Метро 2033: Пасынки Третьего Рима

Глава 8. Мама

Подошедшая к ним женщина была красива, и это было заметно даже несмотря на скрывавший половину ее лица традиционный для местных респиратор. Из-под капюшона на высокий лоб падала выбившаяся непокорная темно-рыжая прядь волос. А над респиратором смотрели упрямо и чуть насмешливо светло-карие глаза.

Глаза, которые – если не считать их цвета – сам Марк видел всякий раз, когда смотрелся в зеркало над общественным умывальником.

– Вызывали, Андрей Ильич? – спросила подошедшая приятным грудным голосом. – Что случилось?

– Да вот, – Лифанов отступил чуть в сторону, показывая ей на юного скавена. – Гость к тебе, Юлия. Возможно, ты его даже узнаешь.

Брови женщины недоуменно взлетели вверх, когда она повернулась к тому, кто стоял рядом с главой поселка… а потом она вдруг вздрогнула, и Марк отчетливо увидел в ее глазах растерянность, страх, досаду. Сердце подростка подскочило к самому горлу и тоскливо сжалось, предчувствуя неладное. А женщина… женщина уже смотрела на него, как ни в чем не бывало, словно все происходящее ее не касалось.

– И с какого это перепугу я должна его узнавать? – спокойно и почти равнодушно осведомилась она.

О’Хмара облизнул мигом пересохшие губы и кашлянул, но ощущение холодного кома в горле никуда не делось.

– Я же Марк! – сипло произнес он, с мольбой, надеждой и тревогой вглядываясь в непроницаемые, как торфяной бочаг, глаза матери. – Марк Хмаров, сын Петра Хмары из Алтуфьево! Охотника, который пятнадцать лет назад похитил тебя отсюда, помнишь? И… и твой сын тоже. Здравствуй… мама…

Ничто не дрогнуло в лице Юлии, но юноше показалось, что в ее глазах мелькнуло отвращение, когда она окинула взглядом его не совсем человеческую внешность «рожденного После» – когтистые, напоминающие крысиные лапы, кисти и черные, без белков, глаза[5]. Внешность типичного скавена с Серого Севера.

Показалось? Или все же нет?

Нет-нет, конечно, показалось! Это все неправда, что о ней говорят, мама выслушает, обязательно выслушает! И, может быть…

– Мам… Я хотел встретиться с тобой, поговорить… – в волнении теребя край парки и не замечая этого, продолжал алтуфьевец. – Узнать, почему ты ушла от нас тогда… Знаешь, отец погиб этой зимой, и я теперь совсем один… Может быть, ты согласишься… вернуться ко мне? Я… я все сделаю, чтобы тебе было хорошо со мной… Мама…

Сгрудившаяся вокруг них толпа сор-горинцев сочувственно молчала, переводя взгляды с одного на другую. Они тоже ожидали ответа.

Глаза женщины блеснули на сей раз уже откровенной неприязнью.

– Иди домой, мальчик! – холодно процедила она. – Иди и больше не приходи сюда. Ты ошибся. У меня нет и никогда не было детей от алтуфьевских отморозков! Тем более – детей-мутантов!

И, равнодушно повернувшись к Марку спиной, спокойно пошла прочь. Как будто его действительно не было. Никогда и нигде.

Раздалось дружное «Ах!» собравшихся. Толпа взволнованно зашушукалась.

– Но… мама… – потерянно прошептал подросток, чувствуя, как неудержимо и страшно наваливается на его плечи что-то неподъемное, тяжелое, давящее. Словно просевший от тяжести свод туннеля во время обвала. – Мама… Почему?..

Сор-горинка даже не дрогнула, закрывая за собой одну из дверей дома-поселка.

«Мама… За что ты так со мной?.. Чем я обидел тебя, мама, что ты настолько сильно возненавидела меня, совсем даже не зная, какой я?..»

Лифанов с нескрываемым сочувствием посмотрел на Марка и тихо вздохнул.

– Вон оно как бывает, парень… И правда, не нужен ты ей оказался. Так что лучше тебе уйти отсюда… Ваня! – позвал он кого-то из своих. – Проводи-ка парнишку до фактории и сдай с рук на руки Максимычу. И присмотри в дороге, чтоб чего не вышло.

– Есть! – по-военному козырнул молодой парень в светло-сером плаще, перетянутом ремнями оружейной амуниции. И повернулся к Марку: – Ну, пойдем, что ли, боец?..

…О’Хмара не запомнил ни недоступной прочим чужакам дороги от поселка до фактории, ни того, как шел по ней в сгущающихся предвечерних тенях. В ушах стояли последние жестокие слова матери, а перед глазами – ее равнодушно-неприязненное лицо.

А ведь он так надеялся…

«Почему ты отказалась от меня, мама? Что я тебе сделал?..»

В горле стоял колючий ком, дышать было трудно, на глаза невольно наворачивались слезы. Мир, казалось, утратил краски, став серым, как будто пеплом подернулся. Подросток безучастно брел за своим сопровождающим и не замечал ни попадавшихся под ноги сучьев, ни изредка цеплявшихся за волосы (шляпа с накомарником успела потеряться, но где и когда – этого он не помнил) сосновых иголок.

«Мама… Как же я теперь?.. Один…»

Сор-горинец Ваня все посматривал на него – кажется, даже с пониманием и сочувствием, но с расспросами и душеспасительными разговорами не лез. И на том спасибо.

Они спустились с горы и, пройдя мимо ворот и «таможни», вошли в здание фактории. Немного задержались в камере дезактивации, очищая одежду от случайной пыли.

– Максимыч! – окликнул фактора Ваня, едва войдя в зал харчевни. – Отвлекись-ка, тут к тебе дело есть!

Он что-то зашептал на ухо хозяину – видимо, пересказывал случившееся у них, наверху. Лицо фактора, неоднократно принимавшего в своем заведении соседских охотников, добытчиков и наемников и потому знавшего всех членов бригады Бабая, вытянулось, и он начал с удивлением, сочувствием и почему-то с уважением посматривать на Марка.

А тому было все равно. Апатия овладела им, скавен приткнулся куда-то в угол и бездумно уставился в стол.

Закончив делиться с фактором новостями, Ваня слегка потрепал подопечного по плечу:

– Ну, ты это… держись, не раскисай! – неловко проговорил он. – Сейчас Максимыч тебе чего-нибудь пожевать спроворит, да чайку на полезных травках… Посидишь тут, отдохнешь, успокоишься. Потом – до дому. Вечереет уже, ваши-то, небось, тебя уже хватились?

Марк промолчал, словно и не услышал, а может, так оно и было. Сор-горинец еще немного постоял над ним, потоптался, вздохнул и, кивнув на прощание фактору, вышел.

Спустя некоторое время на столе перед носом подростка возникла миска поджаристых оладий и кружка чая.

– Подкрепись, небось, оголодал уже за день-то, приключаясь… – послышался голос Максимыча, и на плечо мягко опустилась его жесткая ладонь. – Ты отчаянный парень, О’Хмара, и действительно – весь в своего батьку, каким я его помню. Но… жизнь, как видишь, иногда любит делать нам козью морду. Мне очень жаль, что так вышло, правда… – он помолчал. – Ладно, не буду тебе мешать. Посиди, успокойся. Если что – зови, понял?

Марк рассеянно кивнул. Фактор еще раз похлопал его по плечу и отошел к себе за стойку.

Пышные, с пылу с жару, картофельные оладушки, которыми так любил при случае полакомиться в этой харчевне юный охотник, на сей раз не лезли в горло и на вкус казались сухими и пресными, как прошлогодняя трава. Чай – обычно ароматный и насыщенный – сегодня почему-то отдавал полынным веником и горчил… а может, это просто были слезы, которые Марк не хотел, не мог показывать здесь никому?..

Умом он понимал, что сегодня получил закономерное и логичное подтверждение всему, что говорили ему на станции про мать и ее отношение к отцу и к нему. Но сердце продолжало исходить отравляющей горечью и рвущей по живому обидой: почему мама так с ним поступила? Так жестоко и несправедливо? Он же хотел как лучше…

Наверное, Максимыч в этот раз заварил ему какие-то специальные травы, приводящие в порядок раздерганные нервы. Потому что спустя некоторое время Марк поймал себя на том, что начинает потихоньку успокаиваться. Нет, ему по-прежнему было горько, больно и обидно, однако… поступок матери, как ни крути, все же не стал для него полной неожиданностью – его ведь предупреждали до этого, и не раз. Так что где-то в глубине души он был отчасти готов к такому повороту событий – просто до последнего надеялся на лучшее. Но, если разобраться… жили же они с отцом как-то все эти годы вдвоем, без жены и матери? Прекрасно жили! Живет ведь он после гибели отца один? Живет, да притом даже не бедствует. Неужели и дальше не сдюжит?

Мать Марк практически не знал, и потому ее отказ от него теперь, успокоившись после первого шока, переживал далеко не так болезненно, как в свое время потерю отца. Вот по нему он иногда тосковал так, что хоть волком вой. А мама… Да, она подарила ему жизнь, но в этой его жизни ее самой никогда не было. И потому не было связанных с ней воспоминаний, ощущений, чувств, кроме тех, что он сейчас испытывал. Но боль, обида, горечь, разочарование потихоньку отступали на второй план, теснимые задетым за живое самолюбием, гордостью и упрямством не привыкшего – в силу воспитания и нравов своего окружения – к «девчачьим нюням» юного алтуфьевца.

Марк решительно и сердито вытер кулаком предательски повлажневшие глаза. Губы его упрямо сжались.

– Переживу! – тихо сказал он себе под нос.

И потянулся за очередной оладьей.

Спустя еще несколько минут он начал обращать внимание на то, что происходит вокруг. И даже немного пожалел, что с самого начала был настолько невнимателен и расхлябан. Прямо как и не охотник, привыкший первым делом оценивать возможную опасность!

Нет, Марк прекрасно знал, что в харчевне Максимыча иногда бывают не только местные жители или его соплеменники-скавены, но и «чистые». Пару раз он даже самолично видел людей из Большого метро – правда, до сих пор только на расстоянии. «Чистых» в буйном и бескомпромиссном Алтуфьево не любили, пожалуй, сильнее и яростнее, чем на всех остальных станциях Серого Севера, вместе взятых. Взрослые утверждали, что Большое метро ненавидит и презирает людей-мутантов. И рассказывали детям леденящие душу истории о брошенных на растерзание крысам жителях Серого Севера. И о расстрелянных на савеловском кордоне заболевших, которые в отчаянии пытались искать у соседей-южан помощи в борьбе с эпидемией. А находили только грохочущую под сводами туннелей смерть и хлесткий свинцовый дождь, без разбора пола и возраста косивший обессиленных болезнью и голодом мужчин, женщин с малышами на руках, детей постарше. И Бабай – сам некогда чудом спасшийся во время этого массового расстрела – всегда, если существовала вероятность пересечься с «чистыми» на фактории или где-нибудь в районе моста, быстро уводил свою бригаду подальше и пережидал, чтоб только не контактировать с «чистыми».

Сегодня Марку наконец довелось увидеть «чистых» вблизи. Без своих ОЗК и противогазов они оказались (к вящему его разочарованию) совсем такими же, как и скавены или сор-горинцы. Ну, разве что от первых отличались цветом глаз и формой рук. А так – практически один в один!

И их сегодня была полная харчевня! Видимо, О’Хмаре «повезло» попасть на факторию в момент прихода какого-нибудь каравана из тех, что хоть и редко, но уже стабильно курсировали между Москвой и областью.

За парой сдвинутых вместе столиков сидела выделявшаяся даже среди других находившихся здесь групп компания из примерно десятка человек, одетая и экипированная, словно для дальнего рейда. Марк невольно отметил дорогую добротность и удобство одежды. Защитные костюмы «чистые», должно быть, оставили в дезкамере на входе – фактория была оборудована так, что даже они не боялись находиться внутри нее без ОЗК и противогазов. Опытным взглядом скавен оценил вооружение и обвесы и слегка даже позавидовал: ему-то до такого богатства еще пыхтеть и пыхтеть! Компания, а точнее, отряд – ибо это был именно боевой отряд! – походила то ли на наемников, то ли на караванных охранников.

Тем более что в паре столиков от Марка и правда сидели люди, в которых торгашей-караванщиков было видно невооруженным глазом чуть ли не за километр.

– …эти зеленоградские совсем оборзели! – донесся до скавена обрывок разговора за столиком «торгашей». – Дерут с честных негоциантов семь шкур только за право прохода по их землям! Страшно сказать, сколько я им сегодня заплатил! Если так дальше пойдет, я же просто разорюсь!

Марк вдруг поймал на себе пристальный взгляд командира отряда «чистых». Тот, чуть прищурившись, со сдержанным интересом рассматривал его охотничью одежду, арбалет за спиной и простой, но очень функциональный нож в чехле на поясе (нож Марк достал из мешка, куда заблаговременно упрятал его перед началом операции «Трэш-сити», и вложил в ножны еще перед восхождением на Сор-гору). Особо пристально, как показалось скавену, «чистый» рассматривал его лицо и руки.

«Ну, че вылупился, словно крокожаб болотный, мутантов, что ли, никогда не видел?»

Скавен нахмурился и медленно, стараясь сохранять достоинство и выдержку опытного охотника, отвернулся. Не хватало ему, чтоб его еще разглядывали, как диковинную зверюшку!

Впрочем, как оказалось, разглядывали его – кто исподволь, а кто и откровенно пялясь – чуть ли не все присутствующие в харчевне «чистые». Открытие это было крайне неприятным, и Марк немедленно решил поскорее валить отсюда подобру-поздорову. Спасибо, конечно, Максимычу за хлеб да соль, за приют и ласку, но пора и честь знать. Да и на станции его, поди, уже хватились, как бы еще и правда выволочку не получить от бригадира!

О’Хмара отодвинул опустевшую миску и кружку и встал, намереваясь пройти к стойке, узнать у Максимыча, сколько он должен за еду, рассчитаться, а потом уйти.

Но не тут-то было.

– Мальчик! – окликнул его один из «торгашей», когда он, ни на кого не глядя, проходил мимо их столика. – Молодой… э-э-э, человек, можно вас на минуточку?

Марк растерялся. С «чистыми» ему до этого – ну, разве что исключая сор-горинцев (да и тех, живущих на поверхности, считать таковыми, наверное, можно было уже с натяжкой!), общаться не приходилось. И если уж на то пошло, он бы и сам никогда первым не начал разговор с ними. А тут…

«И чего ему от меня надо?» – хмуро и настороженно подумал он, неторопливо поворачиваясь на голос.

Окликнул его тот самый караванщик, что жаловался на беспредел каких-то там зеленоградских. Порывшись в памяти, О’Хмара выудил из нее рассказы взрослых о лежащих окрест Москвы территориях и поселениях, которые на них располагались. Зеленоград был некогда цветущим городом-спутником столицы и, кажется, даже одним из научных центров.

Был…

…Вопрос «Есть ли жизнь за МКАДом?» для скавенов никогда не стоял – во всяком случае, для алтуфьевских. Они-то прекрасно знали, что она есть – Сор-гора была ярким тому подтверждением. Имели они кое-какое представление и о других выживших или возродившихся поселениях к западу и северо-западу от разрушенной Первопрестольной.

Марк мельком подумал, что надо будет по возвращении на станцию расспросить взрослых разведчиков – тех, кто забирался дальше Химок, о том, кто сейчас живет в Зеленограде и возле него. Он и сам себе не признавался, но иногда его так и тянуло вслед за уходящими в дальние рейды одностанчанами. Хотелось своими глазами увидеть те далекие и загадочные земли, о которых так часто говорили взрослые, вспоминая уже начавшую казаться нереальной и сказочной довоенную жизнь.

– Вы меня ради бога извините, молодой человек, – начал меж тем окликнувший его торговец, для вящей убедительности прижимая руки к груди. – Но я тут краем уха услышал вашу историю… – он кивнул на стойку, где Максимыч в это время разговаривал с кем-то из посетителей. – Как вы в одиночку преодолели путь до Сор-горы, а потом еще и подъем на нее, чтобы увидеться со своей матерью… И знаете – я одновременно и огорчен, и впечатлен! Огорчен тем, что ваша матушка не захотела признать и принять вас… увы, мой друг, такое сейчас случается сплошь и рядом!.. А впечатлен я вашей несомненной отвагой и стойкостью. В таком юном возрасте – и уже держать в руках оружие и передвигаться по здешним, без преувеличения, опасным местам в одиночку, покорять неприступные вершины, проникать в запретные места… равно как и, получив такой удар, держаться столь достойно… Клянусь, я восхищен вами! Могу ли я узнать, кто вы и как вас зовут?

Марк недоуменно покосился на него и сдержанно повел плечами. Раскрывать, кто он и откуда, ему совсем не хотелось. Точнее – не хотелось раскрывать конкретно вот этому первому встречному, подозрительно велеречивому «чистому». Ишь, как разливается! Хотя, без сомнения, комплименты его льстили не избалованному ими юному охотнику, но чем-то торговец все равно настораживал. О’Хмара никак не мог понять, что этому «хатуль-мадану» от него надо.

– О, я вижу, вы проявляете осторожность, не доверяя первому встречному! – разглагольствовал тем временем «хатуль-мадан». – И это разумно, молодой человек, очень разумно! Эх, если бы не лимит мест, я бы предложил вам стать охранником моего каравана. Даже несмотря на ваш пока еще юный возраст. Мне нужны такие отчаянные, но хладнокровные и осторожные парни!.. Честное слово, я крайне впечатлен вами и вашим поступком!

«Наемники ему, что ли, нужны? – удивился Марк. – Так чего ж он из Трэш-сити никого не возьмет? Обязательно к скавенам лезть?..»

Алтуфьевские сорвиголовы частенько нанимались к сор-горинским купцам в качестве сопровождающих и охранников, но сор-горинцы были соседями, с ними можно было иметь дело. А вот к «чистым» на памяти О’Хмары с его станции еще не нанимался никто.

Еще чего не хватало! К «чистым»! К предателям и убийцам!..

– Я не ищу работу, – очень сдержанно сказал он, чтобы хоть как-то отвязаться от этого настырного. – И мне уже пора уходить. Я и так здесь пробыл дольше, чем нужно.

– О, конечно, конечно!.. – замахал руками караванщик. – Простите, что я вас задерживаю, вас наверняка ждет очень далекий и опасный путь… И ради всего святого, простите мне мою назойливость. Я – человек впечатлительный, и мне нравятся неординарные личности и всякие загадки… Вы ведь не местный, не с Горы, я угадал?

– Я издалека, – буркнул скавен, изо всех сил пытаясь не раздражаться.

«Вот пристал, как банный лист, да чего ж тебе от меня надо-то, зараза?!»

– Оу! – всплеснул руками торгаш. – Какая прелесть! Может быть, когда-нибудь я сумею добраться со своими товарами и до ваших таинственных земель?.. Могу ли я хотя бы пожать вашу руку, мой смелый юный первопроходец?

И, не дожидаясь ответа, он схватил ладонь Марка, крепко сжал и энергично затряс ее.

Скавен опешил лишь на мгновение-другое. А потом попытался высвободить руку из захвата.

При этом он умудрился довольно сильно оцарапаться о массивный самодельный перстень, сидевший на пальце торговца. «Чистый» тут же заохал, заизвинялся, начал предлагать обработать ранку и перевязать…

Марк молча слизнул с ладони кровь и только отмахнулся. Вышло грубо, но с него уже было довольно на сегодня!

– Ничего не нужно. Желаю удачной торговли и безопасных дорог! – бросил он и поспешно, пока «чистому» не пришло в голову выкинуть еще что-нибудь или позвать на подмогу остальных посетителей (которые все это время с любопытством таращились на происходящее), выскочил из харчевни.

Злой и не на шутку раздраженный, подросток миновал таможню и, обеспокоенно посматривая по сторонам и на вечернее небо с уже проклюнувшимися первыми звездами, чуть ли не бегом припустил в сторону МКАДа. Ох, и будет же ему выволочка от Бабая, когда он вернется на станцию!

О том, что бригадиру и всем остальным рано или поздно станет известно от соседей о его лихой авантюре, О’Хмара предпочитал пока даже не думать, привыкнув решать проблемы по мере их возникновения. Так что потом, все потом!

Где-то на середине пустыря между Кольцевой и Сор-горой пришлось немного сбавить темп, а потом и вовсе остановиться. То ли сказался ранний подъем, то ли некстати отозвались все приключения и потрясения этого дня, но после пробежки Марк почувствовал, что ему нужно немного отдохнуть. Ноги гудели от напряжения, голова ощутимо потяжелела, и Марк не на шутку обеспокоился, как бы снова не вернулись эти его трижды тридцать раз клятые головные боли. Сегодня для них, признаться, был ну очень подходящий день!

Скавен замедлил шаг и поискал глазами удобное и безопасное место для короткой передышки. Севернее возвышалась Сор-гора с еще видимой в сумерках сторожевой вышкой на ее южной стороне, ниже и западнее маячила такая же вышка над оградой фактории – так что можно было надеяться, что в случае опасности соседи не оставят его в беде.

Ну, и сам он пока еще стрелять не разучился.

Марк привычно снял, зарядил и поставил на предохранитель арбалет, затем положил его рядом, присев на небольшом взгорке, откуда просматривались виды во все стороны.

«Чуток отдохну – и домой!» – решил он.

Майская ночь раскинула над юным охотником высоченный шатер – густо-синий с одного края и переходящий в зеленый, желтый, алый – с другого. Марк невольно загляделся на самую яркую звезду. Та переливалась красками, как капля росы на траве в солнечное утро, и, казалось, дружески подмигивала ему.

«Умник говорил, что на звездах могут жить такие же разумные существа, как и мы… – вдруг подумал подросток. – И что до войны ученые пытались искать с ними контакты. И даже были храбрецы, которые сами летали к звездам! А еще – что и к нам, на Землю, тоже прилетали люди оттуда. Только они прилетали тайно от нас… Жалко, что тайно! Вот было бы здорово однажды подружиться с каким-нибудь мальчишкой со звезд! Интересно, звездные жители – если они и правда существуют – сильно похожи на нас?.. Есть ли у них разделение на «чистых» и мутантов? И где они живут – тоже в метро, под землей, как мы, или на поверхности – как сор-горинцы, и как у нас раньше все люди жили? А их мамы… наверное, они все любят своих детей? Или у них тоже всякое случается?.. Эх, мама, мама!..»

Он неожиданно зевнул и тут вдруг ощутил, как же сильно устал за этот сумасшедший день. Глаза неудержимо слипались – видимо, и правда давали о себе знать сегодняшние приключения.

«О’Хмара, не спи! – попытался взбодрить себя скавен. – Тебе еще до дому добираться, а ты…»

Что «а ты» – осталось не додуманным. Веки Марка в очередной раз устало сомкнулись, а из груди вырвался длинный и уже совсем сонный вздох. И он обмяк и мягко повалился в траву, неловко ткнувшись плечом в торчащую из нее кочку.

Арбалет, звякнув замком, выпал из ослабевших рук.

…Темная, закутанная в тяжелый брезентовый плащ фигура выступила из сгустившихся чернильных сумерек и остановилась над неподвижно лежащим подростком. Слегка потыкала его ногой, прислушиваясь к возможной реакции. И удовлетворенно кивнула, блеснув из-под капюшона в неярком пока еще лунном свете круглыми стеклами защитной маски.

Дело было сделано, и сделано на совесть. Этот мутант уже больше никогда не вернется к своей стае!