Патриот. Смута. Том 6

Глава 10

Сын с отцом замерли. Смотрели друг на друга.

Внезапно пожилой казак сделал шаг, развел руки в стороны и заключил парня в крепкие объятия. Расцеловал. Отпустил, взглянул, хлопнул по плечам, встряхнул. Поманил за собой. Богдан и встречающие его люди начали подниматься в лагерь.

Да, это в целом могло ничего не значить. Отец это одно, а воевода и прочие бойцы и их цели и взгляды — иное.

Радоваться буду, когда вернется.

Но, раз пока что ничего страшного не происходило. Не убили Богдана прямо на берегу, значит, все не так плохо. Я отдал приказ, чтобы несколько человек продолжало следить за левым берегом, а сам пока что решил допросить нашего гостя.

Не побоюсь этого слова — Царя! Хоть и воровского, но все же.

Время есть, нужно тратить его с умом.

Пленника стащили с лошади, аккуратно перенесли к ближайшей сосенке, к опушке леса за обочиной дороги. Выбрали разлапистую. Перекинули веревку через один из сучьев. Закрепили, сплели петлю. Я нашел бревнышко, положил напротив допрашиваемого, присел. Разместился поудобнее.

Яков стал за спиной.

Остальные тоже хотели слушать. Вся полутысяча была не прочь присутствовать в допросе, окружить место всей толпой коней и людей. Но подобное я пресек на корню. Оставил только пару охранников — Абдуллу и Пантелея. Прочим бойцам приказал своими делами заниматься. Отдых, завтрак, патрули, дозоры. Понятно, что все хотели увидеть, как их господарь из этого воровского человека правду добывать будет.

Но, дело это не простое. Лишних глаз не любит. А работа, есть работа, особенно — когда она служба. Придется им заниматься делами, а не слушать с открытыми ртами наш разговор.

Сел я напротив Лжедмитрия, глянул на него пристально, изучал.

Человек какой-то обычный. Не особо приметный, ничем не выделяющийся. Таких в каждом городке у нас, вроде бы много. На каждого второго чем-то похож, но чуть отличается. Нет каких-то выдающихся внешних примет. На портрет из учебника истории походит очень и очень отдаленно. Нос не крючковатый, а больше прямой. Прищур неприятный, глаза холодные, пустые, водянистые. Щетина, борода, усы совсем мелкие — больше, как признак недельной небритости. По комплекции — да тоже какой-то обычный. Не полный, не худой, не высокий и не низкий.

В общем — нечто усредненное и довольно неприметное.

Но кое-чем выделялся он. Пах дурно. Перегаром, луком и каким-то еще смрадом.

Одежда богатая. Знатная прямо. Бархатный кафтан, расшитый, мехом отороченный. Сапоги красной кожи. Сафьяновые, всплыло в голове название. Вроде бы так. Ремень с золотым литьем, перстни, цепь. Всю эту красоту я пока не приказывал снимать. Оружия только нет, там все осталось на другом берегу, да и отобрал бы я его, если понадобилось. Шапка тоже потерялась. Да и в шатре сгорела. Уже не найти.

Волосы патлами сальными свисали.

Смотрел зло, на меня, на петлю, по сторонам. Кляп мешал говорить, а то бы скалился и шипел, как змей. Это к гадалке не ходи.

— Значит так. — Начал я холодно и спокойно после краткого осмотра. — Я задаю вопросы, ты отвечаешь. Начнешь дурить, зубы выбью или резать начну. Никто тебя не спасет. Ты в нашей власти.

Выдержал паузу, буравя взглядом, продолжил.

— Ты понял? Кивни.

Он продолжал смотреть на меня злобно. Никаких иных действий не предпринимал. Сидел, привалившись к стволу сосны, и пялился на меня.

— Ясно. — Вздохнул и внезапно врезал ему хлесткую, болезненную пощечину.

Тот, как сидел, рухнул набок, застонал.

Поднял его, встряхнул.

— Еще раз. Я задаю вопросы, ты отвечаешь. Дурить не смей. Больно будет. Очень. И тебе, и мне этого не хочется. Но если надо, то будет. Ясно?

Он, смотря на меня с невероятной ненавистью, кивнул спустя пару мгновений.

Я вытащил кляп.

— Ты на кого руку, пес…

Мой кулак врезал ему прямо в нос. Такого обращения я к себе не терпел ранее и спускать фразочки типа этой даже воровскому царику не считал приемлемым. Он еще и затылком о ствол саданулся, завыл. Кровь носом полилась.

— Не понял, значит. — Я неспешно накинул ему на шею петлю, затянул не туго, так чтобы ощущал. Действовал аккуратно, чтобы одежду свою не заляпать.

Вновь сел, взявшись за веревку. Вздохнул.

Допрашиваемый хлюпал носом. Кровь капала. Он мотал головой, глаза слезились.

— Собрат мой. — Я обратился к Якову. — Утри нос этому упырю.

Сотник повиновался, достал тряпицу, провел под носом. Но кровь от этого особо-то не остановилась. Плевать.

Смотрел на него, приходящего в себя после удара. Думал. Хорошо, что так все началось, а то свидетели бы сомневались, вдруг я не царика притащил из лагеря, а кого-то иного. Пошел бы в отказ. Прикинулся бы атаманом, сотником или каким-то боярином. И что? То ли он, то ли нет.

— Кто ты такой? — Задал простой вопрос.

— Я цанль. — Прогундосил Лжедмитрий, продолжая хлюпать. — Цанль! Люди. Цанль. На кого гугу поднял? Смегд!

Вздохнул, посмотрел на сотника, провел рукой по лицу. Человек этот то ли не понимал, в какой он ситуации, то ли пьянка окончательно съела ему мозг, то ли… Реально уверовал в свою игру, решил, что он и есть настоящий русский царь.

Тяжело.

Яков плечами пожал. Он был немного напряжен. Как никак — я своими руками сейчас сломал нос тому, кого несколько тысяч, а то и десятков тысяч человек считало царем. До сих пор. А раньше так, может, и сотни тысяч. На пике могущества, когда он в Тушине сидел.

— Кто ты такой? — Повторил вопрос.

— Цанль Димитнлиуса. — Он шмыгнул носом. — Цюдом Спавсшийся.

Черт, зря я ему нос сломал. Говорить будет непросто. Но руки развязывать и сопли ему притирать я считал излишним.

— Так, царик. А теперь давай начистоту. Кто? Ты? Такой?

Он уставился на меня. Во взгляде клокотала бессильная ярость.

— Цанль Димитнлиуса.

— Ясно. — Разговор вряд ли пойдет так уж легко. — И что ты здесь, с войском делаешь?

— Гто ты, сменлд? — Прогнусавил он.

Ну не выбивать же ему все зубы, этому идиоту. Неужели он реально верит в то, что он и есть настоящий Царь? Каким таким образом? Если первый был еще более-менее уникальным и самостоятельным человеком. Фигурой, а не марионеткой. И то — очень, очень сомнительно, что он имел какое-то отношение к реальному Дмитрию Углицкому или иному родичу Рюриковичей, то этот…

Да вся его свора знала, этот человек — хрен с бугра. С какого-то дальнего, не особо большого такого бугорочка. Просто подошедший визуально под образ, активно поимый всякой дрянью и запугиваемый всеми.

А здесь на тебе. Царь!

Я потер лицо рукой, вздохнул. Отогнал накатывающую злость.

— Пойдем по новой. — Говорил холодно и спокойно. — Я знаю, что ты никакой не царь. Тебя ляхи нашли в какой-то канаве, подобрали там. Отмыли, отчистили. С чего ты уверовал, что ты царь, коли в Тушине все знали, что ты никто. Марионетка.

Он шмыгнул носом, смотрел на меня зло.

Чувствовалось, что бешенство прямо накатывает на него волнами. Была бы возможность, кинулся бы, попробовал разорвать руками.

Упертый баран. Либо, привык, что из него что-то кулаками выбивали. К боли привык. К унижению. Те, кто вокруг него вертелся и контролировал, возможно, действовали жестко. Вряд ли он сам, до развала Тушинского лагеря хоть что-то решали и командовал людьми. Скорее управляли им, а как развалилось все и все значимые персоны отъехали к Сигизмунду, тут почувствовал, что без него некоторому количеству людей никак. Тем, кто вляпался по самые уши в некоторый смердящий фекалиями субстрат.

Вот и начал выпендриваться, грудь колесом выпячивать.

Ляхи-то вернуться на родину могут. Казаки на Дон и Запорожье уйти. А дворянам, присягнувшим воренку, что? Куда? Вот и воевал за него Трубецкой. Князь целый. Чего касимовцы здесь делали — вот вообще неясно. Пока. Но, и с этим разберемся.

Вздохнул. Придется прибегать к более кардинальным методам.

Начал я не спеша наматывать на локоть веревку. Она потянула за горло Лжедмитрия вверх. Он завозился, вначале не очень понял, что происходит, начал подниматься. Задергался. Когда ему пришлось встать на цыпочки, чтобы как-то дышать, я повторил вопрос в очередной раз.

— Кто ты такой?

В ответ тишина. Ясно. Потянул еще, он захрипел, задергался. Так сломать кадык было невозможно. Повеситься и задушиться — это некоторое время провисеть в петле. Но без воздуха муки он претерпевал приличные.

Мне это не нравилось. Варварство, конечно.

Но, как из этого упыря выбить правду? Понять, кто он? Может, не с того начал я? Отпустил и царик шлепнулся к моим ногам хрипя.

— Ладно. Сколько ты привел сюда людей?

— Десять тыщ. — Прошипел он.

Отлично, кровь вроде перестала идти носом, хлюпать больше не будет и гундосить. Уже плюс. Да и наконец-то что-то толковое, хоть и ложное.

— Брешешь. — Усмехнулся я.

— Ты с кем так говоришь, а?

Ну хоть псом не назвал, уже хорошо. Не заслужил очередную зуботычину.

— С вором, лжецом, убийцей и пропойцей, что страну свою до ужасного состояния довел. — Проговорил я вполне честно.

— Да я тебе…

Он захлебнулся своей злостью.

— Что? Войско твое вон сейчас на мою сторону перейдет. Точнее то, что осталось от твоих выдуманных десяти тысяч. Князь Трубецкой, да казаки стойкие. Как там… Межаков.

Я начал давить тем, что подозревал, но не знал точно.

— Да за мной, да за меня…

— Кто? Что за тебя? Ушли все к Сигизмунду. Ты один тут остался. Кое-какие силы собрал и решил, что можешь все. — Хмыкнул я. — Дурак, ты.

— Как смеешь!

— Да так. Скольких ты якобы родичей своих извел, а? Таких же воров, как ты сам и лжецов. Пора самому всем окрест рассказать, что никакой ты не Дмитрий и в Угличе тебя не было.

— Был! — Взвыл он. — Я Дмитрий Углицкий. Мать меня от самого Царя Ивана родила. Не веришь? Вон, шрам на шее.

— Шрам подделать можно. — Вздохнул я скептически.

— Родинки, знаки. Меня мама признала. Мамка моя!

— Мария Фёдоровна Нагая признала бы и черта лысого, коли надо было. — проговорил я скептически. — Ты дурку не пори тут. Ты по делу говори. Кто с тобой там, на том берегу реки.

— Все! — Он вскинул глаза на Якова, уставился за спину ему. — Всех вас повесят! Заговорщики! Вы на кого руку подняли? Царь я. Царь!

Не унимается, упертый.

— Эх. Чем докажешь-то?

Это как-то ввело его в некий ступор.

Ладо, заткнулся пока, дальше пойдем.

— Кто в лагере был? Касимовцы, казаки, атаманы, воевода кто?

— Трубецкой. Он за мной придет. — Ощерился воренок. — Он мой верный пес. Он со мной хлеб делил, по правую руку всегда сидел. Он вашу кодлу всю изведет. Сколько тут вас, сотня. Да мы вас в пыль… В пепел!

— Обязательно. — Усмехнулся я. — Посмотреть, как ты, упырь эдакий, на суку болтаешься, князь явится. — Выдержал короткую паузу. Наблюдал. Разговорить этого человека удалось, хотя налицо были явные признаки легкого безумия, уже работать было проще. — Мнишек, жена твоя, с тобой?

— Царевна почивать желала. — Ответил он, чуть подняв голову. — А я желаю, чтобы меня тотчас развязали, отпустили и в ноги пали ниц. Тогда прощу. Может быть.

Он попытался состроить какую-то более-менее горделивую гримасу. Вышло смешно.

— Конечно. Сей же момент. — Усмехнулся я. — С тобой значит, Мнишка, в походе. Хорошо. И ее словим. Да на сук. — Вгляделся в глаза.

Ничего. Судя по всему, на свою якобы жену ему было глубоко наплевать. Мои слова о ее повешенье не вызвали никакого отклика. Сейчас этот человек боролся за свою жизнь, и только это его заботило.

— Зачем к Туле шли? — Продолжил расспросы.

— Мы землю русскую собираем. Ляхов с нее гоним. Самозванцев разных.

Вот это ты насмешил.

— Так ляхи на западе, у Смоленска. А Тула, на востоке. Не дури. Чего ты там забыл?

— Явился там какой-то, лжец. Вор. Обманщик. Царем себя зовет. Мало земле русской Васьки Шуйского, мятежника, так еще один появился. Удумал Совет, значит, Земский собирать…

— Собор. — поправил я его.

— Собирать, царя выбирать. Это при мне живом. При живом! — Он заголосил. — Царе!

Я все больше склонялся к тому, что то ли человек этот был безумен, то ли какими-то невероятными усилиями воли держался за роль до последнего. Почему? Ну, тут все могло быть довольно просто. Скажи он правду, служилые люди убить его могли, не раздумывая.

А Царя, даже ложного — не тронут. Вдруг все же, действительно, спасшийся.

— И как зовут этого негодяя, на которого ты идешь?

Я знал ответ, но спросить должен был.

— Игорь, какой-то. Данилов вроде. — Он ощерился. — Лжец!

— О, какая встреча. Так это я и есть. — Рассмеялся ему в лицо. — Ну что, схватил меня? Так, вроде нет. Вор. Вроде наоборот.

Глаза Лжедмитрия расширились, а я продолжил.

— Значит так, воренок. Либо ты по существу сейчас все говоришь, либо я тебя здесь же вешаю. Знаю я, что ты никакой не царь, а шваль подзаборная. Думаю… — Я прикинул, взвесил все и выдал один из известных в истории вариантов. — Думаю, попович ты. Матвей, сын Печенкин из Северской стороны. А, угадал?

Лицо его немного исказилось. Тряхнуло его, словно током пробило.

Понял я, что в точку попал.

Все же не сын стрельца, не литвин, не учитель, и не жидовин. И тем более — не сын Андрея Курбского. Попович Матвей, который всеми силами вбил себе в голову, что он и есть Царь. Или ему вбили, и от этого разум человека прилично так помутился.

Качай! Игорь, качай.

— Скажи, Матвей, а на свадьбе твоей с Маришкой, с Мнишкой кто прислуживал? Сколько слуг в Москве-то было?

Он ощерился, затрясся уже всем телом.

— Не знаешь. — Так-то я тоже не знал, и при любом его ответе сказал бы, что он врет. Но он молчал.

— Ага, а как батюшка выглядел, который вас в Москве венчал. А, Матвей?

Тот опять дернулся, как ужаленный. Замотал головой.

— Не Матвей я… — Голос его сорвался. — Нет, не он, не Матвей. Дмитрий! Царь! Я! Не Матвей. — Его трясло все сильнее и сильнее. Истерика началась явная. Еще немного и припадок случиться может. — Не сын Веревкин… Царь… Царь я!

Попался.

— Веревкин, значит. — Я ухмыльнулся, посмотрел на Якова, тот пребывал в некотором шоковом состоянии. — Слышишь, не Печенкин, а Веревкин.

— Слышу, господарь.

— Нет, нет! Я! Только я! — Он взревел, попытался кинуться на меня, но я резко навернул веревку на локоть, и подвис Лжедмитрий, захрипел. — Не Веревкин… Не Матвей… Царь…

Глаза его наполнились слезами. Болтался, сопел, кряхтел, дышать пытался.

Все стало ясно.

Подержал его так и отпустил. Рухнул, заплакал, как младенец. Выл что-то причитал. Повторял одно и то же, что не веревка, нет здесь ее, веревки. Нет… Смотрел я на него и понимал, психика этого человека совершенно сломлена. Он уверовал, заменил, видимо, свою личность царской. Почему? Чтобы выжить. Никому не нужен был простой попович Матвей. Всем был нужен царь.

Какой? Да не важное — но царь.

И перед ним, царем, даже в шутку приклонялись. Этикет кое-чего требовал. Да, за спиной ляхи, дворяне, бояре, казаки и все, кто в Тушине был, сговаривались. Все понимали — что никакой это не царь, не Дмитрий из Углича и нет в нем не кровинки, ни былинки от Рюрика. Если только случайно как-то, когда-то, кто-то, где-то согрешил лет неведомо сколько назад.

Но такое родство роли не играло никакого.

Однако — всем был нужен Димитрий, а вот Матвей Веревкин оказался никому не нужен. И не мог он здесь быть. Не существовал несколько лет. Но у человека, что вырос как сын попа навыков правления, а также харизмы и воли банальной — имелось с гулькин нос.

Вот и выходило, что царем-то он себя считать начал, уверовал в это. А вести себя как властвующая, правящая особо не обучился. Не хватало смелости и прочих качеств. Вел, как умел. Разговоры говорил, как царское дело понимал. Да, читать и писать умел, кое-каким разумом не был обделен. Все же грамотный человек, к книгам святым доступ имеющий.

Толку только.

Царя-то воспитывают не просто так. Там и учителя, и фехтование, и конные тренировки и с луком обращаться и в обществе себя вести — этикет. И служба, и наставники, и люди вокруг, от которых почерпнуть многое можно. Очень много всего. А этот — посмешище.

Вот и сейчас хлюпал носом, плакал, стонал, стенал. Ненавидел он сам себя.

Я поднялся, посмотрел на Якова, покачал головой, проговорил:

— Будем с собой возить. В клетке, видимо. Показывать всем, каков этот — Лжедмитрий. Кто он на самом деле. Простой поповский сын, а не Рюрикович. — Вздохнул, добавил. — Позор то какой. Тысячи людей же за ним шли.

Сотник мой покачал головой, сплюнул. Перекрестился. Лицо его выражало невероятный комплекс чувств: удивление, отвращение, непонимание, пренебрежение и еще с десяток иных, более мелких.

Проговорил он медленно.

— Храни господь землю нашу. Как же так вышло-то, господарь?

Смотрел на него, тяжело было на моей душе. Что говорить о человеке, который воевал за этого Лжедмитрия. За го идею. Верил ему.

— Яков. — Начал я тихо. — Вот и я не хочу так. Пусть, не стенать, не страдать, а говорить всем, что я Царь. Не так это. Земский Собор решить должен, кому, а Руси у нас царем зваться. Не гневаюсь я, что господарем вы зовете меня, что верите в меня. Это для дела надо. — Перевел дыхание. — Но вот так во лжи, с ума сходя. Не хочу. По справедливости, это можно. По выбору всей Земли. Да. А вот так, нет.

Вздохнул еще раз, добавил.

— Грузите его, только проверьте, хорошо ли связан. Конным пойдет, главное, чтобы не упал и не зашибся. Живой нужен. Всем напоказ.

— Сделаем. — Яков стоял ошарашенный ситуацией.

Я двинулся вновь к берегу.

Люди, мимо которых я шел, смотрели на меня с каким-то трепетом, кланялись. Что испытывали они сейчас? Ведь совсем недавно многие из них стояли за этого самого воровского царика. И ко мне перешли лишь потому, что… Сделал я многое, мог прилично и делом показывал, что в случае чего пойду в бой первым. Коли надо будет, встану рядом с ними и на себя возьму важную задачу.

Ответственность возьму и в тяжелой ситуации силу воли проявлю, чтобы решить дело сложное.

Как и этой ночью — сам же полез Лжедмитрия вытаскивать. А они только прикрывали.

Добрался до реки в раздумьях. Посмотрел на левый берег — переговоры в их лагере все еще шли. Махнул рукой. Богдан приметил, отвлекся, тоже замахал. Я показал ему, что пора бы возвращаться, время не ждет. Тот кивнул.

Через минут десять он, тяжело дыша и держась за веревку, которую мы ему закинули выбрался на берег. Упал, распластался на траве. Сопел, отплевывался.

— Тяжело, ух, тяжело зараза.

Я выжидал. Прошла минута, он поднялся, начал облачаться.

— Ну, что скажешь? — Наконец-то я задал свой вопрос.