдруг подумал Нил. Спиридон-душегубец, однако, муху есть не стал, а просто раздавил ее и вытер ладонь о грязные суконные порты.

Тут белобрысый брат, бывший келарь и лакей, сидевший до того молча, толкнул Нила под столом ногой. Нил Петрович очнулся от мыслей, вынул из сюртука толстый кожаный бумажник и, оглядевшись по сторонам — не видит ли кто из посторонних, стал быстро доставать одну за другой ассигнации и передавать их под столом Спиридону.

— Вот тебе четыре тысячи. На первое время должно хватить, а потом еще будет. Только гляди — больше двенадцати не дам, вы и так уже много потратили. Разбирайся как хочешь, я ничего знать не знаю, а чтобы все купчие были у меня к концу года. Время поджимает. Ну все, через месяц снова здесь свидимся.

Спиридон осклабился, взял деньги и спрятал их в одежде. Затем кивнул своим ребятам и молча, не прощаясь, поднялся из-за стола. Белобрысый встал вслед за ними. Когда мазурики уже выходили на улицу, он знаком задержал Спиридона, наклонился и сказал ему негромко, но так, чтобы слышал Нил:

— За деньги спрошу, за каждую копейку отчитаешься. И чтоб никто про заказчика не знал. Если что не так пойдет — пеняй на себя, на охранку не надейся, покрывать тебя никто не будет, понял?

Спиридон с усмешкой кивнул:

— Не бойсь, про вас не узнают, коли деньги будете платить. — И поднялся по ступенькам на улицу. Белобрысый брат вышел вслед за ним.

Нил Петрович чуть замешкался, надевая шубу. Бросив трактирщику двугривенный за чай, он распахнул дверь и вышел из затхлого помещения наружу. Там, однако, уже никого не было: босяки, Спиридон-душегубец и белобрысый растворились в пестрой толпе Сенного рынка. Нил Петрович застегнул шубу и, помахивая тростью, быстро зашагал прочь, перепрыгивая лужи, образовавшиеся от февральской оттепели.

На душе у Нила Петровича было и радостно, и тревожно. Пока все шло именно так, как и предполагал его белобрысый брат. Впрочем, самое важное ждало его впереди.

25. Мятеж

Минул месяц. Поздним утром 2-го апреля 190… года Нил Петрович сидел в кабинете в халате и пил чай с ванильной булочкой — он так и не усвоил городской привычки начинать день с кофе. Старый Захар, шаркая, принес Нилу Петровичу свежую газету. Тот развернул ее и принялся внимательно изучать. Внимание его вскоре привлекла заметка о крестьянских волнениях в Рязанской губернии. По сообщениям очевидцев, бунт охватил целый ряд деревень и в одном случае закончился трагически: еще до прибытия казаков кто-то из крестьян подпалил конюшни, огонь перекинулся на флигель барской усадьбы. Прибывшие на место казаки потушили огонь, причем им помогали многие из тех крестьян, которые раньше вышли бунтовать. Но усадьба уже сгорела.

Нил Петрович не успел дочитать заметку до конца, как в передней раздался звонок. Захар прошаркал по коридору и открыл дверь.

На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоял князь Сергей Львович. Сбросив на руки Захара шубу, князь бесцеремонно прошел по коридору и без стука распахнул дверь кабинета.

— Голубчик, доктор! Простите за непрошеный визит, но дело не терпит отлагательства!

Нил Петрович встал, стряхивая с халата крошки от бриоши, подошел к гостю и ласково усадил его на оттоманку.

— Дорогой мой Сергей Львович, что стряслось? Действие напитка ослабло? Мими теряет к вам интерес?

Князь утвердительно кивнул. Губы его дрожали, на глаза наворачивались слезы. Действительно — от былой моложавости не осталось и следа, кожа потеряла блеск и обвисла, волосы снова поредели, вернулась одышка. Более того, проницательный глаз мог бы заметить, что князь выглядит заметно хуже, чем перед началом лечения.

Князь начал что-то сбивчиво объяснять, но Нил Петрович жестом остановил его:

— К сожалению, Сергей Львович, действие напитка ограничено во времени. Впрочем, особой беды здесь нет. Не беспокойтесь — я снова приготовлю отвар, вы выпьете его, и сила вернется к вам. Мими будет любить вас по-прежнему.

— Тогда приступим немедленно! — нетерпеливо и несколько капризно потребовал князь.

Нил Петрович попросил гостя немного подождать. Он убрал чайный прибор, накрыл рабочий стол клееной скатертью, расставил склянки с колбами и начал неторопливо варить снадобье. Зная, что князь вернется, он держал необходимые травы и порошки под рукой. Пока состав кипел на спиртовке, пока жидкость отцеживалась и остужалась, доктор расспрашивал князя о его домашних и служебных делах. Боясь раздражить доктора отказом, князь с подчеркнутой готовностью отвечал на все вопросы и даже сообщал такие детали, о которых Нил Петрович вовсе и не спрашивал.

Все внимание князя было приковано к зеленовато-желтой жидкости внутри хрустальной чаши. Князь, не отрываясь, следил, как медленно осаждается муть в отваре, как он светлеет, и от нетерпения крутил обручальное кольцо на пальце правой руки. Наконец доктор достал серебряную ложечку, отряхнул ее и со звоном бросил на поднос: От этого звука князь встрепенулся. Он вскинул голову и радостно спросил:

— Уже готово?

Вместо ответа Нил Петрович протянул чашу князю.

С тех пор миновало более двух месяцев. Раз в две недели князь являлся к Нилу Петровичу за заветным напитком. И каждый раз Нил Петрович подолгу и обстоятельно разговаривал с гостем, проникая все глубже в его тайны, личные и служебные.

Сам того не замечая, князь всецело оказался во власти белолицего колдуна. Нилу самому было любопытно наблюдать, как в его присутствии Сергей Львович, тайный советник и начальник департамента министерства путей сообщения, педант и гроза подчиненных, внезапно слабел и терял обычное высокомерное хладнокровие. В кабинете Нила князь не стеснялся быть тем, кем он и был на самом деле — одиноким и запутавшимся пожилым мужчиной, безумно влюбленным и вместе с тем тяготившимся двойственным положением. Знахарь стал для князя единственным собеседником: лишь ему Сергей Львович мог открыться, поверить все свои страхи, надежды и разочарования. Нил Петрович был отменным собеседником — он умел слушать и не перебивать.

Каждый раз, покидая квартиру Нила Петровича, князь уходил успокоенным, со счастливой улыбкой на лице. В его внутреннем кармане находился крепко закупоренный сосуд, в котором плескалась волшебная жидкость, возвращавшая на несколько дней молодость, а с ней и расположение Мими.

И белолицый знахарь, затворяя за князем дверь, тоже улыбался, но по другой причине: он знал, что все крепче привязывает волю князя к своей. Нил не торопил события и ждал, когда представится случай воплотить замысел, ради которого он начал эту долгую игру.

Так продолжалось несколько месяцев. Меж тем жизнь вокруг Нила Петровича шла своим чередом. История продолжала течение, постепенно набирая обороты.

Военные неуспехи на Дальнем Востоке породили разочарование в обществе; образованные слои бурлили и требовали перемен. Недовольство властью распространилось и на простой народ. Крестьянство, прежде служившее надежной опорой самодержавия, начало подниматься против землевладельцев и чиновников.

Иногда волнения крестьян заканчивались мирно, но иные оборачивались кровавыми мятежами. Один из них разгорелся в знакомых Нилу Петровичу местах и тем привлек его особое внимание. Заметку об этом событии Нил Петрович обнаружил в газете от 2-го апреля 190… года Окончание мятежа было трагическим. В столкновениях с казаками множество крестьян получили ранения, несколько из них оказались за решеткой. Сгорела часть старинной усадьбы, а вместе с ней хлев и конюшни. Ущерб имению был нанесен немалый.

Однако худшее произошло спустя неделю. Старый барин, рязанский помещик М., не перенес случившегося и умер от удара. Перед смертью он успел написать подробное письмо старому знакомому по русско-турецкой кампании — генералу Трепову. В письме описывались роковые обстоятельства последних дней и особенно подчеркивалась та невиданная доселе злоба, с которой крестьянские вожаки разговаривали со старым барином и с урядником, прибывшим в имение для переговоров.

Боевой офицер Трепов к этому времени стал крупным чином в жандармском отделении. Спустя два дня после того, как он получил и прочел письмо М., пришло известие о смерти старика. Новость эта так потрясла генерала, что он тут же истребовал дело о волнениях и о пожаре. Изучив бумаги, Трепов распорядился направить на место происшествия Дмитрия Ивановича, бывшего полицмейстера Городца, а ныне подполковника жандармерии и звезду столичного сыска.

Прибыв в рязанское имение, Дмитрий Иванович разместился в уцелевшей части барского дома, теперь пустовавшего, и открыл дознание. Он вызвал к себе урядника, старост двух окрестных деревень — Высоцкого и Торбеева — и священника с дьяконом. Расспросив поначалу их и записав показания, он начал обход крестьянских домов.

Главной целью следствия было установить зачинщиков мятежа и причину пожара. Из путаных объяснений крестьян следователь узнал о какой-то давнишней тяжбе между помещиком и общиной по поводу выпаса на противоположном, низком берегу Реки. Тяжба эта была разрешена несколько лет назад, стороны пошли на мировую, однако в деревне оставались недовольные. Ходили даже слухи о том, что кто-то скупает крестьянские земли или просто силой сгоняет крестьян с земли. Впрочем, много об этом узнать не удалось: мужики о выкупе разговаривать не хотели, отвечали уклончиво и неохотно, а бабы только кивали на мужей.

Из рассказов священника Дмитрий Иванович узнал, что незадолго до событий в деревне появились подстрекатели из города. Кто они такие и как выглядели, установить не представлялось возможным. Ясно было лишь одно: без их участия крестьяне вряд ли решились бы рядиться с барином и приходить толпой на барский двор. Единственное, что удалось определить с точностью, — возгорание произошло в результате поджога: недалеко от конюшни, с которой начался пожар, была найдена несгоревшая пакля и пустая бутылка из-под лампадного масла.

Расспрашивая крестьян о недавних волнениях, Дмитрий Иванович вдруг сообразил, что названия окрестных деревень ему знакомы и фамилии некоторых крестьян тоже прежде где-то встречались. Чтобы проверить догадку, он съездил в уездный город и телеграфом отправил в Санкт-Петербург запрос. Ответ из жандармского отделения пришел через два дня. Оказалось, что Торбеево и Высоцкое упоминались в розыскном деле мещанина Селивестрова, которое Дмитрий Иванович вел около семи лет назад. За отсутствием результатов дело было определено в архив, где пылилось на полке.

Прочтя телеграмму, Дмитрий Иванович отложил ее в сторону. Руки его дрожали, а сердце учащенно билось. Увидев имя Ефима Селивестрова, он тут же вспомнил все обстоятельства дела о поджоге строящейся церкви в Городце. Поджигатель — тот самый самозванец, который выдавал себя за пропавшего Селивестрова, — использовал паклю, пропитанную лампадным маслом. Таким же способом был подожжен и господский дом помещика М.

Дело приобретало неожиданный поворот. О своей находке Дмитрий Иванович написал генералу Трепову и сообщил, что задержится на месте еще на несколько дней. После чего продолжил обход крестьянских домов. Однако теперь его интересовали не недавние события около господского дома, а то, что произошло в этих краях много лет назад. На вопросы о далеком прошлом жители деревень Торбеево и Высоцкое отвечали куда более охотно, чем о недавних событиях.

О том, что с кровельщиком случилось неладное, стало ясно уже спустя два дня после того, как он простился с молодой женой и выехал в город на заработки. На следующее же утро бабы, ходившие в лес по грибы, наткнулись в овраге на перевернутую телегу, груженую инструментом, и подняли шум. А еще через день в Высоцкое, хромая, прибрел Ефимов конь, весь перепачканный болотной тиной.

Дойдя до избы вдовы Селивестровой, Дмитрий Иванович отдышался и придал себе умиротворенно-добродушный вид, бывший у него в ходу для допросов вне стен полицейского участка. Затем следователь постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел внутрь.

В горнице царил полумрак. За столом сидела немолодая грузная женщина в темно-малиновом сарафане. Лицо ее было бесстрастно и сохраняло некоторую приятность: видно, в молодости хозяйка дома была очень хороша собой. На коленях Катерины Львовны лежал, урча и нежась, черный мохнатый кот.

Повернув голову в сторону вошедшего, Катерина Львовна оглядела его и первая заговорила:

— Вы, барин, из города следователь? Так и знала, что ко мне придете, что и до меня очередь дойдет. Садитесь, спрашивайте. Я тридцать лет молчала, мне есть что рассказать.

Следователь сел к столу рядом с хозяйкой и собирался было задать первый вопрос, как вдруг Катерина Львовна жестом остановила его:

— Погодите немного, сейчас он придет, тогда уж и начнем…

Стоило ей только это сказать, как в окне мелькнула тень, раздались шаги на крыльце. В сенях скрипнула дверь. Следователь привстал со стула, силясь в полумраке горницы разглядеть вошедшего…

26. Затруднение

Лето 190… года только начиналось, зацвела сирень, но в городе уже было душно и по-летнему пусто. Ветер с залива ослаб, вода в каналах зацвела и стала испускать нездоровый болотный дух. Ложась спать, Нил Петрович оставлял окна открытыми, но и это не помогало. Лишь под утро жара немного спадала и Нилу Петровичу удавалось заснуть. Во сне ему часто виделись родные края, мелькали знакомые лица, слышались голоса односельчан. Десятки недобрых глаз смотрели на него, а голоса сливались в угрожающий гул, в котором иногда можно было услышать слова «лешак», «козячий сын» и другие обидные прозвища, которыми Нила награждали в деревне. После этого Нил Петрович обыкновенно просыпался, в испарине и с головной болью, и уже не мог заснуть до утра.

Большинство пациентов доктора разъехались по дачам и загородным имениям. Нил Петрович решил последовать их примеру, а пока выехать хоть на прогулку, чтобы развеяться. Может, потом и удастся выспаться по-настоящему.

Ранним утром он нанял коляску и приказал везти себя на Лахту. Подъехав к церкви св. апостола Петра, он отпустил извозчика и собирался было продолжить путь пешком, как вдруг у ограды столкнулся нос к носу с князем.

Сергей Львович выглядел подавленным. Привычной вальяжности и высокомерия не было и следа. Напротив, казалось, что князь чем-то глубоко потрясен. Руки его дрожали, костюм находился в совершеннейшем беспорядке. Нил Петрович никогда не видел князя таким за пределами своего кабинета.

Увидев белолицего знахаря, князь всплеснул руками и бросился к нему навстречу. Как только они отошли немного в сторону от гуляющих, князь, понизив голос, сказал:

— Какая удача, что мы встретились, а я уж собирался вам сегодня писать! Вы позволите сопровождать вас? Мне сейчас же нужен ваш совет и помощь.

Нил Петрович согласился, и они пошли по дорожке в сторону устья Большой Невки.

По пути князь сообщил Нилу Петровичу известие: Мими ждет ребенка. Он узнал об этом третьего дня и с тех пор потерял сон.

— Помилуйте, дорогой князь, чем же вы так расстроены? — перебил его Нил Петрович. — Ваше желание осуществилось, Мими влюбилась в вас, и влюбилась настолько, что хочет ребенка. Это, так сказать, плод любви, которой вы добивались. Более того, теперь у вас может быть твердая уверенность, что Мими вас не бросит! Мое снадобье более вам не нужно, и…

Князь нетерпеливо замахал на Нила руками — доктор, обычно такой проницательный и душевно тонкий, совершенно не понимал тяжести его положения! Мими актриса, известная в определенных кругах, и появление младенца не удалось бы долго скрывать от столичной публики. До сих пор их связь оставалась тайной, но теперь поплывут слухи и не дай бог дойдут до министра, человека семейного и набожного. Это не только помешает продвижению князя по службе, но и положит конец всей его карьере. Не далее как вчера князь ездил к Мими на квартиру, умолял ее прервать беременность, предлагал большие деньги. Однако красавица наотрез отказалась, расплакалась и заявила, что любит его без памяти и хочет стать матерью его ребенка. Толпа гуляющих осталась позади. Оглянувшись по сторонам — нет ли кого поблизости — и переминаясь с ноги на ногу, князь наклонился к уху доктора и прошептал:

— Поймите, этот ребенок ни к чему, совсем ни к чему! Не найдется ли средство сделать так, чтобы…

Он замялся, с мольбой глядя на белолицего, и тут же со стыдом отвел глаза.

Нил Петрович выдержал паузу, а затем, сохраняя прежнюю невозмутимость, напрямую спросил:

— Сергей Львович, вы хотите избавиться от ребенка?

Не поднимая глаз, князь кивнул и быстро добавил полушепотом:

— Да-да, только, ради бога, говорите тише. И еще одно — непременно нужно сделать это так, чтобы Мими не знала, в чем причина.

Вместо ответа Нил Петрович снова зашагал по дорожке. Князь следовал за ним по пятам. Некоторое время спутники шли молча. Наконец Нил Петрович остановился и, обернувшись к князю, промолвил:

— То, о чем вы просите, мне под силу. Но, думаю, вам ясно, какому риску вы подвергаете нас обоих. Впрочем, в том, что случилось, есть доля и моей вины. Сочувствую вам и готов помочь. Как вы понимаете, дело весьма деликатное и требует полной секретности. Я принимаю на себя огромную ответственность, и только мое уважение к вам, дорогой князь, заставляет меня…

Князь перебил знахаря и, схватив его за запястье, начал возбужденно шептать:

— Ни слова больше, Нил Петрович, я все понимаю. Буду вашим вечным должником, и любой гонорар, какой вы назначите…

— Вы не дослушали меня, многоуважаемый Сергей Львович. Денег от вас мне не нужно. Я помогу вам по дружбе и из уважения к вам. Мне лишь хотелось быть уверенным в одном: в случае необходимости вы не забудете нашей дружбы и не откажетесь мне помочь, как сейчас я помогаю вам.

— Все что угодно! — поспешно ответил князь. — Все, что в моей власти!

— В вашей, дорогой князь, в вашей — не сомневайтесь. Ничего сверхъестественного я не попрошу. Сверхъестественное не по вашей части, а скорее по моей, — усмехнулся Нил Петрович. — Приходите ко мне завтра вечером, у меня в кабинете и потолкуем.

На этом собеседники расстались.

Обратный путь до дома Нил Петрович проделал пешком и в одиночестве — ему нужно было время, чтобы поразмыслить. Неожиданный поворот событий озадачил его. С одной стороны, оказывая подобную услугу, он окончательно привязывал князя к себе, делал князя своим вечным должником. Этого Нил Петрович добивался и желал с самого начала.

Однако в просьбе князя было что-то отталкивающее. Нилу Петровичу уже приходилось помогать дамам, оказавшимся в подобном положении, но этот случай выходил куда более деликатным: все должно было свершиться тайно, без участия и согласия Мими.

Придя домой, Нил Петрович заперся в своем кабинете, написал короткую записку, заклеил ее в конверт и отправил со слугой, старым Захаром. Нил Петрович устно сообщил Захару адрес и строго наказал непременно дождаться ответа.

Ответ не заставил себя ждать. Спустя два часа Захар вернулся и вручил Нилу Петровичу запечатанный конверт. Вскрыв его, Нил Петрович не обнаружил там ни письма, ни даже короткой записки. В конверте находился один-единственный предмет: игральная карта.

Нил Петрович покрутил карту в руках: это была дама червей в средневековом наряде. Художник воплотил в ней идеал красоты. У дамы — нет, скорее у юной девы — была пышная грудь, чувственные красные губы и распущенные золотистые волосы, струящиеся по зеленому атласному одеянию. Повертев карту в руках и посмотрев ее на просвет, Нил Петрович заметил посредине небольшое отверстие — судя по всему, карта была проколота иголкой или тонким шилом.

Сердце его сжалось. Раздраженно отбросив карту в сторону, он встал из-за стола и принялся нервно ходить по комнате, бормоча себе под нос: «Вот ведь старая ведьма!» Затем Нил Петрович подошел к буфету, достал початую бутылку вина Мариани, налил в бокал до краев и выпил залпом. Его возбуждение было велико, от напряженной работы мысли на лбу выступила испарина. Впрочем, вино возымело свое действие и вернуло ему спокойствие. Нил Петрович отер лоб, сел к столу, достал колбы, коробочки, склянки с порошками и травами и принялся варить зелье, стараясь не дышать паром, поднимавшимся от бурлящей жидкости.

Вечером следующего дня в назначенное время князь сидел на диване в кабинете Нила Петровича и напряженно слушал.

Несмотря на поздний час, летнее солнце еще не скрылось за горизонтом, и на всей обстановке комнаты лежал красноватый отблеск его лучей, пробивавшихся сквозь синие балтийские тучи. Белесое лицо доктора, подсвеченное красным, выглядело особенно зловещим, и князь смотрел на него со страхом, не решаясь, впрочем, отказаться от задуманного.

Доктор меж тем продолжал рассказ. По его словам, из множества средств прерывания беременности только одно можно было применить незаметно. Как пояснил Нил Петрович, изготовленная им смесь по вкусу и запаху напоминает кофейный порошок и, будучи растворенной в кофе, не вызовет никаких подозрений.

— Однако, — продолжал знахарь, — имейте в виду: действие этой субстанции отнюдь не безболезненно. После приема порошка оставайтесь рядом с Мими и убедите ее не торопиться ехать к доктору. Средство должно действовать хотя бы полчаса без какого-либо внешнего вмешательства. Когда все благополучно завершится, пришлите ко мне слугу с запиской.

Сказав это, Нил Петрович открыл дверцу резной деревянной аптечки, висевшей на стене за его спиной, и достал оттуда небольшую коробочку. Внутри поблескивал черный порошок. Вручая коробочку князю, Нил Петрович со значением сказал:

— Надеюсь, вы понимаете, Сергей Львович, на какой шаг я иду ради вас.

Князь молча кивнул и поскорее спрятал коробочку во внутренний карман.

Когда дверь за гостем закрылась, Нил Петрович выждал некоторое время, а затем торопливо оделся и вышел вслед. У гранитных ступеней парадного стоял извозчик с экипажем. Нил Петрович приказал ехать на Сенную. В темном трактире, под неверным светом керосиновой лампы, за столиком виднелась фигура брата, белобрысого келаря. Они уселись вдвоем и стали ожидать прихода мазуриков во главе со Спиридоном.

27. Гроза

22 июня 190… года два столичных журнала опубликовали по короткой заметке примерно одинакового содержания. В них сообщалось о скоропостижной смерти известной молодой актрисы, Марины Савельевны Р-цкой, прославившейся в прошлый сезон в роли Шемаханской Царицы в театре промышленника Весенина. Первая заметка излагала обстоятельства смерти достаточно скупо, зато вторая, напечатанная в журнале «Театр и искусство», не скупилась на детали, действительные или вымышленные. Сообщалось, например, что смерти Марины Савельевны предшествовало резкое и необъяснимое недомогание, что она была привезена к доктору неизвестным пожилым господином, который расплатился с доктором заранее, однако не оставил своего имени и быстро уехал. Обстоятельства указывали на сильное отравление, было открыто следствие, которое, впрочем, пока не привело к какому-нибудь результату, так как достоверно установить, умерла ли г-жа Р-цкая от естественных причин или была отравлена, не удалось. Заметка заканчивалась коротким репортажем с похорон Марии Савельевны на Смоленском кладбище, куда пришли ее коллеги по труппе, а также многочисленные поклонники ее сопрано.

В тот же день, после почти недельного перерыва, князь Сергей Львович П-н снова вышел на службу. Он был бледен и заметно постарел, словно пробыл в отлучке не неделю, а целых пять лет. Подчиненные с участием справлялись о его здоровье, на что князь сухо отвечал, что с ним все в порядке и что небольшое недомогание, ставшее причиной его отсутствия, уже миновало. И все же работа давалась князю с трудом: он стал рассеян, невнимателен и вздрагивал при любом шуме или крике, доносившемся порой с улицы через форточку. Несмотря на летнюю жару, Сергей Львович приказал закрыть окна во всем здании особняка на набережной Фонтанки, где располагалось правление строящейся Ц-ской железной дороги, а также распорядился не пускать на порог никого из посторонних. Оба приказания были тотчас же исполнены — князь пользовался в правлении непререкаемым авторитетом.

С наступлением вечера на васильковом июньском небе стали собираться черные тучи, беременные грозой. Чиновники разошлись, стараясь успеть домой до дождя, и во всем здании оставались лишь сторож да сам князь. Сидя в зале заседаний за огромным письменным столом, он внимательно изучал разложенную перед ним карту местности, по которой должен был проходить центральный участок дороги. Рядом с картой лежала папка с протоколом последнего заседания инженерного совета. Совет, как следовало из заключительных абзацев, большинством голосов высказался за укрепление старого моста через реку и обращался теперь к начальнику департамента, то есть к самому князю, за утверждением этого решения.

Князь барабанил пальцами по столу и смотрел на бумаги, покусывая нижнюю губу. Он старался сосредоточиться на работе, но мысли его были далеко — он вспоминал позавчерашние похороны на Смоленском кладбище и гроб, обтянутый белой кисеей. Гроб плыл на руках, как белая лодка среди моря, состоящего из одетых в черные фраки безутешных мужчин. Князь не решился пройти в первые ряды и наблюдал за похоронами издали, притаившись за липой.

По лицу Сергея Львовича пробежала слеза. Он шумно вздохнул, утер ее ладонью, после чего взял перо, обмакнул его в чернильницу и уже собирался было поставить на протоколе положительную резолюцию, как вдруг порыв ветра распахнул створки окна и чуть не сдул лежавшие на столе документы.

«Я же говорил секретарю, что надо закрывать окно на щеколду! Завтра устрою этому бездельнику выволочку», — пробурчал про себя князь, встал с кресла и подошел к окну. С улицы несло приближающейся грозой, пахло цветущей в Летнем саду липой и городской пылью, в которую уже упали первые тяжелые капли дождя.

Князь затворил окно, проверил щеколды и развернулся к столу. Где-то сверкнула молния, раздался гулкий раскат грома; гроза началась. Сергей Львович снова уселся в кресло, обмакнул перо в чернильницу, но тут внезапно на документ легла белая рука — как раз в том месте, где он собирался поставить подпись.

Князь вздрогнул и поднял глаза. Перед ним, опираясь на черную трость с белым набалдашником, стоял бледнолицый знахарь и отрицательно качал головой.

Вскочив с кресла, князь закричал:

— Что вы здесь делаете и как сюда попали?! Кто вас впустил, черт побери?

Не меняя выражения лица, знахарь сказал со вздохом:

— Так-то вы меня встречаете, дорогой князь? Увы, вот она, людская неблагодарность! Или это просто забывчивость? Вы позволите, я сяду?

Взяв себя в руки, князь показал на стул для посетителей.

Нил Петрович сел и, положив ногу на ногу, продолжил:

— Вы, должно быть, полностью ушли в дела и запамятовали об услуге, которую я вам недавно оказал… Пропали и не ответили на две мои записки, которые я вам передал со слугой.

Сергей Львович испуганно огляделся по сторонам и прошипел:

— Сядьте, прошу вас, и говорите тише. Разве вы не знаете, что произошло, не читаете газет? Ваш порошок убил ее, она умерла у меня на руках!

— Неправда, князь, и газеты читаю, и, согласно отчетам, умерла она у доктора, а вы скрылись, как только доставили ее туда, — спокойно возразил Нил Петрович, глядя ему в глаза.

— Какая, к черту, разница! Она умерла, и я к этому причастен! И вы, между прочим, тоже. Если, не дай бог, о нашей связи станет известно, я могу оказаться под следствием — вы это понимаете?! И у вас еще есть наглость являться в мой кабинет?

— Я все прекрасно понимаю, дорогой князь, — отвечал Нил Петрович. — Именно поэтому и решил нанести вам визит. Смерть Марии Савельевны — весьма прискорбное событие, но ничего изменить уже нельзя. Я и не представляю, что на самом деле произошло. Может быть, ваша возлюбленная была чем-то больна, может, вы ошиблись и дали ей слишком много порошка или же слишком поздно поехали к доктору — не ведаю. Как бы то ни было, случилось то, что случилось! В любом случае, я выполнил свою часть уговора — вывел вас из затруднительного положения. Отныне вашей репутации ничто не угрожает. Теперь настал черед и вам прийти мне на помощь. Вы можете быть мне полезны в одном весьма важном для меня деле.

Князю удалось взять себя в руки, и он сел обратно в кресло.

— Чего вы хотите? — раздраженно спросил он.

Просьба, которую высказал белолицый знахарь, ошеломила князя. Но еще более князя поразила осведомленность Нила Петровича в делах, о которых в министерстве путей сообщения знали только несколько человек, включая самого князя и министра. Обстоятельства этой просьбы были таковы.

По долгу службы князь заведовал строительством новой ветки Ц-ской железной дороги, которую предполагалось протянуть от Москвы на расстояние более чем в девятьсот верст. Строительство затевалось грандиозное, общий проект был представлен государю и получил высочайшее одобрение. Однако несколько вопросов все еще оставались нерешенными, и среди них вопрос о месте для переправы через реку. Инженерная комиссия при министерстве склонялась к тому, чтобы укрепить уже существующий мост, построенный сорока годами ранее; однако решение это еще не было окончательно утверждено, и князю как начальнику департамента принадлежало последнее слово.

Нил Петрович просил князя об одном маленьком одолжении: следовало внести в проект некоторые изменения и отказаться от идеи ремонта старого моста, а вместо этого построить новый, специально предназначенный для железнодорожных нужд. В проект также следовало заложить и станцию, которая становилась в этом случае совершенно необходимой.

— И где же вы предлагаете построить этот новый мост? — спросил знахаря князь. Он совершенно не понимал, зачем петербургскому доктору понадобилось вносить изменения в план строительства железной дороги.

Вместо ответа Нил Петрович наклонился над картой строительства, которую как раз перед тем князь собирался подписать.

— Новый мост должен пройти вот здесь, — сказал белолицый и ногтем отметил на карте место верстах в семи от старого моста. — А станция будет сразу же за рекой.

— Позвольте, но здесь расположена деревня, разве не так? — спросил князь, разглядывая карту через пенсне, вынутое из жилетного кармана. — Видите, тут написано: «Высоцкое».

— Совершенно верно, здесь пока еще находится деревня. Однако мост и железная дорога должны пролегать именно здесь.

— Но как же жители? Там ведь живут люди! — воскликнул князь. — Что за странная идея пришла вам в голову?!

— Об этом, Сергей Львович, я уже побеспокоился. Извольте взглянуть. — С этими словами Нил Петрович протянул князю пачку бумаг. Это были купчие на землю.

Князь взял первую купчую и стал ее читать. Дойдя до той строчки, где обозначалось имя владельца земли, князь остановился, не веря глазам. Он перечитал имя снова, потом схватил следующую купчую, потом еще одну, и еще… На всех бумагах, выписанное красивым почерком чиновника земельной палаты, значилось одно и то же имя: графини Анны Федотовны С-ской. Беззвучно открыв рот, он поднял глаза на знахаря, не решаясь задать вопрос.

Нил продолжал речь:

— Да, князь, вы не ошиблись — Анне Федотовне принадлежит достаточно земли, чтобы по ней проложить железную дорогу, построить мост и станцию. Как видите, около полугода назад она начала скупать земли в этом захолустье — удивительная проницательность, не правда ли? Купить землю именно там, где будет проложено железнодорожное полотно и построен мост, — хотел бы я так уметь заглядывать в будущее! Впрочем, сейчас речь не об этом. На правах старого знакомого и конфидента Анны Федотовны я выступаю как ее доверенное лицо. Как я понимаю, в вашей власти утвердить проект с новым мостом и выкупить, за счет казны, землю у графини. Надеюсь, что, ради нашей дружбы, вы не откажете мне в такой любезности, к тому же эта просьба касается вашей старой знакомой, Анны Федотовны. Я же, со своей стороны, обязуюсь, также в знак нашей дружбы, никогда и никому не говорить о том, от чего умерла бедняжка Мими.

Не веря ушам, князь еще раз посмотрел на карту, затем на белолицего доктора. Наконец дрожащим от негодования голосом он проговорил:

— Какая низость, не ожидал, сударь! Из-за вас погиб самый дорогой мне человек. Я не знаю покоя ни днем, ни ночью: Мими беспрестанно является мне во сне. Боже, какой ужасающий поступок я совершил с вашей помощью! Добавить к этому еще одно преступление, еще одну подлость? Растратить казенные деньги на совершенно бессмысленное строительство и удлинение дороги, чтобы вы или графиня смогли продать казне свою землю? Не многого ли вы хотите? И зачем старухе столько денег? Ей же, наверное, лет восемьдесят, если не больше. Она о душе должна думать, а не о деньгах!

Нил Петрович усмехнулся:

— Повторю еще раз, князь: в вашей власти решить вопрос с железной дорогой. Ну а в моей — сделать так, чтобы никто не узнал, кто же привез умирающую Мими к доктору в ту ночь. И, кстати, какое вам дело, как именно графиня распорядится деньгами? Оставим это ей решать, и не будем тратить время на бессмысленные разговоры. Напомню, что кроме доктора вас видел извозчик, который помогал вам усадить умирающую Мими в коляску. Этот извозчик — неграмотный мужик, газет не читает и вряд ли слышал о смерти Марии Савельевны, но уж поверьте, вас он запомнил: вы дали ему рубль, приказали вас ждать, и на нем же вернулись от доктора к себе домой, после чего выдали еще рубль. Извозчика этого сейчас разыскивает следствие и, возможно, рано или поздно найдет. Однако у меня есть связи в охранном отделении, и могу уверить вас, что найдут его, только если я это допущу. Кроме того, вы были замечены и на похоронах Мими на Смоленском кладбище.

— Вы что же, угрожаете мне, угрожаете предать огласке мою связь? — не скрывая испуга, спросил Сергей Львович.

— Полноте, князь! — улыбнулся Нил Петрович. — Ваша связь с Мими может интересовать разве что вашу супругу. Речь идет о другом — о вашей причастности к гибели молодой артистки. Здесь уже дело пахнет каторгой. И даже если вы избежите наказания, газетчики с удовольствием ухватятся за такой сюжет, и на вашей карьере можно будет поставить крест.

Уясните ваше положение, дорогой Сергей Львович. Думаю, у вас нет иного выхода, кроме как согласиться на мою просьбу, решить вопрос с мостом так, как я предлагаю, и выкупить у графини землю. Да, кстати, вот вам мои расчеты — я не хочу тратить ваше драгоценное время и сам подготовил все бумаги, вам останется только их подписать.

С этими словами Нил Петрович протянул князю небольшую тетрадь.

Князь машинально развернул ее. Это был полный реестр выписок из межевой книги, с указанием границ и размеров всех участков, принадлежащих Анне Федотовне. Всего, по заключительной описи, графиня владела 460 десятинами земли на обоих берегах реки и далее на юго-восток, вплоть до деревни Торбеево. Последняя купчая, на самый крупный участок земли, была совершена совсем недавно — графиня приобрела у наследников покойного помещика М. все земли его рязанского имения. В конце описи, выполненной чернилами, стояла маленькая пометка карандашом: «1 десятина = 350 рублей».

— Бог с вами, откуда такая цена? — возмутился князь. — Министерство никогда не выкупает землю дороже ста рублей за десятину, и я убежден, что министр…

— Дорогой князь, — перебил его Нил Петрович, — мне кажется, вы зря тратите свое и мое время. Подумайте над моим предложением и соблаговолите прислать ответ завтра к полудню. Взвесьте все за и против — памятуя о том, что я вам сказал. Думаю, у вас достаточно влияния на министра, чтобы решить этот вопрос как можно быстрее и к нашему обоюдному удовольствию.

С этими словами Нил Петрович поклонился и вышел, оставив князя в тяжелом раздумье.

Оказавшись на улице, Нил Петрович осмотрелся, приподнял воротник и побежал, ловко перепрыгивая через лужи и ежась под потоками летнего ливня. Завернув за угол, он остановился и покрутил головой. Наконец сквозь стену дождя ему удалось различить стоявшую на другом конце улицы черную коляску с поднятым верхом. Он сделал знак рукой, коляска тронулась и подъехала к нему.

Отряхнувшись от воды, Нил Петрович забрался в коляску. Внутри, укрывшись пледом, дремала под стук дождя старая графиня. Рядом с ней расположился белобрысый брат Нила, бывший ее лакей, а ныне осведомитель охранного отделения. На этот раз он был одет как фабричный рабочий.

Разбуженная появлением Нила, графиня приоткрыла глаза и скрипучим голосом спросила:

— Ну что — согласился?

— Пока нет. Но согласится обязательно, я это вижу, — ответил Нил.

Графиня удовлетворенно кивнула:

— И я тоже это вижу. Молодец, справился. Не зря я тебя из глуши вытащила, не зря обучала. И деньги в землю вложила не зря. Все по-нашему будет, как задумано, как карты показали. Торопиться не надо — заплатит Сергей Львович столько, сколько мы сказали, никуда не денется. Поехали, до дома тебя довезу, а то дождь видишь какой!

Коляска тронулась и медленно покатилась по мостовой — быстрой езды графиня не любила. Старуха перевела разговор на погоду и, по своему обыкновению, стала жаловаться на столичный климат, на дожди, ветер и сырость. Голос ее звучал гнусавее обычного: видимо, она действительно была сильно простужена и все время чихала.

Некоторое время Нил молчал и слушал жалобы графини. Улучив момент, когда старуха на минуту замолчала и полезла за носовым платком, он спросил — вежливо, но уверенно:

— И когда же, по-вашему, мы должны получить деньги? К концу лета с выкупом управимся?

— Не торопись, деньги теперь наши, — ответила графиня. — Еще до конца лета все получим. Месяц подожди, и все решится. Получишь свою треть сполна, как мною и обещано.

Белобрысый брат, внимательно прислушивавшийся к разговору, удовлетворенно кивнул.

Нил нахмурился:

— Про деньги я помню, и в вашем слове, Анна Федотовна, не сомневаюсь. Только кроме денег у нас еще и другой уговор был. Вы, помнится, обещали, что как только казна землю выкупит, служба моя у вас считается исполненной. И господский дом с теми землями, что не отойдут казне, вы тоже мне обещали. Надеюсь…

Но старуха не дала ему закончить.

— Все так, батюшка, все так, все правильно. Получишь и деньги, и имение, и вольную — ступай, куда глаза глядят. Хочешь, в глушь свою возвращайся, хочешь — в Париж, деньги проматывать. Хоть и жаль мне тебя, дурака, пропадешь! Вот скажи — зачем тебе деньги, а? И имение это — зачем? Думаешь барином зажить? Так я тебе скажу правду, как всегда говорила, — не выйдет из тебя барин. Сопьешься или еще того хуже — заскучаешь и пустишь себе пулю в лоб от безделья. Оставайся-ка лучше при мне — разве тебе со мной плохо было? Разве я тебя обижала чем или обделила?

Старуха сокрушенно покачала головой, как бы пеняя Нилу на его неблагодарность. Вдруг глаза ее закатились и она громко чихнула так, что все ее полное, рыхлое тело содрогнулось. Белобрысый брат, сидевший рядом, тоже вздрогнул от неожиданности. Утершись платком, графиня продолжала:

— Впрочем, уговаривать тебя не стану, знаю, что ты упрямый. Коли вбил себе в голову чего — не отступишься. Хочешь сам по себе жить — живи, только на меня не пеняй, не говори, что не предупреждала. А вот и твой дом — приехали!

Тем временем гроза прекратилась, дождь перестал барабанить по крыше коляски, и, хотя по мостовой еще бежали потоки воды с сорванными ветром цветками липы, черно-синяя туча отошла на восток, сквозь разрыв облаков показалось закатное солнце. Коляска, замедляясь, поравнялась с парадным подъездом дома на Литейном и остановилась. Сухо попрощавшись с графиней, Нил Петрович коротко кивнул брату, соскочил с подножки на мокрый блестящий тротуар и быстрыми шагами направился к двери. Он чувствовал, что история с князем приближается к развязке…

28. Встреча

Октябрь в тот год в Петербурге выдался неспокойный. Остановилось несколько заводов, с перебоями ходили трамваи, остыли печи хлебопекарен. Ходили слухи, что если железнодорожники присоединятся к стачке, снабжение столицы нарушится и может начаться голод. Губернатор распорядился стянуть в Петербург казачьи части, взял вокзалы и склады под усиленную охрану, и ежедневно телеграфом докладывал о происходящем в Ливадию, где в то время находился государь, наблюдавший за переустройством дворцового парка.

Впрочем, во многом жизнь в городе продолжала течь своим чередом. На перекрестках было тесно от извозчиков, магазины на Невском и в Гостином дворе по вечерам наполнялись покупателями, а по Неве, как обычно, ходил небольшой колесный пароход «Неаполь», в котором располагался первый в городе и пока единственный плавучий ресторан.

Осень вступила в свои права: парки и сады вдоль берегов Невы пожелтели и со дня на день могли начаться затяжные дожди, когда нельзя будет выйти из дому без зонтика. Впрочем, в тот день погода была еще удивительно теплой. Мягко грело октябрьское солнце, и на верхней открытой палубе «Неаполя» не оставалось ни одного свободного столика. Многие пришли на речную прогулку с семьями. Между столиками шумно бегали мешавшие официантам дети, которые к ужасу родителей то и дело норовили подбежать к краю палубы, чтобы, перегнувшись через ограждение, поймать ладошкой брызги воды, срывавшиеся с колесных лопастей.

Среди сидевшей за столиками публики выделялась веселая молодая компания: журналисты петербургских либеральных газет, совершавшие прогулку по реке вместе с женами. Молодые люди пили дешевое бутылочное пиво и спорили так громко, что обрывки их фраз долетали до рулевого, рубка которого возвышалась над столиками. Впрочем, рулевому было не до разговоров: он невозмутимо крутил колесо и изредка давал свисток, чтобы предупредить одиноких лодочников и рыбаков о приближении парохода.

Тема разговора журналистов была самая животрепещущая. На днях министерство путей сообщения известило о начале строительства центрального участка Ц-ской железной дороги. Согласно слухам, просочившимся в печать, стоимость строительства возросла многократно против первоначальной, и виной тому якобы была несговорчивость помещиков и общин, чьи земли оказались на пути, выбранном для прокладки линии. В результате за землю пришлось платить втридорога. Министр финансов Владимир Николаевич Коковцов доложил об этом государю, но тот распорядился с расходами не считаться. Император благоволил министру путей сообщения и не желал останавливать строительство дороги, которая должна была связать Москву с нижней Волгой. Этот проект царь визировал лично, после изысканного обеда в охотничьем домике министра.

Сидевшие на палубе журналисты сошлись во мнении, что земли, выкупленные казной, принадлежали либо самому министру, либо его доверенным лицам. Министр в журналистской среде имел репутацию казнокрада, и в его виновности никто не сомневался. Спор шел лишь о деталях — например, о том, каким образом ему удается потратить такие огромные деньги, не привлекая к себе внимания.

Одним из собеседников был худой подвижный мужчина в очках, с беспокойным и внимательным взглядом. Сотрудник нескольких солидных изданий, он также, по слухам, писал статьи в газету социалистов-революционеров, скрываясь под псевдонимом «Степной». Два дня назад он случайно оказался свидетелем того, как происходила уплата выкупной цены за земли, и рассказывал теперь об этом товарищам. По его словам, сумма выкупа оказалась так велика, что для ее перевозки неизвестным получателям пришлось нанять двух извозчиков. Деньги были заплачены частично золотом, частично ассигнациями, перед входом в банк на Большой Морской улице был выставлен караул из десяти конных жандармов, следивших за погрузкой мешков с деньгами в экипажи. Процедурой руководил солидный господин с совершенно белым, будто обожженным лицом. Рядом с ним крутились какие-то сомнительные личности, похожие на филеров, которым белолицый давал указания. Жандармы слушались его беспрекословно, они перекрыли часть Большой Морской и отгоняли любопытных.

Описывая сцену погрузки денег, худощавый журналист поднялся со стула и стал изображать повадки и костюм белолицего господина — в надежде, что слушавшие его товарищи смогут опознать в белолицем какую-нибудь известную личность. Тут пароход слегка качнуло: «Неаполь», дойдя до крайней точки пути, рядом с сестрорецкими дачами, причалил к временной деревянной пристани. Был спущен трап, и часть пассажиров — в основном из числа дачников, еще не переехавших окончательно в город, — сошла на берег.

Оживленно жестикулируя, журналист продолжал рассказ, но вдруг случайно бросил взгляд на берег и осекся. На пристани, опершись на черную трость с набалдашником из слоновой кости, стоял тот самый белолицый господин, которого рассказчик тщетно пытался изобразить слушателям. Дождавшись, пока все пассажиры сойдут на берег, белолицый поднялся по мосткам на судно и занял единственный свободный столик — неподалеку от места, где сидела журналистская братия.

Возбужденным шепотом журналист объяснил своим товарищам, что новый одинокий пассажир — тот самый таинственный получатель огромной суммы денег, которого он третьего дня видел в банке.

Тем временем белолицый сделал заказ. Через мгновение скатерть на его столике была заменена на новую, а еще спустя минуту на ней оказалось запотевшее ведерко с бутылкой самого дорогого реймского шампанского. На закуску белолицый господин попросил себе утиной печенки с зажаренными хлебцами и вареньем из маринованного лука.

Журналисты украдкой присматривались к соседу, покуда один из них не признал в белолицем известного целителя Нила Петровича, который, по слухам, лечил пациентов оккультными методами, с использованием колдовских заговоров. Его участие в выкупе земель представляло сенсацию, и худой журналист, автор разгромных статей о злоупотреблениях правительства, решил не мешкая приступить к выполнению профессиональных обязанностей репортера.

Набравшись духу, он подошел к столику белолицего и назвал свое имя. Стекла его круглых очков в железной оправе от волнения запотели, острый подбородок немного дрожал.

— Прошу прощения, что обращаюсь к вам, не будучи представленным, — проговорил он, немного заикаясь от волнения. — Пройти мимо и не выразить вам своего почтения я просто не мог. Нил Петрович, если не ошибаюсь? З-з-знаменитый доктор?

Смерив журналиста взглядом, белолицый усмехнулся:

— Вы не проходили мимо, а сидели рядом, любезнейший. Впрочем, это значения не имеет. Я действительно Нил Петрович, а вам что угодно, позвольте узнать?

— Видите ли, — скороговоркой начал журналист, — я пишу большую статью о нынешнем состоянии медицины в наших южных губерниях, где недавно была эпидемия тифа, и опрашиваю с этой целью докторов больниц, а также частнопрактикующих врачей. Я слышал о вас и ваших методах, и мне хотелось бы узнать ваше мнение…

Тут журналист замялся, соображая, как подвести разговор к интересующему его вопросу. Никакой статьи о состоянии медицины он, разумеется, не писал и не собирался. Намерением Степного было побольше узнать об участии доктора в получении выкупных денег.

Белолицый внимательно посмотрел на собеседника. О том, что интерес журналиста никак не связан с эпидемией тифа, он догадался сразу, но до поры не мог разобраться, чего от него хочет этот тщедушный писака. На первый взгляд тот не внушал никаких подозрений, поэтому Нил Петрович со снисходительной и в то же время дружелюбной улыбкой пригласил его за свой столик.

Завязалась беседа. Степной наконец придумал тему для разговора и стал расспрашивать белолицего доктора о природе эпидемий и борьбе с ними. Нил Петрович отвечал подробно и вполне по-научному — никаких признаков того, что он лечит не так, как остальные врачи, не было и в помине. Перевести разговор на интересующую журналиста тему никак не получалось. Обычные уловки — лесть, притворное восхищение заслугами собеседника, неодобрительные высказывания о его коллегах — на белолицего доктора не действовали.

Вскоре, сам того не замечая, журналист превратился из охотника в дичь. Вместо того, чтобы задавать доктору вопросы, он принялся рассказывать о себе. Нил Петрович вел беседу умело и спустя некоторое время истинные намерения журналиста стали для него ясны. Поняв, что участие доктора в выкупе земель для Степного не тайна Нил Петрович насторожился. Ему не терпелось узнать, как много было известно этому проныре и какую опасность он мог представлять.

Чтобы развязать Степному язык, Нил Петрович заказал вторую бутылку шампанского, потом третью. Худощавый журналист, который уже успел выпить с друзьями немало крепкого дешевого пива, не стал отказываться и опрокидывал в себя один бокал за другим. Его манеры становились все развязнее, а голос все громче. Нил Петрович, напротив, оставался совершенно трезв. Чтобы не возбуждать у собеседника подозрений, он умело изображал пьяного, хохотал и говорил так же громко.

Компания сидевших невдалеке газетчиков и их жен, казалось, забыла о своем товарище и обсуждала новую тему: условия мира с Японией и причины поражения, до глубины души потрясшего русское общество, которое еще год назад грозилось «закидать косоглазых шапками». В общей беседе не участвовала лишь одна из женщин, супруга Степного. Она напряженно прислушивалась к разговору за соседним столиком. Звук голоса доктора будил в ней неясные воспоминания. Как бы невзначай она то и дело оборачивалась, пытаясь увидеть лицо говорящего, но доктор сидел спиной, и она видела лишь его седой затылок и мощные широкие плечи.

Прошло менее часа, и худощавый журналист был безнадежно пьян. Язык его окончательно развязался, и он, уже не скрываясь, с глупым смешком выпытывал у доктора, что тот делал в банке на Большой Морской третьего дня и на что ему такая огромная сумма денег…

Нил Петрович удовлетворенно откинулся в плетеном кресле: он убедился, что Степной был лишь случайным очевидцем этого события и ничего толком не знал. Взаимоотношения доктора с князем и старой графиней оставались тайной для непосвященных, и, следовательно, этот свидетель не представлял большой опасности.

Дальнейший разговор с газетчиком теперь не имел смысла. Однако отвязаться от Степного оказалось не так-то просто: напившись, тот буквально повис на докторе и панибратски держал его за пуговицу сюртука, не отпуская ни на секунду.

Оценив обстановку, Нил Петрович решил ускорить естественный ход событий и заказал официанту графин водки. «Еще немного, — решил он, — и этот бумагомаратель рухнет под стол, а я смогу спокойно сойти на берег».

На берегу Нила Петровича ждали важные дела. Хотя деньги от графини еще не были получены, он уже начал раздумывать об их выгодном вложении. От одного из бывших своих пациентов он узнал — естественно, под большим секретом — о планах французского банка «Сосьете Женераль» увеличить долю в Русско-Азиатском банке. Парижская дирекция предполагала выкупить у русских держателей их акции. Упускать такую возможность было нельзя, и Нил Петрович спешно договорился о встрече с двумя крупными петербургскими акционерами. На встрече он предложил приобрести их доли в капитале на выгодных для продавцов условиях. Предложение было принято, оставалось лишь подписать необходимые бумаги. В случае удачи Нил Петрович смог бы впоследствии перепродать купленные акции французам втридорога и тем самым умножить состояние.

Мысли унесли Нила Петровича далеко. Глядя на проплывающие мимо гранитные набережные, на роскошные дворцы и дорогие экипажи, он представлял себя хозяином одного из этих величественных зданий. А вот и Зимний дворец. Всматриваясь в его окна, Нил Петрович вдруг подумал: «А что если попросить графиню представить меня ко двору? Говорят, великий князь каждый год ездит лечиться от анемии в Карлсбад… Ну а я его вылечу здесь всего за два сеанса! Надо навести справки и быть во всеоружии, если представится случай…»

Между тем официант принес водку. Очнувшись от приятных мыслей, Нил Петрович снова обратил внимание на журналиста. Тот сидел, бормоча что-то себе под нос и продолжая держаться за костяную пуговицу сюртука Нила Петровича. Доктор мягко отвел руку журналиста, вложил в нее бокал, налил доверху водки и громко сказал, пытаясь оживить его интерес:

— Что же это мы все шампанское пьем? Не по-русски как-то! Это же чистый лимонад!

На миг задремавший журналист очнулся и с удивлением посмотрел на бокал, а потом перевел помутневшие глаза на доктора. Нил Петрович продолжил, похлопывая газетчика по плечу и говоря нарочито громко, чтобы тот услышал:

— Давайте, любезнейший, выпьем-ка нашего вина, зеленого, мужицкого!

В ту же секунду за его спиной кто-то вскрикнул. Нил Петрович резко обернулся: перед ним стояла жена худощавого журналиста. Она была бледна и тяжело дышала. Широко раскрытые глаза смотрели на доктора с изумлением, из-под шляпки с гвоздикой выбились пряди белокурых волос, и их трепал ветер.

— Зеленого вина? Не может быть — вы?! — дрожащим голосом промолвила она. — Здесь?!

Нилу Петровичу хватило мгновения, чтобы узнать женщину: перед ним стояла Лариса Дмитриевна, дочь полицмейстера из Городца. За прошедшие годы она сильно изменилась, но взгляд, бледность, острый нос — и, главное, та самая злосчастная бородавка на правом ухе… Сомнений быть не могло — на Нила Петровича смотрела его несостоявшаяся невеста, Ларочка!

Доктор перевел взгляд на своего собеседника-журналиста. Теперь нетрудно было узнать и его: перед доктором, облокотившись локтем на столик и глядя мутными глазами на приближающийся берег, сидел тот самый тщедушный студент, которого Нил Петрович около десяти лет назад стукнул по голове серебряным подносом.

Ругая себя за невнимательность и пользуясь временным замешательством окружающих, Нил Петрович бросил на поднос золотой червонец, схватил трость и быстрыми шагами пошел прочь с палубы. На его удачу, «Неаполь» как раз подходил к пристани близ Летнего сада: не дожидаясь, пока матрос привяжет швартовый и притянет судно к причалу, белолицый доктор с легкостью, неожиданной для его немалого роста и грузной комплекции, перепрыгнул на дощатую пристань через все еще широкую полоску воды.

На пристани он развернулся. «Неаполь» еще не причалил окончательно, левое колесо шлепало по воде, разнося вокруг запах речной тины. На верхней палубе журналисты повскакали из-за столиков и, сгрудившись вокруг перил, смотрели, не отрывая глаз, на доктора. Среди них стояла Лариса Дмитриевна и что-то возбужденно говорила, указывая то на Нила Петровича, то на задремавшего мужа — бывшего студента, а ныне журналиста и тайного члена партии эсеров.

Круглые очки в железной оправе сползли с носа спящего и лежали теперь на белоснежной скатерти. В них отражалось вечернее небо, чугунная решетка Летнего сада и фигура высокого грузного человека, который спешил по ступеням набережной прочь от реки, стуча по граниту своей черной тростью. После стольких лет Ефим Григорьевич Селивестров нашелся.

29. Красавица

В то время, как пароход «Неаполь», повернув обратно, огибал Стрелку Васильевского острова, Нил, он же Ефим Григорьевич, уже шел быстрым шагом по набережной Мойки. Здесь в особняке, построенном еще при Екатерине, жила старая графиня, Анна Федотовна С-ская. Именно к ней и спешил теперь Нил, не замечая дороги и едва не сбивая с ног встречных.

В голове знахаря вихрем кружились мысли: «Узнала меня, будь она неладна… Столько лет прошло, а все ненавидит! Теперь непременно расскажет отцу, письмом или по телеграфу, а он наверняка даст знать полиции — и пиши пропало! Письмо до Городца идет дня четыре, телеграмма и того быстрее… А если, неровен час, Лариса Дмитриевна пойдет напрямую в полицию? Правда, чтобы поднять старые дела, им потребуется еще дня два… Нет, мешкать не стоит — за пару дней нужно все успеть, забрать деньги, съехать с квартиры. Но главное сейчас — посоветоваться с графиней…»

Занятый этими мыслями, Нил и не заметил, как оказался перед ее особняком. Дверь открыл старый лакей в ливрее — он увидел доктора через окно и, не задавая лишних вопросов, открыл перед ним дверь. Поблагодарив лакея кивком головы, Нил быстро поднялся по мраморным ступеням в полумрак особняка. Несмотря на наступавшие сумерки, свечей еще не зажигали, и в комнатах было пусто. Нил считался в доме своим человеком с тех самых пор, когда он жил у графини на гостевой половине. Приходя к хозяйке с визитом, он обычно ждал, пока о нем доложат, но теперь дело не терпело отлагательств.

Особняк казался опустевшим. Прислуга, которой всегда был полон дом графини, волшебным образом куда-то пропала Решительным шагом Нил шел по скрипящим вощеным паркетам через анфиладу комнат к покоям барыни. Они располагались в самом дальнем крыле дома.

Вот и ее дверь. Коротко постучав, Нил вошел, не дожидаясь ответа. В вечерних сумерках комната казалось пустой, однако, приглядевшись, Нил заметил, что в глубоком кожаном кресле, спиной ко входу, кто-то сидит. Над креслом тянулся сизоватый дымок — тайком от всех графиня курила, но для Нила это не было секретом.

Рука, лежавшая на подлокотнике, поднялась и указала Нилу на стоявший на туалетном столике подсвечник. Он взял лежавший тут же коробок спичек и осторожно зажег все семь свечей. Стало светлее. Не садясь, Нил заговорил, обращаясь к сидевшей в кресле хозяйке:

— Анна Федотовна, простите, что я пришел без объявления, но у меня срочное дело, ждать нет никакой возможности. Думаю, мне потребуется ваша помощь и ваши связи…

— Ну что, Нил Петрович, узнали вас? Имя ваше истинное раскрыли? А кстати, как вас раньше звали? — раздался голос из-за спинки кресла.

Нил вздрогнул. Графиня обо всем догадывалась быстро, но в этом не было ничего удивительного: карты раскрывали ей многие тайны. Причина его испуга была в другом. Вместо привычного гнусавого старческого голоса он услышал другой — молодой и звонкий. Такой голос не мог принадлежать старухе восьмидесяти лет.

Схватив с туалетного столика подсвечник, Нил в три широких шага обошел кресло и осветил сидящую в кресле женщину. Вместо одутловатой и морщинистой старухи, которую он ожидал увидеть, перед ним сидела молодая рыжеволосая девушка. Из одежды на ней был лишь темно-зеленый бархатный халат графини. Девушка сидела в кресле, поджав под себя босые ноги. В правой руке полуодетая красавица держала тонкую трубочку, из которой в сумрак осеннего вечера ночи подымался сизый дым.

Рыжеволосая улыбалась, показывая Нилу ровные белые зубы, ямочки играли на ее щеках. Сомнения быть не могло — перед ним сидела та самая дама червей, актриса Мими, о похоронах которой еще недавно писали газеты.

От удивления слова застряли у Нила в горле. Рыжеволосая тем временем опорожнила длинную курительную трубочку в хрустальную пепельницу и стала заново набивать ее душистым табаком. Набив, она обратилась к Нилу все тем же звонким и веселым голосом:

— Что же вы стоите, как истукан, — дайте мне огня!

Еще не оправившись от изумления, Нил молча протянул Мими подсвечник. Раскурив от свечи трубку и выпустив к темному потолку облако дыма, Мими поставила подсвечник на пол рядом с собой и сказала:

— Вам не стоит меня бояться. Во всяком случае, сейчас. Возьмите стул, садитесь — разговор у нас будет длинный.

Нил поспешно взял низенький старинный стул с гнутыми ножками, который графиня держала для гостей, и уселся на него, а Мими продолжала:

— О вас мне кое-что уже известно, и ваши отношения с графиней мне вполне понятны: вы ее преданный и не совсем добровольный слуга. Поэтому с вас и спрос небольшой. Сделали то, что вам приказано — так? Наверное, сомневались перед тем, как сделать, живой все-таки человек…

А вот на старуху я в обиде. Вы, между прочим, многого про нее не знаете. Садитесь поудобнее — я вам сейчас все расскажу. Готова биться об заклад, что про свой возраст она вам не говорила. Ей, между прочим, пятьсот семь лет от роду! Анна Федотовна, как она себя теперь называет, приходится мне двоюродной бабкой. Да и я сама только немногим ее моложе, что уж скрывать…

Удивлены, да? Мы с ней почти ровесницы. Когда-то давным-давно мы обе жили в замке и обе были влюблены в одного колдуна — в свое время я расскажу об этом подробнее. Так вот, когда настал его час — а колдуны смертны, хоть и живут очень долго, — он сделал каждой из нас по подарку. Она получила то, что выбрала — богатство, а мне достались молодость и красота.

Поверьте, я не разочаровалась в том даре, который получила, хотя с тех пор миновало уже четыреста пятьдесят лет. Ну а она, напротив, обозлилась на весь мир и на меня в особенности. Как будто я заставила ее выбрать богатство! Каждый раз, когда нас сводит судьба, старуха пытается сжить меня со свету. И смотрите-ка: в этот раз у нее почти получилось! Видать, с последнего раза она поумнела и сама колдовать не стала, а выставила вместо себя вас. Это ведь вы придумали дать князю смертельный порошок?

— Четыреста пятьдесят лет? — только и смог выдавить из себя удивленный Нил.

— Четыреста пятьдесят восемь, если точно, — кокетливо ответила красавица.

Нил, не сводивший с нее глаз, вдруг заметил, что небрежно наброшенный старухин халат приоткрылся, обнажив упругую девичью грудь, которая, казалось, светилась в полумраке комнаты. Нил судорожно сглотнул.

Мими, не замечая смятения Нила или не обращая на это внимания, продолжала:

— Мне в тот вечер все казалось, что князь какой-то испуганный. Наливает мне кофе, а у самого рука дрожит и на лбу испарина выступила. И глаза прячет. Я сразу поняла, что дело нечисто. Меня много раз убить пробовали — и топили, и колесовали, и по степи волокли лошадью. А вот отравить еще не пытались! Ну что ж — мне не привыкать: сделала вид, что выпила, а потом разыграла сцену, будто мне больно и я умираю. Получилось очень натурально, я же все-таки актриса! Жаль, что теперь на время сцену придется оставить, и все из-за вашей графини… Бедный князь, видели бы вы его в этот момент! Мне его даже жалко стало. А потом уж, что делать, у доктора притворилась мертвой. Полежала неделю в гробу, отдохнула под землей, сил набралась и решила, что надо со старухой, которую вы знаете как Анну Федотовну, что-то делать. Пора ее как следует проучить, а лучше того — избавиться от нее навсегда.

Мими замолчала, взяла подсвечник и стала раскуривать потухшую трубку. Воспользовавшись паузой, Нил задал вопрос, который вертелся у него на языке в течение всего рассказа:

— Но как же вы прикинулись мертвой, вас же осматривал доктор?

— Так и вы, мой любезный, тоже как будто доктор? Во всяком случае, именно так вы людям представляетесь. Вот и осмотрите меня! — со смехом сказала молодая ведьма. Она поднялась с кресла и встала в полный рост перед Нилом.

Старый халат графини упал с ее плеч на ковер, обнажив юное нагое тело. Рыжие кудрявые волосы рассыпались по худеньким плечам. В голове у Нила зашумело.

— Идите сюда, не бойтесь! — сказал Мими, призывно раскрывая руки. Она взяла голову Нила и приложила к своей груди.

Послушав немного, Нил отпрянул и с испугом прошептал:

— Сердце не бьется!

— Совершенно верно, не бьется. Как и у вашей хозяйки. Четыреста пятьдесят восемь лет тому назад наши с графиней сердца остановились, и в эту ночь… — начала Мими, но Нил перебил вопросом, не дававшим ему покоя:

— А где же сейчас Анна Федотовна?

— Так ведь и ей покой и отдых нужны не меньше моего, а может и больше. Лежит сейчас в гробу, сил набирается. К утру, как петух пропоет, вернется и снова начнет слугами командовать да вами помыкать.

Лучше скажите-ка мне, доктор, какая доля вам обещана из тех денег, что она получит от казны?

— Третью часть, — с трудом выдавил из себя Нил.

— Какая скупость, однако! Вы же для нее все сделали: князя околдовали, крестьян и помещиков с земель согнали, даже на убийство юной девушки пошли — и за все это третью часть? Хотя бы накладные расходы на себя взяла, старая, и те на вас. Я очень сомневаюсь, что она деньги отдаст. Так уж получилось, что вместе с богатством ей жадность досталась. У нее ж миллионы накоплены, за пятьсот-то лет без малого, а она над каждой копейкой дрожит и даже на себя тратит скупо! Вот, к примеру, посмотрите — разве это халат? Я видела старуху в этой рвани еще сто тридцать лет назад, при императрице Екатерине Великой. Эх, мне бы ее деньги — я бы знала, как ими распорядиться!

Да и вам они пригодятся — сколько можно в слугах ходить! Только вы зря их от графини ждете. Поверьте, Нил Петрович, графиня вас уговорит, запутает, запугает, а денег сполна не выдаст. И со службы не отпустит, даже не надейтесь, будете до конца жизни при ней, или пока она себе нового помощника не сыщет, а вас не выгонит ни с чем.

Так что у вас выход один — не ждать, а деньги эти взять силой или хитростью. А может быть, и больше того забрать — ей деньги ни к чему, она их все равно не тратит.

Слушая ведьму, Нил не мог поверить своим ушам. Казалось, ей известно все — и про их уговор с графиней, и про то, каким образом удалось переписать земли на старуху. Досаднее всего, что рыжеволосая, видимо, как-то узнала и о его сегодняшней случайной встрече с Ларисой Дмитриевной и понимала, какими опасностями это ему грозит. Тягаться с таким противником было сложно.

— Чего же вы хотите от меня, сударыня? — осторожно спросил Нил. — Я понял, что с графиней у вас старая вражда, только зачем вы мне все это рассказываете? Почему я должен помогать вам мстить графине? Думаю, после таких многолюдных похорон вы вряд ли собираетесь явиться перед петербургским обществом и публично обвинять меня или графиню в убийстве!

— Милый Нил Петрович, вы совершенно правы! Будем говорить без обиняков. Вы вместе с графиней отравили молодую девушку, согнали с земли крестьян и ограбили казну на сто шестьдесят тысяч рублей. Свидетелей ваших злодеяний, разумеется, нет или же они будут молчать — как князь или как я сама. Вы правильно заметили, что в полицию мне идти не с руки, с этой стороны вам опасность не грозит, и так я действовать не стану.

Однако у вас есть преступное прошлое, и это для меня не секрет. Сегодня вы встретились с кем-то, кто вас узнал, что таит для вас не меньшую опасность, чем история с бедной актрисой, которую вы отравили. Я знала, что подобное произойдет — так и случилось. Вы теперь больше не можете жить прежней жизнью при графине, деньги вам понадобятся срочно и очень большие. Поэтому-то я и решила предложить вам сделку.

Вы поможете мне расквитаться с графиней, а я сделаю так, что о вашем прошлом никто никогда не вспомнит… Помогу вам спрятаться, исчезнуть на время. Если нам повезет, мы с вами могли бы добраться до денег графини, хотя шансы на то невелики. Она очень хитра и накопленное за пятьсот лет богатство наверняка спрятала очень далеко.

Нил прервал Мими:

— Вы хотите, чтобы я стал орудием вашей мести и одновременно помог бы вам добраться до ее денег? Что ж, оба эти чувства мне знакомы. Но скажите: если вы так могущественны, что помешает вам, убрав с дороги графиню, расправиться затем и со мной как ее соучастником?

Словно отвечая на наивный вопрос ребенка, Мими ласково улыбнулась:

— Если бы мне хотелось уничтожить вас, милый доктор, я и не заводила бы этот разговор. Вас бы просто уже не было в живых.

Произнеся это, она раскинула в стороны руки. Ее рыжие волосы встали дыбом и зашевелились, словно живые; глаза расширились и из зеленых превратились в черные. Вся мебель и посуда в комнате задрожали, как если бы прямо за стеной проходил товарный поезд. Нилу показалась, что Мими вытянулась и стала расти… Нет, это ноги ее оторвались от пола! Она поднялась в воздух и зависла, покачиваясь, под самым потолком. Воздух в комнате стал тяжелым и душным, как в склепе.

От испуга Нил вскочил со стула, отпрянул и прижался спиной к стене. Горло его сжалось, перед глазами потемнело. Впрочем, через секунду Мими снова приняла прежний облик и уже стояла на полу. Навалившиеся на Нила тяжесть и удушье исчезли так же быстро, как и появились. Сияя белоснежной улыбкой, Мими протянула к Нилу руки и сказала:

— Ах, мой милый знахарь, я совершенно уверена, что мы договоримся! Доверьтесь мне, я совсем не кровожадна. Хоть я и ищу у вас помощи, чтобы избавиться от графини, я делаю это неохотно, и совсем не из мести, как вы полагаете. Просто за последние двести лет мне совершенно невозможно жить так, как я хочу, — графиня всюду преследует меня и мстит за свой неудачный выбор! К тому же, не скрою, после моей последней кончины мне надо начинать новую жизнь под новым именем, а для этого мне понадобятся деньги. Вы тоже нуждаетесь в деньгах — особенно сейчас. Прежнему доктору Нилу Петровичу надо исчезнуть навсегда.

Итак, я уверена — у нас есть общие интересы, и, может быть, со временем мы даже станем друзьями! Поверьте, за последние несколько сотен лет я встречала немало мужчин и успела пресытиться физической красотой. Мне очень нравится ваше обожженное лицо, крупные, сильные руки, а вашим бархатным голосом я совершенно покорена! Хоть вы недавно и пытались меня отравить, все же вы мне определенно нравитесь. Забудем прошлое, и скрепим наш договор поцелуем!

— Какой договор? Разве мы уже… — начал было Нил, но не успел договорить. Нагая ведьма быстро подошла к нему и, обняв, крепко поцеловала его в губы. Нил хотел отстранить ее от себя, но руки вдруг перестали его слушаться. Он почувствовал запах густых волос Мими, упругость и жар ее юного тела, мягкость губ. Не в силах более себя сдержать, Нил подхватил девушку на руки и бережно понес ее к старинному дивану, стоявшему в углу комнаты. По пути он задел ногой и повалил стоявший на полу подсвечник. Свечи погасли, и комната погрузилась в темноту осенней ночи, окончательно спустившейся на город.

30. Заговор

После описанной выше встречи прошло четыре дня. В квартире на Литейном Нил Петрович появился лишь однажды и на ночь оставаться не стал. Забрав кое-что из книг и вещей, он сделал слуге Захару распоряжения. Посетителям следовало отвечать, что барин уехал за границу, а куда и надолго ли — неизвестно. Выплатив Захару жалованье за три месяца вперед, Нил Петрович наказал с квартиры не съезжать и ждать его возвращения. Зная привычки и образ жизни доктора, Захар нисколько не удивился. Не удивился он и другой просьбе хозяина: если будут его искать очень уж настойчиво или случится что-то необычное, ему следует прийти в трактир рядом с Сенным рынком и через трактирщика передать записку с описанием того, кто приходил, о чем спрашивал или что произошло. За каждую такую записку Захару было обещано десять рублей, которые ему следовало получить с трактирщика.

В первые дни после отъезда Нила ничего не происходило. Однако на исходе недели Захар заметил, что у парадного подъезда ему стали попадаться одни и те же незнакомые люди. Дважды он столкнулся с ними при входе, а один раз видел, как швейцар и дворник о чем-то перешептывались с подозрительным бритым господином..

Так прошло еще около десяти дней. Все это время Захар оставался в квартире, исправно топил изразцовую печь, принимал почту и газеты и аккуратно складывал на столике перед входом в кабинет, ожидая возвращения барина. Несколько раз в квартиру наведывались пациенты Нила Петровича. Захар, знавший их в лицо, сообщал, что доктор в отъезде.

Наконец в квартиру на Литейном явились те самые гости, о которых Нил Петрович предупреждал Захара: четверо жандармских офицеров во главе с подполковником, которого Захар уже видел ранее. Это был главный следователь жандармского отделения. Захар провел гостей по квартире и отпер кабинет, в котором тотчас же учинили обыск. Впрочем, никаких бумаг, указывающих на местоположение Нила Петровича, обнаружено не было.

Следователь задал Захару несколько вопросов и на прощание приказал дать знать, если доктор появится лично или сообщит свой адрес письмом. Жандармский подполковник дружелюбно сообщил Захару, что сам слуга ни в чем не подозревается, но обязан оказать содействие в поимке опаснейшего преступника. Слуге объяснили, что его хозяин виновен в целой серии преступлений и раньше проживал под другим именем. Захар и клятвенно обещал уведомить следователя, как только барин объявится. Тем же вечером, подождав, пока стемнеет, Захар накинул пальто, вышел на улицу и окольным путем отправился к Сенному рынку. Обратно он возвращался уже поздно ночью, шурша в кармане десятирублевой ассигнацией.

Минула поздняя осень, началась зима. Несмотря на все усилия, бывший полицмейстер Городца, а ныне жандармский подполковник, так и не смог выйти на след своего несостоявшегося зятя. К тому же сил для полноценного розыска преступника катастрофически не хватало. Все столичное жандармское отделение оказалось занято борьбой с «политическими». Прочие розыскные дела были отодвинуты в сторону, тем более такие давние, как дело «подрядчика Селивестрова», как оно продолжало именоваться в полицейской картотеке.

Тем временем бывший подрядчик продолжал жить в Петербурге, на окраине. Чтобы не быть случайно узнанным, Нил Петрович изменил внешность. Он постриг коротко волосы и отпустил некое подобие усов, что на его обожженном лице оказалось не так просто. Ему также пришлось отказаться от большей части гардероба. Вместо бархатных пиджаков носил он теперь недорогой, но крепко скроенный сюртук, а поверх него — серое неброское пальто в пол. Единственное, с чем Нил так и не смог расстаться — так это с массивными перстнями, которые продолжали украшать его холеные, но по-крестьянски большие и крепкие руки.

Как и предсказывала Мими, старая графиня тянула с выплатой Нилу Петровичу его доли. Трижды являлся он к ней в дом, и трижды уходил ни с чем. Поначалу Анна Федотовна ссылалась на то, что деньги положены в банк и она не может получить их без ее знакомого банковского управляющего, который уехал в Пятигорск и вернется только через месяц. Потом, когда управляющему пора было уже вернуться, старая барыня расхворалась и две недели не вставала с постели. На настойчивые предложения Нила пойти в банк она отвечала, что он хочет ее смерти, иначе не стал бы терзать старуху глупыми просьбами.

В начале декабря, когда Нил в очередной раз пришел за деньгами, графиня, продолжая стонать и жаловаться на здоровье, подорванное петербургской сыростью, достала из шкатулки три тысячи рублей ассигнациями И положила их перед Нилом. Доктор возмутился: по их уговору ему причиталось значительно больше. Оборвав его, старуха заявила, что остальные деньги она пустила в дело, вернуть их сейчас не может, и пригрозила забрать обратно и те три тысячи, что лежат на столе. Нил поспешно взял деньги, разложил пачки по карманам, откланялся и вышел на морозный воздух.

Было три часа пополудни, но слабое декабрьское солнце висело низко и на город уже спускались сумерки. Как назло, поблизости не оказалось ни одного извозчика. Хотя в стачках извозчики участия не принимали, их количество на улицах почему-то резко уменьшилось. Раньше Нил любил гулять и не прочь был пройтись по городу пешком. Теперь же он боялся быть узнанным и оттого чувствовал себя крайне неуютно. Надвинув поглубже шапку и подняв воротник, доктор быстрым шагом направился в сторону своего нового обиталища.

Расположенная в самом дальнем конце Кирочной улицы, квартира Нила Петровича выглядела не в пример скромнее его роскошного жилища на Литейном. Да и квартирой ее едва ли можно было назвать. Два месяца назад, вскоре после встречи Нила с Ларисой Дмитриевной, он узнал, что в полузаброшенном доме освободился третий этаж, который прежде занимала портновская мастерская. Это оказалось как нельзя кстати. Нил подкупил управляющего и в обмен получил связку ключей от черного хода и от самого помещения мастерской. Управляющий клятвенно заверил, что никому не сообщит о новом постояльце и не станет совать нос в чужие дела, за что и получил три червонца вдобавок.

Поднявшись наверх, Нил отпер скрипучую дверь и пошел по длинному коридору. В пустых боковых комнатах еще стояли портновские манекены, а на исшарканном паркетном полу валялись обрезки ткани, куски ваты и булавки. В конце коридора располагалась бывшая примерочная, а в ее углу находился огромный кожаный диван, на котором когда-то посетители мастерской ждали примерки.

На диване горой лежали одеяла и множество разномастных подушек. Когда Нил вошел, одеяла зашевелились и из-под них показалась рыжая встрепанная головка девушки. Это была Мими.

— Ну что? — спросила она, зевая и потягиваясь.

Нил взял у стены стул, поставил его рядом с диваном и сел. Забравшись рукой под одеяло, он нащупал горячую голую ногу рыжей ведьмы и сжал ее.

— Фу, какой ты холодный, Нил! Иди сюда, я тебя согрею! — сказала красавица и приподняла край одеяла. — Хотя подожди — прежде расскажи, что ты узнал от мерзкой старухи. Опять денег не дала?

Достав из кармана пачку денег, Нил помахал ею перед лицом Мими и положил на низкий столик рядом с диваном.

— Немного дала в этот раз, три тысячи. Но не это главное. Я теперь знаю, что деньги она держит не дома, но и не в банке.

При этих словах Мими подскочила в постели:

— Где, где она их держит, ты узнал?

От нетерпения глаза ее разгорелись, на бледном лице вспыхнул румянец.

— Еще нет, — спокойно ответил Нил, — но скоро узнаю. Мои люди день и ночь наблюдают за графиней и ее прислугой. Приходится платить им, и эти вот деньги, — Нил кивнул на пачку ассигнаций, — разойдутся очень быстро.

— Ничего, ничего, это мелочи! — с жаром ответила Мими. — Что же еще узнали твои люди, рассказывай!

Откинувшись на спинку скрипучего стула и расстегнув сюртук, Нил поведал подруге:

— Как мне сообщили вчера, на прошлой неделе графиня ездила в Москву с двумя лакеями и с кучером, а сегодня выплатила жалованье прислуге. Ну и мне перепало. Спиридон уверен, что у нее деньги в Москве запрятаны, а здесь она держит лишь небольшую их часть.

— В Москве? — удивленно спросила Мими. Потом, задумчиво наматывая на палец рыжий локон, добавила: — Ах, кажется, я понимаю причину. Графиня не любит Петербург — здесь холодно, сыро и бывают наводнения. В позапрошлом веке, когда мы еще изредка встречались и разговаривали, она мне пожаловалась, что живет в столице только потому, что сюда переехал двор, иначе ноги бы ее не было в этих краях. Слыхал ли ты, Нилушка, про наводнение 7 ноября 1824 года? Тогда водой размыло все кладбища, многие мертвецы всплыли наружу и плавали в гробах по улицам города. Говорят, что на беду затопило и фамильный склеп Анны Федотовны, в который она тогда забралась подремать, по своему обыкновению. Старуха, как была в саване — он у нее на эти случаи вместо ночной рубашки, — вплавь добралась до дома и проникла в комнаты через окно первого этажа, чем до смерти напугала лакея. С тех пор она постоянно простужена, чихает и кашляет. Так что все сходится. Видно, старухино богатство не здесь, а в Москве, или, может, еще где-то… Что будем делать, Нилушка? В Москву поедем?

Внимательно слушавший рассказ Мими Нил Петрович ответил:

— А то, что и раньше, — глаз не спускать, отслеживать каждый ее шаг. Пока же в Москву ехать рано. Эх, если бы раньше знать — вмиг бы все выведал через Отделение! А сейчас мне на Гороховую путь заказан. Впрочем, кто из заштатных филеров на меня прежде работал — те и сейчас работать будут, только плати. Мне это брат сказал, а он каждую собаку в охранке знает и сам у них на хорошем счету.

— А если, неровен час, у нас деньги кончатся еще до того, как мы место выведаем? — встревоженно спросила Мими.

— Не успеют закончиться, — успокоил ее Нил. — Немного ждать осталось — если не на этой неделе, так на следующей дело должно проясниться. Выручка за урожай из трех ее южных имений и с заводов на Волге обычно поступает в декабре. Как мне донесли, на будущей неделе графиня снова поедет в Москву, там примет управляющих и соберет с них деньги. Как только это случится, мне сообщат. А тут уж нам с братом надо смотреть в оба и ждать, когда и куда она с деньгами поедет. Так она нас сама к своему богатству приведет.

— Приведет, приведет, старая карга!.. — повторила рыжая ведьма. Глаза ее снова загорелись, Мими расхохоталась и вскочила с дивана. Подхватив один из стоявших в углу манекенов, она закружилась с ним в вальсе. Казалось, манекен ожил в ее руках, стал изгибаться и ступать в такт деревянной трехпалой ногой. Разноцветные обрывки ткани, прежде смирно лежавшие на полу, вдруг поднялись и, словно осенние листья на ветру, стали кружиться в такт неслышимой музыке. Впрочем, появилась и музыка; сперва едва слышно, а потом все громче и громче, будто снизу по лестнице поднимался военный оркестр. Кружась, Мими стала приближаться к Нилу и наконец, отбросив в угол манекен, села ему на колени и обняла. Манекен с грохотом покатился, ударился о стену и застыл. Музыка прекратилась, разноцветные лоскутки ткани, кружась, попадали на пол. Нил Петрович восхищенно глядел на улыбающееся, счастливое лицо Мими, любуясь ямочками на ее щеках, и думал: «Какой же дурак князь, что не захотел от нее ребенка!»

31. Кладбище

Ночью 12 декабря 1905 года в Москве, в арке, ведущей во внутренний двор серого пятиэтажного дома между Петровкой и Дмитровкой, можно было заметить несколько мужских фигур. Некоторые курили, другие тихо разговаривали, переминаясь с ноги на ногу. Холодный ветер, гулявший по улице, порывами залетал в подворотню и мел по земле сухой мелкий снежок. Мужчины стояли здесь давно и уже успели изрядно замерзнуть, когда с улицы донесся звук подъехавших саней и храп разгоряченных лошадей. Стоявшие в арке вышли и окружили сани.

— Ну что, узнали? — спросил один из ожидавших. Это был Нил Петрович, одетый в серое суконное пальто.

Возница, разгоряченный быстрой ездой, кивнул:

— Все, теперь точно известно! И место, и имя на могиле — все! Вот, мы даже зарисовали… — с этими Словами он протянул Нилу Петровичу сложенную вчетверо бумажку.

Доктор одобрительно хмыкнул, взял рисунок и протянул его мужчине, стоявшему за спиной. Этим мужчиной оказался его белобрысый брат, бывший келарь и лакей, а ныне человек неизвестно какого звания. Тот внимательно осмотрел рисунок и обратился к помощникам:

— Нечего время терять! До Ваганькова всего четверть часа езды, да только на Пресне завалы, рабочие оборону держат. Спиридон знает, как их объехать, он с кем надо договорился, нас пропустят.

При этих словах белобрысый кивнул на одного из подручных, того самого мазурика, который, по мнению Нила Петровича, смахивал на душегубца. Спиридон молча сплюнул в снег, как бы подтверждая сказанное. Белобрысый продолжал:

— Теперь, ребята, не робей, надо все сегодня закончить! Садитесь сзади, а я править буду.

Нил Петрович и белобрысый уселись на передок саней, остальные примостились сзади. Келарь взял вожжи в левую руку, а в правую кнут. Размахнувшись, он щелкнул кнутом, лошади вздрогнули и потащили сани сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.

Казалось, город вокруг них вымер. На улицах не было видно ни прохожих, ни дворников, ни городовых. Редко какое окно горело светом. На тротуарах лежал неубранным снег, по краям улиц громоздились сугробы, на фонарных столбах и вывесках висели сосульки, метель кружила снежные водовороты. Где-то впереди, в стороне от Тверской заставы, на низких тучах отражалось красное зарево пожара: это горели склады, подожженные во время стычки между казаками и рабочими дружинами.

Белобрысый нещадно нахлестывал лошадей. Сани прыгали по ухабам, ветер летел в лицо седокам, снег залеплял глаза и попадал в рот. Сердце Нила Петровича отчаянно билось. Он взглянул на брата: тот, напротив, сохранял совершенное спокойствие. Губы бывшего келаря были сжаты, взгляд устремлен вперед, в черную пустоту, за которой виделась не то смерть, не то исполнение всех желаний. Карман пальто белобрысого келаря оттопыривался — там лежал семизарядный револьвер.

Вдруг что-то заставило Нила поднять голову и посмотреть наверх. Справа между крышами домов мелькнула неясная тень. Нил присмотрелся, но поначалу не мог ничего разглядеть. Тень мелькнула еще раз, и еще, и наконец влетела в пятно света, лившегося из окна квартиры на верхнем этаже большого дома. Нил вздрогнул — саженях в десяти над санями, оседлав манекен из питерской примерочной, летела по воздуху Мими. Ее кудрявые рыжие волосы развевались на ветру, голые ноги крепко обхватывали кожаное туловище манекена. Из всей одежды на ней была накинута только старая бобровая шуба Нила. Мими встретилась с Нилом глазами, улыбнулась белоснежной улыбкой и пришпорила манекен — он рванул вперед и исчез в снежном вихре за поворотом.

Вот пошли низенькие домики фабричного жилья. В воздухе запахло гарью. Иногда вдалеке раздавались крики и хлопки револьверных выстрелов, но улицы, по которым ехали сани, оставались столь же безлюдны. На одном из перекрестков дорогу саням преградила баррикада, наскоро сделанная из перевернутых телег. Келарь натянул вожжи, и лошади, захрапев, встали. Белобрысый вопросительно посмотрел на Спиридона-душегубца. Тот спрыгнул с саней и медленно пошел к баррикаде. Осмотревшись, он убедился, что улица пуста и баррикаду никто не охраняет. Помощники-филеры резво соскочили с саней и вмиг раздвинули телеги, давая саням проехать, а потом снова сдвинули телеги за собой.

Наконец показалась чугунная ограда Ваганьковского кладбища и старые проржавевшие ворота. Два газовых фонаря освещали неровным светом площадку перед входом. За ней виднелись очертания старых лип, запорошенных снегом, а в глубине центральной аллеи кладбище окутывал мрак зимней ночи.

На случай темноты у белобрысого были в запасе масляные фонари. Под порывистым ветром спички тотчас же гасли, и только изрядно помучавшись удалось наконец зажечь фитили и раздать фонари всей честной компании. Калитка в воротах оказалась не заперта; белобрысый келарь толкнул ее и первым вошел внутрь, гуськом за ним двинулись остальные, освещая себе путь фонарями и то и дело увязая в глубоком снегу.

— Второй ряд направо, у могилы Бобринского зайти с обратной стороны… Нашли! — воскликнул белобрысый, приглядываясь к записям на бумажке, которую ему передал Спиридон. — Посветите, ребята!

В свете фонарей перед ними открылся старый склеп, сложенный из серого камня, поросшего мхом и лишайником. Нил прежде уже бывал на Ваганьковском, но никогда не замечал здесь такого внушительного сооружения. Склеп размерами превосходил все надгробные памятники вокруг, в центре его виднелась решетчатая дверь, почти полностью затянутая засохшим плющом. По обе стороны от двери на постаментах стояли высеченные из черного мрамора изваяния ангелов. Лица ангелов пострадали то ли от рук человеческих, то ли от времени и выражали теперь не полагающуюся им скорбь, а скорее угрозу и недоверие.

— Что стоишь, ребята, открывай дверь! Вишь, копать не надо, и хорошо, а то земля мерзлая! Давайте сюда лом!

Раздались удары лома о чугунную решетку. Из щелей склепа посыпался песок и известка. Через миг решетка подалась и с глухим стуком провалилась внутрь. Нил Петрович, его белобрысый брат и Спиридон-душегубец вошли в склеп, приказав остальным ждать снаружи.

Сойдя по ступенькам, мужчины очутились в просторном круглом помещении. Погребальная камера располагалась ниже уровня земли. Внутри склепа было на удивление тепло и сухо — ветер, снег и холод остались снаружи.

Белобрысый келарь быстро обошел помещение. Посветив фонарем в углу, он указал Нилу на несколько свечек, вставленных в щели между камнями. Свечи эти выглядели совсем новыми — казалось, наплывший у их основания воск еще не успел как следует затвердеть.

Посредине погребальной камеры на каменных постаментах стояли четыре гроба. Нил знаком указал Спиридону на первый из них. Тот, поняв приказание без слов, схватил топор, поддел крышку гроба и всем своим огромным весом нажал на топорище. Раздался треск досок, и к потолку поднялся столб пыли. Крышка упала Нил сделал шаг вперед, чтобы заглянуть вовнутрь, и тут же с отвращением отпрянул. В гробу, совершенно истлевший, лежал человеческий скелет. Рот скелета с редкими зубами был приоткрыт, будто он смеялся над пришедшими и радовался произведенному впечатлению.

Стараясь не смотреть в черные глазницы, Нил приказал Спиридону-душегубцу вскрыть следующий гроб. Спиридон снова втиснул лезвие топора под крышку, и уже собрался нажать, как вдруг неясный шум за спиной заставил Нила обернуться. Перед ним в распахнутой шубе, надетой на голое тело, стояла Мими, обнимая за талию своего верного спутника — портновский манекен.

У Нила чуть не вырвался вопрос, как она их нашла, но Мими опередила его, поднеся палец к губам.

— Не обращай на меня внимания! — шепнула она Нилу. — Я просто хотела увидеть все своими глазами.

Нил кивнул и велел Спиридону продолжать. Второй гроб треснул и развалился на куски. Как и в первом, в нем оказался труп, еще более истлевший, чем первый. Сердце Нила тревожно сжалось. В душу закралось подозрение: «Что, если все рассказы про богатства и бессмертие графини — выдумка?»

Тем временем Спиридон перешел к следующему, третьему гробу. Этот выглядел новее остальных; ни с первой, ни со второй попытки Спиридону не удалось всунуть лезвие под крышку. Тогда он отошел, замахнулся, насколько позволял низкий потолок, и изо всех сил рубанул гроб топором.

Раздался треск, а за ним звон. Это был звон металла о металл. Не доверяя слуху, Нил Петрович замер и затаил дыхание. Вот и второй удар: крышка гроба разлетелась в щепы, основание треснуло и из него на каменные плиты, устилавшие пол склепа, посыпались золотые монеты.

В склепе словно бы стало светлее. Лучи фонарей играли на золоте, монеты со звоном падали на пол, подпрыгивали и катились в разные стороны; их отблески, словно солнечные зайчики, плясали на низких серых сводах.

Нил смотрел и не верил глазам: гроб был заполнен золотом до краев. Находились здесь и новые червонцы, и наполеондоры, и флорины, и какие-то старинные монеты с полустершимися ликами чеканивших их правителей. Судя по всему, гроб вмещал не менее двух-трех пудов драгоценного металла.

Мими, прежде стоявшая тихо, вскрикнула от восторга и восторженно захлопала в ладоши. С трудом сохраняя спокойствие, Нил глубоко вздохнул и скомандовал:

— Ступай наверх, Спиридон, скажи, чтобы побыстрее искали мешки побольше, или ящики какие-нибудь и возвращались сюда!

Спиридон кивнул и вышел из склепа, за ним последовал и белобрысый келарь. Нил и Мими остались одни. Чтобы не терять времени, Нил опустился на колени и стал ладонями собирать рассыпавшееся по полу золото. Одна монета закатилась под каменный постамент: Нил протянул руку и стал шарить по плитам пола. Тут его взгляд привлек четвертый гроб, так и остававшийся закрытым. Знахарь поднялся на ноги, взял топор, оставленный Спиридоном, и собрался было поддеть крышку, как вдруг она сама съехала набок и с грохотом упала на пол. Нил с испугом отпрянул, но через мгновение любопытство взяло верх. Он подошел ближе и заглянул внутрь. В гробу лежала старая графиня.

Ее грузное тело было одето не то в саван, не то в ночную рубаху. Седые длинные волосы были распущены, а руки сложены вдоль тела. Казалось, она спала — но внезапно глаза ее раскрылись и из гроба послышался скрипучий простуженный голос:

— Эх, Нил Петрович, ну кому ты доверился? Что, охомутала тебя эта ведьма? С князем моим не вышло, так на тебе отыгралась, верно? Вечно она, дрянь, под ногами путается…

С этими словами графиня приподнялась из гроба и, увидев, что Мими стоит неподалеку, изменилась в лице и зашипела, будто змея.

Зашипела в ответ и Мими. Волосы на ее голове поднялись дыбом и зашевелились. Со старой ведьмой произошло то же самое. Казалось, две страшные кобры распустили капюшоны и начали танец смерти, готовясь к роковому прыжку.

Не сводя друг с друга глаз, Мими и графиня стали медленно подниматься в воздух. Наконец, в один и тот же миг, будто кто-то невидимый подал им сигнал, они ринулись вперед и вцепились друг другу в лицо.

Победителем в первой схватке вышла старая графиня. Мими была отброшена в угол, ухо ее распухло, из носа текла кровь. Обернувшись к Нилу, она завопила:

— Что же ты стоишь, как истукан?! Убей ее!

Ни секунды не задумываясь, Нил схватил оброненный топор и кинулся на старуху. Топор сверкнул, но графиня взмахнула руками, как крыльями, — и силы внезапно покинули Нила. Пальцы его разжались, топор выпал на пол из ослабевших рук. Нил задыхался. Зависшая под потолком старая ведьма тянулась к нему — казалось, будто она душит его за горло. Он рванул на груди рубашку, не хватало воздуха, в глазах стало темнеть.

Поглощенная расправой над Нилом, старуха не заметила, что Мими пришла в себя. Она вскочила обеими ногами на манекен, опрокинувшийся во время схватки. Деревянная нога манекена хрустнула. Мими с треском выломала ногу и, вооружившись ею как копьем, бросилась на соперницу. Старуха оставила Нила и попробовала увернуться, но было уже поздно: острый обломанный конец деревянной палки вошел ей прямо в тучный живот. Графиня захрипела и стала тянуться к Мими, пытаясь ухватить соперницу, но только насаживалась на острие деревянного кола все глубже и глубже.

Еще миг, и старая ведьма упала на пол. Губы ее мгновенно посинели, щеки ввалились. Нил увидел графиню такой, какой и следовало бы выглядеть пятисотлетней старухе, если бы она дожила до этого возраста.

Отступив на шаг, Мими поправила спутавшиеся волосы, подняла с полу упавшую шубу и снова закуталась в нее. Минуту-две она молча смотрела на поверженное и истлевающее на глазах тело соперницы. Наконец, очнувшись от мыслей и едва глянув на Нила, Мими резким голосом скомандовала:

— Что ты встал, как пень? Шевелись, сгребай золото!

Затем развернулась и вышла из склепа в декабрьскую ночь.

32. Захар

Наконец сани были нагружены. Никаких мешков или ящиков на ночном кладбище найти не удалось, зато пригодился гроб, в котором прежде лежала старая графиня, — он один и оставался целым. Нил проследил, чтобы крышку гроба прибили оставшимися гвоздями, а сам гроб накрепко привязали к саням и закрыли сверху ветошью, дабы не привлекать внимания. Его спутники расселись по краям гроба, свесив с саней ноги, а Нил снова устроился впереди рядом с белобрысым братом. Брат развернул сани и стал править в обратном направлении. Задрав голову и крутя ей направо и налево, Нил силился увидеть Мими. Среди покрытых снегом крыш невысоких домиков и фабричных зданий то мелькала, то исчезала неясная черная тень. «Ничего, не потеряется — ей сверху все видно», — думал Нил.

Снег шел не переставая. Дорогу, по которой они приехали к Ваганькову часом раньше, почти замело, но кое-где еще можно было угадать след полозьев. Теперь нагруженные сани ехали медленно, да и белобрысый келарь на сей раз не гнал лошадей. Он знал, что до условленной встречи с Захаром времени у них достаточно.

За четыре дня до поездки в Москву белобрысый запиской предупредил Захара, что барину может срочно потребоваться его помощь. В записке подробно указывалось, что именно надлежало делать. К ней также прилагались деньги — пятьсот пятьдесят рублей. Трижды в день — утром, днем и вечером — Захар был обязан проходить мимо фонарного столба, что на углу Таврического сада, и проверять, не нацарапан ли там условный знак. Увидев знак, Захар должен в тот же день купить билет на поезд до Москвы, пусть даже и в первый класс. По приезде ему следовало нанять повозку на санном ходу — из тех, что в любое время дня и ночи стоят на площади перед Николаевским вокзалом, — и договориться с возницей о почасовой оплате, объяснив, что путь предстоит неблизкий. В условленном месте Захар должен был ждать с полуночи до трех часов утра.

Все эти меры предосторожности Нил предпринял по настоянию брата. Впрочем, он и сам понимал, сколь опасна для него была Москва, охваченная восстанием и наполненная войсками. Полиция, несомненно, уже знала его прежний адрес в Санкт-Петербурге и разослала словесный портрет Нила по всем полицейским участкам. О возврате в столицу поездом не могло быть и речи — тем более теперь, когда в руках у Нила находилось золото графини. Поэтому, по плану белобрысого, Нилу надлежало выехать из города в наемном экипаже и укрыться в каком-нибудь заштатном городке на западе Московской губернии. Со временем к нему должна была приехать и Мими.

Решение вызвать из Петербурга Захара объяснялось и другой причиной: слуге Нил безгранично доверял, а вот нынешние помощники вызывали у него подозрения. Белобрысый брат управлялся с ними вполне умело, но Нил продолжал опасаться этих оборванцев и про себя называл их не иначе как «мазуриками». Ремесло у мазуриков было неопределенное: любой из них мог быть полицейским провокатором и одновременно состоять в банде, грабившей запоздалых кутил на выходе из ресторанов. К тому же нынешнее положение Нила было очень уязвимо. Золото, которое везли на санях, могло стать для мазуриков слишком большим искушением, поэтому во время всего пути Нил настороженно прислушивался к тихому разговору у себя за спиной, пытаясь угадать их намерения.

Впрочем, ничего кроме жалоб на озябшие ноги и разговоров о трактире на Хитровке, где им предстояло ночевать, он не услышал. Нил успокаивал себя тем, что волшебный его голос имеет над ними силу. Кроме того, в кармане пальто белобрысого брата лежал револьвер, который, в случае чего, мог бы стать весомым аргументом.

Сани медленно тащились по снегу, полозья поскрипывали, сидевшие в санях вскоре совсем замолчали и начали дремать. Наконец повозка въехала на улицу, отделявшую районы города, занятые восставшими, от остальной Москвы. Еще час назад улица была совершенно пуста и баррикада из нескольких перевернутых телег никем не охранялась. Однако сейчас, подъехав к баррикаде на расстояние сорока-пятидесяти шагов, белобрысый вдруг резко откинулся назад, потянул вожжи на себя и остановил лошадей. Потом повернулся к Нилу и шепотом сказал:

— Похоже, там кто-то есть — глянь!

Действительно, рядом с телегами, на обломках досок, положенных на снег, сидели и грелись у костра одетые по-фабричному люди — дружинники, частью вооруженные. Они тоже заметили сани, несколько человек поднялись и быстрым шагом двинулись навстречу. Недолго думая, белобрысый келарь хлестнул лошадей и стал разворачиваться. Это ему почти удалось, но внезапно сзади из переулка на улицу выбежало еще около дюжины человек. Сани оказались окружены.

Один из подбежавших, высокий бритый мужчина в картузе и черном бушлате, схватив лошадь под уздцы, крикнул:

— А ну, стоять! Кто такие?

На тыльной стороне его руки можно было различить синий якорь — видать, человек этот прежде служил матросом.

Нил спрыгнул с саней и заговорил, подражая деревенскому говору:

— Да мы, это, заблудились, мил человек… Церковь ищем, нам покойника надо отпеть. Дед наш Феоктист перед смертью наказал его отпеть в церкви Георгия Победоносца, что в Грузинах. А где эти Грузины, мы и ведать не ведаем… Тут у вас в Москве стреляют, лошади испугались и понесли… Может, покажете дорогу?

Не отрываясь, Нил смотрел дружиннику прямо в глаза. На миг ему показалось, что тот готов подчиниться его воле. Однако то ли под влиянием событий этой ночи, то ли по какой-то другой причине голос Нила не имел былой силы внушения. Человек в бушлате тряхнул головой, будто отгоняя от себя надоедливую муху, и раздраженно крикнул:

— А ну, хорош врать! Слезай все с саней — сейчас дознание учиним!

Нил, белобрысый и их помощники нехотя слезли с саней. Люди, сидевшие у баррикады, сгрудились вокруг и молча, пристально разглядывали их. В руках у некоторых были факелы. Выражение их усталых, покрытых копотью лиц не сулило ничего хорошего: дружинники не спали уже несколько ночей и были напряжены до предела.

Нила и компанию отвели в сторону от саней и окружили. Несколько фабричных стали ворошить тряпье и быстро наткнулись на гроб. Главный сдвинул картуз на затылок и озабоченно почесал в голове. Подозвав к себе Нила с белобрысым братом, сказал:

— А ведь и вправду — гроб везете. Извини, что сразу не поверил. Тут ведь дело такое, бдительность нужна!

Он дал приказ расступиться и пропустить сани. На душе у Нила отлегло, он собрался было снова занять место рядом с братом, как вдруг заметил, что Спиридон-душегубец отстал и о чем-то шепчется с бывшим матросом. Тот слушал, наклонив голову и пристально разглядывая Нила и белобрысого. Затем подошел к саням и скомандовал:

— Слышь, ребята, погоди. Ты вот, который спереди, слезай с саней, поговорить надо. А другие могут, если хотят, ехать родственника хоронить!

С этими словами бывший матрос дружелюбно похлопал Спиридона по спине. Скривившись в ответной улыбке, тот пошел вразвалочку обратно к саням. На мгновение взгляды Спиридона и Нила пересеклись, и у доктора не осталось сомнений: случайная встреча с восставшими оказалась в действительности частью тщательного подготовленного плана. Спиридон был с ними заодно.

Нил сжал кулаки: бессильная злоба терзала его, ему хотелось броситься на предателя и вцепиться ему в глотку. Спиридон и бывший матрос грабили их с братом на глазах у всех!

Впрочем, ему пришлось сдержать порыв гнева и отвести от Спиридона ненавидящий взгляд. Стараясь сохранять бесстрастное выражение лица, Нил медленно слез с саней. Он еще надеялся на магическую силу своего голоса. За ним сошел и белобрысый, а Спиридон занял место возницы. Забираясь на сани, он наклонился к уху Нила и, дыша чесноком, прошептал: «Прощевай, горелый!» После чего стегнул лошадей.

Фабричные расступились и пропустили сани. Некоторые даже сняли шапки: было видно, что в заговоре участвовал только бывший матрос, а остальные поверили, будто в гробу лежит покойник.

Повернувшись к окружавшим его людям, матрос тем временем сказал:

— А ну, где наш гимназист? Поди сюда, дело есть!

Из толпы выступил худой юноша в гимназическом кителе, на котором, однако, не хватало половины пуговиц. Теплой одежды на нем тоже не было. Матрос взял у одного из дружинников факел и осветил лица Нила и белобрысого келаря.

— Знаешь, кто таков? — спросил матрос.

Гимназист подслеповато прищурился. Потом повернулся к матросу и ответил:

— Узнаю, Терентий Матвеевич. Мне товарищи про него рассказывали, когда надо мной первый суд был, за листовки. А потом я его в охранном отделении в Петербурге на Гороховой видел. Он меня уговаривал на полицию работать. Ласково так уговаривал, убедительно… «Горелый» у него кличка. Провокатор и сволочь. От него еще несколько наших ребят пострадали, кто агитировал.

Дружинники загудели, кольцо их сомкнулось. Кто-то крикнул из-за спины матроса:

— Мальчишка правду говорит! Я этого белого видел в жандармском на допросе, после первой стачки!

— Точно, — донесся еще один голос из толпы, — мы про него уже давно знаем, с третьего года!

Раздались крики: «Гнида!», «В расход его!»

Матрос подошел к Нилу и белобрысому вплотную.

— Ну что, гаденыш, попался? — прохрипел он и зло сплюнул на снег.

Тут белобрысый, до сих пор стоявший спокойно, оттолкнул матроса, выхватил из кармана револьвер и не целясь выстрелил в гущу дружинников. Произошло замешательство — кто-то повалился на землю, кто-то присел. Белобрысый выстрелил еще раз и тут же бросился вперед напролом, отталкивая тех, кто пытался его удержать. Нил рванулся вслед. Им уже почти удалось выбежать за пределы освещенного круга, спасительная темнота переулка была близка — но матрос, оправившийся первым, схватил охотничье ружье, выроненное кем-то из дружинников, и выстрелил.

Небо опрокинулось. Где-то сбоку мелькнул сугроб, и Нил упал на спину. Одна его рука сжимала револьвер, а на сукне пальто, чуть ниже груди, расплывалось горячее черное пятно.

Нил попытался подняться, но подбежавший матрос сильным ударом приклада снова сбил его с ног.

— Шкура, удрать хотел! — крикнул кто-то рядом.

— Револьвер у него возьми, скорее!

Голоса вокруг множились; Нилу выкрутили руки, пинками заставили встать и потащили к баррикаде.

Оказавшись на ногах, Нил почувствовал резкую боль. Глянув вниз, он обнаружил, что левая пола его пальто отяжелела и почернела от дымящейся крови. От страха закружилась голова. Вокруг, в красных отблесках огня, он видел искаженные злобой лица фабричных. Они кричали и размахивали руками, но он уже мало что понимал. В голове гудели вопросы: «Почему я? Зачем меня туда волокут? Где белобрысый, где Мими?»

Подтащив Нила к забору, к которому примыкала баррикада, дружинники бросили его в сугроб. Матрос вышел вперед и поднял ружье. Он уже взвел курок, как вдруг за его спиной послышался шум, крики, а затем и выстрелы.

— Казаки! — заорал кто-то из дружинников. — Сзади обошли!

Фабричные, окружавшие Нила, бросились врассыпную. Некоторые из них, заряжая на ходу ружья, устремились к баррикаде. Другие, поскальзываясь на обледенелой мостовой, пробовали убежать дворами, но было уже поздно. Из темноты улицы на освещенный пятачок рядом с баррикадой выскочило более двадцати всадников с обнаженными саблями. За всадниками поспевала пехота. Шагов за сорок до баррикады отряд солдат остановился и поднял винтовки. Офицер скомандовал:

— Пли!

Прогремел залп, и несколько фабричных упали замертво.

Дружинники собирались отстреливаться, но опоздали: солдаты и казаки в несколько мгновений достигли баррикады и прижали к ней восставших. Кому-то из фабричных удалось скрыться, оставшиеся были взяты в кольцо. На заснеженной мостовой осталось лежать около дюжины безжизненных тел.

Казаки спешились и начали разбирать баррикаду, поднимать с земли раненых фабричных, сводить их в одно место и собирать оружие. Почти теряя сознание от боли, Нил слабым голосом принялся звать на помощь. К нему подошли. Нил стал сбивчиво объяснять, кто он такой. Он вдруг испугался, как бы его не приняли за одного из восставших и не бросили умирать на снегу. Скороговоркой, стараясь удержать внимание слушавших его казаков, он говорил, что оказался здесь случайно, что к бунтовщикам никакого отношения не имеет — напротив, был захвачен ими в плен и его собирались расстрелять…

— Можете не тратить силы, Нил Петрович! Я прекрасно знаю, кто вы такой, — раздался вдруг голос рядом. — Или, может быть, вас следует величать Ефимом Григорьевичем?

Услышав эти слова, Нил вздрогнул. Перед ним, в окружении двух казачьих унтер-офицеров, стоял немолодой господин в расстегнутой шинели, под которой виднелся синий мундир подполковника жандармерии. Несмотря на прошедшие годы, Нил узнал его — это был бывший полицмейстер Городца, Дмитрий Иванович.

Склонившись над Нилом, Дмитрий Иванович внимательно оглядел его и добавил:

— А вы, однако ж, порядочно изменились. Сколько лет я думал о том, как вас поймаю, но подобной встречи даже и представить себе не мог!

Дмитрий Иванович выпрямился, и, натягивая замшевые перчатки, продолжал:

— Вы, я надеюсь, понимаете, что я вас только что спас от смерти? Вот удивительно: годами гоняться за вами и мечтать о том, как вас повесят, а в результате — спасти от расстрела! Впрочем, меня за это благодарить не стоит. Скажите-ка лучше спасибо своему слуге: он исполнил гражданский долг и дал нам знать, где вы с ним условились встретиться. Кабы не он, лежать бы вам сейчас с простреленной головой. С такими, как вы, эти господа — тут он кивнул на арестованных, — не шибко церемонятся. Так что вам очень повезло!

Застегнув шинель на все пуговицы, Дмитрий Иванович надел шапку и, обратившись к казачьему унтер-офицеру, приказал:

— Вахмистр, немедля взять его под стражу! Это тот самый преступник, о котором я вам говорил.

Унтер-офицер помог Нилу встать и передал на руки двум рядовым. Заметив кровь на пальто Нила, подполковник скомандовал:

— Перевязку ему, а потом в больницу, да поживее! И караул к арестованному приставить, не меньше трех человек. Глаз не спускать, об исполнении доложить!

Положив Нила на чью-то шинель, казаки расстегнули его пальто и стали делать перевязку. Выпущенная из ружья пуля прошла навылет, и рана не было опасной, но Нил потерял много крови и слабел на глазах. Безвольно лежа на снегу, он смотрел на происходящее вокруг. Возгласы казаков, звон их оружия, стоны раненых и храп лошадей доносились до него словно издалека.

Внезапно среди окружавших его людей Нилу почудилось знакомое лицо. Присмотревшись, он вздрогнул: перед ним в кургузом овечьем тулупчике молча стоял седой Ферапонт и внимательно глядел на лежащего. «Нет, это не Ферапонт, — сообразил Нил, — но кто же тогда?» Напрягши память, он принялся лихорадочно примерять увиденное им лицо к тем людям, с которыми его сводила судьба. Перед внутренним взором Нила явился еще один образ из прошлого: торбеевский управляющий, что когда-то остановил старосту и запретил пороть пастушка. «Нет, это не он, — подумал Нил, — того наверняка нет в живых… А может, старшой из плотницкой артели? Вроде бы похож, но и он, когда мы расстались, уже был стариком. Кто же это такой, откуда взялся и почему я его знаю?» Нил протянул руку к стоявшему, пытаясь заговорить, но из его уст вырвался лишь стон, а рука бессильно упала на снег.

Человек, стоявший посреди казаков, заметил это движение, подошел к Нилу и склонился над ним. Это был Захар. Старый слуга сокрушенно качал головой и что-то говорил окружающим. Поймав взор раненого хозяина, Захар криво улыбнулся, как бы извиняясь за содеянное, и положил шершавую ладонь на разгоряченный лоб лежащего. Нил хотел заговорить с Захаром, о чем-то спросить, но чувствовал, что даже на это сил у него не достает. Боль слева, однако, тотчас же утихла, заледеневшие руки и ноги вновь наполнились теплом, а сердцебиение прекратилось. Нил закрыл глаза и уронил голову в сугроб. Последнее, что промелькнуло перед его взором перед погружением в забытье, было озабоченное лицо Захара, а за спиной слуги — чернота зимнего ночного неба, с которого падали крупные белые снежинки.