Афонские истории отца Савватия
Часть I
Афон — это духовная школа
Далёкий Афон, я никогда не увижу тебя — твоих таинственных гор и строгих монастырей, уединённых келий и калив, каменистых тропинок Карули и вершин Катунакии, не спущусь к синим волнам Эгейского моря, не проснусь от звука деревянной колотушки в паломнической гостинице — архондарике.
Это особенное место: здесь люди не рождаются, они здесь живут, молятся и умирают, чтобы войти в Царство Небесное. Живут хоть и в теле, но монашеской — равноангельской — жизнью. И сам Афон гораздо ближе к небесам, чем к земле.
Монашеская республика Афон недоступна для женщин. Но я могу услышать истории об Афоне своего первого духовного наставника — игумена Савватия.
Закончилась трапеза в монастыре, прочитаны благодарственные молитвы. Сёстры снова присели и ждут, затаив дыхание. Отец Савватий внимательно оглядывает духовных чад:
— Ну что ж — спрашивайте...
Выслушивает многочисленные вопросы и отвечает на них, а потом просто рассказывает:
— На Афоне, как вы знаете, я был семь раз, жил и трудился там каждый раз в течение нескольких недель. Что такое Афон для меня? Трудно ответить односложно... Афон — это духовная школа, школа жёсткая... Долго жить там я бы не смог: это не моя мера подвига. Немощен духовно... Жить на Афоне — это вообще подвиг. Афон не курорт, Афон — духовная лечебница.
Там всё становится на свои места. Получаешь такую духовную встряску! Человек теряет свою напыщенность и чувствует себя странником Божиим. Афон человека отрезвляет, и ты понимаешь, как ты должен жить, и что ты должен делать.
Отец Савватий улыбается:
— Раньше, когда был духовным младенцем, ездил в обычные монастыри, по святым местам... Теперь же подрос немного — двадцать пять лет рукоположения в священники — в первый класс духовной школы пошёл... От манной каши устал, ищу твёрдую пищу. А на Афоне как раз твёрдую пищу едят...
Кому полезно побывать на Афоне? Священникам и монахам в первую очередь... Получить духовную зарядку для пастырской деятельности. Ну и мирянам полезно... Кому Божия Матерь открывает дорогу, тому и полезно... Если не будет воли Пресвятой Богородицы, то и президент не сможет прилететь.
А какой-нибудь простой сельский батюшка, у которого в бороде, может, солома, от того что трудится целый день напролёт и сено ещё своей коровке успевает накосить, так вот, этот самый сельский батюшка в старенькой рясе помолится Царице Небесной: «Пресвятая Богородица, помоги мне попасть на Афон!» Смотришь — а он через месяц на Афоне! Поэтому, когда меня спрашивают, что нужно сделать, чтобы попасть на Афон, я отвечаю: «Молиться Пресвятой Богородице».
Первая ночь на Афоне
Первый раз я оказался на Афоне в 2000 году. А меня тогда как-то смущала мысль, что я духовник и строитель женского монастыря. Хоть и построен был монастырь по благословению моего духовного отца, архимандрита Иоанна (Крестьянкина), хоть и предсказал его основание старец протонерей Николай Рагозин, всё же мучили меня помыслы: «Что я здесь, на Митейной горе, делаю? Моё ли это место? Может, бросить всё — монастырь этот женский, сестёр, всех этих бабушек — и уехать на Афон? Подвизаться там... Или просто в мужской монастырь уйти?»
И вот — первая ночь на Афоне... Стою на службе. Три часа ночи. Вечером не удалось вздремнуть, больше суток без сна... Электричества в храме нет, горят свечи, идёт молитва. Душно, у меня голова закружилась, вышел в притвор, сел на скамеечку. Там было посвежее, с улицы тянуло прохладой, а звуки службы хорошо доносились из храма.
Закрыл глаза и стал молиться. Вдруг слышу: шаркает ногами старенький схимонах, согбенный весь. Подошёл ближе, сел в углу притвора на каменное седалище, лица не видно, только борода белая и лик светлый — прямо в темноте светится. Перекрестился и негромко спрашивает:
— Ты кто?
— Иеромонах, — отвечаю.
— Где служишь и сколько?
— В женском монастыре, тринадцать лет.
Спрашивал он так властно, как власть имеющий. И у меня сбилось дыхание, я понял, что в эту первую ночь на Афоне я услышу то, о чём молился долго перед поездкой: чтобы Господь и Пречистая открыли мне волю Свою о моём дальнейшем пути.
А схимник сказал так, как будто знал о моих смущающих помыслах, о том, что хочу я уйти из женского монастыря. Сказал кратко и предельно просто:
— Вот где живёшь — там и живи. Никуда не уходи. Там и умереть должен. Донесёшь свой крест — и спасёшься.
Молча встал и ушёл медленно, по— старчески шаркая ногами. А я сидел и думал, что ведь я ни о чём не вопрошал его, не пытался начать беседу. Вот так в первый день моего пребывания на Афоне Господь явил мне Свою волю.
Афонские старцы
Да... Там, на Афоне, такие старцы подвизаются... О некоторых и не знает ни одна живая душа... В кондаке службы афонским святым о подвижниках Святой Горы говорится: «Показавшие в ней житие ангельское»...
Мне рассказывали, как в семидесятые годы группа наших русских священников приехала на Афон. Остановились в Свято— Пантелеимоновом монастыре. Пошли погулять по окрестностям, наткнулись на брошенный скит. Решили на следующий день отслужить там литургию, спросили у афонской братии про этот скит, получили ответ, что давно там никто не живёт и не служит.
И вот начали литургию и во время службы видят: ползёт в храм древний-древний старичок-монах. Такой старенький,что ходить давно не может, только ползком кое— как передвигается. Про него даже самые старые монахи Свято-Пантелеймонова монастыря не знали. Видимо, был он из тех, ещё дореволюционных, монахов. Приполз и говорит еле слышно:
— Божия Матерь меня не обманула: обещала, что перед смертью я причащусь.
Причастили его, и он умер прямо в храме. Как он жил? Чем питался? Причастился — и ушёл к Богу и Пресвятой Богородице, Которым молился всю жизнь.
Пешком по Афону
После первой поездки на Афон и встречи с афонским старцем смущающие меня помыслы перейти в другой монастырь или вообще уехать на Афон отошли. Прошло несколько лет... Какое-то время у нас в монастыре было спокойно. Но вообще в монашеской жизни полного покоя никогда не бывает. Если правильно подвизаться, вести духовную брань, то скорби и искушения — неотъемлемые спутники этой брани.
Началась и у нас череда тяжёлых искушений, внутренних и внешних. Главное оружие в духовной битве — молитва. Мы, конечно, молились всем монастырём. Но, видимо, наших слабых молитвенных сил было недостаточно, и нам требовалась духовная помощь и поддержка. И меня благословили помолиться на Афоне — там, где небо ближе к земле, где идёт непрерывная молитва за весь мир.
Раньше люди, вознося свои молитвы к Богу, давали какой-то обет: посетить святые места, какой-нибудь известный монастырь.
Шли зачастую пешком, так, чтобы принести Господу свои труды. Мне тоже хотелось к своим молитвам о родном монастыре приложить какой-то труд, какую-то жертву. И когда я попросил благословения на такой труд, меня благословили с молитвой пройти пешком по всему Афону и в каждом монастыре, прикладываясь к его святыням, молиться и просить о помощи.
Страшные Карули
И вот, когда я шёл пешком по всему Афону, то побывал и на Карулях.
Февраль. Дома, на Урале, снега лежат, вьюга метёт, а здесь, на Афоне, восемнадцать градусов тепла, сажают картошку и лук...
«Карули» — катушка, подъёмное устройство, с помощью которого монахи— отшельники, не спускаясь со скалы, могли выменять у проплывавших мимо рыбаков продукты: рыбу, сухари, оливки в обмен на своё рукоделье. Карули, или Каруля, находятся в самой южной части Афонского полуострова, недалеко от Катунакий.
Карули — это неприступные скалы, узкие тропки, пустые кельи, бывшие когда— то пристанищем монахов-отшельников. В скалах — гнёзда ласточек, и домики отшельников, пристроенные к этим скалам, похожи на гнёзда птиц. Есть Внешние Карули и Внутренние, или Страшные, названные так потому, что кельи монахов — прямо в скалах, подниматься туда и вообще передвигаться, держась за цепи и проволоку, опасно и просто страшно.
Паром из Дафни достиг конечной остановки на Карулях, и я вышел один на бетонную пристань — арсану. Тропинка от пристани каменными ступенями поднималась в горы, и, поднявшись, я обнаружил остатки маленького храма — параклиса и сгоревшей кельи жившего здесь знаменитого карулиота — схиархимандрита Стефана Сербского. Рядом была и пещера, в которой, как я знал, когда-то подвизался архимандрит Софроний (Сахаров), чадо афонского старца Силуана.
Недалеко от сгоревшей кельи жили русские — иеромонах отец Илья и инок. Мы познакомились. Они жили здесь два года и ещё успели застать в живых отца Стефана. Я читал о нём раньше, а теперь вот услышал о нём от людей, которые знали его лично.
Отец Стефан
Серб по происхождению, во время Второй мировой войны он был антифашистом и участвовал в Сопротивлении. Рассказывал, как его вместе с другими бойцами Сопротивления арестовали и повели на расстрел. Отец Стефан дал обет Божией Матери: если останется в живых — уйдёт монахом на Афон. Когда стали стрелять, его будто подтолкнуло, и он побежал. Чувствовал, как пули обжигают спину, руки, щёку, не причиняя ему вреда. И немцы за ним не погнались, что тоже было чудом.
После войны принял постриг на Афоне и подвизался здесь без малого пятьдесят лет. Знал несколько иностранных языков, писал духовные статьи, наставления. Отец Илья видел, как старец трудился на террасе и белоснежные голуби слетались и садились ему на плечи, а когда он заканчивал писать, голуби улетали.
Как-то к отцу Илье приехал друг из России, и он повёл его к отцу Стефану благословиться. У почти восьмидесятилетнего старца — глаза голубые, как небо, он много лет не мылся, по обычаю афонских монахов, при этом никакого запаха не было. Он мало ел, предпочитал сухоядение: в карманах всегда была сухая вермишель, которую ел сам и кормил ею птиц.
На Благовещенье спускал со скалы в море сеточку и просил: «Божья Матерь, пошли мне рыбки». Тут же вытаскивал, и в сети всегда была рыба.
Когда ремонтировал свою обветшавшую келью, друг привозил ему стройматериалы. У этого друга была дочка лет пяти, Деспина. И вот, когда старец нуждался в помощи друга, он выходил к морю и громко просил: «Деспина, скажи папе, чтобы он ко мне приехал, он мне нужен!» И девочка бежала к отцу: «Папа, тебя отец Стефан зовёт». Почему он не обращался с этой просьбой непосредственно к другу? Может, ребёнок по своей чистоте мог услышать духовный призыв лучше, кто знает... И вот, когда друг приезжал, то спрашивал: «Отец Стефан, ты меня действительно звал?» И старец отвечал: «Да, я просил Деспину передать тебе, что я тебя жду».
Последнее время он немного юродствовал, прикрывая юродством свои духовные дары. Если приходили русские, отец Стефан пел «Подмосковные вечера». И вот когда они пришли, он спел им песню, а потом поставил на огонь чайник, чтобы угостить чаем. Друг отца Ильи смотрел на отшельника недоверчиво: какой-то старичок, песни распевает — и это и есть старец-молитвенник?!
А чайник был старый, закопчённый, без ручки, только рожок. И вот когда вода в чайнике закипела, то отец Стефан взял его за бока обеими руками прямо с огня и стал разливать в кружки чай. Оба гостя смотрели на это с ужасом: чайник был раскалённым. А старец спокойно разлил чай и не получил при этом никакого ожога.
Отец Илья рассказал, что, когда Америка бомбила Сербию, старец горячо молился и вносил свой духовный вклад в защиту родины через молитву. И скорбь так передавалась ему, что он испытывал сильнейшие духовные страдания. В это время и сгорела его келья. Были ли на это духовные причины? Мы можем только догадываться об этом. А когда он переселился в пещеру, продолжая молиться о соотечественниках, погибающих в пламени взрывов, загорелась и пещера.
Умер отец Стефан в Сербии. Перед смертью он вернулся на родину, в монастырь, где настоятельницей была его родственница, и почил на праздник Введения Пресвятой Богородицы во храм. И Та, Кому он молился столько лет, приняла его душу.
Камушек из пещеры
Сгоревшая келья отца Стефана была пристроена к пещере, где жил когда-то архимандрит Софроний (Сахаров). А когда я поехал на Афон, одна инокиня, очень почитающая старца Силуана и отца Софрония, просила меня привезти из его пещеры хоть камушек. Я не знал, где эта пещера находится. Тогда эта просьба была для меня равносильна тому, что у меня попросили бы камушек с Марса. И вот я зашёл в ту самую пещеру. Там капала вода. Я поднял с земли камушек и понял, что только что исполнил просьбу инокини.
Гостеприимная встреча
Иеромонах, отец Илья, предложил мне переночевать в их жилище. Место мне уступили у самого входа, предложили одеяло и даже подушку.
Я очень устал и был рад такой гостеприимной встрече. Приближалась ночь, и мы, помолившись, стали готовиться к ночлегу. Я лёг ногами в глубь пещеры, а головой ко входу, так что видел звёздное небо. Лежал и думал о том, что такой романтический ночлег напоминает детские походы в лес. Но скоро стало понятно, что с детскими походами ночлег на Афоне не имеет ничего общего. Я много слышал об афонских страхованиях, а здесь, на Кару— лях, испытал их на себе.
Ночью начался шторм: буря, ветер. Сверху, со скал, сыпались камни, палки, щепки, море бушевало. Я очень хотел спать, но крепко заснуть не мог и находился в полузабытьи: чувствовал, как брызги волн сыпались мне на голову, плечи, в полусне натягивал на голову одеяло.
И навалились кошмары: в полузабытьи мне казалось, что иноки составили заговор против меня, что они собираются меня убить, сбросить со скалы. Я изо всех сил старался проснуться и понимал, что это только страшный сон, но сознание опять отключалось, и снова меня преследовали враги. Сквозь сон я услышал, как один из иноков прошёл мимо к выходу из пещеры и не вернулся назад, и страхи снова навалились: это сговор против меня.
Кошмарный бред, мучивший меня всю ночь, растаял с утренним солнцем. Буря стихла, и все страхования ушли. Оказалось, что у вышедшего из пещеры инока всю ночь болел зуб, он не мог спать и бродил у пещеры. Утром он ушёл в больницу.
Второй инок предложил немного проводить меня.
По пути он рассказал, как приезжали четверо паломников, решивших дойти до Внутренних Карулей. Переночевали, как и я, в пещере. Один из них весь вечер рассказывал о том, что он альпинист и предстоящая дорога нисколько не пугает его: сам пройдёт и друзей доведёт. Но когда они наутро дошли до спуска к тропе, ведущей во Внутренние Карули, решимость покинула альпиниста, и он наотрез отказался продолжить дорогу. С ним развернулись назад и его друзья. По всей видимости, причины его страха были скорее духовными, чем физическими. Хотя спуск на самом деле может испугать даже храбреца.
Внутренние Карули
Мы дошли до места, где по цепи можно было спуститься на тропу. Внешние Карули закончились: каменистая тропа обрывалась на самом верху красной скалы, уходившей отвесно вниз, к морю. Мой проводник, попрощавшись, повернул обратно. Я остался один. Вниз спускалась цепь, конца которой из-за неровности скалы не было видно. И непонятно, сколько времени нужно спускаться по этой старой цепи, прижимаясь к горячей от солнца скале. Помолился и взял в руки карульскую самодельную лестницу.
Лестница гнилая, одна ступенька есть, а другой нет. Спускаясь, смотрел вниз, нащупывал ботинком небольшие выступы, отполированные ногами карулиотов. Глазам открывалась пропасть, и сердце частило, билось неровно, во рту пересохло: одно неверное движение, и сорвёшься вниз. Я знал, что там, внизу скалы, — бездонная впадина, почти пропасть. Читал раньше, что глубина этой пропасти целый километр. О впадине рассказывали легенды: о страшном морском спруте, о морских рыбах-чудовищах с ужасной пастью, что обитают в неизведанной глубине Син— гитского залива у Карульских скал.
Начал молиться вслух — и освободился от мыслей про морских чудовищ. Спуск, к моей большой радости, оказался не очень долгим — метров тридцать. И вот я стою на тропе, ведущей во Внутренние Карули. Восстанавливаю дыхание. Тропа представляет собой небольшой выступ вдоль скалы, такую узенькую, сантиметров пятьдесят, террасу. На ней можно стоять, и даже обеими ногами. Я весь в красной пыли от скалы, руки и колени дрожат. В конце путешествия они будут сбиты в кровь.
Если идти по тропе, то тебе будут встречаться тёмные отверстия, ведущие в пещерки. Здесь когда-то подвизались афонские отшельники. Сейчас Внутренние Карули опустели. Подвигов их прежних жителей современные монахи понести не могут, как духовные младенцы не могут понести трудов закалённых в духовной битве пустынников.
Хотя время от времени сюда приходят те, кто хочет проверить свои духовные силы и примерить на себя жизнь отшельников— карулиотов. И я встретил одного из таких временных жителей Внутренних Карулей. Это тоже был русский паренёк, который представился послушником Сергием. Он поселился в одной из пещер и был рад встрече с соотечественником, хотя о себе почти ничего не рассказывал.
Я и не пытался его расспрашивать: человек, который пришёл сюда помолиться в одиночестве, явно не нуждался в компании. Люди приходят на Карули для сугубой молитвы, для покаяния, иногда по обету. Меня уже предупредили, что попасть во Внутренние Карули может далеко не каждый: только тот, кого благословит Пресвятая Богородица.
Поэтому долгой беседы мы не вели, хотя Сергий гостеприимно предложил мне трапезу. Тут же, на выступе скалы, приготовил макароны, заварил чай. Я поделился с ним своей тревогой и переживаниями за родную обитель, рассказал о благословении обойти с молитвой Афон.
После трапезы почувствовал прилив сил и, сидя на уступе скалы, уже бодро осмотрелся вокруг. Пришёл помысл о том, что не такие уж страшные эти Страшные Карули, что можно и здесь жить и молиться. Помысл был горделивый, и, видимо, потому, что не прогнал его сразу, — последовало мгновенное искушение. На Афоне вообще духовные причины и следствия предельно кратки по времени.
Господь попустил показать мне, с какими опасностями встречались отшельники Карули: я почувствовал, что какая— то сила стала двигать меня к пропасти. До пропасти было около метра, и меня охватил ужас: сейчас эта недобрая сила сметёт меня вниз, как пылинку. Я упёрся ботинками в тропу, но моё движение к пропасти продолжалось: физическими силами нельзя противостоять духовному искушению.
Начал громко читать Иисусову молитву и только тогда ощутил, что давление ослабло и постепенно прекратилось. Послушник, который был недалеко и занимался своими делами, услышав мою молитву, ничего не спросил, понимающе кивнув головой. Видимо, он был знаком с подобным искушением.
И я понял, что в Страшных Карулях можно жить и молиться, но не всем, а подвижникам, которые обрели смирение. Господь и Пресвятая Богородица допустили меня сюда, защищая и оберегая, как духовного младенца. А когда младенец принял гордый помысл, попустили ему увидеть это путешествие в истинном свете.
Когда сумерки стали близки, я попрощался с Сергием, который в считаные часы стал почти родным: это свойство Афона — сближать людей. Нужно было успеть до темноты вернуться назад, во Внешние Карули. Ноги подкашивались, когда дошёл до пещеры иноков, у которых оставил рюкзак и все свои вещи. Они встретили меня радостно, и я провёл в их пещере вторую ночь.
Скит Святой Анны
Наутро простился и, поднявшись выше в горы, нашёл тропу к скиту Святой Анны. Справа от тропы — гора, а слева — крутой спуск, почти обрыв, и колючие кустарники. Вспоминая путь к Внутренним Карулям, расслабился: идти было сравнительно легко. Замечтался, любуясь зеленью, забыл о молитве и тут же чуть не поплатился за это: запнулся о камень и еле удержался от падения с обрыва в колючий кустарник. Спас только посох: по афонским тропам обычно передвигаются с посохом. Собрался и пошёл дальше с молитвой — так, как и нужно идти по Афону.
В скиту хранится святыня — стопа святой праведной Анны в серебряном ковчежце. Приложившись с молитвой, почувствовал такую любовь, такое утешение и сердечное умиление, что захотелось, вернувшись в родной монастырь, что-то сделать для матери Пресвятой Богородицы, принести ей какой-то дар. Через несколько лет это желание воплотилось: вырос рядом с нашим монастырём скит Святой праведной Анны. И даже небольшая частица мощей святой появилась в скиту: она сама к нам пришла через благодетелей. Служба и весь распорядок дня в скиту проходят по афонскому уставу. Вот так частица Афона теперь есть и у нас, в уральском монастыре.
Келья пустынника
Когда я приехал в первый раз на Афон, мечтал найти келью какого-нибудь старца— пустынника и пообщаться с ним. Понимал, что мечта эта немного детская...
И вот как-то раз, когда я остановился в русском монастыре Святого Пантелеймона, в свободное время решил прогуляться по окрестностям. Пошёл в сторону Дафни и, немного отойдя от монастыря, слева от дороги, обнаружил небольшую тропочку, уже почти заросшую кустарником. Подумал даже: человеческая ли это тропа или кабанья? Потом решил всё же попытаться пройти по ней. Тропинка резко поднималась в гору, манила меня вперёд, я то терял её, то снова находил. Местами она шла по камням, и я убедился, что она человеческая: стали видны потёртые ступени, выложенные руками её хозяина.
Потом мне открылось небольшое плато с уже сильно заросшим оливковым садом. Сердце сильно забилось: может, сейчас я встречу старца-отшельника? Прошёл в глубь сада и увидел крохотную келью в одно окно метра два в длину и метра полтора в ширину. На двери краской полустёртая надпись по-русски: «Сия келья принадлежит иеромонаху», а дальше не смог разобрать: было стёрто.
Обошёл вокруг кельи, прислушался и понял: здесь давно никто не живёт. Прочитал молитву и открыл дверь. Обшарпанные стены, окно, деревянная лежанка из досок, в углу несколько икон — вот и вся обстановка кельи отшельника. Как он жил здесь один? Как подвизался? Молитвенник... Мне не пришлось с ним познакомиться, но я знал, что у этой кельи был хозяин, что он здесь жил и молился, и мне захотелось почтить его память и почтить ангела кельи.
Достал из сумки свои иконки и стал читать акафист великомученику Пантелеимону. Пришло чувство умиления. Дочитал до конца — и только тогда как будто вернулся в реальность. Понял, что солнце уже садится. На Афоне тьма наступает резко, ночи очень тёмные. Поспешил обратно, с трудом, уже еле различая тропку, пошёл к дороге. Молился вслух — боялся заблудиться. Как только вышел с тропки на дорогу, опустилась полная тьма.
Понял, что это не та автомобильная дорога, с которой я свернул на тропинку днём, а тоже тропа, правда, хорошо протоптанная. От неё отходили маленькие тропки, которые я чувствовал уже почти на ощупь. Шёл кое-как, испытывая сильный страх. Страх этот был скорее духовный: страхования на Афоне — дело обычное. В этих местах и днём было темновато от зарослей, а теперь я спотыкался на каждом шагу о камни, которых не мог разглядеть под ногами.
Взмолился великомученику Пантелеймону о помощи и сразу после молитвы резко вышел на храм Святого Митрофана Воронежского Свято-Пантелеимонова монастыря.
На следующий год я снова оказался в этих местах со своим другом, иеромонахом. Рассказал ему про келью отшельника, и мы решили сходить туда. Нашли полузаросшую тропу, плато с садом. Всё было каким-то чудесным: и воздух, полный свежести, и запах мёда от диких жёлтых нарциссов. На Афоне часто испытываешь чувство духовного умиления. А иногда бывает даже страшно ступать по камням: здесь ступала ногами Сама Пресвятая Богородица.
Мы с трепетом открыли дверь кельи, вошли, и я сразу понял, что здесь уже кто— то побывал в этом году. И этот гость хозяйничал здесь какое-то время: следы его пребывания знаменовали несколько глянцевых порнографических журналов. Я испытал сильное чувство гнева: как будто у меня на глазах осквернили святое место, где молился Богу подвижник-отшельник. Одновременно мы с другом почувствовали сильное смущение, мы отворачивались друг от друга, прятали глаза. Может быть, такие же чувства испытывали когда-то братья Хама?
Потом, не сговариваясь, нашли старое ржавое ведро, подожгли журналы. Они не хотели гореть, бумага была плотная. Мы разорвали журналы и сожгли их дотла. И сразу почувствовали облегчение, как будто очистили келью. Помолились и молча пошли назад. Я шёл и думал: грязь заливает весь мир, и вот она уже проникает даже на Афон. Боже, милостив буди нам, грешным!
А ещё через год я снова оказался в тех краях. Настойчиво пытался найти тропу в келью отшельника, но не смог: дорога туда полностью закрылась.
Афон — это духовная школа
Далёкий Афон, я никогда не увижу тебя — твоих таинственных гор и строгих монастырей, уединённых келий и калив, каменистых тропинок Карули и вершин Катунакии, не спущусь к синим волнам Эгейского моря, не проснусь от звука деревянной колотушки в паломнической гостинице — архондарике.
Это особенное место: здесь люди не рождаются, они здесь живут, молятся и умирают, чтобы войти в Царство Небесное. Живут хоть и в теле, но монашеской — равноангельской — жизнью. И сам Афон гораздо ближе к небесам, чем к земле.
Монашеская республика Афон недоступна для женщин. Но я могу услышать истории об Афоне своего первого духовного наставника — игумена Савватия.
Закончилась трапеза в монастыре, прочитаны благодарственные молитвы. Сёстры снова присели и ждут, затаив дыхание. Отец Савватий внимательно оглядывает духовных чад:
— Ну что ж — спрашивайте...
Выслушивает многочисленные вопросы и отвечает на них, а потом просто рассказывает:
— На Афоне, как вы знаете, я был семь раз, жил и трудился там каждый раз в течение нескольких недель. Что такое Афон для меня? Трудно ответить односложно... Афон — это духовная школа, школа жёсткая... Долго жить там я бы не смог: это не моя мера подвига. Немощен духовно... Жить на Афоне — это вообще подвиг. Афон не курорт, Афон — духовная лечебница.
Там всё становится на свои места. Получаешь такую духовную встряску! Человек теряет свою напыщенность и чувствует себя странником Божиим. Афон человека отрезвляет, и ты понимаешь, как ты должен жить, и что ты должен делать.
Отец Савватий улыбается:
— Раньше, когда был духовным младенцем, ездил в обычные монастыри, по святым местам... Теперь же подрос немного — двадцать пять лет рукоположения в священники — в первый класс духовной школы пошёл... От манной каши устал, ищу твёрдую пищу. А на Афоне как раз твёрдую пищу едят...
Кому полезно побывать на Афоне? Священникам и монахам в первую очередь... Получить духовную зарядку для пастырской деятельности. Ну и мирянам полезно... Кому Божия Матерь открывает дорогу, тому и полезно... Если не будет воли Пресвятой Богородицы, то и президент не сможет прилететь.
А какой-нибудь простой сельский батюшка, у которого в бороде, может, солома, от того что трудится целый день напролёт и сено ещё своей коровке успевает накосить, так вот, этот самый сельский батюшка в старенькой рясе помолится Царице Небесной: «Пресвятая Богородица, помоги мне попасть на Афон!» Смотришь — а он через месяц на Афоне! Поэтому, когда меня спрашивают, что нужно сделать, чтобы попасть на Афон, я отвечаю: «Молиться Пресвятой Богородице».
Первая ночь на Афоне
Первый раз я оказался на Афоне в 2000 году. А меня тогда как-то смущала мысль, что я духовник и строитель женского монастыря. Хоть и построен был монастырь по благословению моего духовного отца, архимандрита Иоанна (Крестьянкина), хоть и предсказал его основание старец протонерей Николай Рагозин, всё же мучили меня помыслы: «Что я здесь, на Митейной горе, делаю? Моё ли это место? Может, бросить всё — монастырь этот женский, сестёр, всех этих бабушек — и уехать на Афон? Подвизаться там... Или просто в мужской монастырь уйти?»
И вот — первая ночь на Афоне... Стою на службе. Три часа ночи. Вечером не удалось вздремнуть, больше суток без сна... Электричества в храме нет, горят свечи, идёт молитва. Душно, у меня голова закружилась, вышел в притвор, сел на скамеечку. Там было посвежее, с улицы тянуло прохладой, а звуки службы хорошо доносились из храма.
Закрыл глаза и стал молиться. Вдруг слышу: шаркает ногами старенький схимонах, согбенный весь. Подошёл ближе, сел в углу притвора на каменное седалище, лица не видно, только борода белая и лик светлый — прямо в темноте светится. Перекрестился и негромко спрашивает:
— Ты кто?
— Иеромонах, — отвечаю.
— Где служишь и сколько?
— В женском монастыре, тринадцать лет.
Спрашивал он так властно, как власть имеющий. И у меня сбилось дыхание, я понял, что в эту первую ночь на Афоне я услышу то, о чём молился долго перед поездкой: чтобы Господь и Пречистая открыли мне волю Свою о моём дальнейшем пути.
А схимник сказал так, как будто знал о моих смущающих помыслах, о том, что хочу я уйти из женского монастыря. Сказал кратко и предельно просто:
— Вот где живёшь — там и живи. Никуда не уходи. Там и умереть должен. Донесёшь свой крест — и спасёшься.
Молча встал и ушёл медленно, по— старчески шаркая ногами. А я сидел и думал, что ведь я ни о чём не вопрошал его, не пытался начать беседу. Вот так в первый день моего пребывания на Афоне Господь явил мне Свою волю.
Афонские старцы
Да... Там, на Афоне, такие старцы подвизаются... О некоторых и не знает ни одна живая душа... В кондаке службы афонским святым о подвижниках Святой Горы говорится: «Показавшие в ней житие ангельское»...
Мне рассказывали, как в семидесятые годы группа наших русских священников приехала на Афон. Остановились в Свято— Пантелеимоновом монастыре. Пошли погулять по окрестностям, наткнулись на брошенный скит. Решили на следующий день отслужить там литургию, спросили у афонской братии про этот скит, получили ответ, что давно там никто не живёт и не служит.
И вот начали литургию и во время службы видят: ползёт в храм древний-древний старичок-монах. Такой старенький,что ходить давно не может, только ползком кое— как передвигается. Про него даже самые старые монахи Свято-Пантелеймонова монастыря не знали. Видимо, был он из тех, ещё дореволюционных, монахов. Приполз и говорит еле слышно:
— Божия Матерь меня не обманула: обещала, что перед смертью я причащусь.
Причастили его, и он умер прямо в храме. Как он жил? Чем питался? Причастился — и ушёл к Богу и Пресвятой Богородице, Которым молился всю жизнь.
Пешком по Афону
После первой поездки на Афон и встречи с афонским старцем смущающие меня помыслы перейти в другой монастырь или вообще уехать на Афон отошли. Прошло несколько лет... Какое-то время у нас в монастыре было спокойно. Но вообще в монашеской жизни полного покоя никогда не бывает. Если правильно подвизаться, вести духовную брань, то скорби и искушения — неотъемлемые спутники этой брани.
Началась и у нас череда тяжёлых искушений, внутренних и внешних. Главное оружие в духовной битве — молитва. Мы, конечно, молились всем монастырём. Но, видимо, наших слабых молитвенных сил было недостаточно, и нам требовалась духовная помощь и поддержка. И меня благословили помолиться на Афоне — там, где небо ближе к земле, где идёт непрерывная молитва за весь мир.
Раньше люди, вознося свои молитвы к Богу, давали какой-то обет: посетить святые места, какой-нибудь известный монастырь.
Шли зачастую пешком, так, чтобы принести Господу свои труды. Мне тоже хотелось к своим молитвам о родном монастыре приложить какой-то труд, какую-то жертву. И когда я попросил благословения на такой труд, меня благословили с молитвой пройти пешком по всему Афону и в каждом монастыре, прикладываясь к его святыням, молиться и просить о помощи.
Страшные Карули
И вот, когда я шёл пешком по всему Афону, то побывал и на Карулях.
Февраль. Дома, на Урале, снега лежат, вьюга метёт, а здесь, на Афоне, восемнадцать градусов тепла, сажают картошку и лук...
«Карули» — катушка, подъёмное устройство, с помощью которого монахи— отшельники, не спускаясь со скалы, могли выменять у проплывавших мимо рыбаков продукты: рыбу, сухари, оливки в обмен на своё рукоделье. Карули, или Каруля, находятся в самой южной части Афонского полуострова, недалеко от Катунакий.
Карули — это неприступные скалы, узкие тропки, пустые кельи, бывшие когда— то пристанищем монахов-отшельников. В скалах — гнёзда ласточек, и домики отшельников, пристроенные к этим скалам, похожи на гнёзда птиц. Есть Внешние Карули и Внутренние, или Страшные, названные так потому, что кельи монахов — прямо в скалах, подниматься туда и вообще передвигаться, держась за цепи и проволоку, опасно и просто страшно.
Паром из Дафни достиг конечной остановки на Карулях, и я вышел один на бетонную пристань — арсану. Тропинка от пристани каменными ступенями поднималась в горы, и, поднявшись, я обнаружил остатки маленького храма — параклиса и сгоревшей кельи жившего здесь знаменитого карулиота — схиархимандрита Стефана Сербского. Рядом была и пещера, в которой, как я знал, когда-то подвизался архимандрит Софроний (Сахаров), чадо афонского старца Силуана.
Недалеко от сгоревшей кельи жили русские — иеромонах отец Илья и инок. Мы познакомились. Они жили здесь два года и ещё успели застать в живых отца Стефана. Я читал о нём раньше, а теперь вот услышал о нём от людей, которые знали его лично.
Отец Стефан
Серб по происхождению, во время Второй мировой войны он был антифашистом и участвовал в Сопротивлении. Рассказывал, как его вместе с другими бойцами Сопротивления арестовали и повели на расстрел. Отец Стефан дал обет Божией Матери: если останется в живых — уйдёт монахом на Афон. Когда стали стрелять, его будто подтолкнуло, и он побежал. Чувствовал, как пули обжигают спину, руки, щёку, не причиняя ему вреда. И немцы за ним не погнались, что тоже было чудом.
После войны принял постриг на Афоне и подвизался здесь без малого пятьдесят лет. Знал несколько иностранных языков, писал духовные статьи, наставления. Отец Илья видел, как старец трудился на террасе и белоснежные голуби слетались и садились ему на плечи, а когда он заканчивал писать, голуби улетали.
Как-то к отцу Илье приехал друг из России, и он повёл его к отцу Стефану благословиться. У почти восьмидесятилетнего старца — глаза голубые, как небо, он много лет не мылся, по обычаю афонских монахов, при этом никакого запаха не было. Он мало ел, предпочитал сухоядение: в карманах всегда была сухая вермишель, которую ел сам и кормил ею птиц.
На Благовещенье спускал со скалы в море сеточку и просил: «Божья Матерь, пошли мне рыбки». Тут же вытаскивал, и в сети всегда была рыба.
Когда ремонтировал свою обветшавшую келью, друг привозил ему стройматериалы. У этого друга была дочка лет пяти, Деспина. И вот, когда старец нуждался в помощи друга, он выходил к морю и громко просил: «Деспина, скажи папе, чтобы он ко мне приехал, он мне нужен!» И девочка бежала к отцу: «Папа, тебя отец Стефан зовёт». Почему он не обращался с этой просьбой непосредственно к другу? Может, ребёнок по своей чистоте мог услышать духовный призыв лучше, кто знает... И вот, когда друг приезжал, то спрашивал: «Отец Стефан, ты меня действительно звал?» И старец отвечал: «Да, я просил Деспину передать тебе, что я тебя жду».
Последнее время он немного юродствовал, прикрывая юродством свои духовные дары. Если приходили русские, отец Стефан пел «Подмосковные вечера». И вот когда они пришли, он спел им песню, а потом поставил на огонь чайник, чтобы угостить чаем. Друг отца Ильи смотрел на отшельника недоверчиво: какой-то старичок, песни распевает — и это и есть старец-молитвенник?!
А чайник был старый, закопчённый, без ручки, только рожок. И вот когда вода в чайнике закипела, то отец Стефан взял его за бока обеими руками прямо с огня и стал разливать в кружки чай. Оба гостя смотрели на это с ужасом: чайник был раскалённым. А старец спокойно разлил чай и не получил при этом никакого ожога.
Отец Илья рассказал, что, когда Америка бомбила Сербию, старец горячо молился и вносил свой духовный вклад в защиту родины через молитву. И скорбь так передавалась ему, что он испытывал сильнейшие духовные страдания. В это время и сгорела его келья. Были ли на это духовные причины? Мы можем только догадываться об этом. А когда он переселился в пещеру, продолжая молиться о соотечественниках, погибающих в пламени взрывов, загорелась и пещера.
Умер отец Стефан в Сербии. Перед смертью он вернулся на родину, в монастырь, где настоятельницей была его родственница, и почил на праздник Введения Пресвятой Богородицы во храм. И Та, Кому он молился столько лет, приняла его душу.
Камушек из пещеры
Сгоревшая келья отца Стефана была пристроена к пещере, где жил когда-то архимандрит Софроний (Сахаров). А когда я поехал на Афон, одна инокиня, очень почитающая старца Силуана и отца Софрония, просила меня привезти из его пещеры хоть камушек. Я не знал, где эта пещера находится. Тогда эта просьба была для меня равносильна тому, что у меня попросили бы камушек с Марса. И вот я зашёл в ту самую пещеру. Там капала вода. Я поднял с земли камушек и понял, что только что исполнил просьбу инокини.
Гостеприимная встреча
Иеромонах, отец Илья, предложил мне переночевать в их жилище. Место мне уступили у самого входа, предложили одеяло и даже подушку.
Я очень устал и был рад такой гостеприимной встрече. Приближалась ночь, и мы, помолившись, стали готовиться к ночлегу. Я лёг ногами в глубь пещеры, а головой ко входу, так что видел звёздное небо. Лежал и думал о том, что такой романтический ночлег напоминает детские походы в лес. Но скоро стало понятно, что с детскими походами ночлег на Афоне не имеет ничего общего. Я много слышал об афонских страхованиях, а здесь, на Кару— лях, испытал их на себе.
Ночью начался шторм: буря, ветер. Сверху, со скал, сыпались камни, палки, щепки, море бушевало. Я очень хотел спать, но крепко заснуть не мог и находился в полузабытьи: чувствовал, как брызги волн сыпались мне на голову, плечи, в полусне натягивал на голову одеяло.
И навалились кошмары: в полузабытьи мне казалось, что иноки составили заговор против меня, что они собираются меня убить, сбросить со скалы. Я изо всех сил старался проснуться и понимал, что это только страшный сон, но сознание опять отключалось, и снова меня преследовали враги. Сквозь сон я услышал, как один из иноков прошёл мимо к выходу из пещеры и не вернулся назад, и страхи снова навалились: это сговор против меня.
Кошмарный бред, мучивший меня всю ночь, растаял с утренним солнцем. Буря стихла, и все страхования ушли. Оказалось, что у вышедшего из пещеры инока всю ночь болел зуб, он не мог спать и бродил у пещеры. Утром он ушёл в больницу.
Второй инок предложил немного проводить меня.
По пути он рассказал, как приезжали четверо паломников, решивших дойти до Внутренних Карулей. Переночевали, как и я, в пещере. Один из них весь вечер рассказывал о том, что он альпинист и предстоящая дорога нисколько не пугает его: сам пройдёт и друзей доведёт. Но когда они наутро дошли до спуска к тропе, ведущей во Внутренние Карули, решимость покинула альпиниста, и он наотрез отказался продолжить дорогу. С ним развернулись назад и его друзья. По всей видимости, причины его страха были скорее духовными, чем физическими. Хотя спуск на самом деле может испугать даже храбреца.
Внутренние Карули
Мы дошли до места, где по цепи можно было спуститься на тропу. Внешние Карули закончились: каменистая тропа обрывалась на самом верху красной скалы, уходившей отвесно вниз, к морю. Мой проводник, попрощавшись, повернул обратно. Я остался один. Вниз спускалась цепь, конца которой из-за неровности скалы не было видно. И непонятно, сколько времени нужно спускаться по этой старой цепи, прижимаясь к горячей от солнца скале. Помолился и взял в руки карульскую самодельную лестницу.
Лестница гнилая, одна ступенька есть, а другой нет. Спускаясь, смотрел вниз, нащупывал ботинком небольшие выступы, отполированные ногами карулиотов. Глазам открывалась пропасть, и сердце частило, билось неровно, во рту пересохло: одно неверное движение, и сорвёшься вниз. Я знал, что там, внизу скалы, — бездонная впадина, почти пропасть. Читал раньше, что глубина этой пропасти целый километр. О впадине рассказывали легенды: о страшном морском спруте, о морских рыбах-чудовищах с ужасной пастью, что обитают в неизведанной глубине Син— гитского залива у Карульских скал.
Начал молиться вслух — и освободился от мыслей про морских чудовищ. Спуск, к моей большой радости, оказался не очень долгим — метров тридцать. И вот я стою на тропе, ведущей во Внутренние Карули. Восстанавливаю дыхание. Тропа представляет собой небольшой выступ вдоль скалы, такую узенькую, сантиметров пятьдесят, террасу. На ней можно стоять, и даже обеими ногами. Я весь в красной пыли от скалы, руки и колени дрожат. В конце путешествия они будут сбиты в кровь.
Если идти по тропе, то тебе будут встречаться тёмные отверстия, ведущие в пещерки. Здесь когда-то подвизались афонские отшельники. Сейчас Внутренние Карули опустели. Подвигов их прежних жителей современные монахи понести не могут, как духовные младенцы не могут понести трудов закалённых в духовной битве пустынников.
Хотя время от времени сюда приходят те, кто хочет проверить свои духовные силы и примерить на себя жизнь отшельников— карулиотов. И я встретил одного из таких временных жителей Внутренних Карулей. Это тоже был русский паренёк, который представился послушником Сергием. Он поселился в одной из пещер и был рад встрече с соотечественником, хотя о себе почти ничего не рассказывал.
Я и не пытался его расспрашивать: человек, который пришёл сюда помолиться в одиночестве, явно не нуждался в компании. Люди приходят на Карули для сугубой молитвы, для покаяния, иногда по обету. Меня уже предупредили, что попасть во Внутренние Карули может далеко не каждый: только тот, кого благословит Пресвятая Богородица.
Поэтому долгой беседы мы не вели, хотя Сергий гостеприимно предложил мне трапезу. Тут же, на выступе скалы, приготовил макароны, заварил чай. Я поделился с ним своей тревогой и переживаниями за родную обитель, рассказал о благословении обойти с молитвой Афон.
После трапезы почувствовал прилив сил и, сидя на уступе скалы, уже бодро осмотрелся вокруг. Пришёл помысл о том, что не такие уж страшные эти Страшные Карули, что можно и здесь жить и молиться. Помысл был горделивый, и, видимо, потому, что не прогнал его сразу, — последовало мгновенное искушение. На Афоне вообще духовные причины и следствия предельно кратки по времени.
Господь попустил показать мне, с какими опасностями встречались отшельники Карули: я почувствовал, что какая— то сила стала двигать меня к пропасти. До пропасти было около метра, и меня охватил ужас: сейчас эта недобрая сила сметёт меня вниз, как пылинку. Я упёрся ботинками в тропу, но моё движение к пропасти продолжалось: физическими силами нельзя противостоять духовному искушению.
Начал громко читать Иисусову молитву и только тогда ощутил, что давление ослабло и постепенно прекратилось. Послушник, который был недалеко и занимался своими делами, услышав мою молитву, ничего не спросил, понимающе кивнув головой. Видимо, он был знаком с подобным искушением.
И я понял, что в Страшных Карулях можно жить и молиться, но не всем, а подвижникам, которые обрели смирение. Господь и Пресвятая Богородица допустили меня сюда, защищая и оберегая, как духовного младенца. А когда младенец принял гордый помысл, попустили ему увидеть это путешествие в истинном свете.
Когда сумерки стали близки, я попрощался с Сергием, который в считаные часы стал почти родным: это свойство Афона — сближать людей. Нужно было успеть до темноты вернуться назад, во Внешние Карули. Ноги подкашивались, когда дошёл до пещеры иноков, у которых оставил рюкзак и все свои вещи. Они встретили меня радостно, и я провёл в их пещере вторую ночь.
Скит Святой Анны
Наутро простился и, поднявшись выше в горы, нашёл тропу к скиту Святой Анны. Справа от тропы — гора, а слева — крутой спуск, почти обрыв, и колючие кустарники. Вспоминая путь к Внутренним Карулям, расслабился: идти было сравнительно легко. Замечтался, любуясь зеленью, забыл о молитве и тут же чуть не поплатился за это: запнулся о камень и еле удержался от падения с обрыва в колючий кустарник. Спас только посох: по афонским тропам обычно передвигаются с посохом. Собрался и пошёл дальше с молитвой — так, как и нужно идти по Афону.
В скиту хранится святыня — стопа святой праведной Анны в серебряном ковчежце. Приложившись с молитвой, почувствовал такую любовь, такое утешение и сердечное умиление, что захотелось, вернувшись в родной монастырь, что-то сделать для матери Пресвятой Богородицы, принести ей какой-то дар. Через несколько лет это желание воплотилось: вырос рядом с нашим монастырём скит Святой праведной Анны. И даже небольшая частица мощей святой появилась в скиту: она сама к нам пришла через благодетелей. Служба и весь распорядок дня в скиту проходят по афонскому уставу. Вот так частица Афона теперь есть и у нас, в уральском монастыре.
Келья пустынника
Когда я приехал в первый раз на Афон, мечтал найти келью какого-нибудь старца— пустынника и пообщаться с ним. Понимал, что мечта эта немного детская...
И вот как-то раз, когда я остановился в русском монастыре Святого Пантелеймона, в свободное время решил прогуляться по окрестностям. Пошёл в сторону Дафни и, немного отойдя от монастыря, слева от дороги, обнаружил небольшую тропочку, уже почти заросшую кустарником. Подумал даже: человеческая ли это тропа или кабанья? Потом решил всё же попытаться пройти по ней. Тропинка резко поднималась в гору, манила меня вперёд, я то терял её, то снова находил. Местами она шла по камням, и я убедился, что она человеческая: стали видны потёртые ступени, выложенные руками её хозяина.
Потом мне открылось небольшое плато с уже сильно заросшим оливковым садом. Сердце сильно забилось: может, сейчас я встречу старца-отшельника? Прошёл в глубь сада и увидел крохотную келью в одно окно метра два в длину и метра полтора в ширину. На двери краской полустёртая надпись по-русски: «Сия келья принадлежит иеромонаху», а дальше не смог разобрать: было стёрто.
Обошёл вокруг кельи, прислушался и понял: здесь давно никто не живёт. Прочитал молитву и открыл дверь. Обшарпанные стены, окно, деревянная лежанка из досок, в углу несколько икон — вот и вся обстановка кельи отшельника. Как он жил здесь один? Как подвизался? Молитвенник... Мне не пришлось с ним познакомиться, но я знал, что у этой кельи был хозяин, что он здесь жил и молился, и мне захотелось почтить его память и почтить ангела кельи.
Достал из сумки свои иконки и стал читать акафист великомученику Пантелеимону. Пришло чувство умиления. Дочитал до конца — и только тогда как будто вернулся в реальность. Понял, что солнце уже садится. На Афоне тьма наступает резко, ночи очень тёмные. Поспешил обратно, с трудом, уже еле различая тропку, пошёл к дороге. Молился вслух — боялся заблудиться. Как только вышел с тропки на дорогу, опустилась полная тьма.
Понял, что это не та автомобильная дорога, с которой я свернул на тропинку днём, а тоже тропа, правда, хорошо протоптанная. От неё отходили маленькие тропки, которые я чувствовал уже почти на ощупь. Шёл кое-как, испытывая сильный страх. Страх этот был скорее духовный: страхования на Афоне — дело обычное. В этих местах и днём было темновато от зарослей, а теперь я спотыкался на каждом шагу о камни, которых не мог разглядеть под ногами.
Взмолился великомученику Пантелеймону о помощи и сразу после молитвы резко вышел на храм Святого Митрофана Воронежского Свято-Пантелеимонова монастыря.
На следующий год я снова оказался в этих местах со своим другом, иеромонахом. Рассказал ему про келью отшельника, и мы решили сходить туда. Нашли полузаросшую тропу, плато с садом. Всё было каким-то чудесным: и воздух, полный свежести, и запах мёда от диких жёлтых нарциссов. На Афоне часто испытываешь чувство духовного умиления. А иногда бывает даже страшно ступать по камням: здесь ступала ногами Сама Пресвятая Богородица.
Мы с трепетом открыли дверь кельи, вошли, и я сразу понял, что здесь уже кто— то побывал в этом году. И этот гость хозяйничал здесь какое-то время: следы его пребывания знаменовали несколько глянцевых порнографических журналов. Я испытал сильное чувство гнева: как будто у меня на глазах осквернили святое место, где молился Богу подвижник-отшельник. Одновременно мы с другом почувствовали сильное смущение, мы отворачивались друг от друга, прятали глаза. Может быть, такие же чувства испытывали когда-то братья Хама?
Потом, не сговариваясь, нашли старое ржавое ведро, подожгли журналы. Они не хотели гореть, бумага была плотная. Мы разорвали журналы и сожгли их дотла. И сразу почувствовали облегчение, как будто очистили келью. Помолились и молча пошли назад. Я шёл и думал: грязь заливает весь мир, и вот она уже проникает даже на Афон. Боже, милостив буди нам, грешным!
А ещё через год я снова оказался в тех краях. Настойчиво пытался найти тропу в келью отшельника, но не смог: дорога туда полностью закрылась.
Часть II
Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его
На Афоне духовные причины и следствия очень близки по времени, обнажается духовная суть происходящего. Афон — место молитвы и битвы духовной, поэтому события и поступки здесь несут особую наполненность, имеют особую концентрацию. Здесь каждый день опытным путём подтверждается древняя мудрость Соломона: «Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его».
Своё очередное, седьмое путешествие на Афон я долго планировал, предвкушал, хотя, в общем-то, давно знал, что предполагаешь одно, а Царица Небесная — хозяйка Афона — Сама промышляет о тебе, и Её о тебе произволение и есть самое для тебя лучшее, самое верное и спасительное. Можно распланировать свою поездку до мельчайших деталей, а Пресвятая полностью изменит все твои планы. И только какое-то время спустя понимаешь, что это и было самым чудесным и промыслитель— ным в твоей жизни.
Так случилось со мной и моими спутниками и в этот раз. Мы уклонились от намеченного пути, заблудились, находились в опасности и пережили довольно неприятные моменты испуга и сильнейшей усталости. Но, когда прошли путь до конца, осознали, что всё это было не напрасно, а для того, чтобы получили мы духовные уроки.
Но всё по порядку.
В предвкушении подъёма
Мы сидели в портовой таверне Дафни «У Яниса», ели булочки со шпинатом и пили небольшими глотками ледяную минеральную воду. Настроение у всех было приподнятое, взволнованное: мы ждали паром «Агиа Анна» и предвкушали подъём на вершину Афона. Все мои спутники были уральцами: иеромонах Симеон, благодетель монастыря Евгений Валентинович из Перми, иерей отец Игорь с четырьмя земляками-паломниками из Кунгура.
Духовник Свято-Пантелеимонова монастыря иеромонах отец Макарий благословил нас не только подняться, но и отслужить литургию в храме Преображения на вершине Афона. В храме наличествует только престол, из-за больших холодов и постоянной сырости там нельзя ничего хранить и для службы нужно брать всё необходимое с собой. И отец Макарий дал нам для совершения литургии кагор, одну большую афонскую просфору (в России мы литургию совершаем на пяти служебных просфорах, а у греков одна большая просфора с пятью печатями), чашу и антиминс.
Компания собралась надёжная, и мы оживлённо обсуждали, как поедем на пароме до скита Святой праведной Анны, как будем подниматься на гору, высота которой 2033 метра над уровнем моря. Высота вроде бы небольшая, но на Афоне всё имеет несколько иной вид. Были случаи, когда люди в прекрасной физической форме не могли подняться на гору, внезапно ощутив беспричинный страх, а точнее страхования, сильную слабость, огромную усталость, не позволяющую продолжить подъём, в то время как более слабые физически с молитвой успешно достигали вершины.
Некоторые паломники, по их рассказам, переживали подъём без каких-либо страхований, как духовные младенцы под защитой Пресвятой Богородицы. Либо как беспечные туристы, к которым злая сила и не приближалась по причине полного отсутствия у них каких-то духовных целей: поднялись, полюбовались красотой вида и быстренько спустились, особенно и не задумавшись, зачем они это делают.
Я же переживал за своих спутников, особенно за отцов: у кого есть особое призвание, у тех — искушения и напасти в меру призвания. Лукавый чувствует, когда чья-то вера может принести плоды, и строит козни. Святые отцы хорошо знали, что чем выше духовный потенциал человека, тем более мощный противник с ним борется. Силы наши духовные по сравнению с отцами древности или в сравнении со старцами афонскими, конечно, крайне малы, просто ничтожны. Но враг ненавидит пастырей и хорошо знает, зачем каждый паломник поднимается на вершину Афона. А мы шли туда помолиться за свою паству, за духовных чад и совершить литургию.
Храм Преображения — непростой храм. По преданию, на вершине Афона находился идол Аполлона. Он рухнул, когда на Афонскую землю ступила нога Пресвятой Богородицы. На месте языческого капища и был построен храм самим преподобным Афанасием Афонским в 965 году. Он перестраивался и обновлялся неоднократно, в том числе в 1895 году Патриархом Константинопольским Иоакимом III. Молитвы всего Афона восходят к небу, поднимаясь к вершине горы, к этому маленькому храму Преображения, который предстоит как бы перед самим Престолом Господа.
Этот храм необычен ещё и тем, что, по преданию, именно здесь перед концом света совершится самая последняя литургия. Когда пучина страстей и людской грязи захлестнёт всю нашу бедную землю, этот храм на вершине удела Божией Матери останется последним местом, где афонские монахи вознесут свои молитвы Богу: «Господи помилуй!» — «Кирие элей— сон!» И, может быть, эта последняя, отчаянная молитва будет той самой молитвой десяти праведников, которая оставит нам надежду ниневитян.
Пока мы обсуждали предстоящий подъём, к нашему разговору прислушивался мужчина лет сорока пяти, сидевший за соседним столиком. Наконец он подошёл к нам, представился и попросил разрешения присоединиться к нашей группе и вместе с нами подняться на вершину Афона. Это был русский турист, по виду крепкий и спортивный. Характер у него оказался очень живым, общительным, ему было всё равно, куда идти или ехать, а услышав наш разговор, он загорелся и стал проситься с нами.
Я подумал о том, что мы морально готовились к такому подъёму, брали благословение, молились, а для него это просто случайность. Но решили не отказывать просящему, тем более что в одиночку на вершину подниматься нельзя. Мы согласились взять его с собой, правда, предупредили, что это не просто спортивная прогулка. Он весело улыбнулся в ответ на наши слова, и мы подумали, что такое легкомысленное отношение к восхождению на вершину Святой Горы может быть опасным для него. К сожалению, интуиция нас не подвела.
Дорога к вершине
На пароме мы добрались до пристани у скита Святой праведной Анны. Вверх, к скиту, вели очень удобные бетонные ступени. Поднявшись, помолились преподобной Анне, попросили помощи в успешном восхождении, попили водички и пошли вверх по каменисто-грунтовой тропинке.
Когда поднялись вверх уже порядочно, у одного из кунгурских парней началась боязнь высоты, о чём он сам раньше и не подозревал. Он поднимался по тропинке и почувствовал, как закружилась голова, стали подкашиваться ноги. Мы подбадривали его, советовали смотреть только на нас, не переводя взгляд на местность, останавливались, когда ему становилось слишком плохо.
Сделали привал. Еда была самая простая: помидоры, хлеб. Немного горького шоколада, как высококалорийного продукта. Выпили немного воды. Помолились, в том числе за нашего спутника. Паренёк отдохнул от напряжения и страха, немного адаптировался и дальше уже поднимался нормально, стараясь, правда, особенно не смотреть по сторонам.
Я поднимался и видел перед собой голубое небо, яркое солнце, дали, простиравшиеся вокруг.
Каменистая тропинка иногда была очень крутой, так что можно было поскользнуться, иногда узкой, и можно было просто упасть с неё. С одной стороны этой тропинки высилась гора, а с другой — крутой каменный спуск. Эта тропинка не такая опасная, как тот узкий карниз, по которому я шёл на Карулях, обдирая о скалы руки и колени в кровь, но всё же идти нужно было тоже очень осторожно.
Камни были разного размера, и ноги нередко подворачивались на них, что затрудняло передвижение. Иногда камней становилось меньше и идти было легче, иногда тропа становилась очень крутой, и это снова замедляло ход.
С высотой менялись климатические зоны и вид вокруг. Появились карликовые дубы, больше похожие на кустарники, их можно было узнать по характерным светло-коричневым желудям. Иногда открывалась такая величественная панорама Афона, что просто дух захватывало.
А потом мы зашли в лес, как бы негустой парк. Там царил мрак, тенистые деревья, низкорослые кустарники, будто мы внезапно оказались на равнине. Нам это напомнило Россию.
Мы прилегли на землю, отдых очень утешил. Пошли дальше, и снова начались колючие кустарники, акация. Увидели крест и развилку и ободрились — значит, вершина недалеко.
Страхования
Мы растянулись в пути, и я уже не видел своих спутников, каждый шёл со своей скоростью. Какое расстояние мы прошли? На Афоне расстояние меряют не километрами, а часами. Если спросить афонского монаха о дороге куда-то, то он ответит, сколько часов требуется, чтобы дойти до места назначения.
Дорога становилась всё круче, растительность реже. Шли уже часа четыре, когда стал моросить дождь, поднялся холодный ветер. И тут у меня начались страхования, мне стало очень страшно. Страх проникал вглубь, казалось, до самых костей, ни молитва, ни усилия воли не могли его ослабить. Это не был страх ни темноты, ни людей, это был ничем не объяснимый холодный липкий страх, скорее ужас, обволакивающий всё тело, парализующий ум и волю.
Постепенно страх стал оформляться, стало понятно, что это страх смерти. В голову полезли навязчивые мысли о том, что у меня с детства больное сердце, и вот этот сердечный приступ — последний в моей жизни. И сейчас я умру — вот такой, как есть, без исповеди и причастия, одинокий и беспомощный, на узкой каменной тропе Афона. А это демон стал приближаться ко мне, и теперь я хорошо знаю, какой страх испытывают умирающие люди, когда Господь попускает злой силе приближаться к душе в смертный час.
Я упал, лежал без сил и ждал смерти. В ушах стучало, не хватало воздуха, сердце как будто сжали ледяной когтистой лапой. Мои попутчики были кто далеко впереди, кто позади, и я был совсем один. Пытался молиться, преодолевая страх, но страх забивал молитву. Постепенно, с еле теплящейся молитвой, пришло чувство, что я несу на гору весь груз своих грехов и груз грехов своих духовных чад, всех, за кого я молился, о чьём прощении я ходатайствовал перед Господом как пастырь.
Я почувствовал ответственность за них, и молитва моя стала горячее, стала потихоньку пробиваться сквозь липкий холодный туман страхования.
Почувствовал, что, если смогу преодолеть этот морок, наваждение, бесовский страх, если смогу подняться и дойти, то, может быть, Господь примет мой труд, моё сопротивление как жертву, как мольбу о прощении. Эта мысль подняла меня на ноги, и я встал, пошёл вверх. Шёл чисто механически, плохо соображая, чувствуя вокруг себя бесовский рой, как будто они возле меня сплошной невидимой стеной. Я шёл, но чувство было такое, как будто я двигаюсь на месте.
Если смогу пробить эту стену, смогу дойти, то стану духовно сильнее. А я должен быть сильнее: за моей спиной невидимо, но духовно ощутимо стояли все те, за кого я молился, те, кто доверился мне, — мои духовные чада. Этот помысл сделал молитву горячее, и я с умилением сердца воззвал к Пресвятой Владычице нашей Богородице. И почувствовал, что стена рассыпается. Мне стало легче.
Увидел отца Симеона, который шёл сзади и приближался ко мне. Шёл молча, но по лицу его было заметно, как ему плохо. Я подумал об отце Игоре, о Евгении Валентиновиче, который перенёс инфаркт, и стал молиться за своих спутников. Почувствовал, что молитва окрепла, что Пресвятая смела с пути демонов как пылинку. И тут нам открылся скит Панагии. Захлестнула радость: дошли до Панагии!
Скит Панагии
Когда все собрались, поделились переживаниями. Труднее всех досталось отцам, как я и ожидал. Легче всех оказался путь к скиту для нашего туриста, он поднялся первый, страхований никаких не испытывал. При виде наших измученных лиц очень удивлялся. Я видел, как гордость наполняет его, и хотел предостеречь: Господь защитил его, как младенца духовного, от страхований, но если он припишет лёгкость подъёма себе самому, то могут последовать искушения. Но он не стал слушать предостережений. И зря.
Потому что искушения действительно последовали. Ночью, во время ночлега в скиту, ему стало плохо, с ним случилась истерика. Он встал и начал кричать и рыдать: «Мне плохо! Зачем я с вами пошёл?! Я больше никуда не пойду! Мне нужно вниз! Я не могу, понимаете, просто не могу здесь оставаться!» Мы стали уговаривать его, утешать, но он был не в состоянии нас слушать, не мог лежать, сидеть и вёл себя как одержимый.
В это время ночью с фонариком с вершины спускалась группа паломников, торопясь на паром, и он, рыдая, убежал с ними, так и не дойдя до вершины оставшихся метров.
А мы остались ночевать. Обычно паломники так и поступают: здесь ночуют, а утром, отдохнув, делают последним рывок к вершине, до которой остаётся метров семьсот. Скит представляет собой небольшое здание, внутри зал с камином, который можно растопить, чтобы подсушиться и переночевать в тепле, а часть здания — маленький храм — параклис.
В скиту шёл ремонт, рабочие-албанцы бетонировали пол, местами вместо бетона рассыпан гравий. Мы обрадовались пристанищу, принесли корягу, положили в камин, но он был не отремонтирован, начал дымить. В помещении лежали одеяла и спальники, довольно старые, рваные, грязные, но ими можно было укрыться, подстелить под себя: вокруг довольно влажно и холодно, градусов десять, а мы все — уставшие, мокрые от пота и дождя. Кому достался спальник, кому одеяло, кто-то попытался уснуть, сидя возле дымящегося камина.
Всю ночь я мёрз, дрожал от холода и сырости, уснуть почти не мог, молился.
К утру забылся и на пару часов уснул. Когда проснулся — всё тело ныло, ноги гудели, но эта усталость была приятной. За все грехи наши прости нас, Матерь Божия!
На вершине
Вышли на улицу и продолжили восхождение. Кругом туман, холодно. Отошли от Панагии метров сто, но её уже стало не видно. Извилистая тропинка, скользкие камни, растительности нет — северная природа, похожая на тундру. Поднимались больше часа, хоть и недалеко, но приходилось идти медленно: камни под ногами скользкие, легко упасть и покалечиться, покатившись вниз.
Поднялись на вершину в семь утра. С одной стороны — пропасть, были случаи, когда здесь гибли неосторожные паломники, поднимавшиеся без благословения или без благоговения. На вершине стоит крест, русские паломники его позолотили золотой краской. В лужах ледок, мы прорубили этот лёд и умылись чистой дождевой водой.
Маленький храм Преображения без куполов. Зашли в храм. Очень холодно. Достали всё необходимое и начали совершать литургию. Втроём совершили проскомидию, вынули частицы за своих чад, прося Господа помиловать их и нас. Кунгурские паломники пели вместо клироса, нестройно, но дружно — от души. Причастились.
И ощутили такую духовную радость, которую невозможно передать словами... Мы были буквально пьяные от радости! И я вспоминал, какую радость духовную ощущали апостолы в день Пятидесятницы, так что неверующие поражались этой радости и, не понимая её, думали: «Они напились сладкого вина»! И мы, немощные, маленькие и слабые в сравнении с апостолами, тем не менее ощущали радость Духа Святаго так же сильно, и мне хотелось так же воскликнуть: «Возрадовалось сердце моё и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании...»
Вышли из храма — солнце выглянуло, рассеялись тучи — красота! Величественность панорамы, синее море, вид на всю Святую Гору наполняли душу радостью. Самый пик — маленькое неровное плато. Мы стояли на вершине — камни, храм, афонские святые и мы; ощущение, что мы все — единое целое! Явственно ощущаемое присутствие Бога и Пресвятой Богородицы. Чувство чего-то вселенского, космического: единая Церковь — Небесная и земная!
Трудно словами передать то, что я чувствовал тогда, — духовный восторг, радость! Все страхи отошли, и я чувствовал себя счастливейшим человеком в мире. Пресвятая Богородица, благодарим Тебя за неизреченную милость к нам, грешным! Господи, да святится имя Твое!
Спустились до Панагии. Здесь мы сердечно простились и расстались со своими спутниками. Они торопились на паром, а мы с отцом Симеоном и Евгением Валентиновичем собирались идти по Афону дальше.
Мы заблудились
Мы решили спускаться не к скиту Святой Анны, а по другой стороне, чтобы обогнуть Афон и попасть в Великую Лавру, самый древний монастырь Афона, основанный ещё преподобным Афанасием Афонским.
Шли не спеша. Чувствовали необыкновенную лёгкость и духовную радость. Было тепло, даже жарко, и мы согрелись после холодной ночи. Дошли до развилки, от которой уходили две дороги — направо и налево. Дорога левее казалась заброшенной, как будто по ней давно никто не ходил. Вдобавок чуть дальше её преграждало упавшее дерево. А дорога направо казалась более ухоженной, по ней мы и решили пойти.
Как оказалось, позднее, мы сильно ошиблись: выбрав дорогу налево, мы в этот же день оказались бы в Великой Лавре. А тут — идём-идём, три часа пути, четыре, а дорога продолжает петлять, причём явно спускается вниз, а мы хорошо знали, что Великая Лавра не внизу. Уставшие за прошлый день ноги стали сильно болеть, особенно икры и ступни: при восхождении напрягается бедренная часть, а при спуске удар приходится на нижнюю часть ноги. Ноги казались совершенно разбитыми, и мы шли уже с трудом, ковыляя кое-как.
Вдали показались маленькие кельи, находившиеся на приличном расстоянии друг от друга, и мы осознали, что заблудились. Позднее поняли, что было это промыслительно и назидательно для нас. Кельи оказались скитами Катунакии. Смеркалось. Нас утешила мысль, что хоть ночевать мы будем в обитаемом людьми месте, поскольку ночевать на открытом воздухе на Афоне опасно из-за змей, страхований и прочих опасностей.
Рассмотрев сверху кельи, выбрали самую благоустроенную, самую богатую на вид, с ухоженным садом, решив, что в такой келье легко найдётся место для трёх паломников. Спустились к ней. Сверху казалось, что все кельи находятся недалеко друг от друга, но когда мы спустились, то поняли, что между ними довольно большое расстояние. Для наших разбитых ног такое расстояние казалось уже просто огромным.
Постучали в железные врата скита, но никто не открыл. Мы в изнеможении опустились на землю рядом с воротами: второй день в пути, весь день мы пили только родниковую воду и поделили на троих плитку горького шоколада. Потом стали стучать снова. Раздался голос, но дверь нам не открыли. В ней распахнулось окошечко, и обитатель скита громко заговорил по-гречески, отказал нам в приюте, для убедительности помахав сурово руками: «Нет, нет, мы не принимаем!»
Куда идти? Казалось, мы не в состоянии сделать ни шагу больше. Внезапно к нам подошёл какой-то трудник. Он привёл нас к маленькому сарайчику, служившему ему пристанищем. Сарайчик был так мал, что он сам с трудом в нём помещался. Он не мог принять нас на ночлег, но отнёсся к нам с любовью и сочувствием: дал нам яблоко, хлеб, лукум. Поделился тем немногим, что имел, но сделал это от чистого сердца. Мы перекусили, сидя на траве у сарая, и почувствовали небольшое облегчение. Нужно было идти дальше. И мы с трудом встали и пошли, решив ночевать в лесу. А утром попытаться дойти до Лавры.
Уже совсем стемнело, каменистая дорога вела то вверх, то вниз, и её уже плохо было видно в сгущающихся сумерках. Позднее мы узнали, что находились в большой опасности: совсем рядом была пропасть, и мы могли упасть в неё в темноте. Также в этом месте были часты камнепады: стоило неосторожно наступить ногой на неподходящий камень, и на тебя обрушивалась целая лавина камней.
Ночлег в келье святого Иоанна Предтечи и урок любви Христовой
Внезапно мы услышали крик — нас звали. Из темноты показалась фигура монаха, потом второго, они бежали к нам, просили остановиться и звали за собой. Оказалось, что трудник сбегал в другую келью и рассказал живущим там греческим монахам о нас. И они бросились бежать за нами, чтобы предложить нам ночлег.
Мы с радостью последовали за ними. Скоро перед нами из темноты выросла старинная, очень бедная келья. Здесь жили два монаха, они-то и побежали за нами, боясь, что не успеют и путники останутся без приюта. Нас заботливо накормили. Еда была самая простая и бедная: холодные овощи, хлеб, вода — всё то, чем питались они сами.
Монах постарше, очень благообразный, худой, аскетического сложения, показал нам койки и успокоил: «Отдыхайте как следует, мы вас на утреню будить не станем, разбудим только на литургию». И мы, счастливые, провалились в крепкий сон.
Утром помолились на литургии в маленьком параклисе. После службы вместе потрапезничали. Видно было, что эти монахи очень бедны, но они охотно делились с нами последним. Старший спросил меня, кто я. Узнав, что я игумен, духовник монастыря, спросил, сколько сестёр подвизается в нашем монастыре. И с большой любовью подарил на всех простые бумажные иконочки святого Иоанна Предтечи. Оказалось, что это был скит Иоанна Предтечи, и великий святой через этих монахов оказал нам свою милость.
Мы предложили им деньги, но они испуганно замахали руками: «Нет-нет!» Они оказали нам гостеприимство не ради денег, а по любви, по заповедям Христовым. Они не просто приняли нас, поздно ночью эти монахи выбежали из своей кельи и бросились бежать за нами, чтобы пригласить к себе и щедро поделиться тем малым, что у них было.
Я пошарил рукой в рюкзаке, нашёл баночку икры и протянул её монахам. Они взяли её с радостью, и я понял, что такой гостинец они видят крайне редко, а может, и никогда.
Мы сердечно попрощались с ними и пошли к Лавре. Дошли до Лавры и поняли, что выбрали неправильную дорогу, которая и провела нас круговыми путями, петляя серпантином к морю, к скитам Катунакии.
Подумав, поняли, что не случайно произошла эта ошибка. Ведь пройдя этот кружной путь, мы встретились с двумя монахами бедного скита, которые оказались богатыми как никто — богатыми Евангельской любовью, искренней, чистой, нелицемерной, бескорыстной, любовью ради Христа. Мы вынесли для себя, как это важно — принять странников, бежать за ними вслед, чтобы послужить им, а потом ещё и благодарить тех, кому оказал милость и гостеприимство, за возможность послужить им ради Христа. Это было гостеприимство Авраама.
Любовь этих монахов оправдала в наших глазах и негостеприимство богатого скита, исцелила рану наших душ, удержала от осуждения.
Мы давно уже были дома, но восхождение на вершину Афона осталось с нами — в наших душах, наших сердцах, преображённых милостью Божией там, в маленьком Афонском храме Преображения. Евгений Валентинович как святыню бережёт одежду, в которой поднимался на вершину Афона. И мы с отцом Симеоном храним это путешествие в сердцах наших и с любовью делимся им с вами, читателями этого рассказа.
Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его
На Афоне духовные причины и следствия очень близки по времени, обнажается духовная суть происходящего. Афон — место молитвы и битвы духовной, поэтому события и поступки здесь несут особую наполненность, имеют особую концентрацию. Здесь каждый день опытным путём подтверждается древняя мудрость Соломона: «Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его».
Своё очередное, седьмое путешествие на Афон я долго планировал, предвкушал, хотя, в общем-то, давно знал, что предполагаешь одно, а Царица Небесная — хозяйка Афона — Сама промышляет о тебе, и Её о тебе произволение и есть самое для тебя лучшее, самое верное и спасительное. Можно распланировать свою поездку до мельчайших деталей, а Пресвятая полностью изменит все твои планы. И только какое-то время спустя понимаешь, что это и было самым чудесным и промыслитель— ным в твоей жизни.
Так случилось со мной и моими спутниками и в этот раз. Мы уклонились от намеченного пути, заблудились, находились в опасности и пережили довольно неприятные моменты испуга и сильнейшей усталости. Но, когда прошли путь до конца, осознали, что всё это было не напрасно, а для того, чтобы получили мы духовные уроки.
Но всё по порядку.
В предвкушении подъёма
Мы сидели в портовой таверне Дафни «У Яниса», ели булочки со шпинатом и пили небольшими глотками ледяную минеральную воду. Настроение у всех было приподнятое, взволнованное: мы ждали паром «Агиа Анна» и предвкушали подъём на вершину Афона. Все мои спутники были уральцами: иеромонах Симеон, благодетель монастыря Евгений Валентинович из Перми, иерей отец Игорь с четырьмя земляками-паломниками из Кунгура.
Духовник Свято-Пантелеимонова монастыря иеромонах отец Макарий благословил нас не только подняться, но и отслужить литургию в храме Преображения на вершине Афона. В храме наличествует только престол, из-за больших холодов и постоянной сырости там нельзя ничего хранить и для службы нужно брать всё необходимое с собой. И отец Макарий дал нам для совершения литургии кагор, одну большую афонскую просфору (в России мы литургию совершаем на пяти служебных просфорах, а у греков одна большая просфора с пятью печатями), чашу и антиминс.
Компания собралась надёжная, и мы оживлённо обсуждали, как поедем на пароме до скита Святой праведной Анны, как будем подниматься на гору, высота которой 2033 метра над уровнем моря. Высота вроде бы небольшая, но на Афоне всё имеет несколько иной вид. Были случаи, когда люди в прекрасной физической форме не могли подняться на гору, внезапно ощутив беспричинный страх, а точнее страхования, сильную слабость, огромную усталость, не позволяющую продолжить подъём, в то время как более слабые физически с молитвой успешно достигали вершины.
Некоторые паломники, по их рассказам, переживали подъём без каких-либо страхований, как духовные младенцы под защитой Пресвятой Богородицы. Либо как беспечные туристы, к которым злая сила и не приближалась по причине полного отсутствия у них каких-то духовных целей: поднялись, полюбовались красотой вида и быстренько спустились, особенно и не задумавшись, зачем они это делают.
Я же переживал за своих спутников, особенно за отцов: у кого есть особое призвание, у тех — искушения и напасти в меру призвания. Лукавый чувствует, когда чья-то вера может принести плоды, и строит козни. Святые отцы хорошо знали, что чем выше духовный потенциал человека, тем более мощный противник с ним борется. Силы наши духовные по сравнению с отцами древности или в сравнении со старцами афонскими, конечно, крайне малы, просто ничтожны. Но враг ненавидит пастырей и хорошо знает, зачем каждый паломник поднимается на вершину Афона. А мы шли туда помолиться за свою паству, за духовных чад и совершить литургию.
Храм Преображения — непростой храм. По преданию, на вершине Афона находился идол Аполлона. Он рухнул, когда на Афонскую землю ступила нога Пресвятой Богородицы. На месте языческого капища и был построен храм самим преподобным Афанасием Афонским в 965 году. Он перестраивался и обновлялся неоднократно, в том числе в 1895 году Патриархом Константинопольским Иоакимом III. Молитвы всего Афона восходят к небу, поднимаясь к вершине горы, к этому маленькому храму Преображения, который предстоит как бы перед самим Престолом Господа.
Этот храм необычен ещё и тем, что, по преданию, именно здесь перед концом света совершится самая последняя литургия. Когда пучина страстей и людской грязи захлестнёт всю нашу бедную землю, этот храм на вершине удела Божией Матери останется последним местом, где афонские монахи вознесут свои молитвы Богу: «Господи помилуй!» — «Кирие элей— сон!» И, может быть, эта последняя, отчаянная молитва будет той самой молитвой десяти праведников, которая оставит нам надежду ниневитян.
Пока мы обсуждали предстоящий подъём, к нашему разговору прислушивался мужчина лет сорока пяти, сидевший за соседним столиком. Наконец он подошёл к нам, представился и попросил разрешения присоединиться к нашей группе и вместе с нами подняться на вершину Афона. Это был русский турист, по виду крепкий и спортивный. Характер у него оказался очень живым, общительным, ему было всё равно, куда идти или ехать, а услышав наш разговор, он загорелся и стал проситься с нами.
Я подумал о том, что мы морально готовились к такому подъёму, брали благословение, молились, а для него это просто случайность. Но решили не отказывать просящему, тем более что в одиночку на вершину подниматься нельзя. Мы согласились взять его с собой, правда, предупредили, что это не просто спортивная прогулка. Он весело улыбнулся в ответ на наши слова, и мы подумали, что такое легкомысленное отношение к восхождению на вершину Святой Горы может быть опасным для него. К сожалению, интуиция нас не подвела.
Дорога к вершине
На пароме мы добрались до пристани у скита Святой праведной Анны. Вверх, к скиту, вели очень удобные бетонные ступени. Поднявшись, помолились преподобной Анне, попросили помощи в успешном восхождении, попили водички и пошли вверх по каменисто-грунтовой тропинке.
Когда поднялись вверх уже порядочно, у одного из кунгурских парней началась боязнь высоты, о чём он сам раньше и не подозревал. Он поднимался по тропинке и почувствовал, как закружилась голова, стали подкашиваться ноги. Мы подбадривали его, советовали смотреть только на нас, не переводя взгляд на местность, останавливались, когда ему становилось слишком плохо.
Сделали привал. Еда была самая простая: помидоры, хлеб. Немного горького шоколада, как высококалорийного продукта. Выпили немного воды. Помолились, в том числе за нашего спутника. Паренёк отдохнул от напряжения и страха, немного адаптировался и дальше уже поднимался нормально, стараясь, правда, особенно не смотреть по сторонам.
Я поднимался и видел перед собой голубое небо, яркое солнце, дали, простиравшиеся вокруг.
Каменистая тропинка иногда была очень крутой, так что можно было поскользнуться, иногда узкой, и можно было просто упасть с неё. С одной стороны этой тропинки высилась гора, а с другой — крутой каменный спуск. Эта тропинка не такая опасная, как тот узкий карниз, по которому я шёл на Карулях, обдирая о скалы руки и колени в кровь, но всё же идти нужно было тоже очень осторожно.
Камни были разного размера, и ноги нередко подворачивались на них, что затрудняло передвижение. Иногда камней становилось меньше и идти было легче, иногда тропа становилась очень крутой, и это снова замедляло ход.
С высотой менялись климатические зоны и вид вокруг. Появились карликовые дубы, больше похожие на кустарники, их можно было узнать по характерным светло-коричневым желудям. Иногда открывалась такая величественная панорама Афона, что просто дух захватывало.
А потом мы зашли в лес, как бы негустой парк. Там царил мрак, тенистые деревья, низкорослые кустарники, будто мы внезапно оказались на равнине. Нам это напомнило Россию.
Мы прилегли на землю, отдых очень утешил. Пошли дальше, и снова начались колючие кустарники, акация. Увидели крест и развилку и ободрились — значит, вершина недалеко.
Страхования
Мы растянулись в пути, и я уже не видел своих спутников, каждый шёл со своей скоростью. Какое расстояние мы прошли? На Афоне расстояние меряют не километрами, а часами. Если спросить афонского монаха о дороге куда-то, то он ответит, сколько часов требуется, чтобы дойти до места назначения.
Дорога становилась всё круче, растительность реже. Шли уже часа четыре, когда стал моросить дождь, поднялся холодный ветер. И тут у меня начались страхования, мне стало очень страшно. Страх проникал вглубь, казалось, до самых костей, ни молитва, ни усилия воли не могли его ослабить. Это не был страх ни темноты, ни людей, это был ничем не объяснимый холодный липкий страх, скорее ужас, обволакивающий всё тело, парализующий ум и волю.
Постепенно страх стал оформляться, стало понятно, что это страх смерти. В голову полезли навязчивые мысли о том, что у меня с детства больное сердце, и вот этот сердечный приступ — последний в моей жизни. И сейчас я умру — вот такой, как есть, без исповеди и причастия, одинокий и беспомощный, на узкой каменной тропе Афона. А это демон стал приближаться ко мне, и теперь я хорошо знаю, какой страх испытывают умирающие люди, когда Господь попускает злой силе приближаться к душе в смертный час.
Я упал, лежал без сил и ждал смерти. В ушах стучало, не хватало воздуха, сердце как будто сжали ледяной когтистой лапой. Мои попутчики были кто далеко впереди, кто позади, и я был совсем один. Пытался молиться, преодолевая страх, но страх забивал молитву. Постепенно, с еле теплящейся молитвой, пришло чувство, что я несу на гору весь груз своих грехов и груз грехов своих духовных чад, всех, за кого я молился, о чьём прощении я ходатайствовал перед Господом как пастырь.
Я почувствовал ответственность за них, и молитва моя стала горячее, стала потихоньку пробиваться сквозь липкий холодный туман страхования.
Почувствовал, что, если смогу преодолеть этот морок, наваждение, бесовский страх, если смогу подняться и дойти, то, может быть, Господь примет мой труд, моё сопротивление как жертву, как мольбу о прощении. Эта мысль подняла меня на ноги, и я встал, пошёл вверх. Шёл чисто механически, плохо соображая, чувствуя вокруг себя бесовский рой, как будто они возле меня сплошной невидимой стеной. Я шёл, но чувство было такое, как будто я двигаюсь на месте.
Если смогу пробить эту стену, смогу дойти, то стану духовно сильнее. А я должен быть сильнее: за моей спиной невидимо, но духовно ощутимо стояли все те, за кого я молился, те, кто доверился мне, — мои духовные чада. Этот помысл сделал молитву горячее, и я с умилением сердца воззвал к Пресвятой Владычице нашей Богородице. И почувствовал, что стена рассыпается. Мне стало легче.
Увидел отца Симеона, который шёл сзади и приближался ко мне. Шёл молча, но по лицу его было заметно, как ему плохо. Я подумал об отце Игоре, о Евгении Валентиновиче, который перенёс инфаркт, и стал молиться за своих спутников. Почувствовал, что молитва окрепла, что Пресвятая смела с пути демонов как пылинку. И тут нам открылся скит Панагии. Захлестнула радость: дошли до Панагии!
Скит Панагии
Когда все собрались, поделились переживаниями. Труднее всех досталось отцам, как я и ожидал. Легче всех оказался путь к скиту для нашего туриста, он поднялся первый, страхований никаких не испытывал. При виде наших измученных лиц очень удивлялся. Я видел, как гордость наполняет его, и хотел предостеречь: Господь защитил его, как младенца духовного, от страхований, но если он припишет лёгкость подъёма себе самому, то могут последовать искушения. Но он не стал слушать предостережений. И зря.
Потому что искушения действительно последовали. Ночью, во время ночлега в скиту, ему стало плохо, с ним случилась истерика. Он встал и начал кричать и рыдать: «Мне плохо! Зачем я с вами пошёл?! Я больше никуда не пойду! Мне нужно вниз! Я не могу, понимаете, просто не могу здесь оставаться!» Мы стали уговаривать его, утешать, но он был не в состоянии нас слушать, не мог лежать, сидеть и вёл себя как одержимый.
В это время ночью с фонариком с вершины спускалась группа паломников, торопясь на паром, и он, рыдая, убежал с ними, так и не дойдя до вершины оставшихся метров.
А мы остались ночевать. Обычно паломники так и поступают: здесь ночуют, а утром, отдохнув, делают последним рывок к вершине, до которой остаётся метров семьсот. Скит представляет собой небольшое здание, внутри зал с камином, который можно растопить, чтобы подсушиться и переночевать в тепле, а часть здания — маленький храм — параклис.
В скиту шёл ремонт, рабочие-албанцы бетонировали пол, местами вместо бетона рассыпан гравий. Мы обрадовались пристанищу, принесли корягу, положили в камин, но он был не отремонтирован, начал дымить. В помещении лежали одеяла и спальники, довольно старые, рваные, грязные, но ими можно было укрыться, подстелить под себя: вокруг довольно влажно и холодно, градусов десять, а мы все — уставшие, мокрые от пота и дождя. Кому достался спальник, кому одеяло, кто-то попытался уснуть, сидя возле дымящегося камина.
Всю ночь я мёрз, дрожал от холода и сырости, уснуть почти не мог, молился.
К утру забылся и на пару часов уснул. Когда проснулся — всё тело ныло, ноги гудели, но эта усталость была приятной. За все грехи наши прости нас, Матерь Божия!
На вершине
Вышли на улицу и продолжили восхождение. Кругом туман, холодно. Отошли от Панагии метров сто, но её уже стало не видно. Извилистая тропинка, скользкие камни, растительности нет — северная природа, похожая на тундру. Поднимались больше часа, хоть и недалеко, но приходилось идти медленно: камни под ногами скользкие, легко упасть и покалечиться, покатившись вниз.
Поднялись на вершину в семь утра. С одной стороны — пропасть, были случаи, когда здесь гибли неосторожные паломники, поднимавшиеся без благословения или без благоговения. На вершине стоит крест, русские паломники его позолотили золотой краской. В лужах ледок, мы прорубили этот лёд и умылись чистой дождевой водой.
Маленький храм Преображения без куполов. Зашли в храм. Очень холодно. Достали всё необходимое и начали совершать литургию. Втроём совершили проскомидию, вынули частицы за своих чад, прося Господа помиловать их и нас. Кунгурские паломники пели вместо клироса, нестройно, но дружно — от души. Причастились.
И ощутили такую духовную радость, которую невозможно передать словами... Мы были буквально пьяные от радости! И я вспоминал, какую радость духовную ощущали апостолы в день Пятидесятницы, так что неверующие поражались этой радости и, не понимая её, думали: «Они напились сладкого вина»! И мы, немощные, маленькие и слабые в сравнении с апостолами, тем не менее ощущали радость Духа Святаго так же сильно, и мне хотелось так же воскликнуть: «Возрадовалось сердце моё и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании...»
Вышли из храма — солнце выглянуло, рассеялись тучи — красота! Величественность панорамы, синее море, вид на всю Святую Гору наполняли душу радостью. Самый пик — маленькое неровное плато. Мы стояли на вершине — камни, храм, афонские святые и мы; ощущение, что мы все — единое целое! Явственно ощущаемое присутствие Бога и Пресвятой Богородицы. Чувство чего-то вселенского, космического: единая Церковь — Небесная и земная!
Трудно словами передать то, что я чувствовал тогда, — духовный восторг, радость! Все страхи отошли, и я чувствовал себя счастливейшим человеком в мире. Пресвятая Богородица, благодарим Тебя за неизреченную милость к нам, грешным! Господи, да святится имя Твое!
Спустились до Панагии. Здесь мы сердечно простились и расстались со своими спутниками. Они торопились на паром, а мы с отцом Симеоном и Евгением Валентиновичем собирались идти по Афону дальше.
Мы заблудились
Мы решили спускаться не к скиту Святой Анны, а по другой стороне, чтобы обогнуть Афон и попасть в Великую Лавру, самый древний монастырь Афона, основанный ещё преподобным Афанасием Афонским.
Шли не спеша. Чувствовали необыкновенную лёгкость и духовную радость. Было тепло, даже жарко, и мы согрелись после холодной ночи. Дошли до развилки, от которой уходили две дороги — направо и налево. Дорога левее казалась заброшенной, как будто по ней давно никто не ходил. Вдобавок чуть дальше её преграждало упавшее дерево. А дорога направо казалась более ухоженной, по ней мы и решили пойти.
Как оказалось, позднее, мы сильно ошиблись: выбрав дорогу налево, мы в этот же день оказались бы в Великой Лавре. А тут — идём-идём, три часа пути, четыре, а дорога продолжает петлять, причём явно спускается вниз, а мы хорошо знали, что Великая Лавра не внизу. Уставшие за прошлый день ноги стали сильно болеть, особенно икры и ступни: при восхождении напрягается бедренная часть, а при спуске удар приходится на нижнюю часть ноги. Ноги казались совершенно разбитыми, и мы шли уже с трудом, ковыляя кое-как.
Вдали показались маленькие кельи, находившиеся на приличном расстоянии друг от друга, и мы осознали, что заблудились. Позднее поняли, что было это промыслительно и назидательно для нас. Кельи оказались скитами Катунакии. Смеркалось. Нас утешила мысль, что хоть ночевать мы будем в обитаемом людьми месте, поскольку ночевать на открытом воздухе на Афоне опасно из-за змей, страхований и прочих опасностей.
Рассмотрев сверху кельи, выбрали самую благоустроенную, самую богатую на вид, с ухоженным садом, решив, что в такой келье легко найдётся место для трёх паломников. Спустились к ней. Сверху казалось, что все кельи находятся недалеко друг от друга, но когда мы спустились, то поняли, что между ними довольно большое расстояние. Для наших разбитых ног такое расстояние казалось уже просто огромным.
Постучали в железные врата скита, но никто не открыл. Мы в изнеможении опустились на землю рядом с воротами: второй день в пути, весь день мы пили только родниковую воду и поделили на троих плитку горького шоколада. Потом стали стучать снова. Раздался голос, но дверь нам не открыли. В ней распахнулось окошечко, и обитатель скита громко заговорил по-гречески, отказал нам в приюте, для убедительности помахав сурово руками: «Нет, нет, мы не принимаем!»
Куда идти? Казалось, мы не в состоянии сделать ни шагу больше. Внезапно к нам подошёл какой-то трудник. Он привёл нас к маленькому сарайчику, служившему ему пристанищем. Сарайчик был так мал, что он сам с трудом в нём помещался. Он не мог принять нас на ночлег, но отнёсся к нам с любовью и сочувствием: дал нам яблоко, хлеб, лукум. Поделился тем немногим, что имел, но сделал это от чистого сердца. Мы перекусили, сидя на траве у сарая, и почувствовали небольшое облегчение. Нужно было идти дальше. И мы с трудом встали и пошли, решив ночевать в лесу. А утром попытаться дойти до Лавры.
Уже совсем стемнело, каменистая дорога вела то вверх, то вниз, и её уже плохо было видно в сгущающихся сумерках. Позднее мы узнали, что находились в большой опасности: совсем рядом была пропасть, и мы могли упасть в неё в темноте. Также в этом месте были часты камнепады: стоило неосторожно наступить ногой на неподходящий камень, и на тебя обрушивалась целая лавина камней.
Ночлег в келье святого Иоанна Предтечи и урок любви Христовой
Внезапно мы услышали крик — нас звали. Из темноты показалась фигура монаха, потом второго, они бежали к нам, просили остановиться и звали за собой. Оказалось, что трудник сбегал в другую келью и рассказал живущим там греческим монахам о нас. И они бросились бежать за нами, чтобы предложить нам ночлег.
Мы с радостью последовали за ними. Скоро перед нами из темноты выросла старинная, очень бедная келья. Здесь жили два монаха, они-то и побежали за нами, боясь, что не успеют и путники останутся без приюта. Нас заботливо накормили. Еда была самая простая и бедная: холодные овощи, хлеб, вода — всё то, чем питались они сами.
Монах постарше, очень благообразный, худой, аскетического сложения, показал нам койки и успокоил: «Отдыхайте как следует, мы вас на утреню будить не станем, разбудим только на литургию». И мы, счастливые, провалились в крепкий сон.
Утром помолились на литургии в маленьком параклисе. После службы вместе потрапезничали. Видно было, что эти монахи очень бедны, но они охотно делились с нами последним. Старший спросил меня, кто я. Узнав, что я игумен, духовник монастыря, спросил, сколько сестёр подвизается в нашем монастыре. И с большой любовью подарил на всех простые бумажные иконочки святого Иоанна Предтечи. Оказалось, что это был скит Иоанна Предтечи, и великий святой через этих монахов оказал нам свою милость.
Мы предложили им деньги, но они испуганно замахали руками: «Нет-нет!» Они оказали нам гостеприимство не ради денег, а по любви, по заповедям Христовым. Они не просто приняли нас, поздно ночью эти монахи выбежали из своей кельи и бросились бежать за нами, чтобы пригласить к себе и щедро поделиться тем малым, что у них было.
Я пошарил рукой в рюкзаке, нашёл баночку икры и протянул её монахам. Они взяли её с радостью, и я понял, что такой гостинец они видят крайне редко, а может, и никогда.
Мы сердечно попрощались с ними и пошли к Лавре. Дошли до Лавры и поняли, что выбрали неправильную дорогу, которая и провела нас круговыми путями, петляя серпантином к морю, к скитам Катунакии.
Подумав, поняли, что не случайно произошла эта ошибка. Ведь пройдя этот кружной путь, мы встретились с двумя монахами бедного скита, которые оказались богатыми как никто — богатыми Евангельской любовью, искренней, чистой, нелицемерной, бескорыстной, любовью ради Христа. Мы вынесли для себя, как это важно — принять странников, бежать за ними вслед, чтобы послужить им, а потом ещё и благодарить тех, кому оказал милость и гостеприимство, за возможность послужить им ради Христа. Это было гостеприимство Авраама.
Любовь этих монахов оправдала в наших глазах и негостеприимство богатого скита, исцелила рану наших душ, удержала от осуждения.
Мы давно уже были дома, но восхождение на вершину Афона осталось с нами — в наших душах, наших сердцах, преображённых милостью Божией там, в маленьком Афонском храме Преображения. Евгений Валентинович как святыню бережёт одежду, в которой поднимался на вершину Афона. И мы с отцом Симеоном храним это путешествие в сердцах наших и с любовью делимся им с вами, читателями этого рассказа.
Часть III
Послушание от Бога
Главное послушание афонских монахов — молитва. Особенность Афона в том, что большинство молитв возносится к небу ночью, когда все остальные люди мирно спят.
Афонские монахи спят, как правило, часов пять — пять с половиной. Конечно, есть подвижники, которые спят меньше, но в целом пять часов — сон афонского монаха. После вечерней келейной молитвы они ложатся ненадолго отдохнуть, чтобы в половине второго ночи встать на полунощницу. Это настоящий подвиг, который понести сложно. Возможным его делает благодать Святого Духа. Представьте себе, что вы крепко уснули.
Второй час ночи, самый глубокий сон. А вам нужно вставать и идти на службу в храм. Молиться всю ночь: полунощница, утреня, а потом литургия, которая заканчивается около семи утра. Час отдыха, и нужно идти трудиться на послушании. И так каждый день, из года в год — всю жизнь.
В первый свой приезд я жил на Афоне около месяца и с трудом переносил этот режим. Вставать было очень тяжело, постоянно испытывал усталость, недосыпание, приходил в храм совершенно сонный. С удивлением замечал, что хоть плоть и страдает — болят и отекают ноги, ноет спина и поясница, — а дух бодр, и ум после ночных служб обретает особую чуткость. Во время молитвы сознание ненадолго отключается, но душа бдит и молится. И ты ярче, чётче, глубже воспринимаешь молитву.
Заметил, что полунощница даётся нелегко даже афонской братии, много лет живущей на Афоне. На утрене становится легче. А во время литургии — душа поёт и славит Бога.
Пример стоящих рядом афонских отцов меня очень вдохновлял: многие стояли не присаживаясь, отдаваясь молитве всей душой.
Думал: я возвращаюсь в родной монастырь и отдыхаю от переутомления. У нас, конечно, тоже бывают ночные службы, но нечасто. А для них ночная молитва — главное послушание, жертва Богу, жизненный подвиг. Всей своей жизнью, всей крепостью своей служат они Господу, исполняют первую Заповедь Моисея, превозмогая сон, немощь, телесную тугу, боль.
Это сложно понять, не испытав на себе: разбуди нас не вовремя, на час раньше, не дай выспаться день, два, три — и мы раздражаемся, гневаемся, срываемся на ближних.
А они так живут всю жизнь. Молятся ночью с любовью за весь мир — такое послушание дано им от Бога.
Афонские послушания
Как-то я жил и трудился в русском Свято— Пантелеимоновом монастыре. И вот мне и ещё четверым афонским инокам дали послушание — работа на огородах. Огороды расположены на террасах, устроенных на склонах гор, и в земле часто попадаются камни величиной то с яблоко, то с небольшую дыньку. Монах на мини-тракторе пахал огород, а мы впятером шли за плугом, выбирали из земли камни и откидывали их за край поля, на широкую межу.
Трактор доезжал до конца поля, разворачивался, и мы снова шли за ним. Точнее, почти бежали. Двигаться нужно было быстро, быстро собирать и откидывать камни, и всё это под палящим солнцем.
Мы с трудом успевали за трактором, и монах-тракторист подгонял нас. В течение пяти часов очистили несколько огородов, пару раз отдыхая несколько минут на солнцепёке, так как тени поблизости не было.
И я вдруг почувствовал такую страшную усталость, что, казалось, с места не мог сдвинуться, не то что бежать за трактором. Руки, ноги, спина — всё болело, сердце частило, дыхание прерывалось. Я просто физически не мог больше продолжать работу на непривычной жаре в таком быстром темпе.
Все уже начали подниматься с земли после пятиминутного отдыха, а я медлил, казалось, что на ногах стопудовые гири. Было очень стыдно: все продолжат работу, как я смогу остаться сидеть на обочине? Братья тоже устали, если я перестану работать, то им придётся ещё тяжелее...
Взмолился Пресвятой Богородице:
— Матерь Божия! Вот я тружусь в Твоём саду среди Твоих чад. Они афонские монахи и Твои близкие чада, а я пришёл послужить им. Прими мой труд как труд самого недостойного раба Твоего, а мою усталость и боль — как жертву!! Помоги мне! Если б я откидывал каждый камень как жертву за свои многочисленные грехи! Смилуйся, Матерь Божия! Позволь мне ещё потрудиться в Твоём саду!
И случилось чудо, такое маленькое, моё личное чудо... Я почувствовал, как мгновенно исчезает усталость, как сила вливается в мои мышцы. Испытал такое вдохновение, что вскочил на ноги и бросился работать. Бегал быстрее всех, дальше всех швырял камни — такой прилив сил испытал. Во всём теле и в душе царила лёгкость. До конца послушания я работал с радостью.
А потом тракторист посмотрел на часы и остановил трактор: наступило время молитвы. И мы пошли переодеваться для службы. Как в древности: старец позвал послушника — переписчика духовных книг, и он вскочил с места, не дописав букву.
Так и здесь: пришло время молитвы — всё оставили и пошли молиться.
Афонское искушение
Как-то я приехал на Афон на месяц помолиться и потрудиться. Мне дали послушание развешивать для просушки постиранное бельё со всего архондарика, целую кучу сырого белья, потом собирать его, гладить и сдавать. Работы было много, и жизнь протекала обычно для монастыря: молитва, службы, послушание. Только службы ночные, молитва длиннее, а послушание отнимало необычно много сил и времени.
Первую неделю я адаптировался, постепенно стало легче, втянулся. А на второй неделе навалилась смертельная тоска. Меня стало просто ломать, выгонять с Афона. Было плохо и душевно и физически, накатило такое уныние, что я стал раздумывать, не уехать ли раньше намеченного срока. Если так тяжело, то, может, поменять билет? Никто не пострадает, если я уеду раньше, а терпеть это страшное уныние уже не было никаких сил.
Собрался на следующий день обменять билет, почувствовал некоторое облегчение и решил немного почитать. У меня с собой была книга архимандрита Софрония (Сахарова) про старца Силуана. И вот открываю я книгу на первой попавшейся странице и читаю строки, очень подходящие к моему настроению, только из строк этих явно следует, что нельзя мне никуда уезжать.
Я подумал: вот старец Силуан ответил на моё тяжёлое духовное состояние, значит, нужно остаться. Прошёл час, я забеспокоился снова. Понимал умом, что это искушение такое, но душа беспокоилась всё равно, не мог справиться с искушением. Снова навалилась такая мука, тоска.
Я подумал: слова старца просто совпали с моими чувствами, и совпали совершенно случайно, а сказал он эти слова совершенно по другому поводу, и ко мне они никакого отношения не имеют. Нет, нужно уезжать раньше, сил нет терпеть эту тоску.
Пытаясь спастись от уныния, достал Послания апостолов, открываю, читаю, а там, другими словами, но то же самое. Один смысл — что нельзя мне сейчас уезжать, смертельно опасно, последствия будут страшные. На меня нападает уже мистический страх.
Открываю Евангелие с молитвой: Господи, что мне делать? Мне так тяжело! И читаю уже в Евангелии ответ в том же ключе. Я понял, что уже Сам Господь мне как Фоме неверующему даёт ответ, и нужно терпеть до конца это странное, такое тяжёлое искушение, с которым раньше на Родине я не сталкивался: было уныние, была и тоска, но такой силы они никогда не достигали, никогда не были столь мучительны.
И я, получив внутренний ответ, приготовился терпеть до конца. Мне было так тяжело, что, видимо, даже мой внешний вид выдавал душевную тугу. Я шёл по монастырскому дворику, и ко мне подошёл отец Философ. Внимательно посмотрел и спросил прямо:
— Что, отче, ломает тебя?
— Очень ломает...
— Ну, помоги тебе Бог! Мы за тебя помолимся...
И, видимо, отцы помолились. Потому что спустя короткое время искушение отошло. На душе стало спокойно и мирно, и я уже сам недоумевал: как мог так страдать, как мог планировать уехать раньше срока и прервать такую желанную, такую долгожданную поездку на Афон?
А потом один из отцов как бы случайно, мимоходом рассказал мне историю:
— Есть такой рыжий бес, который изгоняет монахов с Афона, тащит их на корабль и уводит в мир, напуская на монаха страшное уныние. Как-то афонский инок шёл по тропе с молитвой и встретил этого рыжего беса. Смотрит, а у него на плече и на шее шерсть рыжая вся стёрта.
Монах и спрашивает:
— Ты кто?
— Я-то? Я бес.
— А почему у тебя шерсть так странно стёрта?
— Да я на плече таскаю монахов в мир. Трудное это дело! Но вот если утащу, то тогда в миру я уже сам на них езжу.
Так что афонские монахи с этим искушением, с унынием необычным, бранью на грани сил человеческих, хорошо знакомы. Они помогли мне своей молитвой. И я теперь знаю, что это за брань. Возможно, Господь попустил мне её для духовного опыта.
И я хорошо запомнил духовное переживание: одной половинкой своей души я находился в аду, а другой половинкой — в раю. Страшное томление — и блаженство, — и всё это во мне. Это была моя первая поездка на Святую Гору, когда я понял, что Афон — это ещё не небо, но уже и не земля. Афон — это такая ступенька, промежуточное звено между небом и землёй. И искушения здесь тоже непростые. Школа духовная — вот что такое Афон.
Пасхальная радость
Иногда меня спрашивают, какое воспоминание об Афоне самое радостное. И мне не нужно долго рыться в кладовых памяти: я хорошо помню этот день. Только не знаю, смогу ли передать вам ту радость, которую тогда испытал. Внешнего — ничего, никаких особых красок, никаких впечатляющих событий или ярких встреч...
Сретение. Праздничная служба в Покровском храме русского монастыря. Как обычно, полунощница, утреня, праздничная литургия. Я причастился на литургии, в конце службы мы все пошли ко кресту, а потом в полном молчании стали выходить из храма и спускаться по каменным ступеням в трапезную.
И я почувствовал, как переполняет меня пасхальное ощущение радости, необычно светло и легко на душе. Конечно, я и раньше переживал моменты духовной радости, но такой духовный подъём, покой, тишина помыслов, блаженство — Фаворское блаженство, — такое бывает редко. Милость Божия. Такая внутренняя встреча с Господом.
Мне было отчасти — только отчасти, конечно, — понятно состояние апостолов, которые воскликнули: «Господи, как хорошо нам здесь — хорошо нам зде быти! Давай построим три кущи и будем здесь жить!»
Рядом со мной спускался по лестнице иеромонах Исидор. Взглянув на меня, он тихонько сказал:
— Какая благодать! А ты чувствуешь, какая сейчас благодать?
Я тихо ответил:
— Да... Как хорошо!
И он стал спускаться вперёд, чтобы я не начал разговаривать с ним и чтобы мы оба не расплескали эту духовную радость.
И я был счастлив до слёз, что не один я так чувствую, что мы переживаем одинаковые чувства — Господь пришёл и нас благословил. И можно отчасти — опять же, только отчасти, почувствовать, как люди живут в раю — ни зависти, ни злобы, только счастье и Бог во всём. И эти переживания уже не забыть. Не променять на мирские суетные удовольствия. Душа тянется к этому раю, ищет его и не может удовлетвориться ничем земным.
Святыни Афона
Святынь на Афоне очень много. В болгарском монастыре Зограф три древние иконы Георгия Победоносца, написанные в разное время, но все три оказались в этой обители. Одна из них, по преданию, изобразилась сама собою на чистой иконной доске. Именно она впоследствии дала названию монастырю — Зограф, что означает «живописный» или «живописец».
Этот образ хранит знамение о наказании тех, кто не почитает святые иконы: когда один недоверчивый епископ непочтительно ткнул пальцем в лик святого, сомневаясь в старинности и чудесности святого образа, его палец вошёл в икону, словно в мягкий воск, по фалангу. Палец зажало, и пришлось отрезать зажатую часть. Монах Зографа поднёс свечу к иконе, и я сам смог отчётливо увидеть засохшую кожу этого пальца.
Для нас привычен образ Георгия Победоносца на белом коне с копьем, разящим змея. А на этой чудотворной иконе святой предстоит в виде прекрасного юноши — воина в доспехах и с копьём в руках. Лицо его совершенно спокойно, как и при казни, которую великомученик неустрашимо принял. Ему не было ещё и тридцати лет... Я всегда почитал Георгия Победоносца, а когда увидел чудесную икону, стал часто молиться этому святому. И он скоро отзывается на молитву.
Однажды отцы Свято-Пантелеимонова монастыря поехали в Иверон и взяли меня с собой. Сначала мы заехали в скит Святого Андрея Первозванного.
В 1841 году русские монахи выкупили эту землю у Ватопеда, скит процветал, и в лучшие времена численность братии достигала восьмисот человек. К 1965 году их осталось только пятеро, средний возраст — 78 лет. Все они потихоньку умерли, а приток братии из России прекратился. В 1971 году скончался последний русский насельник скита, монах Сампсон, и скит снова перешел во владение Ватопедского монастыря.
Святыня скита — чудотворная икона Божией Матери «В скорбях и печалях Утешение». Здесь самый большой на Афоне собор в честь апостола Андрея, он вмещает пять тысяч человек. Представьте себе храм из гранита площадью более двух тысяч квадратных метров, в котором сто пятьдесят окон.
Мы вошли в собор, и как раз вынесли для поклонения главную святыню скита — драгоценный ковчег с главой апостола Андрея Первозванного. И по всему громадному храму — благоухание! В каждом углу, в каждом месте храма разлилось удивительное благоухание. И мы застыли на месте, ощутив благодать Божию и милость апостола как духовное утешение.
Встречи
Монастырь Эсфигмен, известный своим раскольническим духом, встретил нас неласково. На монастырском флаге — череп и кости, девиз монастыря — «Православие или смерть». Здесь не признают Константинопольского Патриарха Варфоломея, игнорируют решения Священного Кинота Афона.
Мы заехали в монастырь, чтобы поклониться святыням. Объяснили, что православные, священнослужители. Но отношение к нам всё равно было очень настороженным, монахи смотрели недоверчиво, обращались с нами грубовато, пренебрежительно.
В храме вместо привычного благоухания ладана я ощутил какой-то резкий запах, наподобие нафталина, перехватило дыхание, было тяжело дышать. Из монастыря мы ушли быстро.
Зато в Хиландаре братья-сербы приняли нас очень радушно, дали возможность поучаствовать в службе. Мне благословили читать Шестопсалмие. Один тропарь во время службы мы спели вместе — мы по-русски, они по-сербски, и было очень радостно: мы вместе славим Бога. Любовь и тепло — эти чувства мы испытали при встрече с монахами Хиландара.
Урок отца Ионы
Как-то я жил в Свято-Пантелеимоновом монастыре и решил сходить в Старый Нагорный Русик. Он расположен недалеко — на расстоянии четырёх километров, но, поскольку дорога идёт в гору (до высоты более чем 400 метров над уровнем моря), то занимает она примерно час ходьбы. В конце XIX века здесь проживало около двадцати монахов. С кончиной последнего монаха Старый Русик долгое время пустовал, поэтому его храмовые постройки и братские кельи постепенно приходили в упадок, а некоторые даже разрушались.
Я пока и сам не знал, почему у меня появилось желание попасть туда. Знал, что там живёт только один монах, отец Иона, как хранитель, встречал его раньше — по праздникам он спускался в монастырь, причащался и уходил к себе, в Старый Русик. От игумена Свято-Пантелеимонова монастыря у него было послушание — постоянное чтение Псалтири. Все монахи в монастыре, а он — там, совсем один. Старый, худенький, маленького роста.
И вот я пришёл туда и увидел четырёхэтажный пустой корпус с пустыми окнами нежилых келий. На этажах, в концах коридора — маленькие храмы, параклисы. Когда-то в Старом Русике жил святой Савва Сербский.
Я подошёл к двери и постучал. Стучал долго. Слышу шаги и понимаю, что отец Иона там, внутри, но к двери не подходит и не открывает. Я постучусь, отойду, похожу рядом с корпусом, снова подойду, постучу — не открывает. Думаю: занят, наверное, отец Иона. Вдруг слышу наконец:
— Прочитай молитву.
Я прочитал молитву, и только тогда он мне открыл. Открывает дверь, а сам молится и крестится. Объясняет мне спокойно:
— Я без молитвы не открываю. Бесы приходят, стучатся, а я им не открываю...
— Отче, прости, я думал: корпус огромный, никого у двери нет — кто же услышит молитву?! Думал — ты не слышишь...
— А я всё слышу... Приехали православные румыны, встали на колени и тихонько читают акафист. Они даже не стучали... А я услышал пение — мощный хор! Вышел — смотрю: а они тихо, смиренно молятся...
— Отче, простите меня...
— Да... Видишь вот: они не стучали, а просто тихо молились — и я услышал. А я был на четвёртом этаже...
Он поговорил со мной немного, и из его рассказа я понял и почувствовал его верность монашеским обетам, его послушание духовному отцу — он жил благословениями духовного отца, отсекая свою волю. Кому-то из учёных монахов его послушание могло показаться наивным, детским, но это была его жизнь — не лукавое, а искреннее послушание, то, которое привлекает благодать Божию и превращает сухую ветку в цветущее дерево.
Он не ругал меня, не укорял, просто рассказывал, объяснял, а я чувствовал самоукорение. Чувствовал, как мне далеко до него. Он — инок, а я — игумен, и я получил назидание от него. И ощутил свою духовную нищету. Просто от того, что я его видел и слышал. И я понял: это было главное, для чего Господь меня сюда привёл, — чтобы моя спесь разбилась о его детскую простоту.
Когда видишь таких людей, как отец Иона, много от них получаешь, налаживается духовная связь. Ты начинаешь в свою меру подражать им: есть люди — как звёзды на церковном небе, и им можно подражать.
Вот читаешь в Патерике: «Отцы решили собраться и поделиться духовным опытом. Посидели, посмотрели друг на друга — и разошлись. И получили большую духовную пользу». Читаешь — и думаешь: как же это так? А духовный человек это хорошо понимает...
Так и я: увидел отца Иону — и получил духовную пользу.
Больше книг на Golden-Ship.ru
Взято здесь: http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=4928156
Послушание от Бога
Главное послушание афонских монахов — молитва. Особенность Афона в том, что большинство молитв возносится к небу ночью, когда все остальные люди мирно спят.
Афонские монахи спят, как правило, часов пять — пять с половиной. Конечно, есть подвижники, которые спят меньше, но в целом пять часов — сон афонского монаха. После вечерней келейной молитвы они ложатся ненадолго отдохнуть, чтобы в половине второго ночи встать на полунощницу. Это настоящий подвиг, который понести сложно. Возможным его делает благодать Святого Духа. Представьте себе, что вы крепко уснули.
Второй час ночи, самый глубокий сон. А вам нужно вставать и идти на службу в храм. Молиться всю ночь: полунощница, утреня, а потом литургия, которая заканчивается около семи утра. Час отдыха, и нужно идти трудиться на послушании. И так каждый день, из года в год — всю жизнь.
В первый свой приезд я жил на Афоне около месяца и с трудом переносил этот режим. Вставать было очень тяжело, постоянно испытывал усталость, недосыпание, приходил в храм совершенно сонный. С удивлением замечал, что хоть плоть и страдает — болят и отекают ноги, ноет спина и поясница, — а дух бодр, и ум после ночных служб обретает особую чуткость. Во время молитвы сознание ненадолго отключается, но душа бдит и молится. И ты ярче, чётче, глубже воспринимаешь молитву.
Заметил, что полунощница даётся нелегко даже афонской братии, много лет живущей на Афоне. На утрене становится легче. А во время литургии — душа поёт и славит Бога.
Пример стоящих рядом афонских отцов меня очень вдохновлял: многие стояли не присаживаясь, отдаваясь молитве всей душой.
Думал: я возвращаюсь в родной монастырь и отдыхаю от переутомления. У нас, конечно, тоже бывают ночные службы, но нечасто. А для них ночная молитва — главное послушание, жертва Богу, жизненный подвиг. Всей своей жизнью, всей крепостью своей служат они Господу, исполняют первую Заповедь Моисея, превозмогая сон, немощь, телесную тугу, боль.
Это сложно понять, не испытав на себе: разбуди нас не вовремя, на час раньше, не дай выспаться день, два, три — и мы раздражаемся, гневаемся, срываемся на ближних.
А они так живут всю жизнь. Молятся ночью с любовью за весь мир — такое послушание дано им от Бога.
Афонские послушания
Как-то я жил и трудился в русском Свято— Пантелеимоновом монастыре. И вот мне и ещё четверым афонским инокам дали послушание — работа на огородах. Огороды расположены на террасах, устроенных на склонах гор, и в земле часто попадаются камни величиной то с яблоко, то с небольшую дыньку. Монах на мини-тракторе пахал огород, а мы впятером шли за плугом, выбирали из земли камни и откидывали их за край поля, на широкую межу.
Трактор доезжал до конца поля, разворачивался, и мы снова шли за ним. Точнее, почти бежали. Двигаться нужно было быстро, быстро собирать и откидывать камни, и всё это под палящим солнцем.
Мы с трудом успевали за трактором, и монах-тракторист подгонял нас. В течение пяти часов очистили несколько огородов, пару раз отдыхая несколько минут на солнцепёке, так как тени поблизости не было.
И я вдруг почувствовал такую страшную усталость, что, казалось, с места не мог сдвинуться, не то что бежать за трактором. Руки, ноги, спина — всё болело, сердце частило, дыхание прерывалось. Я просто физически не мог больше продолжать работу на непривычной жаре в таком быстром темпе.
Все уже начали подниматься с земли после пятиминутного отдыха, а я медлил, казалось, что на ногах стопудовые гири. Было очень стыдно: все продолжат работу, как я смогу остаться сидеть на обочине? Братья тоже устали, если я перестану работать, то им придётся ещё тяжелее...
Взмолился Пресвятой Богородице:
— Матерь Божия! Вот я тружусь в Твоём саду среди Твоих чад. Они афонские монахи и Твои близкие чада, а я пришёл послужить им. Прими мой труд как труд самого недостойного раба Твоего, а мою усталость и боль — как жертву!! Помоги мне! Если б я откидывал каждый камень как жертву за свои многочисленные грехи! Смилуйся, Матерь Божия! Позволь мне ещё потрудиться в Твоём саду!
И случилось чудо, такое маленькое, моё личное чудо... Я почувствовал, как мгновенно исчезает усталость, как сила вливается в мои мышцы. Испытал такое вдохновение, что вскочил на ноги и бросился работать. Бегал быстрее всех, дальше всех швырял камни — такой прилив сил испытал. Во всём теле и в душе царила лёгкость. До конца послушания я работал с радостью.
А потом тракторист посмотрел на часы и остановил трактор: наступило время молитвы. И мы пошли переодеваться для службы. Как в древности: старец позвал послушника — переписчика духовных книг, и он вскочил с места, не дописав букву.
Так и здесь: пришло время молитвы — всё оставили и пошли молиться.
Афонское искушение
Как-то я приехал на Афон на месяц помолиться и потрудиться. Мне дали послушание развешивать для просушки постиранное бельё со всего архондарика, целую кучу сырого белья, потом собирать его, гладить и сдавать. Работы было много, и жизнь протекала обычно для монастыря: молитва, службы, послушание. Только службы ночные, молитва длиннее, а послушание отнимало необычно много сил и времени.
Первую неделю я адаптировался, постепенно стало легче, втянулся. А на второй неделе навалилась смертельная тоска. Меня стало просто ломать, выгонять с Афона. Было плохо и душевно и физически, накатило такое уныние, что я стал раздумывать, не уехать ли раньше намеченного срока. Если так тяжело, то, может, поменять билет? Никто не пострадает, если я уеду раньше, а терпеть это страшное уныние уже не было никаких сил.
Собрался на следующий день обменять билет, почувствовал некоторое облегчение и решил немного почитать. У меня с собой была книга архимандрита Софрония (Сахарова) про старца Силуана. И вот открываю я книгу на первой попавшейся странице и читаю строки, очень подходящие к моему настроению, только из строк этих явно следует, что нельзя мне никуда уезжать.
Я подумал: вот старец Силуан ответил на моё тяжёлое духовное состояние, значит, нужно остаться. Прошёл час, я забеспокоился снова. Понимал умом, что это искушение такое, но душа беспокоилась всё равно, не мог справиться с искушением. Снова навалилась такая мука, тоска.
Я подумал: слова старца просто совпали с моими чувствами, и совпали совершенно случайно, а сказал он эти слова совершенно по другому поводу, и ко мне они никакого отношения не имеют. Нет, нужно уезжать раньше, сил нет терпеть эту тоску.
Пытаясь спастись от уныния, достал Послания апостолов, открываю, читаю, а там, другими словами, но то же самое. Один смысл — что нельзя мне сейчас уезжать, смертельно опасно, последствия будут страшные. На меня нападает уже мистический страх.
Открываю Евангелие с молитвой: Господи, что мне делать? Мне так тяжело! И читаю уже в Евангелии ответ в том же ключе. Я понял, что уже Сам Господь мне как Фоме неверующему даёт ответ, и нужно терпеть до конца это странное, такое тяжёлое искушение, с которым раньше на Родине я не сталкивался: было уныние, была и тоска, но такой силы они никогда не достигали, никогда не были столь мучительны.
И я, получив внутренний ответ, приготовился терпеть до конца. Мне было так тяжело, что, видимо, даже мой внешний вид выдавал душевную тугу. Я шёл по монастырскому дворику, и ко мне подошёл отец Философ. Внимательно посмотрел и спросил прямо:
— Что, отче, ломает тебя?
— Очень ломает...
— Ну, помоги тебе Бог! Мы за тебя помолимся...
И, видимо, отцы помолились. Потому что спустя короткое время искушение отошло. На душе стало спокойно и мирно, и я уже сам недоумевал: как мог так страдать, как мог планировать уехать раньше срока и прервать такую желанную, такую долгожданную поездку на Афон?
А потом один из отцов как бы случайно, мимоходом рассказал мне историю:
— Есть такой рыжий бес, который изгоняет монахов с Афона, тащит их на корабль и уводит в мир, напуская на монаха страшное уныние. Как-то афонский инок шёл по тропе с молитвой и встретил этого рыжего беса. Смотрит, а у него на плече и на шее шерсть рыжая вся стёрта.
Монах и спрашивает:
— Ты кто?
— Я-то? Я бес.
— А почему у тебя шерсть так странно стёрта?
— Да я на плече таскаю монахов в мир. Трудное это дело! Но вот если утащу, то тогда в миру я уже сам на них езжу.
Так что афонские монахи с этим искушением, с унынием необычным, бранью на грани сил человеческих, хорошо знакомы. Они помогли мне своей молитвой. И я теперь знаю, что это за брань. Возможно, Господь попустил мне её для духовного опыта.
И я хорошо запомнил духовное переживание: одной половинкой своей души я находился в аду, а другой половинкой — в раю. Страшное томление — и блаженство, — и всё это во мне. Это была моя первая поездка на Святую Гору, когда я понял, что Афон — это ещё не небо, но уже и не земля. Афон — это такая ступенька, промежуточное звено между небом и землёй. И искушения здесь тоже непростые. Школа духовная — вот что такое Афон.
Пасхальная радость
Иногда меня спрашивают, какое воспоминание об Афоне самое радостное. И мне не нужно долго рыться в кладовых памяти: я хорошо помню этот день. Только не знаю, смогу ли передать вам ту радость, которую тогда испытал. Внешнего — ничего, никаких особых красок, никаких впечатляющих событий или ярких встреч...
Сретение. Праздничная служба в Покровском храме русского монастыря. Как обычно, полунощница, утреня, праздничная литургия. Я причастился на литургии, в конце службы мы все пошли ко кресту, а потом в полном молчании стали выходить из храма и спускаться по каменным ступеням в трапезную.
И я почувствовал, как переполняет меня пасхальное ощущение радости, необычно светло и легко на душе. Конечно, я и раньше переживал моменты духовной радости, но такой духовный подъём, покой, тишина помыслов, блаженство — Фаворское блаженство, — такое бывает редко. Милость Божия. Такая внутренняя встреча с Господом.
Мне было отчасти — только отчасти, конечно, — понятно состояние апостолов, которые воскликнули: «Господи, как хорошо нам здесь — хорошо нам зде быти! Давай построим три кущи и будем здесь жить!»
Рядом со мной спускался по лестнице иеромонах Исидор. Взглянув на меня, он тихонько сказал:
— Какая благодать! А ты чувствуешь, какая сейчас благодать?
Я тихо ответил:
— Да... Как хорошо!
И он стал спускаться вперёд, чтобы я не начал разговаривать с ним и чтобы мы оба не расплескали эту духовную радость.
И я был счастлив до слёз, что не один я так чувствую, что мы переживаем одинаковые чувства — Господь пришёл и нас благословил. И можно отчасти — опять же, только отчасти, почувствовать, как люди живут в раю — ни зависти, ни злобы, только счастье и Бог во всём. И эти переживания уже не забыть. Не променять на мирские суетные удовольствия. Душа тянется к этому раю, ищет его и не может удовлетвориться ничем земным.
Святыни Афона
Святынь на Афоне очень много. В болгарском монастыре Зограф три древние иконы Георгия Победоносца, написанные в разное время, но все три оказались в этой обители. Одна из них, по преданию, изобразилась сама собою на чистой иконной доске. Именно она впоследствии дала названию монастырю — Зограф, что означает «живописный» или «живописец».
Этот образ хранит знамение о наказании тех, кто не почитает святые иконы: когда один недоверчивый епископ непочтительно ткнул пальцем в лик святого, сомневаясь в старинности и чудесности святого образа, его палец вошёл в икону, словно в мягкий воск, по фалангу. Палец зажало, и пришлось отрезать зажатую часть. Монах Зографа поднёс свечу к иконе, и я сам смог отчётливо увидеть засохшую кожу этого пальца.
Для нас привычен образ Георгия Победоносца на белом коне с копьем, разящим змея. А на этой чудотворной иконе святой предстоит в виде прекрасного юноши — воина в доспехах и с копьём в руках. Лицо его совершенно спокойно, как и при казни, которую великомученик неустрашимо принял. Ему не было ещё и тридцати лет... Я всегда почитал Георгия Победоносца, а когда увидел чудесную икону, стал часто молиться этому святому. И он скоро отзывается на молитву.
Однажды отцы Свято-Пантелеимонова монастыря поехали в Иверон и взяли меня с собой. Сначала мы заехали в скит Святого Андрея Первозванного.
В 1841 году русские монахи выкупили эту землю у Ватопеда, скит процветал, и в лучшие времена численность братии достигала восьмисот человек. К 1965 году их осталось только пятеро, средний возраст — 78 лет. Все они потихоньку умерли, а приток братии из России прекратился. В 1971 году скончался последний русский насельник скита, монах Сампсон, и скит снова перешел во владение Ватопедского монастыря.
Святыня скита — чудотворная икона Божией Матери «В скорбях и печалях Утешение». Здесь самый большой на Афоне собор в честь апостола Андрея, он вмещает пять тысяч человек. Представьте себе храм из гранита площадью более двух тысяч квадратных метров, в котором сто пятьдесят окон.
Мы вошли в собор, и как раз вынесли для поклонения главную святыню скита — драгоценный ковчег с главой апостола Андрея Первозванного. И по всему громадному храму — благоухание! В каждом углу, в каждом месте храма разлилось удивительное благоухание. И мы застыли на месте, ощутив благодать Божию и милость апостола как духовное утешение.
Встречи
Монастырь Эсфигмен, известный своим раскольническим духом, встретил нас неласково. На монастырском флаге — череп и кости, девиз монастыря — «Православие или смерть». Здесь не признают Константинопольского Патриарха Варфоломея, игнорируют решения Священного Кинота Афона.
Мы заехали в монастырь, чтобы поклониться святыням. Объяснили, что православные, священнослужители. Но отношение к нам всё равно было очень настороженным, монахи смотрели недоверчиво, обращались с нами грубовато, пренебрежительно.
В храме вместо привычного благоухания ладана я ощутил какой-то резкий запах, наподобие нафталина, перехватило дыхание, было тяжело дышать. Из монастыря мы ушли быстро.
Зато в Хиландаре братья-сербы приняли нас очень радушно, дали возможность поучаствовать в службе. Мне благословили читать Шестопсалмие. Один тропарь во время службы мы спели вместе — мы по-русски, они по-сербски, и было очень радостно: мы вместе славим Бога. Любовь и тепло — эти чувства мы испытали при встрече с монахами Хиландара.
Урок отца Ионы
Как-то я жил в Свято-Пантелеимоновом монастыре и решил сходить в Старый Нагорный Русик. Он расположен недалеко — на расстоянии четырёх километров, но, поскольку дорога идёт в гору (до высоты более чем 400 метров над уровнем моря), то занимает она примерно час ходьбы. В конце XIX века здесь проживало около двадцати монахов. С кончиной последнего монаха Старый Русик долгое время пустовал, поэтому его храмовые постройки и братские кельи постепенно приходили в упадок, а некоторые даже разрушались.
Я пока и сам не знал, почему у меня появилось желание попасть туда. Знал, что там живёт только один монах, отец Иона, как хранитель, встречал его раньше — по праздникам он спускался в монастырь, причащался и уходил к себе, в Старый Русик. От игумена Свято-Пантелеимонова монастыря у него было послушание — постоянное чтение Псалтири. Все монахи в монастыре, а он — там, совсем один. Старый, худенький, маленького роста.
И вот я пришёл туда и увидел четырёхэтажный пустой корпус с пустыми окнами нежилых келий. На этажах, в концах коридора — маленькие храмы, параклисы. Когда-то в Старом Русике жил святой Савва Сербский.
Я подошёл к двери и постучал. Стучал долго. Слышу шаги и понимаю, что отец Иона там, внутри, но к двери не подходит и не открывает. Я постучусь, отойду, похожу рядом с корпусом, снова подойду, постучу — не открывает. Думаю: занят, наверное, отец Иона. Вдруг слышу наконец:
— Прочитай молитву.
Я прочитал молитву, и только тогда он мне открыл. Открывает дверь, а сам молится и крестится. Объясняет мне спокойно:
— Я без молитвы не открываю. Бесы приходят, стучатся, а я им не открываю...
— Отче, прости, я думал: корпус огромный, никого у двери нет — кто же услышит молитву?! Думал — ты не слышишь...
— А я всё слышу... Приехали православные румыны, встали на колени и тихонько читают акафист. Они даже не стучали... А я услышал пение — мощный хор! Вышел — смотрю: а они тихо, смиренно молятся...
— Отче, простите меня...
— Да... Видишь вот: они не стучали, а просто тихо молились — и я услышал. А я был на четвёртом этаже...
Он поговорил со мной немного, и из его рассказа я понял и почувствовал его верность монашеским обетам, его послушание духовному отцу — он жил благословениями духовного отца, отсекая свою волю. Кому-то из учёных монахов его послушание могло показаться наивным, детским, но это была его жизнь — не лукавое, а искреннее послушание, то, которое привлекает благодать Божию и превращает сухую ветку в цветущее дерево.
Он не ругал меня, не укорял, просто рассказывал, объяснял, а я чувствовал самоукорение. Чувствовал, как мне далеко до него. Он — инок, а я — игумен, и я получил назидание от него. И ощутил свою духовную нищету. Просто от того, что я его видел и слышал. И я понял: это было главное, для чего Господь меня сюда привёл, — чтобы моя спесь разбилась о его детскую простоту.
Когда видишь таких людей, как отец Иона, много от них получаешь, налаживается духовная связь. Ты начинаешь в свою меру подражать им: есть люди — как звёзды на церковном небе, и им можно подражать.
Вот читаешь в Патерике: «Отцы решили собраться и поделиться духовным опытом. Посидели, посмотрели друг на друга — и разошлись. И получили большую духовную пользу». Читаешь — и думаешь: как же это так? А духовный человек это хорошо понимает...
Так и я: увидел отца Иону — и получил духовную пользу.
Больше книг на Golden-Ship.ru
Взято здесь: http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=4928156
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги