Печать Медичи

Глава 1

От резкого удара по голове я шатаюсь и едва не падаю.

Сандино перешагивает через мертвеца, лежащего у его ног, и надвигается на меня. Это человек, который только что совершил убийство. И я видел это собственными глазами. Теперь он собирается убить меня.

Я отшатываюсь от него.

Он замахивается дубинкой и со всей силой бьет меня по животу. Скрючившись, пытаюсь отползти от него по камням.

Он недовольно ворчит и идет за мной.

Я в отчаянии оглядываюсь по сторонам. За мной и подо мной — только река, несущаяся бурным потоком.

Сандино скалит зубы:

— Бежать-то некуда, малыш.

Он поднимает руку. Снова замахивается дубинкой.

Дергаю головой, пытаясь увернуться от удара. И тут же поскальзываюсь.

Слышится громогласная брань.

Я падаю.

Внезапно у меня перехватывает дыхание от холодной воды.

И я понимаю, что свалился в реку.

Мощный поток колошматит меня по бокам, цепляется за одежду, волочит за ноги. Я захлебываюсь, но стараюсь держать голову на поверхности и даже плыть. Все мои усилия бесполезны: я не в силах противостоять стремнине, алчно несущей меня вперед. Но я должен добраться до берега. Должен!

Однако силы уже покидают меня. Я не могу больше держать голову над водой.

И вдруг слышу шум, наполняющий мое сердце ужасом. Водопад!

Грохот водопада все громче, поток все быстрее. Еще несколько секунд, и я буду мертв. Последним усилием вскидываю руки вверх и взываю о помощи. Меня переносит через водопад и швыряет вниз, в пенящийся, бурный поток.

Грохочущая масса вспененной воды давит на меня, увлекает на дно. Захваченный воронкой, я не могу освободиться из ее смертоносных объятий. Лицо мое повернуто кверху, рот широко раскрыт в отчаянной попытке сделать хотя бы еще один вдох. Падающая сверху вода искажает зрение, передо мной мелькают только отдельные радужные пятна. Там, за ними, — свет и жизнь. Мои глаза закатываются, кровь изливается в мозг.

Теперь мне кажется, что я вижу себя с огромной высоты. Словно мое сознание наблюдает за моим телом откуда-то издалека. Перенесенный с этой Земли куда-то в другое место, я смотрю издалека вниз и вижу отчаянные предсмертные движения, последние конвульсии десятилетнего мальчика.

В меня словно когти вонзаются. Пытаюсь сделать вдох. Нет. Все!

Вспышка яркого света и — полная тьма.

Глава 2

Я ничего не вижу. Ничего не слышу. Не чувствую никакого запаха.

Но прикосновение чувствую, да, чувствую. Длинные пальцы под подбородком. И на лбу. Крепкие пальцы. И рот. Мягкий рот у моего рта. Он накрывает мои губы своими. Накрывает их целиком. Вдувает в меня жизнь своим поцелуем.

Поднимаю веки. Прямо надо мной — чье-то лицо. Человек, смотрящий на меня, говорит:

— Я — Леонардо да Винчи. Мои товарищи вытащили тебя из реки.

Он тепло укутывает меня.

Я моргаю. Цвет неба — холодный и болезненно синий — режет глаза.

— Как тебя зовут? — спрашивает он меня.

— Маттео, — чуть слышно отвечаю я.

— Маттео, — повторяет он медленно, словно перекатывая во рту каждый слог. — Хорошее имя.

Черты его лица расплываются. Я кашляю, меня тошнит водой и кровью.

— Я умираю! — с трудом говорю я и начинаю плакать.

Он вытирает мне щеки ладонью.

— Нет! — отвечает он мне. — Ты будешь жить, Маттео.

Глава 3

Он называет меня Маттео.

Это потому, что, когда он вытащил меня, полумертвого, из водопада, мне хватило ума не открыть свое настоящее имя, и я назвался первым пришедшим в голову — Маттео.

Как и это имя, ложью было почти все, что я рассказал ему о своей прошлой жизни.

В день моего спасения он с двумя своими спутниками заночевал там же, у водопада. Они развели костер, чтобы я смог обсохнуть и согреться. Конечно, мне хотелось как можно скорее оказаться подальше от этого страшного места, но у меня не было выбора. Голова раскалывалась от удара дубинкой Сандино, и я еле мог устоять на ногах, не то что уйти куда-то один.

Они завернули меня в отороченный мехом плащ и уложили у костра. Лето уже подходило к концу. Было еще довольно тепло, но дни становились короче, и солнце уже не так высоко поднималось на небе.

— Zingaro?

Это спросил тот из его спутников, что был толще другого.

Я знал это слово. На их языке оно означало «цыган».

Тот, которого звали Леонардо, внимательно посмотрел на меня, и я закрыл глаза.

— Похож на цыганенка, и все же…

Третий их товарищ, тот самый, в чей плащ меня завернули, покачал головой:

— Парнишка, наверное, отбился от одного из таборов, что бегут сейчас на юг. Ведь кочевникам запрещено появляться в Милане, где их обвиняют во всех смертных грехах — в воровстве, в мошенничестве…

— Я слышал, в Болонье стоит цыганский табор, — добавил толстяк. — Недалеко отсюда.

При этих словах я затаил дыхание. Болонья была как раз тем местом, где мои родичи собирались остановиться на зиму.

Если бы эти люди догадались, что я цыган, они могли отвезти меня к ним. Конечно, в таком случае родственники узнали бы меня, с радостью встретили и взяли под свое крыло.

Но я не хотел в Болонью. Потому что именно там в первую очередь стал бы искать меня злодей Сандино, если бы понял, что у меня был шанс остаться в живых. Он уж точно послал кого-нибудь из своих дружков на болонскую дорогу, чтобы меня перехватили, если я попытаюсь добраться до своих. Наверняка он сообразил, что мне некуда было больше податься, и поручил кому-нибудь из своих разбойников схватить меня и притащить к нему, главарю шайки. Я вздрогнул от одного лишь воспоминания об ужасной дубинке Сандино, от удара которой я упал в реку и угодил в тот жуткий водоворот.

Леонардо, то есть человек, который с помощью собственного дыхания изверг воду из моих легких, сказал:

— Мальчик мелковат ростом и щупловат, но, возможно, просто из-за недоедания. Скоро мы узнаем, из запрещенного он племени или нет. Послушаем, что он скажет, когда проснется.

Вот тогда я и решил не говорить им правду о своем происхождении. Они могли пожалеть тонущего мальчика, но в них были сильны предубеждения против моего народа.

Кочующих людей знают во многих странах. Мы известны как хорошие кузнецы, мастера по плетению корзин и жестянщики. И еще мы славимся даром предсказывать будущее.

Есть у нас такой дар или нет, но если цыгана попросят предсказать чью-нибудь судьбу, да еще и заплатят за это, он, как и любой другой, может попробовать угадать, что ждет этого человека в будущем.

Моя бабушка была искусной предсказательницей. Она могла так тонко вести беседу и так «разговорить» человека, что все приходящие к ней невольно рассказывали о себе намного больше, чем хотели. В конце такой беседы она давала совет в зависимости от ситуации, как портной кроит материал по меркам заказчика. Но при этом бабушка была настоящей целительницей. Она распознавала и болезнь тела, и болезнь духа. Зачастую это была душевная боль, свойственная роду человеческому, — из-за безответной любви, одиночества, страха перед старостью.

Многие приходили к ней за лекарством. И совсем не ясновидение позволяло бабушке понять, что беспокоило человека, а простая наблюдательность. Так наблюдают за небом, чтобы предсказать погоду, или за деревьями, чтобы определить сезон года. Нужно было только внимательно посмотреть и истолковать увиденное.

Если у человека пожелтели белки глаз — значит, больна печень или почки и ему надо пить отвар петрушки, чтобы очистить кровь. Человеку, страдающему бессонницей и испытывающему тревогу, бабушка рекомендовала ромашку как расслабляющее средство и млечный сок салата-латука, который успокаивает. Она могла определить, что женщина бесплодна, по состоянию ее шеи. Сухая, морщинистая кожа на шее или глубокие складки указывали на пустую матку. Женщин обычно пугала способность бабушки знать заранее, что их тревожит, еще до того, как они расскажут о своей беде. Но уходили они с новой надеждой, унося с собой настой из руты и можжевельника, предназначенный для очищения пути к матке.

Девушки часто хотели получить снадобье, чтобы узнать своего суженого. И получали стебли тысячелистника, которые нужно перед сном положить под подушку и при этом произнести специальный заговор.

Бабушка знала и многие другие традиции и поверья сельских жителей.

И еще она знала, когда умрет.

Ясновидение снова было ни при чем. Скорее всего, она понимала, как должно биться сердце, и ощущала, что ее сердце слабеет.

Бабушка не владела магией, у нее не было какого-либо особого дара. То есть если отсутствие глупости не считать даром.

Но ее способности вызывали ревность и зависть у других, именно поэтому мы никогда не оставались долго на одном месте.

Городским властям и деловым людям не нравился любой вид конкуренции, вдобавок по отношению к нашему народу существовало такое предубеждение, что нас без всякого суда или обвинения в преступлении могли обречь на смерть лишь за то, что мы цыгане.

Поэтому я решил, что не буду говорить правду этим людям, вытащившим меня из воды. Наблюдая за ними из-под полуопущенных век, я стал придумывать историю, которую им расскажу.

Определенно они не были наемниками, ибо не имели при себе оружия. Лошади их были породистые, сильные, они годились скорее не для битв, а для преодоления больших расстояний. К седлам не были приторочены охотничьи атрибуты, пища у моих спасителей была простая: сыр, хлеб, фрукты и вино. Я сделал вывод, что днем они путешествовали, а на ночь где-нибудь останавливались.

Я пытался отгадать цель их путешествия. Переметные сумы были набиты битком, но не продуктами или тряпками, а книгами и бумагами. Эти люди не были ни купцами, ни торговцами и, похоже, не придавали значения чинам и званиям.

Между собой и с другими они общались непринужденно. Но все они считались с мнением человека по имени Леонардо да Винчи. Это был тот, кто так тщательно выговаривал мое имя.

Я сразу стал звать его маэстро. Но один из его спутников поправил меня и сказал, что более подобающим будет «мессер»[1], так обращаются к именитым гражданам. Однако Леонардо прервал его.

— Если мальчику нравится звать меня маэстро — пусть так и будет.

Для меня он навсегда останется маэстро.

Глава 4

Время катилось к вечеру. Они согрелись у костра и достали еду, собираясь пообедать.

Толстяк, которого звали Грациано, увидел, что я проснулся, и протянул мне какую-то еду. Я отшатнулся. Маэстро прекратил трапезу и махнул мне рукой, чтобы я подошел. Я отказался, покачав головой.

— Тогда мы подождем, пока ты не подойдешь.

Он отложил еду и взялся за книгу. Я ждал, что произойдет дальше. Никто не стал возражать.

Его друзья вполголоса переговаривались между собой. Еда лежала на траве. Я испытывал сильный голод. К тому же продрог до мозга костей, пока болтался в ледяной воде. В общем, я подошел к костру и сел рядом с ними.

Маэстро отложил книгу и протянул мне кусок хлеба.

— В нашей компании принято есть всем вместе, — сказал он.

Я взглянул на его спутников. Продолжая разговор, они протягивали мне еду и питье, словно я был им ровней.

— Нам пора в путь, — сказал Грациано, — если, конечно, мы хотим добраться до места засветло.

— Где живет твоя семья? Недалеко отсюда? — спросил маэстро.

— У меня нет семьи. Я сирота. Вожусь с лошадьми, конюхам помогаю, когда находится место. А если нет — батрачу на уборке урожая, — выпалил я загодя заготовленные фразы.

— А где ты работаешь сейчас? Наверняка тебя будут искать, ведь скоро начнет темнеть.

Я помотал головой:

— Нет! Они думают, что я ушел. А я и вправду ушел, — быстро добавил я. — Меня там вечно пинали и колотили, да и кормили плохо. Поэтому я и сбежал. Найду себе работу получше.

— Да уж! — рассмеялся худой. — Заметно, что ты давно уже не ел досыта!

Он показал, как много хлеба я уже успел съесть. Я покраснел и положил кусок, который сжимал в руке.

— Брось, Фелипе! — урезонил его хозяин. — Мальчуган просто голоден.

Маэстро поднял отложенный мною кусок и протянул мне его обратно.

— Фелипе пошутил, — сказал он.

— Такие мальчуганы всегда голодны, — мрачно заметил Фелипе.

Позже я узнал, что покупка еды и всего необходимого в их общем хозяйстве была обязанностью Фелипе, и он прилагал много усилий и умения к тому, чтобы при тех скудных средствах, которыми они располагали, маэстро и его спутники могли жить и работать, не зная нужды ни в чем.

— Хочешь до следующего привала пойти с нами? — спросил меня маэстро, когда они были готовы отправиться в путь.

— А куда вы идете?

— Вниз по реке есть мост. Мы перейдем по нему на ту сторону и направимся вверх по реке в селение под названием Перела.

Я попробовал представить себе, чем занят сейчас Сандино.

Наверняка ищет меня — и не потому, что хочет узнать, утонул я или нет, а совсем по другой причине. У меня было то, что он страстно хотел бы заполучить, драгоценный предмет, который он обманом вынудил украсть для него.

Несколько месяцев назад он появился в таборе, в котором я жил, похоронив бабушку. Сколько себя помню, я всегда путешествовал по дорогам с бабушкой, потому что мать моя умерла, когда я был совсем маленьким, а кто был мой отец — того вообще не знал никто. Мы с бабушкой старались держаться особняком от остальных цыган, и так продолжалось до тех пор, пока бабушка не почувствовала приближение смерти и не прибилась со своим фургоном к табору, стоявшему к северу от Болоньи. Она хотела, чтобы после ее смерти я не остался без присмотра. Сандино заявил, что он дальний родственник бабушки. Бабушка уже умерла и не могла ни подтвердить, ни опровергнуть его слова. Я пошел с ним, поскольку он обещал мне, что я стану пиратом, и одна лишь мысль о том, что я буду под парусом рассекать моря и океаны, просто завораживала меня. Он так расписывал радости пиратской жизни, что я пришел в восторг от идеи стать морским разбойником. На самом деле он вовсе не собирался брать меня на пиратский корабль.

Просто Сандино прослышал о моем умении открывать любые замки и замыслил один ужасный план, в котором важную роль играл этот мой талант. Конечно, делал он это по чьему-то заказу. Он говорил, что я — именно тот, кто нужен ему для осуществления его плана. И до какого-то времени я помогал ему.

До того момента, когда отказался отдать ему вещь, которую украл для него. И эта вещь все еще была у меня.

Поэтому я боялся, что Сандино пойдет вниз по реке и будет искать меня просто для того, чтобы снять эту вещь с моего тела — неважно, мертвого или живого. У меня не было никакого представления о том, как далеко унесло меня вниз по реке от места моего падения в воду. Течение было быстрым и бурным, и, скорее всего, река протащила меня несколько миль. У Сандино и его людей не было лошадей, поэтому они вынуждены были идти пешком. К тому же им пришлось бы потратить время на прочесывание берегов. Конечно, было бы здорово, если бы он решил, будто река унесла меня дальше в море или же мое тело застряло где-нибудь в камышах и его съели угри. Ну а если бы даже Сандино предположил, что я остался жив, он никогда бы не подумал, что я переправлюсь на тот берег и пойду обратно вверх по реке, в Перелу, как собирались эти люди. К тому же у моих спасителей были лошади, а это означало, что я буду передвигаться быстрее. В общем, я решил пойти с ними, чтобы потом, когда станет ясно, что все обошлось, при первой же возможности сбежать.

— Нам надо попасть в Перелу до наступления темноты, — поторопил Грациано.

— Мы на время поселимся в тамошней крепости, — сказал мне Фелипе. — Наверняка у них найдется еда для мальчугана, способного помогать на конюшне.

Вдруг маэстро протянул руку и положил ладонь мне на лоб.

У него были длинные, тонкие пальцы и мягкое прикосновение.

— Ты еще немного не в себе после удара по голове. Посадим-ка мы тебя на лошадь и отвезем в Перелу. Согласен, Маттео?

Я кивнул.

— Борджа тоже приедет в Перелу? Поговорит с вами? — спросил у него Фелипе.

Маэстро пожал плечами:

— Кто знает, где находится Валентино сейчас и где он будет завтра! Ведь он полководец, и это одна из важнейших его черт. Никто никогда не знает, где в точности он находится.

— Он жалит, как змея, а потом исчезает, чтобы появиться там, где его меньше всего ждут.

Тогда я и услышал от него имя князя Чезаре Борджа, называемого также герцогом Валентино. Впрочем, имя это я слышал и раньше. Да и кто его не слышал? Семейство Борджа было известно всей Европе. Родриго Борджа воссел на трон Святого Петра и правил церковью под именем Папы Александра Шестого. Этот злой человек, вместе со своими незаконными детьми Чезаре и Лукрецией, делал все возможное, чтобы Италия целиком оказалась в их власти.

Светловолосая красавица Лукреция, его дочь, совсем недавно была выдана замуж за наследника герцога Феррарского. И этой весной, находясь в Ферраре по делам Сандино, я попал на бракосочетание дочери Борджа. Свадьба была устроена как праздник и развлечение для всех горожан и прочих зевак. Однако не всем феррарцам невеста пришлась по душе, и ходили слухи, что она очень коварная женщина и ее отец, Папа Римский, заплатил герцогу Эрколе огромную сумму за то, чтобы его старший сын Альфонсо, будущий герцог Феррарский, на ней женился. Все эти слухи и сплетни доносились до моих ушей, когда я пробирался через толпу, чтобы поглазеть на нее.

По поводу щита, полученного Альфонсо от французского короля в качестве свадебного подарка, какая-то женщина сказала:

— Недаром на новом щите герцога портрет Марии Магдалины! Она, кажется, тоже была не самой целомудренной из женщин?

Многие из тех, кто слышал эти слова, рассмеялись, хотя некоторые и оглянулись через плечо: не заметил ли кто, как они смеются над домом Борджа. Ибо все знали, что семейство Борджа с неслыханной жестокостью мстит своим обидчикам. Однако общее настроение толпы было праздничным, и шутки продолжались.

Когда процессия проследовала в огромный собор, где должно было состояться венчание, по площади разнесся громкий шепот:

— Пусть жених молится о том, чтобы прожить дольше, чем ее прежний муж, которого задушили по приказу ее братца!

Итак, я обнаружил, что люди, которые спасли меня и с которыми я согласился путешествовать, как-то связаны с Чезаре Борджа. Но мне показалось, что в тот момент это обстоятельство могло скорее сыграть мне на руку, чем повредить.

Мы перебрались на другой берег по маленькому каменному мосту и повернули в сторону Перелы. Это была всем известная переправа, и множество копыт уже протоптали тропу между рекой и дорогой. Маэстро посадил меня на седло перед собой. Я все еще был в плаще Фелипе и поэтому спрятал в него лицо, когда Фелипе на мосту показал часовому пропуск, подписанный самим Борджа.

Пока мы добирались до Перелы, у меня было достаточно времени, чтобы подумать о Сандино и о том, что тот мог предпринять. Я решил, что мне не стоит бежать при первой возможности. Помимо самой Болоньи, Сандино наверняка расставит своих шпионов на всех окрестных дорогах. Ведь он знает: мне стало известно о том, что семейство Борджа заплатило ему за это грязное поручение. Если мои спасители остановятся в крепости Перела, то хотя бы на короткое время я окажусь в безопасности. Перела, одна из крепостей Борджа, — последнее место на земле, где я решился бы искать убежище. Так будет думать Сандино и не станет меня там искать.

И я действительно в это верил.

Глава 5

— Может, расскажешь нам свою историю, Маттео?

Мы провели в Переле несколько дней, прежде чем меня вновь попросили рассказать о себе. Это случилось вечером, после ужина. Маэстро сидел у камина. Он отложил лютню, на которой что-то наигрывал, подозвал меня к себе и сказал:

— Наверное, ты был бы не прочь развлечь нас своим рассказом, Маттео? Уверен, нашим хозяевам хотелось бы услышать о том, как получилось, что ты едва не утонул в водопаде.

Хозяева — комендант замка капитан Дарио дель Орте и его семья — приняли нас хорошо и очень вкусно и сытно кормили. И мне казалось, что этим гостеприимством мы были обязаны скорее их собственной простоте и дружелюбию, чем имевшемуся у нашего хозяина пропуску за подписью Борджа.

Перела была совсем маленькой деревушкой, собственно, просто крепостью на горе, у подножия которой притулилось несколько крестьянских домов. Крепость представляла собой большое здание с башней, толстыми и высокими стенами и мощной дверью, способными обеспечить надежную защиту.

С одной стороны сооружения зиял обрыв и земля уходила вниз на несколько сот футов, а внизу лежала лощина. Кухня и подсобные помещения размещались на первом этаже здания, а на втором этаже находился большой зал, где семья трапезничала и проводила дневные часы. Еще выше располагались спальни капитана и членов его семьи, а также две или три свободные комнаты. Именно там поселились маэстро и его спутники. Им были предоставлены и спальные помещения, и рабочая комната, где маэстро мог разложить свои книги и материалы. Немногочисленная прислуга спала в служебных помещениях на первом этаже, а полтора десятка солдат — в комнатах, размещавшихся над конюшней на заднем дворе.

Мне предоставили тюфячок на чердаке под крышей.

Герцог Валентино — Чезаре Борджа, — будучи хитроумным военным стратегом, понимал, какую выгодную, ключевую позицию занимает это селение между Болоньей и Феррарой. В марте 1500 года Чезаре Борджа был назначен гонфалоньером — знаменосцем церкви и капитан-генералом папской армии и получил приказ завоевать те части Романьи, которые выскользнули из-под власти Папы. Но его мечтой было не просто распространить реальную папскую власть на области, формально принадлежавшие Ватикану. Он хотел иметь все, что мог взять. В Италии насчитывалось много значительных и богатых городов, таких как Феррара, Имола, Урбино, Равенна и Болонья. За последние один или два года непосредственным штурмом, осадой или с помощью обманных маневров Борджа захватил эти города, и один за другим они пали к его ногам. Теперь Валентино прочно сидел в центре полуострова и держал Италию за горло. А поскольку он хотел, чтобы захваченные им города были надежно защищены от любого нападения, то проводил укрепление их фортификаций. Этим и был занят теперь в Переле приглашенный Борджа инженер — Леонардо да Винчи.

Капитан Дарио дель Орте, служивший в папской армии, несколько лет назад был ранен. Покалеченная спина так болела, что он не мог долго сидеть в седле и потому был назначен комендантом этой крепости. Он прибыл в сонную, захолустную Перелу, испытывая отвращение к своему назначению и чувствуя себя старым боевым конем, списанным на деревенскую конюшню. Он рассказал нам, что считал себя обреченным на несчастье и скуку до конца своих дней. Но случилось непредвиденное.

Несмотря на то что его юные годы остались далеко позади, он влюбился в местную сельчанку, юную девушку по имени Фортуната, и, к его изумлению, Фортуната тоже полюбила его, и они поженились. По словам капитана, годы, проведенные в Переле, оказались счастливейшими годами его жизни.

Супруги находили отраду друг в друге и в четверых своих детях. Старшему сыну, Паоло, было тогда около двенадцати лет, и он был на год старше меня. Этот высокий, сильный парнишка веселым лицом очень походил на отца. Две средние сестры Паоло, примерно моего возраста, родились в один день. Одна из них была заметно бойчей другой, как это часто случается у двойняшек. Младшим ребенком в семье был мальчик Дарио, названный так в честь отца. Все семейство с энтузиазмом принимало гостей и ко мне относилось тоже скорее как к гостю, чем как к слуге. Мне не давали никаких поручений. Дети сразу увидели во мне нового участника своих игр. Паоло, старший мальчик, рассматривал меня как своего товарища, с которым мог фехтовать или бороться на равных. Он обрадовался моему приезду. В ближайшей округе было мало его ровесников, и он сразу подружился со мной. Не обращая внимания на мой отрешенный вид, он тут же потащил меня во двор и начал вовлекать в свои занятия, явно нацеленные на подготовку к будущей военной службе. Как только я окреп настолько, что мог стоять на ногах, обе девочки тоже повисли на мне с двух сторон, уговаривая поиграть с ними. Однако старший брат тут же прогнал их добродушными, но крепкими шлепками. Они привыкли во всем слушаться его и не рассердились.

В тот вечер, когда меня попросили рассказать о себе, Паоло и его сестры уселись на полу и все приготовились слушать.

И я поведал свою историю.

Которая была насквозь фальшивой — от начала и до конца.

Отчасти потому, что мне не хотелось, чтобы они узнали о моем происхождении, но больше от ужаса перед Сандино.

Я вплетал в свой рассказ столько ложных следов, сколько мог выдумать. Я врал инстинктивно и очень легко, приправляя выдумку толикой правды, которая связывала между собой мои фантазии. Сначала я собирался дать лишь самое краткое описание своей жизни. Но когда в тот вечер мы все расселись у камина и я начал свой рассказ, он становился все больше и многословнее, обрастая подробностями, как снежный ком, который катится с горы.

Прежде всего я сказал им, что я сирота и вырос в крестьянском доме в горах, очень далеко отсюда. Это было так давно, что я не помню даже названия родной деревушки. Когда мои родители умерли, землю отобрал дядя, злой и жестокий человек, который заставлял меня батрачить на него совершенно бесплатно.

— А гора, у которой находилась твоя деревушка, зимой покрывалась снегом или нет? — с интересом спросила более разговорчивая из двойняшек.

Ее звали Россана. Как и ее сестра, она была очень хорошенькая.

— Вроде бы покрывалась, — ответил я.

Россана кивнула.

— Из моего окна хорошо видна эта гора. Она очень высокая.

— Мама говорит, что она такая высокая, потому что на ней живут ангелы, а они хотят быть ближе к небесам. Но там, наверное, очень холодно. Когда ты там жил, Маттео, там было холодно? А ангелов ты видел? А на небесах тоже холодно, да?

Ее сестра Элизабетта поежилась:

— Терпеть не могу холод! Когда отправлюсь на небеса, пожалуй, захвачу с собой одеяло.

— Замолчи, Элизабетта! — прикрикнула на нее мать. Она подняла с пола младшенького Дарио, который чуть не заснул с пальцем во рту, и усадила его к себе на колени. Малыш прижался к ней, и она погладила его по головке. — Замолчи и ты, Россана! Пусть Маттео продолжит свой рассказ.

Мне-то самому девчоночья болтовня была на руку. Она давала время сочинить очередную ложь.

— Зимой там было очень холодно, — подхватил я ниточку, подброшенную мне Россаной. — И постоянно хотелось есть. Одежда у меня была очень худая, и жил я в сарае, который совсем не отапливался. Поэтому год или два назад я дождался весны и убежал оттуда.

— Представляю, сколько приключений у тебя было! — с жаром воскликнул Паоло.

— Да, — сказал я. — Но о них я расскажу в другой раз.

— О, как бы я хотел путешествовать! — мечтательно сказал Паоло.

Его отец рассмеялся:

— И спать под забором? Тебя ведь по утрам из теплой постельки не вытащишь!

Я увидел по их глазам, что они жаждут услышать захватывающую историю, и забыл об осторожности. Жителям тихих, заброшенных селений всегда интересно все, что хоть как-то разнообразит их монотонную жизнь. Бродячие торговцы и разносчики хорошо знают, как ждут их покупатели новостей, причем любых. Каким бы заурядным ни было событие, но люди просто жаждут новых и новых историй. А те из торговцев, кто добавляет к своим товарам изрядную долю слухов, имеют гораздо более высокую прибыль, чем те, кто этого не делает. Хорошего рассказчика часто кормят и устраивают на ночлег в постоялых дворах или замках, не беря за это никакой платы. Мне доводилось видеть дам, которые за длинный рассказ покупали у разносчиков столько лент и мотков ниток для вышивания, сколько им за всю жизнь не понадобится.

Поэтому, всячески избегая любого упоминания о кочующих людях или таборах, я не мог устоять перед возможностью поведать о тех местах, в которых мне довелось побывать. И я рассказал об этом. В Венеции — городе, в котором улицы залиты водой, я видел, как гондолы под парусами скользят по лагуне. Я бродил меж корабельных доков и видел, как с судов выносят рулоны шелковой материи и мешки со специями из Китая и Аравии, а также корзины с необычными фруктами и удивительными пряностями из Нового Света. На центральных площадях больших городов я нередко бывал свидетелем казней или карнавалов. В Ферраре я побывал в домах богатых людей. Какую роскошь я там видел, какую мебель! Сундуки из золотого дуба и кедра, столы, покрытые камчатными скатертями с золотой вышивкой, красочные фрески и картины на стенах, бронзовые и мраморные статуи, атласные разноцветные подушки. А как эти господа были одеты! Блеск их одеяний просто слепил глаза.

Девочки дель Орте умоляли меня подробнее описывать одежду и украшения, и я понимал почему. В крепости Перела, в которой жила эта семья, мебель стояла самая простая.

Лишь в главном зале на стене висел ковер, остальные же стены были просто грубо заштукатурены. Платья у девочек, сшитые из дешевых тканей, вовсе не соответствовали последней моде. Поэтому и сестры, и их матушка были рады выведать у меня все, что мне известно о модных фасонах одежды, обуви и причесок.

Я рассказал им о том, что в начале этого года видел в Ферраре, на одном из празднеств, посвященных бракосочетанию Лукреции Борджа и Альфонсо д'Эсте. На улицах построили помосты для зрителей, чтобы простой люд мог наблюдать шествующих по улицам священнослужителей, знатных вельмож и их приближенных. Платья и камзолы знатных дам и господ были из набивного шелка, бархатные плащи оторочены мехом горностая, пальцы в благоухающих изысканными ароматами перчатках унизаны тяжелыми кольцами. Дамские пальчики перебирали надушенные мускусом четки. Рубины, изумруды и жемчуга украшали шеи и прически знатных дам.

Лукреция Борджа приказала отдать одно из своих златотканых платьев с длинным испанским шлейфом своему шуту.

В этом наряде он ходил по улицам вслед за процессией и передразнивал знатных господ. В одной руке у него был веер, а в другой — длинный посох, выкрашенный в красный цвет и увешанный колокольчиками. На площади этот шут сунул свою палку под нос самому кардиналу Ипполиту и потряс ею так, чтобы колокольчики громко зазвенели. Он не отставал от кардинала, пока тот не достал из кошелька монету и не кинул ему.

Затем, к удовольствию всей толпы, шут принялся дурачиться перед самым входом в собор, задирая юбки и прихорашиваясь, как кокетка. А Лукреция Борджа, хорошо известная своим грубоватым чувством юмора, весело смеялась и аплодировала ему.

Мои слушатели в Переле подвинулись ко мне ближе, чтобы ничего не пропустить: всем хотелось услышать о самой скандально знаменитой женщине во всей Европе.

— Она и в самом деле такая светловолосая и белолицая, как о ней говорят? — спросила меня донна Фортуната.

— Да, у нее очень светлые и длинные волосы, — ответил я, — и, когда она движется, свет играет на них, как солнечный луч на воде. В таверне я слышал от одного человека, жена которого работала служанкой во дворце, что горничным Лукреции требуется два дня, чтобы вымыть, высушить и расчесать ее волосы. Чтобы волосы блестели, как золото, в них втирают особый бальзам из шафрана и мирта. А для того, чтобы сохранить белизну лица, она использует крем, приготовленный из свежего молока и смеси шести взбитых яичных белков, причем непременно самых свежих, шести измельченных бутонов лилий и шести голубиных сердечек. Сердечек белых голубей, разумеется. И раз в месяц она обязательно втирает этот крем в кожу.

— А как она выглядит? Как злючка? — спросила Россана.

— Она выглядит… — Я помолчал немного, пытаясь вспомнить, каким было мое настоящее впечатление о Лукреции Борджа, потому что в этом случае правда нисколько не помешала бы моей выдуманной истории, и продолжал: — Она показалась мне очень молодой и… — Тут я посмотрел на глядевшую на меня во все глаза Россану, на ее приоткрытые губы, блестящие глазки, рассыпавшиеся по плечам волосы, и закончил словами, в которых не было ни капельки лжи: — И почти такой же красивой, как ты.

Все расхохотались, а я в смущении поднял на них глаза.

— Если ты решил ухаживать за моей дочкой, Маттео, то полагается сначала спросить разрешения у меня! — с притворной суровостью произнес капитан дель Орте.

Россана порозовела от смущения.

— Элизабетта тоже очень красивая, — торопливо сказал я, надеясь затушевать неловкость, но при этом нисколько не погрешив против совести, ибо это тоже было правдой.

Взрослые снова расхохотались.

— Теперь Маттео пытается сразить обеих девчонок одним комплиментом! — воскликнул Грациано.

Снова взрыв смеха.

— Экономия, заслуживающая похвал самого Фелипе! — добавил маэстро.

Я покраснел как рак и не знал, что делать. Ведь я сказал, что Россана и Элизабетта красивы, лишь потому, что они и в самом деле были очень красивы. Но поскольку смех и комментарии со всех сторон не умолкали, я понял, хотя и слишком поздно, что своим замечанием нарушил установленный этикет. Я не знал, куда деваться от стыда.

Девочки хихикали, прижавшись друг к другу.

Наконец Паоло, имевший на них больше влияния, чем родители, утихомирил сестер.

— Хватит! — прикрикнул он. — Пусть Маттео продолжит рассказ!

— Говорят, что Лукреция Борджа знает множество языков, — сказала донна Фортуната, подбадривая меня. — И что у нее такой острый ум, что она может перехитрить многих мужчин.

— Это так, но она использует ум для интриг и всяческих коварных планов, рассчитанных на уничтожение других! — пробормотал Фелипе.

Внезапно в комнате воцарилась полная тишина.

Мы зашли на опасную территорию. Я вдруг вспомнил о настоящей причине своего пребывания в Ферраре и понял, что мне надо перевести свое повествование в более безопасное русло.

Капитан Дарио дель Орте, должно быть, тоже чувствовал себя не в своей тарелке из-за того оборота, какой приняла наша беседа. Он был офицером, связанным договором с Чезаре Борджа, и осознавал, какие последствия могут иметь неосторожные слова в адрес его господина. Все знали, что Чезаре питает странную привязанность к своей сестре и что плохо придется тому, чьи насмешки в адрес Лукреции дойдут до ушей герцога Валентино. Не так давно в Риме одного человека, плохо отозвавшегося о семье Борджа, распяли на дверях собственного дома, предварительно отрезав ему язык.

Поерзав на стуле, капитан дель Орте тихонько сказал жене:

— Может, попросим Маттео закончить собственную историю?

— Ну конечно! — Донна Фортуната тут же замолчала и улыбнулась мужу, давая понять, что нисколько на него не обиделась.

Я сказал, что мне нечего больше рассказать об этой части своей жизни. Города, конечно, интересны, но в них слишком много народу и слишком грязно. Объяснил, что ушел из Феррары, потому что люблю свежий воздух деревни и могу прожить, нанимаясь в батраки к крестьянам. Там, где я работал в последний раз, мне приходилось натягивать сети и палкой сбивать с деревьев оливки. Местные жители делают так со стародавних времен.

— Вот почему я такой загорелый, — добавил я, вспомнив, как мои спасители говорили, что у меня кожа светлее, чем у цыган, но темнее, чем у них самих.

Сказав это, я надеялся рассеять всякие сомнения, если они у них еще оставались. Я добавил, что этот крестьянин, владелец оливковой рощи, очень плохо обращался со мной, и поэтому я решил уйти от него. В тот день, когда со мной случилось несчастье, я пошел на реку порыбачить, но оступился и упал в воду.

Паоло спросил, откуда у меня синяк на голове. Может, я получил его при падении в воду?

Я сказал, что не помню. И обнаружил, что, если я начинаю подыскивать слова и не знаю, как закончить фразу, любой из моих слушателей может сделать это за меня. А я уже волен согласиться с этим или не согласиться, как сочту нужным.

Поэтому я не сказал, что синяк оставлен дубинкой, удар которой и свалил меня в реку.

— А плавать ты умеешь? — спросила Россана. — Паоло умеет.

— Да, — подтвердила Элизабетта. — Паоло плавает очень хорошо. Он научит тебя, и ты больше никогда не попадешь в такую беду.

— Я умею плавать, — сказал я. — Но течение было таким сильным, и к тому же…

— … в какой-то момент ты стукнулся обо что-то головой, — тут же закончил за меня Грациано.

— Должно быть, ты ударился головой о скалу, когда проплывал через водопад! — воскликнул Паоло, довольный своими способностями делать умозаключения.

Девочки кивнули.

— Бедный мальчик! — Их матушка, донна Фортуната, наклонилась вперед и погладила меня по голове. — И такой худенький! Но мы тебя откормим!

Я вздрогнул. Поскольку в моей памяти не осталось материнской ласки, это прикосновение вызвало во мне ощущения, которых я до того не испытывал. Сидя среди членов этой небольшой семьи, окруженный их вниманием и интересом, я почувствовал себя гораздо более уязвимым. Сглотнув образовавшийся в горле комок, я вернулся к тому месту своего рассказа, которое предшествовало ласковому движению донны Фортунаты.

— Да, — сказал я, — так именно это и случилось.

Но едва я открыл рот, чтобы продолжить, как маэстро сказал:

— Назови рыбу.

— Что?

— Скажи, какую именно рыбу ты пытался выловить в реке.

Я прищурился. Почему он спрашивает об этом? Может, этим вопросом он заманивает меня в ловушку?

— Разную рыбу, — ответил я.

И стал вспоминать, какую рыбу ловил в разных реках и озерах, когда путешествовал с бабушкой. Мы всегда останавливались у ручьев, потому что свежая проточная вода обладает особой силой, поэтому в ней надо купаться, надо ее пить, надо смотреть на нее и слушать ее журчание. Бабушка умела почувствовать близость воды даже в крайнюю летнюю сушь: для этого ей стоило лишь приложить ухо к земле. Тогда она могла показать, где протекает подземный ручей и где нужно копать, чтобы из-под земли забил родник.

Я знал достаточно много названий рыбы, которую нам с бабушкой приходилось пробовать в разное время.

— Окуня, лосося, угря, форель, — перечислил я. — Разную рыбу.

Маэстро удивился:

— Но этого не может быть.

— Почему?

— Этого не может быть из-за водопада вниз по течению реки от того места, где ты ловил рыбу, — того водопада, который поймал тебя в водоворот. Водопад представляет собой естественный барьер, не позволяющий этим видам перемещаться вверх по течению.

Я пожал плечами и ответил настолько спокойно, насколько мог:

— Сам не знаю, что именно я ловил. Я просто надеялся поймать хоть что-нибудь, что можно было бы съесть.

Он взял маленькую записную книжку, висевшую у него на поясе, и открыл ее.

— Я не слишком знаком с этой местностью, — обратился он к капитану дель Орте. — Какая съедобная рыба водится в местных речках?

Паоло и его сестры кинулись наперебой перечислять названия рыб, и маэстро начал быстро делать записи у себя в книжке. Потом он застегнул ее на продолговатую деревянную пуговицу и убрал в сторону. После чего откинулся назад и закрыл глаза. Но я знал, что он не спит.

Наверняка он догадался, что история, которую я рассказал, была не совсем моей историей. Как плащ нищего, она вся зияла дырами. И возможно, с самого начала он знал, что я не тот, за кого себя выдаю.

Глава 6

Время, проведенное в Переле, я вспоминаю как маленький тихий оазис посреди моей бурной жизни.

Поначалу я не знал, как вести себя в ласковой и любящей атмосфере семьи капитана дель Орте, его жены и четверых детей. К такому я не привык.

Конечно, я больше знал о мире, чем Паоло, Россана и Элизабетта, но это нисколько не помогало мне в отношениях с ними. Физически я очень отличался от них. Они были довольно упитанными, а я — совсем тощим, с нелепыми, костлявыми руками и ногами. Донна Фортуната дала мне новую одежду вместо моих лохмотьев, но рукава поношенной рубахи Паоло оказались мне слишком длинны и свисали ниже запястий.

Я выглядел в ней странным, да я и был странным, во всем непохожим на них. Манеры у меня были самые простые и даже грубоватые в сравнении с их манерами. Особенной элегантностью и воспитанностью отличались обе девочки, которые, примерно мои ровесницы, были при этом даже несколько меня выше. Они любили использовать всякие вежливые выражения, особенно общаясь со взрослыми, а мне казалась противоестественной любая витиеватая речь; я высказывал свои мысли без затей. Многие считают, что говорить просто — значит говорить грубо. Однако я считаю, что простота и прямота в разговоре помогают беречь время и предупреждают всяческие недоразумения.

За столом они ели очень медленно. Это была особая, утонченная медленность. Я же, познавший настоящий голод, не понимал, чего ждать, если еда уже поставлена перед тобой. Лишь заметив, как все смотрят на меня, когда я жадно, как можно быстрее, кидаю в рот куски мяса, я понял, что за столом тоже надо следовать строго определенному этикету. И главное, не спешить.

Россана помогла мне, положив свою мягкую ладонь поверх моей руки и что-то спросив меня о Венеции: тем самым она несколько задержала мой очередной рывок к блюду за следующим куском. На эту тему она не произнесла ни слова, но я понял, что она хочет помочь мне вести себя правильно. С тех пор я стал наблюдать за сестрами дель Орте, прислушиваться к их разговорам, учиться их способу обращения друг к другу и манерам.

Больше всего на свете Паоло хотел стать солдатом, как его отец. Поэтому он вовлек меня в занятия фехтованием и другие спортивные игры с военным уклоном. Обычно он устраивал что-то вроде рыцарского турнира и, сражаясь со мной, всегда легко меня побивал, нанося порой очень болезненные удары в грудь своим деревянным копьем. Поначалу это злило меня, я дулся на него и отказывался парировать его удары.

Но всякий раз, когда я оказывался на земле, девочки начинали жалеть меня, Паоло принимался уговаривать, и я опять соглашался.

Это была их любимая игра. Россана и Элизабетта изображали высокородных дам, дарующих свою благосклонность храброму рыцарю, бьющемуся ради них. Более бойкая из девочек, Россана, всегда выбирала своим фаворитом меня и повязывала мне на шею свои ленты. Но вскоре меня стало раздражать то, что я все время оказывался в униженном положении; Паоло постоянно одерживал надо мной верх. Он вовсе не хотел меня унижать, нет! Но так получалось из-за его явного преимущества в росте и силе. Однако он не во всем превосходил меня. Может, я и уступал ему в силе, но зато был более ловким и шустрым. И кое в чем более опытным.

За поясом он носил настоящий короткий кинжал, но только для виду. Однако в моем детстве ножи служили не для хвастовства, а для дела.

Однажды, когда он стоял надо мной, размахивая мечом, и в очередной раз провозглашал себя победителем, я вдруг инстинктивно вскинул руку, выхватил кинжал у него из-за пояса и мгновенно приставил к его горлу. Это сразу остановило и его собственное ликование, и веселье наблюдавших за нами девочек.

Паоло выпучил на меня глаза. И я увидел в них то, что меня и заинтриговало, и испугало одновременно: страх.

Он открыл рот. Мы смотрели друг другу прямо в глаза. Но какие мысли проносились в этот миг у него в голове, я не знаю.

Он произнес одно слово.

Мое имя.

— Маттео!

— Маттео!

Это уже другой голос окликнул меня. Голос маэстро, который, оказывается, наблюдал за нами с крепостной стены, ремонтом которой он руководил.

Я отступил на шаг и повернул кинжал рукояткой к Паоло. Дрожащими руками он взял у меня кинжал и сунул его за пояс. Но потом овладел собой и низко поклонился мне в знак уважения.

Девочки громко захлопали в ладоши. Россана соскочила со своего места на стене и побежала к нам. В руках у нее был такой же венок из ягод и вечнозеленых ветвей, какие они каждый день плели для победителя.

— Встаньте на колено, господин рыцарь! Я короную вас как победителя нашего турнира.

Я встал перед ней на колено, и она возложила венок мне на голову. Я посмотрел на нее и увидел, что глаза ее наполнились слезами. В то же мгновение я почувствовал, как что-то связало нас с нею. Это было предчувствие любви.

Добрый Паоло не увидел злого умысла в том, что я угрожал ему его собственным кинжалом. Его игрушечные копье и меч были вырезаны из дерева, и, хотя от ударов, которые он мне наносил, у меня перехватывало дыхание и кружилась голова, никакого серьезного вреда он мне причинить не мог. Я же сделал так, что его жизнь на самом деле оказалась в моих руках. И наверняка он заметил на моем лице желание — пусть и мелькнувшее всего на одно мгновение — всадить лезвие в его горло. Но, как благородный человек, Паоло объяснил это своими прежними фехтовальными победами, якобы не слишком честными. Он сказал, что был очень счастлив, что у него появился наконец товарищ по играм, и не заметил, как я переживаю из-за своих постоянных поражений. С тех пор, отправляясь на бой со мной, он старался поставить себя в какое-нибудь невыгодное положение, чтобы мы с ним оказались более или менее равны по силам. И тогда я стал побеждать и выигрывать так же часто, как и он.

Так день за днем протекала моя жизнь в Переле, где я занимался тем, чем никогда прежде, — игрой.

Возможно, в самом раннем детстве у меня и были какие-то игрушки, но от того времени в памяти остались лишь самые смутные воспоминания. Например, такое: я, совсем крохотный малыш, ковыляю по плиточному полу, а где-то сзади играет музыка. Конечно, не до детских игр, когда постоянно кочуешь с места на место. Мне вечно приходилось таскать корзину с лекарствами и разными целебными средствами, которыми мы с бабушкой торговали. Когда мы приходили в какую-нибудь деревню и бабушка останавливалась поболтать с крестьянками, я видел, как деревенские ребятишки развлекаются игрой с мячами и палками. Но у нас на эти легкомысленные занятия не было ни денег, ни времени. Весной, летом и осенью нам приходилось торговать, откладывать и копить, чтобы выжить зимой.

Если я не помогал бабушке собирать, раскладывать и сушить травы, то искал дрова для костра или ухаживал за нашей лошадью. Мы были в лучшем положении, чем многие из соплеменников. У нас была отличная кибитка, в которой можно было переночевать в непогоду и в которой мы передвигались, если бабушка плохо себя чувствовала. Обычно же мы шли пешком по бесконечным пыльным дорогам и лесным мшистым тропинкам, брели, брели, пока бабушка не уставала.

Но здесь в Переле, в обществе Паоло и Россаны, Элизабетты и малыша Дарио, я научился играть в самые настоящие детские игры. По утрам у них были уроки. Они предложили и мне заниматься с ними, но я сказал, что мне это не нужно.

Однажды я заглянул в дверь классной комнаты и увидел, что девочки весьма складно читают и пишут, мгновенно составляя из букв слова, а Паоло под наставничеством местного священника уже неплохо овладел латынью и греческим. И я понял, что стоит мне сесть рядом с ними, как они сразу обнаружат мою неграмотность. Они наверняка будут смеяться надо мной, когда окажется, что я просто не понимаю слов, которые они с такой легкостью декламируют.

Капитан дель Орте и его жена были довольны тем, что дети прилежно учатся. Девочки получали приличное воспитание и образование, хотя вскоре им предстояло обручение и замужество. Вообще-то они давно уже должны были быть помолвленными, однако донна Фортуната уговорила их отца немного погодить. Мол, если девочкам дать хоть немного времени, они смогут найти себе пару по любви, как когда-то она сама.

И муж лишь для виду возражал ей. Он явно боготворил своих дочек и с ужасом ждал того момента, когда им придется покинуть родительский дом и уехать далеко от него. Итак, каждый день до полудня старшие дети занимались уроками. Я же, будучи совершенно неграмотным, притворялся, что сведущ в грамоте настолько, что мне нечего делать в одном классе с ними. Я сказал, что научился всему, что нужно, у своих родителей, пока они еще были живы. В общем, пока дети занимались уроками, я болтался на первом этаже или в конюшне, а чаще всего ходил наблюдать, как работает маэстро.

Он руководил ремонтными работами, которые производили солдаты на одной из крепостных стен. Мне нравилось сначала рассматривать чертежи, а потом наблюдать, как они воплощаются в камне и цементе. За пределы крепости я старался не выходить, чтобы не попадаться на глаза крестьянам и не заставлять их гадать, кто я такой. Но, в общем, все думали, что я — один из слуг маэстро.

Однажды, совершенно случайно, я подслушал, как маэстро обсуждает с капитаном тайный проект, который он должен был осуществить во многих замках и крепостях по приказу Чезаре Борджа. В тот день я пошел в конюшню, потому что скучал не только по бабушке, но и по нашей старой лошадке, которая столько лет служила нам, возя за собой нашу кибитку. День был жаркий, поэтому я забрался на сеновал под крышей и решил подремать. Меня разбудили голоса. Я глянул вниз. Прямо подо мной стояли маэстро и капитан дель Орте, державший в руке свиток с чертежом, выполненным хозяином. Я стал невольным свидетелем их разговора.

Они обсуждали строительство потайной комнаты, в которой могли бы спрятаться один или два человека в случае, если бы крепость захватили враги. Для этого важного разговора они нарочно пришли в конюшню, чтобы никто не смог их увидеть и услышать. Они хотели поговорить наедине. Я понимал, что не должен подслушивать, но так получилось само собой. В общем, я не стал выдавать своего присутствия, а они продолжали обсуждать, где лучше устроить этот тайник.

Маэстро объяснил капитану, что построить тайник им следует вдвоем, без чьей-либо помощи, и ни одна живая душа в крепости не должна знать о его существовании. Таков, мол, приказ самого Чезаре Борджа.

— Понимаю, — согласился капитан дель Орте.

— Даже ваша жена!

— Разумеется.

— Но я видел вашу жену, — поддразнил его маэстро. — От такой женщины трудно что-то утаить. Она очень красива!

— Это-то и хорошо! — рассмеялся капитан дель Орте. — Потому что, когда я остаюсь наедине с Фортунатой, мы не тратим время на разговоры о строительстве, кирпичах и мортирах.

Однажды вечером мать попросила детей почитать отцу и показать ему свои успехи в чтении. После ужина посуду убрали со стола и разложили на нем книги и пергаменты. Ожидая своей очереди, Россана спросила меня:

— А ты умеешь читать, Маттео?

— Конечно, — ответил я и быстро, не дожидаясь, что она попросит меня почитать, добавил: — Но предпочитаю этого не делать.

— О, но ведь это так весело! — сказала Россана. — Книги — это не только скучная учеба. Знаешь, сколько в них разных интересных историй!

— Я и так знаю кучу всяких историй! — похвастался я. — И для этого мне совсем не нужны книги. В любом случае чтение и письмо — это занятия для ремесленников. Когда мой отец был жив и ему нужно было написать письмо, он нанимал писца. Так что нам не приходилось возиться с пером.

— Отец? — Маэстро взглянул на меня. — Когда ты рассказывал нам историю своей жизни, Маттео, ты мало говорил об отце. Как его звали?

— Пьетро, — выпалил я не задумываясь.

— Хорошее имя, — медленно сказал маэстро, не поднимая глаз.

Он не отрывал взгляда от свитка, который лежал перед ним.

Я проследил за его взглядом. Внизу рукописи стояло имя писца. Простое имя, написание которого я сразу узнал.

Пьетро.

Маэстро поднял свиток и аккуратно его скрутил.

— Очень хорошее имя, — снова сказал он. — Человек с таким именем должен читать и писать превосходно.

Он завязал свиток веревочкой. Потом встал и положил его рядом с другими на высокую полку.

Под спешно выдуманным предлогом я тут же вышел из комнаты.

Взлетел под крышу, в свою комнатку на чердаке, где лежал мой тюфячок на деревянном настиле. Связав в узелок вещи, я проверил, на месте ли мешочек, который я прятал на поясе.

И вдруг я почувствовал, что в комнате кто-то есть, и стремительно обернулся.

На пороге стоял маэстро. Успел ли он заметить мешочек у меня на поясе?

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Ухожу, — ответил я.

— Почему?

— Чтобы вы не поколотили меня.

— Никто не собирается тебя колотить.

Я удивленно посмотрел на него. Ведь ребенку, пойманному на вранье, обязательно полагалось наказание.

— Скажи мне, почему ты солгал?

Я пожал плечами:

— Не знаю.

— Подумай об этом и скажи мне: почему? — Он подошел к окну и выглянул наружу. — А я пока подожду.

Судя по всему, он не собирался меня бить.

— Мне очень стыдно, — сказал я наконец.

— Стыдно за то, что не умеешь бегло читать? — Он улыбнулся. — Но сумел же ты разобрать имя писца на свитке.

Я не ответил.

— Ложь вгрызается в душу, — сказал он. — Она разъедает душу, если становится привычкой. А правда, как она ни тяжела, закаляет сердце. Ложь служит человеку плохую службу.

Вовсе нет, подумал я. Наверное, ему никогда не приходилось голодать, не случалось и воровать еду. Ложь много раз спасала мою шкуру. Но вслух я этого не произнес.

— Так в чем же твоя правда, Маттео?

«Нет, я никогда не расскажу ему всю правду, — подумал я. — Но, по крайней мере, одно он может узнать».

— Я стыжусь не столько того, что не умею читать бегло, — сказал я, — сколько того, что не знаю, кто мой отец. — Повесив голову, я прошептал: — Я незаконнорожденный.

— Всего-то! — усмехнулся он. — Да половина королевских особ Европы и почти все могущественные люди Рима — незаконнорожденные. Да наш наниматель, мой нынешний патрон Чезаре Борджа, — и тот незаконнорожденный!

— Не лучшая рекомендация для незаконнорожденных.

Он рассмеялся, и смеялся долго.

— Вряд ли тебе следует делиться этой шуткой с другими.

— Хула в адрес Борджа смертельно опасна.

— Но он человек благородного происхождения. У благородных все по-другому. Им легче быть незаконнорожденными.

— Им, может быть, еще тяжелее. Им многое приходится доказывать, за многое приходится сражаться. Им многое приходится терять…

Я покачал головой:

— Так стыдно быть бастардом, не знающим даже имени своего отца…

— Но ведь наверняка матушка очень любила тебя, Маттео.

— Бабушка никогда не говорила о ней, и поэтому я в этом не уверен. Может, она чувствовала себя настолько опозоренной, что просто ненавидела меня.

Маэстро ответил не сразу. В возникшей тишине я услышал, как шипит фитиль лампы, как по всему дому внизу хлопают ставни. Маэстро разглядывал свои пальцы. А потом осторожно сказал:

— Для матери естественно любить свое дитя независимо от того, законное оно или нет.

— Не всегда! — упрямо ответил я.

— Ты невозможен! — воскликнул он. — Ты сопротивляешься всякой попытке убедить тебя.

Я вздрогнул. Вот я и разозлил его.

— Простите, — начал я. — Я не хотел рассердить вас.

Он покачал головой:

— Ты вовсе не рассердил меня, Маттео. Ты меня огорчил.

Опершись на локти, он выглянул в узкое оконце. В отличие от окон в нижних этажах это не было застеклено. Открытое всем стихиям, в плохую погоду оно прикрывалось лишь деревянным ставнем.

Прилетела какая-то птичка и села на подоконник. Маэстро отодвинулся, чтобы не спугнуть ее. Рука его покоилась на записной книжке, находившейся у него на поясе. Вдруг, словно внезапно вспомнив о моем присутствии, он посмотрел на меня и быстро сказал:

— Я тоже незаконнорожденный.

Моему изумлению не было предела.

— Я незаконнорожденный, — повторил он свои слова.

— Но у вас есть фамилия! — возразил я.

— О да! Леонардо да Винчи. Но Винчи — вовсе не фамилия моего отца. Винчи — это название места.

— Но у меня нет даже этого, — горько усмехнулся я. — Я просто Маттео.

Он отвернулся от окна и улыбнулся:

— Что ж, просто Маттео. Садись на свой тюфячок, и я расскажу тебе одну историю.

Опершись об оконный косяк, он начал свой рассказ:

— Жил-был один добрый человек, который честно занимался своим делом. Однажды к нему подошел другой человек и стал попрекать этого человека тем, что он незаконнорожденный сын своего отца. «Быть рожденным вне брака — значит быть незаконнорожденным», — сказал тот человек. Но честный человек ответил, что незаконнорожденный означает незаконный, однако не может быть младенца, который был бы незаконным. «Как ребенок, дитя может быть незаконным? — спросил он. — Дитя — это дитя. Рожденное благодаря союзу мужчины и женщины. Дитя не знает и не контролирует обстоятельства своего зачатия, и они нисколько его не заботят. А поэтому, следуя естественному закону, — объявил честный человек, — аз есмь законнорожденный сын двух человеческих особей». И бастардом был скорее тот, другой, потому что он вел себя как животное, а не как человек.

Я промолчал.

— Послушай меня, Маттео. Законнорожденный или незаконнорожденный — это… чисто формальный вопрос. Это не значит, что с тобой что-то не так. Люди используют слово «бастард» как бранное слово. Но тем показывают, что сами опустились ниже человеческого уровня. Мой дедушка принес меня в свой дом, а мой любимый дядюшка заботился обо мне, и их воспитание дало мне больше, чем я смог бы получить в другом месте.

Он снова повернулся к окну. Птичка уже улетела, но он не отрывал глаз от того места, где она только что сидела. Я понял, что он погрузился в свои воспоминания. Потом маэстро вдруг очнулся и оглядел комнату.

— Нет, так не пойдет! — сказал он. — По ночам становится слишком холодно. Ты больше не можешь спать здесь. Если хочешь, можешь спать на полу в моей студии. Впрочем, через несколько дней я должен буду уехать. Мне нужно совершить инспекцию замка Аверно, а он гораздо обширнее этой крепости и потребует больше внимания. Так что я проведу там никак не меньше месяца. Ты уже думал о том, что будешь делать зимой?

Я покачал головой.

— Тогда можешь пока поехать с нами. Там для тебя найдутся кое-какие поручения, так что сможешь немного подзаработать.

Мне было жалко покидать Перелу.

Пока не испытаешь любовь и дружбу, не осознаешь, как их тебе не хватает, как скудна без них твоя жизнь. Но в то же время я понимал, что Чем дальше уеду отсюда, тем в большей безопасности окажусь. Перела находилась слишком близко к тому место, где я расстался с Сандино. Кто-нибудь из его шпионов мог услышать обо мне, и, если бы Сандино узнал, что в Переле неизвестно откуда появился какой-то мальчишка, он бы обязательно захотел взглянуть на этого мальчишку своими собственными глазами.

Поэтому я поехал с маэстро. Мое сердце сжалось, когда я оглянулся и увидел, как все они машут нам вслед с крепостной стены: Паоло, Россана и Элизабетта и даже малыш Дарио, сидящий у Паоло на плечах.

Мы отъезжали все дальше и дальше, а фигурки на стене становились все меньше и меньше. Никогда прежде я не испытывал такой грусти при отъезде. Нам устроили пышные проводы, надарили кучу подарков и взяли с нас обещание непременно вернуться в Перелу, как только минует зима.

Маэстро сказал, что я могу и дальше сопровождать их в путешествии. В то время он не мог предвидеть, что Грациано заболеет, а Фелипе должен будет уехать. Но вскоре после того, как мы прибыли в Аверно, оба его товарища оказались не в состоянии помогать ему в работе.

Меня наняли как простого слугу, работающего за еду и крышу над головой, но именно ко мне он обратился, когда ему понадобилась особая помощь.