Перебежчики. Заочно расстреляны

Глава 5 1961–1970 годы

Шестидесятые годы стали свидетелями наибольшего обострения «холодной войны». В 1961 году во время Берлинского и Карибского кризисов противостояние СССР и США едва не обернулось началом ядер-ной войны, в 1965 году началась печально известная война США во Вьетнаме, не было видно конца конфликту между Израилем и арабами. Смещение в 1964 году Хрущева и замена его Л.И. Брежневым не принесли видимых изменений во внешнюю политику Советского Союза, но со временем послужили катализатором для тех политических и экономических явлений, которые теперь принято называть одним емким словом — «застой».

В 1961 году, так же как и в 1954-м, пять сотрудников КГБ и ГРУ встали на путь измены. Но если в 1954 году они бежали на Запад, то сейчас большинство из них осталось на своих «рабочих» местах, тем самым нанося родине еще больший ущерб.

Первым в этот период, и, наверное, самым одиозным предателем стал Олег Владимирович Пеньковский. Пеньковский родился 23 апреля 1919 года в городе Орджоникидзе. По окончании школы Олег Пеньковский поступил во Второе киевское артиллерийское училище.

В школе Пеньковский вступил в комсомол, а в 1939 году стал кандидатом в члены ВКП(б). В сентябре того же 1939 года он окончил училище и был направлен в войска Западного фронта, дислоцированные в Польшу, на должность старшего политрука. С началом финской войны дивизию, в которой служил Пеньковский, в январе 1940 года перебросили на Карельский перешеек.

В марте 1940 года, после окончания войны, Пеньковский был принят в партию, тогда же откомандирован в Московский военный округ, где позже назначается на должность заместителя начальника отдела политуправления по комсомольской работе. В начале Великой Отечественной войны его перевели в штаб Московского военного округа на должность старшего инструктора политуправления опять-таки по работе с комсомолом. Спустя год Пеньковский уже оказывается в отделе специальных поручений Военного совета Московского военного округа. Одним из его начальников в то время был генерал-лейтенант Дмитрий Афанасьевич Гапанович. Тогда же, в 1942 году, Пеньковский познакомился с дочерью Гапановича Верой, ставшей впоследствии его женой.

В Военном совете Московского округа Пеньковский проработал недолго. В ноябре 1943 года он подал рапорт с просьбой отправить его на фронт. Просьба была удовлетворена, и он был откомандирован на 1-й Украинский фронт в штаб начальника артиллерии фронта генерал-полковника Сергея Сергеевича Варенцова. Пеньковский был назначен командиром учебного центра по пополнению противотанковых артиллерийских частей. Через три месяца Пеньковский вновь подает рапорт об отправке его на передовую. В результате он был назначен заместителем командира 323-го артиллерийского противотанкового полка по личному составу. Через два месяца в полку произошло ЧП. Командир полка Герой Советского Союза Тихович изнасиловал беременную женщину и был отстранен от исполнения служебных обязанностей. Командиром полка был назначен Пеньковский.

В июне 1944 года Пеньковский был ранен и отправлен в московский госпиталь. В конце июля Пеньковского выписали, и он, готовясь к отправке на фронт, узнал, что в «генеральском» госпитале в Серебряном переулке находится на излечении генерал Варенцов. Пеньковский явился к своему командиру с гостинцами, и тот оставил его при себе в качестве офицера связи, пообещав по возвращении назначить Пеньковского командиром того же самого полка.

Пеньковский многократно выезжал на фронт, а вернувшись, обстоятельно докладывал Варенцову о положении дел на фронте и, кроме того, оказывал помощь семье самого генерала. Надо отметить, что Варенцов давал Пеньковскому и более деликатные поручения.

По возвращении на фронт Пеньковский получил под свое командование 51-й артиллерийский противотанковый полк резерва Главного командования. С этим полком он и Закончил войну в звании подполковника. В июне 1945 года он обратился к Варенцову с просьбой о командировке в Москву для сдачи вступительных экзаменов в Академию имени Фрунзе. Варенцов одобрил стремление Пеньковского продолжить образование, и тот, успешно сдав вступительные экзамены, был зачислен в академию. Одновременно он женился на Вере Гапанович, обретя в лице тестя покровителя и советчика.

В 1948 году Пеньковский окончил Академию имени Фрунзе, и сразу же по ее окончании ему было предложено продолжить учебу в Военно-дипломатической академии на факультете стратегической разведки. Пеньковский отказался от немедленного поступления в ВДА и получил назначение в Мобилизационное управление штаба Московского военного округа. Через полтора года он с повышением был переведен в штаб сухопутных войск, а в 1949 году поступил в ВДА, где проучился четыре года, получив в феврале звание полковника.

После ВДА Пеньковского направили в 4-е (восточное) управление ГРУ. Через год руководство управления уже планирует его командировку в Пакистан на должность помощника военного атташе, которая служила прикрытием заместителя резидента ГРУ в Исламабаде, но визу Пеньковскому не дали. В конце 1954 года встал вопрос о его командировке в Турцию. И в июле 1955 года он отбывает в Анкару, официально на должность военного атташе, а неофициально — исполняющим обязанности резидента ГРУ в Турции.

Через семь месяцев в Анкаре появляется новый резидент генерал-майор Николай Петрович Савченко, официально значившийся в Турции под фамилией Рубенко. Между Савченко и Пеньковским, ставшим заместителем резидента, отношения не сложились. Кроме того, не сошелся Пеньковский и с сотрудником резидентуры ГРУ подполковником Николаем Ионченко.[34] Ионченко был недоволен тем, что заместителем резидента назначили Пеньковского, а не его, изучавшего в ВДА турецкий язык.

Командировка Пеньковского в Турцию завершилась в ноябре 1956 года, и 4 ноября он с женой отбыл в Москву. Вскоре вслед за Пеньковским был отозван в Москву и Савченко. Дальнейшая его судьба не сложилась. В конце пятидесятых годов он был уволен из ГРУ.

По возвращении из Турции Пеньковский продолжал служить в ГРУ, но отношение к нему со стороны начальства было настороженным. Чувствуя это, Пеньковский не без участия маршала Варенцова получил в сентябре 1958 года направление в Военную академию имени Дзержинского на курсы Генерального штаба по изучению ракетной техники. Первого мая 1959 года он с отличием окончил курсы, и генерал-полковник И. Серов, который возглавил ГРУ в декабре 1958 года, предложил ому командировку в Индию на должность военного атташе и резидента ГРУ.

Пятого января 1960 года Пеньковского вызвал заместитель начальника отдела кадров генерал-майор A.A. Шумский и обвинил Пеньковского в умышленном сокрытии им белогвардейского прошлого своего отца. В результате командировка Пеньковского в Индию не состоялась. Его зачислили в резерв ГРУ.[35] Двадцать девятого февраля 1960 года Пеньковский был назначен старшим офицером в отдел Пакистана, Индии и Цейлона 4-го управления ГРУ.

А в июне 1960 года Пеньковский был назначен членом приемной комиссии в ВДА. В июле Пеньковский ушел в очередной отпуск, а когда в августе вернулся в академию, ему предложили либо остаться в академии инструктором, либо перейти в информационное управление ГРУ. Он отклонил оба эти предложения и был вызван к начальнику отдела кадров ГРУ генерал-лейтенанту Смоликову. Тот, узнав, что через два года в 1962 году исполнится 25 лет службы Пеньковского в армии, направил его к Шуйскому. Шумский объяснил Пеньковскому, что работа за границей и начальником курса ему не светит из-за отца и коль скоро он отвергает предложенные ему назначения, то вновь зачисляется в резерв ГРУ.

С этого момента Пеньковский начинает активно искать связи с сотрудниками ЦРУ. Вечером 12 августа 1960 года он подошел в Москве к двум американским туристам и вручил им запечатанный пакет с просьбой отнести его в посольство США. В тот же вечер пакет был передан сотруднику безопасности посольства Джону Абидиану. Вскрыв пакет, Абидиан обнаружил два письма в отдельных конвертах. В первом, датированном 19 июля 1960 года, анонимный отправитель предлагал свои услуги американской разведке и прилагал групповую фотографию военных атташе, аккредитованных в Турции в пятидесятые годы. Лицо одного из них было вырезано.

Во втором конверте содержалось описание тайника и план местонахождения телефона-автомата в Москве, на котором надо было поставить знак, когда сообщение будет заложено в тайник.

Ознакомившись с этим необычным посланием, Абидиан немедленно отправил его в Ленгли, где оно легло на стол начальнику отдела ЦРУ по нелегальным операциям в СССР Джону Мори. Тот препроводил это анонимное послание Джозефу Бьюлику, начальнику отдела Советской России в ЦРУ. Бьюлик довольно быстро установил, что письмо написано бывшим помощником военного атташе в Анкаре полковником Пеньковским, известным ЦРУ как сотрудник ГРУ. Факты, изложенные Пеньковским, убедили Бьюлика в необходимости контакта с ним. В Москву был отправлен сотрудник ЦРУ. Он прибыл в СССР 4 октября 1960 года, но ему не удалось выйти на связь с Пеньковским.

Пятнадцатого ноября 1960 года Пеньковский был назначен экспертом отдела международных отношений Государственного комитета по координации научно-исследовательских работ (ГККНИР). Эта должность служила прикрытием для работы сотрудников ГРУ с иностранными делегациями, посещающими Советский Союз. Сопровождая английскую техническую делегацию, Пеньковский предпринял очередную попытку связаться с ЦРУ. 12 декабря в Ленинграде он пришел в номер гостиницы к члену делегации доктору технических наук Мерримену и попросил его передать принесенный пакет с секретными документами в американское посольство. Мерримен, опасаясь провокации, отказался исполнить просьбу Пеньковского, и тот ушел ни с чем.

Время шло, и Пеньковский, не получив ответа ни от американцев, ни от англичан, решает обратиться к канадцам. Вечером 9 января 1961 года он встретился с поверенным в делах Канады в СССР Ван Влие. Пеньковский вручил ему запечатанный пакет с просьбой передать его некому американскому другу через военного атташе в посольстве США. Через два дня он вновь посетил Ван Влие и спросил, передал ли тот пакет в посольство, на что последний ответил, что не занимается такими делами, и вернул Пеньковскому нераспечатанный пакет.

На протяжении всего этого времени сотрудник ЦРУ не мог вступить в контакт с Пеньковским, так как посол США категорически запретил и встречаться и изымать содержимое тайника, указанного Пеньковским в письме. Поэтому в ЦРУ приняли решение обратиться за помощью к англичанам.

В начале апреля в Москву прилетел Гревил Винн, английский бизнесмен, налаживавший деловые контакты в Восточной Европе и СССР, с целью обсудить план поездки советской делегации в Великобританию.[36] Представителем ГККНИР по работе с Винном был назначен Пеньковский. Он установил с Винном дружеские отношения, и 6 апреля 1961 года в гостиничном номере передал ему объемистый пакет с полным досье на себя и фотопленкой с секретными документами.

В Лондоне Винн передал пакет и письмо Пеньковского сотруднику СИС Д. Франксу. Винн сообщил, что Пеньковский прилетит в Англию 20 апреля 1961 года вместе с советской делегацией. В ЦРУ и СИС решили не предпринимать каких-либо действий до его приезда в Лондон, а совместную операцию провести в Лондоне.

Пеньковский во главе делегации прилетел в Лондон 20 апреля 1961 года. Делегация остановилась в отеле «Маунт ройал», причем для Пеньковского был заказан отдельный номер. Первая встреча Пеньковского с англо-американской оперативной группой состоялась вечером того же дня прямо в отеле, в соответствующих этой встрече апартаментах. Всего за время пребывания Пеньковского в Англии с 20 апреля по 6 мая было проведено семнадцать таких встреч.

Во время своей первой поездки в Лондон Пеньковский передал оперативной группе семьдесят восемь листов секретных и совершенно секретных материалов, четыре фотокопии планов строительства пусковых площадок для ракетных установок, раскрыл характеристики ракет среднего радиуса действия, рассказал о ядерной программе СССР, назвал двадцать девять исключительно важных военных объектов в Москве. Рассказал Пеньковский и о методах работы ГРУ, о проводимых операциях ГРУ в Индии, Пакистане, Шри-Ланке и Лондоне об уничтожении самолета-разведчика «У-2» в мае 1960 года.

Пеньковский вернулся в Москву 6 мая 1961 года, условившись о способах связи, оснащенной фотоаппаратом «Минокс». В ГККНИР и ГРУ были довольны результатами его поездки в Англию. Пользуясь удачно сложившимися обстоятельствами, Пеньковский под видом подготовки статьи о ядерной стратегии для военного журнала, зачастил в спецхран библиотеки Министерства обороны, куда у него был пропуск благодаря маршалу Варенцову. Там, пользуясь «Миноксом», он переснимал совершенно секретные документы. В Ленгли секретная информация по советским ракетам, переданная Пеньковским, получила кодовое название «Чикади», а остальная информация проходила под кодовым названием «Айронбарк». В Англии не делили эту информацию и вся она значилась под кодом «Арника». Поскольку у ЦРУ не было резидентуры в Москве, все контакты с Пеньковским в СССР осуществляла СИС. Связниками Пеньковского стали Винн и Дженет Энн Чизолм, жена резидента СИС в Москве Родерика Роари Чизолма.

Двадцать пятого мая 1961 года Винн вновь прилетел и Москву. Он получил очередную порцию документов от Пеньковского и показал ему фотографию Дженет Чизолм и план места предполагаемой встречи. Документы и фотопленки Винн передал в английское посольство Родерику Чизолму, и 6 июня улетел в Лондон. Первая встреча Пеньковского с Дж. Чизолм состоялась 2 июля 1961 года. В коробке из-под конфет он передал ей семь непроявленных пленок и две страницы печатного текста, содержащего важные заявления маршала Варенцова по Берлинскому кризису и подробности о советских ракетных бригадах в ГДР.

Четвертого июля Пеньковского назначают заместителем начальника иностранного отдела ГККНИР.

Восемнадцатого июля 1961 года Пеньковский вылетел в Лондон. Во время этой командировки Пеньковский встречался с членами оперативной группы ЦРУ и СИС тринадцать раз. Кроме сведений об операциях ГРУ и данных о баллистических ракетах, оперативную группу интересовала политика Хрущева, ЦК КПСС и советского генералитета в отношении Берлинского кризиса. В Москву он вернулся 7 августа 1961 года и окунулся уже в привычную работу одновременно на ГРУ, ГККНИР, СИС и ЦРУ.

В Москве 23 августа у Пеньковского состоялась встреча с Винном, во время которой Пеньковский передал материалы о постройке Берлинской стены. Но Берлинскую стену начали возводить 13 августа 1961 года, поэтому сообщение запоздало. Двадцатого сентября он вылетел в Париж на советскую выставку. При выезде ЦК КПСС потребовал на Пеньковского новую характеристику. КГБ и ГРУ охарактеризовали его как благонадежного и политически зрелого человека.

В Париже Пеньковского ожидали оперативная группа и Винн. На конспиративной квартире близ площади Этуаль состоялось двенадцать встреч. На них, помимо прочего, рассматривалась возможность бегства Пеньковского из СССР в случае провала. Специально для ГРУ Пеньковскому вручили несколько брошюр по производству стали и электронике, аннотацию перевода книги доктора Лэппа «Человек и космос», а также организовали экскурсию на завод по производству дизелей вместе с офицером парижской резидентуры ГРУ. Пятнадцатого октября 1961 года Пеньковский вылетел из аэропорта Орли в Москву.

Последний раз Пеньковского видели 5 сентября 1962 года на приеме, организованном американским посольством в честь делегации США по электроэнергетике.

В посольствах США и Великобритании всерьез обеспокоились в связи с исчезновением Пеньковского, пока по специальному телефону 2 ноября 1962 года не последовали два условных звонка, сопровождаемые молчанием в трубку. Это означало, что на Пушкинской улице заложен тайник. Вторым подтверждением этому была пометка, сделанная мелом на фонарном столбе на Кутузовском проспекте. Для выемки тайника резидент ЦРУ Гарблер послал Ричарда Джекоба, работавшего под прикрытием архивариуса посольства. В момент выемки Джекоб был задержан сотрудниками КГБ. В тот же день в Будапеште был арестован Винн, которого 6 ноября доставили в Москву. Заявивший при задержании о своем дипломатическом иммунитете Джекоб был после составления протокола отпущен. Четвертого ноября он был объявлен персоной нон грата и 6 ноября покинул СССР.

Сам Пеньковский был арестован 22 октября 1962 года в посольстве США. Через два дня он вновь посетил Ван Влие и спросил, передал ли тот пакет в посольство, на что последний ответил, что не занимается такими делами, и вернул Пеньковскому нераспечатанный пакет, a при выходе из своего кабинета в ГККНИР. Материалы о том, как КГБ вышел на Пеньковского, до сих пор остаются засекреченными, но на основании известных фактов можно выдвинуть версию его провала.

КГБ мог предположить существование агента западных спецслужб в оборонных структурах, основываясь на утечке секретных военных материалов в США и Великобританию. Об этом могло стать известно от агентов, внедренных в западные спецслужбы. Например, от Джека Данлапа, штаб-сержанта в АНБ США, завербованного в 1960 году. При обыске у Данлапа дома в июле 1963 года, после того как он покончил с собой, было обнаружено несколько важных секретных документов Пеньковского, приписываемых «надежному советскому источнику». Другим возможным информатором мог быть сержант армии США Роберт Ли Джонсон, завербованный КГБ в 1953 году. В 1961 году, став охранником в секретном курьерском центре НАТО в аэропорту Орли, он пачками выносил из хранилища секретную корреспонденцию и передавал ее КГБ. Поскольку информацией Пеньковского о советских планах в Германии располагал старший американский командный состав в Европе, вполне возможно, что КГБ, проанализировав документы, полученные от Джонсона, вычислил источник этой информации. В Англии документы, полученные от Пеньковского, могли читать Джон Вассал, клерк в секретариате адмиралтейства, завербованный КГБ в 1955 году, и Френк Боссард, сотрудник министерства авиации, завербованный ГРУ в 1961 году. Следует иметь в виду и то, что муж Дж. Чизолм, Родерик Чизолм в 1954–1956 годах работал в берлинской резидентуре СИС вместе с Дж. Блейком. Тот, разумеется, не замедлил сообщить в Москву о ведомственной принадлежности Чизолма, и поэтому, когда Чизолм приехал в СССР в июне 1960 года, за ним было установлено постоянное наблюдение.

Интересную деталь раскрыл бывший сотрудник ГРУ Вадим Георгиевич Ильин, командированный в начале 1958 года в парижскую легальную резидентуру ГРУ под прикрытием должности секретаря военного атташе. В марте 1961 года им был завербован чрезвычайно ценный агент из военного министерства, поставлявший важную и достоверную информацию. А в августе 1961 года, по словам Ильина, агент впервые заявил, что в спецслужбах Советского Союза есть предатель. И что уж совсем невероятно, в сентябре 1961 года, во время пребывания Пеньковского в Париже, агент вновь подтвердил, что в ГРУ имеется предатель, и даже назвал его фамилию — Пеньковский. Когда же агент узнал от Ильина, что Пеньковский находится в Париже, то отказался от дальнейшего сотрудничества. Обо всем этом Ильин немедленно доложил резиденту ГРУ в Париже Николаю Ивановичу Чередееву, но тот посчитал информацию недостоверной и запретил упоминать о ней в отчете.

Весной 1962 года Ильин вернулся в Москву и поступил в академию. После ареста Пеньковского он попытался получить разъяснения от руководства ГРУ, но в ответ услышал: «Ваш агент — подстава». Более того, Чередеев, ставший к тому времени начальником управления, откровенно угрожал Ильину неприятностями, если тот не перестанет копаться в этом деле. Закончилось все тем, что Ильин был вынужден уволиться из ГРУ и перейти в «Воентехиздат» во французскую редакцию.

В самой Москве, по утверждению перебежчика Олега Гордиевского, после ареста в 1959 году Попова два-три раза в год в течение двух недель осуществлялась тотальная слежка за всем западным дипломатическим корпусом. Во время очередной такой операции одна из групп наружного наблюдения 7-го управления КГБ засекла контакт «в одно касание» между Дж. Чизолм и неизвестным русским. Дальнейшая слежка за Чизолм привела к установлению личности Пеньковского, а его встреча с Винном в июле 1962 года и попытка заглушить разговор шумом воды из крана в ванной в номере гостиницы «Украина» убедили КГБ в том, что Пеньковский является агентом СИС. Это подтвердил и высокопоставленный сотрудник КГБ, давший интервью Джеролду Шектеру осенью 1990 года, когда тот в Москве собирал материал для книги о Пеньковском.

КГБ медлил с арестом Пеньковского по одной простой причине: нужно было установить все его контакты в Москве. С этой же целью был предпринят негласный обыск в квартире Пеньковского. Чтобы произвести обыск беспрепятственно, на кресло Пеньковского в служебном кабинете был нанесен ядовитый состав, в результате чего он был госпитализирован и находился на излечении с 7 по 28 сентября 1962 года. Пеньковский был арестован, после того как скрытая камера, вмонтированная в потолок его квартиры, зафиксировала его разглядывающим фальшивый паспорт. Опасаясь побега Пеньковского, Грибанов отдал приказ о его немедленном аресте.

Суд над Пеньковским и Винном под председательством генерал-лейтенанта юстиции В.В. Борисоглебского состоялся в Москве с 3 по 11 мая 1963 года. Пеньковскому было предъявлено обвинение в измене Родине и шпионаже в пользу США и Великобритании, а Винну — в пособничестве и подстрекательстве. На суде старательно занижались объем и важность переданной Пеньковским информации, а основной упор делался на его моральное перерождение. Суд признал Пеньковского виновным в измене Родине и приговорил его к расстрелу с лишением звания полковника, орденов и медалей и конфискацией имущества. Винна приговорили к восьми годам лишения свободы с отбыванием первых трех лет в тюрьме, а последующих пяти — в исправительно-трудовом лагере строгого режима. После вынесения приговора Пеньковский обратился с просьбой о помиловании, которая была отклонена, и 6 мая 1963 года приговор был приведен в исполнение в подвале Бутырской тюрьмы.

В ноябре 1965 года на Западе появилась книга «Записки Пеньковского», где в предисловии утверждалось, что рукопись Пеньковский передал на Запад осенью 1962 года. Многие сомневались в подлинности «Записок» и считали их автором ЦРУ.

Действительно, разнообразных взаимоисключающих версий «дела Пеньковского» очень много. В немалой степени это объясняется громким судебным процессом в Москве и приукрашивающими действительность мемуарами Винна. Кроме того, шпионская деятельность Пеньковского приходится на период Берлинского и Карибско-го кризисов, когда мир стоял на грани ядерной катастрофы. Так или иначе, Пеньковский и по сей день остается одной из самых одиозных фигур XX века.

В 1961 году на путь измены Родине вступил Юрий Николаевич Логинов. Логинов родился в Курске, в семье партийного работника. Вместе с семьей он некоторое время жил в Тамбове, а после начала Великой Отечественной войны семья переехала в Москву. Еще в школе у него проявились блестящие способности к языкам. Именно блестящему знанию иностранных языков он обязан последующей службе в ПГУ КГБ, куда он был принят в двадцать два года. Логинов прошел основательную подготовку и стал разведчиком-нелегалом.

Первая командировка Логинова состоялась в мае 1961 года. Он был направлен на стажировку в Финляндию. Находясь в Хельсинки, Логинов обратился в посольство США и добился встречи с резидентом ЦРУ в Финляндии Френком Фрайбергом. О визите Логинова Фрайберг сообщил в Ленгли и Центр прислал в Хельсинки Р. Ковича, оперативника, хорошо зарекомендовавшего себя во время работы с Поповым и Шистовым. Логинов сообщил Ковичу, что является нелегалом КГБ, работающим в Хельсинки под видом американского туриста Рональда Уильяма Дина. При этом он заявил о своем желании перейти на Запад или выехать в США. Кович, следуя правилу ЦРУ, убедил Логинова остаться на месте и передавать ЦРУ информацию о КГБ. Тот согласился с предложением Ковича и перед отъездом в СССР сообщил, что в Финляндии у него были две запланированные встречи с сотрудниками ПГУ. Во время первой Логинов встречался у театра «Астра» с Анатолием Климовым (под этим именем в Финляндии работал А. Голицын) и Николаем Фроловым, своим куратором из Центра. Логинов подробно изложил им трудности, с которыми столкнулся в Финляндии. Во время второй встречи Фролов и Климов сообщили Логинову, что Центр нашел его объяснения убедительными, и вручили ему визу для возвращения в Москву. Кович сообщил в Ленгли о вербовке Логинова, и в ЦРУ тому присвоили псевдоним ГУСТО.

Следующая командировка Логинова состоялась осенью 1962 года уже во Францию, и в Париже он вновь встретился с Ковичем. Весной 1964 года Логинов опять выезжает в командировку на Запад. Сначала в Брюссель, а затем оттуда — в Бейрут в Каир, повсюду выдавая себя за канадца.

Тем временем в ЦРУ набирала темп «охота на «кротов», вызванная заявлением бежавшего на Запад в декабре 1961 года сотрудника хельсинкской резидентуры КГБ А. Голицына (Климова). Голицын заявил, что КГБ внедрил в ЦРУ «крота», и для его прикрытия организует засылку в Ленгли под видом перебежчиков агентов-двойников. Начальник отдела контрразведки ЦРУ Дж. Энглтон отнесся с пониманием к заявлению Голицына, и одной из жертв этой охоты стал Кович, куратор Логинова в ЦРУ. С Ковича подозрения, естественно, перекинулись на Логинова. Проверку Логинова осуществляли два сотрудника, работавшие в отделе СР (Советская Россия): контрразведчики Пит Бегли и Джозеф Эванс. В 1966 году они пришли к выводу, что Логинов — подстава КГБ. Вывод основывался на следующих аргументах.

Логинову, по его словам, постоянно обещали, что он получит важное задание, но этого так и не произошло. Логинов также ни разу не сообщил ЦРУ информацию, представляющую хоть какую-то ценность для контрразведки. Он не смог идентифицировать вспомогательных агентов-нелегалов и не смог вообще назвать каких-либо агентов. Фальшивые документы, которые он предъявил оперативникам ЦРУ, также не послужили ключом к выявлению нелегалов или адресов советских агентов, находившихся у нелегалов на связи. К тому же вызывали подозрения и некоторые противоречия и нестыковки в его легенде.

Логинов передал сотрудникам ЦРУ свои коды для связи с Москвой. Но, по мнению ЦРУ, это ни о чем не говорило, так как у Логинова мог быть второй канал связи и второй код. Еще одной причиной для вывода, сделанного сотрудниками контрразведки, было то, что Логинов никогда не объяснял мотивов своей добровольной работы на ЦРУ. Он говорил, что никогда не испытывал неприязни к КГБ или порученным ему заданиям и что ему просто нравится работать на американцев. К тому же Логинов считал искренним и честным бежавшего на Запад в 1964 году Носенко (см. далее), который в то время находился под арестом в ЦРУ. Поэтому, как считал Эванс, истинное задание Логинова состояло в том, чтобы выяснить, насколько хорошо ЦРУ осведомлено о нелегалах КГБ и методах их работы.

Тем временем Логинов продолжал поддерживать контакты с ЦРУ. В январе 1967 года он отправился в четвертую командировку за рубеж. В конце января он прибыл в ЮАР, в мае вылетел оттуда в Кению, где встретился с сотрудником ЦРУ, а в июле вернулся в Йоханнесбург. На сей раз он путешествовал по канадскому паспорту на имя Эдмунда Тринки. (Настоящий Эдмунд Тринка родился 16 января 1931 года в Форт-Уайте, провинция Манитоба. Перед войной вместе с семьей переселился в Литву, где и умер.)

А тем временем руководство ЦРУ приняло из ряда вон выходящее решение. В Ленгли решили: коль скоро Логинов — подстава КГБ, то его следует сдать контрразведке ЮАР. Это решение принимали начальник советского отдела Д. Мерфи и начальник отдела контрразведки Дж. Энглтон, и оно принадлежит к разряду тех, о которых сотрудники ЦРУ не желают говорить даже спустя много лет. Один высокопоставленный сотрудник ЦРУ в отставке не сомневается, что Энглтон был душой этого решения. «Он являлся кукловодом за сценой, он дергал марионеток за веревочки, независимо от того, была ли эта марионетка молодым Бегли, считавшим себя лучше всех, или кем-то другим. Дело в том, что Джим никогда не действовал открыто.

Но как шеф контрразведки Энглтон держал все мелочи в поле своего зрения. Он видел все. Никакая выдача Логинова не могла иметь место без его разрешения».

В июле 1967 года сотрудники службы безопасности ЮАР ворвались в квартиру Логинова и арестовали его. Он был отправлен в тюрьму, где его подвергали интенсивным допросам. Девятого сентября 1967 года полиция безопасности заявила, что Логинов признался в шпионаже против ЮАР и еще двадцати трех других стран. Шеф полиции безопасности генерал-майор Х.Дж. ван дер Берг огласил длинный список советских дипломатов в других странах, которых Логинов опознал как сотрудников КГБ. Фактически имена офицеров КГБ стали известны полиции безопасности ЮАР от ЦРУ, а вовсе не от Логинова. Выдача имен, по словам одного из сотрудников ЦРУ, была проделана для того, чтобы как можно сильнее скомпрометировать Логинова в глазах КГБ. В тюрьме ЮАР Логинова допросил также и Эванс, выступавший под видом сотрудника южноафриканской полиции безопасности. Однако ему так и не удалось добиться от Логинова признания в том, что он был агентом-двойником. Следует также отметить, что ложное признание Логинова могло стать пагубным для него в случае возращения в СССР.

В дальнейшем представители ЮАР предприняли шаги для обмена задержанных в ГДР агентов ФРГ на Логинова с последующей передачей его СССР. По словам Кайзвальтера, ключевой фигурой в обмене был Энглтон. Когда представители ЮАР, прежде чем согласиться на обмен, запросили ЦРУ, не желает ли оно заполучить Логинова, Энглтон ответил отрицательно. Безусловно, такое важное решение не могло быть принято без ведома директора ЦРУ Р. Хелмса. Однако тот утверждает, что ничего не помнит об этом.

Логинова доставили из ЮАР в ФРГ. Когда он понял, что его ожидает, то испугался до смерти и всеми силами воспротивился отправке в СССР. Сопровождавшим Логинова лицам пришлось буквально силой толкать его в руки сотрудников КГБ. ЦРУ стало известно, что Логинов был расстрелян.[37]

В августе 1961 года бежал на Запад Богдан Сташинский. Сташинский родился в 1932 году на Западной Украине. Он хорошо знал немецкий язык, изучив его во время оккупации Украины немцами, был красив, обладал прекрасными внешними данными. В 1951 году во время обучения во Львовском университете он был завербован сотрудниками МГБ. Умелая идеологическая обработка плюс прекрасные физические качества сделали свое дело — он стал отличным боевиком-нелегалом 13-го отдела ПГУ КГБ, занимавшегося террористическими и диверсионными операциями за рубежом.

В 1957 году он был отправлен в Карлсхорст, резидентуру КГБ в Восточном Берлине, с заданием подготовить и осуществить операцию по Ликвидации Льва Ребета, главного идеолога НТС и одного из лидеров Организации украинских националистов (ОУН). Орудие убийства было изготовлено в оружейной лаборатории КГБ («Хозяйство Железного») и представляло собой устройство, стреляющее струей газа цианида. При попадании на лицо жертвы газ вызывал остановку сердца. В 13-м отделе считали, что ничего не подозревающий патологоанатом, скорее всего, напишет в заключении, что причиной смерти явилась сердечная недостаточность. Сташинский испытал действие пистолета на собаке. Он отвел ее в лес неподалеку от Карлсхорста, привязал к дереву и выстрелил. Собака забилась в конвульсиях и через несколько секунд сдохла.

Убедившись таким образом в надежности своего оружия, Сташинский приступил к выполнению операции. Он четыре раза посетил Мюнхен, где проживал Ребет, изучил маршруты, распорядок дня и место проживания будущей жертвы. Особо тщательно прорабатывались маршруты отхода из Мюнхена в Карлсхорст. Двенадцатого октября 1957 года Сташинский убил Ребета, подкараулив его вечером в подъезде собственного дома. Вскрытие трупа Ребета, проведенное немецкими врачами, констатировало смерть от сердечного приступа, на что и рассчитывали организаторы убийства.

После успешно выполненного первого задания Сташинского поздравили с успехом и вскоре ему поручили провести второй теракт. На этот раз жертвой становится Степан Андреевич Бандера, руководитель ОУН, отряды которой жестоко сражались с Красной Армией на Украине во время войны и не давали ей спокойно вздохнуть вплоть до конца сороковых годов. Бандера жил под Мюнхеном, и у него была отлично налаженная служба безопасности, что затрудняло проведение операции.

В мае 1958 года Сташинский по фальшивым документам вылетел в Роттердам, где должна была состояться поминальная служба по убитому в 1938 году сотрудником НКВД Судоплатовым известному украинскому националисту полковнику Е. Коновальцу. На кладбище Роттердама Сташинский впервые воочию увидел Бандеру.

А в мае 1959 года Сташинский с санкции ЦК КПСС предпринял первую попытку убийства Бандеры. Однако он не сумел проникнуть в дом, где проживал Бандера, — у него сломался ключ, — и он был вынужден срочно ретироваться. Вторая попытка была предпринята в октябре 1959 года и завершилась успешно. Пятнадцатого октября в подъезде дома № 7 по Крейтмайрштрассе был обнаружен труп некого Стефана Поппеля. Поначалу полиция сочла, что он умер от сердечной недостаточности. Но, когда выяснилось, что под именем Поппеля скрывался Бандера, у властей зародились сомнения. Была проведена более тщательная экспертиза, которая выявила в желудке и на лице Бандеры следы синильной кислоты.

Сташинский чувствовал себя героем. В декабре 1959 года его вызвали в Москву, где председатель КГБ Л.Н. Шелепин в торжественной обстановке вручил ему орден Красного Знамени и зачитал приказ о награждении, в котором говорилось, что награда вручается за «успешное выполнение особо важного задания правительства». Сташинскому сообщили также, что он направляется на курсы, где продолжит изучение немецкого языка и выучит английский, после чего будет на три — пять лет командирован на Запад, для выполнения аналогичных заданий. В принципе из него готовили нелегального шефа резидентуры по «мокрым» делам. «Работа вас ждет нелегкая, но почетная», — напутствовал Сташинского на церемонии награждения председатель КГБ Шелепин.

Но тут в жизни Сташинского произошел неожиданный поворот. Еще находясь в Берлине, он влюбился в восточную немку Инге Поль, которая была ярой антикоммунисткой. Несмотря на все старания начальства прекратить их связь, Сташинский и Инге в апреле 1960 года, ускользнув на время от усиленного наблюдения, обвенчались. Оказавшись перед свершившимся фактом, руководство было вынуждено устроить молодоженам медовый месяц в Сочи. Там, под влиянием жены, Сташинский существенно пересмотрел свои взгляды и стал чуть ли не большим антикоммунистом, чем Инге.

Летом 1961 года перед родами Инге выехала в Восточный Берлин. Сташинского же подозрительное начальство, несмотря на все его просьбы, держало в Москве. Но, когда в Москву пришло известие, что новорожденный сын Сташинского внезапно скончался от воспаления легких, его вынуждены были отпустить на похороны. В Берлине подавленный горем Сташинский признался жене, что является боевиком-убийцей. Это, однако, не разрушило брачный союз и не поколебало их намерения бежать на Запад. Вечером 12 августа, за день до того, как пути бегства с Востока перекрыла Берлинская стена, Сташинский и Инге, оторвавшись от наружного наблюдения, бежали в Западный Берлин.

В ФРГ Сташинский сдался властям и признался в убийстве Ребета и Бандеры. В 1962 году его судили в Карлсруэ и приговорили к восьми годам тюремного заключения за соучастие в убийстве. Судья заявил, что главным виновником является Советское правительство, которое узаконило политические убийства. В КГБ тут же «полетели головы». По словам А. Голицына, бежавшего на Запад в декабре 1961 года, как минимум, семнадцать сотрудников КГБ были уволены или разжалованы. Но самое главное состояло в том, что измена Хохлова в 1954 году, Сташинского в 1961 году и широкая международная огласка суда над последним заставили Политбюро ЦК КПСС и руководство КГБ отказаться от убийства как обычного способа в осуществлении своего политического курса за пределами стран социалистического лагеря.

Надо сказать, что руководство СССР до самого последнего момента отрицало свою причастность к убийству Бандеры. Так, журналист И. Тихомиров в 1990 году в «Правде» с пеной у рта доказывал, что Бандеру убрали с дороги спецслужбы Западной Германии по требованию министра по делам беженцев Теодора Оберлендера, с которым тот сотрудничал в годы войны и слишком много о нем знал.

Что же касается Сташинского, то он просидел в тюрьме недолго, попав под амнистию. Выйдя из тюрьмы, он, вместе с Инге, сменил при помощи спецслужб ФРГ фамилию и документы и надежно укрылся как от КГБ, так и от бандеровцев.

Еще одним предателем, решившимся на измену Родине в 1961 году, стал сотрудник ГРУ Д. Поляков. Более двадцати лет он являлся агентом ЦРУ и нанес стране ущерб, не поддающийся исчислению.

Дмитрий Федорович Поляков родился в 1921 году в семье бухгалтера на Украине. В сентябре 1939 года, после окончания школы, он поступил в Киевское артиллерийское училище. Свой боевой путь во время Великой Отечественной войны начал командиром взвода, потом стал командиром батареи. Воевал на Западном и Карельском фронтах. В 1943 году он был назначен офицером артиллерийской разведки. Его боевые заслуги были отмечены орденами Отечественной войны и Красной Звезды, а также многими медалями. После войны Поляков окончил разведфакультет Академии имени Фрунзе, курсы Генерального штаба и был направлен на работу в ГРУ.

В начале пятидесятых годов Поляков был командирован в Нью-Йорк под видом сотрудника советской миссии ООН. В его обязанности входило агентурное обеспечение нелегалов ГРУ. Работа Полякова в первой командировке была признана успешной, и в конце пятидесятых годов его вновь направляют в США уже на должность заместителя резидента под видом советского сотрудника военно-штабного комитета ООН.

В ноябре 1961 года Поляков по собственной инициативе вступил в контакт с агентами контрразведки ФБР, которые присвоили ему псевдоним ТОПХЭТ. Американцы считали причиной его предательства разочарование и советском режиме.

Не отрицают полностью эту версию и бывшие сослуживцы Полякова, хотя утверждают, что его «идейное и политическое перерождение» происходило «на фоне болезненного самолюбия».

Впрочем, было бы неверно утверждать, что это решение далось ему легко. Вот что он заявил после своего ареста:

Но все его американские операторы отмечали, что он денег получал немного, не более трех тысяч долларов в год, которые ему передавали главным образом в виде электромеханических инструментов фирмы «Блек энд Деккер», пары рабочих комбинезонов, рыболовных снастей и ружей. (Дело в том, что в свободное время Поляков любил столярничать, а также коллекционировал ружья.) К тому же, в отличие от большинства других советских офицеров, завербованных ФБР и ЦРУ, Поляков не курил, почти не пил и не изменял жене. Так что сумму, полученную им от американцев за двадцать четыре года работы, можно назвать маленькой: по приблизительной оценке следствия она составила около девяноста четырех тысяч рублей по курсу 1985 года.

Но так или иначе, с ноября 1961 года Поляков стал передавать американцам информацию о деятельности агентуры ГРУ и в США, и в других западных странах. Причем уже на второй встрече с агентами ФБР перечислил всех офицеров ГРУ, работавших под дипломатическим прикрытием в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке.

Считается, что уже в самом начале своей работы на ФБР Поляков выдал Д. Данлапа, штаб-сержанта в АНБ, и Ф. Боссарда, сотрудника министерства авиации Великобритании. Однако это маловероятно. Данлапа, завербованного в 1960 году, вел оперативный офицер из вашингтонской резидентуры ГРУ, и его связь с советской разведкой была раскрыта случайно, во время обыска в его гараже уже после того, как он покончил жизнь самоубийством в июле 1963 года. Что же касается Боссарда, то в действительности отдел разведки ФБР ввел в заблуждение МИ-5, приписав полученные сведения ТОПХЭТУ. Это было сделано для того, чтобы обезопасить другой источник из числа сотрудников ГРУ в Нью-Йорке, известный под псевдонимом НИКНЭК. (Под этим псевдонимом в ФБР значился Н. Чернов.)

Но вот нелегала ГРУ в США капитана Марию Доброву выдал именно Поляков. Доброва, прошедшая войну в Испании в качестве переводчика, после возвращения в Москву работала в ГРУ и после соответствующей подготовки была направлена в США. В Америке она действовала под видом хозяйки косметического салона, посещаемого представителями верхушки военных, политических и деловых кругов. После того как Поляков выдал Доброву, сотрудники ФБР попытались перевербовать ее, но она предпочла покончить жизнь самоубийством.

Всего же за время работы на американцев Поляков выдал им девятнадцать советских разведчиков-нелегалов, более ста пятидесяти агентов из числа иностранных граждан, раскрыл принадлежность к ГРУ и КГБ около тысячи пятисот действующих офицеров разведки.

Летом 1962 года Поляков вернулся в Москву, снабженный инструкциями по условиям связи, графиком проведения тайниковых операций (одна в квартал). Места для тайников были подобраны в основном по маршруту его следования на службу и обратно: в районах Большой Ордынки и Большой Полянки, у метро «Добрынинская» и на троллейбусной остановке «Площадь Восстания». Скорее всего, именно это обстоятельство, а также отсутствие личных контактов с представителями ЦРУ в Москве помогло Полякову избежать провала после того, как в октябре 1962 года был арестован другой агент ЦРУ — полковник О. Пеньковский.

В 1966 году Поляков был командирован в Бирму на должность начальника центра радиоперехвата в Рангуне. По возвращении в СССР его назначили начальником китайского отдела, а в 1970 году он был командирован в Индию военным атташе и резидентом ГРУ. В это время объем передаваемой Поляковым в ЦРУ информации резко увеличился.[38] Он выдал имена четырех американских военных офицеров, завербованных ГРУ, передал фотопленки документов, свидетельствующих о глубоком расхождении позиций Китая и СССР. Благодаря этим документам аналитики ЦРУ сделали вывод, что советско-китайские разногласия имеют долговременный характер. Эти выводы были использованы госсекретарем США Генри Киссинджером и помогли ему и Никсону наладить отношения с Китаем в 1972 году.

В свете вышесказанного кажется по меньшей мере наивным утверждение Л.B. Шебаршина (в то время заместителя резидента КГБ в Дели) о том, что во время работы Полякова в Индии у КГБ были определенные подозрения на его счет. Странно, что подозрения эти подтвердились лишь спустя двадцать лет, когда Полякова выдал сотрудник ЦРУ Олдридж Эймс.

Поляков всячески старался, чтобы у руководства ГРУ сложилось мнение о нем как о вдумчивом, перспективном работнике. Для этого ЦРУ регулярно предоставляло ему некоторые секретные материалы, а также подставило двух американцев, которые якобы были завербованы им. С той же целью Поляков принял все меры к тому, чтобы два его сына получили высшее образование и обрели престижную профессию. Своих сотрудников в ГРУ он одаривал безделушками, вроде зажигалок и шариковых ручек, создавая о себе впечатление как о приятном человеке и хорошем товарище. Одним из покровителей Полякова был начальник отдела кадров ГРУ генерал-лейтенант Сергей Изотов, до этого пятнадцать лет проработавший в аппарате ЦК КПСС. В деле Полякова фигурируют дорогие подарки, сделанные им Изотову. А за генеральское звание Поляков презентовал Изотову серебряный сервиз, купленный специально для этой цели ЦРУ.

Звание генерал-майора Поляков получил в 1974 году. Это обеспечило ему доступ к материалам, выходившим за рамки его служебной компетенции. Например, к перечню военных технологий, которые закупались или добывались разведывательным путем на Западе. По признанию Ричарда Перла, помощника министра обороны США во времена президентства Рейгана, у него захватило дух, когда он узнал о существовании пяти тысяч советских программ, использовавших западную технологию для наращивания военного потенциала. Перечень, представленный Поляковым, помог Перлу убедить президента Рейгана в необходимости ужесточить контроль за продажей военных технологий.

Работа Полякова в качестве агента ЦРУ отличалась дерзостью и фантастическим везением. В Москве он выкрал специальную самозасвечивающуюся фотопленку «Микрат 93 Щит», которую использовал для фотографирования секретных документов. Для передачи информации он украл поддельные полые камни, которые оставлял в определенных местах, где их подбирали оперативники ЦРУ. Чтобы дать сигнал о закладке тайника, Поляков, проезжая на общественном транспорте мимо посольства США в Москве, приводил в действие миниатюрный передатчик, спрятанный в кармане. Во время пребывания за границей Поляков предпочитал передавать информацию из рук в руки. После 1970 года ЦРУ, стремясь наиболее надежно обеспечить безопасность Полякова, снабдило его специально сконструированным портативным импульсным передатчиком, с помощью которого можно было напечатать информацию, затем зашифровать и передать на приемное устройство в американское посольство за 2,6 секунды. Такие передачи Поляков вел из разных мест Москвы: от кафе «Ингури», магазина «Банда», Краснопресненских бань, Центрального дома туриста, с улицы Чайковского и т. д.

К концу семидесятых годов сотрудники ЦРУ, по их словам, уже относились к Полякову скорее как к учителю, нежели как к агенту и информатору. Они оставляли за ним выбор места и времени встреч и закладки тайников. Впрочем, у них не было другого выбора, так как ошибок Поляков им не прощал. Так, в 1972 году американцы без согласия Полякова пригласили его на официальный прием в посольство США в Москве, что фактически поставило его под угрозу провала. Руководство ГРУ дало разрешение, и Полякову пришлось туда идти. Во время приема ему тайно передали записку, которую он уничтожил не читая. Более того, он на длительный срок прекратил все контакты с ЦРУ, пока не убедился, что не попал под подозрение контрразведки КГБ.

В конце семидесятых годов Полякова вновь направляют в Индию в качестве резидента ГРУ. Он находился там до июня 1980 года, когда его отозвали в Москву. Впрочем, это досрочное возвращение не было связано с возможными подозрениями в отношении него. Просто очередная медицинская комиссия запретила работать ему в странах с жарким климатом. Однако американцы забеспокоились и предложили Полякову выехать в США. Но он отказался. По словам сотрудника ЦРУ в Дели, в ответ на пожелание приехать в Америку в случае опасности, где его ждут с распростертыми объятиями, Поляков ответил: «Не ждите меня. Я никогда не приеду в США. Я делаю это не для вас. Я делаю это для своей страны. Я родился русским и умру русским». А на вопрос, что его ждет в случае разоблачения, он ответил: «Братская могила».

Арестовали его в конце 1986 года. Во время обыска, произведенного на его квартире, на даче и в доме его матери были обнаружены вещественные доказательства его шпионской деятельности. Среди них: листы тайнописной копирки, изготовленные типографским (!) способом, и шифроблокноты, закамуфлированные в стенках дорожного несессера, две приставки к миниатюрному фотоаппарату «Тессина» для вертикальной и горизонтальной съемки, несколько катушек фотопленки «Кодак», рассчитанной на специальное проявление, шариковая ручка, головка зажима которой предназначалась для нанесения тайнописного текста, а также негативы с условиями связи с сотрудниками ЦРУ в Москве и инструкции по контактам с ними за рубежом.

Следствие по делу Полякова вел следователь КГБ полковник A.C. Духанин. Жена и взрослые сыновья Полякова проходили в качестве свидетелей, так как они не знали и не догадывались о его шпионской деятельности. После окончания следствия многие генералы и офицеры ГРУ, чьей халатностью и болтливостью часто пользовался Поляков, были привлечены к административной ответственности и уволены в отставку или в запас. В начале 1988 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Полякова Д.Ф. за измену Родине и шпионаж к расстрелу с конфискацией имущества. Приговор был приведен в исполнение 15 марта 1988 года. А официально о расстреле Д.Ф. Полякова было сообщено в «Правде» только в 1990 году.

В 1994 году ЦРУ признало факт сотрудничества с ним, Полякова. Было заявлено, что переданная им информация и фотокопии секретных документов составляют 25 ящиков в досье ЦРУ. Многие специалисты, знакомые с делом Полякова, считают, что причиненный им вред нашему государству превосходит вред, причиненный более широко известным предателем из ГРУ полковником О. Пеньковским. По словам директора ЦРУ Джеймса Вулси, из всех советских агентов, завербованных во времена «холодной войны», Поляков «был настоящим бриллиантом».

Действительно, кроме научно-технической информации и информации о советско-китайских отношениях, Поляков поставлял сведения о новом вооружении Советской Армии, в частности о ПТУРСАХ.[39] Эти сведения помогли американцам противостоять этому оружию, когда оно было использовано Ираком во время войны в Персидском заливе в 1991 году. Передал он на Запад и более ста выпусков секретного журнала «Военная мысль», издававшегося Генеральным штабом. Как отмечает Роберт Гейтс, директор ЦРУ при президенте Буше, похищенные Поляковым документы позволили им ознакомиться с потенциальными возможностями Вооруженных Сил СССР и позволили сделать вывод о том, что советские военные руководители не считали возможной победу в ядерной войне и стремились избежать ее. По словам Гейтса, ознакомление с этими документами уберегло руководство США от ошибочных выводов, что, возможно, предотвратило «горячую» войну.

Разумеется, директору ЦРУ виднее, что помогло избежать «горячей» войны и какова в этом заслуга Полякова. Но даже если она так велика, как считают американцы, это нисколько не оправдывает его предательства.

В декабре 1961 года из Хельсинки бежал на Запад Анатолий Михайлович Голицын. Отношение к нему в кругах западных спецслужб и по прошествии тридцати с лишним лет далеко не однозначное. Некоторые считают его одним из самых важных перебежчиков, с помощью которого удалось раскрыть множество советских агентов в ряде западных стран, другие утверждают, что благодаря его параноидальной идее о всеобщей дезинформации Кремля и вездесущих «кротах», работа западных спецслужб была парализована на многие годы.

Голицын родился в 1926 году на Украине, под Полтавой. Через семь лет, в 1933 году, семья Голицыных переехала в Москву. Его отец работал в пожарной охране. По словам Голицына, в детстве он мечтал стать либо моряком, либо летчиком, либо разведчиком. Но когда ему исполнилось пятнадцать лет, началась война, и он поступает в Одесское артиллерийское училище. В училище Голицын активно занимается комсомольской работой, в 1945 году вступает в ВКП(б), чем обращает на себя внимание представителя МГБ, и после окончания войны переводится из артиллерийского училища в школу военной контрразведки в Москве. По окончании школы в 1946-м Голицын работает в центральном аппарате МГБ и учится на вечернем отделении Университета марксизма-ленинизма. В 1948 году его направляют на двухгодичные курсы по разведке, а по их окончании в 1950 году зачисляют в штат американского отдела Второго главного управления МГБ.

В 1953 году Голицына направляют в Вену в качестве сотрудника аппарата Верховного комиссара под дипломатическим прикрытием. Его задачей в Австрии была работа против СИС и сбор сведений об эмигрантах. Сотрудники резидентуры ЦРУ в Вене знали, что Голицын — сотрудник МГБ, и, верные своему правилу, стали осторожно прощупывать его на предмет вербовки. В результате они пришли к выводу, что Голицын — человек бескомпромиссный и шансов склонить его к сотрудничеству нет.

Однако после бегства на Запад сотрудника КГБ в Вене П. Дерябина их мнение изменилось. По словам Дерябина, Голицын был весьма уязвим. Он был чрезвычайно высокого мнения о себе, стремился всех поучать, коллеги ненавидели его. Вдобавок с помощью его взбалмошной жены Ирины вполне можно было расшатать его психику. Таким образом, в списке кандидатов на вербовку, составленном с учетом мнения Дерябина, имя Голицына значилось на втором месте. Но эта информация запоздала. В 1954 году, вскоре после бегства Дерябина, Голицына отозвали в Москву.

В 1958 году Голицын получает уже звание майора и работает в отделе ПГУ, занимающемся НАТО, а в 1960 голу его направляют под дипломатическим прикрытием в Финляндию на должность сотрудника линии KP (внешняя контрразведка) хельсинкской резидентуры. По сложившейся практике в документах Голицына значилась уже новая фамилия — Климов, а в его обязанности входила работа против «главного противника» — США. Помимо этого, он занимался и обеспечением безопасности нелегалов, как работающих в самой Финляндии, так и следующих через нее транзитом. Так, в мае 1961 года он провел две встречи с Логиновым, нелегалом КГБ, проходившим стажировку в Финляндии. Но у Голицына вновь не сложились отношения с коллегами, особенно с резидентом В.В. Зениховым, который, по словам Голицына, не понимал самой сути контрразведки. В результате неясное желание бежать на Запад превратилось в обоснованную необходимость. К середине 1961 года он открылся своей жене и они договорились совершить побег после приезда на каникулы дочери, учившейся в школе в Москве.

Двадцать второго декабря 1961 года Голицын в сопровождении жены и дочери явился на квартиру Френка Фрайберга, резидента ЦРУ в Хельсинки, и попросил политического убежища. Он потребовал немедленно переправить его в США, так как, по его словам, КГБ начало на него охоту. В тот же вечер восьмичасовым рейсом Фрайберг вывез Голицыных в Стокгольм, сообщив в Ленгли о скором прибытии в Вашингтон «перебежчика из КГБ». Однако, узнав, что рейс на США отправляется из международного аэропорта Стокгольма, Голицын категорически отказался ехать туда и вынужден был два дня жить на конспиративной квартире, пока Фрайберг не позаимствовал самолет атташе ВВС США и не переправил на нем Голицына с семьей во Франкфурт. Во Франкфурте Фрайберг с Голицыными поднялись на борт самолета ВВС, который должен был доставить их в США. Но в старом бомбардировщике времен Второй мировой войны дочь Голицына на высоте четыре тысячи метров стала задыхаться, и Фрайберг приказал возвращаться во Франкфурт. Там Голицыным выправили новые документы, и на следующий день они вылетели на самолете компании «Пан-Америкэн», следующем через Лондон в Нью-Йорк. Но сразу после приземления в Лондоне самолет окружили сотрудники службы безопасности, ибо поступило сообщение о якобы заложенной в нем бомбе. Фрайбергу удалось убедить англичан оставить Голицыных на борту самолета, тогда как все другие пассажиры покинули салон. В конце концов самолет вылетел в Нью-Йорк, но треволнения Фрайберга и Голицына на этом не закончились. Нью-Йорк был окутан плотным туманом, и самолет был вынужден приземлиться на Бермудах, где Голицыны оставались всю ночь. Лишь на следующий день Голицыны с Фрайбергом наконец добрались до Нью-Йорка. Там их встретили сотрудники ЦРУ и доставили Голицына с семьей в конспиративный дом на севере штата Вирджиния.

Вначале с Голицыным, получившим псевдоним ЛЭДЛ, работали сотрудники советского отдела, что было в порядке вещей. Но вскоре начали возникать проблемы, так как Голицын оказался чрезвычайно трудным в общении. Поэтому осенью 1962 года было решено передать Голицына в отдел контрразведки ЦРУ, который возглавлял Джеймс Энглтон. К тому же в свете заявлений Голицына этот шаг выглядел вполне закономерным. А Голицын утверждал, что советские шпионы и агенты не только занимают множество важных постов на Западе, но и внедрились в спецслужбы большинства стран. КГБ якобы проник в самое сердце французской секретной службы, СИС и ЦРУ. Именно поэтому, мол, он, Голицын, крайне привередлив в выборе сотрудников ЦРУ, с которыми готов вступить в контакт.

Далее, Голицын заявил, что, по его мнению, Запад строит свои отношения с коммунистическим миром на совершенно неправильной основе. Причину этого он усматривал в политике дезинформации, успешно осуществляемой коммунистическими партиями и их разведслужбами. Концепция стратегической дезинформации, по утверждению Голицына, зародилась в недрах КГБ в 1957 году, когда председатель КГБ А. Шелепин выступил с секретным докладом на эту тему перед руководством КГБ и ГРУ. Мозговым центром по разработке соответствующих операций стало управление «Д» ПГУ КГБ, возглавлявшееся с января 1959 года генерал-майором И. Агаянцем и охарактеризованное Голицыным как одна из самых эффективных организаций в мире. Главные усилия службы дезинформации были направлены на создание у Запада выгодных Москве иллюзий, в частности о раздирающих коммунистический блок противоречиях. Согласно теории Голицына разрыв отношений СССР с Югославией в 1948 году был фиктивным, как и разрыв с Албанией. Польский профсоюз «Солидарность» создан для укрепления коммунизма в Польше. То же самое можно сказать и о диссидентском движении в СССР, на самом деле организованном КГБ, превратившим академика А.Д. Сахарова в верного слугу режима. А самое главное: ссора СССР с Китаем — всего-навсего является уловкой, под видом которой обе страны продолжают сообща работать на благо идей коммунизма.

После того как Голицына передали Энглтону, охота на «кротов» получила невиданный доселе размах. Слова Голицына упали на благодатную почву. Дело в том, что Энглтон был в свое время близким другом небезызвестного К. Филби и считал его в некотором роде своим учителем. Предательство Филби глубоко потрясло его и дало толчок к параноидальной подозрительности. Тем самым охота на «кротов» захлестнула не только американские, но и почти все западные спецслужбы.

Свои разоблачения в Европе Голицын начал с Финляндии, заявив, что президент страны Урхо Калева Кекконен, избранный на свой пост в 1956 году, является давнишним высокопоставленным агентом КГБ. Надо сказать, что в Финляндии оставили без внимания заявление Голицына, и Кекконен двадцать пять лет благополучно оставался президентом. Не нашли финны и второго высокопоставленного агента, известного Голицыну под псевдонимом ТИМО. Правда, одна из «финских» наводок Голицына привела к успеху, но не в Финляндии, а в Швеции. По информации Голицына, незадолго до его бегства на конспиративной квартире резидентуры КГБ в Хельсинки произошла встреча заместителя начальника ГРУ генерал-лейтенанта П. Мелкишева со шведским агентом. В результате шведская служба безопасности (СЕПО), уже знавшая о существовании агента от Пеньковского, 20 июня 1963 года арестовала советника по вопросам разоружения Швеции полковника Стига Веннерстрема, агента, получившего в ГРУ псевдоним ОРЕЛ.

Не обошел Голицын стороною и Норвегию, заявив, что в пятидесятые годы в Москве у КГБ был некий источник — норвежка. Сотрудники Энглтона, в то время подозревавшие в связях с КГБ оперативника ЦРУ Ковича, решили, что этим агентом является сотрудница военной разведки Норвегии Ингеборг Лигрен. Осенью 1964 года ЦРУ сообщило о своих подозрениях норвежской полиции территориального надзора. В сентябре 1965 года Лигрен арестовали и в течение трех месяцев допрашивали с применением «мер воздействия», пытаясь вырвать у нее признание. Однако допросы не дали никаких результатов, и в декабре дело против Лигрен было прекращено. Ее восстановили на работе, но допросы основательно подорвали ее здоровье, и она вышла на пенсию. Но окончательно подозрения с Лигрен были сняты только в 1977 году, когда 27 января во время встречи с сотрудником КГБ в Осло была арестована с поличным сотрудница МИД Норвегии Гунвор Хаарвик. На допросах она призналась, что была завербована КГБ в 1947 году, когда по линии МИД работала в Москве. Раскрыл же Хаарвик другой перебежчик из КГБ — О. Гордиевский.

Во Франции, по словам Голицына, советские «кроты» прорыли ходы в секретные службы, в правительство и, возможно, даже в кабинет президента Шарля де Голля. Эти соображения были доведены до сведения президента Франции, и весной 1962 года де Голль послал в США со специальными полномочиями начальника 2-го бюро (разведка) Генерального штаба сил национальной обороны генерала Жан-Луи Румжона. В результате встреч Румжона с Голицыным глава Службы внешней документации и контрразведки генерал Поль Жакье и директор Департамента по охране территории Даниэль Дустен направили в Вашингтон совместную группу следователей из шести человек для допроса Голицына, которому присвоили псевдоним МАРТЕЛЬ.

Голицын заявил, что в недрах службы внешней документации и контрразведки функционирует сеть советских шпионов под кодовым названием «САПФИР», и продемонстрировал, что очень хорошо знаком с французскими спецслужбами. Так, он подробно описал предпринятую несколько лет назад реорганизацию с привязкой по отделам и назвал имена многих руководителей. Но так как сам Голицын с агентурой не работал, а лишь обрабатывал поступавшую информацию, то он смог дать всего лишь около тридцати наводок, с которыми и отправились на «охоту» французские контрразведчики.

В результате были выдвинуты обвинения против двух известных политических деятелей — Жака Фоккара и Луи Жокса, а также против дипломата Жоржа Горса. Но Фоккар отверг все обвинения, подал в суд на несколько газет, выиграл процесс и продолжал оставаться министром при де Голле и Жорже Помпиду. Обвинения против Жокса и Горса также развеялись в прах. Лишь много лет спустя, в начале восьмидесятых годов, один французский политик добровольно признался сотрудникам Управления по охране территории, что работал на КГБ. Человек, близкий к де Голлю, член кабинета в первые годы его президентства, он был завербован во время войны. Поскольку признание было сделано добровольно, старика не стали привлекать к ответственности, и он спокойно дожил свои дни.

Что же касается сети «САПФИР» в спецслужбах, то тут французы столкнулись с большими сложностями. Сообщение Голицына подтверждало наличие «крота». Так, в 1950 году провалилась операция «Минос», ставившая задачей внедрить в Чехословакию группу боевиков-антикоммунистов для ведения партизанской войны. А в 1954 году сорвалась вербовка Волокитина. Волокитин пыл другом Николая Хохлова, бежавшего на Запад в 1954 году. Когда его попросили рекомендовать человека, способного пойти на контакт с ЦРУ, он назвал Волокитина. Но вербовка не состоялась — за день до нее Волокитина в сопровождении сотрудников посольства СССР отвезли в аэропорт Орли и отправили самолетом «Аэрофлота» в Москву. Поэтому по делу «САПФИР» в Службе внешней документации и контрразведки при помощи Управления по охране территории было создано специальное подразделение. Им были изучены в мельчайших подробностях сотни биографий, допрошены десятки агентов, а атмосфера была совершенно отравлена навязчивой мыслью о существовании «кротов». В конце концов, опасаясь полного паралича разведки, дело «САПФИР» было скрыто, а в 1970 году под предлогом реорганизации при довольно странных обстоятельствах были отправлены в отставку заместитель начальника Службы внешней документации и контрразведки полковник Леонар Уно и ответственный сотрудник Службы Жорж де Ланнюрьен. Пи тот, ни другой не признались в сотрудничестве со спецслужбами СССР, и при отстранении их от работы у них не потребовали никаких объяснений.

Кроме сообщений о внедрении советской агентуры в правительственные структуры Франции, Голицын заявил, что КГБ имеет высокопоставленного агента в НАТО, способного обеспечить Москве постоянный доступ к секретным документам, даже с грифом высшей секретности «Космик». В результате расследования этого заявления Французская контрразведка вышла на Жоржа Пака, агента КГБ в штаб-квартире НАТО, размещавшейся тогда в Париже. На момент ареста 12 августа 1963 года он являлся заместителем начальника отдела прессы. В ходе вопросов Пак признался, что был завербован КГБ в 1943 году в Алжире. Правда, существует мнение, что Пак не мог быть агентом КГБ в НАТО. Дело в том, что Голицын бежал в декабре 1961 года, а Пак начал работать в НАТО в октябре 1962 года. Возможно, ответ на этот вопрос дал нелегал КГБ Л. Земенек, разоблаченный ФБР в 1977 году и согласившийся стать агентом-двойником. Земенек сообщил, что одним из его контактов является гражданин Канады профессор экономики Хью Джордж Хемблтон, работавший в НАТО с 1956 по 1961 год. Канадцы не выдвинули против Хемблтона обвинений, так как он не совершал преступных действий против Канады и на ее территории. Но в 1982 году он неблагоразумно вылетел в Лондон, где его сразу арестовали, привлекли к суду и приговорили к десяти годам тюремного заключения.

Одновременно с Западной Европой «охота на «кротов» распространилась и на Канаду. Голицын располагал лишь туманными сведениями по поводу внедрения советской агентуры в разведслужбы Канады. Но когда ему показали личное дело Лесли Джеймса Беннета, сотрудника контрразведки в Королевской канадской конной полиции, он заявил, что считает Беннета советским агентом. Кроме того, в шестидесятые годы закончились неудачей несколько канадских операций против СССР. Все это, вместе взятое, привело к тому, что за Беннетом на два года было установлено наблюдение, а к 1970 году он стал основным объектом канадской «охоты на «кротов». Ему пытались расставить ловушку, сообщив, что в Монреаль якобы прибывает советский перебежчик. Таким образом, если бы на месте встречи появились сотрудники КГБ, это означало бы, что информация передана Беннетом. Но внезапно разразившаяся снежная буря помешала установить, присутствовал ли кто-нибудь из КГБ на месте встречи. Наконец, в 1972 году КККП подвергла Беннета допросу, но ничего не добилась. И хотя он прошел испытание на детекторе лжи и подтвердил под присягой, что никогда не был советским агентом, он был после 18-летней службы уволен и переехал в Австралию. В этой связи один бывший сотрудник ЦРУ заявил: «С этим человеком поступили ужасно. Его уволили, и от него ушла жена. Его жизнь практически закончилась на этой точке, а он абсолютно невиновен».

Не миновала «охота на «кротов» и Великобританию. Осенью 1962 года Энглтон пригласил в Вашингтон ответственного сотрудника английской контрразведки МИ-5 Артура Мартина и познакомил его с Голицыным. Голицын произвел на Мартина самое благоприятное впечатление и был приглашен в Англию. В Англии Голицыну был присвоен псевдоним КЕЙГОУ, и с ним стали работать сотрудники МИ-5 Артур Мартин и Питер Райт, а также сотрудник СИС Стивен де Маубрэй. Голицын приехал в Англию в марте 1963 года, но уже в июле вынужден был вернуться в США. Дело в том, что английские газеты опубликовали информацию о пребывании в стране перебежчика из КГБ, изменив его фамилию по требованию властей на Анатолий Дольницын.

Но оказалось, что человек с таким именем действительно в течение трех лет по сентябрь 1961 года работал в советском посольстве в Лондоне и отвечал за протокол. Представители советского посольства немедленно выступили с опровержением информации о бегстве Дольницына и заявили, что в настоящее время он находится в Москве и работает в МИД. В результате разгоревшегося скандала ЦРУ обвинило англичан в преднамеренном распространении ложной информации, а всполошившийся Голицын первым же рейсом вылетел к Вашингтон.

Однако этот неприятный инцидент не помешал МИ-5 начать «охоту на «кротов». Дело в том, что в январе 1963 года находившийся под подозрением в сотрудничестве с КГБ К. Филби внезапно исчез из Бейрута, а в марте 1963 года разразился скандал с военным министром Англии Джоном Профьюмо. В ходе расследования выяснилось, что «девица по вызову» Кристина Киллер делила свою благосклонность между министром и помощником советского военно-морского атташе капитаном 3-го ранга Евгением Михайловичем Ивановым, который на самом деле был офицером ГРУ. К этому следует добавить странную смерть Хью Гейтскелла,[40] лидера оппозиционной лейбористской партии, скончавшегося 18 января 1963 года от волчанки, тропической болезни, редко встречающейся в странах с умеренным климатом, после того как посетил советское посольство в Лондоне по поводу визы для поездки в СССР. Прибывший в Англию Голицын, узнав о подозрениях МИ-5 по поводу смерти Гейтскелла, сразу вспомнил о ходивших в КГБ до его побега слухах о том, что 13-й отдел планирует убийство некого западного лидера с целью поставить на его место своего агента. Этим агентом, по твердому убеждению Голицына, являлся избранный на место Гейтскелла Гарольд Вильсон. Это предположение Голицына будоражило Англию на протяжении десяти лет. В значительной степени именно оно заставило Г. Вильсона в марте 1976 года после восемнадцати месяцев вторичного пребывания на посту премьер-министра подать в отставку.

По поводу исчезновения Филби, Голицын сообщил, что слышал в КГБ о существовании «пятерки», группы советских агентов, действовавших в английских спецслужбах. Четверых из «пятерки» идентифицировали относительно легко. В 1951 году в СССР бежали Гай Берджесс и Дональд Маклин, за ними в 1963 году последовал Ким Филби. Бывший офицер МИ-5 Энтони Блант в 1964 году в обмен на прекращение уголовного преследования признался, что работал в годы войны на КГБ. Осталось найти пятого. Поначалу Мартин и Райт считали, что пятым был заместитель директора МИ-5 Грэм Митчелл. Как подозреваемому, ему было присвоено кодовое имя ПИТЕРС, в его кабинете была установлена скрытая камера и прослушивающая аппаратура. Но пятнадцать месяцев слежки не дали результатов, Митчелл ушел в отставку и на тот момент дело было закрыто.

Тогда было решено, что «кротом» является шеф МИ-5 Роджер Холлис. В течение пяти лет совместная группа следователей МИ-5 и СИС пыталась доказать виновность Митчелла и Холлиса, но это им так и не удалось. В 1965 году Холлис вышел в отставку, однако расследование его деятельности только усилилось. В 1970 году Митчелла и Холлиса вновь допросили и снова признали невиновными. А в 1973 году Холлис скоропостижно скончался, унеся в могилу все свои тайны, если, конечно, они у него были. В 1984 году умер Митчелл и дело прекратилось само собой.

Но наиболее рьяно с подачи Голицына развернулась «охота на «кротов» в ЦРУ. Одним из первых откровений Голицына было заявление о наличии «крота» в ЦРУ. «Крот», заявил он допрашивавшим его лицам, — человек славянского происхождения, его имя, возможно, оканчивается на «ский», он работал в Германии, его псевдоним в КГБ был САША, настоящая фамилия «крота» начинается с буквы «К». В подтверждение своих слов Голицын предъявил украденный в хельсинкской резидентуре КГБ циркуляр с разведзаданиями, в котором говорилось о необходимости проявлять особое внимание к любой информации о совместных англо-американских исследованиях в области прослушивающих устройств.

Циркуляр произвел должный эффект. Дело в том, что в но время ЦРУ и СИС совместно вели разработку такого устройства под кодовым названием «Удобный стул». Вторым подтверждением существования «крота», по мнению Голицына, была поездка в США в 1957 году начальника американского отдела Второго главного управления КГБ Владислава Михайловича Ковшука. Более того, Голицын предупреждал, что КГБ, зная, что ему, Голицыну, известно о вышеупомянутой поездке Ковшука, постарается отвлечь внимание ЦРУ от истинной цели этой поездки — встречи с высокопоставленным «кротом» — и, возможно, попытается заслать под видом перебежчиков агентов-двойников.

Для поиска «крота» Энглтон создал группу специальных расследований, в которую входили, около десяти сотрудников контрразведки. Вначале группой руководил Берг О’Нил, а впоследствии — Скот Майлер. Голицын, мнения которого Энглтон разделял полностью, получил возможность знакомиться с секретными досье ЦРУ, дабы ускорить поиски возможных подозреваемых. Первым подозреваемым стал Серж Питер Карлоу, тогдашний секретарь совета технических рекомендаций ЦРУ. Карлоу, сотрудник ЦРУ с 1947 года, одно время работал в Германии, при рождении его фамилия была Клибанский, а его отец якобы родился в России. За Карлоу было установлено скрытое наблюдение, а в феврале 1963 года его в течение пяти дней допрашивали агенты ФБР, пытаясь добиться признания в шпионаже в пользу Советского Союза. Несмотря на то, что он прошел проверку на полиграфе, его дело оставалось открытым. Тогда Карлоу, понимая, что его карьера в ЦРУ рухнула, 5 июня 1963 года подал в отставку.

Следующим подозреваемым, на которого Голицын указал в июле 1964 года, был Ричард Кович. Его фамилия начиналась на «К», он был сербского происхождения, служил в Германии. Вдобавок работал с П. Поповым, агентом ЦРУ в ГРУ, арестованным в 1959 году, и А. Шистовым (М. Федоровым), сотрудником ГРУ, пропавшим без вести в 1958 году. В этом случае подозрения Энглтона коснулись не только судьбы Ковича. Под подозрение попали и агенты, которыми он в то время руководил: нелегал КГБ Ю. Логинов и сотрудница военной разведки Норвегии И. Лигрен. Для обоих связь с Ковичем закончилась трагично. Как уже говорилось выше, Лигрен после продолжительных допросов была уволена, а Логинова Энглтон в 1967 году выдал контрразведке ЮАР, посчитав двойником КГБ, а позже обменял на западногерманских агентов, арестованных в ГДР. Возвращенный в СССР Логинов был вскоре после этого расстрелян.

Карьера самого Ковича, попавшего под подозрение, на ном завершилась. В 1966 году его направили на «ферму» (школа ЦРУ) делиться опытом с молодыми разведчиками. В 1969 году он вернулся в Ленгли, где читал лекции и проводил занятия, одним словом, дотягивал свой срок до отставки, которая состоялась в начале 1974 года.

Было и много других подозреваемых. Одним из них стал Александр Соголов, оперативник русского происхождения из Киева, который имел несчастье быть известным в ЦРУ под именем САША. На него никакого компромата не нашли, но он так и не достиг того уровня в ЦРУ, до которого надеялся дорасти. Затем подозрение пало на Джорджа Голдберга, латыша, прибывшего из Риги в 1940 году. Он пришел в ЦРУ в 1954 году из военной разведки. Так как Голдберг сотрудничал с ЦРУ по контракту, его зачисление в штат было заблокировано, и к 1975 году он вышел в отставку. Одним из главных подозреваемых стал Игорь Григорьевич Орлов, который уже упоминался.

В 1966 году попал под подозрение первый резидент ЦРУ в Москве Пол Гарблер. Этому способствовало главным образом то обстоятельство, что одно время он работал вместе с Орловым. Не в его пользу свидетельствовала и его родословная: отец — эмигрант из России, а мать — из Польши, К тому же в бытность Гарблера в Корее в должности помощника военно-морского атташе, он играл в теннис с Дж. Блейком, впоследствии завербованным КГБ. В 1966 году Гарблера отправили на «ферму», а в 1968 году назначили резидентом в Тринидад.

Откровения Голицына касались и многих перебежчиков из КГБ и ГРУ. Ю. Логинова, как уже было сказано, выдали контрразведке ЮАР. О Пеньковском, с делом которого Голицына ознакомили после провала операции, он написал: «Имеются серьезные неопровержимые доказательства того, что полковник Пеньковский был внедрён в западную разведку усилиями КГБ». Особенно досталось бежавшему в 1964 году в США заместителю начальника американского отдела Второго главного управления КГБ майору Ю. Носенко, которого Голицын безоговорочно назвал агентом-двойником. Чтобы выбить из Носенко признание, его четыре года и восемь месяцев держали в заключении, из них два года в одиночной бетонной камере. И только в 1969 году Носенко выпустили на свободу. Долгое время агентом-двойником в ЦРУ считался и Алексей Кулак, сотрудник КГБ в США, сам предложивший свои услуги ФБР, и бежавший в Англию внештатный сотрудник Второго главного управления КГБ Ю.В. Кротков, которого Энглтон рекомендовал МИ-5 помариновать года два в камере.

Своего апогея «охота» достигла в конце шестидесятых годов, когда ее объектом стал глава советского отдела ЦРУ Дэвид Мерфи. Но эта затея бумерангом ударила по самому Энглтону. Сотрудника контрразведки Эдварда Петти, по его словам, внезапно осенило: «крот» в ЦРУ — это Энглтон, а Голицын послан для обеспечения его необходимыми материалами. Информация о расследовании, проводимом Петти, достигла нового шефа ЦРУ Уильяма Колби и произвела надлежащий эффект. Колби уже давно с подозрением относился к Энглтону и считал, что поиски предателя зашли настолько далеко, что полностью парализовали работу ЦРУ против СССР. В декабре 1974 года Энглтон был вынужден подать в отставку, и «охота на «кротов» прекратилась сама собой.

Голицын же, помимо поиска «кротов», занимался обоснованием своей теории глобальной дезинформации, проводимой КГБ. В 1968 году он изложил ее ограниченному контингенту сотрудников разведки. Представитель СИС де Маубрей так вспоминает об этом: «Будучи хорошо знакомым с набором его аргументов, я смог понять содержание и увидеть, что он собрал много дополнительных материалов в обоснование своей теории. Но если бы мне предстояло дать ей трезвую оценку, я бы назвал ее злобным бормотанием, к moмy же безграмотным и изобилующим повторами». К этому. справедливости ради, следует добавить, что в отделе информации КИ (1947–1951), который возглавлял Андрей Граур, было всего пять штатных сотрудников, а после создания службы «Д» ПГУ КГБ в январе 1959 года, под началом ее первого начальника И.И. Агаянца ее штат насчитывал уже около пятидесяти человек. Такой численности было бы явно недостаточно для проведения столь масштабных операций, о которых говорил Голицын.

К 1968 году Голицын подготовил на основании своих изысканий книгу, но тут произошел ввод советских поиск в Чехословакию, чего он никак не ожидал и что полностью противоречило проповедуемой им теории. Он берется за переработку рукописи. На это ушла у него большая часть семидесятых годов, и лишь к 1978 году работа над рукописью была завершена. Но она оказалась излишне пространной, и группа из четырех человек вызвалась сократить ее и отредактировать. Это были де Маубрей и Мартин из СИС и Майлер и Гмыркин из ЦРУ, причем последний, по иронии судьбы, был одним из подозреваемых во время «охоты на «кротов». После трудного и длительного редактирования книга под названием «Новая ложь на смену старой» увидела свет в 1984 году одновременно в США и Англии. Однако надежды Голицына на то, что публикация книги вызовет живой отклик, не оправдались. В не столь уж многочисленных рецензиях выражалось сомнение в ее правдоподобности, отмечалось большое количество допущений и указывалось на то, что ее основные положения носят слишком общий характер. В заключение делался вывод, что работа представляет интерес лишь для лиц, интересующихся теорией заговоров.

Каковым бы ни было истинное положение вещей, ясно одно, что побег Голицына принес больше пользы КГБ, чем ЦРУ. ЦРУ, зараженное подозрительностью после бегства К. Филби, само культивировало недоверие к своим сотрудникам и, взяв на вооружение теорию о «кротах», упорно занималось саморазрушением.

В 1962 году, находясь в США, добровольно предложил свои услуги ФБР сотрудник нью-йоркской резидентуры КГБ Алексей Исидорович Кулак, споры о котором не утихают до сих пор. Одни считают его агентом-двойником, внедренным КГБ в спецслужбы США, другие убеждены, что он был искренним в своем стремлении работать на ФБР.

А.И. Кулак родился в 1922 году. С началом Великой Отечественной войны он окончил ускоренный курс артиллерийского училища и в звании младшего лейтенанта был направлен командиром батареи на фронт в разгар знаменитого сражения на Курской дуге. Уже после первого боя он был представлен к ордену Александра Невского, а к концу войны был шесть раз ранен, стал командиром дивизиона и за бои на Одере ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

После войны Кулак поступил в институт пищевой промышленности, а когда в 1947 году в Московском химико-технологическом институте был создан секретный факультет для подготовки кадров для атомной промышленности, его в числе немногих счастливчиков перевели туда. Как бывший фронтовик, он никогда не афишировал свое героическое прошлое и все время посвящал учебе. Поэтому ни для кого не было неожиданностью зачисление его как сталинского стипендиата после окончания института в аспирантуру. В 1957 году он блестяще защитил диссертацию по теме «Радиоактивный анализ редких металлов» и перед ним открывались перспективы солидной научной карьеры. Но в это время руководство «Т» ПГУ КГБ (научно-техническая разведка) предложило ему работу во внешней разведке. После некоторого раздумья Кулак дал согласие и в 1958 году был направлен в 101-ю разведшколу КГБ.

После окончания разведшколы Кулак был направлен и управление «Т», а в ноябре 1961 года был командирован в Нью-Йорк, под видом сотрудника ООН. С ноября 1961 года по январь 1964 года он работал в Секретариате ООН, в отделе заместителя генерального секретаря по специальным политическим вопросам и одновременно пыл консультантом Научного комитета ООН по изучению последствий атомной радиации, а в январе 1964 года был переведен в советское представительство ООН, где проработал до января 1968 года, после чего вернулся в Москву. Снова в Нью-Йорк: Кулак был командирован в середине 1971 года на должность атташе по науке при советском представительстве в ООН и находился там до февраля 1977 года.

В начале весны 1962 года он явился в представительство ФБР в восточной части Манхэттена и предложил свои услуги. Свое решение он мотивировал тем, что к СССР не ценят его способности и не продвигают по службе в КГБ. В ФБР новый агент получил псевдоним ФЕДОРА, а в ЦРУ — СКОТЧ.[41] За годы сотрудничества Кулака с ФБР он раскрыл сведения о сотрудниках КГБ в Нью-Йорке, сообщал о ежегодных заданиях резидентурам по сбору информации в области науки и техники, а также перечни вопросов, которые интересовали руководство разведки. Он помог установить объекты интереса КГБ в военной области, прежде всего в сфере производства вооружений. Учитывая ограниченные возможности ФБР для проникновения в советскую колонию в Нью-Йорке, Кулак являлся весьма полезным источником информации Шеф ФБР Эдгар Гувер безоговорочно доверял ФЕДОРЕ, а за полученные сведения ФБР выплатило ему, по некоторым данным, 100 тысяч долларов.

Чтобы в резидентуре КГБ в Нью-Йорке и в Москве укрепилось мнение о Кулаке как об инициативном, перспективном работнике, ФБР поставляло ему соответствующую информацию. Это были подлинные материалы, либо имеющие низкий гриф секретности и были предварительно обработаны в ЦРУ, либо научно-технические разработки в области передовых технологий, на внедрение которых в СССР потребовалось бы более двадцати лет. Регулярные встречи Кулака с представителями ФБР записывались на видеопленку. Один из работников ЦРУ позднее рассказывал: «Я видел записи этих встреч. Коренастый парень, типичный русский. Нью-йоркские сотрудники ФБР беседовали с ним на английском языке. И при этом все пили виски».

В нью-йоркской же резидентуре, по признанию ее тогдашнего начальника Б. Соломатина, были явно заворожены геройским званием Кулака и прощали ему многое из того, что другим никогда не сошло бы с рук. Так, Кулак мог спокойно сказать начальнику, что любит выпить после обеда, и отправлялся в бар, а вернувшись вечером, не смущаясь, благоухать перегаром. Он частенько засиживался в резидентуре допоздна, по его словам, для изучения открытых источников информации. Позднее это обстоятельство было расценено некоторыми как факт сбора им информации о работе резидентуры путем изучения разговоров сослуживцев. Так или иначе, но к концу своего пребывания в США Кулак был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды и имел звание полковника. Сам факт награждения двумя орденами говорит о ценности добытой им информации, ибо для большинства сотрудников резидентуры и медаль была недосягаемой мечтой.

В 1964 году в связи с расследованием на предмет выяснения искренности бежавшего в январе в США нывшего сотрудника КГБ Ю. Носенко доверие к Кулаку со стороны американцев несколько поколебалось. Дело н том, что он подтвердил: да, Носенко истинный перебежчик. Это крайне не понравилось Энглтону, решившему, что ФЕДОРА сам является подставой, коль скоро замеряет ФБР в том, что Носенко настоящий перебежчик из КГБ. Вдобавок, заявил Энглтон, по словам ФЕДОРЫ, из Москвы якобы пришла телеграмма о дезертирстве Носенко, однако анализ перехватов, произведенный Агентством национальной безопасности (АНБ), не обнаружил доказательств ее существования.[42]

Заявление Энглтона вызвало возражения со стороны сотрудников ФБР. Если Носенко подстава, говорили они, то ни ФЕДОРА, ни кто-либо другой в резидентуре вряд ми мог знать об этом. Поэтому Кулак передал содержание разговоров, имеющих место в резидентуре и в советском посольстве. Что же касается телеграммы, то АНБ не безгрешно, и оно не всегда может точно определить факт передачи конкретного сообщения.

Т. Вольтон в своей книге «КГБ во Франции» утверждает, что ФЕДОРА был подставой (правда, он отождествляет ФЕДОРУ с Лесиовским) на основании дела о «досьe Пентагона», имевшего место в 1971 году. Тогда назревал громкий скандал, связанный с секретными военными документами, просочившимися через журналиста Дэниела Элсберга в «Нью-Йорк таймс». В то время Кулак сообщил сотрудникам ФБР, что комплект документе был передан в советское посольство. «В этом-то и заключался обман, — пишет Вольтон. — Президенту Никсону доложили об информации, полученной от «крота». Враг оказался в курсе событий, и ничто больше не препятствовало публикации секретов Пентагона. Белый дом дал добро, и досье предали гласности. К явной выгоде Северного Вьетнама, ибо положению и моральному духу американских войск был нанесен большой ущерб». Однако, как свидетельствует Дэвид Янг, при принятии этого решения информация ФЕДОРЫ не принималась во внимание. «Мы знаем человека, который передает нам подобную информацию, — сказал тогдашний директор ЦРУ Р. Хелмс, — и у нас есть свои сомнения в отношении их».

А в 1973 году тучи, сгустившиеся над головой Кулака, нагрянули с неожиданной стороны. В декабре журналист Симур Херш опубликовал в «Нью-Йорк таймс» ряд статей, в которых высказал предположение, что одна из причин, побудивших президента Никсона создать секретное подразделение под видом рабочих по обслуживанию Белого дома, — показное беспокойство по поводу того, что сотрудник-КГБ в советском представительстве при ООН, работавший на ФБР, мог оказаться скомпрометированным в ходе расследования уотергейтского скандала. Из публикаций следовало, что источник ФБР был двойным агентом в течение почти десяти лет. По словам бывшего сотрудника ФБР, руководство ЦРУ, дабы удостовериться в том, что никакая опасность ФЕДОРЕ не грозит, передало одну из статей аналитику, и тот через несколько часов назвал Кулака как вероятного агента ФБР. Сам же Херш в ответ на обеспокоенность ФБР по поводу его, возможно, пагубной для ФЕДОРЫ публикации заявил, что его информатор находится в высшем эшелоне ФБР. Тем не менее Кулак благополучно отбыл свой срок в Нью-Йорке и в 1977 году вернулся в СССР.

Но в 1978 году уже ушедший в отставку Энглтон, считая ФЕДОРУ подставой, раскрыл его писателю Эдварду Эпштейну, который в своей книге «Легенда: тайный мир Ли Харви Освальда» описал ФЕДОРУ как сотрудника КГБ, работавшего под прикрытием ООН и занимавшееся сбором научно-технической информации. Сотрудники ЦРУ были потрясены совершенно очевидной утечкой этой информации, и пришли к выводу, что теперь Кулаку уже не уцелеть. Но с ним так ничего и не случилось.

Объяснение этому надо искать в Москве. Первоначально в Ясеневе не поверили в разоблачение Эпштейна и посчитали его тонкой провокацией ЦРУ. Основания а и я этого были. Ведь совсем недавно был подставлен под удар другой сотрудник, работавший в Нью-Йорке, В. Лесновский, который оказался совершенно чистым. Но все же разобраться в этом деле было поручено управлению «К» ПГУ во главе с О. Калугиным. В расследовании примяло участие крайне ограниченное число сотрудников: при от управления «К» и два (начальник и зам) от управления «Т». К концу 1980 года проводившая расследование группа вышла на Кулака, которого поставили под скрытое наблюдение. Но оно ничего не дало. Кулак не имел никаких компрометирующих связей, вел замкнутый образ жизни, не сорил деньгами и совершенно не интересовался секретными документами. Более того, он абсолютно не проявлял служебного рвения и все чаще прикладывался к бутылке в рабочее время.

В результате в 1980 году Кулака перевели в действующий резерв и направили в химико-технологический институт на должность начальника отдела. А через год и вовсе отправили в отставку. У ПГУ не было ни единого факта, доказывающего предательство Кулака, и поэтому, когда он скоропостижно скончался от рака в 1983 году, дело было закрыто, а его портрет и боевые награды выставили в музее ПГУ. И только в 1985 году после вербовки О. Эймса в деле Кулака была поставлена точка. Правда, в ПГУ решили не выносить сор из избы.

О предательстве Кулака даже в самом ПГУ были проинформированы далеко не все заместители начальника разведки, а его награды тихонько убрали из музея и передали в Президиум Верховного Совета СССР.

В 1962 году список бежавших на Запад предателей пополнил сотрудник Второго главного управления КГБ Юрий Иванович Носенко. Правда, в отличие от других перебежчиков, ему пришлось очень долго доказывать искренность своих намерений.

Носенко родился 30 октября 1927 года на Украине в городе Николаеве. Его отец Иван Исидорович, волевой и целеустремленный человек, был инженером-судостроителем, мать — дочерью архитектора. В 1934 году семья, Носенко переехала в Ленинград, где Носенко-старший стремительно продвигался по служебной линии и вскоре стал директором судостроительного завода. В 1939 году Ивана Носенко назначают министром судостроения СССР, и семья переезжает в Москву. На этом посту он оставался до самой смерти в 1956 году. По словам сына, его свело в могилу решение, принятое Н. Хрущевым в 1954 году, отказаться от строительства крупного военно-морского флота, в том числе двух авианосцев. Носенко-старший был настолько удручен этим, что последние месяцы своей жизни оказался, практически не у дел. После смерти отца Ю. Носенко покровительствовал Д.Ф. Устинов, первый заместитель Хрущева и председатель ВСНХ.

Его сын Юрий, как и положено отпрыску высокопоставленного родителя, мало в чем испытывал затруднения. В 1942 году он поступил в Нахимовское училище, а в 1944 году — в военно-морскую академию. Там, по его словам, с ним произошел несчастный случай. Разбирая пистолет, он нечаянно прострелил себе левую руку, после чего был комиссован и уволен из военно-морского флота. (По другой версии, он выстрелил себе в ногу, чтобы уйти с военной службы.) Так или иначе, он сразу же поступает в МГИМО и после окончания института направляется на службу в ГРУ, где занимается военно-морской разведкой на Дальнем Востоке. В 1953 году он женился и в том же году перешел на работу в МГБ.

В МГБ Носенко попадает во Второе главное управление в 1-й отдел, занимающийся контрразведывательными операциями против США. По словам Носенко, за образец контрразведывательных действий против проникновения агентуры и диверсионных групп ЦРУ и других западных спецслужб была взята знаменитая операция КРО ОГПУ в 1920-х годах «Трест». Большое значение придавалось также проникновению в иностранные посольства в Москве. Для этого использовались как прослушивающие устройства, так и компрометация сотрудников посольства с помощью «ласточек»,[43] с целью дальнейшего шантажа и вербовки.

В 1955 году Носенко перевели в 7-й отдел Второго управления, осуществлявший наблюдение за всеми иностранными туристами независимо от их национальной принадлежности.

В 1957 году он выезжает в Лондон в качестве офицера безопасности с группой советских спортсменов, а в самом начале 1960 года в том же качестве в составе спортивной делегации на Кубу. В 1960 году он вновь возвращается в 1-й отдел на должность заместителя начальника отдела. Возможно, это было связано со стремлением А. Шелепина, ставшего в 1958 году председателем КГБ, повысить образовательный уровень сотрудников контрразведки. Как свидетельствует Носенко, когда он первый раз (с 1953 по 1955 год) работал в 1-м отделе, только у двух из пятидесяти сотрудников отдела было высшее образование, а у некоторых не было даже диплома о среднем образовании. Когда же в январе 1960 года он вернулся в отдел, примерно 80 процентов сотрудников имели высшее образование, а 70 процентов владели английским языком. Но в 1962 году Носенко возвращают в 7-й отдел. В значительной мере это было обусловлено после бегства Голицына решением о том, что любая группа из пяти и более человек, выезжающая за границу, должна иметь в своем составе сотрудника контрразведки.

Отношение сослуживцев к Носенко было отрицательным. Не вдаваясь в истории трех его браков, хочется привести несколько отзывов тех, кто работал вместе с ним до его бегства в США. Так, в 1961 году полковник Л. характеризовал Носенко «как избалованного условиями жизни человека, ведущего себя в отделении высокомерно и грубо, игнорирующего начальника отделения, и к тому же склонного к употреблению спиртных напитков. Дружбу Носенко всегда стремился водить с людьми, занимающими высокое положение. Вербовку иностранцев проводил на компрометирующих материалах, ибо для осуществления ее на идеологической основе он недостаточно подготовлен».

Такого же мнения придерживался и полковник КГБ в отставке Л. Ефремов, работавший в разведке, а с февраля 1962 года в 7-м отделе ВГУ:

В начале июня 1962 года Носенко в составе советской делегации по разоружению отправляется в Женеву. Вскоре после прибытия туда он обратился к американскому дипломату с просьбой о конфиденциальной беседе. Дипломат известил об этом резидента ЦРУ в Берне, и тот немедленно послал в Женеву Пита Бегли, сотрудника, специализировавшегося на операциях против СССР. Бегли встретился с Носенко на конспиративной квартире, но тут возникли непредвиденные сложности. Оказалось, что Носенко слабо владеет английским, а знание Бегли русского языка тоже оставляло желать лучшего. Чтобы исправить ситуацию, из США в Швейцарию срочно вылетел Кайзвальтер, крупный специалист но работе с русской агентурой. В 1953–1959 годах он пел агента в ГРУ П. Попова, а в тот момент был оператором другого агента в ГРУ — О. Пеньковского.

Дальнейшие встречи Бегли и Кайзвальтер проводили с Носенко вдвоем, записывая все разговоры на магнитофон и тщательно конспектируя их на бумаге. Во время первой же встречи Носенко изъявил готовность передать ЦРУ информацию за 900 швейцарских франков, которые ему, мол, необходимо возвратить в кассу КГБ, поскольку они потрачены им на спиртное. (Позднее он признался, что эту историю выдумал.) Еще он попросил достать ему лекарство для дочери Оксаны, которая страдала астмой и в тот момент находилась в больнице. О переходе на Запад Носенко не заикался, напротив — спешил вернуться домой к больной дочери.

Переданная Носенко информация была весьма обширной. Он сообщил, что корреспондент Московского радио Борис Белицкий, завербованный в 1958 году в Брюсселе Д. Голдбергом на Всемирной ярмарке и известный в ЦРУ под псевдонимом ВАЙРЛЕС, на самом деле являлся двойным агентом и находился под контролем КГБ. В доказательство своих слов Носенко назвал имена двух операторов Белицкого — Голдберга и Гарри Янга. Эта информация особенно поразила Кайзвальтера, которому было известно, что в 1960 году Белицкий блестяще прошел проверку на детекторе лжи в ЦРУ.[44]

Другое сообщение Носенко касалось агента КГБ, работавшего в британском адмиралтействе и завербованного в Москве на почве гомосексуализма. Раньше об этом агенте упоминал Голицын, а с помощью дополнительных данных, сообщенных Носенко, в сентябре 1962 года был арестован и осужден на восемнадцать лет тюремного заключения Уильям Вассел.[45] Кроме того, Носенко сообщил, что у КГБ имеется агент среди сотрудников МИ-5 в Женеве, но ничего более конкретного сообщить не смог. Чтобы не засветить Носенко, ЦРУ не стало сообщать об этой информации в Лондон.

Весьма встревожило Кайзвальтера сообщение Носенко о том, что КГБ известно местонахождение тайника в Москве, который тайно проверял сотрудник безопасности американского посольства Абидиан. Кайзвальтер сразу же понял, что речь идет о тайнике на Пушкинской улице, который предназначался для Пеньковского.[46] Не менее важной явилась информация о том, что посол Канады в СССР Джон Уоткинс является гомосексуалистом и что об этом известно КГБ. Позднее Уоткинса допросили в КККП и он признался, что имел гомосексуальные связи в СССР, но категорически отрицал, что передавал какие-либо секреты КГБ как во время работы послом, так и позднее, будучи уже помощником заместителя министра иностранных дел в Оттаве. Двенадцатого октября 1964 года он внезапно скончался от сердечного приступа во время допроса.

Информацию еще на одного гомосексуалиста — Джозефа Олсопа, обозревателя газеты «Нью-Йорк геральд трибюн», которого КГБ мог начать шантажировать, было трудно реализовать даже ЦРУ, поскольку тот являлся близким другом президента Кеннеди. В конце концов Томас Карамессинес, помощник заместителя директора ЦРУ по планированию, приказал Кайзвальтеру вырезать из магнитофонной пленки то место, где говорилось об Олсопе. По всеобщему мнению, Олсоп был ярым антикоммунистом и его шантаж со стороны КГБ вряд ли мог бы увенчаться успехом. Он скончался в августе 1989 года в своем доме в Джорджтауне, так ничего и не узнав о подозрениях в отношении себя.

Носенко подтвердил также информацию Голицына о наличии прослушивающих устройств в здании посольства США в Москве. Но к тому же еще и указал, где они размещены. Как оказалось, за батареями отопления в бамбуковых трубках, и насчитывалось их 42 штуки. Таким же образом, по словам Носенко, прослушивалось и посольство ФРГ, где посол, намереваясь писать мемуары, каждый вечер диктовал секретарю отчет о событиях дня, включая переписку с Бонном, НАТО и послами других стран, не подозревая, что диктует все это в микрофоны КГБ. Касаясь слежки за сотрудниками иностранных посольств в Москве, Носенко рассказал о системе «литра» — использовании КГБ специальных химических веществ, наносимых на одежду или почтовую корреспонденцию с целью зафиксировать их перемещения.

По поручению Энглтона, Кайзвальтер спросил Носенко, известно ли ему о существовании в ЦРУ агента КГБ по имени САША. Носенко ответил, что не располагает никакой информацией о «кроте», а что касается поездки В. Ковшука в США, то тот был направлен в Вашингтон для контактов с источником КГБ, известным под псевдонимом АНДРЕЙ. По словам Носенко, АНДРЕЙ был источником низкого ранга, сержантом, работавшим в американском посольстве в Москве, который вернулся в США и проживает где-то в районе Вашингтона. Касаясь проникновения КГБ в ЦРУ, Носенко заявил, что имел место шантаж представителя ЦРУ в Москве некого Эдварда Смита. Его заманила в ловушку горничная из КГБ по имени Вера. Однако к тому времени Смит уже был уволен из ЦРУ.

Помимо этого, Носенко подробно рассказал об операциях КГБ в Женеве, весьма важных в разведывательном отношении, поскольку там часто проводились международные встречи. Он сообщил, сколько советских оперативных сотрудников находилось в Женеве, как они действовали в этом городе, какую технику использовали для наблюдения. По словам Носенко, сотрудники женевской резидентуры держали под контролем все радиоканалы полиции. Он сообщил также, что они обычно брали автомобили напрокат, чтобы их собственные автомашины не были засвечены.

В завершение бесед с Носенко в Женеве был выработан план будущих встреч. Носенко согласился на дальнейшие контакты при одном непременном условии, чтобы осуществлялись они не на территории СССР, где, по его словам, они были чрезвычайно опасны. Было решено, что, оказавшись за рубежом, он войдет в контакт с ЦРУ, отправив предварительно на нью-йоркский адрес письмо или телеграмму. На прощание Носенко подарили отрез ткани на платье для жены, и он благополучно отбыл в Москву.

По возвращении в Вашингтон Бегли доложил о проделанной работе Энглтону и сказал, что сведения, сообщенные Носенко, имеют большую ценность, а сам он производит впечатление искреннего человека. Но в схеме Энглтона было место только для одного перебежчика — Голицына. Всех остальных он считал подставой. В случае с Носенко мнение Энглтона основывалось на том, что он ничего не знал о «кроте» в ЦРУ по имени САША и явно пытался дезинформировать ЦРУ об истинных причинах поездки Ковшука в Вашингтон. Энглтону удалось убедить Бегли в своей правоте, и, таким образом, в ЦРУ образовалась группа лиц, уверенных в том, что Носенко является подставой. В скором времени Бегли был назначен начальником контрразведки восточного отдела ЦРУ (страны советского блока), а 19 декабря 1963 года Энглтон разослал служебную записку на двенадцати страницах, в которой рекомендовал исходить из того, что Носенко — лицо, находящееся под контролем КГБ.

В следующий раз Носенко прибыл в Женеву 20 января 1964 года с советской делегацией по разоружению. Он отправил по обусловленному адресу в Нью-Йорке телеграмму, и вскоре в Женеву прибыли Кайзвальтер и Бегли. Сразу по приезде они провели первую из шести встреч с Носенко в Женеве. Поскольку убийство 22 ноября 1963 года в Далласе президента Д. Кеннеди было еще свежо в памяти, а комиссия Уоррена только начинала свою работу, первые вопросы сотрудников ЦРУ касались жизни Ли Харви Освальда в СССР. Носенко утверждал, что лично вел дело Освальда, когда тот приехал в Москву и попросил разрешения остаться в СССР в октябре 1959 года. Освальд, по словам Носенко, был признан психически неустойчивым человеком и поэтому не представляющим интереса, так как не мог быть использован в качестве агента. Его даже не хотели принимать как перебежчика, но в конце концов все-таки приняли лишь потому, что он пытался покончить с собой. Жена Освальда, Марина, по словам Носенко, глупа, необразованна, настроена антисоветски. Поэтому, когда они с Освальдом попросили разрешение на выезд в США, КГБ не возражал. После убийства Кеннеди из Минска по распоряжению генерала Грибанова в Москву было доставлено досье на Освальда. Носенко имел возможность изучить его и пришел к выводу, что КГБ никогда не делал к Освальду подходов с оперативными целями. «Как бы сильно я ни ненавидел его, — сказал Носенко, — я не могу свидетельствовать вопреки собственной совести. Я знаю суть дела и подтверждаю, что Советский Союз никоим образом не причастен к этой истории».

Кроме дела Освальда, на встречах в Женеве Носенко затронул целый ряд других тем. Так, он впервые рассказал, о том, как был пойман О. Пеньковский. По его словам, провал Пеньковского был до некоторой степени случайным. В результате планового мероприятия по слежке за сотрудниками иностранных посольств было установлено, что жена работника СИС Дж. Чизолм несколько раз выходила на контакт с советским гражданином. Выяснив, что им является сотрудник ГРУ О. Пеньковский, КГБ установил за ним постоянное наблюдение. Для этого были даже временно переселены в другое место жильцы из квартиры, помещавшейся над квартирой Пеньковского. Чтобы произвести обыск в квартире Пеньковского, его на несколько недель положили в больницу, спровоцировав желудочное отравление. Арест Пеньковского состоялся после того, как в тайнике его письменного стола были обнаружены секретные материалы, шифровальный блокнот и фотокамера.

Еще одной серьезной информацией Носенко было наличие у КГБ важного источника в Париже, который передавал секреты США и НАТО. Имя источника Носенко не знал, но сказал, что для помощи источнику в Париж был командирован специалист КГБ по использованию рентгеновской установки для считывания кодов сейфа. С помощью этой наводки в сентябре 1964 года ФБР арестовало сержанта армии США Роберта Ли Джонсона, служившего охранником в Центре фельдъегерской связи НАТО в аэропорту Орли. На допросах он признался, что в 1953 году, проходя службу в Западном Берлине, вступил в контакт с КГБ и был завербован. Вскоре он сам завербовал своего друга сержанта Джеймса Аллана Миткенбау. В 1956 году он временно прервал свои отношения с КГБ, но с 1957-го возобновил их и начал работать в качестве агента. Служа охранником на ракетных базах в Калифорнии, он передавал через Миткенбау куратору из КГБ A.A. Елисееву фотографии, планы, документы, а однажды даже передал образец ракетного топлива, которое он по указанию КГБ откачал из топливного бака. В 1959 году Джонсона перевели на американскую базу во Франции, а в конце 1961 года в центр фельдъегерской связи НАТО в Орли. Там с февраля 1962 года он передавал документы из хранилища центра сотрудникам КГБ B.C. Уржумову и Ф.А. Иванову. Как потом уточнил Носенко, операция проводилась с личной санкции Хрущева. В 1964 году Джонсона переводят в Пентагон, но в этот момент его жена по неизвестной причине грозится разоблачить его как советского шпиона. Он пытается бежать, но его арестовывают сотрудники ФБР, которым от его жены стало известно о его с Миткенбау работе на КГБ. В 1965 году оба были приговорены к тюремному заключению сроком на 25 лет, а в мае 1972 года Джонсон был убит ударом ножа собственным сыном Робертом во время свидания в тюрьме.

Носенко рассказал также о А. Черепанове, сотруднике КГБ, который в октябре 1963 года передал в посольство США в Москве документы о слежке КГБ за иностранными дипломатами. (О самом Черепанове будет рассказано ниже.) Носенко подтвердил, что Черепанов действительно являлся сотрудником Второго главного управления КГБ и что документы, которые он передал в посольство США, были подлинными. Таким образом, вернув в КГБ бумаги Черепанова, ЦРУ решило его судьбу — он был расстрелян. Носенко сообщил, что лично участвовал в поимке Черепанова, который пытался скрыться, и в доказательство своих слов предъявил командировочное удостоверение.

Вскоре, уже после нескольких встреч, Носенко стал намекать, что подумывает о переходе на Запад. Он спросил, какие у него есть перспективы на этот счет. Бегли ответил, что по согласованию с директором ЦРУ на имя Носенко будет открыт счет в банке, куда положат 50 тысяч долларов, а затем будут добавлять по 25 тысяч в год па весь период действия контракта. Кроме того, за помощь в деле Вассела к первоначальной сумме будет добавлено еще 10 тысяч долларов.

Четвертого февраля Носенко сообщил, что его неожиданно отзывают в Москву. По его словам, это означает, что он попал под подозрение и больше никогда не сможет покинуть пределы СССР. Поэтому он просит защиты у ЦРУ. (Много позже Носенко признался, что история с телеграммой была выдумкой.) Бегли сообщил о просьбе Носенко в Вашингтон. Из Ленгли мгновенно пришел ответ: «Согласны!» Большую роль в этом решении сыграла информация Носенко об Освальде, которая в конечном счете перевесила опасения о том, что Носенко является подставой КГБ. В тот же день, 4 февраля, Носенко вручили американские документы, в гражданской одежде перевезли на автомобиле через швейцарскую границу в ФРГ и поселили на конспиративной квартире ЦРУ под Франкфуртом. Там с ним встретился начальник советского отдела ЦРУ Дэвид Мефри, который подтвердил денежные обязательства ЦРУ и предупредил Носенко, что тот должен пройти проверку на детекторе лжи, дабы подтвердить свою искренность. Спустя неделю, 11 февраля Носенко доставили самолетом из Франкфурта на базу ВВС Эндрюс близ Вашингтона.

В СССР по факту бегства Носенко было заведено уголовное дело, получившее кодовое название «Ирод». В результате проведенных следственных действий было подготовлено обвинительное заключение, в котором, в частности, говорилось:

Двадцать второго июня 1964 года обвинительное заключение против Носенко было утверждено заместителем Главного военного прокурора и направлено в Военную коллегию Верховного суда СССР. Состоявшееся 23 июля заседание коллегии вынесло Носенко следующий приговор:

А в результате проведенного в КГБ служебного расследования многие сотрудники понесли наказание. Трое были уволены из органов с лишением воинских званий, еще троих просто уволили, к десятерым применили суровые дисциплинарные санкции. Начальник Второго главного управления генерал-лейтенант Грибанов был отстранен от должности, а больше сотни сотрудников были отозваны из зарубежных командировок и стали невыездными.

Пребывавший в США Носенко явно нервничал, и не без оснований, опасаясь, что ЦРУ не выполнит своих обещаний, и запил, вскоре дойдя до того, что, как вспоминает Хелмс, не хотел заниматься ничем, кроме попоек и кутежей. Порой доходил до беспамятства. Так, например, однажды он вдруг начал бить посуду в баре в Балтиморе, и лишь с большим трудом удалось замять скандал. И действительно, новая жизнь в США для Носенко вскоре обернулась кошмаром. Для Энглтона и Бегли история с бегством Носенко служила лишь способом отвлечь внимание от информации Голицына о «кротах» в ЦРУ и довести до Запада информацию о том, что КГБ не имеет никакого отношения к Освальду и убийству Кеннеди. Эти подозрения на первый взгляд казались обоснованными. Было очень странно слышать, что КГБ не проявил внимания к Освальду, бывшему морскому пехотинцу, да еще служившему оператором радара на военной базе самолетов «У-2» в Ацуги в Японии. К тому же если Освальд убил президента Кеннеди по собственной инициативе, то вполне вероятно, что советское руководство могло «подкинуть» ЦРУ перебежчика, дабы убедить США в своей непричастности к убийству.

Был и еще ряд обстоятельств, казалось подтверждавших эту точку зрения. Взять хотя бы вопрос о воинском звании Носенко. По словам Бегли, он был майором с 1962 года, а когда приехал в 1964 году, сказал, что он подполковник. Позже, в США, Носенко признался, что он — капитан. Само по себе это не удивительно, так как перебежчики часто преувеличивали свой ранг, чтобы придать себе большую значимость. Но в данном случае Носенко предъявил командировочное удостоверение, выданное ему, когда он ловил Черепанова, где значилось звание подполковник. Аналогичные ситуации возникали при поиске «крота» под псевдонимом САША, о котором предупреждал Голицын. В 1962 году Носенко о САШЕ ничего не знал. А в 1964 году он вдруг сам заговорил о нем и сообщил, что САША был офицером армии США, дислоцированной в Германии, и что он не имеет к ЦРУ никакого отношения.[47] Что же касается поездки в США в 1957 году высокопоставленного. сотрудника Второго главного управления КГБ Ковшука, то Носенко продолжал утверждать, что тот был командирован для встречи с источником КГБ по кличке АНДРЕЙ. АНДРЕЙ оказался армейским сержантом, который до этого работал в гараже американского посольства в Москве, после чего вернулся в США и жил в окрестностях Вашингтона. Ковшук встретился с ним, передал на связь резидентуре и уехал. На вопрос, чем был занят Ковшук все остальное время, Носенко отвечал, что искал АНДРЕЯ. Между тем подлинная фамилия АНДРЕЯ значилась в Вашингтонской телефонной книге.

По поводу истинного статуса Носенко в ЦРУ существовало два мнения: Энглтон, Бегли и их сторонники придерживались одного, большая часть сотрудников — другого. Возобладала, однако, точка зрения Энглтона, считавшего Носенко подставой. Четвертого апреля 1964 года сотрудники ЦРУ провели допрос с пристрастием. Носенко был подвергнут проверке на детекторе лжи. Чтобы заставить Носенко говорить правду, было решено независимо от фактических результатов проверки сказать ему, что он не прошел.

В изоляции Носенко находился до декабря 1968 года. С 4 апреля 1964 года по 13 августа 1965 года — на конспиративной квартире близ Вашингтона, с 14 августа 1965 года по 27 октября 1967 года — в тюремной камере на «ферме», и с 28 октября 1967 по декабрь 1968 года на трех, периодически сменявшихся конспиративных квартирах в пригороде Вашингтона. Особенно тяжелыми были условия заключения на «ферме» — в учебном центре ЦРУ. Носенко доставили туда в наручниках и с завязанными глазами и поместили в бетонную камеру с решетками на дверях. В камере была только узкая железная кровать с матрацем, а постельного белья не было. Днем и ночью за ним осуществлялось наблюдение. Чтобы чем-то занять себя, Носенко тайно смастерил шахматы из ниток, но охранники их конфисковали. Спустя год с лишним ему разрешили тридцатиминутные прогулки на свежем воздухе в огороженном бетонным забором дворике и занятия физическими упражнениями. Носенко был убежден, что во время заключения ему давали какие-то препараты, включая галлюциногены. Позднее ЦРУ отвергло эти утверждения, заявив, что ему назначались только необходимые лекарства: торизин (применяемый при маниакальной депрессии и душевных расстройствах), доннатал (средство, устраняющее спазмы желудка при расстройстве), тетрациклин (антибиотик общего назначения) и тому подобное. Все это время проводились интенсивные допросы, часто с применением детектора лжи. Но все они, кроме незначительных деталей, ничего не добавляли к тому, что он уже сказал ранее.

В связи с этим назревала необходимость принятия каких-то решений, и в 1967 году новый директор ЦРУ Р. Хелмс поручил сотруднику управления безопасности Брюсу Соли вернуться к рассмотрению вопроса о причинах ухода Носенко на Запад. Предвидя возможность скандала, Бегли направил Энглтону письмо, в котором изложил возможные пути решения проблемы Носенко. Под 5-м пунктом в перечне возможных акций значилась ликвидация, под 6-м — сделать его неспособным связно излагать свои мысли (специальные психохимикаты и т. д.), под 7-м — помещение в дом для душевнобольных, не ввергая его самого в беспамятство.

В октябре 1968 года Брюс Соли представил Хелмсу доклад, в котором оправдывал Носенко. Доклад Соли был немедленно подвергнут острейшей критике со стороны сотрудников Энглтона, но заместитель директора ЦРУ Руфус Тейлор согласился с выводами Соли. «Я убежден теперь, что нет никаких оснований считать Носенко не тем человеком, за которого он себя выдает; что он преднамеренно скрывает от нас какую-то информацию; что нет противоречий между тем, что сообщил нам Носенко, и тем, что мы узнавали от других перебежчиков или информаторов…»Немаловажную роль в таком решении сыграл и тот факт, что на допросах, которые проводились уже в доброжелательном тоне, Носенко сообщил сотрудникам ФБР еще о девяти случаях советской разведывательной деятельности.[48]

Хелмс положил конец спорам, наградив Соли медалью за работу по реабилитации Носенко и предоставив самому Носенко в марте 1969 года двухнедельный отпуск во Флориде под охраной двух сотрудников ЦРУ.

По возвращении из Флориды Носенко получил документы на новое имя, его зачислили в ЦРУ на должность консультанта и выплатили компенсацию в размере 137 052 долларов. В должности консультанта Носенко проработал до конца восьмидесятых годов, и все это время ему грозила смертельная опасность, но уже со стороны КГБ, занесшего его в список перебежчиков, подлежащих ликвидации. По свидетельству Гордиевского, A.B. Гук, сотрудник КГБ, работавший в конце семидесятых годов по линии внешней контрразведки в нью-йоркской резидентуре, узнав о местонахождении перебежчика Хохлова, предложил Центру план его ликвидации. Но Центр не дал на это согласия, заявив, что их первостепенной задачей является устранение двух более важных перебежчиков — Голицына и Носенко, и вплоть до их ликвидации все прочие «мокрые дела» в США необходимо отложить. Это подтверждает и отставной генерал-майор КГБ О. Калугин, одно время возглавлявший управление внешней контрразведки ПГУ. Он вспоминает, что руководство часто упрекало его за недостаточно энергичные поиски предателей, в частности Носенко.

В 1963 год список изменников пополнился еще четырьмя — Н. Черновым, Д. Кашиным, Ю. Кротковым и А. Черепановым — и тем самым почти достиг «результативности» 1961 года.

«Открыл счет» Николай Дмитриевич Чернов. Чернов, 1917 года рождения, служил в оперативно-техническом управлении ГРУ. В начале шестидесятых годов он был командирован в США на должность опертехника нью-йоркской резидентуры. Образ жизни Чернова был весьма необычным для советского служащего за рубежом. Он часто посещал рестораны, ночные клубы, кабаре. Это требовало немалых денежных расходов. Поэтому неудивительно, что однажды, в 1963 году, поехав вместе с майором КГБ Д. Кашиным (фамилия изменена) на оптовую базу одной американской фирмы за материалами для ремонта посольства, Чернов уговорил хозяина базы не отражать в чеке скидку за оптовую покупку. Таким образом Чернов и Кашин получили 200 долларов наличными, которые и поделили между собой.

Однако, когда на следующий день Чернов приехал на базу за стройматериалами, в кабинете хозяина его ждали два агента ФБР. Они предъявили Чернову фотокопии платежных документов, свидетельствовавшие о присвоении им двухсот долларов, а также фотографии, на которых он был запечатлен в увеселительных заведениях Нью-Йорка. Заявив, что им известно, что Чернов является сотрудником ГРУ, агенты ФБР предложили ему начать сотрудничество. Шантаж подействовал на Чернова — в те годы за однократное посещение увеселительного заведения запросто могли отправить в Москву и сделать невыездным, а за присвоение казенных денег тем более.[49]

До своего отъезда в Москву Чернов, которому в ФБР дали псевдоним НИКНЭК, провел ряд встреч с американцами и передал им таблетки для тайнописи, применяемые в ГРУ, а также ряд фотокопий материалов, которые оперативные офицеры ГРУ приносили ему в лабораторию для обработки. При этом американцы требовали от него фотокопии тех материалов с пометками: «НАТО», «военное» и «совершенно секретно». Перед самым отъездом Чернова в СССР в конце 1963 года сотрудники ФБР условились с ним о контактах во время его следующей поездки на Запад и вручили ему 10 тысяч рублей, фотоаппараты «Минокс» и «Тессина», а также англо-русский словарь с тайнописью. Что касается денег, полученных Черновым от американцев, то на следствии по этому поводу он поведал следующее:

Переданные Черновым материалы были весьма ценными для американской контрразведки. Дело в том, что на переснятых Черновым документах, полученных резидентурой ГРУ от агентуры, значились выходные данные и регистрационные номера документов. По ним ФБР могло установить личность агента. Так, например, занимаясь обработкой секретного «Альбома управляемых ракетных снарядов ВМС США», полученного от агента ГРУ ДРОНА, Чернов передал копии «Альбома» ФБР. В результате в сентябре 1963 года ДРОН был арестован и осужден на пожизненное тюремное заключение. Также по наводке, полученной от Чернова, в 1965 году в Англии был арестован агент ГРУ БАРД. Им оказался Френк Боссард, сотрудник министерства авиации Великобритании, завербованный в 1961 году И.П. Глазковым. Обвиненный в передаче СССР сведений об американских системах наведения ракет, он был осужден на двадцать один год тюремного заключения. О важности для ФБР агента НИКНЭК говорит тот факт, что отдел разведки ФБР намеренно ввел в заблуждение МИ-5, приписав сведения о Боссарде, полученные от Чернова, другому источнику — ТОПХЭТУ (Д. Полякову).

В Москве Чернов до 1968 года работал в оперативно-техническом управлении ГРУ в фотолаборатории 1-го спецотдела, а потом перешел в Международный отдел ЦК КПСС на должность младшего референта. За время работы в фотолаборатории ГРУ Чернов обрабатывал поступавшие в Центр и направляемые в резидентуры материалы, в которых содержались сведения об агентуре. Эти материалы, общим объемом свыше трех тысяч кадров, он передал сотрудникам ФБР в 1972 году по время зарубежной командировки по линии МИД СССР. Имея на руках дипломатический паспорт, Чернов без особого труда вывез за границу в двух упаковках экспонированные пленки.

На этот раз улов ФБР был еще более значителен. Согласно выдержке из судебного дела Чернова по его вине в 1977 году был осужден на восемнадцать лет тюремного заключения за шпионаж в пользу СССР командующий войсками ПВО Швейцарии бригадный генерал Жан-Луи Жанмер. Он вместе с женой был завербован ГРУ в 1962 году и активно работал до самого ареста. МУР и МЭРИ были выявлены на основании поступивших в швейцарскую контрразведку данных от одной из иностранных разведывательных служб. При этом, как отмечалось в прессе, информация походила от советского источника.

В Великобритании на основе материалов, полученных от Чернова, был арестован в 1972 году младший лейтенант ВВС Дэвид Бингем. Он был завербован офицером ГРУ Л.Т. Кузьминым в начале 1970 года и в течение двух лет передавал ему секретные документы, к которым имел доступ на военно-морской базе в Портсмуте. Поеме ареста он был обвинен в шпионаже и приговорен к двадцати одному году тюремного заключения.

Наибольший урон от предательства Чернова понесла агентурная сеть ГРУ во Франции. В 1973 году ФБР передало сведения, касавшиеся Франции, полученные от Чернова, Управлению по охране территории. В результате розыска, проведенного французской контрразведкой, была раскрыта значительная часть агентурной сети ГРУ. Пятнадцатого марта 1977 года был арестован 54-летний Серж Фабиев, резидент агентурной группы, завербованный в 1963 году С. Кудрявцевым. Вместе с ним были одержаны 17, 20 и 21 марта Джованни Ферреро, Роже Лаваль и Марк Лефевр. Суд, состоявшийся в январе 1978 года, приговорил Фабиева к двадцати годам тюремного заключения, Лефевра — к пятнадцати годам, Ферреро — к восьми годам. Лаваль, у которого во время следствия обнаружились провалы в памяти, был помещен в психиатрическую лечебницу с диагнозом «слабоумие» и на суде не фигурировал. А в октябре 1977 года Управлением по охране территории был арестован другой агент ГРУ — Жорж Бофис, давний член ФКП, работавший на ГРУ с 1963 года. Учитывая его боевое прошлое и участие в движении Сопротивления, суд приговорил его к восьми годам тюремного заключения.

После 1972 года Чернов, по его словам, прекратил отношения с американцами. Да это и неудивительно, так как в это время он уже «пил по-черному» и был изгнан из ЦК КПСС за пьянку и за утерю секретного справочника, в котором содержались сведения обо всех нелегальных коммунистических лидерах. После этого Чернов пьянствовал уже совсем беспробудно и даже пытался покончить с собой, но остался жив. В 1980 году, разругавшись с женой и детьми, он отправился в Сочи, где ему удалось взять себя в руки. Потом переехал в Подмосковье и, поселившись в деревне, занялся сельским хозяйством.

Однако после ареста в 1986 году генерала Полякова Черновым заинтересовались в Следственном управлении КГБ. Дело в том, что на одном из допросов в 1987 году Поляков заявил:

Впрочем, вполне возможно, что сведения о предательстве Чернова были получены от Эймса, завербованного весной 1985 года.

Так или иначе, но с этого времени Черновым занялась военная контрразведка, однако никаких доказательств его контактов с ЦРУ не было выявлено. Поэтому никто из руководства КГБ не решился дать санкцию на его арест. И только в 1990 году заместитель начальника отдела Следственного управления КГБ B.C. Васиннко подвигнул Главную военную прокуратуру на задержание Чернова.

На первом же допросе Чернов стал давать показания. Видимо, он решил, что его предали американцы. Когда через несколько месяцев Чернов рассказал все, следователь В.В. Ренев, который вел его дело, попросил его представить вещественное доказательство содеянного. Нот что он сам вспоминает по этому поводу:

По словам же самого Чернова, во время следствия у КГБ не было вещественных доказательств его вины, а произошло на самом деле следующее:

Восемнадцатого августа 1991 года дело Чернова было передано в суд. В судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР Чернов признал себя виновным и подробно охарактеризовал обстоятельства своей вербовки сотрудниками ФБР, содержание выданных им сведений, способы добывания, хранения и передачи материалов разведывательного характера. О мотивах предательства он сказал так: преступление совершил из корыстных побуждений, вражды к государственному строю не испытывал. 11 сентября 1991 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Чернова Н.Д. к лишению свободы сроком на восемь лет. Но спустя пять месяцев Указом Президента России. Б.Н. Ельцина Чернов, а также еще девять человек, осужденных в разное время по статье 64 УК — «Измена Родине», были помилованы. В результате Чернов фактически избежал наказания и спокойно вернулся домой.

Теперь несколько слов о соучастнике Чернова Дмитрии Кашине (фамилия изменена). Сотрудник ПГУ КГБ Кашин прибыл в Нью-Йорк в начале шестидесятых годов и довольно быстро сошелся с Черновым. Они часто ходили в гости друг к другу, где, по словам Чернова, нередко выпивали. В 1963 году Кашин вместе с Черновым присвоил 200 долларов. После этого его, как и Чернова, путем шантажа завербовали сотрудники ФБР. Дальнейшая его судьба доподлинно не известна. По словам Чернова, они передали встречаться, а позднее, в Москве, виделись только один раз. Впоследствии Чернову стало известно, что Кашин умер еще до того, как сам Чернов был арестован.

Очередным перебежчиком в 1963 году стал Юрий Васильевич Кротков. Он родился в 1918 году в Тбилиси. Его отец был известный художник, а мать — актриса. По счастливой для Кроткова случайности Л.П. Берия, и то время секретарь Компартии Грузии, в 1936 году заказал отцу Кроткова свой портрет. Работа художника понравилась Берия, и до самой смерти Кроткова-старшего он оставался его покровителем.

В 1941 году Ю. Кротков приезжает в Москву, где успешно сдает экзамены в Литературный институт и зачисляется на первый курс. Но вскоре началась Великая Отечественная война, и его вместе с остальными студеными эвакуировали из Москвы. Когда спустя восемнадцать месяцев он вернулся в столицу, то обнаружил, что г. ого комнате живут чужие люди. После обращения в органы НКВД, к друзьям своих родителей, он вернул себе свое жилье. В дальнейшем Кротков еще не раз прибегал к помощи покровителей из НКВД при устройстве на работу в ТАСС и на Московское радио.

В 1946 году Кротков, подписав соответствующие бумаги, стал внештатным сотрудником Второго главного управления МГБ. Его обязанностью была работа среди иностранцев, находившихся в СССР. Как писатель в круг семьи Б. Пастернака, он был благожелательно принят в среде иностранных дипломатов, работавших в Москве. Этому способствовало хорошее знание английского языка, умение вести беседу на самые разные темы, нудь то искусство, история или политика. Кроме того, Кротков занимался вербовкой красивых девушек, которых потом использовал в роли «ласточек». Главным образом это были актрисы, с которыми ему, как режиссеру, приходилось постоянно общаться. В качестве вознаграждения они получали деньги, модную одежду, лучшие роли. Для обольщения нужного объекта использовались так называемые «ласточкины гнезда» — специально оборудованные двух-, реже трехкомнатные квартиры. В одной комнате обычно находилась девушка с иностранцем, а в другой сотрудники МГБ фиксировали все происходящее на фотопленку.[50]

В июне 1956 года Кротков участвовал в операции по дискредитации посла Франции в СССР Мориса Дежана, прибывшего в Москву в декабре 1955 года. Санкцию на проведение операции дал сам Н. Хрущев, а непосредственное руководство осуществлял начальник Второго главного управления генерал-лейтенант О.М. Грибанов. К проведению самой операции были привлечены полковник Л.П. Кунавин, лейтенант Б. Черкашин, внештатный сотрудник КГБ певец Михаил Орлов и еще несколько человек. Процесс компрометации Дежана занял длительный период. На одной из вечеринок, устроенной на предоставленной для этой цели председателем КГБ И. Серовым собственной даче, Дежан познакомился с Грибановым, которого ему представили как Олега Михайловича Горбунова, ответственного работника Совета Министров СССР. После этого к Дежану стали осторожно подводить «ласточек», сначала Лидию Хованскую, а затем Надежду Чередниченко и Ларису (Лору) Кронберг-Соболевскую.

15 конце концов к маю 1958 года успех был достигнут. Воспользовавшись тем, что госпожа Дежан уехала отдыхать в Европу, Грибанов решил завершить операцию, длившуюся к тому времени уже более двух лет.

Грибанов собрал свою группу в одном из номеров гостиницы «Метрополь». В нее входили Кунавин, Лора, Вера и еще несколько агентов КГБ. План операции был следующим: Лора и Дежан после пикника на природе отправляются к ней на квартиру. «Неожиданно» возвращается «муж» Лоры, геолог, который как она не раз говорила, страдает маниакальной ревностью и подозрительностью. Затем, естественно, следует сцена ревности с рукоприкладством. На роль «мужа» Лоры был привлечен некто Михаил, часто использовавшийся Грибановым для подобных дел. «Я хочу, чтобы вы его сломали, — инструктировал Грибанов своих сотрудников. — Сделайте так, чтобы он действительно испытал боль. Повергните его в ужас. Но боже упаси вас оставить хоть малейший след на его лице. Я вас засажу за это и тюрьму».

На следующее утро Кротков вместе со своей «очень хорошей знакомой» Аллой Горбуновой, а также Дежаном и Лорой отправились за город. Оба автомобиля находились под наблюдением сотрудников КГБ. Тем временем Грибанов, Кунавин и Миша расположились в соседней с Лориной квартире, постоянно получая донесения от наружного наблюдения за Дежаном. Миша, игравший роль мужа, и Кунавин, его «друг», были одеты как настоящие геологи с рюкзаками.

В три часа дня Кротков предложил вернуться в город, чтобы продолжить там отдых. Как только они оказались в квартире Лоры, расположенной в доме № 2 по Ананьевской улице, она сказала, что получила телеграмму от мужа, который завтра возвращается в Москву. Слушая шум, доносившийся из квартиры Лоры, Грибанов и Кунавин с Мишей с нетерпением ждали условного сигнала. Наконец Лора произнесла кодовое слово «Киев». И сразу же Миша с Кунавиным направились в соседнюю квартиру. Они набросились на Дежана и принялись с остервенением его лупить. Заодно досталось и Лоре, которая во время этого спектакля плакала и вопила; «Прекратите! Вы сейчас его убьете! Это же посол Франции!» Миша в свою очередь кричал, что подаст на обидчика в суд. Дежану в конце концов все-таки удалось в сопровождении своего шофера ретироваться из Лориной квартиры. А там после его бегства началось шумное празднование по случаю успешно проведенной операции: шампанское рекой текло в фужеры и на пол.

Дабы замять дело, Дежан обратился за помощью к своему высокопоставленному другу Горбунову, чего и добивался Грибанов. Установившиеся между ними дружеские отношения активно использовались Грибановым для получения конфиденциальной информации, в частности о поездке Дежана в мае 1960 года в Париж на встречу представителей США, СССР, Франции и Великобритании для поиска путей урегулирования кризиса, возникшего в результате уничтожения над территорией СССР самолета-шпиона «У-2», пилотируемого Пауэрсом. К тому же, чем ближе станут отношения между Дежа-ном и Грибановым, тем легче будет последнему при случае нанести сокрушающий удар.

За участие в деле Дежана Кротков был награжден золотыми часами. Но осада французского посольства продолжалась. Предпринимались все новые и новые акции. Так, Кроткову было поручено соблазнить одну из секретарш посольства, но он потерпел фиаско — секретарша отказалась с ним встречаться. Однако летом 1961 года был все-таки достигнут очередной успех. При помощи «ласточки» был скомпрометирован военно-воздушный атташе Франции в СССР полковник Луи Гибо. Его сфотографировали в момент сексуальной близости, после чего подвергли шантажу. Но шантаж на этот раз не сработал. Гибо предпочел пустить себе пулю в лоб в служебном кабинете в посольстве.

По словам Кроткова, смерть Гибо послужила толчком к решению о бегстве на Запад. Возможность бежать представилась ему в 1963 году. В сентябре он в составе туристической группы приехал в Лондон. Второго сентября Кротков покинул гостиницу, где разместилась вся группа, и попросил защиты у сотрудников МИ-5. Его допрос дал англичанам массу интересной информации, а приглашенные ими представители французской контрразведки тщательно допросили Кроткова по поводу Дежана. В результате анализа данных, полученных от Кроткова, они пришли к выводу, что его информация была подлинной. О случившемся ныло доложено лично президенту Франции де Голлю. 11 феврале 1964 года Дежан был отозван из Москвы и отправлен в отставку.[51]

После побега Носенко Кротков подтвердил, что тот является сотрудником Второго главного управления КГБ. Этим он вызвал Ярость Энглтона, и тот рекомендовал англичанам либо вернуть Кроткова обратно в СССР, либо заключить в крепость в Шотландии. Дик Уайт, шеф СИС, сказал на это: «Вы что, с ума сошли? Мы в таком случае не получим больше ни одного советского перебежчика». Это решило участь Кроткова, и ему было разрешено остаться в Англии.

В 1967 году Кротков опубликовал книгу «Я из Москвы», в которой ни одним словом не упомянул о своем сотрудничестве с КГБ. В 1969 году подкомитет сената США по вопросам безопасности пригласил его в Вашингтон для дачи показаний по делу Дежана и ряду других дел. С этого момента он обосновался в Калифорнии и занялся писательской деятельностью. В начале семидесятых годов он дал интервью Джону Баррону, который использовал полученные от него сведения в своей нашумевшей книге «КГБ: секретный мир советских агентов», вышедшей в свет в 1974 году.

Менее счастливо сложилась судьба Александра Николаевича Черепанова. В октябре 1963 года чета американцев из штата Индиана пришла в консульский отдел посольства США в Москве и передала американскому сотруднику толстую пачку бумаг: Эти бумаги, сказали они, попросил передать в посольство гид, который водил их по московским библиотекам. Фамилия гида была Черепанов.

На самом деле Черепанов был сотрудником Второго главного управления КГБ и служил в 1-м (американском) отделе, где занимался работой против американских граждан и сотрудников посольства. Однако в отделе он был не в чести и считал, что его держат за козла отпущения. Однажды вместе с другим сотрудником он расписался на акте об уничтожении отчетов о результатах слежки за некоторыми работниками посольства США, но предназначенные для сжигания материалы сохранил. Именно их он и просил супругов из Индианы отнести в посольство США. Сотрудник консульского отдела, в свою очередь, передал их М. Туну, советнику посла США по политическим вопросам. Несмотря на то, что по установленному правилу в посольстве полагалось извещать резидента ЦРУ о визите добровольных информаторов в течение нескольких часов, Пол Гарблер, тогдашний резидент в Москве, был поставлен в известность об этом лишь на следующий день. М. Тун и У. Стоссел, заместитель главы представительства, исполнявший обязанности посла, доложили Гарблеру о бумагах, добавив, что все происходящее похоже на провокацию. При этом они сослались на случай, имевший место неделю назад в Варшаве. Там кто-то якобы передал американскому военному атташе схему расположения ракетных площадок, после чего атташе был обвинен в шпионаже и отправлен в Америку. Дипломаты приняли решение о возврате документов в МИД СССР. Гарблер настоял на том, чтобы ему была предоставлена возможность ознакомиться с бумагами и переснять их.

Возвращая бумаги Стосселу, Гарблер настаивал на том, чтобы оставить их в посольстве, но безрезультатно, и в обусловленное время американский консул Том Фэйн отбыл с ними в МИД СССР.

Бумаги вернулись в КГБ, но благодаря Гарблеру у ЦРУ сохранились копии. Однако судьба Черепанова была решена. На некоторое время ему удалось скрыться из Москвы, и для его поиска было создано несколько оперативных групп. В одну из них, отправленную на север, входил Носенко. Черепанова поймали на юге, на иранской границе, и впоследствии расстреляли.

А в 1966 году имел место случай, оценить однозначно который не представляется возможным до сих пор. В марте 1966 года в США приехал в качестве дипломата Игорь Петрович Кочанов Примерно через неделю, найдя в телефонной книге номер телефона, позвонил домой заместителю директора ЦРУ Ричарду Хелмсу и сказал, что у него имеется информация, представляющая интерес для ЦРУ. Когда сотрудники ЦРУ встретились с Кочанвым после его телефонного звонка, он сообщил им, что является сотрудником КГБ и прибыл в США с заданием установить местонахождение Николая Федоровича Артамонова, бежавшего в США в 1959 году. Суть предложения Кочнова сводилась к следующему: ЦРУ помогает ему найти Артамонова и установить с ним контакт. Что будет способствовать взлету его карьеры и пойдет на пользу ЦРУ, поскольку он, Кочнов, станет внедренным агентом КГБ в ЦРУ.

Предложение Кочнова подверглось серьезному обсуждению в ЦРУ. Николай Артамонов был самым молодым командиром Балтийского флота в составе эскадры, базировавшейся в Гданьске. Перспективного 32-летнего офицера ожидала блестящая карьера, поговаривали о его переводе в Главный морской штаб, где ему было бы обеспечено адмиральское звание. Но Артамонов влюбился в полячку Еву Гору и, бросив все, в том числе жену и маленького сына, бежал с Евой в 1959 году на военном катере в Швецию, где попросил политического убежища. В Швеции он обратился за помощью к ЦРУ, и помощник резидента в Стокгольме Пол Гарблер помог ему решить вопрос о получении политического убежища в США. В Америке Артамонову изготовили новые документы на имя Николая Шадрина и он стал консультантом в РУМО (Разведывательное управление министерства обороны США). В свете вышесказанного предложение Кочнова выглядело не только дерзким, но и вызывающим. В конце концов, после консультаций с ФБР было принято решение свести Кочнова с Артамоновым. «Мы включили его в игру, — вспоминал сотрудник ФБР. Джонс, назначенный куратором Кочнова от ФБР. — Мы чувствовали, что это необходимо сделать, и терять нам было нечего».

Кочнов получил псевдоним КИТТИ ХОК, и его встреча с Шадриным-Артамоновым состоялась. Правда, впоследствии Хелмс утверждал, что не одобрял ни одной детали этой операции. «С моей стороны никогда не было ни малейшего намерения разрешить Шадрину встречи с кем бы то ни было из русских, — говорил он. — Не помню, кто руководил этой операцией, но только не я. Кто-то обращался ко мне с просьбой принять такое решение. И напрасно. Я никогда не одобрил бы иной затеи».

Со своей стороны Кочнов сообщил ЦРУ ряд сведений о работе КГБ в США. Его информация помогла усыновить личность САШИ, майора армии США, завербованного КГБ в Германии и передававшего СССР секретные материалы во время Кубинского кризиса. Второе важное сообщение Кочнова касалось И.Г. Орлова, в котором ЦРУ заподозрило агента-двойника. Кочнов подтвердил, что Орлов в 1965 году посещал посольство СССР в Вашингтоне, добавив, что во время визитов в посольство Орлов рассказывал о допросах, проводимых агентами ФБР, и просил таблетки с ядом на случай непредвиденных обстоятельств.[52]

Под контролем ФБР Н. Артамонов встретился с Кочновым и сделал вид, что раскаивается в предательстве, дав согласие работать на КГБ. Он передал информацию, касающуюся его работы в РУМО, предварительно обработанную ФБР. Через несколько месяцев Кочнов объявил, что его отзывают в СССР, и передал Артамонова другому оперативному сотруднику вашингтонской резидентуры. Артамонов в течение нескольких лет продолжал встречаться с представителями КГБ и передавать им информацию, подготовленную ЦРУ и ФБР. В декабре 1975 года он в сопровождении сотрудников приехал в Вену на встречу с новым оперативником из КГБ. Вечером 20 декабря он пошел на встречу с сотрудником КГБ, назначенную недалеко от американского посольства. Больше его никто не видел.

Исчезновение Артамонова ввергло сотрудников ЦРУ и ФБР в состояние шока. Сразу же возник вопрос: кто Кочнов на самом деле? Сотрудники ФБР и ЦРУ, которые вели дело КИТТИ ХОК, так и не сошлись во мнении относительно того, был ли Кочнов внедренным или подлинным агентом. Джеймс Нолан был убежден, что Кочнов был подставой. Его убеждение было основано на том, что Кочнов. больше ни разу не появился как источник ЦРУ. В США он не вернулся, хотя, казалось бы, оперативника, достигшего быстрого и внушительного успеха, следовало и впредь использовать в Америке. Более того, Кочнова случалось видеть в Москве и в других местах, но поговорить с ним было невозможно. С другой стороны, Вася Гмиркин, в конце семидесятых годов проведший для контрразведывательного отдела ЦРУ расследование дела Артамонова, пришел к заключению, что КИТТИ ХОК был подлинным агентом ЦРУ. Новые данные по делу Кочнова сообщил бежавший в США и впоследствии вернувшийся в СССР сотрудник КГБ B.C. Юрченко. По его мнению, Артамонова похитили в Вене сотрудники КГБ, Поскольку он оказывал сопротивление, на заднем сиденье автомобиля, увозившего его из Австрии, ему дали слишком большую дозу хлороформа, и он умер. А в 1990 году ЦРУ получило информацию, что Кочнов умер в Москве естественной смертью.

Относительную ясность в дело Артамонова и Кочнова внес в 1994 году отставной генерал-майор КГБ О.Д. Калугин, в семидесятые годы возглавлявший управление «К» ПГУ КГБ. По его словам, Кочнов был командирован в США после того, как удалось приблизительно установить местонахождение Артамонова, с целью его вербовки. Вербовка Артамонова прошла успешно, он получил псевдоним ЛAPK и поначалу давал информацию конфиденциального характера. Его семье, оставшейся в СССР, была оказана помощь, в частности сына устроили в высшее военно-морское училище, сообщив, что отец выполняет ответственную миссию за рубежом. Но в 1970 году возникли первые подозрения по поводу правдивости его информации. К 1975 году был проведен ряд проверок, убедивших руководство КГБ в том, что Артамонов ведет двойную игру. Поэтому было решено привести в исполнение смертный приговор, вынесенный ему еще в 1960 году. Калугин вспоминает об этом так:

Смерть Артамонова расстроила планы КГБ. Ведь его собирались после соответствующей обработки заставить выступить на международной пресс-конференции «с покаянием и рассказом о чудовищных провокациях, организуемых ЦРУ». Замысел не удался, и Артамонов был похоронен под латышской фамилией на одном из московских городских кладбищ. А Калугин и остальные, принимавшие участие в похищении ЛAPKA, были отмечены правительственными наградами.

В свете вышесказанного наиболее близкой к истине представляется версия, согласно которой Кочнов был подставой, доверие же к нему привело ЦРУ к потере действительного перебежчика.