Пауки

Глава 5

Николаев освободил меня из ИВС. вечером в воскресенье. Через час я был уже у себя в Химках. В просторном, с облезлыми стенами, покореженными почтовыми ящиками подъезде я придирчиво оглядел себя. Все выглядело натурально. Для жены и сына я только что вернулся из командировки. Из Санкт-Петербурга, куда ездил по линии банковской службы безопасности.

На улице — слякоть, знобко.

Под пуховиком на мне была бабочка и тройка, в данный момент сильно помятая. Удовлетворенный осмотром, я поднялся к себе на четвертый. Жены дома не оказалось. В связи с последним сообщением о взрывном устройстве, подложенном в помещении юридического института МВД, занятия перенесли на воскресенье. Ей приходилось ездить с противоположного конца Москвы, с улицы Волгина, где он размещался.

Старенький «Запорожец», разбитые дороги…

До Химок доберешься не скоро!

Меня встретили только спаниель и сын. Сын сидел за компьютером в гостиной, смотрел телевизор и слушал «ДДТ». Через несколько минут ему предстояло гулять с собакой.

— Как съездил, пап? Все в порядке?

Он поднялся.

— Вроде в порядке.

Сын был для своего возраста высок и чуточку полноват. Он еще разрешал родителям и их друзьям целовать себя, все еще смотрел на нас с восхищением ребенка, не подозревающего страшных тайн взрослых. Он мало читал. Кроме собаки и компьютера, его интересовали еще водяные черепахи. У них постоянно была чистая вода и запасы корма на несколько недель.

Я пользовался его полным и безраздельным доверием.

Не успел снять пальто, как мне позвонили.

—С вами будут говорить.

— У нас ЧП! Вячеслава нет дома с пятницы. Мне звонила его жена, — сообщил Джамшит.

— Он один уехал с работы?

— С Наташей и твоим замом. Их тоже нет.

— Сейчас буду.

Еще до того, как за мной заехали, я сделал несколько звонков. С Рембо мне связаться не удалось. В «Лайнсе» пообещали, что он сам позвонит мне сразу, как только освободится. О том, что произошло, я поставил в известность знакомых начальников розысков. Они должны были ориентировать личный состав…

Я уехал в сопровождении секьюрити из банка. Положение было серьезным. Я не хотел оказаться ни в заложниках, ни в тех местах, где Салахетдинов и Джамшит приобрели свои наколки. Как бывшему менту, мне была уготована мрачная судьба и в том, и в другом месте. Моему заму грозило то же.

Приехав в банк, ничего нового о судьбе начальника кредитного управления, Наташи и Виктора я не узнал. С Лукашовой мне говорить не пришлось. После случившегося она приходила в себя медленно. Наши совместные поездки в сауну прекратились. Начальник кредитного управления Вячеслав по-прежнему встречался с Наташей у нее на квартире, но и они вели себя последнее время очень тихо и настороженно.

Я позвонил в адвокатскую контору «Доктор Ламм». Там работал автоответчик. Приятный женский голос (супермодель?) вежливо передо мной извинился:

—К сожалению, господин Ламм подойти к телефону в данный момент не может. Он просит вас оставить информацию. Мы с вами свяжемся… Спасибо!

Тем и кончилось.

Первым до меня дозвонился Рембо. Неизвестно, как его хватало на все. Руководство «Лайнсом» — крупнейшей в России охранно-сыскной ассоциацией — требовало полной самоотдачи и массы времени…

—Ваха сегодня неожиданно свалил из Москвы… С ним Ургин! Это притом, что, по моим данным, на тебя тоже сделан был заказ…

Рембо я мог верить. Он был моим другом и другом моего зама. Нас троих связывало общее прошлое. Кроме того, он получал свою информацию не только из газет. Его клиенты знали об этом. Исчезновение потенциальных убийц было дурным знаком: киллеры исчезали после того, как нападения осуществлялись.

— Кому понадобились наши головы?

— Окуню. Ты собираешь материал для передачи в суд. Вячеслав получил от Окуня куш и не обеспечил до конца кредитный коридор.

— А Наташа?

— Она на них работала. Двурушница! Завтра с равным успехом будет работать на тебя, на РУОП! Ты ведь наверняка собирался ее перевербовать! Все как обычно!

Бандиты в первую очередь отстреливали тех, кто с ними связывался: вступал в любые, порой даже самые безобидные отношения.

«Потом уже до конца жизни не развязаться!..»

—А у Витьки еще история с тем авторитетом и его женой! Во время задержания и обыска!

Труп начальника кредитного управления Вячеслава и помощницы президента банка нашли ближе к вечеру, в понедельник, вблизи Красногорска в Московской области. Помощнице перед гибелью пришлось испытать все, что ждет женщину, попавшую в руки пьяных извергов… Растерзанный труп бросили в придорожную канаву. Над Вячеславом тоже издевались. Перед смертью он подписал подготовленную убийцами генеральную доверенность на имя подставного лица. Его возили к частному нотариусу, который ее тут же заверил. В некоем банке тут же был оформлен большой краткосрочный кредит под умопомрачительно высокий процент. Снята была также большая сумма по кредитным карточкам. Вячеслава не спасло ни высокое положение родителя, ни связи. Подозрение относительно исчезнувших Вахи и Ургина получало все новые подтверждения. Называли также имя Геннадия… О Викторе, моем заместителе, не было никаких известий. Но я не сомневался в том, что он убит. Киллеры могли добраться до Вячеслава и помощницы президента Наташи только через Витькин труп.

Несколько часов я ходил как неприкаянный. Начальник отделения МУРа, мой бывший однокашник, отыскал меня через дежурного уже к вечеру:

— Слыхал? Витьку нашли. Убитого…

— Когда?

— Сейчас позвонили. За кооперативными гаражами, в Бирюлеве. Огнестрельное в голову… Он ведь последнее время с тобой работал?

— Все верно.

—Был вооружен?

—С «Макаровым».

—Ребята так и подумали. Пистолет, по-видимому, унесли. Я еду сейчас туда.

—Я тоже скоро буду…

К вечеру повалил снег.

За жилым массивом на окраине Бирюлева-Пассажирского между железнодорожным полотном и домами уже стояло несколько машин. Ждали судмедэксперта и кинолога с собакой. Близко не подходили. С бугра, на котором мы стояли, был виден лишь наполовину скрытый снегом труп. Без шапки. Пальто завернулось… Собака, как водится, след не взяла. Осмотр места происшествия добавил мало. Моего заместителя застрелили не в Бирюлеве, позади кооперативного гаража, где нашли труп, а в другом месте. В Бирюлеве, у гаражей, труп только выбросили. Витьку убили в машине. В одежде обнаружилось множество мелких кусочков стекла. Убит он был с близкого расстояния, выстрелом в затылок еще в пятницу. Три ночи пролежал под снегом где-то в другом месте. Убийцам все было не до него… Машину Вячеслава вскоре тоже нашли, за Тропаревом.

Начальник кредитного управления с моим замом и Наташей, по-видимому, как обычно, гнали к ней домой. По дороге у них было назначено свидание с кем-то из знакомых.

«Не с тем ли нашим клиентом, который однажды свел Вячеслава и меня с Вахой и Геннадием?!»

Из машины они не успели выйти. Витьку убили через стекло. Увезли. Вячеслава с Наташей пересадили в другую машину…

Известие об убийстве Витьки быстро распространилось среди многочисленных его друзей, воевавших в Афгане, в Чечне, бывших и нынешних работников МУРа и РУОПа. Многие рванули на место происшествия. Труп к этому времени уже увезли. Помянули здесь же, за гаражами. Говорили громко и откровенно:

— Мочить сволочей!

— Где ты их сейчас возьмешь? Поздно! Искать их теперь надо только за границей…

Больше всех шансов на это было у меня. Я вел банковскую службу безопасности и не собирался от нее отказываться. Витька погиб из-за Вячеслава. Начальник кредитного управления, получивший взятку за безотказный кредит, был приговорен бандитами к смерти и скрыл это от всех! Он был обречен. Вместе с теми, с кем находился! Телохранителя ему не выделили бы и в знаменитом агентстве Гевина Беккера, которое поставляло секьюрити и Мадонне, и Майклу Джексону…

Мы долго еще гужевались в Бирюлеве. Несколько человек, в том числе коллеги по МУРу и я, поехали еще потом к Виктору домой. Витька жил на Малом Кисельном, по старому адресу. Перед домом — двор, который с каждым годом становился все запущеннее. Я часто бывал тут раньше, когда Витька еще жил здесь с первой женой. В последний раз я попал сюда, уже работая в газете, приезжал за каким-то материалом в «Пен-центр». Двор был завален невывезенным мусором. Вывеска «Русский пен-центр» сбоку на подъезде отражала и неустроенность литературы.

К Витьке я тогда не зашел.

Он уже жил с нынешней молодой женой и ее дочерью. Лет пять назад он развелся: его прежняя жена, которую мы все любили за радушие, гостеприимство, перед тем запила, скиталась по профилакториям. Витька ничего не мог сделать…

Когда мы гнали назад, было уже поздно.

— Следующее нападение будет на тебя, — сказал Рембо в машине. — За эти двести миллионов вас всех уроют…

— На миру и смерть красна…

— Смерть — не выход из положения…

Мы гнали по ночной Хорошевке. Другого шоссе, чтобы вот так же полностью вымирало на ночь, я не знаю.

«Может, Аминьевское?»

Сзади шла машина охраны.

— Предложи другое, Рембо…

Он процитировал:

— «Бороться, искать, н е н а й т и и н е с д а в а т ь с я !»

— У Каверина иначе.

—Он все спутал. А это Симон Соловейчик. Философ, журналист. Его похоронили недели три назад…

Рембо — профессорский сынок, технарь по первому своему образованию, юрист по второму, один из корифеев МУРа по жизни, сколько я его знал, читал за всех нас. В Тунисе, в Лондоне он мог сутками не выходить из отеля, перечитывая российскую и зарубежную классику…

—Если ты боролся и победил, чего ж сдаваться!

Впереди показался кортеж, похожий на наш, мы подтянули стволы. Там, должно быть, тоже напряглись.

Нет, эти — не по наши души!

Рембо договорил:

—Вот, если Н Е удалось и ты дичь, и за тобой охотятся, Н Е сдаться — это самый кайф!

«Бороться, искать, н е найти и н е сдаваться!»

Иерусалимская суббота уже вступила в свои права. Я был готов ко всему, когда вечером в пятницу вышел из такси на границе района Рамот. Дальше, до вершины горы, к участку новых вилл я поднимался пешком. Далеко у горизонта светились огни еврейских и арабских поселений — разбросанные электрические острова в ночи. На улицах Рамота не было ни души, где-то далеко тявкали собаки. Где жители проводили время в эти часы? Я так этого и не узнал! В домах? В синагогах?

Мне вдруг захотелось кому-то позвонить. Услышать родной голос человека, который будет искренне рад моему звонку.

Звонить домой было нельзя.

Я выбрал парня из глубинки, который был со мной в Афгане. Говорили, что там, у себя, после возвращения он ушел из конто р ы, совсем спился. Сегодня был день его рождения! Я набрал код. Шарья, Костромской области… Домашний телефон… Он успел поддать. Уснул. Его растолкали:

— Сашка звонит!

— Какой Сашка! Отойдите, черти!..

Мне все было слышно.

—Из Иерусалима. С днем рождения тебя поздравляет. Москвич! Ты был с ним в Афгане…

Он вдруг врубился:

— Сашка! Черт!..

— Поздравляю…

— Ты откуда, Сашк? — Он был растроган. Международный разговор стоил дорого. Хотел поговорить, но жалел моих денег. И меня. Что-то, видно, передалось ему. — Из Израиля?

Он повторил несколько раз:

—Ну ты дурак, блин! Спасибо…

У меня защипало глаза.

Впереди на дороге было по-прежнему пусто. Я увидел только одну фигуру. Какая-то женщина, высокая, прямая, направлялась в район вилл. Длинная белая юбка, начинавшаяся, казалось, сразу под мышками, делала ее еще стройнее, тоньше…

Я находился у виллы. Осенью перед праздником Ханука здесь жила Инна Снежневская. Тут бывал Окунь. Кто-то еще. После неудачной попытки Арлекино тут, возможно, вообще никто не появлялся. Люди Хэдли, по крайней мере в эти дни, никого не заметили. По-прежнему внутри, ни на одном из трех этажей, не было ни огонька.

«А может, они просто не выходили? Тоже отлеживались на тюфяках при опущенных металлических шторах?»

Через несколько минут мне предстояло это проверить на собственной шкуре. Я провел рукой по карманам. Со мной было два телефона «манго». Каждый из них был соединен с одним-единственным абонентом. На одном были люди Хэдли, на другом Эйлат. По эйлатскому я мог «в прямом эфире» слышать разговоры в «Клаб-отеле», в гостиничном номере, где находился Ургин и его подруга.

Я связался с каталами.

—Слушаю. — У телефона была сама бандерша доктор Риггерс.

Именно ее тоненькую фигурку восьмидесятилетней девочки я видел впереди на дороге.

— Рад слышать. А остальные?

— Они здесь, со мной.

Тамарка и Генрих, наблюдавшие за виллой в течение всего дня, заняли позицию близко, на горе, рядом с контейнером, который я разглядел раньше. Было приятно в стремную минуту видеть рядом этот честно выполняющий свой интернациональный долг-контейнер с надписью на родном языке. Когда-нибудь в концерте по заявкам я попрошу исполнить песню для контейнера «СОЮЗХИМПРОМ» в Рамоте: «Напиши мне, мама, в Израиль, как там Волга моя течет…»

Центровой Алекс был тоже здесь. Он и Тамарка меня страховали, Генрих должен был все время быть у руля. На виллу центровой и он должны были войти только в случае крайней необходимости — центровой захватил с собой автоген…

— Все в порядке?

— Да. С Богом!

Лампочка над входом не горела. Алекс вывернул ее еще с вечера. Для проникновения на виллу я выбрал маленькое незакрытое окошко в верхнем проеме, сбоку. На нем была только сетка от комаров. Наверное, там был расположен один из туалетов первого этажа. Помощники Хэдли, туго знавшие свое дело, прислонили к стене горку кирпичей.

«Поехали!..».

Я легко сорвал сетку, она держалась на одном маленьком гвоздике. Подтянулся. Полез головой вниз. Вскоре стало легче. Я уперся руками в сливной бачок над унитазом, подтянул ноги. И через секунду-другую уже стоял, прислушиваясь. Было по-прежнему тихо. В оконце, сквозь которое я пролез, падал свет уличных фонарей. Надо было пробираться внутрь. Я вышел из своего убежища. Тут было совсем темно. Казалось, я играю в жмурки, вожу и на глазах у меня повязка… На секунду я представил, как включу свет и увижу всю их команду, наблюдающую за мной… Я нашарил на стене клавиши выключателя. Нажать — как сорвать повязку, лечь на рельсы, не проверив, появилась ли бесшумная электричка на горизонте. Я надавил на клавиш… Залитый светом зал вполне подошел бы для танцев: не менее двухсот квадратных метров сверкающей мраморной плитки пола, три или четыре телевизора и столько же диванов вдоль стен. В углу стоял рояль.

—Зажег свет… — передал я по «манго». — Заметно?

Ответил мне центровой:

— Темно, как в заднице.

— Позвони, если что…

Я обследовал соседние помещения. Зажег свет. Сквозь плотно пригнанные шторы свет наружу не пробивался — от Алекса, с дозорного поста, не поступало сигнала. Сбоку, на полуэтаже, расположена была спальня, к ней примыкал небольшой по здешним меркам балкон. В нем было метров тридцать. Кто-то все-таки жил тут. Огромная квадратная кровать была расстелена. Горбом торчало одеяло. Я сдернул его. Кровать была пуста.

Между окном и кроватью высился туалетный столик. На фотографии, прислоненной к стене, я узнал О'Брайена. Он стоял в каком-то храме рядом с колонной. Сбоку, на фреске колонны, просматривалось изображение человека. Я с ходу сунул фото в карман.

Несколько дверей вело в разные стороны. Я исследовал все выходы.

Комната-шкаф или, может, кладовая…

Ванная с мраморным унитазом и огромным кафельным корытом с джакузи…

Дверцы шкафов были закрыты небрежно, наспех. На полу валялись какие-то веши…

Виллу как будто осматривали до меня! Я сразу замедлил темп. Сюда проникли через то же оконце, что и я. Его специально держали незакрытым…

«Крысоловка, готовая мгновенно захлопнуться! — неожиданно пришло мне в голову. — Только вместо сала тут оставлена известная аудиокассета…»

Я тут же почувствовал едва ощутимый гнилостный запах приходившей до меня и попавшей в капкан крысы, которая уже начала разлагаться.На аудиокассету ловили не меня! Информация обо мне у Ламма была минимальной. Адвокат отлавливал своих, тех, кто, по его сведениям, охотился за аудиокассетой по заданию О'Брайена. В первую очередь за Арлекино!

Выйдя, через следующую дверь, я снова оказался на лестнице. Быстро пробежал наверх. Второй этаж был менее просторный. Тут находилось три спальни и столько же туалетов, длинный коридор с выходом на огромный балкон. Всюду в комнатах стояли здоровущие чемоданы.

Вилла была предназначена на продажу.

Рыться в чемоданах я не собирался.

Наверху запах чувствовался меньше.

Я спустился в бомбоубежище, обязательное в каждом израильском здании, без которого не утверждается план строительства ни одного гражданского объекта. Дверь была закрыта снаружи на небольшой замочек. Резкий запах шел оттуда. Под лестницей валялся молоток с короткой ручкой. Я сбил замок. Включил свет. Помещение использовалось как склад. Впереди стояли две новые стиральные машины, обе нераспакованные… Труп лежал ногами к двери, между ними. Человек был убит несколькими страшными ударами, нанесенными сзади по голове. Рядом валялось орудие убийства — блестящая металлическая гантеля…

Второй раз на протяжении этих недель мне пришлось осматривать труп. Я перевернул его. Это был Пастор. Три с лишним месяца назад мы сидели вместе на нарах в ИВС, на Павелецком. Пастор считал, что ему не выбраться, поэтому дал мне контактный телефон. Я должен был предупредить О'Брайена об аудиокассете на вилле адвоката… Пастор освободился из ИВС, добрался до виллы первым и заплатил за это полную цену. Судьба человека, лежавшего передо мной на каменном полу бомбоубежища, касалась и меня лично. С его смертью история нашего совместного пребывания в ИВС как бы превращалась в легенду.

«Все это было. И ничего не было!..»

Я разогнулся. Искать аудиокассету в его одежде не имело смысла. Карманы Пастора были аккуратно вывернуты. Убитый лежал, вытянувшись во весь рост между двумя нераспакованными стиральными машинами, почти касаясь вытянутой рукой одной из них… Я проследил за направлением руки. Стиральная машина была поставлена на две доски. Между дном и полом оставалось пространство. Я опустился на корточки, просунул руку. Аудиокассета была завернута в полиэтиленовый пакет…

Прочитав название, я не удивился: «Ten Years After» 1967/Rock amp; Roll music to the World» 1972…

Мы гнали из Рамота на машине Хэдли. Пока я был на вилле, прошел небольшой знобкий дождь. Было свежо. Я сидел впереди рядом с Генрихом. Мои спутники на заднем сиденье ни о чем не спрашивали. Может, они считали, что возвращаются назад вместе с миллионером. Мне нечего было им сообщить.

—Ну вот. Дожди кончились… — Хэдли завела ни к чему не обязывающий разговор.

Она сидела между Алексом и грудастой Тамаркой, которая продолжала меня игнорировать. Во дворе, когда я был пацаном, у нас было несколько девчонок, которые с вечера уходили с тобой на чердак, на тряпье, которое у нас там лежало, а утром не здоровались и даже не замечали…

—Израиль — маленькое блюдце, — отозвался Генрих. Странная личность. Любовник Хэдли. Я видел, с каким восхищением он на нее смотрит. — Хватает одного большого дождя…

Я достал из кармана аудиокассету, вручил ему:

—Поставьте!

—С удовольствием!

Генрих включил магнитофон. Акустика была замечательной. Музыка тоже.

«Бесподобно для тех, кто разбирается!..»

Воздух в машине гулко резонировал.

Мы гнали вниз по мокрому шоссе. Все молчали.

«Отличная мелодия…»

Я отмотал изрядный кусок пленки. Все то же!

—Оборотку, блин!

Та же музыка.

«Ламм, Окунь… Меломаны, мать вашу!..»

Запись секретной беседы О'Брайена с киллером существовала. Запись организовал Ламм. Компрометировавшая О'Брайена аудиокассета служила адвокату мощным оружием на случай, если О'Брайен отдаст приказ его уничтожить. О'Брайену сообщили об аудиокассете. И еще несколько авторитетов о ней тоже знали. В том числе Джамшит.

Так было задумано.

Арлекино знал о двух виллах адвоката в Израиле — на Байт ва-Ган и в Рамоте. На первой было всегда многолюдно, Рамот был засекречен. Тут жила Инна Снежневская.

С самого начала Арлекино избрал тупиковый вариант. Он считал, что, если взять Снежневскую за горло, она отдаст аудиокассету с виллы… Он привлек к себе на помощь Хэдли и ее команду.

Арлекино работал не только на О'Брайена.

Пастор сообщил мне в камере, что Джамшит посылает своего человека в Иерусалим за аудиокассетой. Речь шла не обо мне, как я вначале подумал, — об Арлекино!..

После случившегося на Цомет Пат Снежневская немедленно поставила в известность Ламма… Арлекино приговорили к смерти. Он попытался скрыться, изменил внешность, одежду, пересел из «ауди» в «судзуки»… У него был мой адрес на Элиягу Голомб, полученный от Джамшита на самый крайний случай… Но его уже стерегли! Труп вывезли в Ашдод и там бросили. Снежневская сложила чемоданы и сразу исчезла.

Окунь и Пастор — тоже каждый в свое время — пытались добыть аудиокассету. Оба они шли одним путем — через виллу в Рамоте!

Я залез в виллу, уже осмотренную Пастором!

Черт побери!

И Пастор, и Холомин могли погибнуть от рук безымянных боевиков. Но их убийцами, несомненно, были Ламм, Ургин, Ваха, Окунь. В конечном счете О'Брайен…

«Rock amp; Roll music to the World» 1972!

Отличный ансамбль. Прекрасная композиция. На обеих сторонах кассеты была записана симпатичная музыка для пацанов. Меня она не волновала.

Надо менять план!

Самое страшное в таких случаях — поиск лучшего решения, как в бою.

Но другого выхода не было.

— Куда сейчас? — спросил Генрих, когда мы повернули к центру.

— На Байт ва-Ган.

Склон со строящимися на вершине виллами выглядел, этой субботней ночью еще более запущенным и унылым, чем обычно. Цепочка редких огней вверху. Ниже чернел яблоневый сад. На территории колледжа для девочек из религиозных семей, покидавших его на шабад, горели всего два-три светильника.

Металлические решетки на окнах виллы были опущены. Уязвимым местом ее была парадная дверь. В отличие от второй, металлической, некрасивой, но прочной «пладэлет» со стороны скалы, эта была дубовой, с художественным стеклом в центре и по краям боковых брусов.

В машине нашлась монтировка. Несколькими ударами я открыл себе путь в боковине, в обход дубовой части… Одновременно наверху, в помещении прислуги, громко залаял пит-бультерьер. Его не выпустили, и это было моим и его счастьем. Я готовился прибить пса той же самой монтировкой.

«У охранника — человек ли он или собака — судьба одна!»

Войдя, я сунул изнутри несколько спичек в замочную скважину. При внезапном возвращении хозяев ЭТО давало несколько выигрышных минут.

Зажег свет. Впереди был салон, набитый антиквариатом. Статуи, статуэтки… Диана в натуральную величину, входящая с кувшином в воду. Гобелены, каминные часы с бронзовым мушкетером. Цветы, картины. Музыкальный центр. Гора кассет! Тут можно было копаться всю жизнь!

Прежде чем пробежать по этажам, я освободил проход на нижний балкон. Электрический подъемник шторы, закрывавший дверь, работал исправно. Боковой металлический занавес пополз вверх. Я оставил дверь открытой. В случае опасности у меня готов путь к отступлению. С балкона я мог прыгнуть прямо во двор колледжа с девицами. По другую сторону забора внизу был яблоневый сад.

Через пару минут я уже бегом поднимался по узкой лестнице на третий этаж… Тут всего было в избытке. Многочисленные спальни с ванными, туалетами, тренажерами. В одной из спален — второй музыкальный центр… Сами хозяева тут вряд ли могли разобраться!

Я подошел к телефону в кабинете, набрал помер «Клаб-отсля» в Эйлате, в котором па халяву кайфовала «выигравшая лотерею» пара…

—Алло!

У телефона был Ургин.

—Простите!

Намеренно путая русский с английским и с ивритом, я начал:

—Здесь израильская миштара. Полиция… Нам передали, что вы имеете подарок «Клаб-отеля»… Я звоню с виллы Байт ва-Ган. Тут пожар… Мы вынуждены были войти. Есть кто-либо из хозяев в Иерусалиме? Пока ситуация контролируема. Пусть они позвонят сюда, на виллу…

Одновременно я переключился на «манго», который мне оставил Шломи. Нажал «сэнд». Пошла ретрансляция разговора, который шел в это время в отеле, в Эйлате.

—Звони Ламму…

Ургин и его подруга всполошились.

—Сначала надо проверить!

В кабинете прозвучал их тревожный звонок. Я взял трубку:

— Кен…

— Полиция? Миштара?

— Кен, да… Можно по-русски…

Трубку бросили. По «манго» я продолжал слушать ретрансляцию из Эйлата.

— Звони Ламму… — потребовала женщина.

— Он в Кейсарии. Сто километров!..

— Представляешь, когда мы приедем… Отсюда минимум три с половиной часа!

— Я боюсь за сейф в верхней спальне…

— Там без автогена не справиться…

— Звони Вахе. Может, он в келье для паломников!

С «манго», прижатым к уху, с монтировкой в руке и пробежал по спальням верхних этажей. Они не отличались одна от другой. Большие квадратные израильские матрасы. Белые стены. Сейф был вмурован в одну из них сбоку, ниже уровня кровати.

Шел второй час ночи.

—Тащи автоген! — передал я Алексу.

Тайник адвоката Ламма был наполнен документами.

В том числе чистыми бланками. В основном российскими. С необходимыми реквизитами, штампами, печатями! С их помощью можно было начисто переписать любую биографию, не только Окуня! И главное — подтвердить документально! Я перебрал несколько бланков: …«Муромский фанерно-мебельный комбинат…», «Кужмарская средняя школа Звенигородского района…», «Мехколонна 113 гор. Нефтеюганска…», «Нижневартовское дорожное ремонтно-строительное управление», «Хозрасчетный строительно-монтажный участок 20 ППСО „Маригражданстрой…“. Тут были неизвестные мне „Косолаповская начальная спецшкола-интернат“, „Вспомогательная школа 18 гор. Янги-Юль“, „Средняя школа 10 им. Арк. П. Гайдара в гор. Ургенче“…

В самом низу лежали банковские документы. У меня не было времени их рассмотреть. Я просто побросал все в полиэтиленовый пакет, что принес с собой…

Хэдли уже вовсю торопила меня по «манго»: снизу по ночной Элиягу Голомб в сторону Байт ва-Ган гнала машина. Я был уверен, что это Ваха. Он мог ночевать в монастыре. Доктора Риггерс беспокоила возможная встреча с мафиози из так называемых «лиц кавказской национальности»…

Передача из Эйлата давно прекратилась. Ургин и его пассия, видно, тоже мчались сюда.

Центровой с автогеном был уже в машине.

— Все! Я отъезжаю…

— Бегу!

Хэдли отключила телефон.

В длинном — во всю стену — дорогом зеркале я увиделсвое отражение: впалые щеки, словно припудренные, серые короткие волосы. На бегу я показал ему металлические тусклые фиксы…

«Не найти и все равно н е сдаваться!»

Это действительно был Ваха. Мы едва не столкнулись. Спички, сунутые мною в замок, его задержали. Я выскочил на нижний балкон, спрыгнул между деревьями. Через забор колледжа для религиозных девочек я видел троих выскочивших из машины плотных накачанных амбалов, заметавшихся по площадке перед входом…

Моего зама Витьку проводили в последний путь па печально известном Котляковском кладбище, недалеко от места, где обнаружили труп. Наташу похоронили в Видном, бывший начальник кредитного управления упокоился на полуэлитарном Троекуровском. Возвращаясь с его похорон, на повороте в Химках обратил внимание на серую «девятку», которая высунулась из ряда позади «прокладки» в пять-шесть машин. Мне показалось, что это та же команда, что несколько недель назад уже пасла меня. Тогда я не поехалпа встречу коллег, глав сыскных агентств, а поменял маршрут и погнал на Павелецкий. Внезапно «девятка» перестроилась, пошла на обгон. Сидевший с водителем мужчина — немолодой, с обрубленными чертами лица — на мгновение положил на меня глаз с той стороны черненого стекла.

Я доехал к себе на Бурденко без приключений. Серая «девятка» больше не попалась мне на глаза. Следовало признать, что на моей работе в банке у меня развилась мания преследования. Я разогревал ужин, когда хлопнула входная дверь. Вернулся сын. Наигравшись с компьютером, выполнив все, кроме уроков, перед самым возвращением родителей он поспешил вывести па прогулку изрядно стосковавшегося спаниеля. Смешливая краснощекая рожица нашего наследника просунулась в кухню.

— Слышишь, пап? Я видел сейчас такое интересное! Мужчина стоял в автомате, трубку снял… А говорил по рации — в воротник! Даже номер не набрал. Я с Джеком стоял за будкой, все слышал!

— Не помнишь, что он говорил? — Я постарался выглядеть спокойным. Но теперь уже точно знал: «Меня пасли!»

— Дядька сказал: «Прошел. Теперь ты смотри. Я отойду!»

— Ты видел, как я приехал?

— Как раз в это время он и говорил…

— Он видел тебя?

— Не, там темно! Потом Джек унюхал тебя, залаял… Мне надо было еще догулять десять минут. Мы ушли!

Я позвонил в банк: наутро мне требовалось сопровождение.

В меня стреляли через неделю после этого дня. Перед работой. В казавшемся когда-то просторным подъезде нашего дома. Киллеров было двое. Попытка заказного убийства в классическом варианте. Меня ждали у лифта, а я спустился по лестнице. Едва я показался на лестничной площадке, они оба возникли в проеме двери. Я бросился на пол при первом выстреле. Он прошел в сантиметре над моей головой… В невообразимом рывке, полулежа, я откатился в сторону. Выстрелил не целясь. Важно было начать стрелять. Одновременно прозвучал второй выстрел, высекший искру в бетонированной стене. Щепоть пыли растаяла в воздухе.

Киллеры выскочили из подъезда. Я видел их сзади в окно холла, наполовину забитое фанерой. В трикотажных черных «бандитках» на головах… Первый — в зеленом камуфляже, худой. Второй — коренастый, полнотелый, без шеи. Ноги — клешни. «Старше тридцати. Тяжелоатлет. Может, трюкач, спецназовец…». Обоих ждала машина, коренастый бросился к переднему сиденью. Он был в обливной дубленке, па ногах замшевые «хайки» на толстой подошве…

К этому времени я кое-что уже знал о своих убийцах.

Ургин, секьюрити Ламма и киллер по совместительству, бывший недолгое время сотрудником семипалатинского ОМОНа и изгнанный оттуда за редкостный садизм, мастер спорта по стендовой стрельбе… Он действительно исчез из Москвы после убийства Виктора. Потом вернулся. Мы его серьезно подозревали в нападении на машину, в которой ехал начальник кредитного управления с Наташей и моим замом…

Застрели меня Ургин в подъезде, шансов найти преступника, как и при всех заказных убийствах, было бы совсем мало. Он не мог попасть в круг подозреваемых лиц. Мы не были знакомы, и у него отсутствовали мотивы убийства…

Я еще постоял в подъезде. Потом пошел к машине. С ней, похоже, было все в порядке.

За полчаса до меня через подъезд проследовал мой сын.

Я заехал в школу, проверил — с ним ничего не случилось. Мою жену, выходившую утром со спаниелем, тоже не тронули.

Обошлось.

Тем не менее первым делом мне следовало позаботиться о семье…

Я надеялся на родное МВД. Когда речь идет о судьбе мента — пусть и бывшего! — и его семьи, коллеги лучше, чем другие, должны меня понять. Любой из них завтра мог оказаться в таком же положении…

Я не обманулся.

Генерал пообещал жене и сыну временное жилье в семейном общежитии на улице Академика Волгина рядом с юридическим институтом МВД, где она продолжала работать. Общежитие охранялось. На двухстах метрах, между общежитием и институтом, всегда находились слушатели в милицейской форме.

Моих не дали бы там в обиду!

В милицию я официально не заявил. Не хотел напрягат ь… Знал, как трудно будет мне помочь.

Джамшит, к которому я зашел, поднялся, мы перешли в «комнату для деловых переговоров».

—Я в курсе того, что произошло…

Ему передали все. утром, из первых рук. Он сразу позвонил мне в Химки, у нас никто не снял трубку.

«Точно…»

Жена проводила пацана в школу. Выходя с собакой, выключила телефон, чтобы дать мне поспать.

— Оставались минуты. Я уже ничего не мог сделать.

— В меня стрелял Ургин. А кто второй?

—Кто-то из его друзей. В машине был и третий…

Вся троица получила заказ на меня. Теперь, как положено, они должны были исчезнуть. Но очень скоро снова появиться.

—При первой возможности я отдам тебе их… Обещаю. Ты знаешь мою проблему…

Он смотрел на меня — худой, серый… А может, больной?

—Мне тоже включили счетчик… О'Брайена можно зацепить только чем-то серьезным. Вроде той аудиокассеты, про которую ты слышал…

Мы еще поговорили. Ему нужен был человек для работы за границей.

—Такой, как ты. Как твой убитый зам… Из бывших ментов. Может, следак…

У меня мелькнула мысль об Арлекино, но я упустил ее. Может, Джамшит уже тогда работал с Холоминым? На прощанье он высказал то, о чем я тоже подумал:

—Пока тебе все же лучше на время исчезнуть…

В тот же день ушла в бессрочный отпуск и президент банка Лукашова. Убийство Наташи и его обстоятельства повергли ее в состояние тяжелого нервного криза. Она считала себя виновной в том, что произошло.

В сопровождении охраны ее увезли на «скорой помощи» прямо с работы. Мы не успели даже проститься…

Неделю я прожил в Видном, вблизи страшной сухановской ГУМЗы, на заброшенной даче, которую я готовил, чтобы отлежаться с друзьями на тюфяках в случае опасности. Внизу ютился немолодой вечно пьяный бомж. Он ничего не знал обо мне: кто я, почему тут живу без семьи, без света. По ночам он гнал самогон. Несколько раз, уснув, чуть не спалил все. Со мной была только старая собака, пудель Тата. Я взял ее у однокашника, известного писателя. Она тихонько подвывала, когда кто-то приближался к даче. Ночью собака громко вздыхала. Вспоминала ли она о блестящих сборищах, проходивших тут? О своих блистательных хозяевах? Об их дочери — известной журналистке, завоевавшей голубой экран? А может, о том, что никогда не вернется юность? Пудель Тата была без амбиций и чем-то напоминала умершую соседку — писательницу, автора бесчисленных книг о юности вождя, приходившую прежде на огонек к хозяевам дачи. Наши раздумья не были похожими. Мне грозило то же, что и моему заместителю, а до этого, возможно, близкое знакомство с электрическим утюгом или другим современным орудием бандитской пытки.

Заброшенная деревянная дача жила своей жизнью, полной таинственных ночных превращений. Звуков. Что-то двигалось на террасе, где никого не могло быть. Без чьей-то помощи что-то падало, и уже невозможно было это найти.

Вечером я выходил.

Одинокие сосны. Серое злое небо. Крысиный след на снегу с полоской от хвоста посередине.

В конце недели приехал Джамшит. Банку снова предлагали к.р ы ш у…

—Лобан?

Оставшиеся в живых боевики из бригады Жени Дашсвского сгруппировались вокруг чудом выжившего Лобана. Дело было не в двухстах миллионах долларов, которые одни уголовники отобрали у других… На стороне бандита Лобана и тех, кто теперь был имеете с ним, была справедливость… Их поддержали все авторитеты.

— О'Брайен, Ваха, Ургин, Ламм — все вдруг слиняли. Нет ни в Москве, ни в Антверпене.

— Может, на Кипре? У О'Брайена там фирмы!

— В Израиле тоже.

— Что ты сказал Лобану?

— Подумаю. Он должен сначала доказать, что в силах справиться с заданием.

Это было что-то новое. Поворот к цивилизованным формам банковского бизнеса.

—Мы можем обратиться в правоохранительные органы… Я советовался с Рембо: нам готовы предоставить юридическое сопровождение. Они постоянно сотрудничают с видным иерусалимским адвокатом…

Мы подбили бабки. У нас были записи разговора Лукашовой с Ламмом. Моего и Вячеслава, с Вахой и Геннадием…

Угрозы в адрес покойного начальника кредитного управления и его убитой подруги реализованы.

Джамшит сформулировал главное, зачем приехал:

— Мне нужна аудиокассета, о которой рассказал Пастор. С ней мы вернем кредит. Часть наших врагов мы уроем, других — либо посадим, либо заставим вернуться к себе в горы… Поставим честный банк! Нас будет охранять контора.

— Но как?

— Ты должен поехать в Израиль в качестве частного детектива. Принять заказ банка. С появлением Лобана у тебя может появиться естественный союзник! Понемногу начнешь подниматься…

— Работа стремная… И кроме того, мне, менту, работать вместе с бандитами — западло!

—Тебе не надо вступать с ними в контакт…

Мы подвели итог.

Председателю совета директоров банка «Независимость» требовался профессиональный розыскник. Предлагалась приличная зарплата, командировочные. Предлагались также комиссионные с суммы возвращенного кредита. Рембо также заинтересован в том, чтобы иметь своего представителя…

—А жена? Сын?

—Твоя семья будет под защитой. При условии, что ты не будешь поддерживать с ней связь. Чтобы я мог дать слово братве. У нас с этим строго. Ты знаешь…

В вилле на Байт ва-Ган всю ночь горел свет. Я тоже так и не лег спать.

Боевики Ламма знали мой адрес — квартиру, из которой увезли мертвое тело Холомина. Если раньше что-то могло их остановить, то сейчас я не видел причин, отчего бы им со мной не разделаться…

Я не мог этого себе объяснить…

Появился ли у меня другой заступник, кроме Всемогущего?

Я забаррикадировал дверь. Следил за дорогой.

В течение долгого периода жизни я по молодости не ведал страха. И все в нашей конторе на Павелецком это знали. Когда наш начальник отдела, полковник, — мир его памяти! — искал добровольцев на не совсем обычныезадания, он просто находил взглядом меня, и я тотчас поднимал ладонь.

Точно помню день и час, когда я сломался. Это было тридцать первого декабря. В конце смены. До Нового года оставалось меньше часа. Платформа была полна спешившими к празднику людьми. Переполненные электрички отправлялись по праздничному графику, через каждые пять—восемь минут. Автоматические двери смыкались уже на ходу, с шипением отсекали не успевших втиснуться в вагон.

Шел снежок.

Пьяный молодой амбал на ходу попытался пробить пространство между закрывавшимися половинками дверей, но откинулся. Оказался между вагонами. Все заорали, и он громче всех. На его счастье, поезд только тронулся. Кто-то сорвал стоп-кран. Электричку остановили. Опустили пантографы, обесточили линию. Стало темно. Амбал орал под вагоном. Народ покидал поезд, перебегал платформу, садился в электричку напротив, которая уже стояла под током.

Мы тоже спешили перед Новым годом. Работали четко. Начальник отдела был заинтересован уехать поскорее не меньше, чем любой из нас. Быстро, по очищенной от пассажиров платформе, пригнали «скорую».

—Здесь он, под вагоном…

Врач «скорой» — в халате и ушанке — все сразу понял.

—….Мудаку закрутило ногу. Его так не вытащить. Надо подать поезд назад…

Кто-то должен был спуститься под вагон. Держать пьяного.

—Машинист поднимет пантографы, включит ток. Чуть двинет. На сантиметр, на метр…

Полковник спросил, глядя на меня:

—Может, кто вызовется сам?

Тридцать первое декабря. Меньше часа до Нового года… Пьяный амбал, который неизвестно как себя поведет в решающую секунду… Если все хорошо — благодарность в приказе и 50 рэ. Если что не так — медаль «За отличную службу по охране общественного порядка» (посмертно)… Статья в «Петровке, 38»:

«Скромный герой московской краснознаменной, погибший при исполнении служебных обязанностей…»

Я промолчал вместе со всеми.

Было важно, кто лежит на путях.

«Пьяный мудак? Женщина? Ребенок?»

Полковник все понял.

Через несколько месяцев как частный детектив «Лайнса» я уже участвовал в обычных опасных играх…

Я познакомился с добытыми на вилле документами. Адвокат Леа была права. Окунь и О'Брайен перевели деньги и пустили их и дело! Адвокатская контора Ламма продолжала и тут вести их дела. Я обнаружил свидетельство о регистрации фирмы «Свивати тоцэрэт „Алькад“. Это была английская „Еnvironmental produce „Alkad“. По-русски «Экологическая продукция «Алькад“.

Справка Торгово-промышленной палаты, как я назвал бы ее в России. Документ, о котором говорила Леа.

Я немедленно конфисковал его.

Несколько папок составляла переписка с банками. Ламм хранил деньги в валюте на трех континентах — американском, азиатском и европейском, и банки регулярно сообщали о всех текущих изменениях па его счетах. Долларовые счета были миллионные. Японские йены следовало учитывать миллиардами. Был тут и десяток кредитных карточек, в том числе израильские: «Виза», «Исракарт», «Мастеркард», в основном используемые взамен наличности…

Большую часть бумаг я собирался показать адвокату,предварительно ксерокопировав их.

Самой же важной добычей, возможно, был чек ни 50 000 000 (пятьдесят миллионов) долларов США. Чек особенный, выписанный не лично распорядителем счета, а неким израильским банком. В случае его предъявления в течение ближайших десяти дней банк гарантировал незамедлительный перевод указанной суммы в Россию.

Срок чека заканчивался в среду.

Никто, кроме упомянутого в нем банка «START», миллионы получить не мог.

Я поднял голову и понял:

«Ночь закончилась…»

В субботней тишине Старого города зазвучал первый крик муэдзина из арабской деревни. Вслед за мусульманской молитвой трижды прокричал петух.

В промежутке между ними мне позвонил Шломи — глава детективной фирмы. Он вернулся из Эйлата, собирался на боковую.

— Ты в порядке?

— Да, спасибо…

Тем временем к вилле съезжалась команда. Ламм прибыл только под утро, по-видимому, он проводил ночь в Кейсарии и ему сообщили не сразу. До этого на вершину Байт ва-Ган взлетела мощная «турбо» — на ней из «Клаб-отеля» в Эйлате вернулись Ургин и его спутница, победители лотереи на знание рекламы, проведенной детективным агентством «Нэшек». Подруга Ургина сразу принялась приводить в порядок внутренние помещения — мне было видно, как она убирает с мраморных плит у двери куски отбитого мною толстого стекла художественной отливки…

На площадку перед входом в виллу вынесли из холла длинный стол. Кресла отодвинули, но не убрали. По обе стороны, на двух скамьях, которые заменили белые пластмассовые кресла, сели боевики — земляки Вахи, три быка. Самого Вахи не было, он находился где-то внутри виллы.

Я навел бинокль на сидевших. Мгновенно возникла пугающая иллюзия близости. Будто я так же хорошо виден им, как они мне! Я включил звук записывающего устройства, и тут произошла досадная осечка! Сидевшие за столом не произнесли ни слова на русском. Они говорили на языке, абсолютно мне незнакомом! Это мог быть и грузинский, и любой другой, включая один из абхазско-адыгейских, дагестанских и нахских, на которых говорили и чеченцы, и ингуши… Знакомыми были только географические понятия — «Израиль», «Иерусалим»… Мне показалось, я услышал название иерусалимского района Рехавии, к которому примыкал Крестовый монастырь. Кто-то произнес имя:

—Лобан…

Еще «Хайфа», «Кипр».

Все происшедшее вписывалось в версию о причастности к случившемуся группировки Лобана… Последняя фраза, должно быть, звучала так:

—Они погнали через Хайфу на Кипр!

Мне надо было на гору Герцля.

До того как уйти, я увидел, как из виллы вышли Ламм и Ургин. Боевики поднялись. По знаку Ургина направились к машинам. Вскоре джип и «рено», наполненные людьми Ламма, перевалили через вершину Байт ва-Ган. Я понял, что они направились на виллу в Рамот…

Я двинулся через религиозный квартал Гиват Мордехай.

Транспорт сегодня тут не ходил.

Улица вилась по краю холма. Дома вдоль склона стояли как на невидимых с дороги ходулях: на улицу выходили верхние этажи, и, чтобы попасть на первые, приходилось спускаться на лифте.

Я быстро удалялся от Элиягу Голомб.

Моей целью снова был телефон, установленный на военном кладбище на горе Герцля.

Я думал о банковском чеке, выписанном малоизвестному российскому банку, который я нашел среди документов адвоката. Банковский чек, или, как тут называли, «чек банкаит», отличался от чека, выписанного самостоятельно владельцем чековой книжки. Тот мог, вопреки закону, в последний момент отменить его, чек, наконец, мог оказаться и вовсе без покрытия.. «Чек банкаит» на пятьдесят миллионов был гарантированным. Его выписал не адвокат Ламм, не Окунь, а банк, и именно банк в течение обозначенного десятидневного срока нес полную ответственность за то, что такая сумма действительно есть на счете фирмы «Экологическая продукция „Алькад“, и сразу после предъявления чека к оплате банк должен был перечислить указанную сумму. Что произойдет из-за того, что чек находится в данное время у меня?

«Может ли „Независимость“ наложить арест на всю сумму, учитывая невыполненные обязательства „Алькада“?!»

Встречные молодые люди мельком скользили взглядом по моей непокрытой голове. Некоторые кивали.

Неодобрение их мог вызвать лишь иудей, нарушавший Тору. Люди других конфессий и верований не несли от рождения никаких особых обязательств перед Богом!

Я пришел к телефону-автомату на гору Герцль рано и еще минут двадцать ходил по аккуратно подстриженным лужайкам, где были захоронены почти все главные политические фигуры Израиля. Их было не так уж много за пятьдесят лет существования государства. Несколько скромных черных плит. Никаких барельефов. Могилы жен рядом с их мужьями. Камешки на плитах вместо цветов. Ниже по склону и в стороне по линейке тянулись могилы погибших в войнах — скромные, одинаковые, отличающиеся одна от другой только именами на плитах. Ни один человек не встретился мне за это время. Ни посетитель, ни сторож. Над военным кладбищем на горе Герцль в Иерусалиме витали целомудренные сны мертвых.

Одинокий телефон-автомат внезапно зазвонил. Я взял трубку. На проводе был Джамшит. Я коротко доложил о главном, о ситуации с чеком. Джамшит обрадовался:

—Бумага очень нужна. Срочно оставь где договаривались.

Он говорил о тайнике в Цветных Камнях, по дороге в Гило. О нем знал только Рембо.

—Теперь Николай, следак…

Он сразу понял.

Из пяти с лишним десятков синонимов к слову «убить», в том числе более или менее понятных, типа «дернуть вглухую», «замочить», я выбрал, на мой ментовский взгляд, далекий от расшифровки, хотя и не точный:

— Взяли под галстук…

— Ясно! — Это был его родной язык.

— Пастора тоже… — Я подвел итог: — Все! Проехали!.. Кормит рыб… Сегодня тут большой сход…

Я, как мог, обрисовал положение.

Съехались все, кто хоть в какой-то мере был связан с кредитом, полученным у «Независимости». А также секьюрити, телохранители — они же в необходимых случаях и заказные убийцы, киллеры…

Предстоял крутой разбор.

Я пока не видел лишь наиболее важных фигур: О'Брайена и Лобана…

— Страшен сон, да милостив Господь!

— В монастыре был?

— Иду сегодня.

Мы уже заканчивали разговор. Джамшит приберег информацию к концу:

— Мне снился этот монастырь. И ты тоже. И будто юриста видят там неподалеку, в кафешке…

— Сон в руку!

—И будто ты навестил его дома. Ну, давай!

«Кафешка вблизи монастыря! И там же дом! — Это было главным. — А еще чек!»

Православный монастырь, которым интересовался Джамшит, находился на краю оживленного шоссе, недалеко от парламента и Высшего суда справедливости. Еще снаружи было заметно, что монастырь очень стар. Грубо обтесанный камень. Крепостные неприступные стены. Трогательное простодушие форм. Входить в него следовало сгорбившись под низким брусом каменной притолоки.

Туристическая группа, которую вела Лена, перед Крестовым монастырем должна была посетить еще один — Эйн-Кэрем. Мы договорились, что я буду ждать ее внутри.

Крестовый монастырь, или монастырь Креста, принадлежал греческой епархии. Прежде чем меня впустить, представитель черного духовенства через переговорное устройство поинтересовался по-русски, кто я, чего ищу, и лишь затем открыл дверь. Впускавший оказался человеком средних лет, худощавым, с изрядной плешью. Мы познакомились. Брат Евгений поведал, что всю жизнь прожил в Новороссийске, к духовной жизни пришел не сразу. Пока мы беседовали, из дверей напротив появился еще один монах — черный, худой. Заговорил с собратом на иврите. Пока монахи общались между собой, я быстро обошел храм. Он оказался невелик. Наверху находилась трапезная и печь, похожая на русскую. Ею, должно быть, пользовались по большим праздникам при значительном стечении паломников. Сегодня в трапезной никого не было, кроме кошки, нежившейся на солнце. Несколько келий, оказавшихся поблизости, были закрыты.

В Иерусалиме — не один православный монастырь. Кроме знаменитого Горнего, принадлежащего Красной, то есть советской, а ныне российской Церкви, основанного царицей, есть и монастырь Марий Магдалины, связанный с Белой, зарубежной церковью.

Однако Ламм и вся компания интересовались именно этим — греческим…

Арлекино подрядил людей Хэдли следить именно за этим монастырем. Джамшит в разговоре тоже говорил о нем.

После быстрого предварительного обследования я спустился вниз. Брат Евгений уже ждал меня. Стоимость входного билета включала и экскурсию, за которую он тут же принялся.

—…Храм древний, византийский. Поставлен на месте дерева, которое, по преданию, растил Лот. Праведник носил сюда воду за тридцать с лишним километров из источника у Мертвого моря…

Я слушал невнимательно.

История храма не могла мне помочь.

Ни О'Брайен, ни кто-либо другой из его окружения не собирались принимать постриг.

Брат Евгений рискнул объяснить, кто такой был Лот.

Библия явно не была его настольной книгой. Моисея он путал с Авраамом…

—…Дерево неоднократно меняло длину, так что из него ничего не получалось. Тогда его просто перекинули через ров. Проходившая по нему царица Савская, по преданию, упала оттого, что дерево внезапно повернулось. Его убрали. Вспомнили, когда римлянам понадобился крест — распять Спасителя…

Монах был явно обрадован, когда приехала Лена со своими российскими бабульками с парома. Туристок уже подкупил ее напор. Они забрасывали девушку вопросами.

На Лене была джинсовая кургузая курточка, топорщившаяся на высокой груди, черные в обтяжку брючки и туфли, удлинявшие и без того длинные ноги.

— Здр-л-авствуйте…

Мы чуть прикоснулись друг к другу пылавшими щеками.

Бабулькам что-то передалось. Они притихли, но… Жизнь брала свое! В том числе и личная тоже.

Причина интереса братвы к монастырю Креста открылась быстро.

—Храм основан византийцами, но с шестого века за помощь в подавлении какого-то восстания его отдали грузинам…

Я слушал внимательно.

—Под второй колонной справа похоронен великий грузинский поэт Шота Руставели. На фреске он воспроизведен в полный рост…

Имя Шота Руставели вряд ли говорило Джамшиту больше, чем кликухи грузинских воров в законе и авторитетов…

О'Брайену оно говорило о многом.

Я достал снимок, найденный мною на вилле в Рамоте. О'Брайен был сфотографирован тут, в монастыре, На фоне фрески.

—У Грузии особое отношение к храму. Посетивший Иерусалим президент Грузии Эдуард Шеварднадзе подарил монастырю икону с изображением Иверской Божьей матери, которую можно видеть на этой колонне…

Авторитет не мог это не учитывать. Благотворительность в пользу монастыря поднимала имидж миллионера. Сейчас храм переживал не лучшие дни. Брат Евгений признал:

—В период расцвета тут бывало до семисот послушников. Сейчас только десять.

Подошел монах, которого я перед тем видел, черный, худой. Прислушался. Не коллега ли? Может, возглавляет службу безопасности монастыря? Брат Евгений перевел для него на иврит свою реплику и мой вопрос:

— Паломники у вас останавливаются?

— Как правило, нет.

— А сейчас?

— Два-три человека…

Коллега брата Евгения взглянул на меня пристально. Мои вопросы становились неприлично назойливыми. Это было похоже на дознание. Я замолчал.

Бабульки уже спешили. Мы с Леной беззастенчиво обнялись тут же, в храме. Лицо Лены горело.

—Звоните…

Я снова обошел все здание. Крепостные стены. Низкая многопудовая дверь. Полная безопасность… В Иерусалиме существовал юридический казус: на внутренние помещения храмов — христианских и мусульманских — израильское законодательство не распространялось. Церкви, мечети, монастыри обладали экстерриториальностью. Уникальное явление в международном праве!

Я осмотрел кельи наверху. Мне показалось, что за неплотно закрытой дверью одной из них кто-то находился. Теперь мне всюду мерещились преступные авторитеты и их телохранители…

Здание израильского парламента с вертолетной площадкой для первых лиц страны возвышалось над монастырем.

Рядом, в огромном Парке Роз, так же, как у нас напротив Ваганьковского кладбища в Москве, время от времени собирались любители авторской песни, поклонники незабвенного Владимира Высоцкого…

По другую сторону шоссе, сразу за монастырем, начинался крутой подъем, который уже не прекращался, пока не достигал центральной части Иерусалима.

Это был район Рехавии, считавшийся одним из дорогих и престижных.

«Мне снился этот монастырь…. — сказал Джамшит. — И ты тоже. И будто юриста видят там неподалеку, в кафешке…»

Может, он получил эту информацию от Арлекино…

«Кафешка вблизи монастыря! И там же дом!»

Я немного походил по Рехавии…

Небольшое кафе, встретившееся мне, выглядело довольно уютно. Красная герань, легкие белые столики, высокие тумбы у стойки… На приколотой сбоку записке значилось какое-то слово, написанное незнакомым шрифтом.

«Грузинское письмо?»

Кафе было закрыто. Продолжалась суббота.

Что-то подсказывало мне, что Джамшит имел в виду именно это кафе.

Я остановил проезжавшее такси. Водитель-араб знал английский. Через несколько минут я уже был недалеко от дома, в Пате, у Цветных Камней…

Я вышел на автобусной остановке. Вокруг было безлюдно. До исхода субботы автобусов не предвиделось. С рекламных ограждений смотрели громадные портреты покойного любавичского рэбе. Крупные квадратные ногти на розовых пальцах рэбе — каждый величиной с грецкий орех — были аккуратно обрезаны. Первый хасид, чистый в своих помыслах и физической жизни, седой старик, смотрел сквозь меня безучастно, но внимательно. В этой жизни мне не суждено было оказаться среди его учеников. Кроме того, по законам Галахи я не был игуди. Евреем. Это в России я и еще несколько людей считали меня таковым…

«Ладно…»

Метрах в пятидесяти от остановки возвышались Цветные Камни. Мечтательный художник-монументалист или профессиональный маляр, нанятый иерусалимским муниципалитетом, раскрасил в яркие цвета огромные валуны, громоздившиеся у шоссе. Тайник в районе Цветных Камней по дороге в Гило достался мне в наследство. Можно было лишь гадать, кто им пользовался первым и когда и как о нем узнал «Лайнс». Проходя мимо вделанного в балластную призму тайника, я наклонился, открыл его. Крышка приводилась в движение с помощью рычажка. Положил чек, закрыл. Поддал ногой балластные камни.

«Все…»

Бесконечно долгий телефонный звонок проник в мой сон и неожиданно материализовался в виде острого металлического крючка, который словно зацепил мой сонный мозг. Крючок был наподобие тех, что устанавливают против осетровых на браконьерских сетях — каладах — на Каспии. На мгновение я ощутил себя белугой или осетром. Теперь, если бы я ускользнул, меня ждала верная смерть — от заражения, которое неминуемо настигает в результате царапины от калады… Телефон все звонил, пока я не осознал себя лежащим на кровати в Иерусалиме, в квартире, которую снимал. Я схватил трубку.

— Слыхал сообщение про Ашдод? — Голос был знакомый. Рэкетир тоже знал последние новости.

— Ну?

— Слыхал или нет?

— Что тебе?

— Вот как ты заговорил! Хочешь, чтобы напомнили? Сейчас наберу 111 — и тебя возьмут… Этого ждешь?

Я дал понять, что такой вариант нежелателен.

— То-то… — Он был удовлетворен. — Когда рассчитываться думаешь? Пять тысяч, которые ты занял…

— Я не занимал!

Все началось сначала.

—Смотри, чувак, с огнем играешь. В Мидраш-а-Русим захотел?

Русское подворье, тюрьма, точнее, ИВС Иерусалимского городского округа, у которого все время толпились арабские жены и матери преступников…

—Для начала там тебя отделают, как черепаху… Чего молчишь?

Я подумал:

«Пора это кончать!»

—Хорошо, В среду. В среду после обеда.

До этого я ни разу не высказался по существу. Он не ожидал, что я так легко сдамся. Был озадачен.

— А чего среда?

— Должны деньги поступить. Но всего, что ты просишь, мне не найти. Предупреждаю.

— А ты найди, если хочешь быть в порядке. Я позвоню во вторник. И не вздумай слинять…

Я бросил трубку.

«Тебя-то я рано или поздно обую! Это точно!..»

Я назвал среду, потому что любил Высоцкого.

«Какой был день тогда? — пел он. — Ах да — среда…»

Звонивший был элементарным вымогателем.

Убийцы Камала Салахетдинова, начальника кредитного управления банка, его подруги, Виктора, а теперь и Николая Холомина — Арлекино — не стали бы требовать денег за то, что молчат.

«Не те это люди…»

Если бы они взялись за меня, мне лучше бы сразу искать специально отведенное для неиудеев место на израильском кладбище, потому что меня ждала бы та же участь, что и других жертв.

«Просто придут и убьют!»

До среды оставалось два дня.

Я позвонил в Тальпиот — Хэдли. Мы стали естественными союзниками.

— В данный момент мы не можем вам ответить… — уныло протянул записанный на пленку голос. — Оставьте, пожалуйста, ваши данные и сущность сообщения…

—Я хотел бы поговорить с доктором Риггерс…

Хотя я наговорил текст на автоответчик, уже через минуту мне перезвонила Тамарка. Кроме своих основных обязанностей, она, как можно было догадаться, по совместительству была еще и секретарем. Тамарка никак не дала понять, что мы знакомы. Я повторил то же, что надиктовал па пленку.

—С вами сейчас будут говорить.

Трубку взяла Хэдли.

—Мне необходима ваша помощь. Мы должны срочно встретиться…

Она помедлила. Я успокоил:

— Услуги оплачиваются…

— О чем вы говорите! — Хэдли повеселела.

Мы договорились о встрече через час на Цомет Пат.

— У «Пиканти».

— Мне как раз надо кое-что купить…

Мы встретились с Хэдли на перекрестке.

Бандерша, она же доктор Риггерс, специалист по кожно-венерическим заболеваниям, совершенно необходимый в каждом бардаке, предложила для начала светский разговор.

—Я была в музее. Меня поразил Босх. Потрясающая картина! Знаете, кого я на ней увидела?!

Я понятия не имел. На мое художественное образование страна все годы до перестройки тратила тринадцать копеек в год, и я ничего не добавлял.

—Каталу! Ей-богу! Наперсточника! Можете верить. На картине он со стаканами и с шариком. Как Алекс…

Мы перешли к делу.

—Меня пасут. В среду мне понадобится ваша помощь. Прямо с утра…

—Просто проверить?

—Я хочу узнать, кто за мной ходит. Я пойду в банк. Кто-то из них обязательно за мной отправится.

— Понимаю.

— Под наблюдение меня брать не надо. Я доеду до Яффо в автобусе. Дальше пешком…

Я наметил для себя довольно длинный путаный маршрут с посещением «Золотой кареты» и отделения банка «Дисконт».

—Пусть каждый займет место, которое я сейчас укажу, и смотрит. Потом перейдет в другое. Этого достаточно…

Графически маршрут выглядел как полукруг. Покинув «Золотую карсту», я должен был дворами выйти на Бецалель, пройти мимо моего ульпана. Тут я задумал посадить человека из детективного агентства «Нэшек», от Шломи. Так я проверил бы заодно и людей Хэдли!

—Позвони во вторник, скажи, когда ты будешь у «Золотой кареты». — Мы были снова на «ты». — Все решим. И сразу аванс. О'кей?

На балконе в торце Бар Йохай висели все те же джинсы. К ним добавились еще белые носки-маломерки. Судя по их количеству, в семье детей было не менее дюжины. По три пары на каждого…

Венгер и его жена по обыкновению были дома. Оба читали. Теперь у них было для этого время. Мэри мучила справочник участкового врача, перед Венгером на тумбочке лежало изданное уже после его отъезда из СНГ «Судебно-медицинское исследование трупа» под редакцией членкора Громова и профессора Капустина.

—Я думал, ты в иных сферах… — встретил меня Венгер.

—Пока нет. Как ты?

Он коснулся засаленной вязаной кипы — круглолицый, с глубокими ямочками на щеках, с совиными крупными глазами смешилы под хулиганским чубчиком.

—Слава Богу…

В доме была еще старая мать Венгера, тоже врач. Она отдыхала за перегородкой. Старуха спросила меня:

— Как вы живете один, Саша?

— А что?

— Надо ходить по магазинам, готовить еду…

Венгер положил руку мне на плечо:

—Ослы удовлетворяются скудным кормом, мама. Ты не знаешь?

Я достал его локтем.

— Как ты говоришь, Изя! Саша может обидеться!

— Пусть слушает…

— А кастрюли, тарелки…

— С посудой вообще просто… Складываешь в унитаз, заливаешь специальным средством, спускаешь воду… — Венгер был в отличном настроении, как всегда в присутствии матери и жены. — Ему это один израильтянин посоветовал…

— Изя? Почему ты называешь его израильтянином? Разве мы не израильтяне?

— Нет, мама.

— А когда мы станем израильтяне?

— Думаю, до этого еще долго.

—У меня такое чувство, что мы в эвакуации…

Было слышно, как женщина повернулась на бок, она была такой же крупной, как сын. Матрас зашуршал.

—…Кончится война, и нам разрешат вернуться домой, назад в Могилев…

Я показал Венгеру на бутылку «Кеглевича» в кармане, кивнул на дверь. Он поднялся, немедленно ощутив духоту: — Пойдем, подышим воздухом…

Наше убежище в разросшихся агавах выглядело экзотично. Листья агавы были тяжелые, большие. На одном кто-то из подростков выцарапал неприличное слово по-русски.

—Такая тут земля! — заметил Венгер. — Чуть поскреби — и там камень! Сплошное лобное место! А это все привезли люди — всю землю, деревья…

После выпивки Венгеру следовало выговориться. Пролетавший полицейский вертолет протарахтел над нами. Я ждал. Он коротко прошелся по ивриту:

—Мудро: «жизнь», «лицо», «вода» не имеют единственного лица!

Перешел к библейской истории:

—Причина всех бед — бессмысленная вражда внутри народа…

Мне отводилась роль слушателя.

— Некий Камца прогнал из своего дома некоего Бар Камцу, которого слуга по ошибке пригласил на пир…

Я слышал эту историю не раз. В конечном счете, утверждали мудрецы, результатом этой распри явилось разрушение второго храма. Мы уже прощались, когда я сказал как бы между прочим:

—За мной ходит один мужик. Я хочу проверить. На днях, я думаю, его засеку…

Я рассказал про свой план. Если мне было суждено вскоре отправиться кормить рыб, кто-то потом должен был все объяснить Джамшиту или Рембо… Венгер отставил стакан:

— Меня ты не хочешь привлечь?

— По-моему, ты судмедэксперт. Не мент. Не забыл, часом?

— Я и в Могилеве, у себя, любил поучаствовать. Это будет утром?

— Оставь.

— Я умоляю. Утром?

— Часов в десять…

— Хорошо. Потому что вечером мне с сыном в шахматный клуб. Если ты не против, я хочу посидеть у ульпана, на Бецалель…

Суббота закончилась. Дверь в уже знакомую мне кафешку была открыта. Перед тем как войти, я осторожно оглядел крохотный зал. Посетителей было немного. Крашеный, с шевелюрой цвета прошлогодней соломы молодой бармен был из вновь прибывших. Я обратил внимание на серьгу у него в ухе. Бармен с кем-то говорил. Я различил густой кавказский акцент. Посетителей было немного. Неожиданно я увидел адвоката Ламма. Он сидел в углу за дальним столиком. Из освещенного зала ему было трудно меня заметить, я же мог спокойно его разглядеть. Если бы не боевики, которые могли быть у меня за спиной…

Я повернул назад, чтобы через несколько минут появиться в подъезде по другую сторону узкой, как почти все в Рехавии, улочки, напротив кафе.

Адвокат проглядывал газету. Курил. Пил кофе. Он кого-то ждал. Люди, подобные Ламму, не могли себе позволить быть занятыми чем-то одним: только чтением, только курением. Или ожиданием… Он был в кожаной куртке, джинсах, на ногах белые носки и кроссовки — обычная униформа здешних «русских». Волос после нашей встречи в «Бизнес-клубе» у него не прибавилось, плешь казалась всеобъемлющей. На Ламме были все те же очки с большими дымчатыми стеклами, вязаная кипа…

«Мозгляк, профессор…»

Какая-то дама, на последних неделях беременности, вошла в кафе. Ей бросились уступать место, но она прошла к столику адвоката. Ламм придвинул ей стул, погасил сигарету. Встреча была запланирована. Лицо дамы, слегка измененное беременностью, было мне знакомо. Я видел ее в банке на Кинг-Джордж — она обслуживала «русских» в валютном отделе.

«Что ж! Очень даже может быть!»

Причина встречи была очевидна. Ламму необходимо было проконсультироваться по поводу исчезнувшего «чека банкаит» на пятьдесят миллионов долларов. Опасаться использования чека не приходилось — никто, кроме указанного в чеке банка «START», получить деньги со счета не мог…

«Но может, передача чека в Израиле требовала каких-то ответных обязательств банка?..»

Разговор адвоката с дамой оказался удивительно коротким. Ламм отбросил салфетку. Поднялся. Оставил на столе купюру. Направился к выходу… Сидевший за соседним столиком высокий амбал поднялся следом. Дама поймала взгляд бармена, заказала кофе.

Я совершенно спокойно воспринял заключительный аккорд в поведении Ламма. «Чек банкаит» не залежался в тайнике у Цветных Камней. Банки Кипра сегодня работали. Из Израиля в Никосию было рукой подать. Один из кипрских банков мог выступить в качестве посредника. Дама доставила адвокату неприятное известие:

«Можно считать, что ваш счет облегчен на 50 000 000 долларов. С этим уже ничего нельзя сделать…»

Узкие улочки Рехавии были темны из-за деревьев. На аккуратно подстриженных газонах ближайших домов включили подсветку. Дом оказался поблизости. Рядом была автобусная остановка. Две женщины, похожие на поднявшихся на задние ноги свинок с картины известного художника, Обнимались. Одна из них сошла с автобуса, другая ее встречала… Я нырнул в ближайший подъезд, где перед тем скрылись обе свинки. Тут же осторожно выглянул. Ни одно окно в доме, куда вошли Ламм и его телохранитель, не осветилось. Жалюзи были плотно прикрыты…

Адвокат отсутствовал около часа. Вскоре я увидел подъехавшую к подъезду «мицубиси». Ламм вышел вместе с супермоделью. С ними было трое секьюрити. Борцовского вида кавказец шел в арьергарде. Несмотря на темноту, я узнал его. Это был все тот же секьюрити, которого я видел за столом «Бизнес-клуба», а потом в Шереметьеве, когда встречали цинковый гроб с телом Камала Салахетдинова! Он знал меня слишком хорошо. Я помнил его безразличный взгляд, словно и не заметивший меня. Меланхолично, не переставая жевать, он и на этот раз равнодушно взглянул мимо меня. Они сели в «мицубиси». Их машина проехала рядом со мной. В какое-то мгновение мне показалось, что «мицубиси» вот-вот остановится и я услышу свое имя…

Я не заметил, как дошел до монастыря Креста. Прохожих почти не было. Темный ряд деревьев закрывал от меня вход. Поравнявшись с проходом между оливами, я замер! Сбоку у монастырской стены стояло несколько машин. Тут же стояла «мицубиси» адвоката… Грузный человек в куртке с поднятым воротником, пригнув голову под низкой притолокой, вышел внезапно из двери, узкой тропинкой быстро направился к машинам. Тусклый светильник позволил его разглядеть. Короткая шея была повязана темным кашне. Голову покрывала плоская кепка-«аэродром», надвинутая на очки. Он с неделю не брился. Щеки заросли.

Я остановился. Я знал этого человека.

Это был О'Брайен…

Он разговаривал на ходу по маленькому телефону величиной с очешник.

Его окружали боевики.

О'Брайен скрывался!

Появление Лобана в Израиле не было тайной для его врагов.

Я стоял как вкопанный и смотрел!

Из-за О'Брайена и его бригады погиб Камал Салахетдинов,мой друг и заместитель Витька, Наташа, Вячеслав, после выстрелов в подъезде, в Химках, я тихо, как мышь, таился в заброшенной даче под Москвой. А потом тут, на Элиягу Голомб!

Он был неуловим, перелетал из одной страны в другую. Никто не мог точно сказать, где О'Брайен находится в настоящий момент. И вот мы встретились лицом к лицу, а я ничего не в силах был предпринять.

О'Брайен сел в ожидавший его джип. «Судзуки» и «Кайя» с боевиками пристроились впереди и сзади. Через несколько минут площадка опустела.

Я вернулся к дому, из которого перед тем вышли со своимителохранителями Ламм и супермодель.

Трехэтажный дом стоял особняком. Электронный страж перекрывал границу владения по периметру. У входа в особняк бесстрастно-равнодушно мерцали на уровне груди крохотные глазки. Металлические прутья частокола вверху, как было тут принято, под острым углом нависали наружу, на тротуар. Дом был окружен балконами и балкончиками.

Я несколько раз осторожно прошел мимо. Место для парковки у угла перекрывал легкий шлагбаум. Выше на иврите и на английском значилось: «Частная стоянка».

Жалюзи на окнах были опущены. Где-то внутри дома залаяла собака. Я узнал хриплый лай пит-бультерьера. После моего появления на вилле на Байт ва-Ган я ни разу не слышал его голос в записи на пленку. Этому могло быть одно объяснение: «Собаку перевезли из Байт ва-Ган в Рехавию…»

Ламм занимал апартаменты в этом доме вместе с супермоделью…

Проходя, я рукой перекрыл биссектрису зрачка в маленькой калитке. Сигнала тревоги не услышал, но он, видимо, прозвучал. Раздался звук электроподъемника, поднимавшего металлическую штору справа, на бельэтаже. Там, наверное, находилась комната дежурного секьюрити. Я позавидовал израильской полиции, которая, в отличие от меня, могла снаружи отключить стража и поднять жалюзи на окнах…

Я дошел до перекрестка, свернул — соседняя улица шла под углом. Я снова оказался у знакомой уже кафешки. Крашеный, с серьгой бармен на этот раз был не занят, улыбнулся, сразу узнав во мне русского:

—Нес? Капуччино? Турки? — В речи ощутим был знакомый акцент «лица кавказской национальности».

Я занял высокий табурет у стойки.

Впереди был огромный общественный двор, примыкавший, как я теперь знал, к дому Ламма. Двор был перерыт, деревья выкопаны. Всюду виднелись бесчисленные незавершенные строителями беседки. Тут шла реконструкция. Кирпичные бордюры отделяли будущие розарии…

«На Версаль, что ли, размахнулись?»

Непонятного назначения стойки окружали темные, пока не подключенные светильники… Какая-то женщина сидела в глубине, как сторож. Возможно, она действительно охраняла кого-то или что-то. Перемахнуть отсюда во двор к Ламму было нетрудно. У каменного забора, окружавшего дом, высился стандартный, похожий на бронетранспортер или десантное судно мусорный, величиной с самосвал, ящик. Вдоль забора никаких технических устройств не было.

«Действовать надо уже на днях, пока не подключили светильники…»

Я допил кофе, простился с барменом. Из телефона-автомата на углу я набрал автоответчик Хэдли, назвал себя, продиктовал номер. Еще через несколько минут в тишине Рехавии раздался ее звонок.

— Всегда рада с вами пообщаться…

— Это у нас взаимное. Мне хотелось бы знать, сколько человек живет в доме… — Я продиктовал адрес адвоката в Рехавии. — Такое возможно?

— Почему же? Конечно…

Объем моих интересов и гонораров постоянно поощрял ее воображение. Доктор Риггерс не знала, как ко мне относиться. Вначале она принимала меня за резидента Всемирной ассоциации детективов — ВАД или Американской ассоциации промышленной безопасности, потом — за сотрудника Интерпола. Теперь в ее глазах я выглядел как личный агент министра Анатолия Куликова.

Еще за дверью я услышал звонок. Но не успел снять трубку. Не зажигая света, подошел к окну, взял в руки бинокль. Вилла спала. На моем записывающем устройстве не было ни одной фразы. Минут через пятнадцать мне снова позвонили.

—Спишь?

Это был все тот же рэкетир! Я услышал вздох облегчения. По-видимому, он звонил все время, пока меня не было, и полагал, что я смотался из Иерусалима, а может, и вообще из страны.

— Завтра среда!

— Вестимо…

Я успокоился, услышав знакомый голос. Неизвестно, как я должен был поступить, если бы он не позвонил. Дал бы отбой Хэдли? Венгеру?

— Вернуть должок собираешься?

— Я сказал: «Если придут деньги!»

— Когда ты будешь знать?

— Завтра до обеда зайду в банк.

— Последний срок. Не принесешь — будешь отстегивать из камеры адвокату…

— Ладно уж так-то!..

Я мог испортить ему настроение. Но вначале надо было провести завтрашнюю операцию. Проверить, не ошибаюсь ли я.

Последнюю неделю я все чаше встречал на галерее дома молодых сильных израильтян. Я полагал, что это переодетые полицейские. Они поглядывали на парковавшиеся у дома машины как раз тогда, когда киевский мэн, его жена и его друг, не произнесший при мне ни разу ни слова, отъезжали…

Такие совпадения редко оказывались случайными.

С утра я поехал автобусом до Яффо и оттуда начал свой длинный проход. Моей первой целью была «Золотая карета». Тех, кто следил за мной, это насторожить не могло. Они могли также убедиться в том, что за ними никто не ходит. Один из людей Хэдли сидел среди пассажиров напротив, на автобусной остановке. После того как я вошел внутрь, он соответственно переместился на узкую улочку — ответвление улицы Агриппас. Я должен был привести свой «хвост» туда прежде, чем свернуть к ульпану Байт ха-Ам, на Бецалель. В магазине я наскоро просмотрел очередной бестселлер, который мне предложили для рецензирования мои друзья. Он показался мне занимательным.

Авторитет международной мафии, российский вор в законе, кинул своих зарубежных приятелей из американо-сицилийской братвы. Имена крутых заморских мафиози были какие-то ненастоящие. Кого-то или что-то напоминали.

«Клифтон»…

«От „клифта“, что ли? „Куртка“? Или „Клинтон“?»

Еще «Дебантини», «Армитраж»… Все знакомо: «дебаты», «арбитраж». Непонятно было, как бандиты общались на блатной фене, хотя некий прохвост Паскуалино Каталоно очень знакомо поинтересовался у другого иностранного гангстера: «Ты что, Данило Вентурио, хочешь, чтобы тебя дурой огрели по кумполу?!»

Это было по жизни!

Тем не менее я вернул бестселлер. С рецензиями было покончено. Мне было не до книг.

— Еще одну! Последнюю…

— Хорошо. Одну.

Я выбрал Амброза Бирса, изданного в Москве «Остожьем». Этот, по крайней мере, был признанный классик.

Было совсем тепло.

Я прошел мимо знаменитых солнечных часов, установленных на первом иерусалимском небоскребе начала века, доме Шмуэля Левина, портного и раввина.

«Здание это… — писали газеты, — в пять этажей видно отовсюду. Часы должны помочь всем узнавать время молитвы…»

Ни разу не оглянувшись, я проследовал через рынок на Агриппас, свернул, узкими закоулочками стал выбираться к улице Бецалель, Если у следивших за мной была машина, то они наверняка уже проехали на Бецалель и ждали меня. Возможно, даже у Байт ха-Ам, ульпана — здания, известного тем, что в нем, до его перестройки, судили палача Эйхмана.

Байт ха-Ам стоял залитый солнцем. Его окружали кубы из гранита, приспособленные для сидения и образовывавшие небольшой амфитеатр вокруг такой же каменной арены.

Где-то поблизости должен был находиться Венгер.

Внезапно я его увидел.

Мой лобастый широкий друг сидел на самом виду. Прямо на моем пути. Надо было быть слепым, чтобы его не заметить. Выход у него был один — обрадоваться случайной встрече…

Вместо этого Венгер сделал вид, что видит меня впервые. Демонстративно отвернулся. Мне пришлось пройти мимо. Через секунду за моей спиной раздался его тихий свист.

«Совсем охренел…»

Те, кто топал сзади, наверняка не раз видели нас имеете! Венгер засветил нас обоих.

Отделение банка «Дисконт», где у меня был открыт счет, находилось в двухстах метрах, на первом этаже старого дома колониальной застройки времен британского мандата. Я проследовал внутрь — в свежесть, искусственно созданную мощными кондиционерами.

Рэкетиры вряд ли вошли за мной в банк. Тем болеепосле того, что произошло.

И все-таки я выписал чек. В переводе с шекелей что-тооколо полутора тысяч долларов. Снова вышел па Бецалель. Впереди была Кинг-Джордж с ее «гастрономом „Смоленский“… Бецалель в этом месте была узкой и оживленной.

Сверху от Байт ха-Ам не было видно ни одной машины.

На перекрестке, кроме меня, скучала женщина, явно американка — седая челка, завивка, — она несла цветы, в сумке лежали пакеты с удобренной землей для посадки. Машин не было. Бородатый хасид дал мне пройти. Я не оглядывался. Вместе с американкой мы вступили на переход. Я не успел сделать и нескольких шагов… Выскочившая из-за угла машина буквально устремилась ко мне. Она не только не уменьшила скорость перед перекрестком, а, наоборот, усилила!

Я прыгнул вперед.

Сзади меня раздался удар. Женщина, последовавшая моему примеру, вылетела на тротуар, сумка с черноземом валялась в нескольких шагах. Когда я подскочил, американка только растерянно улыбалась. Вопреки израильским обычаям, водитель не затормозил, а сразу увеличил скорость. Машина успела скрыться на Галиль.

Это была первая реакция на допущенную Венгером ошибку…

Я был цел.

Мгновенно раздались переливчатые звуки «скорой помощи». Практически они почти все время висели в иерусалимском воздухе. Вместе с полицейскими сиренами…

«Скорая помощь» направилась не к нам, а вверх по Бецалель. Тревожная мысль пришла мне в голову. Я почти бегом бросился к Байт ха-Ам, где оставил Венгера.

«Амбуланс» с крутящейся цепочкой огня над кабиной стояла рядом с ульпаном, у того места, где еще несколько минут назад на камне сидел Венгер.

Когда я добежал до места, машина уже разворачивалась. Цель израильской «скорой помощи» — как можно быстрее транспортировать пострадавшего в клинику. Только для этого они будоражили город пугающими звуками, неслись, петляя между транспортом, на красные светофоры, создавая аварийные ситуации.

Несколько израильтян анализировали случившееся на иврите. Я ничего не понимал, пока не услышал английскую речь. В ульпане была перемена, оттуда тоже прибежало несколько человек. Один из них оказался американским священником, изучавшим иврит…

— Какого-то человека подобрали в луже крови. По-видимому, ему стало плохо. Упал… Его увезли в больницу…

— В какую, знаете?

— Щаарэй-Цэдэк…

Венгер оказался в Хадасе Эйн-Кэрем, на краю города… Под капельницей. В палате «усиленной терапии», как бы у нас назвали. Легкие занавеси отделяли больных друг от друга. Мужчины, женщины… Под потолком, над кроватью Венгера, на экране монитора змеились синусоиды — выскакивали бесчисленные цифры. Отсюда они транслировались на стол врача.

Голова пострадавшего была обмотана на манер белого кокона, в середине пучились большие, заплывавшие отеком напуганные глаза.

Тут же сидели его жена и сестра.

Венгер пришел в себя только здесь, в Хадасе, и уверял всех, что отлично себя чувствует на своей сложной американской кровати с неясного назначения рычагами по краям.

Жена ничего не знала о том, что произошло.

—Чего он подался в центр? Что ему там?

Я чувствовал себя скотиной. Часто спускался вниз покурить. Огромный больничный комплекс возвышался над долиной Эйн-Кэрем с ее чудотворным источником и поднявшимися вокруг него много веков назад монастырями… Еще дальше виднелись отроги Иудейских гор. Библейский первобытный ландшафт.

Я позвонил на автоответчик Хэдли. Мы не стали обсуждать подробности. Я попросил ее прислать охрану для Венгера. Посовещавшись, мы остановились на Тамарке. Было решено, что она выдаст себя за родственницу. Это было вызвано тем, что вход в палаты был совершенно свободный. Приходили целыми семьями. Сидели в кафе внизу. Евреи, арабы, эфиопы. Без всяких ограничений. О халатах для посетителей не было и речи. Тут же шастали многочисленные туристы: в синагоге больницы были выставлены знаменитые витражи Марка Шагала — двенадцать, по числу колен Израилевых…

Венгер успокаивал жену. Болтал не переставая. От этого она беспокоилась еще больше.

—…В глухой деревушке Косовец в Польше жил бедный еврей по имени Реувен… Слышите?

Жена и сестра знали больше о его состоянии. Сестра Венгера, психиатр, умоляла его хоть минуту помолчать.

—Подожди! И вот Реувену привиделось во сне, ктов Варшаве под главным мостом через Вислу закопан клад, золото. Он пошел в Варшаву и начал высматривать место под мостом. Охрана моста его задержала. Он рассказал свой сон о кладе. «Да разве можно верить снам? — Начальник охраны засмеялся. — Мне тоже недавно приснился сон… В деревне Косовец живет будто еврей по имени Реувен, у него в доме под печкой закопан клад, чистое золото. Но я же не еду к черту на рога искать сокровища!» Реувен вернулся в свой дом и стал копать. И выкопал из-под печки чистое золото…

—Тебе плохо, Изя? — спросила жена.

—Счастье у каждого в доме. Только копать надо глубоко и усердно…

Он впал в забытье.

Я вложил ему в ладонь золотую серьгу, купленную на Бен Иегуда. Она напоминала мормышку. Венгер благодарно сжал мне ладонь.

Арабский мальчик, медбрат, попросил всех выйти…

Ночью под окнами рвануло. Пламя поднялось к моим окнам на третьем этаже. Я спустился в подъезд. Одна из припаркованных на Элиягу Голомб машин полыхала. На галерее уже стояли почти все соседи. Переливчатый звук полицейского мобиля слышался где-то недалеко. Несколько человек убирали свои машины, стоявшие поблизости. Хозяина горевшей машины я не дождался. Пошел спать. Я знал, чью машину рвануло и кто это сделал. Взорванная машина принадлежала Владу. У моих соседей тоже было определенное мнение на этот счет. На мое вежливое «Шолом! Ма шломхэм?» никто не ответил. А зеленоглазая Рут и старшая по подъезду Шарон попросту отвернулись.

Звонок раздался сразу, едва я перешагнул порог.

—Машина — подарок за счет фирмы…

Хэдли не назвала себя.

— Он весь день мотался за тобой. С корешом. А тут твой друг… Он его и перекрестил…

— А со мной?

— Он же. Он сам сидел за рулем… Мы его знаем. Он и меня начинал шантажировать. Газовый баллон, помнишь? У нас свои счеты.

— Чего он здесь?

— Прилетел вышибать долги и застрял! Ему перекрыли выезд.

— Что в больнице?

— Тамарка звонила: «Все в порядке…» У нее телефон. Вот номер…

С утра на вилле начались непонятные приготовления. Снова был вынесен длинный, с пластиковым покрытием стол и две скамьи с прямыми спинками, типа садовых. В центре по-прежнему стоял стул с «клопом». Для него словно не было места в доме. Он был из другого гарнитура…

Незнакомый боевик помог подруге Ургина накрыть стол. Готовился прием. Появились французские прозрачные тарелки дымчатого стекла, фужеры, стопки. Потом на стол принялись сносить снедь. В основном зелень — овощи, травы. Но в изобилии — бутылки. В бинокль мне были видны разнокалиберные емкости. «Водка, коньяк, ром…»

Я отложил бинокль, набрал номер телефона. Тамарка меня узнала, разговаривала намеренно безразлично.

—В порядке… Тут русский врач. Я интересовалась. К субботе обещают выписать. Здесь долго не держат… — Неожиданно она спросила: — Как ты?

Она была неплохой девчонкой. Жизнь в борделе, на которую она подписалась, не позволяла ей, общаясь со мной, делать вид, будто ничего не происходило.

—Я живой. Спасибо. Как ты?

Она помолчала.

—Не знаю. Хэдли собирается перебазироваться. Может, в Антверпен уедем…

События у виллы развернулись внезапно и стремительно. Два джипа быстро перевалили через вершину Байт ва-Ган, устремились по склону. Вилла мгновенно изготовилась к обороне. В бинокль было видно, как в окнах чуть приподняли жалюзи. Рамы со стеклами были убраны. Появились стволы. Вилла стала похожа на крепость.

На верхнем этаже страшно прохрипел пит-бультерьер. Его перемещали вместе с театром военных действий! Полицейская собака почувствовала угрозу и рвануласьв бой, как обычный полицейский.

Машины остановились. Из первого джипа, «чероки», вышли двое.

Это были телохранители, они хотели убедиться в том, что условия обговоренной встречи соблюдены. Оба подняли ладони, показывая, что безоружны. Направились к дому.

Из виллы появился Окунь. Мускулистый, крепкозадый. Похоже, на этот раз ноги плохо ему повиновались.

Вышедшие из машины осмотрели накрытый стол перед виллой, попросили что-то изменить на площадке. Окунь махнул рукой. Ургин и один из кавказцев переставили стол. Теперь он стоял под защитой боковой стены.

Тем временем от джипа к вилле в черной кожаной куртке уже шел воистину высокий гость. В нем было около двух метров роста. Я знал его, эту кожаную куртку, с которой он не расставался. Воротник куртки был поднят.

«Как обычно…»

Здоровый высокий «шкаф»…

Это был Лобан. Авторитет, воскресший из мертвых после расстрела группировки в ресторане… У него еще не отросли волосы после больницы. Лобан прошел к столу, сел в дальнем от входа конце под защитой боковой стены. Оба телохранителя встали позади, прикрыв его от выстрелов из окна второго этажа.

Одновременно из виллы уже выходили О'Брайен, Ламм и уже знакомый мне кавказец-телохранитель со своей непременной жвачкой.

Парад авторитетов и их секьюрити отозвался во мне неожиданным прозрением:

«В доме Ламма в Рехавии сейчас никого нет!»

Что-то, однако, удержало меня у окна. Я не спускал глаз с О'Брайена. Миллионера было хорошо видно. Тяжеловатый, с чуть набыченной головой и короткой накачанной шеей, он шел первым. На нем, как всегда, ладно сидел отлично сшитый костюм, подчеркивавший фигуру и пластику борца-классика.

О'Брайен и Лобан пожали руки друг другу. Они не просто поздоровались. Это был жест перезаключения договора о намерениях. Соглашение о принятии новых условий. Криминальный мир заставил О'Брайена подчиниться. О'Брайен улыбнулся, показал на стол. В манерах чувствовались подчеркнутая медлительность как свидетельство независимости, бесстрастная открытость —все компоненты, идущие от традиционного кавказского шика.

Из джипов один за другим стали появляться бандиты, приехавшие с Лобаном. Молодые, коротко стриженные, в куртках, в черных костюмах.

Началась трансляция.

Лобан говорил громко — для тех, кто пока еще находился внутри.

«А где Ваха?! Я хочу взглянуть ему в глаза! Я их до сих пор вижу! Все эти месяцы! Он смотрел мне в лицо, когда стрелял в меня в ресторане!.. А ведь мы поклялись! Он стал моим братаном!»

О'Брайен что-то приказал своему секьюрити. Тот передал дальше. В вилле громыхнуло. Там раздался выстрел.

«Ваха!..»

Из виллы снова появился Ургин. Похоже, именно он принес своего шефа в жертву разрешения кризиса между крышами банка «Независимость» и «Алькада».

Я понял: «На вчерашней встрече в Рехавии О'Брайен и Ламм, видимо, решили, кем они пожертвуют…»

Высыпавшие из виллы соотечественники под руководством Ургина тащили дополнительные столы, скамьи. Но приехавшие с Лобаном показали О'Брайену, на каких условиях они согласны на примирение. Двое боевиков повели в виллу… Ургина! Кряжистый, похожий на кран, с таким же металлическим сердцем внутри, бывший сотрудник семипалатинского ОМОНа кротко взглянул на Ламма, потом на О'Брайена…

Общество уже рассаживалось. О'Брайен устроился в торце рядом с Лобаном. В отличие от большинства соотечественников, он не претендовал на роль тамады. Бразды правления взял на себя адвокат Ламм.

«Мозгляк, профессор…»

Я быстро спустился на Элиягу Голомб, остановил такси:

—В Рехавию…

Краем глаза я поймал соломенное пятно волос бармена в кафешке и двух женщин на скамейке в глубине перерытого стройкой двора. Новый Версаль существовал пока лишь в воспаленном мозгу местного строителя. Я прошел к забору, решительно поднялся на танкер с мусором. Двор дома О'Брайена находился подо мной, по другую сторону каменной стены. Словно на плацу, я перегнулся, приложил ладонь к препятствию, уперся. Перебросил ноги.

Я слышат: «Здешняя полиция, когда ей сообщают о краже, в отличие от нашей, не выезжает на место происшествия, а предлагает потерпевшему явиться — сделать заявление…» Мне это было бы на руку — окажись оно правдой…

А если нет?!

Я уже шагал к дому.

Чем хуже, тем лучше!

Будто легче начинать после того, как все уничтожено, растоптано! А на деле ничего не изменилось. Просто начинать приходится от места, где ты уже находился…

Проклятое стремление после проигрыша немедленно начать отыгрываться!

Дальнейший путь в дом был отработан.

«Через балкон спальни первого этажа…»

Я убедился — его чаще оставляют открытым, чтобы весенняя свежесть полнее наполнила спальню. Металлическая штора действительно не была закрыта до упора. Я поднял ее. Протащил вбок раму имеете со стеклом.

Я был уже в спальне.

Кассета с записью разговора киллера с О'Брайеном должна была находиться где-то поблизости! Джамшит не зря отсылал меня к дому в Рехавии. Я оставил окно на балкон открытым, быстро обежал здание. Музыкального центра не нашел. Снова пустой дом, чемоданы. В туалетах туалетная бумага с надписью по-английски «Собственность королевы»… Снова дом, предназначенный для продажи. Ламм должен был руководствоваться какой-то идеей, пряча кассету. Вместе с кассетником, например. У музыкального центра…

«Аудиокассета должна быть на глазах: чтобы сразу обнаружить пропажу!»

На третьем этаже я попал в небольшую комнату неясного назначения и сразу понял: «Музыкальный центр…»

Еще я увидел огромное количество компакт-дисков, аудиокассет…. Идеальное место, чтобы спрятать то, что я искал! Дверь по какой-то причине была не заперта… По другую сторону — еще дверь. Непонятно, что за ней находилось. Небольшое квадратное окно убрано решеткой. Я подошел к музыкальному комбайну. Аудиокассеты были расставлены в образцовом порядке. Я быстро нашел то, что требовалось. Аудиокассета «Ten Years After» лежала среди других. Я поставил ее, нажал клавиш «play». Послышались знакомые записи шестьдесят седьмого года: «I want to know» и «I can't keep from Crying Something»… Я уже мог воспроизвести часть знакомой композиции. Пришлось отмотать часть пленки.

«Feel in for me…»

Внезапно что-то насторожило меня. Я увидел направленный в мою сторону небольшой электронный глаз, не больше того, что установлен при входе в московское метро. Глаз на стене неспешно, размеренно мигал. Информация обо мне передавалась на пункт сбора. Я вынул аудиокассету, сунул в карман. Резко подался к дверям. Я знал о возможностях электронного стража. Но было уже поздно. Дверь захлопнулась. Щелкнул замок. Одновременно поползли вниз оконные шторы… Свет под потолком стал медленно гаснуть. Пока не погас полностью. Стало темно.

«Быстрые шахматы — не твоя игра!» — каждый раз говорю я себе и каждый раз снова играю!

Одно утешение: «Если ты принимаешь решение трезвый и оно неверно, тебе некого в этом винить. Это твой уровень!»

Я попробовал выбить дверь. С равным успехом можно было пытаться повалить все здание. Я бросился ко второй двери. К окну! Все было сделано прочно, надежно. Ловушка!

Мы словно играли в жмурки. Я был водящим. Черная повязка закрывала от меня мир. Мои противники видели меня в обычный прибор ночного видения, который наверняка включался вместе с остальным оборудованием…

За мной могли приехать. Могли, наоборот, оставить гнить в этой камере надолго…

Я щелкнул зажигалкой. Сбоку на шкафчике лежало несколько газет. При желании я мог устроить небольшой костер. Но не стал этого делать.

Вскоре под окнами раздался звук подъезжавшей машины.

Сработал первый вариант.

Вторая дверь внезапно отворилась, теперь уже водящим был тот, кто вошел. Вспыхнул свет.

«Окунь!»

Мускулистый, с крепкой спиной и крутым крепким задом, он приближался. На нем был джинсовый костюм, мягкие кроссовки. В руке он держал пистолет.

«Это конец!..»

Но в ту же секунду в дверях возник еще один человек…

Я видел, как над головой Окуня взлетел короткий ломик.

Раздался треск. Президент «Алькада» словно переломился пополам, всем телом тяжело рухнул на пол. Ноги его несколько раз судорожно дернулись. Он замер.

До меня донеслось:

—Сваливай через двор кафе…

Человек, вырубивший Окуня, скрылся в коридоре, откуда только что появился. Через секунду мне предстояло пройти по тому же коридору…

Я двинулся вперед очень медленно, в любую секунду готовый получить свое…

Впереди была лестница черного хода. Я заглянул за перила. Наружная дверь внизу открыта…

После убийства начальника кредитного управления и помощницы президента банка нам объявили войну на уничтожение. Мы словно вступили на минное поле, где могли взлететь в воздух в любую минуту…

Но банк выстоял.

Мы обратились к знакомым и незнакомым банкирам. Наша участь могла стать их завтрашней моделью существования. Мы просили пролонгации займов и новых кредитов. Про наше противоборство с О'Брайеном, про жертвы, которые мы понесли ввойне к р ы ш, стало широко известно.

«Парадокс!..»

В прекрасном итальянском фильме о войне именно жулик от имени генерала Делла Ровере призвал народ к сопротивлению и стал его знаменем!

А Джамшит был уголовником. И, как ни странно, ему поверили. Нам пошли навстречу!

В конце ноября, перед отъездом в Израиль, я появился у себя в Химках довольно поздно. Жена после работы заехала к родителям. Дома был только сын.

— Пап! — Он скучал по отцу. — А тебя тут по телевизору показывали…

— Как по телевизору?

Словно кто-то невидимый внезапно ударил меня сзади под колени, но я удержался на ногах. Застыл с пальто в руках.

—В вечерней передаче. Ну, ты знаешь…

У него была виноватая милая улыбка.

— Будто ты в камере. Изолятор временного содержания. Ты чего, пап? Не знал?

— Нет.

— Ты был в костюме. Я тебя сразу узнал. Потом звонила мама. Она тоже…

— И все?

—Еще кто-то. Он сказал, что перезвонит…

«Пастор?..»

— Лиц не показали. Кто тебя не знает, тот никогда не догадается, что это ты. Что-то не так, пап?

— Так…

— А тот — другой мужик — высокий… В пиджаке. Новый русский. В камере вы были как два киллера…

В голосе прозвучала плохо скрываемая гордость.

Я вспомнил:

«На второй день, при новой смене, когда мы с Пастором сидели на нарах, кинокамера действительно стрекотала…»

—Погоди, я должен позвонить…

Я сделал несколько звонков. Вскоре узнал, что произошло. К очку камеры приблизилась кинокамера известного репортера. Кому-то из смены подкинули за это баксы.

Что-то изменилось в моем лице, потому что сын замолчал. Дети внутренне растут в час испытаний. «ДДТ» и телевизор тоже сразу умолкли.

— Как называлась передача? — спросил я.

— Вот в программе…

Я прочитал: «Секретный агент уголовного розыска. Разведчик или предатель?»

Мне предстояли новые разборки, разбирательства, вызов в инстанции. Очные ставки с Николаевым, с начальником ИВС, с Пастором… Если у меня прежде были сомнения — принять или нет предложение Джамшита, то теперь они мгновенно испарились.

— Вот что, — сказал я сыну. — Мне, пожалуй, самый раз съездить по своим делам…

— Не надолго, пап?

— Хочу надеяться.

Я бросил в кейс документы, какую-то мелочь, несколько фотографий. Потом в "Израиле я рассмотрел свою добычу. Серебряные фигурки — персонажи китайского театра теней. Кусок тысячелетней чинары из Ургута. Диплом об окончании университета моей бабкой. Свидетельство о смерти деда: «1938-й. Возраст 33 года. Причина смерти — расстрел»…

Мужики в моем роду не умирали своей смертью.

Я пошел к дверям. Жена могла вернуться в любую минуту. У меня не было сил видеть ее…

Мы гнали в Шереметьево на машине «Лайнса». С Рембо за рулем… Перед тем ненадолго заехали на Котляковское кладбище, поставили свечку. Витькина могила была еще вся в венках. «От друзей!», «От Московского уголовного розыски», «От банка „Независимость“. На снегу стоял Витькин портрет под стеклом. Горели свечи.

Рембо вспомнил:

—Мы тогда еще в операх ходили в МУРе. Летом, и жару, принес он бутылку спирта. Тишина! В кабинете только свои. Взял графин со стола, половину — и окно. Влил спирт…

Я знал эту историю.

Только собрались выпить, в дверях — Батя, начальник отдела. Витька поставил графин, с ходу нырнул за стол. В бумаги. Пережидали. Батя шел от начальника МУРа. Разгоряченный. С него сняли стружку. Тут еще жара.

—…Батя, ни слова не говоря, к графину на Витькином столе. Налил стакан. Мы голов не поднимаем. Витька — тише всех! Батя, тот вообще не пил. Над ним даже посмеивались за это. Тут хватанул, не чувствуя…

В истории важен конец. В зависимости от него она либо умирает, либо передается от одного слушателя к другому. Как эта, ставшая легендой среди муровских сыщиков.

Батя поставил стакан. Повернулся к Витьке: «X… разводишь!» — и вышел.

Когда мы с Рембо шли к воротам, навстречу показалась высокая крашеная блондинка, худая, в странной широкой шляпе, яркой куртке.

— Узнаешь? — Мы были уже близко.

— Вера! Черт возьми!

Это была Витькина первая жена, когда-то симпатичная смешливая девчонка. Витька привез ее из Ярославля. Вера была поддата, выглядела старо. Я бы ее не узнал, если бы не пристрастие Веры к широченным мексиканским головным уборам…

«Такие приколы в жизни!»

Витька никогда не рассказывал о ее дальнейшей судьбе.

Вид жалкой спившейся супружницы кричал о Витьке, о всех нас…

Нас оставалось не так уж много.

«Мент, — говорил Рембо, — это состояние души…»

Мы подчинялись внутреннему нравственному закону, независимо от того, кем потом становились те, кому мы присягали…

Какая, положа руку на сердце, разница, командует ли тобой Щелоков, Чурбанов, Станкевич или вор в законе Сильвестр, Захар, другой авторитет?!

Мы разыскивали убийц и воров, защищали от разбоев, краж.

Мы требовали выполнения древних заповедей: «Не убий!», «Не укради!»…

Москва убегала назад. Мелькали перекрестки проспектов. Узорные ограды московских скверов. Мы гнали под прокопченными мостами. Все остававшееся позади было исполнено скрытого смысла. Затоптанный снег под ногами, мокрая мостовая. Брызги из-под колес.

Два пацана в огромных сапогах, намеренно тяжело шаркавших по обочине Ленинградки. Таксист-подсадчик в теплой шапке, в плаще с глубоко засунутыми в карманы руками. Какое-то голое, как у вареной курицы, лицо женщины при свете светофора: желтоватая кожа, тонкая и бледная.

Перед регистрацией Рембо дал мне визитную карточку адвоката Леа, номер своего контактного телефона.

—Напрямую связываться опасно…

Шла посадка… Харедимы с развевающимися бородами. Бархатные кепи и береты религиозных женщин, словно сошедших с иллюстраций, посвященных Польше прошлого века…

С выездом у меня не должно было быть проблем. Я выезжал по российскому паспорту. И предъявлял вместо въездной визы израильский внешний паспорт — «даркон». Я прошел «хомут». Не звенело. Никто не прошел по другую сторону металлоулавливателя. Я знал этот трюк. Когда хотят обыскать, кто-то проходит рядом с «хомутом» по другую сторону, и тот все равно звенит.

Через три с половиной часа я должен был приземлиться в аэропорту Бен-Гурион.

Рембо предупредил напоследок:

—Тебе поможет один человек! Я не буду называть… В трудную минуту он объявится сам! Бывший мент…

Тело Окуня валялось позади меня…

«Такова бандитская жизнь!»

Я не жалел его. Он стрелял в меня в Химках. Был одним из организаторов убийства в Кельне Камала Салахетдинова, в ресторане дискотеки — Жени Дашевского.

Пересекая коридор, тянувшийся вдоль этажа, я обернулся. Тот, кто пришел мне на помощь, удалялся по коридору. Борцовского вида кавказец, телохранитель О'Брайена и Ламма… «Бизнес-клуб», Шереметьево, Рехавия. Места наших встреч…

—Тебе надо сваливать из Израиля!

Кавказец меланхолично, не переставая, жевал. Я кивнул. Благодарность была неуместна. Более того — оскорбительна. На то, что он сейчас сделал, нельзя было ответить словом.

«Тебе надо сваливать из Израиля!»

Самому моему спасителю, похоже, сваливать было поздно.

Перебегая двор, я слышал переливчатые звуки полицейских машин, приближавшихся к вилле. Я снова сиганул через забор. Две женщины во дворе, по другую сторону мусорного танкера, были ошеломлены моим появлением. У меня был наготове вопрос:

—Вы не видели собаку? Черная, небольшая… Шотландский терьер!

Я мог спросить про инопланетянина, про поезд московского метро, про Шварценеггера. Они не успели опомниться.

—Там женщина, ее хозяйка. Плачет… — Я неопределенно махнул рукой.

По другую сторону забора полиция, судя по всему, уже штурмовала здание.

Потом я узнал, что почти одновременно полиция взяла приступом две другие виллы Ламма — в Рамоте и на Байт ва-Ган. А также виллу О'Брайена в Ашдоде.

Я уезжал. До московского рейса «Эль-Аль» еще оставалось время. Я не хотел маячить на глазах полиции в аэропорту. Ехалв автобусе. Красная лава хвостовых огней текла впереди. Перед тем как свалить, я позвонил хозяину квартиры. Он спал. Я передал его жене, что срочно уезжаю. Арендная плата была уплачена, как водится, до конца квартала.

—Моля! — Мои хозяева были из Болгарии. Мы говорили на смеси русско-болгарского и иврита. — Заповядуйте във кышти…

Я перевел это как «Пожалуйста, приезжай»…

«А что? Может быть…»

Я все оставлял. Меблировку, белье.

У меня ничего не было тут своего, кроме компьютера. Он тоже оставался.

«Нищему собраться — только подпоясаться!»

В минуту я уничтожил файлы с рецензиями…

Побросал в сумку несколько вещей, сопровождавших меня по жизни…

В последний раз направил бинокль на Байт ва-Ган. На вилле за окном было тихо. Несколько полицейских машин стояло по обе стороны холма.

Я поставил аудиокассету. Запись «Choo Choo Мота» из альбома «Rock amp; Roll musik to the World» 1972 была отличной.

Я перекрыл воду, газ. Выключил электричество.

Мелодия в это время внезапно прервалась.

Запись пошла с середины:

«— А что в Кельне? — спросил теперь уже покойный Ургин. — Когда Камал там появится…

—Ему позвонит Пастор. С п о н т а передаст Салахетдинову приглашение воров приехать разбираться в ресторан… — О'Брайен говорил медленно, со значением. — Камал приедет с Пастором. Окунь присоединится в Кельне. Он приедет с ними. В ресторане их будет ждать мой человек. Ты будешь вместе с Вахой. Насчет машины вам позвонят, в машине будет «Калашников». Вас подбросят к ресторану. Я хочу, чтобы Камал подох, как собака…

— Не беспокойся…

— Деньги сейчас получишь. Сделаешь как надо. Иначе мне придется самому ехать мочить. Чужих после этого Камал к себе не подпустит. Или же придется его взрывать с шумом. Вместе с Кельнским собором… А ты что об этом думаешь, господин адвокат?»

Тут был очевидный прокол.

Уклониться от разговора Ламм не мог!

«— Камал — сволочь…»

Аденоидный голос грозил бациллами даже в записи:

«— Неплохо было бы для начала поставить ему электроутюг на спину…»

По иронии судьбы Ламм был членом международного комитета по борьбе с пытками подследственных!

Я смотрел в окно автобуса. Мы двигались между скальными складками. В одном месте они напоминали среднеазиатские Ворота Тимура. Дорога шла ущельем. Далеко наверху, словно в красных кипах, виднелись покрытые яркой черепицей дома. У одной из автозаправок автобус остановился. Девчушка из нашего автобуса с карабином на плече перебежала на другую сторону шоссе к бензоколонке «сделать пи-пи». В автобусе спокойно ждали. Никто не сказал ни слова.

Я взглянул в окно. Израильские кроты нарыли ямки вдоль дороги. Сосед впереди читал свежий номер «Вестей». Я навалился на спинку его кресла.

«Убийство в Ашдоде раскрыто…» «Убитый турист стал жертвой обычного грабежа…» «Три бывших репатрианта из Иерусалима препровождены на Русское подворье!»

Речь шла о Владе, его жене и их друге, всегда молчавшем в моем присутствии, чтобы потом шантажировать меня по телефону.

«В случае подтверждения их вины преступников может ждать пожизненное заключение в израильской тюрьме…»

Вездесущие журналисты за короткий срок успели узнать о них многое. Влад и его жена, которым был перекрыт выезд, пытались скрыться с фальшивыми паспортами, оставив огромные неоплаченные счета за телефонные переговоры. В том числе с заграницей… Полиция получила в свое распоряжение распечатки телефонных переговоров преступников. Компания систематически шантажировала приезжавших бизнесменов…

Было еще много по мелочи. Конец корреспонденции меня обескуражил:

«Амир Мизрахи, следователь полиции, уже на первом допросе был поставлен в тупик: организатор группы Владпросил разрешить ему перед судом пройти обряд обрезания…»

Я прекратил чтение, откинулся назад в кресло.

В утренних газетах израильтян ждало не менее сенсационное сообщение.

Полицейская операция по аресту главаря так называемой «русской мафии» и его ближайших партнеров в этот момент уже завершалась. Три трупа в роскошных виллах, среди антиквариата, фонтанов, сотни тысяч долларов наличными, которые следователи изымут вместе с пистолетами, автоматами, патронами…

Девушка с карабином наконец появилась. Несколько минут она пережидала встречный транспорт. Перешла дорогу. Села на свое место. Ни насмешки, ни замечания…

Нескончаемое чешуеспинное пресмыкающееся, зажатое между разделительной полосой и тротуаром, медленно двинулось в путь.

Мы уже приближались. Пошел небольшой дождь. После всех сроков, когда уже молитва о дожде больше не читалась в синагогах.

Израильский пограничник характерным жестом выкинул перед собой три сложенных щепотью пальца, останавливая автобус. Пассажиров, въезжавших на территорию аэропорта, попросили выйти — показать, что все вещи в багажном отделении едут со своими владельцами…

Аэропорт Бен-Гурион встречал нас чистенький, весь отмытый последним в этом году неожиданным зимним дождем. Камни мостовых плавно соединялись с тротуаром, чтобы тележки пассажиров не чувствовали перепада.

Серая, с рваными краями туча быстро удалялась.

Регистрация пассажиров заканчивалась.

«Господи! Я сваливаю!..»

Многие, завязанные со мной в этом деле, должны были возвратиться на родину в цинковых гробах. Пастор, Окунь, Ваха, Ургин…

Лобан и его команда, видимо, бежали через Хайфу па Кипр. Остальные были арестованы. В том числе супермодель и Инна Снежневская…

Я был уверен, что Рембо и Леа, адвокат, вместе с главой детективного агентства «Нэшек» помогут моему спасителю-кавказцу. В его действиях не было состава преступления. Убийство Окуня вызывалось крайней необходимостью — спасением другого человека. Я мог прислать свои показания из России…

Символом честности и исполненного долга мог стать любой, кто находил в себе смелость противиться несправедливости и шантажу, взять в руки оружие.

Я выполнил заказ.

Я увозил из Израиля аудиокассету, которая стоила всего неоплаченного нам «Алькадом» кредита.

Шофер включил последние известия на иврите. Я услышал русское имя и фамилию. Меж других новостей радио сообщало о прибытии министра внутренних дел РФ Анатолия Куликова.

«Российские следователи доставили материалы, имеющиеся у них против О'Брайена, Ламма…»

Итак: «Прощай, Израиль»?

Или опять только — «До свидания»?