Передаю цель...

НА КРАЮ СВЕТА

Волна, словно примериваясь, куда ударить, медленно вырастала у обрывистых глянцевито-черных скал, белый гребень ее с шипением скользил по белесому прозрачному склону, и тяжелая масса воды с пушечным гулом била в скалы, взметая пену и брызги.

Потянувшиеся вдоль берега россыпи больших и малых валунов, похожих на мокрые спины моржей, бревна плавника, вынесенные реками в Ледовитый океан и прибоем возвращенные суше, резкие крики кайр, влажная изморозь и долетавшее сюда и летом дыхание огромных ледяных полей — все было настолько знакомо, что давно уже стало частью повседневного быта, самой жизнью.

Капитан Иван Дмитриевич Приемышев, начальник заставы, стоял на берегу со своим старшиной и осматривал в бинокль бескрайнюю темно-свинцовую поверхность океана. Но и в бинокль он видел лишь маслянисто поблескивающую, мерно волнующуюся воду да пронизанное перламутровым сиянием солнца, спрятанного в облаках, спустившееся, казалось, к самому морю, северное небо.

— Пора бы уж, — немногословно проронил стоявший рядом старшина Иван Никитич Шауро.

В парадной шинели, серой зимней шапке, надвинутой на брови, невысокий, ладно скроенный старшина являл собой образец отличного воинского вида. Всегда подтянутый и тщательно выбритый, сегодня он превзошел самого себя, со всей ответственностью подготовившись к предстоящей встрече.

Капитан снова поднял бинокль к глазам и, наконец, увидел то, что хотел увидеть: медленно переваливаясь на океанской волне, к берегу направлялся пограничный сторожевой корабль.

— Ну вот он, — сказал капитан, а старшина добавил:

— Едет, соколик…

Круглые ястребиные глаза его, видимо, и без бинокля рассмотрели в море корабль, окрашенный под цвет свинцово-серой воды. Зарумянившееся от ветра сухощавое лицо старшины не выражало ничего, кроме ожидания, но капитан понял, кого он называл «соколиком». Словно в подтверждение его мыслей старшина спросил:

— Почему это, как только где объявится нерадивый солдат, так его к нам?

— Потому, наверное, что у нас некуда в самоволку ходить, — со скрытой иронией отозвался Приемышев.

Корабль быстро приближался, направляясь к причалу. Низкое, страдающее бессонницей солнце, сутками бродившее по небесной дозорной тропе, ярко осветило белые усы бурунов у форштевня.

На тихом ходу корабль подошел к причалу. Донеслись звонки машинного телеграфа. Ютовый матрос бросил чалку. Старшина ловко подхватил ее, накинул петлей на привинченный к бревенчатому настилу кнехт.

По трапу сошел командир корабля, поздоровался с Приемышевым и Шауро. Вслед за ним сошел на берег солдат-пограничник, доложил о прибытии:

— Товарищ капитан, рядовой Климанов прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы.

— Здравствуйте, товарищ Климанов. Капитан При- емышев Иван Дмитриевич, — назвал себя начальник заставы.

Ничего примечательного во внешности Климанова капитан не увидел: светлые глаза, пшеничного цвета брови, с мелковатыми чертами лицо. Сам высокий, худой. Шея тонкая, шинель висит, как на палке. («С физподготовкой, наверное, не ладит)». Внешность — обычная для новобранцев. Разве что настороженный взгляд, которым окинул Климанов старшину и капитана, да плотно сжатые губы говорили о том, что «возраст его души», как определял сам капитан, больше, чем возраст в паспорте… Но утомленный вид Климанова можно было отнести и за счет морской болезни. Баренцево море и не такого укачает…

От внимания капитана не ускользнуло, что Климанов казался удивленным; его, нарушителя дисциплины, встречали начальник заставы и старшина.

В этом был еще один тонкий расчет капитана: на новом месте у солдата должна начаться новая жизнь и от того, как его здесь примут с первых шагов, во многом будет зависеть его собственное отношение к себе, к своему поведению.

Климанов так же официально представился и старшине Шауро.

— Здравствуйте, товарищ Климанов, — спокойно ответил старшина и протянул руку.

Старшина Шауро принял с корабля почту, пограничники распрощались с моряками, направились к заставе.

Исподволь наблюдая за Климановым, капитан Приемышев проверял, какое впечатление складывается у него от нового места службы, состоявшего, как шутили солдаты, из трех основных частей: неба, воды и камней.

Климанов шел рядом со старшиной, казалось, безучастный к тому, что видел, хотя, как заметил капитан, с некоторым любопытством посматривал по сторонам. Перепрыгивая с валуна на валун, он покачнулся, едва не потерял равновесие, словно оправдываясь, сказал;

— После моря и на суше, как на волне качает…

— Это точно, — подтвердил старшина. — Скажи спасибо, что вусмерть не укачало.

— Болтанка, в общем, была, — подтвердил Климанов.

Разговор сам собой угас.

Как почувствовал капитан, вновь прибывший солдат был не из разговорчивых.

Из-за скалы, нависавшей над тропой, усеянной крупной галькой, показалось бревенчатое строение заставы, внешне неказистое, но прочное.

— Вот и дом наш родной, — сказал старшина так, как будто показывал не казарму, а дворец. На лице Климанова отразилось лишь выражение замкнутости и уныния: то, что для старшины было действительно домом родным, не только выстроенным собственными руками, но и выстраданным сердцем, для Климанова была лишь казарма и несколько построек вокруг нее — конюшня, склад, домик офицерского состава, заброшенные на край света.

Капитан уловил эту разницу в восприятии «дома родного» старшиной и Климановым. Пожалуй, только начальник заставы знал, сколько вложил Иван Никитич Шауро труда и смекалки в строительство заставы. Как ни старались солдаты, когда строили казарму, а в первую зиму — стоит прижать морозам — на потолке выступает иней. Начнут солдаты пол мыть, на полу вода замерзает.

Весной — в тот год Приемышев ездил в отпуск, вернулся и не узнал заставу: все строения не только оштукатурены, но и побелены. С тех пор жили не тужили: сухо, тепло.

Климанов, конечно, ничего этого не знал да и, наверное, знать не хотел, и капитан решил не торопить события, дать новичку осмотреться, привыкнуть к новым товарищам, к нелегкой в условиях Заполярья пограничной службе.

В работе и заботах прошло около месяца. На заставе нет тайн. Да никто и не делал тайн из поведения Климанова, всегда замкнутого, готового ответить резкостью, а то и грубостью на любую попытку сблизиться с ним.

Капитан Приемышев с первых дней брал его с собой на службу, ходил с ним в наряды, поручал старшине и сержантам заниматься с ним отдельно, но никто не мог сказать, что Климанов обжился на заставе, чувствует себя нормально, с душой, добросовестно несет службу. Порой дело доходило и до пререканий с младшими командирами, и капитан уже принял решение наложить на Климанова строгое дисциплинарное взыскание, когда произошел из ряда вон выходящий случай…

По календарю еще числился сентябрь — первый месяц осени, а побережья Кольского полуострова уже коснулось холодное дыхание полярной зимы. Резко сократился день. Чаще стал завывать пронизывающий ветер, приносить с собой заряды мокрого снега. Непрерывно штормило Баренцево море — день и ночь разбивались с пушечным гулом пенные валы о гряды прибрежных скал.

В этот памятный для капитана Приемышева день Климанов дневалил по конюшне и, занятый уборкой лошадей, наверно, не слышал, когда в помещение вошел начальник заставы.

До слуха капитана донесся тяжкий вздох, затем всхлипывания. Солдат, взрослый человек, замкнутый и нелюдимый по характеру, что называется ерш-ершом, плакал горькими слезами.

Капитан не стал спрашивать, в чем дело, тихо вышел из конюшни, решив дать Климанову успокоиться. Вызвал он его к себе лишь на следующий день.

Климанов вошел в канцелярию заставы с привычным ожиданием разноса. Но разноса не последовало. Капитан только и проговорил, указав на место рядом с собой:

— Садись, Михаил…

Тот вскинул глаза, удивленный необычным обращением, и остался у двери.

— Садись, — повторил капитан. — Разговор будет долгий.

Климанов сел на край стула, положил красные, обветренные кисти рук на колени, уставился в пол.

— Рассказывай, что у тебя случилось.

— Я не знаю, о чем вы, товарищ капитан…

Капитан достал карточку взысканий и поощрений

Климанова:

— Вот изучал твою «трудовую книжку», — сказал он. — Одни тут выговоры да наряды вне очереди. Два раза на гауптвахте сидел. Не надоело так жить? На нашей заставе тоже не лучше дело идет. Значит, и я должен взыскания давать?

— Вам виднее…

— А что на это твой отец скажет?

— У меня нет отца…

— Капитан промолчал.

Климанов еще ниже опустил голову, негромко добавил:

— Погиб в экспедиции…

Капитан на какую-то минуту задумался. Видимо, здесь и был ключ к характеру трудного солдата. То, что у него не было отца, безусловно, вызывало сочувствие, но нельзя же расслаблять молодого парня жалостью! Климанов не должен думать, что его судьба исключительная.

— Я тоже рос без отца, — сказал капитан. — Погиб в тридцать втором году от кулацкого топора. Было мне в ту пору всего шесть лет, а у матери кроме меня еще четверо. Я — старший.

Иван Дмитриевич неторопливо стал рассказывать о своем детстве, о том, как для того, чтобы зимой учиться, каждое лето ходил со стадом, сначала подпаском, потом во время войны пастухом.

— Приходилось и на себя зарабатывать и матери помогать. И это в самые тяжелые годы. Хоть и росли без отца, но были не хуже других: на фронт и теплые вещи и продукты посылали…

— У вас, наверное, мать настоящий человек, если одна без отца пятерых вырастила, — сказал Климанов.

— А твоя, что ж, не настоящая?

— Замуж вышла…

Иван Дмитриевич прикусил губу. Так вот в чем дело! Мать Климанова, видимо, вскоре после смерти отца вышла замуж, а сын этого не простил, не принял отчима. И пошла вся жизнь, как говорят солдаты, «наперекосяк».

— Когда?

— Два года назад…

— …Из дому уходил?

— Два раза… В первый раз на полгода, а потом целый год до армии дома не был. Письма не писал.

— Веселая картина получается. Теперь понятно, — проронил капитан. — Наверняка «дружки» объявились, в компанию затянули, стали водить на «дела». А потом не знал, как и от дружков отвязаться? Так, что ли?

Климанов еще ниже опустил голову.

— …Колесил по стране, бродяжничал, — продолжал капитан, — по случаю зарабатывал, так по мелочи, когда голод подпирал. Обрадовался, когда в армию призвали, но только поначалу. Сразу же дала себя знать «вольная» жизнь: дисциплина не понравилась, и пошло у тебя все вкривь и вкось.

Теперь уже Климанов с нескрываемым удивлением смотрел на капитана:

— А откуда вы все про меня знаете? Я ведь ничего вам не говорил. В карточке взысканий биография моя не записана, в паспорте тоже…

— Да уж знаю…

— А может, я от компании не отстал, может, я и сейчас такой?

— Сейчас ты не такой, Климанов, да и не был таким. Такие, о которых ты говоришь, втихаря по своей судьбе не плачут. Им уж все равно. От жизни ничего не ждут…

— А я? Чего мне-то ждать?

— А ты еще до призыва от них ушел. От тех-то ушел, а к настоящим еще не пришел. Потому тебе и трудно. Веру в себя потерял, самого себя найти не можешь. Специальность-то успел хоть какую получить?

— Окончил курсы электромонтеров…

Климанов скова тоскливо опустил голову:

— Ничего у меня уже не получится, товарищ капитан, — с горечью сказал он. — Не нужен я никому. Гоняют с заставы на заставу — ни дома, ни семьи, ни друзей…

— Так от тебя все и зависит, — возразил капитан. — Приехал на новое место и жить начинай по-новому.

— Ас чего начинать-то?

Капитан немного помолчал, заметил, что сидит так же, как Климанов, опираясь руками о колени. Он понимал, что сейчас наступает самый решительный момент и все будет зависеть от того, поверит ему Клима- нов или не поверит; поверит — станет на верную дорогу, если не поверит, еще хуже замкнется, а там недолго и до беды.

— Я думаю, — сказал капитан, — перво-наперво — критически оцени себя насчет матери. Не надо тебе с ней так строго. Роднее матери ведь никого нет. Ты — взрослый человек, она — взрослый человек. Каждый из вас имеет право на свою личную жизнь. А если б ты женился, невестку привел, что ж тогда, ей из дому уходить?

— Она тоже мне теперь не простит, и отчим ее настроит…

— Мать простит… Давай обдумаем все вместе, и ты первым напиши ей письмо… С этого и начинай. Ну, само собой, о службе подумай: станешь хорошо служить, буду просить для тебя отпуск. Но отпуск ведь тоже надо заработать, чтобы комсомольское бюро и сами солдаты рекомендовали…

Раздался стук в дверь. Капитан строго-настрого приказал дежурному на время беседы с Климановым в канцелярию никого не впускать. Только чрезвычайное происшествие могло быть причиной нарушения приказа.

Вошел сияющий старшина Шауро.

— Товарищ капитан! Дизель с генератором привезли!

— Отлично! Теперь и у нас будет свет!

Что говорить, электрическая лампочка, такая обыкновенная в любом населенном пункте, была на оторванной от всего мира заставе, самой настоящей мечтой!

— Не знаю только, кому поручить сделать проводку на заставе, — сказал старшина.

— А вот Климанову и поручим: специальные курсы кончал, — ответил капитан. — Давай, подбирай себе помощника, — сказал он солдату, — рисуйте схему, обсудим все вместе и приступайте. Провод и ролики старшина с нашим каптенармусом еще ранней весной на заставу привезли…

…Встретились мы с майором Иваном Дмитриевичем Приемышевым уже в наше время в семидесятом году в Прибалтике в комнате дежурного по пограничному отряду.

Из окон видны современные здания военного городка, сверкающего вымытыми стеклами, мокрым асфальтом дорожек, маслянисто поблескивающих под мелким дождиком. Посередине территории — клуб, выстроенный из светлого силикатного кирпича, украшенный транспарантами. И все это празднично прибранное, добротное, ухоженное, радующее глаз.

В тот день побывал я в помещении автоподразделения отряда. К светлому, по-домашнему уютному общежитию с эстампами на стенах и цветами на тумбочках совсем не подходило название «казарма».

Зашли в клуб — там репетиция ансамбля электронных инструментов. В спортзале — тренировка волейболистов.

Накануне посетили автоматическое стрельбище учебного центра, где целое подразделение может решить в течение двух-трех десятков минут сложную тактическую и огневую задачу.

С начальником политотдела подполковником Плотниковым Валентином Васильевичем и секретарем парт- комиссии майором Шаппо Леонидом Васильевичем были мы в классах учебного центра. Классы оснащены сложнейшей электронной аппаратурой, такой же, как на боевых постах технического наблюдения.

После всего увиденного здесь, в воинской части, великолепно оснащенной современной боевой техникой, не так просто было представить себе те времена и то место службы, о которых только что рассказывал мне майор Приемышев.

— Ну и что же тогда дальше с Климановым было? — спрашиваю Ивана Дмитриевича.

— Ясно, что и с Климановым одной беседой дело не ограничилось, — ответил тот. — Правда, после того разговора парня как подменили: ни одного нарушения, даже замечаний не было. Когда движок с генератором привезли, Климанов всю проводку во всех помещениях сделал и так до конца службы всей электрочастью заведовал… Я его поощрил, дал отпуск на родину, Съездил он к матери, вернулся, поблагодарил: «Спасибо, что надоумили…» Стал отличником боевой и политической подготовки, сам работал, как надо, и другим спуска не давал. После увольнения в запас учиться пошел и сейчас письма пишет…

— А бывали и совсем неожиданные случаи, — продолжал Иван Дмитриевич. — Пришел служить к нам на заставу там же в Заполярье Николай Засухин. Рос без родителей, воспитывался в детдоме. Казалось бы, Николай должен приучиться к дисциплине, а он никак не мог свыкнуться с воинским порядком. Начнешь требовать, а у него недоверие: вроде бы начальник заставы придирается. Вижу, плохого самолюбия у парня — хоть отбавляй. Подметил я у него и хорошую черту — прямоту: криводушничать не любил, все что думал, то и говорил. Назначил вместе с ним старшим наряда другого солдата — Сальникова. После спрашиваю, как, мол, Засухин. Сальников отвечает: «Обиделся Засухин, что не его старшим». Ага, думаю, клюнуло… На следующий день назначаю старшим Засухина. Так он ни своему напарнику, ни себе покоя не давал, службу нес, службу требовал.

Раза два отметил я его на огневом рубеже, на полосе препятствий. И стрелять стал отлично, и по физподготовке других тренировал…

Слушая Ивана Дмитриевича, я думал, сколько людей, сколько судеб прошло не только через его руки, но и через его сердце! И скольким он таким, как Климанов или Засухин, вовремя подсказал, как жить, в чем найти себя!

Майор Приемышев показал мне пачку писем от бывших сержантов и солдат. В этих письмах — и предельная искренность, и уверенность в том, что у Ивана Дмитриевича сохранился живой человеческий интерес к каждой судьбе.

В комнате у дежурного по части встретились мы с ним для того, чтобы ехать вместе на его бывшую заставу.

…Шурша колесами по асфальту, «Волга» начальника политотдела вынесла нас на шоссе, и вот уже остался позади живописный городок с развалинами старой крепости на холме, поднимающейся рядом с крепостью остроконечной, как обелиск, кирхой, построенной еще в пятнадцатом веке, с аккуратными коттеджами, поблескивающим под прибалтийским дождиком булыжником дороги. Разговор наш продолжался уже в машине.

— Некоторые считают, — сказал майор, — что армия не производит никаких ценностей, только потребляет их. С материальными ценностями так оно и есть,

Но нельзя переоценить роль армии в деле воспитания молодежи: приходят служить люди часто неприспособленные к преодолению жизненных трудностей, к повседневному труду. А уходят из армии — на несколько голов выше и физически и нравственно.

Я слушаю майора и думаю, что его собственный характер формировался как раз в суровых условиях Заполярья, и что он, Иван Дмитриевич, из скромности не рассказывает о затяжных, неделями длящихся дождях и молочно-белых туманах, о постоянном грохоте прибоя в штормовые осенние месяцы, о вое пурги и морозах в долгую полярную ночь. Совсем непросто было в течение четырнадцати лет прожить в Заполярье, изо дня в день видеть один и тот же суровый пейзаж — голые скалы на берегу океана и на одной из них несколько построек, воздвигнутых собственными руками. Наконец, безлюдье, участки огромной протяженности, отсутствие на сотни километров культурных центров.

Все это можно было домыслить, слушая неторопливый рассказ Ивана Дмитриевича, но можно было понять и немалую опасность для человека, пребывающего в таких условиях, снизить требовательность к себе, опуститься до схемы в руководстве заставой, до «казенного» исполнения своих обязанностей.

Майор Приемышев не снизил требовательности к себе, не встал на путь компромисса с собственной совестью.

…Мы едем по все еще зеленой, несмотря на осень, равнине.

В перелесках и рощах виднеются отдельные хутора, мелькают и проносятся мимо ветряные мельницы, колхозные скотные дворы, фермы.

Впереди выплывают серые трубы цементного завода.

Мне уже известно, что добровольная дружина, организованная майором, признана лучшей в отряде. Не раз пограничники приходили на помощь рабочим, не раз и рабочие — дружинники помогали пограничникам.

Не по обязанности, а по душевной потребности Иван Дмитриевич Приемышев завязывает добрые отношения с окружающими его людьми, по велению своего сердца отдает всего себя каждому человеку, разделяющему с ним его работу и службу.