Передняя Азия

1

На определенном, относительно высоком уровне своего развития религиозные представления разных народов переживают стадию многобожия, когда мир мыслится управляемым совокупностью обладающих сверхъестественной силой личностей — богов, каждый из которых проявляет свою силу в уделенной ему сфере бытия. Соответственно боги и их деяния становятся главными предметами мифов. Совершенно естественно поэтому начинать рассмотрение угаритских и финикийских мифов и легенд именно с краткого обзора угаритского и финикийского пантеонов, т. е. всей совокупности богов, которым носители этих мифов поклонялись. Разумеется, подробно остановиться на всех проблемах, связанных с историей аморейской (в данном случае — угаритской как ветви аморейской) и финикийской религий, здесь невозможно. Отметим лишь, что сам характер источников, до нас дошедших, и их фрагментарность не позволяют до конца постичь религию этих народов. К тому же нам, людям XX в., воспитанным в совершенно других условиях, бывает довольно трудно проникнуть в мышление народов древности, отраженное в их религии. Поэтому многое из сказанного остается на уровне гипотез, более или менее достоверных.

2

Понятия «семиты» и «западные семиты» в значительной степени условные. Речь идет о народах, говоривших на семитских языках, а в данном случае на языках, относящихся к их западной, или, как ее еще называют, северо–западной, ветви. Конечно, такие понятия, как этнос (народ, нация), язык и раса, отражают разные стороны человеческого бытия и далеко не всегда совпадают друг с другом. Но, с другой стороны, определенная связь между народом и его языком все же существует. Если же говорить о религии и мифологии, то в данном случае в них отразились особенности мышления народов, говоривших именно на семитских языках. Кроме того, поскольку некогда либо все эти народы произошли от одного, общего этноса, либо их предки жили очень близко друг от друга, они обладали общей культурой, в том числе общими религиозными представлениями. В то же время, это было столь давно, что в мифологии общее достояние сохранилось довольно мало (хотя его следы и существуют в некоторых культах и в рассказах о некоторых божествах). Семиты, или, точнее, народы — носители семитских языков, жили в Передней Азии, вероятно, с VI — V тысячелетий до н. э. Часть их, амореи и ханаанеи, в III тысячелетии до н. э. обитали на территории Сирии и Палестины. Многие аморейские племена оставались кочевыми и все ближе подходили к Месопотамии, чтобы в конце концов обрушиться на эту страну. Захватившие ряд месопотамских городов амореи скоро восприняли местную культуру и местный язык, тем более что он тоже был семитским. Они полностью или, во всяком случае, в огромной степени утратили свои прежние культуру и язык, зато дали некоторым месопотамским городам свои династии. Другие амореи разрушили существовавшие ранее в Сирии города–государства и создали там свои, причем значительная часть сирийских амореев оставалась кочевниками. Еще одна группа амореев поселилась на берегу Средиземного моря. Среди них были те, которые заняли уже ранее существовавший Угарит, превратив его в аморейский город. Ханаанеи, осевшие в Палестине и юго–западной части Сирии, создали преимущественно различные города–государства. Поскольку ханаанеи и амореи были очень близки друг к другу, обладая в значительной степени общей культурой, принято говорить о существовании аморейско–ханаанейского культурного крута. Позже большую часть Сирии занял другой семитский народ — арамеи, которые практически полностью вытеснили амореев. К этому времени погиб Угарит. Так что аморейская культура, включая религию и мифологию, в значительной степени ушла в прошлое. Арамеи вытеснили из Сирии и часть ханаанеев. Приблизительно в то же время другие ханаанеи были частично уничтожены, частично поглощены, частично вытеснены еще одним семитским народом (когда‑то входившим в состав аморейской этнической общности) — евреями. Так что в I тысячелетии до н. э. и в начале I тысячелетия н. э. только финикийцы, включая тех финикийцев, которые в результате колонизации поселились на берегах Африки и Европы, представляли собой остаток аморейско–ханаанейского культурного крута.

3

Наличие общих религиозных и мифологических представлений древнейших евреев и народов аморейско–ханаанейского культурного круга объясняется как общим происхождением, так и тем влиянием, которое оказали на поселившихся в Палестине евреев ханаанеи этой страны. Еврейская религия того времени имела много общего с религиями и финикийцев и арамеев. Но уже в то время в ней особенно выделялся Иахве, который считался главным покровителем израильских племен, а затем и созданного в Палестине еврейского царства. В первой половине IX в. до н. э. _в еврейском обществе началось движение за признание Йахве не только верховным богом евреев, но и вообще единственным истинным богом, т. е. борьба за утверждение единобожия, монотеизма. Окончательно еврейский монотеизм утвердился позже. И со времени его утверждения говорить об общности религиозных представлений евреев и финикийцев уже не приходится. Пути религиозного развития этих относительно родственных народов решительно разошлись. Одновременно произошла и своеобразная «чистка» еврейской мифологии. Тем не менее в Библии находят следы прежних религиозных и мифологических представлений, что помогает глубже разобраться в этих последних. А с другой стороны, знание некоторых финикийских и угаритских представлений позволяет лучше понять те или иные библейские установления. Поэтому неудивительно, что работа по сравнительному изучению двух религиозных систем, аморейско–ханаанейской и библейской, ведется весьма активно. Особенно она усилилась после открытия угаритских текстов.

4

Вероятно, между понятиями «эл», «баал», баалат», «адон», адонай» все же существовала определенная разница. Под словом «эл», т. е. «бог», по–видимому, понималось то высшее существо, власть которого носила космический характер. Баал и баалат — «владыка», «владычица» были теми властителями, чья сфера власти была более ограничена; они властвовали не над космосом, а над землею, а зачастую над конкретной человеческой общностью — народом, городом, той или иной отраслью занятий и т. д. «Адон» или «адонай» означали, скорее всего, лишь обращение к тому или иному божеству или его эпитет.

5

Культ умирающих и воскресающих божеств был очень широко распространен в древних религиях. В первую очередь это были божества, связанные с земледелием. Таков, например, вавилонский Таммуз (шумерский Думузи). В Греции умершим и воскресшим богом выступал Дионис, бог виноградарства. В подземный мир уходила и возвращалась Персефона–Кора, дочь богини пашенного земледелия Деметры. Появление таких божеств явно связано с переходом к земледелию, ибо в своей «биографии» они повторяли аграрный цикл — смерть семени и возрождение из него растения. Но едва ли только этим можно ограничиваться. Вероятно, уже довольно рано смерть и воскресение такого божества связывались с проблемой жизни и смерти вообще. Тема ухода в иной мир, инобытия всегда занимала людей, и в образной форме если не решение, то подход к решению возникающих здесь вопросов выразился в сказаниях об умирающих и воскресающих божествах.

6

Роль, которую играла в воскресении именно богиня любви, не случайна. Необходимо подчеркнуть, что первоначально всякая богиня любви была в особенности богиней плодородия, так что ее связь с аграрным божеством вполне понятна. Однако есть и другая сторона: любовь является первопричиной появления на свет нового существа и в животном и в человеческом мире, поэтому естественна мысль, что богиня любви может способствовать не только рождению нового человека или божества, но и воскресению умершего.

7

В угаритском и финикийском обществах как в обществах оседлых сельское хозяйство, преимущественно земледелие, играло важнейшую роль, по крайней мере на более ранних этапах их развития. Хотя ремесло и торговля постепенно занимали в их экономике все более важное место, а в Финикии торговля стала, по–видимому, даже ведущей отраслью, все же роль земледелия оставалась значительной. К тому же надо иметь в виду, что религиозно–мифологические представления, будучи весьма консервативными по своей природе, отражают обычно не современную, а предыдущую стадию общественно–хозяйственной и политической эволюции. Поэтому неудивительно, что наиболее почитаемым становится аграрное по своей первоначальной природе божество.

8

Почитание «высот» получило очень широкое распространение у многих народов. Можно вспомнить, с каким почтением относятся японцы, не имевшие никаких связей с древней Передней Азией, к горе Фудзияма. У западных семитов культ гор занимал значительное место. Следы этого почитания отразились, например, в еврейской религии. Так, значением святынь были наделены горы Синай, на которой Моисею были даны скрижали Завета, и Сион, ставший иудейским религиозным центром. В Библии многократно рассказывается, как праведники, в том числе праведные цари, решительно борются против «высот». Такую борьбу вел иудейский царь Иосия, с именем которого связана чрезвычайно важная религиозная реформа, во многом заложившая основы еврейского монотеизма. Это упорство в борьбе объясняется конечно же тем, что культ гор и других «высот» был чрезвычайно распространен в древней Палестине, и его искоренение оказалось делом очень непростым.

9

Исида и Хатхор были очень близкими богинями. Финикийцы могли вообще рассматривать их имена как два имени одной и той же богини. Следы почитания этих богинь отмечаются в Библе уже в III тысячелетии до н. э., с самого начала существования его именно как города и установления связей с Египтом. Сперва это была именно Хатхор, которую особенно почитали жители Библа. Да и сами египтяне в III‑II тысячелетиях до н. э. порой называли Хатхор «госпожой Библа». Позже большее значение приобретает культ Исиды. Если культ Хатхор был по преимуществу библским, то культ Исиды становится общефиникийским. Ей поклоняются и финикийские колонисты в Центральном и Западном Средиземноморье.

10

В угаритском списке божеств в качестве самостоятельного персонажа упоминается «собрание богов»; следовательно, такое собрание являлось самостоятельным объектом культа. Собрание богов могло быть даже адресатом специальной жертвы, когда не только отдельным богам, но и всему собранию приносили в жертву барана. И позже, в надписях, оставленных финикийцами, в качестве объекта религиозного поклонения выступают не только отдельные боги, но и их собрание — например, «святые боги Библа». В одном из библейских псалмов (82; в русском издании — 81) упоминается сонм богов, среди которого Бог произносит свой суд; это явно остаток старого представления о коллективе божеств. В угаритских мифах часто встречается описание пиршеств богов, когда все они выступают как единый коллектив.

11

Во всяком случае, в договоре, заключенном карфагенским полководцем Ганнибалом и македонским царем Филиппом V в 215 г. до н. э., карфагенские божества, которые, как мыслилось, должны были с карфагенской стороны хранить нерушимость этого договора, явно объединены по трое; Зевс, Гера и Аполлон; божество карфагенян, Геракл и Иолай; Арес, Тритон и Посейдон; соратствующие боги солнца, луны и земли; реки, гавани и воды; и затем уже, чтобы не перечислять остальных, — все божества, которые властвуют над Карфагеном. Поскольку этот договор передан греческим историком Полибием, имена богов, кроме божества (точнее, демона) карфагенян, даны в греческом переводе. В договоре ассирийского царя Асархаддона с тирским царем Баалом в VII в. до н. э. гарантами договора с тирской стороны тоже выступают несколько божеств, и первые три явно объединены в триаду: Баал–Шамим, Баал–Малаге и Баал–Цафон; кроме них названы еще три божества — Мелькарт, Эшмун и, несколько отдельно от них, Астарта, но, видимо, и они воспринимаются как следующая триада после первых. По всей вероятности, попытки подобных объединений делались в Финикии довольно рано. То, что основу таких объединений составляют именно троицы богов (хотя некоторые исследователи настаивают на двоице), объясняется, скорее всего, перенесением на божественный мир представлений о минимальном количестве членов семьи — мать, отец, ребенок. Как кажется, именно такая схема существовала в ряде финикийских городов. Попытки создания подобных триад делались, вероятно, еще в Угарите. Такую троицу составляют дочери бога Балу, связанные с плодородием.

12

В Угарите найдено несколько таких списков, причем в них даны как угаритские, так и месопотамские имена божеств. Известен и список хурритских божеств, почитаемых в Угарите.

13

Подобное «священное писание» хранилось в храме и, по–видимому, читалось публично во время различных праздников и связанных с ними церемоний. Многие мифологические тексты Угарита, найденные археологами, и представляли собой такое «священное писание».

14

Такие пиры и были главным проявлением активности богов в качестве коллектива. На них могли также решаться различные вопросы, ибо в древности или раннем средневековье подобные пиры вообще являлись своеобразной формой совета государя со своими приближенными. К такому коллективу, как мы увидим позже, обращался, например, бог Йамму с требованием признать его, Иамму, царем всего божественного мира.

15

Имя Илу имеет корень, который обозначает понятие «бог» почти во всех семитских языках. Это имя, произносимое как Эл, обозначает Бога в Библии. Превращение такого нарицательного существительного в собственное имя верховного угаритского бога говорит о том, что его культ очень ранний и, возможно, относился к самому древнему слою религии, когда предки угаритян еще были членами общесемитской общности. Разумеется, культ Илу со временем развивался, и образ этого бога, каким он рисуется в угаритских текстах II тысячелетия до н. э., очень удалился от того, каким он был в восприятии общесемитских предков.

16

В дошедших до нас угаритских мифах нет сказания о сотворении вселенной и человека. Это не означает, что угаритяне не интересовались подобными вопросами. Человек всегда хотел знать, как возникли мир и сам человеческий род, а потому соответствующие мифы присутствуют и часто занимают очень важное место в мифологии любого народа. Скорее всего, подобные мифы существовали и в Угарите, несмотря на то что тексты, их излагающие, пока не найдены. На существование мифов намекает эпитет Илу — Творец творения, что подразумевает сотворение им вселенной. Исследователи отмечают, что этот эпитет связан с глаголом «строить» или «рождать». Так что вселенная понималась либо как мироздание, построенное верховным богом, либо как его порождение. И. Ш. Шифман отмечает, что до появления новых данных сделать выбор между этими двумя возможностями нельзя. Но в любом случае создание вселенной рассматривалось как творческий акт Илу, как результат приложения им определенных усилий.

17

Для людей всегда характерно сознательное или подсознательное перенесение на окружающий мир особенностей собственного человеческого бытия. И мир этот они воспринимали как нечто подобное человеческой семье. Поэтому и боги, управляющие им, считались божественной семьей, происходящей от общего предка. Таким предком, естественно, был в их представлении верховный бог, каким и выступал в Угарите Илу.

18

Илу — не баал, т. е. «владыка», а именно илу, эл, т. е. «бог». Поэтому он выступает как покровитель не только царей Угарита, но и царей вообще, всякий царь — его «слуга» и «сын», и всякое царство — «дар Илу». И в угаритском сказании о Карату так обозначается не только царство этого героя, но и владения его противника и будущего тестя Пабелли — страна Удумми.

19

Попытки поместить резиденцию Илу в каком‑либо конкретном земном месте недалеко от Угарита едва ли правомерны. В Библии говорится, что Эдем, место пребывания первых людей, находился там, откуда вытекает река, далее разделяющаяся на четыре потока; один из них обтекает Хавилу, дающую золото, что, вероятнее всего, соответствует Южной Аравии, другой — Куш, т. е. Африку южнее Египта, третий и четвертый имеют вполне исторические названия Тигр и Евфрат, и эти реки орошают Месопотамию. Таким образом, перед нами водный поток, омывающий весь известный тогда мир, т. е., по существу, океан (можно в связи с этим вспомнить, что и греки воспринимали океан как реку, омывающую землю). Что касается двух океанов, в середине которых обитает Илу, то и финикийцы представляли свою вселенную как расположенную между двумя океанами. И в Библии творение мира описывалось как разделение первобытных вод, после чего и явились небо, земля и собственно вода (море). В Угарите Илу порой отождествлялся с месопотамским богом, которого семитоязычные жители Месопотамии называли Эа, а шумеры — Энки. Этот бог тоже был связан с водной стихией, но не с морем, а с благодетельными реками Месопотамии — Тигром и Евфратом.

20

Качества Илу — способность быть гарантом мирового и общественного порядка, щедрость, мудрость, милостивость — это качества идеального монарха. Именно таковым и предстает Илу как глава космического царства богов и всего человечества.

21

Перенося на мир богов закономерности человеческой жизни, угаритяне придали и своему старому богу не только положительные качества мудрой старости, но и недостатки, свойственные этому периоду человеческой жизни. Мир богов и мир людей в представлении жителей Угарита, как и многих других стран и городов древности, не были отделены друг от друга непреодолимой стеной, и боги наделялись достоинствами и недостатками обычных людей, хотя и в размерах, превышающих человеческие.

22

То, что Илу был Господином годов — это гипотеза, хотя и наиболее вероятная. Некоторые исследователи дают другое толкование этому эпитету Илу. Одни полагают, что выражение ’b.snm означает «отец смертных», другие — «отец возвышенных», т. е. богов, третьи — «отец благополучия». Иногда даже думают, что в данном случае Илу выступает отцом бога Шунаму. Но этот бог не появляется ни в мифологических, ни в ритуальных, ни в магических, ни в каких‑либо других угаритских текстах. Конечно, никто не исключает полностью возможность находки текста с упоминанием такого бога. И все же толкование «отец (господин) годов» на нынешнем уровне наших знаний представляется наиболее приемлемым.

23

Тщательные исследования на основе изучения сравнительного материала показали, что в кочевых обществах существовал культ «бога отца», причем под отцом подразумевался конкретный отец данного человека. Поскольку культ воспринимался и дальнейшими потомками «отца», он становился семейным или родовым. С утверждением определенного рода в качестве главы данного общества семейный культ превращался в династический. Если принять эту гипотезу, угаритский Бог отцовский и оказывался богом угаритского царского дома. Но это не единственное возможное объяснение.

24

Уже говорилось о стремлении людей перенести на мир богов закономерности человеческой жизни. Принимая развитие окружающего мира, люди понимали это развитие как смену различных поколений богов. Тема борьбы богов была широко распространена в самых разных религиях, не связанных друг с другом. Как мы увидим позже, она была свойственна и финикийской религии. Поэтому предположение, что Бог отцовский был свергнут Илу и в результате потерял власть, в принципе не лишено оснований.

25

Возможно, что в угаритской религии, как и в религии финикийской, официальное положение того или иного божества и его действительное почитание могут не совпадать. В I тысячелетии до н. э. такое случилось с Илу–Элом. Во II тысячелетии до н. э. это могло относиться к положению Бога отцовского.

26

Асирату недаром носит второе имя — Илату. Как и ее супруг Илу, она является верховной богиней по преимуществу. Это ее второе имя показывает, что она тоже очень древняя богиня и ее культ возник во времена общесемитской общности. У других семитов, арабов, в древности существовала богиня Алилат (правильнее аль–Илат), т. е. тоже просто «богиня». По мнению И. Ш. Шифмана, она аналогична Асирату–Илату. С другой стороны, «отец истории» Геродот отождествляет Алилат с греческой Афродитой Уранией, т. е. «небесной». Если Алилат действительно аналогична Асирату, то и между этой богиней и Афродитой Уранией тоже существовало какое‑то сходство, тем более что Афродита вообще имела восточное происхождение. Считалось, что Афродита Урания как небесная богиня покровительствует морякам и способствует удачному плаванию, обеспечивая благоприятный ветер и чистое небо. Но главное, по своей первоначальной сущности Афродита была богиней плодородия, что и позволило грекам отождествлять ее с такими восточными богинями, как Астарта, Иштар, Хатхор. Видимо, эти качества были свойственны и Асирату. Она явно входила в круг богинь, прежде всего связанных с плодородием, богинь–матерей.

27

Возможно, и в этом случае наблюдается некоторое сходство между Асирату и Афродитой Уранией. Но пока неизвестно, отводилась ли Асирату вообще какая‑либо роль в мореплавании.

28

Такое предположение все же не представляется верным. В известных нам угаритских мифах Асирату часто выступает как противница Балу, т. е. бога, как будто наиболее почитаемого в Угарите. В сказании о Карату Асирату именуется тирской и сидонской богиней (Асирату тирийцев, Илату сидонян). Из этого вытекает, что во время составления данного сказания, а именно в первой половине II тысячелетия до н. э., центрами почитания Асирату были именно Тир и Сидон, а не Угарит.

29

Эпитет Дева носила богиня Анату, о которой речь пойдет позже. На этом основании некоторые исследователи выдвинули предположение, что Рахмайу — другое имя Анату и, следовательно, именно Анату была второй супругой Илу. Однако в некоторых угаритских текстах ясно говорится, что Анату — дочь, а не жена Илу, так что она относится ко второму поколению богов, в то время как Рахмайу — явно к первому. Порой Рахмайу идентифицируют с Асирату, считая, что их имена принадлежат не двум разным богиням, а одной. Но в тексте о рождении Шахару и Шалиму эти две богини выступают самостоятельно. Так что надо признать Рахмайу самостоятельной богиней. А само по себе «двоеженство» Илу совершенно неудивительно. В мифах различных народов боги, особенно наиболее важные, имеют не одну жену. К тому же на Ближнем Востоке существование нескольких жен у знатного человека, а тем более царя (а Илу был царем богов и людей) вообще не считалось чем‑то необычным.

30

К сожалению, никаких мифов, в которых Рахмайу играла бы значительную роль, не сохранилось, кроме рассказа о рождении богов Шахару и Шалиму. Да еще в сказании о Карату она упоминается среди богов, пришедших к этому герою на пир по случаю его свадьбы, где она вместе с другими собравшимися богами благословляет новобрачных. В этом же сказании Асирату выступает врагом Карату, так как он не принес ей обещанной жертвы; Рахмайу же вместе с другими оказывается покровительницей этого героя. Кстати, думается, это еще раз подтверждает самостоятельность фигуры Рахмайу. Отсутствие же этой богини в других мифологических текстах с более ясным контекстом и в известных нам ритуальных текстах не позволяет точнее определить функции Рахмайу. Однако очевидно, что она, как и Асирату, относится к богиням–родительницам, первоначально почитавшимся как богини плодородия. Наличие двух богинь с очень близкими «обязанностями» может объясняться и историей становления угаритского общества. Вероятно, в его основе лежали две аморейские племенные общности — Дитану, к которой принадлежал Карату, и Харнаму. Может быть, каждая из них принесла в угаритский пантеон свою богиню–мать, что и привело к удвоению этой божественной фигуры.

31

Охота — одно из древнейших занятий человечества, и оно, естественно, требовало наличия своего божественного покровителя. У семитов Южной Аравии охота в ряде случаев приобретала священный характер. Особое значение охота на диких зверей, прежде всего таких опасных, как лев, имела у ассирийских царей. Эта, как принято говорить, сакрализация (от латинского слова sacer — «священный») могла, скорее всего, восходить к временам существования общесемитской общности. Тогда Рахмайу оказывается, как и Илу и Асирату, очень древним божеством, чей культ возник задолго до появления амореев в Сирии. Отметим, несколько предвосхищая дальнейшее, что и для более молодых богов, таких, как Балу и Анату, охота тоже была очень важна.

32

После открытия текста с рассказом о рождении Шахару и Шалиму была выдвинута гипотеза, что это — два имени одного бога. Параллели такого двойного именования в угаритских мифах имеются. Однако внимательное изучение этого текста и то, что в списке богов и в нескольких ритуальных текстах Шалиму упоминается отдельно, позволило ученым утверждать, что это два самостоятельных бога, хотя обычно они и упоминаются вместе.

33

Илу был верховным богом по преимуществу, в то время как его потомки, включая Балу, который не был его родным сыном, являлись «владыками». Поэтому именно им и было передано конкретное управление отдельными местностями или сферами человеческой деятельности. Положение Илу схоже с положением египетского фараона или хеттского царя по отношению к их сиро–финикийским владениям: фараон или царь Хатти являлись верховными государями, и местные царьки полностью им подчинялись. Но в то же время непосредственно в дела Угарита, Тира или какого‑либо другого города–государства этого региона они не вмешивались, передав конкретное управление ими местным царям. В какой‑то степени это напоминало взаимоотношения сеньоров и вассалов внутри западноевропейской феодальной системы. В случае необходимости верховный государь Хатти и Египта мог вмешиваться в дела своих «вассалов». Так, хеттский царь Тудхалийя IV в качестве последней инстанции решает спор между угаритским царем Аммистамру II и его женой Бит–Рабити. Царьки финикийского побережья, подчиненные Египту, в момент опасности или споров друг с другом взывают о помощи к фараону. Илу тоже можно рассматривать как «сеньора», а более молодых богов — как «вассалов» в системе божеств Угарита.

34

Такое толкование в настоящее время стало общепринятым, хотя в первое время после открытия угаритских текстов существовали и другие, а именно, что Йамму — бог дня или бог солнца.

35

Слово «судья» довольно рано приобрело значение главы или представителя политической власти. В таком значении оно встречается уже в III‑II тысячелетиях до н. э. в месопотамском царстве Мари и северосирийском городе–государстве Эбла. У евреев до возникновения их царства такие судьи возглавляли племенной союз Израиль во время его войн с различными соперниками за обладание Палестиной. Библейский материал показывает, что «судья», хотя и обладал довольно значительными полномочиями и бывал даже пожизненным главой союза, все же не являлся царем. Недаром в конце библейской Книги Судий подчеркивается, что в те дни не было царя у Израиля. В I Книге Самуила довольно ясно противопоставляется положение судьи и положение царя в обществе: в отличие от судей, даже неправедных, какими были сыновья Самуила, царь будет принудительно забирать юношей в армию, заставлять их возделывать его поля и изготовлять ему оружие, девушки будут готовить для царя еду, а все остальные — отдавать царю лучшую часть своих полей, виноградников и оливковых рощ и платить ему десятину со всех оставшихся доходов. Судьи же явно такой властью не обладали. Позже, когда в Тире престол оказался пустым, власть на это время перешла к «судьям». В финикийских городах запада, в том числе в Карфагене, «судьи» были высшими должностными лицами, возглавлявшими правительство. Возможно, что такое словоупотребление использовано раннехристианскими авторами для обозначения главы германских племен готов, который обладал значительной властью, но не был коронованным согласно традициям королем. Исходя из этих параллелей, можно говорить, что Йамму выступает не столько как собственно судья, сколько как правитель, но не имеющий монархических полномочий и соответственно не увенчанный знаками царского достоинства; ведь в мифе рассказывается, что он потребовал у богов признания его именно в качестве царя, что и вызвало резкое противодействие со стороны Балу.

Что касается реки, то это та мировая река, которая обтекает всю землю и которая аналогична греческому океану, а отдельные видимые водные бассейны, включая Средиземное море, — части этой первозданной реки.

36

Хотя в Угарите мореплавание и морская торговля играли довольно большую роль, в городе пока не обнаружено храма Йамму, а некоторые «обязанности» покровителя мореплавания, по–видимому, как об этом будет сказано позже, перешли к его противнику Балу. Никаких других мифов, которые рассказывали бы о Йамму, кроме мифа о борьбе Балу и Йамму, пока не обнаружено, и Йамму явно выглядит в нем отрицательным персонажем. Связано ли это с тем, что найденные мифологические тексты относятся именно к храму Балу и являются «священным писанием» этого храма или вообще отражают мышление угаритян, точно сказать трудно. Но все же последнее представляется гораздо более вероятным. Видимо, угаритяне рассматривали Йамму как носителя мирового хаоса, противопоставленного цивилизации (см. ниже), и поэтому не столько уважали, сколько боялись его. Это не мешало им, однако, приносить Йамму жертвы, как и другим богам. В списке угаритских божеств Йамму занимает одно из низших мест.

37

Культ Астару (Аштара, Астара) был широко распространен у семитских народов Передней Азии. Еще в III тысячелетии до н. э. культ этого бога существовал в Эбле. Его чрезвычайно почитали арабы и арамеи. Возможно, что у них он считался солнечным богом. У южных арабов имелся бог Аштаршамайн, т. е. «Аштар небесный». В Северной Аравии он был даже верховным богом. Но надо подчеркнуть, что поклонники этого бога жили преимущественно в пустыне или недалеко от нее, а некоторые из них были кочевниками, что объясняет неприятие Астару угаритянами.

38

Текст, рассказывающий о борьбе Балу с Прожорливыми и Разрушающими, дошел до нас в очень плохом состоянии. Неизвестно точно, какого размера текст предшествовал сохранившемуся и какой завершал его. В нашем распоряжении имеется, по существу, лишь середина рассказа. Поэтому точный смысл последнего вызывает огромные разногласия среди исследователей. И хоть как‑то совместить эти разногласия не представляется возможным, пока не будут найдены недостающие отрывки или хотя бы их более или менее значительные фрагменты. Пока ясно только одно: эти божества связаны с пустыней и противостоят Балу.

39

Людей всегда интересовала тайна смерти, и они пытались выяснить, чем жизнь отличается от смерти. Это легло в основу возникновения культа умерших, первые следы которого мы находим уже у неандертальцев. В более позднее время бог смерти становится одной из самых важных фигур божественного мира. Отношение к нему всегда двусмысленно. С одной стороны, его почитают, хотя и боятся, с другой — стараются как можно меньше о нем говорить. Это относится и к угаритскому богу смерти Муту. Он выступает как персонаж мифа о Балу в качестве противника этого бога. А мифов, где бы главным героем выступал Муту, не найдено, и думается, что и не будет найдено. Как у греков, строго говоря, не было подобных мифов об Аиде. Возможно, супругой Муту была Шеол, богиня подземного мира.

40

Отношение угаритских богов к смерти довольно двусмысленно. С одной стороны, боги конечно же бессмертны, чем они в первую очередь и отличаются от людей. Однако, с другой стороны, Балу недаром предупреждает своих вестников, чтобы они не приближались к Муту, потому что тот может их поглотить. И сам Балу первоначально пал в борьбе с Муту. А в конечном счете и сам Муту был уничтожен Анату (позже он явно воскрес, хотя в дошедшем до нас тексте об этом не говорится). Во всяком случае, божества боятся ужасного бога смерти не меньше, чем люди. И во многих случаях они бессильны перед ним. Когда Илу хочет спасти от неминуемой смерти своего любимца Карату, он не может сам выступить против Муту, а изготовляет магическое существо Шатикату, которому и поручает одолеть кровожадного Муту.

41

Чтобы избежать гибели общества от неплодородия земли и от бесплодия женщин (их «вдовства»), в Угарите совершали специальную церемонию, когда изображение Муту со скипетром бездетности и вдовства появлялось перед собравшимися, а затем жрец призывал на него судьбу обрезанной и связанной виноградной лозы.

42

Противниками Балу оказываются боги, образы которых олицетворяют угрозу гибели и саму гибель человека и созданной им цивилизации, — неукротимая морская стихия (Йамму), бесплодная пустыня (Астару) и, наконец, сама смерть (Муту). И в борьбе с ними Балу не только утверждает свою власть, но и спасает мир.

43

«Владыками» были и многие другие боги. Но Балу был владыкой по преимуществу. Его именовали также Балу–Цапану, т. е. «владыкой горы Цапану», но чаще просто Балу. Он мыслился хозяином Угарита и окружающей территории. Иногда в мифах угаритян даже называли «народом сына Дагану», т. е. народом Балу. И поэтому, когда угаритяне говорили «Балу», они подразумевали не какого‑либо другого «владыку», а именно только одного — Силача Балу, Владыку Цапану, главного покровителя Угарита. Культ этого бога пережил Угарит, он существовал в Тире. Причем в договоре ассирийского царя Асархаддона с тирским царем Баалом (VII в. до н. э.) он призывался (как гарант договора) вместе с двумя другими богами уничтожить тирские корабли в случае нарушения Баалом договорных условий. Характерно, что вне Угарита и после его гибели этого бога не называли просто Баалом (финикийское произношение имени Балу), но всегда Баал–Цафоном, т. е. «владыкой Цафона», а греки — Зевсом Касием в отличие от Зевса Олимпийского). В это время уже надо было уточнять, о каком «владыке» идет речь.

44

В угаритском списке богов Балу–Цапану отождествляется с месопотамским Ададом. Культ бога Халду (Хадада, Адада) был широко распространен среди семитов. Поклонялись ему и несемитские народы Передней и Малой Азии — хетты, хурриты. В Ассирии он был одним из величайших богов. Его называли великим властителем, а его имя входило в собственные имена ряда ассирийских царей, которые, таким образом, считались находящимися под покровительством этого бога. Ассирийский Адад обладал, в частности, способностью предсказывать будущее. В Эбле в XXIV в. до н. э. существовал культ этого бога. Во II‑I тысячелетиях до н. э. ему активно поклонялись финикийцы — как восточные, так и западные — и арамеи. И везде он был в первую очередь богом бури. Культ Балу проник и в Египет. Там его почитали под его семитским именем и отождествляли со своим богом Сетхом. Сетх был богом довольно противоречивым: с одной стороны, его противопоставляли благодетельному Осирису как злое начало, но с другой — его весьма почитали. Поскольку Сетх, как и Балу (Баал), был богом бури, такое отождествление становится понятным. Когда на полтора века в Египте установили свое господство пришедшие из Азии гиксосы, они объединили Балу (принесенного, по–видимому, ими) с Сетхом, в результате чего появился бог Сутех, бывший их главным покровителем.

45

Культ Дагану (Дагона) тоже был весьма распространен, его почитали народы Сирии и Палестины. Он был одним из высших богов Эблы. Одним из центров его культа был город Туттуль на Евфрате. Именно Дагона Туттульского благодарит аккадский царь Саргон за то, что тот дал ему захватить ряд городов и земель по Евфрату и в Сирии, в том числе Эблу. В Угарите в списке богов Дагану упоминается непосредственно перед Балу–Цапану. Филон Библский пишет, что Дагон был братом верховного бога Эла, т. е. угаритского Илу. В Угарите храм Дагану занимал даже более высокое положение, чем святилище его сына. Но, несмотря на тщательные раскопки в районе этих храмов, текстов, которые рассказывали бы о Дагану, в Угарите не обнаружено. Да и сами угаритяне признавали Туттуль культовым центром этого бога. Это не означает, что в Угарите Дагану был «чужаком»; вероятнее всего, его культ пришел туда вместе с амореями. Но все же некоторую инаковость по сравнению с их родным Балу угаритяне, видимо, ощущали, хотя и весьма этого бога почитали.

46

И имя Дагану, и сообщение Филона Библского связывают этого бога с зерном. Но в земледельческих обществах, к которым относилось и угаритское, Дагану покровительствовал земледелию вообще, а не только зерновому. Он помещает созревшее зерно в закрома, готовое вино в мехи, а приготовленное масло в кувшины. Есть сведения о его связях с рыбой. Видимо, там, где рыболовство играло одну из первенствующих ролей, этот бог выступает и как покровитель рыболовства. Одним словом, все, что давало пропитание человеку, находилось в ведении Дагану–Дагона.

47

Эпитет Скачущий на облаке может выражать связь между самим богом и его видимыми для людей проявлениями, каковы в первую очередь дождь и буря.

48

Первое время, когда стали читать угаритские тексты, термин «высший» («вышний») воспринимали как имя самостоятельного бога, сына Балу, и думали, что именно этот сын Балу сражался с богом смерти Муту. Но затем было доказано, что так именуют самого Балу. Однако позже произошло, вероятно, разделение этой божественной фигуры. И у финикийцев и у арамеев появился бог Элиун («вышний»).

49

Миф о том, как Илу собственной женой соблазнял Балу, дошел до нас в хеттском варианте, но сейчас доказано его угаритское или, во всяком случае, аморейско–ханаанейское происхождение.

50

Балу, таким образом, относится к умирающим и воскресающим богам, какими были в Финикии «молодые боги» Адонис, Эшмун, Мелькарт. Это, как и у других народов, были боги, первоначально связанные с аграрным циклом, но позже их функции стали гораздо более разнообразными. Они могли становиться покровителями городов, хотя, например, Эшмуна весьма почитали все финикийцы. Кроме всего прочего, такие боги связывали два мира — мир жизни и мир смерти. Все это делало умирающих и воскресающих богов очень важными фигурами финикийской религиозной системы. И роль Балу в Угарите во многих отношениях была аналогична. Связанный первоначально с земледелием, он затем становится главным богом Угарита, воплощая все самое главное для угаритян.

51

Возможно, что после победы над Йамму Балу перенял некоторые его «обязанности». В более позднее время в Тире Баал–Цафон, финикийский аналог Балу–Цапану, тоже связывается преимущественно с морем и кораблями.

52

Сфера деятельности Балу распространялась как на всю жизнь, так и на отдельные ее проявления, в том числе на охоту. Именно охота, как и война, является той сферой, в которой жизнь и смерть соединены наиболее зримо.

53

Анату была одной из самых древних богинь этого региона. Ранние следы ее культа отмечаются на рубеже III‑II тысячелетий до н. э. с появлением первых аморейских племен в Сирии и на границе Месопотамии.

Анату весьма почитали в Мари. Ей поклонялись и другие амореи. Во II тысячелетии до н. э. культ этой богини, как и некоторых других азиатских, преимущественно западносемитских, божеств проник в Египет. Ее, как и Баал–Зефона, т. е. Балу, почитали в Мемфисе. Во времена гиксосского господства в Египте в городе Танис существовал храм Анату. Эту богиню почитали в Палестине в конце II тысячелетия до н. э. евреи, завоевывавшие эту страну: один из судей (т. е. глав племенного союза), Шамгар, назван сыном Анат (Анату). В I тысячелетии до н. э. ей (под именем Анат–бетель) поклонялись евреи, жившие на юге Египта в Элефантине. Тогда же культ Анату–Анат существовал у арамеев. Но в данном тысячелетии эта богиня уже не занимает столь видного места, как в предыдущем. Следы ее культа встречаются все более и более редко, хотя полностью богиня из божественного мира этого времени не исчезла. На Кипре ее отождествили с греческой богиней Афиной, называя при этом «спасительницей». Египтяне и арамеи считали Анату–Анат владычицей неба. В Угарите никаких следов такого толкования образа Анату не отмечено. Ее, скорее, связывали с землей и плодородием. Может быть, тесная связь между Анату и жителями Угарита выражена в эпитете, который почти постоянно сопровождает имя этой богини, — Невестка народа. Правда, многие специалисты предлагают другое чтение и, соответственно, другой перевод: «прародительница народа» (или народов), «возлюбленная народа», «возлюбленная героя», под которым подразумевается Балу, и т. д. И все же чтение и перевод «невестка народа» кажется наиболее предпочтительным и обоснованным. Однако более точный смысл этого эпитета весьма темен. Возможно, в результате особой церемонии, называемой «священным браком», богиня как бы вступала в родство с народом Угарита.

54

Священным животным Балу был бык, а Анату — корова. Это очень древние земледельческие символы. Можно думать, что представление о родстве Балу и Анату возникло еще до поселения амореев в Угарите. И все же угаритяне считали Анату, в отличие от Балу, дочерью Илу, хотя, быть может, и не от Асирату.

55

Такое толкование имени Анату наиболее вероятно. Высказывались и другие предположения, как, например, то, что это имя выражает любовное желание Балу. Но подобные гипотезы отвергнуты наукой. Интересен отмечаемый исследователями миф, рассказывающий о том, как Анату поглощает плоть и кровь убитого Балу. Такой дикий, как скажет наш современник, поступок выражает стремление Анату приобщиться к своему возлюбленному, слиться с ним. С точки зрения природного объяснения мифа, перед нами олицетворенное поглощение дождя (Балу) земным источником (Анату). Непосредственно после этого рассказывается об обходе Анату различных источников. Данный текст сохранился очень плохо, и мы не знаем, с какой целью богиня совершала этот обход. Но ученые подчеркивают связь между мистическим поглощением телесной сути Балу и обходом источников, что, как они полагают, подтверждает характер Анату как богини источников и, следовательно, произведение ее имени от слова «источник» (в единственном или множественном числе).

56

Трудно сейчас сказать, почему богиня плодородия и любви, т. е. в конечном счете богиня жизни, оказывается одновременно воинственной и кровожадной. Такое объединение столь разных, казалось бы, сторон свойственно не только Анату. Подобное сочетание характерно и для Астарты у финикийцев, и для месопотамской Иштар. Что же касается вообще соединения в одной фигуре богини плодородия и богини охоты, то это могло объясняться тем, что богиня «отвечает» не только за произрастание плодов, но и вообще за снабжение людей пищей, даваемой землей, — как продуктами земледелия, так и результатами охоты. То же свойственно и южноарабскому Аштару. Видимо, такое соединение было характерно для древнейшей семитской религии.

57

Надо подчеркнуть, что воинственность Анату временами представляется чрезмерной и не оправданной обстоятельствами. Эти черты, видимо, очень древние и отражают весьма архаическую стадию религиозного развития, когда война всех против всех была в известной степени нормой жизни. Характерно, что хотя Балу был тоже воинственным богом, его воинственность более осмысленна, чем воинственность его возлюбленной Анату. И в любви Анату совершенно безудержна. Может быть, она стала воплощать не столько любовь, сколько неудержимую страсть. И данное обстоятельство, возможно, привело к тому, что в I тысячелетии до н. э. эта богиня уже не пользовалась таким почитанием, как в предыдущем. В мировой мифологии мстительность часто выступает как свойство богинь любви. На Кипре рассказывали о мести богини любви не почитающей ее местной царевне. В Греции существовал миф о сыне афинского царя Ипполите, который не почитал богиню любви Афродиту — и был сурово наказан: Афродита заставила Федру, мачеху Ипполита, влюбиться, в пасынка, а когда Ипполит отверг любовь Федры, оговорила его перед отцом, и по молению разгневанного отца боги уничтожили Ипполита. Мстительной была и греческая богиня Артемида, образ которой тоже первоначально связывался с плодородием.

58

Воинственность и охота совершенно естественно связаны друг с другом, ибо охота является в известной степени замещением военных действий в мирное время. Такой же богиней–охотницей считалась в Греции Артемида. В известных нам мифах она была одной из богинь, не подверженных чарам Афродиты, не знающей и не желающей любви. Но это, как кажется, было результатом уже более позднего развития мифологии. Артемида, несмотря на свою девственность, являлась богиней, помогающей рождению ребенка. В греческих городах Малой Азии, куда после крушения микенских государств переселилась значительная часть греков и где поэтому в большей степени сохранились предания II тысячелетия до н. э. (вспомним, что и поэмы Гомера возникли именно в этом регионе греческого мира), Артемиду изображали как кормилицу с огромным количеством грудей. Такой она была изображена в знаменитом храме в Эфесе. Артемида была сестрой Аполлона, и они вместе уничтожили детей несчастной Ниобы, когда та посмела обидеть Латону, мать Артемиды и Аполлона. И мстительность, проявившаяся в этом поступке, тоже роднит Артемиду и Анату.

59

Пользуясь современной логикой, ученые пытаются более или менее рационально объяснить эпитет Дева, часто сопровождавший имя Анату. Полагают, что слово «дева» выражает не девственность, а просто молодость богини, или что эта богиня не была собственно рождающей (но в одном мифе рассказывается о рождении ею сына от Балу), или что девственность является специфической общественно значимой чертой Анату, которую богиня не утрачивает, несмотря на любовь и рождение детей. Думается, что все объясняется проще. Мифологическим представлениям вообще не свойственна та логика, которая лежит в основе науки и повседневной деятельности человека, ибо миф и наука с ее логикой отражают разные стороны человеческого понимания мира. Поэтому и представление о том, что в мире богов возможно все, что невозможно в мире людей, и что там могут сочетаться логически самые несовместимые качества, вполне вписывается в религиозно–мифологическое мышление угаритян. Видимо, угаритяне (как и финикийцы) весьма ценили девственность, считая ее одной из высших женских добродетелей. Недаром своих великих богинь они называли девами. Таковы Рахмайу и Анату, а в Финикии — Астарта и Тиннит. Рассматривая этих богинь как дев, матерей и супруг (или возлюбленных) одновременно, люди подчеркивали свое глубочайшее уважение к ним.

60

Котару–ва–Хасису обычно имеет два имени. Правда, некоторые исследователи полагают, что это — эпитеты, заменяющие настоящее имя бога, которое нельзя произносить. Но в связи с этим надо заметить, что угаритяне, как и их соседи, а также другие народы, у которых существовал подобный обычай, чаще все же знали собственное имя бога и порой проговаривались. Как нам известно, настоящее имя Балу — Хадду, и это имя иногда появляется в угаритских текстах. На какое‑либо иное имя Котару–ва–Хасису нет вообще никаких намеков. Поэтому предпочтительно все же полагать, что это — двойное имя столь важного для угаритян бога. У финикийцев будут божества с двойным именем. Но эти фигуры возникли, вероятнее всего, из слияния двух (иногда даже трех) божеств, относительно близких в каких‑то своих проявлениях друг другу. Появилось ли двойное имя Котару–ва–Хасису таким же образом, сказать трудно. Но на эту мысль наводит еще и то обстоятельство, что Котару–ва–Хасису жил одновременно в двух местах — на Крите и в Египте, и когда его вызывали для работы, он приходил оттуда также одновременно. Может быть, действительно когда‑то произошло слияние двух богов в одном? Конечно, это только предположение, пока не имеющее никакого обоснования. Высказывалось мнение, что первое имя бога каким‑то образом связано с арабским божеством Каср. Заметим, что в угаритских текстах бог иногда называется только Котару; имя же Хасису отдельно почти не встречается. Финикийцы, как об этом еще будет сказано, имели в своем пантеоне бога Хусора, очень близкого Котару–ва–Хасису, но обладающего только одним именем. В результате чисто логических размышлений можно выстроить гипотезу, согласно которой культ старинного общесемитского бога, вынесенный амореями и ханаанеями из Аравии, встретился в Угарите с культом местного доаморейского божества, тоже покровительствующего ремеслу. А то, что ремесло появилось в Угарите еще до поселения там амореев, доказано археологическими раскопками. Этот гипотетический бог мог рассматриваться там не только как ремесленник, но и как творец мира. Возможно, что именно он отождествлялся с египетским Птахом, который в Мемфисе считался создателем вселенной, всех богов и людей (не весь Египет, а именно Мемфис назывался одной из резиденций Котару–ва–Хасису). Но для угаритян таким богом был Илу, и поэтому наиболее подходящей фигурой для объединения стал именно Котару. Если это так, то явно произошла значительная «угаритизация» этого местного бога, ибо само имя Хасису — совершенно угаритское.

Котару–ва–Хасису отождествляли с месопотамским богом Эа. В месопотамской семитской мифологии Эа являлся наследником более древнего несемитского бога Энки, чье имя говорит само за себя— «господин земли». Эа побеждает первобытный водный хаос и на нем создает свое жилище — землю. И здесь бог, отождествляемый с угаритским Котару–ва–Хасису, мыслится создателем вселенной. Но в угаритской мифологии этот бог подчинен Илу и должен выполнять его приказы, даже если они ему не нравятся. Возможно, что после объединения двух богов–ремесленников статус нового бога несколько понизился. Однако роль в жизни человечества, отводимая ему, осталась огромной. Если Илу признавался Творцом творения, создателем мира и прародителем богов, то богу–ремесленнику полагалось создавать все то, что можно назвать признаками цивилизации, и прежде всего городской цивилизации с ее архитектурой, сравнительно комфортабельной жизнью, украшениями, но также и оружием.

61

Угарит был очень важным ремесленным центром. Керамику там стали изготавливать уже в период неолита. В начале III тысячелетия до н. э. угаритяне начали создавать медные вещи, а позже перешли к бронзе. В связи с этим можно отметить, что Котару–ва–Хасису порой определялся именно как литейщик. Развиты были в Угарите и другие виды ремесла, такие, как строительство (Котару–ва–Хасису считался строителем дворцов богов), текстильное дело, изготовление оружия. Однако ремесленники, по крайней мере большинство их, были не гражданами, а так называемыми царскими людьми, зависимыми от царя и выполнявшими поручения царского двора. Это обстоятельство, по–видимому, повлияло на место Котару–ва–Хасису в мире угаритских богов.

62

Представление о связи магии с ремеслом, особенно с кузнечным, было широко распространено у многих народов, и к работе кузнеца люди часто относились с некоторым недоверием и даже враждебностью. Кузнец, работающий с горячим металлом, делает то, что недоступно другому человеку, а это подразумевает наличие у него каких‑то необъяснимых возможностей. К тому же он имеет дело с огнем, который тоже является непонятной и часто страшной материей. И все это кузнец может обратить против других людей. Характерно, что в Библии изобретателем кузнечного дела считался пятый потомок Каина, Тубал–Каин, которого сравнивают с Котару–ва–Хасису. Кузнечное ремесло, таким образом, оказывалось изобретением потомства первозлодея. Не исключено, что фигура Тубал–Каина возникла в результате удвоения какого‑то сказания о самом Каине. Во всяком случае, первый кузнец принадлежит к общности, враждебной потомству добродетельного сына Адама — Шета (Сифа), от которого, согласно ветхозаветной традиции, и произошли все народы.

63

Местопребыванием Котару–ва–Хасису считается Каптару, библейский Кафтор. Некоторые исследователи полагают, что это место расположено в Малой Азии. Но подавляющее большинство специалистов убеждены, что Каптару–Кафтор тождествен Криту. Связи между Угаритом и Критом возникли в самом начале II тысячелетия до н. э. и усиливались с развитием критской и угаритской экономик. Когда минойское государство на Крите пало под ударами греков–ахейцев, последние стали преемниками критян в их отношениях с Угаритом. В самом Угарите существовал квартал, в котором жили выходцы из Эгейского бассейна. И сами угаритяне плавали в Эгеиду. Возможно, именно в Угарите минойские критяне, а затем греки познакомились с произведениями восточного искусства и некоторыми мифами. И сами угаритяне плавали на Крит и в материковую Грецию. То, что в представлениях о местонахождении резиденции Котару–ва–Хасису закрепился именно Крит, свидетельствует о сравнительно раннем помещении этого бога за море, т. е. еще до падения минойского царства около середины II тысячелетия до н. э. С Египтом угаритяне тоже были связаны очень давно. Самые ранние свидетельства таких связей относятся к периоду, непосредственно следующему за 2000 г. до н. э. Одно время Угарит политически подчинялся Египту. Позже угаритские цари стали «вассалами» хеттских царей, но связи с Египтом не прерывались. Надо заметить, что одной резиденцией бога–ремесленника считался весь остров Крит, а не такие его крупнейшие центры, как Кносс или Фест, а другой — конкретный город Хикупту, т. е. Мемфис. Мемфис был очень древним политическим и религиозным центром Египта, первой столицей объединенного царства. Именно с мемфисским богом Птахом, как уже говорилось, мог отождествляться Котару–ва–Хасису. Но ведущую роль в религиозных представлениях египтян этот мемфисский бог стал играть, по–видимому, только в эпоху Нового царства в Египте, т. е. начиная с XVI в. до н. э. Должно быть, именно в это время и произошло «закрепление» за этим городом угаритского бога и его отождествление с Птахом.

64

Представление о звездах как о небесном воинстве или воинстве солнца было свойственно и другим народам. Так, в Библии звезды именуются небесным воинством.

65

Эти богини даже живут на одной горе Имбабу. В то же время Анату очень часто действует одна. Если Анату сестра и возлюбленная Балу, то об Астарте ничего подобного не известно. Возможно, она связана с богом Аштаром, который, как было уже сказано, тоже большой роли в Угарите не играл.

66

Может быть, это связано с различными типами святилищ Астарты. В Угарите и во всем сиро–финикийском регионе существовали пещерные святилища. В одном таком святилище могла почитаться Астарта.

67

Такое впечатление производят сохранившиеся мифы Угарита. В ритуальных текстах Астарта появляется гораздо чаще (ее статую, где она изображена сидящей на троне, в ходе какой‑то важной церемонии вносили в царский дворец; Астарте приносили различные жертвы). И в этих текстах она упоминается отдельно от Анату. Не исключено, что открытия новых текстов, если они произойдут, позволят изменить наше нынешнее представление о второстепенности Астарты в Угарите. Но в любом случае эта богиня, очень близкая по своему образу и по своим «обязанностям» к Анату, занимала в Угарите все же более низкое место. В списке божеств, где она отождествляется с месопотамской Иштар, Астарта упоминается много позже, чем Анату. По–видимому, Астарта — западносемитская форма той же богини Иштар. Но Иштар была во многом небесной, звездной богиней (ее звездой считалась Венера). Возможно, тот же характер сохраняла в Угарите и Астарта. Но богиня, связанная с источниками, питающими землю и поддерживающими ее плодородие, т. е. Анату, оказалась гораздо ближе угаритянам.

68

Образы Пидрай, Талай и Арцай до сих пор вызывают споры. Существует мнение, что они — не дочери, а жены Балу. Действительно, в мифологических текстах имена этих богинь часто упоминаются с отчествами: Пидрай дочь Светозарного, Талай дочь Дождевика и Арцай дочь Паводка. Правда, и эти отчества тоже вызывают споры. В частности, иногда полагают, что Арцай — дочь таинственной Йабаддары. Наличие при именах этих богинь отчеств, отличных от имени Балу, как будто предполагает у них иное отцовство, чем отцовство Балу, а их совместное проживание с Балу заставляет думать, что они — его супруги. Однако в мифе о женитьбе бога луны Йариху последнему предлагается в жены именно Пидрай, и сват, бог лета, обещает походатайствовать перед Балу о согласии последнего. Это было бы бессмысленным, если бы Пидрай была супругой Балу, и кажется совершенно неприемлемым, даже если принимать во внимание частую нелогичность мифа. Поэтому, пожалуй, правы те исследователи, которые рассматривают «отчества» этих богинь как эпитеты и видят в самих богинях дочерей Балу и воплощение отдельных сторон его образа.

В угаритском списке божеств из этих трех богинь упомянуты, причем в разных местах, две — Пидрай и Арцай. По отдельности они упоминаются и в ритуальных текстах. Первая отождествляется в списке богов с хурритской богиней Хебат. Хурриты и под их влиянием хетты почитали эту богиню как супругу бога грозы Тешуба. К концу существования Хеттского царства Хебат отождествляли с богиней солнца города Аринна. С течением времени Хебат становилась все более важной божественной персоной. Но, насколько нам пока известно, роль Пидрай в Угарите никак не соответствует положению Хебат у хурритов и хеттов. Поэтому прямое сопоставление этих двух богинь в настоящий момент неправомерно, хотя, конечно, какие‑то общие черты Хебат и Пидрай явно существовали, что и позволило отождествить их образы. Вполне могло случиться, что супруга хурритского бога в Угарите воспринималась уже как дочь местного бога грозы. Все же угаритская Пидрай играла большую роль, чем ее сестра; во всяком случае, она чаще упоминается в найденных ритуальных текстах, где имя третьей сестры — Талай — вовсе отсутствует. Арцай в списке богов отождествляется с месопотамской богиней Аллатум, которая была связана с подземным миром. Само имя Арцай означает «земная», что указывает на ее связь с матерью–землей и земными, а также подземными силами.

69

В угаритском списке богов упоминаются шесть Балум, которые названы непосредственно за Балу–Цапану. Они отождествляются с месопотамскими Ададами — от Адада II до Адада VII. Первым Ададом являлся Владыка Цапану (см. также примем. 44). Одинаковое имя позволяет говорить, что «обязанности» этих «владык» не отличались от «обязанностей» самого Балу, т. е. они тоже были в первую очередь богами грозы, бури, дождя. Именно их, скорее всего, и подразумевали угаритяне, говоря о братьях Балу.

70

Единственное исключение — упоминание Рашапу в сказании о Карату, где этот бог вместе с Йамму становится ответственным за смерть родственников героя. Но это упоминание не предполагает существования какого‑либо рассказа о губительных деяниях Рашапу.

71

О значительной роли Рашапу свидетельствует частое упоминание этого бога в угаритских ритуальных текстах. Ему постоянно требуется приносить в жертву барана или овцу. Часто угаритяне называли своих детей так, чтобы в их имени присутствовало имя этого бога, стремясь тем самым обеспечить ребенку покровительство Рашапу. Угаритяне явно очень боялись Рашапу и старались всеми силами его умилостивить. Этого бога отождествляли с месопотамским Нергалом, который тоже был связан с войной. В гораздо более позднее время в одном из сирийских городов Нергал почитался как сын тамошнего верховного бога. Не может ли это означать, что угаритский Рашапу тоже имел подобный статус? Рашапу был древним западносемитским богом, культ которого существовал в различных городах и государствах Сирии во II тысячелетии до н. э. Под своим собственным именем Рашапу почитали египтяне, которые иногда отождествляли его со своим богом войны Монту.

72

Дадмишу была по своему происхождению хурритской богиней. Возможно, что после принятия в мир угаритских божеств она превратилась в супругу Рашапу.

73

Поклонение Харану было широко распространено среди амореев. Его чрезвычайно почитали в Мари и вообще на Евфрате. Культ Харану засвидетельствован в Палестине, а приблизительно в XV в. до н. э. он проник в Египет. Однако, несмотря на такую популярность культа Харану, рассказов об этом боге сохранилось мало.

74

Йаву упоминается в мифах довольно редко. Можно даже сделать вывод, что это — второе имя бога моря Йамму. Как бы то ни было, Йаву (или Йево), несомненно, связан с морем. Открытие в угаритских текстах этого имени сразу же заставило исследователей вспомнить о библейском «Иахве», которое в некоторых личных именах звучит очень похоже. В угаритском Йаву многие увидели прообраз еврейского бога. Однако последний был по своему происхождению явно богом грозы и бури, позже осмысленным и как бог войны и воинств — отсюда имя Саваоф (Цебаот), т. е. «воинства». Йаву же был морским божеством. И в финикийском Библе он почитался как бог моря. В Угарите же богом, хотя бы частично сопоставимым с Иахве (естественно, прежде чем он стал единственным Богом), мог быть Балу, но не противник последнего.

75

Отцом Благих богинь был Халалу, о котором известно очень мало. Но след старинного предания о нем явно содержится в пророчестве библейского пророка Исайи, который говорит о Хелеле («светоносном»), сыне зари, который вознамерился взойти на небо выше звезд и воссесть на священной горе Цапану; но Бог низвергнул его в глубины преисподней. Упоминание Цапану позволяет с большой долей вероятности предполагать, что богом, низвергнувшим Хелеля, был угаритский Балу (хотя, конечно, утверждать это с полной определенностью невозможно), и в таком случае библейский Хелель — это угаритский Халалу. Халалу назван Владыкой серпа. Это подразумевает его связь с урожаем. Другие исследователи предпочитают видеть в Халалу лунное божество и считать серп метафорой полумесяца. Но думается, что для первого толкования имеется все же больше обоснований. Земная жатва, в которой главным орудием был серп, вполне сопоставима с появлением нового человека, так что неудивительно превращение дочерей Халалу в покровительниц рождения детей. Имя Светоносный, которое появляется в пророчестве Исайи, может объясняться, как полагают ученые, совпадением имени бога (возможно, взятого у хурритов) с семитским словом, содержащим корень «свет».

76

О Филоне Библском известно очень мало. Неясно, был ли он финикийцем, хорошо овладевшим греческим языком и усвоившим греческую культуру, или греком, жившим в финикийском Библе, изучавшим финикийские древности и знавшим финикийский язык. Возможно, что он был сначала рабом, а затем стал вольноотпущенником, на что указывает его римское имя — Геренний. Хорошо зная греческую литературу, Филон сам был довольно разносторонним и весьма плодовитым писателем. Жил он довольно долго: родился около 50 г., а умер после 138 г. н. э. За это время он написал сочинение «О городах и о том, что замечательного в каждом из них случилось» в 30 книгах, «О приобретении и отборе книг» в 12 книгах, «Словарь синонимов» и другие сочинения. Почти ничего из всех этих его произведений не сохранилось, хотя материалами из них широко пользовались более поздние писатели. Обращался Филон и к истории. Он написал биографию императора Адриана, сочинение «Об иудеях» и, наконец, «Финикийскую историю». Последнее произведение состояло из 9 книг. Но мы, к сожалению, не имеем даже намека на содержание восьми из них, т. е. тех, где излагалась собственно история. Лишь отрывки из первой книги, в которой рассказывалось о мифологической предыстории финикийцев, дошли до нас в цитатах, которые приводил раннехристианский писатель Евсевий. И мы сейчас не можем сказать с уверенностью, использовал ли Филон произведение Санхунйатона для всего своего сочинения или только для первой книги. Цель Филона ясна: познакомить греко–римского читателя (а образованные римляне свободно читали и писали по–гречески) с историей Финикии. Еще за несколько веков до Филона, после завоеваний Александра Македонского, возникло стремление вставить историю покоренных им восточных народов в общеисторический контекст, основой которого считалась греческая история. И появились произведения восточных авторов на греческом языке, которые знакомили грекоязычных читателей с историей восточных стран. В этом направлении создал свою историю Египта Манефон и историю Месопотамии Берос, а александрийские евреи перевели на греческий язык Библию (так называемая Септуагинта, т. е. перевод 70 толковников). Появились такие писатели и в Финикии. Тирские историки Менандр и Дий написали истории Тира на греческом языке. В этом же русле работал и Филон. В философском плане он был приверженцем евгемеризма. Основатель этого направления греческий философ Евгемер считал, что богами первоначально были обычные смертные люди, которые за свои заслуги стали объектами культа, а бессмертных богов никогда не было и нет. Такое толкование религии было относительно широко распространено в то время. И Филон интерпретировал в соответствующем смысле сведения Санхунйатона о финикийских богах. Это обстоятельство создает дополнительную трудность при использовании данных Филона.

77

Как и угаритское (аморейское) слово «илу», финикийское «эл» означает просто «бог». Но, как и в Угарите, это и имя конкретного бога, бога по преимуществу, во всех отношениях сравнимого с угаритским Илу. Практически Эл — тот же самый бог, что и Илу, он наделялся теми же самыми качествами. В произведении Санхунйатона—Филона Эл, которого Филон называет Кроном, играет еще довольно большую роль. Он выступает активным участником борьбы богов за верховную власть и наконец эту верховную власть захватывает. Знаками его верховной власти являются, по Филону, четыре глаза (по два спереди и сзади) и четыре крыла, при этом постоянно закрыты только два глаза и сложены только два крыла, а следовательно, бог одновременно и спит и бодрствует. Кроме того, еще два крыла венчают голову Эла, они указывают на ум и чувства этого бога. И такой убор свойствен только Элу. Правда, Филон пишет, что различные части мира Эл отдал во власть другим божествам. Но это практически не отличается от угаритских представлений об Илу. Как и Илу, финикийский Эл представляет космическую силу, управляющую всей вселенной, а отдельные боги, управляющие теми или иными странами, выступают в роли баалов — «владык». И это, как кажется, еще раз подтверждает древность источника Филона — Санхунйатона, отнесение времени его жизни ко II тысячелетию до н. э. В I тысячелетии до н. э. следов реального почитания финикийцами Эла очень мало. Видимо, на рубеже II‑I тысячелетий до н. э. произошли значительные изменения в финикийском религиозном сознании. Бог Эл, образ которого и до того был, скорее, абстрактным символом высшего бога, уже мало занимает умы финикийцев — им, пожалуй, ближе оказались более конкретные божества, сильнее, как представлялось, влиявшие на их повседневную жизнь. Это не значит, что Эл вообще исчез из религиозной жизни финикийцев. На юго–востоке Малой Азии существовало царство Самааль. Его основным населением были, вероятно, лувийцы (один из малоазийских народов, осевших в Малой Азии после крушения Хеттской державы), но они, особенно их правящая элита, испытывали огромное финикийское влияние, и финикийский был вторым официальным языком этого царства. До нас дошла надпись, сделанная в VIII в. до н. э. одновременно на лувийском и финикийском языках. И в финикийской части этой надписи упоминается Эл с эпитетом Творец творения. Именно такой титул носил, как известно, бог Илу, а несомненно, и его финикийский аналог Эл, во II тысячелетии до н. э. Характерно, что в лувийской части надписи Элу соответствует месопотамский бог Эа. В Угарите аналогом Эа считался бог Котару–ва–Хасису, как об этом уже говорилось. Финикийцы же перенесли черты Эа на своего Эла. Эа считался одним из создателей существующей вселенной, как и Эл. Эа был и водным богом. Это проливает свет на некоторые аспекты образа Эла. По мнению финикийцев, о чем еще пойдет речь, мир был сотворен из какой‑то водной субстанции. Поэтому творец мира Эл и оказывался связан именно с ней, что роднит его с месопотамским Эа. И позже, в тех редких случаях, когда Эл все же упоминается, он обычно отождествляется с греческим Посейдоном и, может быть, римским Нептуном. Филон же, как мы отмечали, отождествляет Эла с Кроном. Крон в греческой мифологии большой роли не играл, но считался отцом правящих тогдашним миром богов.

И именно этот аспект (а в Угарите Илу тоже прародитель богов) оправдывает в глазах автора I‑II вв. н. э. именование Эла Кроном.

Надо подчеркнуть, что, в то время как финикийцы реально все меньше почитали Эла, их соседи по–прежнему видели в нем высшего бога. Элу гораздо более, чем финикийцы, поклонялись арамеи Сирии. Хотя еврейский Иахве по своему положению сначала был, скорее, «баалом», чем «злом», он по мере превращения в единого Бога отождествлялся именно с Элом. И в библейской Книге Бытия он назван Высшим Элом, Творцом неба и земли, т. е. носит почти тот же титул, что угаритский Илу и самаальский бог. Был ли титул «высший» свойствен Элу изначально или его появление вызвано объединением в одной фигуре двух разных богов, спорно. Как мы уже видели, этим титулом наделялся угаритский Балу, а мысль о самостоятельном существовании в Угарите бога Элиуна («высшего») сейчас отвергнута. С другой стороны, Элиун в качестве самостоятельного бога упоминается Санхунйатоном, а Эл у него (если Филон это правильно понял) оказывается внуком Элиуна. Сирийские арамеи в VII в. до н. э. тоже почитали такого бога, отличного от Эла. Поэтому представляется, что, в то время как в Угарите «высший» было титулом небесных (и живущих на высоких горах, которые тоже рассматривались как вариант небес) богов, их семитские соседи — финикийцы–ханаанеи, а позже арамеи почитали самостоятельного бога Элиуна. Не исключено, что появление такого бога могло произойти в результате раздвоения ранее единого образа. Что касается именования библейского Йахве Высшим, то это могло быть или результатом обратного процесса — соединения двух божественных фигур, или наличия единой фигуры «высшего бога» — Эла Элиуна. Еврейская племенная общность, как известно, появилась в результате ее откола от аморейско–сутийского единства и сложных этнических трансформаций в племенном мире Передней Азии во II тысячелетии до н. э„ так что по своему происхождению евреи были ближе к угаритянам, чем к финикийцам, хотя и испытали огромное влияние ханаанеев, обитавших в Палестине. Поэтому можно предположить, что у амореев «высшими» были небесные боги, а у ханаанеев и арамеев «высший» был отдельным богом.

78

Схема управления завоеванными территориями, в соответствии с которой сохраняющие свою власть местные царьки признавали верховенство другого государя (египетского либо хеттского), в I тысячелетии до н. э., когда возникали первые империи, становилась во многом анахронизмом. Однако именно в Финикии такая схема еще не утратила своей действенности. Под властью и ассирийских, и вавилонских, и персидских царей некоторые города Финикии сохраняли свои династии. Но и в этих условиях контроль верховных владык стал гораздо более жестким, чем в предыдущую эпоху. Данное обстоятельство, как и общее направление политической жизни I тысячелетия до н. э., возможно, способствовало тому, что и в области религиозной мысли произошел фактический отказ от схемы, предусматривающей наличие верховного царя и подчиненных царей. А это могло отразиться и на положении Эла в финикийском пантеоне.

79

Библ считался городом, основанным самим Элом. Так что сохранение в нем реального культа этого бога неудивительно. В Берите весьма почитался морской бог, который мог отождествляться с Элом. Удивительнее сохранение или появление культа Эла в африканских колониях Тира, в которых он отождествлялся с морским богом. В самом Тире до сих пор не найдено следов культа Эла. Этому можно дать два объяснения. Первое: из Тира вообще дошло мало прямых свидетельств религиозной жизни, и не исключено, что в ходе дальнейших работ следы культа Эла будут в нем обнаружены. Второе: в колониях в условиях противостояния окружающей местной среде вполне могло произойти воскрешение ранее забытых культов, в том числе и культа старого верховного бога.

80

Помещение Баал–Шамима во главе вселенной говорит о том, что в I тысячелетии до н. э. этот бог явно занимает место Эла. Как и Эл, он, несмотря на сохранение в имени слова «баал», понимается, по–видимому, как «эл», т. е. бог всего космоса. Филон называет Баал–Шамима Зевсом, считая его, следовательно, верховным богом, правящим, в отличие от Крона, в настоящее время. Имелось ли такое представление уже у Санхунйатона, сказать трудно. То, что культ этого бога существовал и во II тысячелетии до н. э., несомненно. Рассказывая о борьбе богов, Санхунйатон много говорит о боге Небо, считая его отцом Эла. Филон называет этого бога Ураном и, следовательно, отличает от Баал–Шамима–Зевса. Но утверждать, что такое различие было уже у Санхунйатона, мы не можем. Как бы ни решать этот вопрос, надо сказать, что Баал–Шамима Санхунйатон знает. В XIV в. до н. э. тирский царь Абдимилки обращается к своему верховному владыке, египетскому фараону Эхнатону, сравнивая его с Баалом небесным, т. е. с Баал–Шамимом. Если Баал–Шамим и Небо (Шамим) — одно и то же, то почитание этого бога было распространено сравнительно широко в Сирии II тысячелетия до н. э. Царь Алалаха (одного из государств Северной Сирии) Идрими во второй половине XV в. до н. э. называет Небо главным богом, которого сопровождают другие боги неба и земли. Бог Шамуму упоминается и в Угарите, хотя ничего другого, кроме упоминания, о нем неизвестно. Почитание Баал–Шамима проникает и в Египет. И фараон Рамсес III говорит, что его сердце затрепетало, как Баал в небесах. В Египте почитали Баала, отличая его от Баал–Цафона (Балу–Цапану) и отождествляя его со своим богом Сетхом. И Сетх, и оба Баала были первоначально связаны с бурей. Недаром тирский царь в письме к Эхнатону говорит, что вся земля трепещет при голосе Баала в небесах. Видимо, Баал–Шамим в то время рассматривался в первую очередь как бог грозного неба. Позже, однако, его характер изменился. Он стал богом неба вообще и главой вселенной. Официальное почитание ему было обеспечено. Тирский царь Хирам в X в. до н. э. поставил золотую колонну в Тире в честь, как пишет грекоязычный автор, Зевса Олимпийского. Вероятнее всего, речь идет о Баал–Шамиме. В Тире и других городах имелись храмы этого бога. В VII в. до н. э. Баал–Шамим вместе с некоторыми другими богами призывается в качестве гаранта соблюдения договора тирского царя с его ассирийским владыкой. Еще раньше, в X в. до н. э., библский царь Йехимилк молил в первую очередь Баал–Шамима продлить годы его царствования над Библом. Существовал храм Баал–Шамима и в Карфагене. И там его тоже признавали высшим богом. В начале II в. до н. э. римский комедиограф Плавт написал комедию, в которой выведен карфагенский купец Ганнон. И этот Ганнон клянется Баал–Шамимом. Такую деталь римский писатель едва ли внес произвольно. Так что официально Баал–Шамим остается высшим богом, вероятно, до самого конца финикийской цивилизации.

81

Что видно прежде всего из уже упомянутого договора тирского царя Баала (это было его собственное имя) с ассирийским царем Асархаддоном. В договоре Баал–Шамим с двумя другими богами призывается разбить тирские корабли, если царь Тира нарушит условия договора.

82

Культ Баал–Шамима, по–видимому, оставался полностью в сфере официальных государственных культов. В частной же жизни финикийцев он, будучи слишком официальным, особой популярностью не пользовался. Во всяком случае, как на Востоке, так и на Западе, финикийцы не давали своим детям его имя, а значит, не стремились поставить их под его специальное покровительство.

83

О Баал–Малаки мы практически ничего не знаем, ибо его упоминание в договоре тирского царя Баала с ассирийским царем Асархаддоном единственное. Ясно только, что официально он весьма почитался, как и Баал–Шамим, и что он тоже каким‑то образом связан с морем и возможным кораблекрушением. Существует предположение, что этого бога греки называли Зевсом Мелихием, исходя из того, что всех Баалов, в отличие от Эла–Крона, они отождествляли именно с Зевсом и его различными проявлениями (ипостасями), а во второй части имени просто передали средствами греческого языка финикийское «Малаки». Но Филон Библский Зевсом Мелихием называет Хусора — возможно, не без веского основания. Хусор действительно был связан и с мореплаванием, ибо считался одним из изобретателей корабля. Впрочем, сфера его действий была гораздо шире. Об этом пойдет речь позже. Другое предположение, что Баал–Малаки был в действительности богом–патеком, изображения которого, так называемые патеки, финикийцы помещали на носах своих кораблей, кажется не слишком убедительным. Патеки, как будет сказано позже, вероятнее всего, низшие божества, демоны, а Баал–Малаки явно был одним из великих богов — иначе его едва ли призывали бы в упомянутом договоре наряду с Баал–Шамимом и Баал–Цафоном, поместив их выше других весьма почитаемых божеств. Возможно также, что в Карфагене Баал–Малаки отождествлялся с греческим морским божеством Тритоном. Этот бог назван среди великих богов Карфагена в договоре, заключенном между Ганнибалом и македонским царем Филиппом V в 215 г. до н. э.

84

Малаш — финикийское название города, почти не изменившееся более чем за две с половиной тысячи лет. На финикийских монетах этого города его название передано как mlk. На этих же монетах встречается изображение бога с кузнечными клещами. На монетах финикийских городов обычно изображали бога, связанного с данным городом. Следовательно, и бог–кузнец тесно связан с Малакой. Точно такой же бог у греков назывался Гефестом, а у римлян — Вулканом. Филон называет Гефестом именно Хусора. Это, думается, еще раз подтверждает, что собственным именем Баал–Малаки было Хусор (как именем угаритского Балу — Хадду).

85

Астарта — одна из не только древнейших, но и великих богинь семитского мира. По своим первоначальным функциям эта богиня, вероятнее всего, была богиней–матерью. Культ богини–матери существует практически у всех народов и восходит к далекой первобытной поре. Обеспечивая само существование человеческого рода (а конкретно — данного племени или народа), она становится богиней плодородия. Таковой и выступала Астарта у семитов еще во времена общесемитской общности — недаром и у восточных семитов, аккадцев в Месопотамии, центральное женское божество имело очень похожее имя Иштар. У семитоязычных народов боги часто выступают парами. Парой Астарты на юге Аравии был бог Астар (Аштар), о котором нам известно очень немного. В Эбле в III тысячелетии до н. э. эти божества, как кажется, еще составляли пару. В следующем тысячелетии в Угарите, как уже говорилось, Аштар (Астару) был известен, но не очень‑то почитался, ибо, связанный с пустыней, он рассматривался как враг Балу. По–видимому, к этому времени Астарта окончательно отделилась от своего мужского соответствия, но зато образовала пару с Анату, вместе с которой обычно упоминалась. Вне Угарита Астарта уже в это время считалась явно самостоятельной фигурой, причем играла довольно значительную роль. В частности, ее весьма почитали в городах на Евфрате — Мари, а позже в Эмаре. Исследования показали, что в Сирии Астарта все более впитывала в себя образ Астара, в итоге полностью поглотив его. Так, Астар в Аравии имел черты охотника и воина, и эти черты теперь перешли к Астарте. «Астартой войны» и «Астартой уничтожения» называли ее в Эмаре.

86

Во второй половине II тысячелетия до н. э. культ Астарты распространяется в Египте. Там ее почитают и под собственным именем, но также отождествляют с богиней Сехмет. Это отождествление очень интересно. Сехмет связана со львом: она имеет голову львицы и свирепа, как лев; известен египетский миф о том, как Сехмет по приказу верховного бога Ра начала столь рьяно уничтожать человеческий род, что своей свирепостью даже испугала Ра, который не мог ее никак остановить, пока не напоил красным пивом, похожим на кровь. Сехмет почиталась преимущественно в Мемфисе и считалась там супругой бога Птаха, создателя вселенной. С Птахом же отождествлялся угаритский Котару–ва–Хасису. Не была ли угаритская Астарта связана с этим богом, как Анату — с Балу? Надо заметить, что в Египте Астарта приобрела такую популярность, что там распространился миф о спасении ею богов. В этом мифе Астарта является не супругой, а дочерью Птаха. Такой вариант мифа свидетельствует, что египтяне все же не очень твердо знали финикийскую мифологию. Учитывая, что в Угарите Астарта не была столь же популярна, как в Египте, можно говорить, что культ Астарты и связанные с ней мифы египтяне заимствовали не от угаритян, а от других семитов сиро–палестинского региона. Во всяком случае, во II тысячелетии до н. э. культ Астарты был широко распространен в семитоязычном мире этого региона и, видимо, уже тогда занимал первое место, оттесняя Анат–Анату, в отличие от того, что происходило в Угарите.

87

В Библии говорится, что в самом начале завоевания Палестины, вскоре после смерти их первого предводителя, Иисуса Навина, евреи начали служить Астарте и Баалу. Имя богини передано во множественном числе. Вероятно, здесь подразумеваются все богини аморейско–ханаанского крута. Слова «баалы и астарты», по–видимому, используются библейским автором (явно много более поздним, чем описываемые им события) для обозначения языческих божеств вообще. И характерно, что женская часть этого божественного мира названа именно «астартами». Или ко времени самих событий, или, скорее, ко времени написания данного текста именно Астарта стала для евреев главной представительницей нечестивых богинь чужих народов, столь часто соблазняющих сынов Израиля. Культ Астарты оставался очень долго свойствен евреям. Если верить библейскому автору, то незадолго до образования царства судья и пророк Самуил еще призывал соотечественников отказаться от службы «баалам и астартам». Образование царства не привело к отказу от поклонения Астарте. Культ Астарты далеко не был чужд царю Соломону, столь прославляемому за его мудрость и благочестие. После распада единого еврейского царства на северное (Израиль) и южное (Иудею) культ Астарты особенно широко распространился в Израиле, более близком к Финикии, более развитом и более активно поддерживавшем торговые и политические, а в итоге и культурные связи со своими соседями. Но и Иудея не осталась полностью в стороне от этого культа. В VII в. до н. э. иудейский царь Манассия даже поставил статую Астарты в иерусалимском храме Йахве, и ей открыто приносились различные дары. Только внук Манассии, Иосия, с именем которого связана важнейшая религиозная реформа, приведшая к утверждению единобожия, приказал вынести эту статую из храма вместе со всеми приношениями и все это сжечь. Несколько позже пророк Иеремия именно этот акт Манассии объявил главным грехом, отмщением за который явится разрушение Иерусалима. Тот же Иеремия сообщал, что накануне падения Иерусалима иерусалимские женщины совершали молебствия и делали приношения небесной богине. По мнению многих исследователей, этой богиней была именно Астарта.

88

В Библии Астарта постоянно называется сидонским, т. е. финикийским, божеством. Другое языческое божество — Баал — обычно не именуется подобным образом; видимо, Баал был менее связан с конкретным народом в отличие от Астарты. В глазах библейских авторов именно Астарта является главным представителем финикийского религиозного мира. В I тысячелетии до н. э. Астарта практически вытеснила других богинь из религиозной мысли Финикии. Это, конечно, не значит, что никаких других женских божеств у финикийцев уже не существовало, но одни из них уже слились с Астартой, другие были оттеснены на задний план. Так, в частности, произошло с Анат, которая в это время была далеко не столь популярной, как в предыдущем тысячелетии. Правда, Астарта почиталась тогда уже в разных вариантах, и древние авторы различали несколько Астарт. Но все же это были разные лики одной богини, и в каждом таком проявлении на первый план выдвигалось то или иное качество Астарты. Несколько иной, как мы увидим дальше, оказалась судьба Астарты в Карфагене, но это объясняется историческими условиями, возникшими именно там. В самой же Финикии культ Астарты пытался сопротивляться даже наступлению христианства. Чрезвычайно почитаемый храм этой богини в Афаке (сравнительно недалеко от Библа) был разрушен в IV в. по приказу императора Константина, но затем явно был восстановлен и существовал до VI в., пока его не уничтожило землетрясение. Но до сих пор в народных верованиях это место считается священным. С финикийской торговлей и особенно с колонизацией культ Астарты широко распространился по всему Средиземноморью. Нет практически ни одного района финикийской колонизации, где не засвидетельствовано существование этого культа. Святилища Астарты возникали во многих созданных финикийцами городах сразу же после их основания. Порой для этого использовались местные святилища. Так произошло на Мальте, где существовавшее еще с медного века древнее святилище (Тас–Силг) в VIII в. до н. э., когда на острове поселились финикийцы, превратилось в храм Астарты, причем финикийцы внесли только минимальные изменения, необходимые для нового посвящения храма. От финикийцев (вероятнее всего, от карфагенян) культ Астарты переняли этруски. Знали об этой богине греки и римляне.

89

Царицей Астарта именовалась в Сидоне. Греческий писатель Плутарх во II в. передавал египетский миф об Исиде и Осирисе и рассказывал, что царицу Библа, которая приютила Исиду, ищущую тело своего мужа, звали Астартой. Плутарх явно не понял, что Астарта была не земной царицей, а царствующей богиней. «Священной царицей» называли Астарту на Кипре. Филон Библский говорит, что голова Астарты была украшена рогами в знак ее царской власти.

90

Греческий писатель II в. н. э. Лукиан отождествляет Астарту с греческой богиней луны Селеной. Правда, писатель прибавляет, что это — его личное мнение, но едва ли оно могло возникнуть без всяких оснований. В III в. н. э. другой автор, Геродиан, говорил, что богиню Уранию, т. е. «небесную», финикийцы называют Астроархой (а это, несомненно, Астарта) и отождествляют ее с луной.

91

Сама Афродита, как сейчас полагают большинство исследователей, имеет восточное происхождение. Когда проник ее культ в Грецию, неизвестно. В греческих текстах II тысячелетия до н. э. никаких упоминаний этой богини пока не найдено. В начале же I тысячелетия до н. э. Афродита — одна из наиболее почитаемых богинь. И уже в гомеровской «Одиссее» в качестве убежища Афродиты называется Кипр. Может быть, еще на Востоке произошла встреча Афродиты и Астарты, но, скорее всего, это произошло на Кипре, уже после того как на этом острове обосновались и греки и финикийцы. Храмы Астарты существовали в финикийских городах Кипра, по крайней мере, с VIII в. до н. э. Вероятно, и отождествление Афродиты и Астарты восходит к этому же времени, если не к более раннему. И такое отождествление сохранялось в течение всей древности. Недаром финикиец Абдастарт («раб Астарты»), составляя надпись по–гречески, переводил свое имя как «Афродисий». Филон прямо пишет, что, по словам финикийцев, Астарта и есть Афродита. Знаменитый римский оратор и писатель Цицерон в сочинении «О природе богов» говорил о четырех видах Венеры и о том, что одна из этих Венер происходит из Сирии и с Кипра и ее называют Астартой.

92

В 1964 г. при раскопках в этрусском городе Пирги, который служил гаванью важного политического и экономического центра Этрурии — Цере, были найдены золотые таблички с двумя этрусскими и одной финикийской надписями, датируемые около 500 г. до н. э. В этих надписях говорится, что Тефарие Велианас, царь Цере, создал в Пирги святилище богини, которая в финикийской надписи именуется Астартой, а в этрусских — Уни–Астартой. Таким образом, перед нами отождествление Астарты с этрусской Уни — одной из трех верховных божеств этрусков. Цере был связан с Карфагеном, так что культ Астарты явно пришел в этрусский город оттуда. Возможно, что в Цере он установился именно в это время, ибо Тефарие Велианас, как сейчас считают, был, скорее всего, узурпатором, и принятие нового культа могло стать одним из средств идеологического обоснования узурпации. В таком случае характерен выбор именно Астарты как покровительницы царской власти и верховной богини. В Риме этрусская Уни слилась с Юноной. И, скорее всего, отсюда идет отождествление Астарты с Юноной, супругой римского верховного бога Юпитера. Впрочем, и грекам отождествление Астарты с Герой, супругой Зевса, по–видимому, не было чуждо. В договоре Ганнибала с македонским царем Филиппом V среди первых трех богов упоминаются Зевс (явно Баал–Хаммон) и Гера, в которой надо видеть Астарту.

93

Такое представление характерно уже для довольно позднего времени, когда в сознании жителей Римской империи все прочнее укореняется мысль о существовании единого всеобъемлющего божества, правящего миром и направляющего его развитие. На роль подобного божества больше, чем старые, привычные и к тому времени во многих отношениях уже показавшие свое бессилие римские и греческие божества, подходили божества восточные, меньше известные, загадочные и таинственные. Это могли быть и мужские (например, иранский вечный боец Митра), и женские божества. Но все же богиням, поскольку они теснее связаны с интимными переживаниями человека, отдавалось предпочтение. Такие культы были вытеснены лишь с победой христианства.

94

Культ Астарты Эрицинской первоначально был, вероятно, не финикийским, а местным. Финикийцы, познакомившись с ним, узнали в местной богине свою Астарту. Культ Астарты Эрицинской был распространен в Карфагене и карфагенских владениях в Африке и на Сардинии. Африканским центром этого культа был город Сикка, и там в храме Астарты активно практиковалась так называемая священная проституция. Вообще это очень древний восточный обычай, свойственный культам богинь плодородия, когда особые жрицы отдавались посетителям храма, а полученные за это деньги шли на нужды храма. Подобные акты, как считалось, помогают увеличению плодородия земли и плодовитости человека. Этот обычай был свойствен и культу Астарты вообще. Но в Сикке он особенно подчеркивался. Характерно, что Астарту римляне отождествляли и с Венерой и с Юноной, но Астарту Эрицинскую — только с Венерой.

95

Представление о связи Астарты с морем было довольно древним. Вполне вероятно, уже во II тысячелетии до н. э. в Эмаре поклонялись Астарте Морской. Если рассматривать Астарту как развитие образа богини–матери, то не исключено, что это связано с финикийским (и даже общесемитским) представлением о появлении мира из влажной субстанции, позже понятой как море. В дальнейшем такое представление преобразовалось в образ богини, покровительствующей мореплаванию. Когда культ Астарты и миф о ней проник в Египет, богиня и в этой стране оказалась связанной с морем и морским богом, причем это представление было непосредственно перенесено в Египет из семитского мира, ибо в египетском пантеоне собственный бог моря отсутствовал. Вспомним, что и греческая Афродита, согласно мифу, имела тесный контакт с морской стихией, ибо родилась из пены морской.

96

Традиция изображать богиню плодородия в виде обнаженной женщины, сжимающей груди, очень древняя. В Финикии такие фигурки встречаются уже в XVIII в. до н. э. И в течение всей древности подобные фигурки изготовлялись в Сирии и Палестине, а также в финикийских колониях.

97

В религиях Ближнего Востока лев обычно ассоциируется с богинями плодородия. Голуби же считались священными птицами и греческой Афродиты. Связано ли это с общим происхождением Астарты и Афродиты или с влиянием культа Астарты на образ греческой богини? Думается, вероятнее все же второе. Голубь (голубка) как птица, соединяющая земной и небесный мир, долго почиталась в Восточном Средиземноморье.

98

На керубах восседает библейский Йахве. В христианской традиции Дух Святой символизируется голубем, а точнее — голубкой.

99

Существует и другое толкование этого образа, тоже связанное с культом Астарты. Иногда полагают, что «женщина в окошке» изображает «священную проститутку» Астарты. Но большое распространение этого художественного мотива в финикийском искусстве позволяет все же думать об изображении самой богини.

100

В городе Сарепта, расположенном между Тиром и Сидоном, найдена надпись с упоминанием Тиннит–Астарты. Возможно, этих двух богинь объединяли также на Мальте. Но есть свидетельства и отдельного почитания Тиннит в Финикии.

101

Долгое время в науке Тиннит считали местным божеством ливийских племен Африки, принятым карфагенянами. Однако открытия в Финикии заставили пересмотреть эту точку зрения, и теперь никто не сомневается, что культ Тиннит был принесен в Африку финикийскими колонистами. Как давно этот культ возник в Азии, неизвестно. Ни в каких текстах II тысячелетия до н. э. имя этой богини пока не встречается. Слово ta‑ni‑ti содержится в надписи X‑IX вв. до н. э. на лувийском языке, но обозначает не богиню, а особую жрицу бога бури. Первое упоминание Тиннит как богини отмечено в Тире на сосуде VIII в. до н. э. Современное состояние археологических исследований на территории самой Финикии пока не позволяет говорить о степени распространенности и важности культа Тиннит. Думается, что в Карфагене сначала она тоже едва ли была великой богиней, явно уступая Астарте. Положение меняется в середине V — начале IV в. до н. э. К этому времени произошли большие изменения. Карфаген, ранее не имевший земельных владений в Африке вне своих стен, теперь эти владения приобрел. Это привело к перестройке всей экономической, а вслед за ней и социально–политической структуры Карфагена. Появляется земельная аристократия, которая наряду с торговой утверждается у власти в Карфагенской олигархической республике. Формируется обширная и довольно мощная Карфагенская держава. Происходит становление полиса как особого типа социально–политического устройства, характерного не для древневосточного, а для античного пути развития древнего общества. Все эти глубокие изменения не могли не повлиять на культурную сферу. Можно говорить, что с этого времени появляется особая карфагенская (пуническая, как ее обычно называют) ветвь финикийской культуры, в ряде аспектов отличающаяся от общефиникийской. Это отразилось и в области религиозных представлений. В святилище, где раньше почиталась явно Астарта, изменяются тип посвятительных стел, изображения на них. Именно с этого времени здесь появляется большое количество упоминаний Тиннит (обычно вместе с Баал–Хаммоном). Вероятно, именно в это время Тиннит и становится главным божеством Карфагена. В договоре Ганнибала с Филиппом V Тиннит не упомянута, что вызывает очень большое удивление. Но в этом же договоре среди великих карфагенских богов называется «божество карфагенян», и это, вероятнее всего, именно Тиннит. Видимо, в мире греческих божеств не нашлось такого, которого дипломаты македонского царя или греческий историк Полибий, передавший текст этого договора на греческом языке, могли бы отождествить с Тиннит.

102

В Карфагене был найден саркофаг IV— III вв. до н. э., в котором похоронена довольно пожилая женщина негроидного типа. На крышке же саркофага имеется рельеф с изображением молодой женщины европеоидного типа, и тело этой женщины как бы вписывается в изображение голубя: его голова поднимается над головой женщины, а крылья окутывают бедра и ноги, оставляя открытыми только ступни. Эта скульптура явно не может быть портретом погребенной. Видимо, в этом образе слились и представление о богине, и идеальное изображение ее жрицы. Женщина, сливающаяся со своим атрибутом — голубем, — таков образ божественной Тиннит.

103

В карфагенских надписях Тиннит именуют «госпожой». Именно в качестве госпожи Карфагена она появляется на карфагенских монетах, которые начали чеканить в IV в. до н. э. По типу изображение копирует нимфу Аретузу, которую помещали на своих монетах греческие Сиракузы на Сицилии. Но на карфагенских монетах изображена конечно же Тиннит. В некоторых случаях голова богини украшена царской диадемой, что еще больше подчеркивает роль Тиннит как госпожи Карфагенской республики.

104

Тиннит в разное время отождествляли с разными греческими и римскими богинями. И эти отождествления показывают развитие образа Тиннит. Около 400 г. до н. э. ее отождествляли с Артемидой, что подчеркивало ее черты как богини девственной, но в то же время матери и кормилицы. Как сказано выше, в конце III в. до н. э. переводчики договора Ганнибала с македонским царем именуют ее божеством карфагенян; к этому времени она уже является главной покровительницей Карфагена. Несколько позже ее отождествляют с Юноной, и это свидетельствует о том, что богиня уже поднимается до положения «царицы богов», а встречающаяся порой идентификация с богиней земледелия Церерой и богиней луны Дианой говорит о сохранении в ее образе лунного и аграрного аспектов. С течением времени Тиннит становится все более универсальной богиней. На Востоке отождествление с Артемидой остается, как кажется, более постоянным.

105

«Знак бутыли» давно привлекал внимание ученых, дававших ему различное толкование. Приведенное здесь дано известной французской исследовательницей К. Шарль–Пикар после долгого изучения большого числа карфагенских памятников и кажется наиболее вероятным. Надо отметить, что этот знак появляется несколько раньше того времени, когда культ Тиннит выдвигается на первый план, и, возможно, связан еще с культом Астарты, а затем как бы по наследству переходит к Тиннит. И исчез он еще до гибели самого Карфагена, должно быть, в результате развития религиозных представлений карфагенян.

106

Форма «знака Тиннит» не оставалась неизменной. Но в целом его схема сохранялась. Одни ученые видели в этом знаке символ молитвы, обращенной к Тиннит, другие — соединение бетила с солнечным диском. Было высказано мнение, что «знак Тиннит» — развитие в карфагенской среде египетского знака жизни анха, который очень часто встречается в Египте, особенно при изображениях фараонов. Возможно, что во всех этих предположениях есть доля истины. Но все же предложенное толкование этого знака как символа соединения женского плодоносящего начала, воплощенного в богине плодородия, с солнечным мужским божеством представляется более правдоподобным. Трапецию же можно считать незаконченным треугольником. Это предположение косвенно подтверждается одним из рисунков на стеле, когда вместо крута над трапецией написано слово «баал».

107

Среди сыновей Эла–Крона Филон называет Крона младшего. Вероятнее всего, это и есть Баал–Хаммон. Иногда его отождествляют с Зевсом или Юпитером, т. е. тоже с сыном Крона или его римского аналога Сатурна. Но все же обычным было сближение Баал–Хаммона с самим Кроном (и Сатурном). В надписях на финикийском и греческом языках в греческом тексте появляется Крон, а в финикийском — Баал–Хаммон. Особенно интересна одна грекоязычная надпись, которая составлена целиком по финикийской схеме, но вместе с Тиннит упоминается Крон. После гибели Карфагена в римское время в Африке широко распространен культ Сатурна, который стал прямым продолжением культа Баал–Хаммона. Само имя Баал–Хаммон ученые трактуют различно. Иногда его понимают как «владыка алтарей с благовониями» или «владыка хамманим», т. е. священных столбов, ставившихся перед алтарями. Иногда под именем «Хаммон» понимают название небольшого городка Хаммон, располагавшегося к югу от Тира и подчинявшегося последнему. Но этот городок был невелик, и, судя по сделанным там находкам, в нем больше почитался бог Милькастарт, в то время как следов почитания Баал–Хаммона до сих пор не обнаружено. Существует также предположение, что «Хаммон» — это горы Аман в северо–западной части Сирии, которые играли довольно значительную роль в истории этого региона. В таком случае Баал–Хаммон был бы похож на Баал–Цафона. Но такое толкование представляется все же чрезмерно искусственным, тем более что прямых свидетельств обожествления этих гор у нас нет. Правда, во II тысячелетии до н. э. встречаются имена, содержащие элемент «хаману», но этот элемент мог вполне означать не название обожествленной горы, а сокращенное «Балу–Хаману», т. е. «Баал–Хаммон». В Карфагене, где культ Баал–Хаммона был одним из важнейших, в святилище, связанном с этим богом, иногда встречалось упоминание Хаммона вместо Баал–Хаммона, что, думается, доказывает существование такого сокращения. Эти имена только свидетельствуют, что культ Баал–Хаммона довольно древний и восходит, по крайней мере, ко II тысячелетию до н. э. Гораздо вероятнее перевод имени этого бога как «владыка жара», что говорит о его солнечном характере, подтвержденном памятниками его культа в Карфагене.

108

Баал–Хаммон воспринял некоторые черты не только Эла, но, возможно, и того бога, которого в Угарите называли Богом отцовским и который, как уже было сказано, считался, по–видимому, в первую очередь богом царской династии. Если это так, то и в финикийских городах–государствах он мог играть ту же роль. Когда же в Карфагене довольно скоро после его основания царская власть была ликвидирована, Баал–Хаммон превратился в бога Карфагенской республики.

109

Связь Баал–Хаммона с плодородием земли и мужской силой подчеркивается эпитетами, которые в Африке прибавлялись к имени Сатурна и которые явно были наследием дорийского времени: Плодоносный, Родитель (или Творец), а также Старец. Баал–Хаммон–Сатурн выступал, таким образом, в роли отца. Его изображали очень похожим на Йахве, как можно вывести из библейских описаний. Вполне вероятно, что и роль Баал–Хаммона в Карфагене и некоторых других финикийских колониях была аналогичной (разумеется, до утверждения иудейского монотеизма). Баал–Хаммону, а позже ему и Тиннит приносили в жертву новорожденных. Существование этого обычая говорит о древности культа Баал–Хаммона. Хотя возможно, что он возник после перенесения на Баал–Хаммона некоторых черт старого Эла. Скорее всего, поэтому Баал–Хаммон и приобретает черты родителя, ранее свойственные именно Элу (как угаритскому Илу).

110

Анату играла очень большую роль в угаритской религии и мифологии. Известна она была и ханаанеям — как финикийцам, так и жившим в Палестине. Об этом свидетельствует и существование в Палестине во время завоевательных походов египетских фараонов, а позже — еврейских племен ханаанских городов Бет–Анат («дом Анат») и Карт–Анат («город Анат»), По Санхунйатону, Анат — дочь Эла, и она помогала своему отцу сражаться за власть с его отцом. За это, по словам Филона, она позже получила власть над Аттикой, а вероятнее, над Грецией вообще. Думается, что последнее сообщение восходит к более позднему источнику, чем Санхунйатон, ибо такое мнение могло возникнуть уже после появления отождествления Анат и Афины. А отождествление это появилось на Кипре не позже V в. до н. э. Оно объясняется как сходством имен, так и воинственным характером обеих богинь. К этому времени Анат, как и ее отец Эл, уже далеко не столь популярны, как в предыдущем тысячелетии, сохраняя свое значение только на Кипре. Вне Кипра отмечено как будто существование культа богини Анат–Бетел («Анатдом Эла»), Она упоминается в договоре тирского царя Баала с Асархаддоном. Но в этом договоре она находится не среди тирских божеств, а, скорее, среди тех, кто с ассирийской стороны в случае нарушения договора накажет Тир и его царя. Эту же богиню весьма почитали говорившие на арамейском языке евреи, находившиеся в египетской крепости Элефантина на службе у фараона в VI‑V вв. до н. э. Но, во–первых, возникает сомнение, является ли Анат–Бетел той же богиней, что и Анат, хотя это и вполне возможно. А во–вторых, это вовсе не доказывает, что в то же время ее почитали и финикийцы. Так что пока сферу живого культа Анат надо ограничить Кипром.

111

Шеол — древняя богиня. Ее культ существовал во II тысячелетии до н. э. в Эмаре, где она уже считалась женским божеством потустороннего мира, мира смерти. Ее упоминают тексты Угарита. В Угарите она, вероятно, считалась супругой бога смерти Муту. Шеол встречается и в Библии, но там это слово обозначает не богиню, а мир смерти. Древние евреи, цо крайней мере на более раннем этапе своей истории, относились к смерти, с одной стороны, более или менее спокойно, принимая ее как неизбежность и не пытаясь с этой неизбежностью спорить, а с другой — весьма пессимистически, долгое время отрицая всякую возможность не только воскресения, но и посмертного воздаяния и даже, пожалуй, посмертного существования. Поэтому Шеол в то время представлялся им как преисподняя, в которой исчезает все и в которой, похоже, и нет ничего. В Песни Песней с Шеол сравнивается лютость ревности. Финикийцам не был свойствен такой пессимистический взгляд на потусторонний мир. Они верили в существование после смерти, что доказывается их заупокойным культом. Филон называет Шеол Персефоной.

112

Пользуясь современной логикой, ученые пытаются более или менее рационально объяснить эпитет Дева, часто сопровождавший имя Анату. Полагают, что слово «дева» выражает не девственность, а просто молодость богини, или что эта богиня не была собственно рождающей (но в одном мифе рассказывается о рождении ею сына от Балу), или что девственность является специфической общественно значимой чертой Анату, которую богиня не утрачивает, несмотря на любовь и рождение детей. Думается, что все объясняется проще. Мифологическим представлениям вообще не свойственна та логика, которая лежит в основе науки и повседневной деятельности человека, ибо миф и наука с ее логикой отражают разные стороны человеческого понимания мира. Поэтому и представление о том, что в мире богов возможно все, что невозможно в мире людей, и что там могут сочетаться логически самые несовместимые качества, вполне вписывается в религиозно–мифологическое мышление угаритян. Видимо, угаритяне (как и финикийцы) весьма ценили девственность, считая ее одной из высших женских добродетелей. Недаром своих великих богинь они называли девами. Таковы Рахмайу и Анату, а в Финикии — Астарта и Тиннит. Рассматривая этих богинь как дев, матерей и супруг (или возлюбленных) одновременно, люди подчеркивали свое глубочайшее уважение к ним.

113

То, что имя бога смерти означает просто «смерть», свидетельствует о глубокой древности Мота. Мы видели, что в Угарите аналогичный и, по сути, одноименный бог Муту выступал почти неодолимым противником Балу, и только воинственная и могучая Анату смогла его победить. Возможно, что и у финикийцев этот бог играл подобную роль, хотя никаких мифов о его борьбе с другими богами не сохранилось.

114

Когда финикийцы рассказывали, что Мот был среди создателей вселенной, они считали его одним из самых древних божеств, произошедших непосредственно от первоначального духа. В этом случае Мот оказывается гораздо старше Эла.

115

Рефаимов под именем рапаитов почитали в Угарите. В Финикии они пользовались не меньшим почтением. То, что они были связаны с миром смерти, несомненно. Сидонский царь Табнит угрожал возможным нарушителям гробницы, что те не будут иметь потомства среди живых под солнцем и не будут покоиться с рефаимами. В довольно поздней двуязычной (латинской и финикийской) надписи в Африке финикийский термин «рефаимы» полностью соответствует латинскому «боги маны». Таким образом, рефаимы, как и римские маны, — это души умерших, которым препоручаются только что отошедшие в иной мир души. Рефаимы упоминаются в Библии. Так, пророк Исайя провозглашал, что если Бог посетил и истребил, то мертвые не оживут и рефаимы не встанут. И в одном из псалмов рефаимы снова упоминаются вместе с мертвецами. В то же время рефаимы были и каким‑то палестинским или соседним древним народом, может быть сказочным, но, во всяком случае, рассматриваемым библейскими авторами как земное племя. Это привело некоторых исследователей к мысли, что рапаиты–рефаимы находятся как бы на грани между царствами живых и мертвых, соединяя в определенном смысле эти два столь резко отличных друг от друга мира. Но в любом случае в мире смерти они были душами предков, всех ли людей или только самых главных из них (царей, вождей) — точно не известно.

116

Финикийский Решеф — тот же бог, которого угаритяне почитали под именем Рашапу. Тогда же, т. е. во II тысячелетии до н. э., ему активно поклонялись финикийцы. Решефу был посвящен один из древнейших храмов Библа. Найденные в Библе бронзовые статуэтки воинов (на некоторых еще сохранились следы позолоты) многие ученые считают либо изображениями Решефа, либо посвящениями ему. Финикийские мореплаватели, по–видимому, возили с собой статуэтки Решефа, вероятно, пытаясь таким образом снискать его покровительство и избежать гибели в море или на ближайшем берегу. Скорее всего, именно изображением Решефа была бронзовая фигурка XIV‑XIII вв. до н. э., найденная в море у южного побережья Сицилии и пока являющаяся, пожалуй, самым древним свидетельством финикийских плаваний в этот район. С колонизацией культ Решефа широко распространился по всему Средиземноморью. Так, храм этого бога в Карфагене был одним из самых богатых. Не меньше его почитали и на родине. Целый район Сидона назывался «землей Решефа» (или «землей Решефов»). Греки его отождествляли со своим Аполлоном. Под этим именем он упоминается в договоре Ганнибала с Филиппом V. По Филону, Аполлон был сыном Крона. Ясно, что финикийцы считали Решефа сыном Эла и родным братом Баал–Хаммона. В упомянутом договоре Ганнибала с македонским царем Аполлон–Решеф занимает место среди трех первых богов Карфагена.

117

Засвидетельствовано существование культа Решефа в Эбле уже в III тысячелетии до н. э. Находки статуэток Решефа, относящихся к самому началу I тысячелетия до н. э., говорят о почитании этого бога евреями Палестины. Решеф упоминается в некоторых библейских текстах. С утверждением единобожия он превращается в разрушающую силу на службе Йахве. Как и в финикийском мире, его имя иногда упоминается во множественном числе. Распространение культа Решефа (Рашапу) вне западносемитского мира не ограничивается Египтом. Под именем Иршаппа его почитают хетты. И еще до обоснования финикийцев на Кипре жители этого острова, поддерживавшие связи с сиро–палестинским побережьем Средиземного моря, в том числе с финикийскими городами, тоже уже знали Решефа.

118

Некоторые следы культа Эшмуна найдены в Сирии и датируются III тысячелетием до н. э., но следов этих пока еще обнаружено мало, да, пожалуй, они и спорны. Об этом боге говорит, в передаче Филона, Санхунйатон, так что, надо думать, во II тысячелетии до н. э. финикийцы хорошо знали Эшмуна. Следующее же тысячелетие показало очень широкую популярность этого бога во всем финикийском мире. Его почитали в Арваде, Сидоне, Тире и во многих других городах самой Финикии, а также в заморских колониях. Распространился культ Эшмуна и в Палестине, Египте, Месопотамии. Эшмун называется в числе гарантов упоминавшегося выше договора тирского царя Баала с Асархаддоном: вместе с Мелькартом он должен был разрушить страну, выслать из нее народ, отнять у людей еду, одежду и украшения, если тирийцы преступят договор. Многие финикийцы получали имена, в которых упоминался Эшмун.

119

Греки обычно отождествляли Эшмуна со своим богом–врачевателем Асклепием, а римляне — с Эскулапом. После завоевания Финикии Александром Македонским, а затем Карфагена и его владений римлянами культ Асклепия–Эскулапа широко распространился в этих землях. Асклепий считался сыном Аполлона, и сам Аполлон порой тоже выступал в роли целителя. В Греции существовала даже особая ипостась Аполлона — Аполлон Врач. И с этим Аполлоном Врачом иногда тоже отождествлялся Эшмун.

120

Кабиры были весьма почитаемыми и очень таинственными божествами Греции. Сами греки связывали их происхождение с островами северной части Эгейского моря — Самофракией и Лемносом. Через эти острова в свое время проходил путь активной финикийской торговли и, вероятно, колонизации на ее первом этапе. Уже Гомер называет Лемнос финикийским торжищем. Само слово «кабиры» по–гречески звучит непонятно, и многие исследователи связывают его с финикийским, где оно могло означать «могущественные». Правда, в Греции эти божества, похоже, особенно могущественными не значились, а относились к сравнительно низшим богам. Греки обычно считали их детьми бога–кузнеца Гефеста, с которым, как правило, отождествлялся финикийский Хусор. Но такое родство едва ли пришло из Финикии, даже если культ Кабиров по своему происхождению был финикийским. Заметим, что и число Кабиров у греков и финикийцев было разным. У греков оно колебалось, но обычно составляло не больше четырех, в то время как финикийцы насчитывали семь Кабиров (число «семь» на Ближнем Востоке являлось священным), к которым прибавлялся восьмой, Эшмун. Греческие Кабиры были связаны с огнем и работой с ним (как дети Гефеста). Но сохранился миф, позволяющий связать их и с подземным миром. А это указывает на родство с финикийскими Кабирами. С другой стороны, греческие Кабиры, кажется, не имели функции излечения людей, тогда как финикийским она была свойственна. Так что родство греческих и финикийских Кабиров ограничено практически лишь одним аспектом. Но именно наличие этого аспекта и дало возможность их отождествить. Время появления культа Кабиров в Греции точно не известно. Думается, что его можно отнести ко II тысячелетию до н. э., ко времени, по крайней мере, Троянской войны или несколько более раннему. Может быть, целительная функция Кабиров возникла уже позже, после знакомства греков с ними. Вероятнее всего, первоначально финикийские Кабиры были связаны исключительно с подземным миром и лишь позже стали врачевателями, превратившись в прародителей знахарей и лекарей. Филон их называет еще и Диоскурами. В греческой мифологии Диоскуры — боги, которые часть жизни проводили в царстве мертвых, а часть — на Олимпе. Это означает, что они относились к умирающим и воскресающим богам, и именно таким богом был и Эшмун. Означает ли это, что и другие Кабиры имели ту же природу? Возможно, хотя сведений об этом нет. Диоскуры почитались как морские божества, спасающие гибнущих моряков. С морем были связаны и Кабиры. Филон рассказывает, что они похоронили в Берите останки бога моря. Рассказ о погребении бога явно объясняется философскими взглядами самого Филона, который, как уже говорилось, считал, что все боги раньше были смертными людьми. Но для нас важно то, что в этом пассаже из Филона, несомненно, отразилась связь Диоскуров с богом моря, и она основывается, по–видимому, на рассказе Санхунйатона. Во всяком случае, в Берите Кабиры и Диоскуры в римскую эпоху весьма почитались.

121

То, что Кабиры, и в их числе Эшмун, считались сыновьями Цидика, подчеркивает связь между справедливым и правильным порядком вообще и отношениями жизни и смерти — последние тоже оказываются необходимыми и неотъемлемыми составными частями общего миропорядка.

122

Насколько культ Шадрапы древен, сказать трудно. Санхунйатон этого бога не упоминает. Возможно, потому, что в конце II тысячелетия до н. э. культ Шадрапы еще не был распространен в Финикии. Но в VIII в. до н. э. он уже предстает божеством не только лечащим, но также царствующим и воюющим. Трудно представить, что такой образ мощного бога мог возникнуть быстро и на пустом месте. Иногда образ Шадрапы считают особой разновидностью образа Эшмуна. Это возможно, хотя оснований для такого суждения нет.

123

Об этом свидетельствует отождествление Шадрапы с греческим Дионисом и римским Либером.

124

Облик этого бога свидетельствует о сильном египетском влиянии. Учитывая, что Амрит расположен рядом с Арвадом и, вероятно, принадлежал к территории этого северофиникийского царства, можно говорить, что так Шадрапа изображался именно в данной части Финикии. Это не значит, что его не почитали другие финикийцы. Культ Шадрапы существовал в Сарепте, Тире, на Кипре, в западных колониях. Позже его восприняли и арамеи. Может быть, в разных местах образ Шадрапы имел свои особенности. Как кажется, на востоке в большей степени подчеркивался воинственный и царственный характер этого бога, а на западе — способность к врачеванию и возрождению.

125

О египетском Шеде тоже известно немного. Он появляется довольно поздно, не раньше середины II тысячелетия до н. э. Некоторые исследователи предполагают, что он был в Египте чужаком и вел свое происхождение из семитоязычного мира. В таком случае перед нами вторичное появление этого бога в несколько усложненной форме у одного из семитоязычных народов — финикийцев.

126

О Циде очень долго было почти ничего не известно. Но сравнительно недавно на юго–западе Сардинии удалось открыть святилище этого бога. В этом святилище найдены статуэтки других богов–целителей — Шадрапы и Хорона, но посвящены они Циду. Видимо, на этом острове именно Цид первенствовал среди подобных божеств. На Сардинии Цид отождествлялся с греческим героем Иолаем и местным божеством, которого римляне называли Отцом Сардом, т. е. богом — властителем острова и отцом его местного населения. Иолай в греческой мифологии считался племянником и спутником Геракла, активно участвовавшим в различных деяниях героя. Сохранилось предание о приходе на Сардинию людей под руководством Иолая. Но Цид был связан не только с Сардинией. Этот бог под именем Иолая назван в договоре Ганнибала с Филиппом V. Сохранились имена людей, содержащие имя этого бога, эти люди жили в Карфагене и в Акко (Финикия). Сохранился также миф об основании Цидом (Сидом) Сидона (по–финикийски — Цидон). Возможно, что Сидон в данном случае обозначает даже не город, а весь юг Финикии. Об этом, в частности, косвенно свидетельствует так называемая Таблица народов, содержащаяся в Библии. В ней говорится, что первенцем Ханаана был Сидон, а далее перечисляются города и народы, не имевшие отношения к Южной Финикии, в то время как, несомненно, хорошо известный Библии Тир здесь вовсе не упомянут. Санхунйатон о Циде, кажется, ничего не говорит (не все греческие имена, упомянутые Филоном, можно уверенно отнести к тому или иному финикийскому божеству, и поэтому от уверенности в сказанном или не сказанном Санхунйатоном приходится отказаться). Это не значит, что Цид был сравнительно новым богом для финикийцев. Просто пока мы о нем знаем мало.

127

В отличие от Шадрапы и Цида, Хорон, несомненно, древнее божество ханаанеев и амореев. Это угаритский Харану, о котором уже говорилось. Следы почитания этого бога имеются в Мари и в Палестине. Правда, в самой Финикии пока следов его культа найдено чрезвычайно мало. Но то, что его почитали финикийцы Сардинии, свидетельствует и о существовании культа этого бога у финикийцев.

128

Йево был древним богом, почитаемым и в Угарите. Иногда даже полагают, что это — другое имя бога моря Иама (угаритского Йамму). Есть сведения, что Йево считался богом осени и сбора урожая. Возможно, что морским божеством он стал позднее. Если он был не просто богом моря, а богом бурного моря, каким оно часто бывает осенью, то казалось бы убедительнее высказываемое порой мнение о его связи с еврейским Йахве, бывшим первоначально богом бури, а потом уже ставшим единственным и всемогущим Богом.

129

Имя Бел было довольно популярным в произведениях греческих и римских писателей, когда они вели разговор о таинственном Востоке. Белом они называли основателя Вавилона. Римский поэт Вергилий (I в. до н. э.) в своей поэме «Энеида» называет Белом отца Элиссы (Дидоны), основательницы Карфагена. Филон называет сына Эла Зевсом Белом, отождествляя, таким образом, этого морского (точнее, просто водного) бога с верховным богом Греции. С Зевсом греки отождествляли и других финикийских богов, наследников древних баалов; так, например, Баал–Цафон стал Зевсом Касием. Следовательно, и тот бог, о котором сейчас идет речь, играл довольно значительную роль, сравнимую с ролью Баал–Цафона. На юге Финикии имелась река, называемая Белом, и на ее берегу находилось место, которое почиталось как гробница умирающего и воскресающего бога. Историк I в. н. э. Иосиф Флавий говорит, что это — гробница греческого героя Мемнона, который был убит во время Троянской войны и вечно оплакивался его матерью, богиней зари Эос. Вероятнее, что в действительности речь шла о местном, т. е. финикийском, божестве, которого греки уже после Александра Македонского сочли Мемноном или похожим на него. Согласно легенде, на берегах этой реки лечился от раны, полученной в сражении с Лернейской гидрой, Геракл. Геракла, как об этом будет сказано позже, греки постоянно отождествляли только с одним персонажем финикийской мифологии — богом Тира Мелькартом. Учитывая, что город Акко, расположенный близ этой реки, одно время принадлежал Тиру, можно предполагать связь между «Мемноном» и Мелькартом — умирающим и воскресающим богом, Возможно, тот Бел, о котором идет речь, был владыкой этой реки на юге Финикии, как Баал–Цафон — владыкой горы Цафон на севере. Но возникает сложный вопрос, как об этом боге узнал Филон. Дело в том, что «Бел» — это арамейское произношение имени Баал, и финикиец Санхунйатон явно не мог его использовать. В данном случае возможны два решения: либо Филон параллельно с Санхунйатоном имел другой какой‑то источник, гораздо более поздний, относящийся ко времени, когда арамейский язык стал разговорным языком не только арамеев, но и населения всего Ближнего Востока, либо он не совсем правильно понял имя, переданное Санхунйатоном. В любом случае перед нами водный бог, который, по–видимому, из бога конкретной реки превратился в бога текущей воды вообще и в финикийской мифологии (по крайней мере, более позднего времени) стал прародителем всех морских божеств.

130

Понт у Филона — это явно финикийский Йам, т. е. тот же бог, которого угаритяне почитали под именем Йамму и считали сыном Илу (финикийского Эла): в греческом языке слово «понт» означало «море», как и «йам» по–финикийски. Если угаритяне считали Иамму сыном Илу, то для финикийцев он был его правнуком. Это доказывает, что при общности их происхождения мифологические системы угаритян–амореев и финикийцев могли развиваться независимо друг от друга.

131

В Берите Посейдон был «отеческим богом», главным покровителем города. Сохранился миф о любви Посейдона и нимфы Берои, олицетворявшей город Берит. Изображения Посейдона часты на монетах этого города. Упоминание Посейдона в договоре Ганнибала с Филиппом V свидетельствует о высоком положении этого бога в Карфагене. Туда он пришел из метрополии. В 406 г. до н. э. карфагенский полководец Гамилькар перед битвой умолял богов о победе и при этом приносил в жертву Баал–Хаммону детей, а Посейдону— жертвенных животных, бросая их в море, причем делал это в соответствии с «отеческим обычаем», как пишет историк Диодор. В Карфагене и сфере карфагенского влияния следы культа Посейдона–Нептуна относительно многочисленны. Но этот бог почитался не только в этих двух городах. Сестрой Посейдона считалась Сидон (и в греческом и в финикийском языках слово «город» — женского рода). Поэтому можно думать, что и в Сидоне этот бог весьма почитался. А то, что жертвы Посейдону приносились по «отеческому обычаю», говорит о почитании Посейдона в Тире, откуда происходили карфагеняне.

132

Изображения смешных карликов появляются на некоторых финикийских монетах. Встречаются и терракотовые статуэтки карликов. Некоторые ученые полагают, что культ этих морских божеств пришел к финикийцам из Египта. Но в Египте, как мы уже говорили, не существовало собственного морского бога: наоборот, почитание бога моря пришло в Египет явно из Финикии. Хотя, конечно, не исключено, что финикийцы восприняли культы каких‑то мелких египетских божеств и стали считать их покровителями моряков. Но и в таком случае они должны были сопоставить их со своими морскими божками. В греческой мифологии такими спасителями и хранителями моряков являются Диоскуры. Уже говорилось, что у финикийцев они равнозначны Эшмуну и его братьям, т. е. Кабирам. Не лежит ли представление о Кабирах в основе представлений о патеках, хотя сам образ таких карликов мог действительно прийти из Египта?

133

То, что нарицательные существительные понимаются в данном случае как собственные имена, показывает глубокую древность этих божеств. И действительно, все они давно почитались западными семитами. Их культ существовал и в Угарите, о чем уже говорилось, и в других местах семитоязычного мира. Едва ли их почитание финикийцами отличалось от того, какое существовало в Угарите. Характерно, что, хотя у финикийцев существовали солнечные и лунные божества, такие, как Баал–Хаммон или Тиннит, эти светила сохранялись как самостоятельные объекты культа. Все три — солнце, луна и земля (именно в таком порядке) названы в договоре Ганнибала с Филиппом V «соратствующими богами». Они, видимо, воспринимались в качестве древнего триединства. У Филона Земля была одной из древнейших богинь, сестрой и женой бога неба, т. е., как уже говорилось, Баал–Шамима, матерью Эла и фактически прародительницей почти всех остальных богов. Это — древнее представление, свойственное не только семитским народам. Такую же роль играла Земля–Гея в греческой мифологии.

134

Воплощение солнца в женском образе давно известно у семитов. В Угарите, как и на юге Аравии (об этом говорилось ранее), солнце было женским божеством. У восточных семитов в Месопотамии (может быть, под влиянием представлений шумеров, живших в Южной Месопотамии до семитов и наряду с ними и оказавших огромное воздействие на религиозно–мифологические представления последних) солнце стало богом–мужчиной. Финикийцы сохранили старое представление о воплощении солнца в женском образе, а встречающееся иногда восприятие его как мужчины могло быть вызвано месопотамским или, скорее, египетским влиянием.

135

Культ звезд тоже был очень древним. Одно время в науке считалось, что вообще поклонение звездам составляло суть религии семитских народов. Такое мнение в настоящий момент отвергнуто. Но это не означает, что вместе с ним отвергается и сама идея звездопоклонства. Звездам поклонялись как самостоятельным божествам, звездный аспект был присущ и некоторым другим богам и богиням. Недаром греки, а за ними и римляне называли, например, Астарту Астроархой («владычицей звезд») или Астроноей — именем, тоже связанным с понятием звезды.

136

В сохранившемся тексте Филона Бетил упоминается только однажды в качестве сына Земли и Неба и как брат бога Эла. Это не обязательно означает, что Санхунйатон тоже упоминал его всего лишь раз. Уже Филон мог сокращать текст Санхунйатона. Да и произведение Филона, как мы знаем, дошло лишь в цитатах, приведенных Евсевием. Поэтому говорить о его малом почитании только на этом основании нельзя. Правда, пока и в параллельных источниках Бетил как самостоятельное божество почти не встречается. Только в договоре Баала с Асархаддоном упоминается бог Бетил, но контекст не позволяет решить, относится ли он к богам Тира. Иногда этого бога считают вообще не финикийским, а арамейским. Но все же его упоминание Санхунйатоном позволяет говорить о нем именно как о боге финикийцев. Характер и сущность этого бога, к сожалению, пока неизвестны. Гораздо больше мы знаем о Дагоне. Уже говорилось, что он относился к древним и очень почитаемым богам западных семитов. Но в Угарите при этом ощущали его некоторую чуждость, ибо главным центром его культа был город Тутгуль. Кроме Дагона Туттульского, был еще Дагон Ханаанский. И именно в этой разновидности Дагон весьма почитался ханаанеями–финикийцами, а от них был воспринят поселившимися в Палестине филистимлянами. Дагон представляется, по существу, родоначальником другой семьи финикийских богов, параллельной той, что шла от Эла. Поэтому неудивительно, что иногда его, как и Эла и Баал–Хаммона, который, как уже говорилось, перенял часть черт Эла, отождествляли с Кроном и Сатурном. Более обычно, однако, его отождествление с Зевсом Аротрием, т. е. Зевсом–земледельцем.

137

То, что Демарунту вместе с Астартой и Хададом (о котором речь пойдет немного ниже) передана власть над Финикией, свидетельствует о большой роли, какую играл этот бог в религиозном сознании финикийцев. Но необходимо сделать одну очень важную оговорку. Демарунт выступает противником бога моря Иама. Он же был отцом Мелькарта, главного бога Тира. Мелькарт, как об этом будет сказано в своем месте, был убит тем же Йамом и воскрешен Цидом, богом, связанным с Сидоном или, может быть, даже со всей Южной Финикией. Таким образом, в финикийской мифологии появляется группа богов, враждебная богу моря и, по–видимому, всему потомству бога Бела. Хотя сам Бел был, скорее всего, богом южной реки, морские божества почитались больше на севере Финикии. Как уже говорилось, возможно, что Южная Финикия одно время вся выступала под названием «Сидон». Об определенном единстве этой части страны, несмотря на существование там отдельных государств — собственно Сидона и Тира, говорит упоминание в угаритском тексте богини Асирату как «Асирату тирийцев, Илату сидонян». Некоторые исследователи связывают бога Демарунта с рекой Дамурас или Тамурас, протекающей недалеко от Сидона. Поэтому может быть, что царственное положение Демарунта признавалось в основном в южной, сидоно–тирской, части Финикии. Интересно в этом плане, что Санхунйатон из Берита и Филон из Библа, т. е. из городов Северной Финикии, говорят только о поражении Демарунта и бегстве его от Йама, но никак не о его реванше. Поэтому указание на получение им вместе с двумя другими божествами власти над страной кажется необоснованным. Видимо, миф о разгроме Йама Демарунтом опущен совершенно сознательно. В то же время такое противопоставление южного бога северному не особенно прочно закрепилось в сознании финикийцев. Во всяком случае, выходцы из Тира, основавшие Карфаген, северного морского бога, как мы видели, весьма почитали. Что же касается Демарунта, то пока следов его культа найдено очень мало. Можно лишь надеяться, что раскопки в Тире или Сидоне дадут нам больше сведений об этом боге.

138

Возможно, образ этого бога явился развитием старого семитского представления о боге Астаре, почему Демарунт и соединен с Астартой и как властелин Финикии, и как отец Мелькарта.

139

Упомянутый Филоном Хадад — это, несомненно, угаритский Хадду, т. е. Балу–Цапану. Мы уже видели, сколь распространено было почитание этого бога в семитоязычном мире Передней Азии. В сознании финикийцев произошло, по–видимому, расщепление его образа, в результате чего Баал–Цафон и Хадад оказались самостоятельными богами. Хадад отделился от горы Цафон (Цапану) и стал владыкой гор вообще, и в особенности Ливана. В Риме было найдено святилище сирийских богов, среди которых оказался и Хадад Ливанский. Этому богу сделал посвящение наместник тирского царя в одном из городов Кипра.

140

Об Адонисе мы знаем только от греческих и римских писателей, у которых он выступает персонажем греческой мифологии. Но само имя Адонис — чисто финикийское и означает «господин, господь». Его постоянная «привязка» именно к Библу и его району свидетельствует о библском происхождении этого бога.

141

Согласно мифу, на острове, на котором находился Тир, Астарта нашла упавшую с неба звезду и посвятила ее себе, и сам остров считался святым островом Астарты. Тирский Мелькарт вообще был тесно связан с Астартой. Она, как мы уже отметили, считалась его матерью. В Тире был храм Астарты. В Сидоне эта богиня была тесно связана с Эшмуном и вместе с ним покровительствовала и городу, и его царю. Эти два божества, вероятно, имели общее святилище. Верховный жрец Астарты играл, возможно, роль верховного жреца всего города.

142

Некоторые исследователи полагают, что это местная, библская разновидность Астарты. С далекой древности Баалат–Гебал отождествлялась с египетской Хатхор. Эта богиня была связана с великим египетским солнечным богом Хором, и само ее имя означало «жилище Хора». По своей основной функции она была небесной богиней, а также богиней любви. Греки отождествляли ее с Афродитой, как и финикийскую Астарту. И это — основание сближать Баалат–Гебал с Астартой. Но все же библская богиня была совершенно самостоятельной фигурой. И отождествляли ее не с Афродитой, а с ее матерью Дионой, которую греки считали одной из самых старших богинь, дочерью Океана или Земли–Геи. По Санхунйатону (в пересказе Филона), Баалат–Гебал была сестрой Астарты. Эл, после того как он стал владыкой мира, передал ей власть над Библом, а Астарте вместе с Демарунтом и Хададом — над страной, т. е. над Финикией (за исключением, естественно, Библа и некоторых других мест). Возможно, однако, что, по мере того как Астарта приобретала все новые черты и все больше становилась космической богиней, Баалат–Гебал слилась с ней.

143

Хусор — тот же бог, которого угаритяне почитали под именем Котару–ва–Хасису. Как и в случае с последним, его культ пришел из Аравии, где имелся бог Каср. Характерно, что в отличие от угаритского бога у финикийского было только одно имя. Возможно, его резиденцией считался Библ. В одном из вариантов мифа Хусор назван отцом библского бога Адониса. Хусор не относился к потомству Эла, он был гораздо старше его, а по некоторым вариантам мифа он даже предшествовал появлению вселенной.

В приписывании создания первого судна (а мореплавание и соответственно судостроение, как известно, играли огромную роль в жизни финикийцев) разным богам можно видеть следы различных преданий: одно, очевидно, связано с Тиром, а другое — с Библом как важнейшими центрами морской торговли и мореплавания. Помимо Хусора на роль изобретателя первого корабля претендовали и другие боги, в том числе Усой (бог города Ушу, являвшегося в I тысячелетии до н. э. материковой частью Тира) и Мелькарт.

Хусор отождествлялся с греческим богом Гефестом и римским Вулканом. Оба бога были по своей глубинной сути богами огня, позже став покровителями кузнечного дела. Возможно, что и Хусор был тоже связан с культом огня. Как и Котару–ва–Хасису, Хусор занимался магией и прорицаниями.

144

Культ Эреша был широко распространен на западе финикийского мира. Храм Эреша имелся как будто в Карфагене. Но на запад Эреш прибыл явно с востока, где его почитали в Угарите и северосирийском городе Алалахе во II тысячелетии до н. э. Не исключено, что Хусор и Эреш были первоначально разными божествами, и следы этого можно усматривать в почитании в Карфагене как Хусора, так и Эреша. Но сходство «обязанностей», связанных с морем и строительством, могло привести к слиянию этих двух фигур.

145

Совершенно естественно отождествление финикийского Баал–Магонима с греческим Аресом и римским Марсом. В договоре Ганнибала с Филиппом V Арес упоминается вместе с Тритоном и Посейдоном среди самых почитаемых богов Карфагена. Нахождение вместе, в одной триаде Посейдона, Тритона и Ареса говорит, возможно, о том, что все трое имели отношение к воинству: Посейдон и Тритон, по–видимому, покровительствовали военному флоту, столь развитому у финикийцев вообще и у карфагенян в частности, а Арес — сухопутной армии, причем Арес назван в этой группе первым, что неудивительно, учитывая характер армии Ганнибала, действующей в Италии. В греческой (а за ней и в римской) мифологии Арес (Марс) был возлюбленным Афродиты (Венеры). Возникает вопрос, не связан ли каким‑то образом с Астартой и финикийский Баал–Магоним. Хотя свидетельств культа этого бога очень немного, можно говорить, что он был весьма почитаем (по крайней мере, официально и среди воинов). По преданию, Карфаген был построен именно в том месте, где была найдена голова коня, что обещало в будущем войны и могущество. Изображение коня карфагеняне помещали на своих монетах, на другой стороне которых имелось изображение Тиннит. Конь появляется и на некоторых стелах, посвященных Тиннит. Так что связь между этими двумя божествами в относительно поздний период карфагенской истории (монеты и стелы в честь Тиннит появляются в Карфагене с конца V или с IV в. до н. э.) представляется несомненной. Вполне вероятно, что по мере присвоения Тиннит черт Астарты и бог, который мыслился связанным с Астартой, стал все более ассоциироваться с Тиннит. Если это так, то предположение о тесном соединении в религиозных представлениях финикийцев образов Астарты и Баал–Магонима кажется не лишенным оснований.

146

Позже египтяне объединили Хатхор с Исидой, и финикийцы вслед за ними стали отождествлять Баалат–Гебал и Исиду.

147

В Египте Бес считался сравнительно небольшим божком (он входил в свиту великого бога Осириса). Культ этого бога или, точнее, группы очень близких божков был широко распространен в самом Египте и далеко за его пределами. Приблизительно с середины II тысячелетия до н. э. карликовые божки сливаются, так что в следующем тысячелетии они могли уже восприниматься, особенно неегиптянами, в том числе финикийцами, как одно божество.

148

Изображение Беса на монетах города Эбеса позволило предположить, что этот город, основанный карфагенянами на одном из Питиусских островов (современный Ивиса) недалеко от берегов Испании, само свое название получил от имени этого бога.

149

Богиня Бастет, священным животным которой считалась кошка, издавна почиталась египтянами. Но особенно ее культ распространился в X‑VIII вв. до н. э., когда город Бубаст, городской богиней которого была Бастет, являлся фактической столицей Египта. В это время египетские фараоны вновь предъявили претензии на господство в Финикии, но реализовать их могли лишь в весьма скромном масштабе: возможно, на какое‑то время они сумели подчинить себе Библ, но очень ненадолго. Культурные же связи между Египтом и финикийскими городами в этот период не только не ослабли, но, пожалуй, еще и усилились. Именно в это время финикийцы сами стали активнее проникать в Египет и как купцы, и как наемники. Естественно, столичную богиню, покровительствовавшую тогдашним государям, они стали особенно почитать, что по традиции сохранялось и в дальнейшем. С Бастет египтяне отождествляли и столь знакомую финикийцам Хатхор, и это обстоятельство, вероятно, облегчило принятие культа Бастет финикийцами.

150

В 396 г. до н. э. по решению карфагенского правительства культ Деметры и Коры был официально установлен в Карфагене. Это было связано с тяжелыми испытаниями, выпавшими на долю карфагенян.

Незадолго до того карфагенские воины разрушили и разграбили святилище Деметры и Коры на Сицилии. Богини, как тогда считалось, разгневались и обрушили на карфагенских воинов страшную эпидемию. А после войны в Африке вспыхнуло мощное восстание, поставившее под угрозу само существование Карфагенского государства, и в этом карфагеняне тоже увидели знак гнева Деметры и Коры. И вот, чтобы умилостивить разгневанных богинь, правительство Карфагена и приняло решение ввести их культ, который до самого падения этого государства совершался по греческому обряду. В это время вообще начинается триумфальное шествие Деметры по грекоязычному миру. Карфагеняне, к тому времени все более поддававшиеся влиянию греческой культуры, тоже приняли участие в этом триумфе. В некоторых своих аспектах образы Деметры и Коры были близки к образам Астарты и Тиннит, что облегчило принятие греческих богинь карфагенянами. Причем в Греции в паре Деметра — Кора (Персефона) первое место занимала Деметра, считавшаяся матерью Коры. В Карфагене богини поменялись местами. Может быть, это связано с близостью Коры к Тиннит, а Деметры — к Астарте, а поскольку в это время Тиннит оттесняет Астарту, то и Кора занимает в карфагенской религиозной жизни более высокое место по сравнению со своей матерью. Введение культа Деметры и Коры носило явно аристократический характер. Видимо, верхние слои карфагенского общества, теснее связанные с греческим миром, воспринимали греческую религию и пытались некоторые ее аспекты, наиболее близкие финикийскому сознанию, совместить с традиционными представлениями. Основная же масса карфагенского населения осталась в большей степени привержена старым верованиям и не была сколько‑нибудь серьезно затронута влиянием иноземных культов.

151

В финикийском мире между культами Диониса и культами Коры и Деметры имелась значительная разница. Культ Диониса так и не стал там самостоятельным. Дионисийские черты были как бы присоединены к другим богам, прежде всего к Шадрапе. Надо отметить также, что особой реформы с целью утвердить культ Диониса, как это произошло с культами Коры и Деметры в Карфагене, тоже не проводилось. Правда, в Карфагене культ Диониса, подобно культу греческих богинь, носил аристократический характер. В Лептисе же, где Дионис был отождествлен с Шадрапой, положение было, по–видимому, иным: там культ Диониса в большей степени проник в разные слои местного финикийского населения. Постепенно культ Диониса, к тому же еще отождествляемого. с египетским Осирисом, все шире распространялся в финикийской среде.

152

Еще в первой половине V в. н. э. знаменитый христианский писатель Августин, епископ города Гиппон в Северной Африке, говорил, что местные язычники противопоставляли Христу Сатурна, т. е. древнего Баал–Хаммона, почитая его как господина и бога. А на востоке сильной соперницей новой религии являлась Астарта. Храм Афродиты Урании, т. е. той же Астарты, был разрушен окончательно только в VI в. Также очень долго жители Библа поклонялись Адонису.

153

Так, место, связанное со смертью Адониса и почитанием там Астарты–Афродиты, и сейчас является местом поклонения, обращенного к силам, которые, как считается, обеспечивают плодородие.

154

Чем больше ученые исследуют культуру народов Сиро–Финикийско–Палестинского региона, тем становится яснее, что различные культуры всего этого региона являются, по существу, вариантами единой культуры. Можно уже говорить не только о ханаанейско–аморейском, но и вообще о западносемитском культурном круге. Это целиком относится к религии. Только в еврейском обществе произошли столь радикальные изменения, что древнееврейская религия стала развиваться по абсолютно иному пути. У остальных народов религия сохраняла свои основные древние характеристики. Поэтому неудивительно, что у арамеев встречаются те же божества, что и у угаритян и финикийцев. Но это, конечно, не означает, что никаких особенностей персонажи арамейского пантеона не имели. Надо подчеркнуть, что арамеи гораздо позже, чем народы средиземноморского побережья, перешли на стадию городской цивилизации. Первые сведения об арамеях, может быть, относятся еще к III тысячелетию до н. э., но это были явно лишь незначительные племена, не игравшие большой роли в истории региона. И только в XIII в. до н. э. арамейские племена выходят на арену истории. И все же, когда ассирийский царь Тиглат–Паласар I, правивший в 1114–1076 гг. до н. э., вторгся в Сирию, арамеи еще были кочевниками. Ассирийский царь хвастался захватом их городов, но это явно были лишь кочевые станы. И только в самом конце II тысячелетия до н. э. и в начале следующего арамеи, захватив к этому времени значительную часть Сирии, осели и стали создавать свои государства. Эти обстоятельства способствовали тому, что в арамейской религии сохранилось много архаических черт, уже почти исчезнувших в угаритской и финикийской. Прародиной всех народов, говоривших на семитских языках, был Аравийский полуостров. И в арамейской религии обнаружено большое сходство именно с религией древних арабов, какой она была до возникновения ислама.

155

Лукиан родился около 120 г. в городе Самосате на берегу Евфрата. Во времена Лукиана этот город относился к римской провинции Сирии. Его отец был, по–видимому, ремесленником, а сам он пытался учиться у своего дяди мастерству скульптора, но не преуспел в этом. А затем Лукиан учился уже гораздо более успешно философии и риторике. Он много путешествовал по восточной части Римской империи, побывал в Афинах и сирийской столице Антиохии. Прославился Лукиан на литературном поприще. Он написал более 70 произведений, носивших в основном сатирический характер. Его сатиры не щадили ни философов, ни риторов, ни бродячих проповедников, ни самих богов. Не избежали едких насмешек Лукиана и его собратья по перу, и не только живые, но и давно умершие. Среди произведений Лукиана трактат «О сирийской богине» занимает особое место. В нем на первый взгляд нет той разъедающей иронии, которая характерна для сатир Лукиана. Написан он на ионийском диалекте греческого языка, обычно не используемом Лукианом. Поэтому еще в XIX в. была высказана мысль, что в действительности это небольшое сочинение написано не Лукианом, а было лишь приписано ему позже. И до сих пор споры о его подлинности продолжаются. И все же многие филологи склоняются к признанию Лукиана автором произведения «О сирийской богине». Они утверждают, что объектом насмешки автора является «отец истории» Геродот, использовавший в своем произведении именно ионийский диалект, что сочинитель пародирует стиль этого древнего историка. Но в конечном итоге не очень‑то и важно, написал ли трактат «О сирийской богине» Лукиан или кто‑либо другой. Важно, что в нем содержится чрезвычайно ценный материал о сирийских культах и мифах, какой в других сочинениях грекоязычных авторов не найти. Конечно, надо иметь в виду, что Лукиан, несмотря на свое восточное и, возможно, именно сирийское происхождение, полностью принадлежит греческой культуре римского времени. Он дает сирийским персонажам греческие имена и смешивает местные и греческие черты, так что надо еще узнавать под этим покровом сирийскую, точнее, арамейскую основу.

156

О сохранении значения Ила в арамейской религии свидетельствует относительно большое количество имен с элементом «Ил». Да и предок арамеев в Библии назван Кемуилом, что означает Столб (т. е. бетил) Ила (или бога вообще).

157

Исследователи полагают, что это представление возникло тогда, когда экипаж боевых колесниц состоял из трех человек. Такие колесницы были в ходу у хеттов, по крайней мере, уже в XIII в. до н. э. В VIII в. до н. э. появились уже колесницы с экипажем из четырех человек, так что объединение в небесную триаду Ила, Ракаб–Ила и Шамаша явно предшествует этому веку. Впрочем, существовало представление и об экипаже колесницы из двух персон — Ила и Ракаб–Ила. Такие колесницы использовались с самого начала II тысячелетия до н. э. Поэтому можно думать, что мысль о связи Ила и Ракаб–Ила появилась еще в первой половине II тысячелетия, и на древность этой диады (двоицы) указывает связь имен богов — Ил и Ракаб–Ил. Шамаш же мог быть включен в этот небесный экипаж лишь во второй половине тысячелетия или даже в начале следующего (но до VIII в. до н. э.), сохранив при этом собственное имя.

158

О власти Хадада над Сирией ясно свидетельствует римский писатель Макробий, который писал, что сирийцы дают имя Хадада (или Адада) богу, которого они считают самым первым и самым великим из всех. Правда, Макробий — автор довольно поздний, он писал свои произведения в самом начале V в. н. э., когда в условиях побеждающего христианства усиливается стремление объединить функции и фигуры различных божеств. Сам Макробий в духе того времени выдвигал на первый план солнечного бога, с которым отождествлял и других верховных богов. Однако упоминание Макробием Хадада как самого главного бога у сирийцев, потомков древних арамеев, подтверждается сведениями о почитании этого бога не только до греко–македонского, но и до ассирийского завоевания. Может быть, вся Сирия воспринималась как «земля Хадада», как Израиль был «землей Йахве», а Моав — «землей Камоша». Но доказательств этому у нас нет.

159

Как только что мы видели, гром, по арамейским поверьям, вызывал Ракаб–Ил. Этих богов ни в коем случае нельзя отождествлять, ибо Хадад в одной и той же надписи называется отдельно от Ракаб–Ила и вообще всей триады, возглавляемой Илом. Впрочем, не только у арамеев, но и у других народов часто одним и тем же явлением «управляют» разные боги. Особенно это относится к тем явлениям, которые особенно важны для данного народа. Выше уже говорилось, например, о нескольких богах–лечителях у финикийцев.

160

Некоторые ученые полагают, что имя Рамман — аморейское и что в аморейские времена это был бог грома, аналогичный арамейскому Хададу. Надо, однако, заметить, что Хадад был очень древним семитским богом, что «собственным именем» угаритского Балу–Цапану было именно Хадду, т. е. это был тот же Хадад. Однако в существовании двух богов грома и бури у амореев нет ничего удивительного: ведь только что говорилось о двух таких же богах и у арамеев. Возможно, что после арамеизации Сирии арамеи признали в аморейском Раммане своего Хадада и восприняли его как прозвище этого Хадада. На это наложилось и стремление не называть столь могучего и, следовательно, ревнивого бога собственным именем.

161

По крайней мере, три дамаскских царя носили имя Бар–Хадад, то есть Сын Хадада. Уже в древности (но после гибели арамейских государств, включая Арам–Дамаск) возникло мнение, что Бар–Хадад было тронным именем всех дамасских царей, что независимо от того, какое личное имя носил царь, при вступлении на трон он принимал имя, связанное с Хададом. Это мнение оказалось ошибочным, но само его возникновение объясняется тем огромным значением, какое имел культ Хадада в этом царстве.

162

Уже говорилось, что Хадад (Адад, Халду) являлся одним из самых почитаемых богов семитского, да и не только семитского, мира Передней и Малой Азии. И везде его образ оставался неизменным, везде его олицетворением был могучий бык. Вероятнее всего, Хадад относился к самому древнему слою семитской религии. В различных регионах и у разных народов он мог приобретать специфические черты, но в основе он оставался одним и тем же. Характерно, что библейский Йахве также выступал в грозе и бури, откуда позже и пошло наименование Бог Саваоф.

163

ученые уже давно бьются над смыслом слова «Арам». Недавно была высказана очень интересная и достаточно обоснованная мысль, что оно восходит к понятию «дикий бык», ибо в одном из древних арабских языков (а арамеи, как уже говорилось, сохранили много архаических черт, роднивших их с арабской прародиной семитоязычных народов) слово 'агат и означало «дикий бык». Но таким быком у арамеев был именно Хадад, и в этом виде он появляется в Сирии уже в X в. до н. э. Народы западносемитского культурного крута обычно называли себя по имени своего мифического предка. Так, предком ханаанеев–финикийцев считался Хна, евреев–израильтян — Иаков–Израиль. Поэтому было бы неудивительным, если бы и арамеи считали своим предком мощного дикого быка, то есть в конечном счете бога Хадада. В Библии, как уже упоминалось, отцом Арама назван Кемуил, то есть Столб, или Бетил–Ила. Возможно, перед нами несколько искаженная арамейская традиция, которая считала Хадада как предка арамеев сыном верховного бога Ила.

164

Шувалу почитали, насколько это известно в настоящее время, не все арамеи, но лишь те, кто жил уже восточнее Евфрата, в Верхней Месопотамии. Однако, учитывая скудость наших знаний об арамейской религии, утверждать это все же невозможно. Не исключено, что ограничение культа Шувалы только этим регионом объясняется лишь состоянием наших источников в настоящее время.

165

Есть предположение, что само имя этой богини произошло в результате слияния и последующей трансформации имен Астарты и Анат.

166

В этом качестве Атаргатис можно сравнить с «божеством карфагенян», как в договоре Ганнибала с македонским царем Филиппом V названа Тиннит.

167

После того как греки (точнее, македоняне), а затем римляне завоевали Сирию и в ней распространились греческие и римские культы, сирийских богов (как и финикийских) стали отождествлять с теми или иными персонажами греческой и римской религии. Это относится и к Атаргатис. Однако фигура этой богини оказалась столь сложной и непохожей на греческих либо римских богинь, что ее отождествляли с разными божествами. Огромная власть Атаргатис заставила греков и римлян сравнивать ее со своими верховными богинями Герой и Юноной. Но образы Атаргатис, с одной стороны, и Геры и Юноны — с другой, далеко не совпадали. Поэтому возникли и другие отождествления. Кроме Геры, греки чаще всего ее сравнивали с Афродитой Уранией (Афродитой Небесной), но этим не ограничивались. Порой они находили в Атаргатис сходство с матерью олимпийских богов Реей. Лукиан писал, что, хотя эта богиня напоминает Геру, у нее есть нечто и от Афины, и от Афродиты, и от Селены (богиня луны), и от Реи, и от Артемиды, и от Немесиды (богини мщения), и от Мойр (богинь судьбы). Иногда ее сравнивали с мистической малоазийской богиней Кибелой, культ которой был широко распространен в греческом и римском мире, где ее часто называли Матерью богов или Великой Матерью. Иногда Сирийскую богиню считали сестрой Великой матери. Все это говорит о могуществе Атаргатис, управляющей миром и людьми (а может быть, и богами), и о принципиальной невозможности сравнить ее с конкретной богиней греческого мира.

168

Недаром, как только что было сказано, Лукиан говорит о сходстве Атаргатис с Мойрами. Эти три богини (римские Парки) пряли нить человеческой жизни. Видимо, нечто похожее сирийцы приписывали и своей Атаргатис. Но если греческие Мойры были относительно второстепенными божествами, стоявшими вне общего божественного мира, то сирийская Атаргатис находилась на высшей ступени этого мира.

169

Все сведения о Сайме довольно поздние; они относятся уже ко времени после македонского завоевания, а особенно уже к римскому времени. Однако старинная арамейская основа в образе этого божества просматривается ясно.

170

В греческих надписях мужское божество называется Симий, а женское — Симия. Так как в греческом языке мужской и женский род различается довольно легко, в поле божества сомнений не возникает; но нет сомнений и в том, что речь идет об одном и том же божестве.

171

Сущность божества Сайм все еще спорна. Ученые, занимающиеся арамейской религией, до сих пор не могут прийти к согласию. Разногласия еще больше увеличиваются из‑за того, что порой греки ставили это имя в среднем роде, и неясно, идет ли речь о самом божестве или о его символе. Однако обращение к миру арабских божеств показывает, что там существовал бог Sym, являвшийся предком и покровителем того или иного племени или рода. Поэтому был сделан вывод, что и в Сирии Сайм мог (или могла) играть ту же или похожую роль. Этот вывод укрепляется тем, что в грекоримское время Сайма порой сравнивали то с Адонисом, то с Аттисом, то есть молодыми богами, связанными с богиней–матерью и выступавшими покровителями данного общества. По крайней мере, это ясно для Адониса, являвшегося покровителем Библа.

172

В Южной Аравии была богиня Хобс, само имя которой происходило от глагола ybs — быть сухим, и она, следовательно, и воплощала сухую землю. Учитывая более тесные связи арамеев с Аравией, чем других западносемитских народов, в религиозной области, возможно, что такая же богиня с тем же или похожим именем имелась и у них. Но никаких доказательств этого предположения пока нет.

173

Уже говорилось о божестве солнца в угаритской и финикийской религиях. И там и там оно выступало в женском образе. Арамейское божество было явно мужчиной: в противном случае оно не могло бы выступать оруженосцем Ила. Возможно, что на каком‑то этапе на арамейский культ солнца оказал влияние соответствующий месопотамский культ. Надо заметить, что в Эбле во второй половине III тысячелетия до н. э. Шамаш играл довольно большую роль и тоже был мужчиной.

174

В III в. н. э. в сирийском городе Эмесе почитался бог Эл–Габал, считавшийся покровителем этого города. В это время он выступал как бог солнца, но почитался не в виде человека или животного, а священного черного камня. Верховный жрец этого бога Авит стал в 218 г. римским императором, и он привез камень, воплощавший его бога, с собой в Рим. Даже будучи римским императором, он воспринимал себя, скорее, как жреца эмесского бога, и был прозван римлянами Элагабалом (или Гелиогабалом), под каковым именем он и вошел в историю. Император пытался сделать Эл–Габала верховным богом Римской империи. Это вызвало недовольство римлян и привело к свержению и убийству Элагабала. Более поздняя попытка императора Аврелиана сделать верховным богом Непобедимое Солнце была более удачной, и в культе этого бога ясны восточные черты. Однако в какой степени в культе бога солнца этого времени сохранились черты древнего Шамаша, неизвестно. Вполне возможно, что речь идет о культе совершенно иного бога.

175

Семиты в этом были не одиноки. Многие другие народы, включая греков, кельтов и германцев, тоже пользовались лунным календарем, хотя с течением времени пытались соединить отсчет времени, основанный на чередовании фаз луны, с круговоротом солнца. Только в Египте календарь был чисто солнечным. И солнечный календарь гораздо точнее отражает реальное течение времени, чем лунный. Цезарь, познакомившись с египетским календарем, произвел календарную реформу в Риме, введя чисто солнечный календарь. От Рима этот календарь унаследовали другие народы Европы. Однако следы лунного календаря сохраняются до сих пор в сочетании месяцев, основанных на вращении солнца, и недель, отражающих смену фаз луны. Мы к этому привыкли и не чувствуем в этом никакого неудобства. Можно заметить, что в русском языке слово «месяц» означает и луну, и часть года, и это явно является следом более древних календарных представлений. Иудеи и мусульмане до сих пор используют лунный календарь. Поэтому и христианский праздник Пасхи, приуроченный первоначально к иудейскому календарю, не имеет в нашем календаре точно закрепленного места.

176

В Угарите «господином годов», то есть распорядителем времени, как мы видели, был, скорее всего, Илу. Означает ли это, что эту роль когда‑то играл и арамейский Ил и лишь позже Шаггар перенял ее? Это не исключено, хотя более вероятным кажется, что лунный бог изначально выступал хозяином времени: ведь чередование фаз луны очень заметно, и этот небесный ритм легко воспринимается людьми.

177

В Библии Камош упоминается как «мерзость моавитянская», но из этого нельзя сделать никакого вывода, кроме того, что это был главный бог Моава. Более подробные сведения о Камоше дала надпись моавитянского царя Меши, которая до недавнего времени была, по существу, единственным источником наших знаний об этом боге. Находка письменных памятников Эблы дала удивительное открытие: оказывается, этот бог под именем Кемиш (или Хемыш) почитался в Сирии уже в III тысячелетии до н. э. и был среди наиболее важных божеств. Более того, выясняется (хотя и с известными оговорками), что знаменитый северосирийский город Кархемыш, одно время игравший значительную роль в истории Передней Азии, был назван именно в честь этого бога. Видимо, здесь, на большой излучине Евфрата, Камош был в те времена особым покровителем. И в других местах, в том числе в самой Эбле, он был богом, который в первую очередь отвращал всякие несчастья. Дальнейшая история этого бога пока неизвестна. Может быть, предки племен еврейского круга, проходя во время своего переселения из Месопотамии через этот район, заимствовали культ местного бога, и с течением времени у моавитян он возвысился до положения верховного бога их племени или племенного союза, а с образованием государства и царства. Но это, конечно, чистое предположение, до сих пор не подкрепленное никакими источниками.

178

Можно заметить, что такая кровожадность была свойственна не только Камошу. Библейский Йахве тоже иногда требовал полного уничтожения врагов. Когда первый израильский царь Саул пощадил часть пленников, это было воспринято как его грех. Однако это качество приписывалось Йахве лишь на более ранних стадиях еврейской истории, и постепенно культ Йахве освобождался от этих явно первобытных наслоений. Камош же сохранял свой кровожадный характер и гораздо позже. Человеческие жертвоприношения были частью и финикийской религии.

179

У финикийцев тоже был распространен обычай приносить в жертву своих первенцев, и прежде всего это была обязанность аристократии. По–видимому, это был древний западносемитский обычай. Можно вспомнить, что израильский судья Иеффай перед сражением с аммонитянами пообещал в случае победы пожертвовать Богу первое, что выйдет к нему из ворот его дома; первой вышла его дочь, и он после некоторой отсрочки исполнил свой обет и принес ее в жертву.

180

Имя Сарры встречается только в поздней надписи III в. до н. э. Поскольку слово Sr' по–арабски означает «счастье», а арабы в это время уже стали заселять этот район, то некоторые ученые полагают, что речь идет о местном наименовании очень популярной в то время греческой богини судьбы Тюхе. Однако не исключено, что Сарра была очень древней богиней. В связи с этим нельзя не вспомнить, что в Библии Сарра — верная супруга патриарха Авраама. Поэтому можно думать, что издавна Сарра выступала как супруга главного бога моавитян, а в том, что богиня счастья являлась супругой такого бога, нет ничего противоестественного.

181

В древности было обычным, что люди, по тем или иным причинам находясь в данном месте, начинали поклоняться тому божеству, которое являлось главным покровителем этого места.

182

Исследователи отмечают, что первоначально этот бог именовался Бол. Это соответствует финикийскому Баал и угаритскому (аморейскому) Балу. Бел же — восточносемитское, месопотамское произношение этого же слова. Бел был одним из важнейших богов Месопотамии. И в переименовании Бола в Бела надо видеть, как полагают, месопотамское влияние. Так как Бол–Баал–Балу — это не собственное имя, а обозначение бога, занимавшегося конкретным управлением, то не исключено, что это мог быть тот же Хадад, который «управлял» Сирией в предыдущую эпоху. Его функции напоминают «обязанности» Эла–Ила, чей культ в Пальмире до сих пор не засвидетельствован. Может быть (хотя это, конечно, чистое предположение), что Ил был все‑таки вытеснен Болом–Белом и что значительную роль в этом процессе сыграло влияние Месопотамии.

183

Триада впервые упомянута в надписи, датированной 32 г. н. э., и поэтому было высказано предположение, что само объединение трех богов в некое единство явилось результатом не стихийного религиозного развития, а сознательного действия пальмирских жрецов в начале I в. н. э.

184

Вера в различных богов является только частью религии. Каждая религия состоит из трех обязательных составных частей: веры, культа и мифа. Вера — это то, в кого или во что верят люди, каким богам и другим сверхъестественным существам они поклоняются. О культе мы скажем ниже, в части, посвященной этому предмету. Наконец, миф — это то, что люди рассказывают о своих богах и героях. Но мифы — не просто рассказы. В них оформляется представление человека и человеческого сообщества о мире. Как отметил выдающийся отечественный ученый И. М. Дьяконов, наука познает мир, искусство выражает отношение человека к миру, а в мифе нераздельно слито и то и другое. Естественно, что мифы воспринимались как истина. И пока люди верили в свои рассказы о богах и героях, мифы жили. И этим миф резко отличается от сказки, ибо в истинность сказочных рассказов современники не верят. От мифа надо отличать и легенду. В легенде рассказывается о событиях очень часто вполне достоверных, но окутанных целым клубком самых невероятных, сверхъестественных подробностей. И легенда не выражает сущности мировоззрения, хотя, конечно, мировоззрение в легенде тоже проявляется, и иногда довольно ярко. Миф обычно имеет прямое отношение к самым важным сторонам человеческого бытия: жизнь и смерть, экономические и социальные отношения, общественный и политический порядок, возникновение и развитие вселенной, человека и общества. Но решение или, во всяком случае, постановка этих вопросов облечена в художественную форму и передана через человеческие или человекоподобные образы, в которых и воплощены те или иные стороны народных представлений. Сказанное имеет прямое отношение и к угаритским и финикийским мифам.

Ни одна мифология не стояла на месте, она развивалась вместе с развитием того общества, в котором была создана. Но прямой зависимости между эволюцией общества и мифологии не существует. Все мифологические системы консервативны и во многом отражают не современное им состояние общества, а предшествующее. Если говорить об угарит- ских мифах, то во многих из них, так же как в угаритских эпических поэмах, Угарит вовсе не упоминается. Дошедшие до нас глиняные таблички с записями мифов относятся к XIV в. до н. э., а общество, жизнь которого в них отражена, существовало, по-видимому, на несколько веков раньше. Разумеется, сохраниться в неприкосновенной чистоте старинные мифы не могли, и в них порой причудливо сочетаются более древние и более поздние пласты, хотя в основе они все же много древнее времени их записи. Но все эти тексты тщательно сохранялись в Угарите, играя роль «священного писания».

К сожалению, тексты дошли до нас далеко не в идеальном состоянии. В табличках, найденных археологами, содержатся многочисленные пропуски. Многие конкретные детали не ясны и являются предметом горячих споров. Спорны толкования некоторых мифов и их отдельных эпизодов. Не всегда понятны даже отдельные слова и выражения. И это надо иметь в виду, читая изложение угаритских мифов и эпических поэм. При изложении угаритских мифов использованы следующие работы: Шифман И. Ш. Угаритский эпос. М., 1993; Caquot A., Sznyzer М. Textes ougaritiques. Т. I. Р., 1974; Сaquot A., Tarragon J.-M. Textes ougaritiques. Т. II. Р., 1989; Del Olmo Lete G. Mitos у leyen-das de Canaan. Madrid, 1981; The Ancient Near Eastern Texts Relating to the Old Testament // Ed. J. B. Pritchard. Princeton, 1954.

185

Из угаритских мифов создается впечатление, что эти божества — самые главные в мире, что то царство, которое Илу передал Балу, а время от времени пытался передать другому богу, является вселенским. Однако такое представление существовало, по–видимому, только в Угарите. В других местах рассказывать могли совершенно иначе. Известно, что во многих сирийских городах отец Балу, Дагану (Дагон), считался верховным богом и, следовательно, ему приписывалось подобное царство. Нередко иными представлялись взаимоотношения между Анату и Астартой, так что именно последняя играла первостепенную роль. Все это отражает определенную стадию мифотворчества, когда божество, особенно связанное с определенным сообществом (неважно, государством, племенем или народом), рассматривалось как самое важное, хотя и не отрицались существование и даже значимость других божеств.

186

Во второй половине II тысячелетия до н. э. морская торговля играла в жизни Угарита очень большую роль. Угаритские торговые корабли добирались до Крита и Греции, а может быть, и более далеких стран. Купцы с Крита, а позже из микенской Греции тоже, со своей стороны, бывали в Угарите и даже имели там свой постоянный квартал. В этих условиях, казалось бы, бог моря должен был чрезвычайно почитаться угаритянами. Однако, наоборот, он выступает противником главного угаритского бога Балу. Видимо, этот миф отражает более раннюю стадию истории Угарита, когда бог, связанный в первую очередь с сельскохозяйственным циклом, был не только гораздо более важен, чем бог моря и морской стихии, но и глубоко враждебен последнему.

187

Интересно, что в данном эпизоде какую‑то важную, хотя от нас и ускользающую роль играет именно Астарта, которая обычно в угаритской мифологии оказывалась убожеством второстепенным. Почему постройка дворца Йамму должна была нанести столь огромный ущерб именно Астарте? На этот счет выскажем два предположения. Не исключено, что нам просто неизвестна вся мифология Угарита и культ Астарты в действительности играл роль гораздо большую, чем можно думать на основании тех мифов, которые нам сейчас известны, и мы здесь имеем дело с отголоском другого мифа. Но возможно также, что в этом упоминании Астарты содержится указание на другой этап эволюции угаритской мифологии.

188

Постройка дворца была очень важным делом. Дворец бога или, на земле, царя призван был освящать царственное положение его хозяина. Пока не было дворца, бог или царь не мог рассматриваться как подлинный владыка. Кроме того, сооружение дворца в известной степени демонстрировало претензии его хозяина на признание в окружающем мире.

189

Постройка дворца рассматривается Йамму как знак не только его утверждения в мире богов, но и его власти над остальными богами. Означает ли это, что другие боги дворцов не имели? Едва ли. Как можно увидеть из дальнейшего, Балу будет жаловаться, что он не имеет дома, т. е. дворца, как другие боги, дети Илу. Скорее всего, в этом эпизоде подчеркивается наглость и дерзость Йамму, и в спокойный эпический рассказ тем самым вносится определенный оценочный оттенок.

190

Каково бы ни было новое положение Йамму, он не мог утвердиться в своей новой роли владыки, пока ему не подчинится наиболее сильный в данном сообществе, т. е. Балу. Новый государь должен был доказать свои претензии на власть, свергнув предыдущего.

191

Как и на земле, трон выступал символом царственного положения его хозяина. Склонение же головы к коленям на Востоке было знаком подчинения. Таким образом, боги, оставаясь сидеть на тронах, сохраняли свою принадлежность к владыкам мира, но, склонив головы к коленям, как бы признавали себя вассалами нового владыки — Йамму.

192

Таким образом, по настоянию Балу боги отвергли возможность своего подчинения Йамму, После этого борьба между Йамму и Балу стала неизбежной.

193

Перед царями, как небесными, так и земными, положено было, согласно древнему восточному обычаю, простираться в знак полной покорности. Древние греки, познакомившись с этим проявлением древневосточного деспотизма, восприняли его как знак рабства (что в известной степени было верно).

194

Мы уже говорили, что в древневосточных державах II тысячелетия до н. э., таких, как египетская или хеттская, их цари, подчинив то или иное царство, часто не ликвидировали его автономию и существовавшую ранее правящую династию, а заставляли ее представителя признать верховную власть нового государя. Первым знаком такого подчинения становилась выплата дани. Именно такая система существовала в сиро–палестинском регионе в то время. И царь Угарита сначала подчинялся египетскому фараону, а позже — хеттскому царю. Время полного подчинения завоеванных территорий пришло позже. Выражение же «раб» не означало лишение подчиненного полной свободы и даже собственной личности, как это было с обычным рабом, — оно выражало отношение господства и подчинения. Для сравнения скажем, что в России вплоть до царствования Екатерины II даже самые важные вельможи могли называть себя «холопами» и «рабами» царя или царицы.

195

Послы издавна пользовались неприкосновенностью. Нарушение этого правила привело бы к крушению существующего порядка. Поэтому‑то богини и испугались столь непристойного поведения Балу.

196

Поведение Балу чрезвычайно характерно. С одной стороны, он предстает как необузданная фигура, забывшая в страсти о существующих правилах, что характерно для мифологий многих древних народов, которые рассматривали своих богов как подобия людей. С другой стороны, перед нами типичный герой, и проявления его характера столь же велики, сколь велика его героическая личность. Таким образом, Балу выступает не только как бог, но и как герой. Автор явно сочувствует ему и выступает на его стороне.

197

Борьба между Балу и Йамму имела большое мифологическое значение. Оба бога представляли противоположные стихийные силы. Балу — силы, оплодотворяющие землю (в первую очередь дождь), а Йамму — морскую стихию. Вполне возможно, что море, непредсказуемое в своих проявлениях, олицетворяло первобытный хаос. В таком случае борьба Балу и Йамму выступала составной частью создания цивилизованного мира, противоположного стихийности хаоса. Йамму назван любимцем Илу. Илу же, со своей стороны, именуют Творцом творения. По–видимому, творение мира рассматривалось угаритянами не как одномоментный акт, а как процесс, и в этом процессе творение хаоса являлось одной из ранних стадий. Если так, то Йамму оказывался одним из первенцев Илу и поэтому одним из наиболее любимых его детей. Он выступает и как Судия речной, а эта река или реки — те божественные потоки, при которых находится жилище Илу. Выступление Балу против претензий Йамму на верховное царство оказывается реакцией «молодого бога» на стремление «старых богов» сохранить доцивилизационный порядок. В вавилонских мифах одним из важнейших эпизодов создания существующей вселенной была борьба бога Мардука, в какой‑то степени аналогичного Балу, с морским чудовищем Тиамат. Борьба Балу и Йамму, таким образом, оказывается как важным этапом создания цивилизации, так и столкновением аграрного божества с морским.

198

В героических сказаниях самых разных народов главный герой побеждает далеко не сразу, но сначала терпит тяжелое поражение и только потом, собравшись с силами, вновь выступает против врага и в конце концов побеждает его. В гомеровской «Илиаде» от рук троянца Гектора погибает друг Ахилла, Патрокл, и только после этого Ахилл вступает в бой и убивает Гектора. Поражение и даже гибель героя как первый акт драмы, предвещающий последующую победу, становится сюжетом некоторых средневековых эпосов: гибнет в битве с маврами Роланд, но позже на сцене оказывается его сеньор, Карл Великий, и он мстит за гибель Роланда и наголову громит мавров; разбит и попадает в плен к половцам князь Йгорь, но бежит из плена и явно готовится к реваншу. При всей огромной разнице между древним и рыцарским средневековым эпосами общее течение сюжета довольно похоже.

199

Котару–ва–Хасису — бог–ремесленник и поэтому оказывается естественным союзником аграрного божества, каким является Балу. Но он еще и создатель различных продуктов цивилизации; недаром его постоянный эпитет — Работающий руками. И в качестве такового он является врагом хаоса, который представляет собой морская стихия. Дворец же Йамму он построил, будучи вынужден подчиниться приказу Илу, ибо тот воплощал высшую власть.

200

В эпосе часто отдельные виды оружия носят собственные имена. Таков, например, Дюрандаль, меч Роланда в средневековой «Песни о Роланде».

201

Победу Балу над Йамму можно рассматривать как торжество цивилизации над первобытной стихией. Эта победа означает и утверждение главного угаритского бога как владыки мира, по крайней мере — угаритского мира. Характерно, что в храме Балу в Угарите были найдены якоря как дары моряков этому богу, а значит, какие‑то функции морского бога тоже перешли к Балу. (Мифологическое оформление этого перехода неизвестно, но если такой миф существовал, то он должен был относиться к более позднему времени, чем тот, о котором в данном случае идет речь, т. е. ко времени, когда морская торговля и мореплавание стали для Угарита не менее важным делом, чем земледелие, и аграрный, по существу, бог принимает на себя также функции морского божества.) Он, таким образом, утверждается как божество, воплощающее все самое ценное для Угарита, как это было обычно для таких божеств — покровителей данного города или какой‑либо общественной группы. После победы Балу становится царем (mlk, как с очень большой вероятностью дополняют некоторые исследователи не полностью сохранившуюся строчку). Претензии Йамму, естественно, не осуществились, и реальная власть переходит к Балу. Он, разумеется, подчиняется Илу как своему сюзерену, но победа Балу над любимцем верховного бога еще более ограничивает власть последнего в пользу Балу, который реально правит миром. Наконец, эта победа символизирует утверждение привычной в этом регионе системы орошения, которая обеспечила не только благосостояние, но и само существование Угарита.

202

Музыка и пение играли важную роль в жизни угаритян. В мифах неоднократно упоминаются и различные музыкальные инструменты. Это были и ударные — кимвалы и барабаны, и струнные — арфы (или лиры), и духовые — флейты. Арфа и флейта даже обожествлялись и упоминались в угаритском списке богов как младшие божества. Возможно, как и в Месопотамии, им даже приносили жертвы. Музыка сопровождала различные ритуальные действа. Во время праздников и церемоний исполнялись гимны в честь богов. Те мифы, которые до нас дошли, тоже, по–видимому, излагались под музыку речитативом. В ряде случаев религиозные действа были оформлены как культовые драмы, сопровождаемые музыкой и пением гимнов. Несомненно, существовала придворная музыка. Во время пиров певцы и музыканты воспевали хозяев и их подвиги. Такие застольные песни были чрезвычайно широко распространены в древности. Существовали как сольное пение, так и музыкальные ансамбли. В Угарите имелись и записи музыки. До наших дней дошло несколько табличек и их фрагментов с такими записями. Их даже расшифровали, и появилась возможность услышать эту музыку. Она была достаточно разнообразна и по содержанию, и по темпу. Так, религиозные гимны исполнялись медленно, торжественно, а застольные песни — более живо. Если судить по музыкальным и поэтическим произведениям соседей и родственников угаритян, то у последних должны были существовать и любовные песни, которые могли вырасти из ритуальных гимнов в честь плодородия, но явно превратились в произведения любовной лирики, подобные библейской Песни Песней. Существовала, по–видимому, и музыкальная теория. Ее угаритяне заимствовали из Месопотамии, как и различные музыкальные термины. Большое влияние на угаритскую музыкальную культуру оказали хурриты, с которыми жители Угарита постоянно общались. Может быть, даже именно через них угаритяне восприняли и месопотамскую музыку, и музыкальную теорию.

203

Жалоба Балу на отсутствие дворца, как у детей Илу и Асирату, ясно показывает, что этот бог к потомству пары верховных богов не принадлежал. Более того, в угаритском сказании Балу ясно и недвусмысленно противопоставляется этому потомству. Из мифа видно, что божественный мир состоит, по крайней мере, из двух семей — Илу и Дагану. Верховенство Илу, вероятно, объясняется его старшинством. В финикийских мифах Дагон выступает братом Эла. Видимо, отношения между Илу и Дагану были подобными и в угаритской мифологии. Тема борьбы двух божественных семей (или родов) нередка в мировой мифологии; например, эта тема проходит красной нитью в германской мифологии, в которой рассказывается о борьбе асов и ванов.

204

Постройка дворца, символизирующего, как уже говорилось, царственность его обитателя, считалась слишком важным делом, непосредственно влияющим на мировой порядок, и поэтому она требовала разрешения верховного бога, который гарантирует нерушимость этого порядка и правильность тех изменений, которые в нем должны все же происходить.

205

Сама по себе отправка вестников с посланиями одного государя другому являлась нормальной международной практикой того времени. До наших дней дошло некоторое количество подобных посланий. Наиболее значительный их сборник — переписка между египетским фараоном Эхнатоном и его предшественником Аменхотепом III, с одной стороны, и различными царями Азии, как независимыми, так и подчиненными Египту, — с другой. Она относится к XIV в. до н. э., т. е. современна Угариту, который в этих письмах тоже упоминается. Сохранились и некоторые послания, относящиеся к переписке угаритского царя. Из документов видно, что, согласно дипломатической практике того времени, в случае обмена посланиями между относительно равными по положению сторонами, вестниками становились те, кто занимал сравнительно высокое положение в придворном штате отправителя послания. Отношения равноправия налицо между Балу и Анату, а значит, вестники Балу — Гапну и Угару были достаточно высокопоставленными придворными Владыки Цапану.

206

Угарит находился недалеко от моря, и к западу от него простирались бескрайние морские просторы, так что берег моря мог казаться угаритянам западным краем мира, тем более что сами мифологические тексты довольно древние и явно предшествуют тому времени, когда угаритские корабли стали плавать далеко в море. Поэтому в описании битвы на берегу моря под людьми востока (точнее — «людьми от восхода солнца») могут подразумеваться жители всей обитаемой земли. Но вполне вероятно (и это кажется более убедительным), что люди востока олицетворяли жителей пустыни или, во всяком случае, скотоводов, обитавших к востоку от цивилизованного побережья Средиземного моря, в оазисах Сирийской пустыни и полупустыни. А все, что относилось к востоку, угаритянам представлялось как нечто враждебное цивилизации. Образы Балу и Анату, наоборот, олицетворяли земледельческую и городскую цивилизацию.

207

Описание битвы Анату и ее варварского торжества в своем дворце поражает убедительностью в изображении проявлений невероятной жестокости и необузданной ярости. Казалось бы, это противоречит положительному образу Анату, каким он, несомненно, был у угаритян. Однако это противоречие только кажущееся. В те времена жестокость считалась вполне присущей любым военным действиям, и восточные владыки неоднократно хвалились числом убитых и плененных врагов, разрушенных городов, награбленных богатств.

208

Хотя убийство врага воспринималось как благое дело, все же пролитая кровь требовала ритуального очищения. Даже боги должны следовать этому правилу. Важнейшей частью такого очищения было омовение рук. Вторым актом очищения становилось помазание маслом.

209

Перед нами остатки каких‑то мифов, хорошо известных угаритянам, но до нас, к сожалению, не дошедших. Тема борьбы бога, богини или любимого героя со змеем широко распространена в мировой мифологии. С ним сражались и египетский Ра, и греческий Зевс, и месопотамский Гильгамеш. Библейский Иахве тоже сражался со страшным змеем Левиафаном, и победа над ним оказывается одним из космогонических деяний Бога. Специалисты отмечают даже совпадение выражений в описании победы Анату над змеем и в рассказе о борьбе Йахве с Левиафаном у пророка Исайи. Вообще отношение к змее было в древности противоречивым. С одной стороны, это ползущее, неприятное и очень опасное своим ядом животное было олицетворением всего злого, порожденного землей и подземным миром, из которого она как будто выползает. С другой стороны, змее приписывали чуть ли не бессмертие, ее считали символом вечного обновления и в качестве такового чрезвычайно почитали. Аршу упоминается еще раз в гимне в честь окончательной победы Балу над всеми своими врагами, при этом Аршу стоит в одном ряду с Йамму и морским змеем Туннану. Ясно, что речь идет о каком‑то морском чудовище или морском божестве — противнике Балу. Таким образом, Аршу оказывается в лагере врагов Балу и его друга Котару–ва–Хасису. Об Атаку и некоторых других жертвах Анату ничего более не известно.

210

Это, несомненно, описание ритуала жертвоприношения матери–земле с целью обеспечить успех задуманного предприятия. Хлебной жертвой были, по–видимому, семена злаков, а вылить «в глубину земли» могли либо вино, либо масло, либо молоко, и все это должно было напитать землю и помочь обрести ее благосклонность.

211

Пир был характерным занятием богов. И тот пир, который устроил Балу в честь пришедшей Анату, — не просто знак гостеприимства, а священное действо. Мытье и умащение перед пиром должны были означать очищение от всего, что этому пиру предшествовало, и открыть сердца пирующих друг другу.

212

Несмотря на победу Балу над Йамму, Владыка Цапану еще не утвердился окончательно в качестве царя, и поэтому дворец как символ царственности ему еще не полагался. Такова логика Илу. В еще большей степени отказ Илу разрешить постройку дворца объясняется, по–видимому, нежеланием утвердить переход власти на земле от его детей к сыну Дагану. Отсюда и отговорки верховного бога.

213

Любопытны взаимоотношения Илу и Анату. Анату — дочь Илу (неизвестно, от какой супруги), но их отношения нельзя назвать теплыми и родственными. Поведение обоих персонажей не вызывает особого к ним уважения: Анату готова напасть на собственного отца, а тот, при всей своей важности, показал себя отчаянным трусом, не могущим справиться с собственной дочерью. В религиозном сознании древних народов боги вообще стояли по ту сторону добра и зла, могли совершать самые неблаговидные поступки, что не уменьшало почтения к ним со стороны людей. Характерно, что Илу не рассчитывает на чью‑либо помощь. Верховный бог оказывается одиноким в своем величии и беззащитным перед угрозами. Угаритские мифы, рассказывающие о борьбе Балу с его врагами, показывают, что даже боги при определенных условиях могут быть смертными. И это, как кажется, относится даже к их высшему повелителю Илу. В других местах мифов боги явно бессмертны, и даже происхождение от них обеспечивает бессмертие. Эти два представления вполне уживались в религиозном сознании угаритян.

214

Будучи богом, Котару–ва–Хасису вполне мог находиться одновременно в двух местах.

215

Постройка дворца Балу задевала интересы детей Асирату. Отсюда необходимость ее вмешательства. Возможно, в этом отразилось старое матриархальное представление о роли матери и ее ответственности за судьбу своих детей.

216

Дипломатическая практика того времени требовала обязательного приношения даров. Различные дары посылали друг другу равные стороны, не стесняясь и выманиванием подарков. Такой обмен дарами можно даже рассматривать как примитивный вариант торговых отношений. Если же низший по положению обращался к вышестоящему (например, царек прибрежного города к египетскому фараону), дары (помимо регулярной дани) считались тем более обязательными. Под видом даров давались обыкновенные взятки. Именно такой взяткой являлись и дары Балу и Анату, предназначенные Асирату, чтобы убедить ее не только согласиться на постройку дворца Балу, но и ходатайствовать перед Илу о разрешении этот дворец построить.

217

Вновь возникает несколько странная тема возможности убийства богов, по крайней мере богов следующего после Илу и Асирату поколения. Может быть, речь идет о «молодых богах», которые в представлениях амореев и финикийцев умирали и воскресали, символизируя в первую очередь аграрный цикл. Но вполне может быть, что это просто «общее место» мифологии.

218

Пир, который устроила Асирату, является как бы ответным жестом за полученные дары и знаком согласия выполнить просьбу принесших эти дары. Вообще пиры являлись не только характерным занятием, но и основной формой взаимоотношений богов.

219

Конь стал использоваться в качестве средства передвижения довольно поздно. На Ближний Восток прирученный конь проник едва ли раньше конца III тысячелетия до н. э. Наиболее развитое коневодство существовало в Хеттской державе, откуда дошел первый трактат о треннинге лошадей. Использовались они тогда преимущественно в военном деле и обычно запрягались в колесницы. Правда, сами колесницы были изобретены гораздо раньше, и в них запрягали обычно ослов, мулов либо онагров. Использование ослов в транспортных целях очень долго оставалось широко распространенным. Из ослов в основном состояли караваны купцов, на ослах передвигались послы. В Библии рассказывается, что когда Авраам отправился принести в жертву своего сына Исаака, он оседлал осла и с грузом двинулся к месту жертвоприношения. Как видно из угаритского текста, ослов не запрягали в повозки, а ездили на них верхом. Упоминание осла не может свидетельствовать об архаичности рассказа, ибо такое использование осла характерно для всей древности.

220

Данный пассаж свидетельствует, что Асирату не живет вместе с Илу, хотя они и супруги. Ее жилище находится даже на весьма далеком расстоянии, поскольку ей пришлось ехать на осле, чтобы добраться до дворца своего мужа. Едва ли это отражает характер семейных отношений в Угарите. Судя по документам, угаритская семья была патриархальной, ее главой был муж, а в случае его смерти — старший сын. Разрешалось многоженство, а кроме жен состоятельные или знатные мужчины могли иметь и наложниц, положение которых, естественно, было ниже, чем статус законных супруг. Все это, однако, не означает, что женщина занимала совсем уж приниженное положение. Она могла обладать собственным имуществом, а в случае развода ей возвращалось ее приданое (но не имущество, нажитое за время семейной жизни, и даже не его доля). Известны случаи, когда вдова возглавляла семью и вела внутрисемейные дела. Некоторые женщины были, по–видимому, более свободны. Это в первую очередь жрицы, дети которых могли даже иметь не отчество (патроним), а матроним, т. е. добавленное к личному имени имя матери. Впрочем, все это имеет мало отношения к миру богов. Там царят совсем другие порядки, отражающие, вероятно, более раннюю стадию развития семьи, может быть, даже предшествующую поселению амореев в Угарите. Судя по дальнейшей реакции Илу, раздельная жизнь ничуть не уменьшает его любви к Асирату.

221

При всей своей простоте рассказ о визите Асирату к Илу по сути драматичен. Фигура Илу вызывает чувство некоторой жалости из‑за его одиночества. Даже его первоначальное возмущение быстро уступило место согласию на высказанную просьбу (если это можно назвать просьбой). Интересно психологическое развитие данного эпизода. Сначала Илу охватывает восторг по поводу прихода супруги, и он пытается сделать все, чтобы доказать пришедшей свою любовь. А когда он увидел, что Асирату пришла к нему совсем не из‑за своей любви к нему, а ради некоего ходатайства, восторг уступает место возмущению. И хотя верховный бог сам прекрасно знает, что речь не идет о личном участии его самого или его жены в строительстве, он тем не менее вспыльчиво выражает возмущение. И как третий акт этой короткой драмы — удовлетворение ходатайства Асирату: Илу смирился с тем, что жена пришла к нему отнюдь не ради него самого.

222

Независимо от искренности Асирату, ее восхищение мудростью Илу в данном случае явно лицемерно. В угаритских мифах Илу действительно обладает высшей мудростью. Но в этом пассаже речь идет не столько о мудрости, сколько об уступке мужа настояниям жены.

223

Здесь Балу выступает в первую очередь богом дождя и бури, которые столь важны в климатических условиях Сирии. Установление времени дождей и потоков (которые, вероятно, наполнят сухие русла) должно было упорядочить сельскохозяйственные сезоны и дать возможность земледельцам заниматься своим делом.

224

Дворец Балу, как и дворцы других богов, соответствует представлению угаритян о роскошном жилище, которое должно превосходить даже дворцы земных царей. А дворец угаритских владык славился в тогдашнем мире и казался эталоном роскоши. Он занимал площадь в 72 тыс. кв. м и был построен из хорошо обработанных каменных квадр. Во дворец вели пять входов. Внутри его имелось несколько дворов. Главный двор был вымощен каменными плитами, и в его юго–восточном углу находился колодец; а в одном из дворов располагался сад. Вокруг дворов группировались комнаты и другие внутренние помещения. Здесь же размещались ремесленные мастерские (по крайней мере, мастерская резчиков по слоновой кости) и несколько архивов с самыми разными документами. Это показывает, что дворец был не только жилищем, но и хозяйственным и административным центром. При раскопках археологи нашли несколько лестниц, а следовательно, дворец имел не один этаж. Под зданием дворца находились царские гробницы. После гибели Угарита дворец и гробницы были разграблены, но все же в развалинах найдено относительно много ценных вещей. Остается только догадываться, каким было богатство дворца, когда в нем еще жили цари. Дворец же Балу, в представлениях угаритян, намного превосходил этот стоявший перед их глазами образец. Кедр, золото, серебро, лазурит украшали жилища и земных царей, и небесных владык. Что касается собственно кедра, то он служил еще и строительным материалом. Могучие кедры росли в изобилии в горах сравнительно недалеко от Угарита. Даже горы в этом районе назывались Кедровыми. Кедры, а также сосны и кипарисы были целью и торговых экспедиций египтян, и военных походов царей Месопотамии. Кедровое дерево широко использовалось в строительстве самых важных сооружений Ближнего Востока — храмов и дворцов. Это дерево находилось, как считалось, под особым покровительством богов, и в Угарите, кажется, именно Балу был особенно связан с кедром. Лазурит, наоборот, привозился издалека. Этот камень очень ценился на Ближнем Востоке, но добывался он тогда только в Бадахшане (северо–восточная часть современного Афганистана и, может быть, юго–восточная часть Таджикистана) и очень рано (еще в III тысячелетии до н. э.) привозился и в Месопотамию, и в Египет. Источники золота и серебра находились ближе. В Угарит эти металлы доставлялись, скорее всего, из Малой Азии.

225

Судя по угаритским сказаниям, топанье ногами являлось выражением радости.

226

Только после постройки дворца Балу сможет стать равноправным с другими богами, детьми Илу.

227

Описание постройки дворца Балу показывает, что Котару–ва–Хасису был мастером на все руки. Он предстает и строителем, и ювелиром, и литейщиком. Такое объединение в деятельности одного лица разных специализаций говорит о нерасчлененности ремесла. Подобное положение соответствует сравнительно неразвитой экономике. Например, именно таким был характер ремесла в Греции, как оно описывается в поэмах Гомера. В Угарите второй половины II тысячелетия до н. э., т. е. того времени, от которого дошли наиболее значительные археологические находки и письменные документы, а также записи угаритских мифов, ремесло явно носило уже совершенно другой характер. Оно было весьма развитым и дифференцированным. Миф же отражает более раннюю стадию экономического развития угаритского общества.

228

В данном случае число семьдесят означает «много, все». Кроме того, числа, связанные с числом семь, считались священными, и их отнесение к богам подчеркивало божественный сан приглашенных на пир к Балу. Все они были детьми Асирату и, следовательно, Илу. Означает ли это, что других божеств в Угарите не было? Едва ли. Известно не только о самом Балу и его братьях. Поскольку Балу был сыном не Илу, а Дагану, то и его братья относились к той же божественной семье. У Илу была еще жена Рахмайу, и у той был, по крайней мере, один сын (Шахару или Шалиму). Возможно, подчеркивание происхождения приглашенных божеств должно было символизировать сближение Балу с детьми Асирату, консолидацию божественного мира под непосредственным управлением Балу, который добился этого положения после победы над Йамму.

229

Постоянное увеличение чисел в определенном порядке — обычный фольклорный прием. Обход Балу означает вступление его во владение земной территорией, т. е. подтверждение его власти не только над богами (знаком чего была постройка дворца), но и над людьми, живущими в разных типах поселений. Это, несомненно, отражает структуру Угаритского царства. Сам Угарит занимал в этом царстве особое положение, он часто именовался просто Городом без всякого дальнейшего уточнения. Но это не означает, что он был в царстве единственным. На сравнительно небольшой территории в 3–3,5 тыс. кв. км располагалось более 200 различных поселений. Они могли обладать внутренним самоуправлением, но признавали власть угаритского царя.

230

Во время постройки дворца Котару–ва–Хасису, как мы помним, предлагал Балу сделать окно, но Балу решительно отказался. Окно, как и любое отверстие, нарушало целостность стены и тем самым давало возможность проникнуть в дом злым силам. Поэтому, пока Балу не был уверен в прочности своей власти и в своем неограниченном могуществе, он не хотел, чтобы такое слабое место имелось в его новом дворце. Когда же бог убедился во всеобщем признании, его опасения исчезли. Интересно, что они связаны, пожалуй, не с миром богов, а с миром людей: Балу явно опасался, как бы его царская власть не осталась непризнанной на земле, и в таком случае оттуда можно было ожидать всяческих подвохов. И лишь убедившись, что и земные города признают его как владыку, Балу решился на создание окна, которое рассматривалось как щель в облаках, через которую и идут на землю благодетельные, а иногда и затопляющие дожди. Можно вспомнить, что и в Библии всемирный потоп начался после открытия «хлябей небесных». Создание окна стало знаком установления полновластия Балу и на небе и на земле.

231

Царскую власть Балу признали и на небе, и на земле, и на море. Но бог смерти Муту обитал в глубоком ущелье, т. е. фактически под землей, и на его владения власть Балу не распространялась. Балу и Муту решительно противостояли друг другу. Балу воплощал жизнь, Муту — смерть. Превосходство Балу означало расцвет природы, Муту — засуху. Балу способствовал продолжению жизни, Муту — бесплодию и вдовству. Весь мир, таким образом, представлялся ареной вечной борьбы этих двух сил. Однако угаритская религия не была дуалистической, т. е. основанной на признании двух равнозначных и равносильных сверхъестественных начал — света и тьмы, добра и зла. Ведь и Балу и Муту в принципе подчинялись верховной власти Илу, который как бы уравновешивал их, что, впрочем, не делало отношения этих богов бесконфликтными. И борьба между Балу и Муту была неизбежна.

232

Само по себе неприглашение на пир означало вызов и вполне могло стать началом конфликта. Греки рассказывали, что именно неприглашение богини раздора Эриды на свадебный пир героя Пелея и богини Фетиды послужило толчком к началу Троянской войны и всех горестных событий, связанных с ней.

233

Аналогии с мифологическими представлениями других народов показывают, что местонахождение бога смерти — на западе, там, где заходит солнце. Хотя богиня солнца Шапашу является верной союзницей Балу, она каким‑то образом связана и с Муту. Недаром Илу, отказывая в свое время в разрешении построить дворец Балу, утверждал, что миром правят не Владыка Цапану, а Муту и Шапашу. Даже если это просто отговорка Илу, в ней, возможно, содержится отзвук каких‑то более древних представлений. Мир жизни, по мысли Илу, оказывался царством не Балу, а Шапашу. И местом, где эти два мира соприкасаются, в таком случае могло находиться только там, где заходит солнце. В то же время, что характерно для мифологического мышления древности, царство Муту проникало и в сферу обычной жизни. Муту не только царствовал где‑то за краем мира, но и постоянно присутствовал в посюстороннем мире. И каждая могила была частью его царства. А так как могилы в Угарите обычно располагались непосредственно под жилищами живых, то каждый угаритянин, можно сказать, постоянно соприкасался с царством Муту.

234

Смерть всесильна, власть бога смерти распространяется даже на других богов, включая богиню солнца. Это вновь ставит вопрос, бессмертны ли по природе своей угаритские божества. Тем более опасен Муту для вестников Балу.

235

Как уже говорилось, постройка дворца утвердила Балу в его положении фактического царя. И это дало ему возможность бросить вызов самому могущественному богу из следующего после Илу и Асирату поколения. Постоянное упоминание использования при постройке дворца серебра и золота еще больше подчеркивает богатство Балу и тем самым укрепление его могущества.

236

Муту фактически требует, чтобы Балу стал его слугой. Превращение в слугу лишало человека (в данном случае бога, но это в принципе не важно), по крайней мере, части его свободы. Использование одного и того же слова (например, «раб») для обозначения разного состояния порой мешает установлению истинного положения конкретного человека. В Угарите, как и у финикийцев, были так называемые царские люди, которые считались лично свободными, но находились в зависимости от царя и работали на него (в такую работу могло, например, входить и управление тем или иным делом и даже тем или иным поселением, что обеспечивало человеку довольно высокое общественное положение). Поэтому в данном случае трудно сказать, какой статус получил бы Балу в случае выполнения требования Муту. Челядь, которая обслуживала непосредственно хозяина, чаще всего состояла из настоящих рабов, а значит, скорее всего, и Балу должен был превратиться в такового.

237

Муту говорит о борьбе Балу с семиголовым змеем Латану. К сожалению, это сказание до нас не дошло. Есть какие‑то его следы в очень испорченном временем тексте, где говорится о том, как боги вытащили Балу из змеиной норы. Сражение Балу с Латану, по всей вероятности, было одним из наиболее прославленных деяний этого бога, мыслилось важным шагом в становлении существующей вселенной. Характерно, что бог смерти выступал на стороне змея, видимо, потому, что они оба связаны с землей.

238

Смерть, вероятно, рассматривалась как поглощение умершего богом смерти. Но это не означает, что само тело умершего исчезает, оно остается на месте, и его надо достойно похоронить. Как решали угаритяне проблему бессмертия души, пока неясно.

239

Этот эпизод не очень‑то хорошо характеризует Балу. Ведь Владыка Цапану — герой, могучий воин, который, казалось бы, не должен страшиться смерти. Но Балу проявил явное малодушие. Такие черты, приписываемые угаритянами своему главному покровителю, в определенной мере очеловечивают его образ.

240

Убийство Балу показывает, что он принадлежал к умирающим и воскресающим богам.

241

Описание траура Илу воспроизводит реальный траурный ритуал, существовавший в Угарите. Интересны и стенания Илу. Он скорбит и по людям, и по самому себе. Из содержания всего цикла сказаний о Балу видно, что Илу не относится к тем богам, кто особенно любит Балу. Но после победы над Йамму, после постройки дворца Балу стал царем, и его гибель нарушает установленный порядок. Поэтому, при всей своей нелюбви к Балу, Илу скорбит. Кто понимается под народом сына Дагану, т. е. Балу? Все народы или только угаритяне? Скорее всего, первые. Хотя Балу был покровителем преимущественно Угарита, его «обязанности» распространялись на всю землю. К тому же людям, особенно в древности, было свойственно не просто ставить себя в центр мира, но и придавать своим судьбам вселенский характер. Илу сокрушается и о том, что он вслед за Балу тоже сойдет в землю. Значит, во власти бога смерти не только «молодые боги», но и сам Илу, который явно не относится к умирающим и воскресающим божествам? Как мы увидим несколько позже, то же самое повторяет Анату, скорбя по Балу. Видимо, это — поэтическая формула, повторение которой свойственно фольклорной поэзии. Применение ее к богам не обязательно подразумевает придание ей буквального смысла. Хотя, конечно, однозначно решить этот вопрос пока едва ли возможно.

242

В отличие от скорби Илу, который был замкнут в своем дворце, траур Анату носит вселенский характер. Резиденция Илу находится слишком далеко от обитаемого мира. А Анату с этим миром связана непосредственно.

243

Великое таинство смерти развертывается как бы в двух планах. С одной стороны, бог смерти, как он и угрожал, уже поглотил Балу, а с другой — тело последнего находится на земле. При этом лежит оно на самом прекрасном пастбище, самом хорошем поле. Возможно, это то поле, на котором предавались любви Балу и Анату. Гибель Балу на этом поле, на этом пастбище еще более подчеркивает печальный характер его смерти, непосредственно воздействующей на все стороны жизни — на земледелие и скотоводство, а также на само воспроизведение жизни.

244

Солнце тоже благодетельно для жизни, и поэтому Шалашу скорбит о гибели Балу, ибо его смерть останавливает течение всех жизненных процессов.

245

Поскольку в Угарите могилы обычно сооружались непосредственно под жилищем живых, то погребение Балу на вершине Цапану надо, вероятнее всего, понимать как создание его гробницы под его дворцом на этой горе. Все описание погребения воспроизводит реальный погребальный обряд, хотя, разумеется, количество принесенных в жертву животных неправдоподобно велико, как всегда, когда речь идет о богах.

246

Из этого эпизода видно, что угаритяне рассматривали борьбу Балу с Муту как часть его вечного противостояния детям Асирату. Вероятнее всего, и Муту считался сыном этой богини.

247

Как уже говорилось, угаритяне не очень‑то почитали Астару, который был для них олицетворением пустыни. Оседлые земледельческие народы рассматривали пустыню как царство смерти, как зримый аналог потустороннего мира. Поэтому Астару и предстает насильником над людьми. Такое насилие невозможно без покровительства высших божеств, что и объясняет его покорность Илу и Асирату. Характерна мотивировка Асирату назначения Астару царем: при нем высшие боги могут править спокойно. Это конечно же отражает земную действительность. И египетские фараоны, и хеттские цари, установившие свою власть над мелкими государствами Сирии, были заинтересованы в первую очередь в беспрекословной покорности подчиненных царьков, Насилие же этих царьков над собственными подданными создавало возможность внутренних конфликтов в этих небольших государствах, что делало царьков еще более зависящими от поддержки верховного государя. Решение Илу (по совету Асирату) назначить именно такого слабого бога, как Астару, царем свидетельствует о намерении высших богов укрепить свою власть и, может быть, непосредственно править миром. В отличие от Финикии, из Угарита не дошло мифов о создании вселенной и смене поколений богов, правящих ею. Но такие мифы, по–видимому, существовали, и, возможно, в одном из них и рассказывалось об устранении (добровольном или принудительном) Илу и Асирату от непосредственного управления миром. Если это так, то решение Илу можно понимать как попытку реванша.

248

Изображение Астару явно карикатурное. Этот бог отказывается от власти даже не в результате сражения, а просто потому, что он недостоин трона, слишком мал для него. Пустыня и смерть не могут просто так утвердить свое превосходство над цивилизацией.

249

Как ни могуч и самоуверен Муту, он оказался бессилен перед жизнью и любовью, олицетворяемыми Анату. Интересно, что в тексте практически не рассказывается о битве между Анату и Муту. Описываются уже только последствия победы богини. И это описание воспроизводит цикл сельскохозяйственных работ после сбора урожая. Победа Анату оказалась не только торжеством любящей женщины над злодеем, погубившим ее возлюбленного, но и победой плодородия над бесплодием и засухой. Анату обращается с телом Муту, как с собранным зерном.

250

Воскресение Балу означает возрождение жизни. Во всех религиях возвращение к жизни умерших бога или богини отмечается радостным пробуждением спавшей до того природы. Греки считали, что когда богиня Персефона возвращается из подземного царства на землю к своей матери Деметре, наступает цветущая весна, а за ней — благодатное лето, при уходе же богини вновь в свое мрачное царство на земле воцаряется суровая и бесплодная зима. То же самое мы видим и в угаритских рассказах. Разумеется, как и во всяком фольклоре, здесь радость пробуждающегося мира преувеличена. Радостью охвачены и небо и земля, все полнится маслом и медом. Илу это явилось в видении. Вероятно, непосредственно ликование мира ему недоступно, слишком он далек от этого мира.

251

Текст сказания о Балу дошел до нас с некоторыми, и порой довольно значительными, пропусками. Возможно, что именно в одном из таких утраченных фрагментов рассказывалось о захвате сыновьями Асирату царского трона Балу. В сохранившемся тексте такую попытку сделал только Астару, и она была неудачна.

252

Смерть, естественно, не может быть полностью уничтожена, она — необходимый атрибут жизни, ее неотделимая сторона. Поэтому и Муту воскрес и мог снова предъявить свои претензии Балу.

253

Балу выступает как глава целого семейного клана, члены которого практически полностью находятся в его власти. Отказ выдать кого‑либо из них означал, что весь клан становился врагом требовавшего. И Балу как глава должен сражаться, чтобы защитить всю свою большую семью.

254

Борьба Балу и Муту не может кончиться победой одной из сторон, ибо они олицетворяют равные и постоянно существующие в мире явления — жизнь и смерть, плодородие и засуху, возможность нового рождения и вдовство.

255

Табличка с рассказом о борьбе Балу с Муту завершается гимном в честь богини Шапашу, в котором упоминается и Котару–ва–Хасису. Это кажется парадоксальным. Прославляется не главный герой сказания, а его союзница — богиня солнца. Едва ли это случайно. Шапашу принимала активное участие в борьбе Балу. Те «обязанности», которые были свойственны Балу, невозможно было выполнить без благодетельной помощи солнца. Гроза и дождь, приносящие земле необходимую для сева и урожая влагу, и солнце воспринимались вместе как единое божественное благо. И в этом союзе солнце первоначально играло, по–видимому, первую роль. И только после превращения Балу в главного покровителя Угарита, вероятно, положение сторон поменялось. Но след прежних представлений мог сохраниться в этом гимне, помещенном в конец всего рассказа об утверждении Балу как царя.

256

То, что Шамаку — это название какого‑то определенного места, не вызывает сомнений. Но конкретное местонахождение Шамаку все же спорно. Одни ученые предлагают поместить его на севере Палестины, другие считают, что это слишком далеко от Угарита, и ищут более близкие места. Но надо заметить, что Угарит был центром довольно оживленной международной торговли, так что угаритяне знали места, находившиеся и сравнительно далеко от их города.

257

До наших дней не дошло изображений Анату с крыльями. Но в финикийской мифологии есть указания на обладание богами парой крыльев (а у верховного бога четыре крыла). Видимо, такие же представления были и у угаритян. К тому же священными животными Анату были именно птицы, орлы и коршуны.

258

Родной сестрой Балу Анату не была, поскольку он являлся сыном Дагану, а она — дочерью Илу. В лучшем случае она могла быть его двоюродной сестрой. Возможно, перед нами обычная нелогичность мифа. Но, скорее всего, угаритяне представляли всех богов единой семьей независимо от конкретных отношений родства внутри нее. И еще более вероятно, что выражение «сестра» не подразумевает кровного родства, а лишь подчеркивает нежные чувства к возлюбленной. Так, в библейской Песни Песней жених обращается к невесте: «Ты сразила меня, сестра моя, невеста… сколь хороши твои ласки, сестра моя, невеста». Совершенно ясно, что здесь не идет речь о родственнице в буквальном смысле.

259

Соединение Балу и Анату в образе быка и коровы конечно же не случайно. Балу постоянно связан с этим священным животным. Достаточно вспомнить его эпитет — Бык. И возлюбленная Балу должна быть прекрасной коровой. Это подчеркивает священный характер их деяния. Вероятнее всего, данный рассказ — перенос в мифическое пространство так называемого священного брака, когда царь вступает в брак с богиней, которую воплощает жрица. Такой брак должен обеспечить плодородие и благополучие государства.

260

Может быть, этим ребенком и был Амурру, первопредок амореев.

261

Рассказ о борьбе Балу с Прожорливыми и Разрушающими играл, по–видимому, очень важную роль в мифологическом предании Угарита. Вероятно, он публично читался (точнее, распевался речитативом) во время праздника в честь Балу, когда отмечали сначала его гибель, а затем его возрождение. Но, к сожалению, до нас этот текст дошел, как мы уже отмечали, в очень поврежденном состоянии. Он не имеет ни начала, ни конца. Ясно только, что в начале говорится о том, что кто‑то обратился к Илу с жалобой на Балу. Ответом на это и явилось приказание рабыням родить будущих могучих противников Балу. Видимо, каким‑либо иным образом воздействовать на Балу Илу был не в состоянии.

262

Снова враги Балу связаны с пустыней. Пустыня предстает дикой страной, откуда исходят самые разные опасности. И цивилизованная жизнь невозможна без постоянной борьбы с силами зла, исходящими из пустыни. Дети, родившиеся в этой пустыне, чудовищны. Сам этот миф, судя по всему, очень древний. В том месте, где находилась Эбла, обнаружен рисунок, на котором изображен бык, сражающийся с рогатым и горбатым чудовищем. Этот рисунок явно связан с тем же самым мифом, и в виде быка представлен бог типа Балу. Может быть, этот миф возник еще задолго до по–селения амореев в Угарите или даже относится еще ко времени существования общесемитской общности.

263

К сожалению, описание битвы Балу с чудовищами находилось в той части таблички, которая почти не сохранились (остались лишь отдельные слова). Но ясно, что Балу терпит поражение и гибнет. Снова перед нами тот же фольклорный мотив: первоначально герой терпит поражение.

264

Смерть Балу останавливает не только наполнение земли благотворной влагой, но и все течение жизни. Пустыня, которая, по существу, является другим обликом смерти, наступает на цивилизованную жизнь, представленную и работой ремесленника, и царской властью. Без поддержки бога эта жизнь не может сопротивляться смерти, воплощенной в образах все пожирающих и все разрушающих богов пустыни.

265

Балу не может погибнуть окончательно, ибо это означало бы прекращение всякой жизни. Поэтому он воскресает. Как это произошло, мы тоже не знаем, ибо конец текста утерян. Все сказание о борьбе Балу с чудовищами пустыни, его гибель и возвращение к жизни явно было сюжетом праздника в честь этого бога.

266

Рассказ о Балу, Илу и Асирату сохранился в хеттском варианте. Но имя верховного бога явно указывает на угаритское происхождение этого мифа. Связи между Угаритом и хеттами были довольно тесными. В последние века своего существования Угарит входил в состав Хеттского царства, и угаритский царь признавал верховную власть хеттского царя. Довольно тесны были экономические связи угаритян с хеттами, что не могло не привести и к культурным взаимовлияниям. Отмечено еще большее влияние в Угарите хурритской культуры, которая, в свою очередь, оказала сильное воздействие на хеттскую. Возможно, именно через это посредство угаритский миф проник к хеттам. Сам миф — вариант рассказа о вражде между Балу и сыновьями Илу и Асирату. Эта борьба является основой развития сюжетов практически всего цикла сказаний о Силаче Балу.

267

В хеттском тексте упоминается богиня Иштар (точнее, написаны знаки, обозначающие эту богиню). Но Иштар у угаритян отождествляется с Астартой, а не с Анату. Характерно, что именно Астарта выступает союзницей и фактически спасительницей Балу. Возможно, угаритяне не всегда четко отделяли Астарту от Анату. В любом случае богиня плодородия и любви оказывается на стороне молодого бога бури и дождя, а не старших богов.

268

По–видимому, существовал целый цикл сказаний о подвигах Анату. Но он до нас не дошел. О деяниях этой богини мы узнаем только из намеков, содержащихся в сказаниях о Балу. Поэтому подробности ее сражений с Драконом и другими существами мы не знаем.

269

Этот эпизод вызывает удивление и многие споры. Наиболее близкой к истине кажется точка зрения, согласно которой эти таинственные, мистические поедание плоти и питье крови означают причащение богини к самой сути своего возлюбленного и напоминают христианский обряд причастия.

270

Текст мифа о женитьбе Йариху сохранился довольно хорошо. Сам рассказ (после небольшого вступления) предварен гимном в честь богинь Косаратум, богинь рождения. Поэтому была высказана мысль, что главными героинями являются именно эти богини, а сам миф представляет собой лишь иллюстрацию благодетельности Косаратум. Другие ученые полагают, что это свадебный гимн, исполнявшийся во время брачной церемонии.

271

Хархаббу назван богом лета или богом плодов лета. Видимо, он связан с плодородием. Но в угаритских религиозных и мифологических текстах он больше не встречается. Исследователи полагают, что это не собственно угаритское, а хурритское божество. Однако хурритская религия известна еще очень плохо.

272

О Никкаль почти ничего не известно. Возможно, она имеет хурритское происхождение. Ее имя упомянуто в тексте вместе с названиями хурритских божеств Угарита (хотя в этом тексте есть и семитские божества, как, например, Анату). Полагают, что само имя Никкаль — хурритская передача месопотамского имени Нингаль, что на языке шумеров, живших в Южной Месопотамии, означает «великая госпожа». Эта богиня считалась супругой бога луны Сина. Никкаль явно тоже лунное божество, недаром в одном месте она названа «светом Йариху» и почти всегда в чисто угаритских текстах упоминается рядом с Йариху. В одном тексте непосредственно за ней следует Владычица храмов. Неясно, относится ли это к Никкаль или же речь идет о самостоятельной богине.

273

В результате заключения брака новая жена переходит в род и семью мужа, покидая отцовские род и семью. За это жених должен заплатить выкуп. Брак рассматривался как специфический вид торговой сделки, которая заключалась между женихом и отцом невесты.

274

О Йабрудмай ничего не известно. Какова была ее роль в угаритском божественном мире, мы не знаем.

275

Трудно сказать, чем вызваны предшествующие отказы Хархаббу. Видимо, перед нами обычный фольклорный мотив, заключающийся в трехкратном повторении события. Трижды настаивая на своем желании жениться именно на Никкаль, Йариху утверждал свое намерение сделать именно ее своей женой. Первоначальные отказы могут рассматриваться и как вариант испытания жениха.

276

Брак бога луны носит космический характер. Поэтому в гимне славят не Балу, а самого Илу, верховного бога, управляющего космосом.

277

Текст этого мифа сохранился относительно хорошо. Вероятно, смысл всего повествования заключен в конце, где дается рецепт избавления от головной боли в результате пьянства. А сам рассказ является как бы предисловием к этому рецепту, удостоверяющим его действенность примером самого верховного бога Илу.

278

Дальнейший рассказ проникнут своеобразным юмором и кажется примером непочтительного отношения угаритян к своим богам. Но эта кажущаяся непочтительность объясняется определенным очеловечением богов: они тоже имеют свои слабости, и это в значительной степени сближает их с людьми. К тому же обычные, житейские моральные нормы не всегда приложимы к миру богов. Что же касается шутовского поведения Йариху, то оно не уменьшает почтения к нему. Греки тоже рассказывали, как в случае размолвки на пиру богов хромоногий Гефест забавляет пирующих и этим снимает возникшее напряжение, что не ведет к какому‑либо умалению величия самого бога.

279

Имена богов Шукамуну и Шунаму в мифах более не встречаются. Однако среди богов, которым приносят жертвы, эти боги в соответствующих текстах упоминаются тоже. Как и в данном случае, эти упоминания находятся рядом с упоминанием Илу, совета богов и собрания богов. Какова их конкретная роль в Угарите, неизвестно. Полагают, что это божественная пара — Шукамуна и Шумалайа, которых почитали касситы (народ, господствовавший во второй половине II тысячелетия до н. э. над Месопотамией). Угарит поддерживал связи с Месопотамией, так что касситские божества вполне могли проникнуть в угаритскую мифологию. У касситов Шукамуна являлся, вероятно, богом огня и покровителем царей; первый известный нам касситский владыка Месопотамии Агум называл себя «светлым потомком Шукамуны». Шумалайа была богиней гор, с которых спустились касситы, чтобы вторгнуться в Месопотамию. Что касается бога Хаббайу, то о нем вообще больше никаких сведений нет. Иногда пытаются связать его с каким‑то подземным существом и рассматривать саму сцену сопровождения пьяного Илу как путь к мертвым (ибо пьяный без сознания подобен мертвецу), но пока это остается чистым предположением, не имеющим под собой оснований.

280

Этот миф в том виде, в каком он до нас дошел, кажется довольно поздним и должен относиться ко времени уже после распространения лошади. Исследователи отмечают близость молитвы дочери Шапашу с молитвой, в которой супруга хеттского правителя XIII в. до н. э. Хаттусилиса, Пудо–Хеба, обращалась к различным богам, чтобы с их помощью вымолить у бога грозы излечение своего мужа. Конечно, едва ли угаритский миф столь поздний, но какое‑то влияние хеттов вполне можно предполагать, что позволяет отнести возникновение мифа ко второй половине II тысячелетия до н. э. После знакомства людей с лошадью это животное стало часто связываться с солнцем. Могучие кони везут колесницу солнечного божества по небесному своду. Кобылица названа одновременно дочерью источника, камня, небес и океана. Возможно, что речь идет о супруге богини Шапашу, о котором больше ничего не известно. Камень может представлять землю. В таком случае перед нами почти весь земной мир: земля, ее источники, небо и море. За этими пределами остается только подземное царство. Солнце, таким образом, тесно связано с миром жизни.

281

Боги очень сильны, но все же большинство их справиться с болезнями или страшными укусами змей не могут. Иное дело — Харану, который был богом–целителем, так что всяческое врачевание было его специальностью.

282

Где находится страна Аршах, неизвестно. Некоторые ученые видят в этом названии хурритское имя реки Тигр (Аррасих). Но это предположение не принято многими другими специалистами. Возможно, Аршах — мифическая страна, обильная водами, заросшая тамарисками и пальмами, что могло представляться угаритянам чем‑то вроде рая.

283

Это еще раз подтверждает, что сама богиня солнца Шапашу и ее дочь связаны с миром жизни: как только Кобылица излечилась от своих страданий, жизнь снова обрела всю свою силу.

284

Таким образом, миф «объясняет», как богиня солнца тоже стала целительницей, по крайней мере, научилась излечивать от змеиного яда.

285

Кто этот Шаргазазу, нам совершенно неизвестно.

286

В месопотамской религии Шамаш был богом не только солнца, но и справедливости. Вероятно, подобными качествами наделялась и угаритская Шапашу. Излечение укушенного змеей могло восприниматься как восстановление справедливости. Болезнь и следующая за ней смерть представлялись тьмой. И богиня солнца своим действием возвращала человека к свету, к жизни.

287

Текст, содержащий миф о Шахару и Шалиму, является, по–видимому, сценарием ритуала, называемого «священным браком».

288

Поскольку смерть и бесплодие имеют вселенский характер, для их преодоления необходимо вмешательство Илу. Однако, расположившись далеко от мира, Илу не намерен вмешиваться в его судьбы. Поэтому требуется вмешательство его жен, которые склонили бы бога к активному действию. Между тем для привлечения богинь уже был сварен козленок в молоке. Это, вероятнее всего, старинный религиозный обряд западных семитов, тесно связанный со «священным браком». Недаром после установления единобожия евреям было запрещено варить козленка в молоке его матери, что означало решительный разрыв с языческим обычаем.

289

Сохранилась пластинка из слоновой кости с изображением двух богов, сосущих грудь Асирату.

290

Есть предположение, что в Угарите существовал обычай с целью испытания удалять юношей в пустыню, изолируя их от общества. Если такой обычай действительно имел место, то это испытание, естественно, продолжалось далеко не семь лет.

291

Почти сразу после начала раскопок Угарита в храме Балу были найдены глиняные таблички с текстами двух эпических поэм — о Карату и о Данниилу и его сыне Акхите. Обе поэмы сохранились, к сожалению, не полностью. Нет конца, имеются пропуски в середине, и только о сюжетах можно составить ясное представление. Уже вскоре после опубликования поэмы стали предметом многочисленных исследований и споров. Хотя в них обеих большую роль играют боги, герои поэм к ним не принадлежат. Конечно, свои деяния герои совершают по воле богов, но прилагая собственные усилия. Мифами в собственном смысле этого слова поэмы не являются. Это, скорее, легенды, т. е. сказания, заключающие в себе зерно исторической истины, однако оно скрыто под разновременными наслоениями неисторических, в том числе мифических, подробностей, так что выявить это историческое зерно порой очень трудно, да и то это возможно лишь после тщательных научных исследований. Давно было замечено, что в названных поэмах нет никаких упоминаний об Угарите. Правда, там сказано просто о «городе», а так угаритяне называли именно свой город в отличие от всех остальных поселений. Но весьма сомнительно, что это город Угарит. Поэтому существует довольно основательное предположение, что поэмы возникли до поселения амореев в Угарите. По всей вероятности, сказание о Карату могло появиться еще во второй половине III тысячелетия до н. э.; но позже, уже существуя в Угарите, оно видоизменилось, и от прежнего времени в нем сохранились некоторые детали, в том числе название общества, еще не угаритского, и, может быть, имена самого царя Карату и его детей. Но в поэму проникли и черты нового жизненного уклада. В результате образовалось некое смешение старого и нового, вообще характерное для эпоса и фольклора. Та же особенность присуща и поэме Гомера «Илиада». Сюжет ее — Троянская война, происходившая в XIII или в начале XII в. до н. э. Между тем поэма, составленная, по–видимому, в начале VIII в. до н. э., содержит огромное количество деталей, свойственных времени ее создания, а не времени представленного в ней действия. В еще большей степени это относится ко второй гомеровской поэме — «Одиссее». Совершенно искажены реальные события в таких средневековых поэмах, как германская «Песнь о Нибелунгах» и французская «Песнь о Роланде». Среди действующих лиц русских былин встречаются исторические, такие, как князь Владимир и его дружинники Добрыня и Путята, но былинный Киев мало напоминает столицу Киевской Руси X‑XI вв. Вероятно, нечто подобное происходило и с угаритскими поэмами.

Мы уже знаем, что обе поэмы, как и мифы о Балу, были записаны под диктовку верховного жреца и принесены в дар храму Балу. Этот факт ясно показывает, что поэмы в то время рассматривались как составная часть священного предания, а не как чисто литературные произведения. Возможно, они представляли собой мифологическую предысторию Угарита. В конце сохранившегося текста поэмы о Данниилу и Акхите имеется указание писца: «И вот это снова рассказывать». Такое указание говорит о том, что поэмы исполнялись перед публикой (вероятно, в день какого‑то религиозного праздника), как и другие мифологические произведения. Произошла своеобразная мифологизация эпоса. Для угаритян явно не было разницы между сказаниями о Балу и других богах, с одной стороны, и о земных царях Карату, Данниилу, Акхите — с другой. Если в сказаниях о богах, особенно о Балу и его борьбе с врагами, речь идет о противостоянии цивилизации и хаоса, жизни и смерти, гармонии и беспорядка в надземном мире, то в поэмах подобные проблемы решаются в мире земном.

292

Карату — царь не Угарита, а Дитану. Племя Дитану встречается среди западноаморейских племен во второй половине III тысячелетия до н. э., когда амореи предположительно завладели Угаритом. Видимо, вместе с Харнаму, о котором говорится во второй поэме, люди Дитану составили угаритское общество. С другой стороны, среди найденных угаритских текстов есть отрывки, упоминающие Дитану в числе обожествленных предков, причем среди них он занимает довольно высокое положение. Остальные в одном месте даже названы содружеством Дитану. Поэтому кажется весьма обоснованным мнение, согласно которому Дитану был реальным или мифическим предком общности (первоначально, вероятно, племени или союза племен), которая получила по его имени свое название. Это обычный случай в западносемитском мире. Так, еврейский союз племен стал называться Израилем по имени Израиля (Иакова), которого евреи считали своим непосредственным предком. Возможно, что именно из Дитану произошла царская династия, правившая Угаритом. И тогда Дитану мог рассматриваться в первую очередь как предок династии. В сохранившемся отрывке угаритского текста к предкам — и в их числе к Дитану — обращаются цари Аммистамру и Никмадду. Может быть, это тот же самый Никмадду, который приказал записать тексты мифов и поэм и подарил их храму Балу. В этом контексте сама запись поэмы о Карату могла рассматриваться как еще одно подтверждение власти царя, считавшего, по–видимому, Карату своим предком.

293

У амореев, вероятно, считалось, что царские, а может быть, и другие знатные роды происходят от богов. Такие представления существовали у многих народов. Греческие аристократические и царские роды часто возводили себя к богам. В Спарте правили две династии, и каждая из них считала себя потомками героя Геракла, сына Зевса. Много позже в Риме Цезарь претендовал на происхождение от богини Венеры. Все они считались (или хотели считаться) находящимися под особым покровительством своих божественных прародителей. Но Илу заботится о Карату не только как о потомке, но и как о слуге, причем «любезном слуге». Так что этот царь является любимцем верховного бога.

294

Против Карату ополчились боги, несущие гибель и хаос. Смерть практически всех родственников царя повсеместно нарушает существующий порядок, так как царь является его воплощением. Особенно страшно, что Карату потерял всех наследников. Это означает не просто прекращение царского рода, но и утрату обществом дальнейшей перспективы правильного, упорядоченного существования.

295

Собственно, в тексте Илу спрашивает, не хочет ли Карату быть царем, подобным самому Илу. Едва ли здесь идет речь об обожествлении Карату. Видимо, подразумевается проекция могущества Илу на землю, и верховный бог обещает своему любимому слуге сделать его на земле таким же царем, каким он, Илу, является в мире богов.

296

Из этого эпизода видно, что идеал богатства состоял из золота, серебра, коней, колесниц и рабов. Все это было довольно редким. Видимо, и рабство не получило еще широкого распространения и не стало обыденностью. Позже дворец угаритского царя будет служить эталоном роскоши. В то время, когда создавалась поэма, до этого было еще далеко.

297

Илу приказывает умилостивить не только себя, но и Балу. Власть этих богов, как уже говорилось, располагалась как бы на разных этажах господства. Карату, таким образом, должен был заручиться поддержкой богов на всех уровнях— и космическом, и конкретном, связанном с обществом Дитану (может быть, будущим аморейским Угаритом).

298

Мотив похода за женой широко распространен в фольклоре. Характерно, что царь должен идти в поход за женой, он не может взять жену из своего же общества. Здесь допустимы два объяснения. Возможно, общество Дитану рассматривалось как одна большая группа людей, находившихся пусть в отдаленном, но все же родстве, и жениться на соплеменнице означало для царя (по отношению к которому нравы были гораздо более строги, чем по отношению к простому человеку, ибо царь обеспечивал благосостояние общества) кровосмешение и нечестие. Но не менее (или даже более) вероятно то, что царь должен был взять жену только из равного ему по положению, т. е. царского, рода. Поэтому Илу и приказал Карату идти в поход для завоевания жены в чужой стране, у другого царя. В данном случае речь идет о Пабелли, царе Удумми. Где находится Удумми, неизвестно. Может быть, это сказочная страна. Но в одном из угаритских документов сохранилось упоминание об удуммийцах, и это предполагает реальное существование Удумми. Из дальнейшего текста видно, что путь в Удумми шел через Тир и Сидон, до которых надо было идти четыре дня, а оттуда до Удумми — еще столько же. Удумми явно располагалась не в пустыне — в ней имелись источники и обрабатываемые поля. Имя удуммийского царя — Пабелли — вероятнее всего хурритское. Если располагать Дитану в Угарите, то получится, что Карату шел сначала на юг, а затем на северо–восток, где жили хурриты. Исходя из обычной логики, это совершенно необъяснимо. Но подобные сказания нелогичны по определению. К тому же нет никаких доказательств тождества Дитану и Угарита. Так что пока вопрос надо оставить открытым. Отказ же героя от предлагаемого богатства и требование только одного — того, что является целью последующего похода, — обычный сказочный мотив, часто встречающийся, например, в русских народных сказках.

299

Войско состояло из царской дружины и гражданского ополчения. Это обычная практика того времени. В ополчении, созываемом царем в случае необходимости, должны были участвовать все жители страны, причем те, кто не может сам участвовать в войне, должен был, по–видимому, нанимать себе заместителя. В поэме говорится, что одинокий запирает свой дом, вдова нанимает наемника. Даже новобрачные, которые обычно в армию не призывались, в данном случае тоже уходят в ополчение, оставляя своих молодых жен. Это явно связано с огромным значением похода Карату для всего Дитану, ибо от успеха царского предприятия зависело будущее благополучие всего общества. Дружинники же являются профессиональными воинами, составляющими постоянное войско, которое находится в полном распоряжении царя. Царь, конечно, снабжает дружинников всем необходимым. Но и ополчение он тоже должен обеспечить пищей на все время похода.

300

В тексте поэмы Асирату названа Асирату тирийцев, Илату («богиней») сидонян, что свидетельствует о наличии культа этой богини у финикийцев. При этом Асирату рассматривается как единая богиня Сидона и Тира. Существует рассказ об основании Тира сидонянами, но он датирует это событие намного более поздним временем. В Библии термин «сидоняне» относится как к жителям Сидона, так и к финикийцам вообще. Сидонянами называл финикийцев Гомер. Но у Гомера встречается и термин «финикийцы», а однажды оба слова употреблены рядом друг с другом: герой Менелай рассказывает, что во время своего возвращения из‑под Трои он побывал, среди других народов, у сидонян и финикийцев. В библейской Таблице народов, где перечисляются все известные автору народы и государства, Сидон назван первородным сыном Ханаана, а обитатели северной части Финикии упоминаются среди других сынов Ханаана. Ассирийские цари в своих победных надписях говорят о царстве сидонян, но столицей его является Тир. И наконец, наместник тирского царя в одном из городов Кипра называет себя рабом царя сидонян. Все это, как кажется, говорит о том, что издавна южную часть Финикии называли именно Сидоном. В таком случае Асирату тирийцев, Илату сидонян может рассматриваться как высшая богиня Южной Финикии, подобно Балу, Владыке Цапану в Угарите и его окрестностях. Но в I тысячелетии до н. э. Асирату уже не занимала такого положения на юге Финикии — ни в Сидоне, ни в Тире.

301

Страна состояла из города, по имени которого называется все государство, и селений. Это типичная структура города–государства. А именно такая форма государства в то время была распространена в Сирии и Палестине.

302

Обычная практика военных действий того времени: каждый житель враждебной страны рассматривался как враг, которого надо убить или поработить. Судя по поэме, такая практика не осуждалась, но и не восхвалялась, а воспринималась как нечто само собой разумеющееся.

303

Описание красоты Девы Хурритянки, по–видимому, стандартное, как это принято в фольклоре. Эталоном женской красоты выступают богини Анату и Астарта. У семитских народов описание человека, какого‑либо другого существа или вещи основывается в первую очередь на впечатлении от предмета или субъекта. Точнее, не столько описывается сам объект, сколько выражаются чувства говорящего (или пишущего) при виде его или мысли о нем. Отсюда многочисленные преувеличения, иной раз, на наш взгляд, даже нелепые. Например, в Песни Песней возлюбленный описывает свою любимую так: «Прекрасна ты, милая, как столица, хороша, как Иерусалим, и грозна, как полк знаменный!.. Твои волосы — как стадо коз, что сбегают с гор Гилеадских, твои зубы — как стадо овец, возвращающихся с купания… как разлом граната, твои щеки». И так же эмоционально описывает девушка своего возлюбленного: «Лицо его чистое золото, кудри его — пальмовые гроздья, черные, как ворон, очи его как голуби на водных потоках… щеки его, как гряды благовоний, растящие ароматы, губы его — красные лилии, капающие миррой текучей», и т. д. В этом же стиле, хотя и более кратко, описывается и красота Девы Хурритянки.

304

Царь является представителем своего народа как перед богами, так и перед другими царями. В известной степени это распространяется и на всю его семью. Поэтому так тяжело переживают жители Удумми расставание со своей царевной. В тексте поэмы подчеркивается, что она — первородный ребенок Пабелли. А первородные дети имели особые права. Правда, это особое право относится к сыновьям, в данном же случае речь идет о дочери. Может быть, у Пабелли не было сыновей, а может быть, автор поэмы подчеркивает значимость события не только для Карату, которому нужна жена и которому ее обещал сам Илу, но и для Пабелли и его подданных, лишавшихся любимой царевны.

305

Конечно, различные блага мог дать Карату любой бог, но высшее благословение — дело верховного бога. Важна здесь и роль Балу, который инициирует этот акт. Балу, таким образом, как бы оказывается посредником между земным царем и высшим божеством.

306

Как видно из дальнейшего рассказа, благословение Илу заключалось в предречении появления у Карату большого потомства. Появление потомства, особенно многочисленного, считалось явным проявлением божественной милости.

307

Такой оборот дел, когда младшие становятся главными, последние — первыми, довольно част в литературе, в том числе в фольклоре. Можно вспомнить и библейское пророчество, что презираемый ныне станет во главу угла. Та же мысль присутствует и в русских сказках, когда младший Иван (царевич или дурак) посрамляет старших братьев, и т. д. В сохранившемся тексте такая смена первородства относится к дочери. Но если рассматривать все содержание поэмы, то наиболее вероятным представляется, что пророчество Илу о первородстве в утерянной части текста относилось и к младшему сыну Карату, Илихау. В конце именно они — Илихау и Восьмая — оказались ближе всех к смертельно заболевшему отцу. В поэме названы по именам два сына Карату — Йацциб и Илихау, а дочери поименованы числительными по мере их появления на свет. Означает ли это, что дочери собственных имен не имеют? Нам известны некоторые женские имена из Угарита, например Пиддайа; эта женщина была женой местного богача Рашапабу. Следовательно, порядок именования дочерей Карату может или быть чисто фольклорным приемом, или относиться к очень отдаленной эпохе (последнее обстоятельство еще раз подтвердило бы древность самой поэмы).

308

Забывчивость главного героя как причина последующих его несчастий — традиционный фольклорный мотив.

309

Главным богом, приносящим различные, особенно смертельные, болезни, был Рашапу. Но и другие боги могли таким образом наказывать человека. Действие Асирату объясняется нарушением Карату своего обещания. Отношения богов и людей во многом мыслились как выполнение теми и другими взаимных обязательств. Люди приносят жертвы или посвящают богу те или иные сооружения, предметы, богатства, а боги в ответ даруют людям просимое. Асирату выполнила свой долг по отношению к Карату: тот получил новую жену; а Карату забыл о своем обещании — в ответ на это отдать богине золото и серебро. Договор, следовательно, был нарушен, и нарушивший его подлежал наказанию.

310

Пир во дворце военного вождя был главной формой взаимоотношений последнего со своими дружинниками в мирное время. То же самое имело место и в раннесредневековом обществе, что получило наиболее яркое отражение в западноевропейском средневековом эпосе и русских былинах. Но данный пример показывает, что такая традиция могла возникать самостоятельно в разные эпохи и в разной культурной среде. Целью пира у Карату, как видно из дальнейшего изложения, было побудить дружинников умолить богов вылечить умирающего царя. Характерно, что к жителям города и страны Карату не обращается. Связи между ними и царем носили политический характер, в то время как между царем и его дружинниками — личный. Поэтому обязанностью дружинников было любыми средствами спасти своего вождя от смерти. Жители же города и страны такой обязанности не имели, ибо для них царствование было более или менее безличным установлением.

311

Хотя Хурритянка уже давно жена Карату и мать не менее двух сыновей и восьмерых дочерей, она по–прежнему называется Девой. Подобный эпитет носили супруга Илу, Рахмайу, и богиня Анату, что объясняется, как говорилось, особым складом религиозного мышления (см. примеч. 59). Вероятнее всего, что в случае с семьей Карату слово «дева» выступает как постоянный фольклорный эпитет, своего рода штамп, употребляемый, с точки зрения житейской логики, кстати и некстати. Можно вспомнить, как во французской «Песни о Роланде» яростные враги французов говорят о «милой Франции».

312

Судя по тексту поэмы, дети Карату жили отдельно от него. С другой стороны, угаритские документы показывают, что «большая семья», возглавляемая обычно отцом, выступает как определенная единица в имущественных, в том числе земельных, отношениях. Видимо, отделение от отца в бытовом плане не означало прекращения тесных хозяйственных связей между различными частями семьи.

313

Люди в отличие от богов принципиально смертны. Но если царь — потомок богов, то и на него должен распространиться принцип бессмертия. Такова логика Илихау. Но даже происхождение от богов не делает человека бессмертным. Это обстоятельство и мыслилось неодолимой чертой между миром богов и миром людей.

314

Видимо, Карату исходил из представления о большей эмоциональности женщин, а потому считал, что жалобы и плачи Восьмой сильнее подействуют на богов.

315

Важнейшей обязанностью живых по отношению к мертвым было сооружение достойной гробницы. Гробница царя конечно же отличалась от могил простых смертных, и ее нельзя было создать за короткое время. Поэтому такую гробницу надо было сооружать заранее, пока царь еще был жив, дабы сразу же после смерти выполнить соответствующий похоронный обряд.

316

Это обычное фольклорное преувеличение: не только земной мир, но и область богов, особенно бога Балу, главного покровителя Дитану (как затем Угарита), будет оплакивать смерть Карату. Кроме естественного чувства детей по отношению к отцу, такое заявление обосновывается лишь тем, что Карату — потомок и любимец Илу, ибо никаких особых подвигов, которые бы столь возвеличили его, за ним не числится, за исключением похода за женой (по существу разбойного).

317

Уход из обитаемых мест для плача совершался, по–видимому, в особо важных случаях. Как рассказывает Библия, когда оказалось, что Иеффаю придется по обету принести в жертву свою единственную дочь, та на два месяца отправилась в горы, чтобы там оплакать свою участь.

318

Для автора (или авторов) поэмы человек, тем более царь, существует в тесной взаимосвязи с природой.

319

При всей своей силе боги не в состоянии вылечить умирающего Карату. Связано ли это с тем, что власть их была ограничена рамками установленного миропорядка, который они и призваны охранять, или с нежеланием противоречить Асирату — неясно. Скорее всего первое, ибо и сам Илу, который, несомненно, желает выздоровления царя, непосредственно вмешаться в ход болезни не может. Он посылает Илшу и его жену для совершения необходимого ритуала, но магия не помогает.

320

Чтобы победить бога смерти Муту, Илу должен был вылепить специальное существо Шатикату. Он вылепил его из глины, затем обжег на жаровне. Илу поступает как земной ремесленник. Угаритяне называли Илу Творцом творения, понимая под этим процесс, напоминающий работу гончара. Также и Библия рассказывает, что человек был сотворен из глины (праха земного). До нас не дошло никаких угаритских мифов о сотворении мира и человека. Может быть, рассказ о создании Шатикату в какой‑то мере позволяет по аналогии заключить, что и человек был, согласно угаритской мифологии, создан тем же Илу и таким же способом?

321

Алтея — растение из семейства мальвовых. Как лекарственное растение она употреблялась и в XIX в., а на Востоке с этой целью используется и в настоящее время. Лекарственные свойства алтеи известны были и основателю ботанической науки — греку Теофрасту (IV‑III вв. до н. э.).

322

Излечение от смертельной болезни, естественно, рассматривалось как победа над богом смерти.

323

Суд был первым делом царя. Общественная функция царской власти — устанавливать и охранять справедливость, а в случае необходимости восстанавливать ее. Поэтому царь должен был в первую очередь заботиться о тех, кто сам не мог постоять за себя, — за вдов и убогих, за всех «униженных и оскорбленных». Если царь по каким‑либо причинам не в состоянии выполнять эту свою первейшую обязанность, он должен быть смещен с трона.

324

C Точки зрения принятого отношения к царской власти Йацциб был совершенно прав, ибо пассивность Карату, хотя и вызванная весьма уважительной причиной, болезнью, создавала условия для насилия и обманов, что и требовало смены царя. С точки же зрения внутрисемейных отношений, отношений отца и сына, Йацциб совершает величайшее преступление — проявляет непочтение к отцу и выражает желание его свергнуть. Перед нами явный конфликт двух точек зрения, двух подходов к решению важного для общества вопроса: является царь лишь высшим должностным лицом общества, и тогда смена пассивного царя необходима, — или же царю принадлежит (по крайней мере, номинально) высшая власть, которой он не может быть лишен, независимо от способности ее осуществлять. Это — столкновение старого, общинного, и нового, династийного, принципов передачи власти. Автор поэмы явно на стороне второго. Вероятно, ко времени ее создания династийный принцип уже считался более приемлемым, хотя еще и не окончательно утвердившимся. Впрочем, не исключено, что внесение этого мотива в поэму — результат ее постепенного развития в угаритской среде.

325

Текст поэмы на этом обрывается. Но вполне логично считать, что проклятие Карату исполнилось. В предыдущих частях поэмы много говорится о почтительном отношении к отцу младшего сына, Илихау, который явно противопоставляется своему старшему брату как пример исполнения сыновнего долга. Несомненно, именно к нему переходит от проклятого старшего брата первородство и, следовательно, престолонаследие. Ранее в поэме говорилось о печали природы из‑за смертельной болезни Карату. Ясно, что с его выздоровлением и природа должна возрадоваться.

326

Текст поэмы о Данниилу и Акхите, как и поэмы о Карату, был открыт в самом начале раскопок Угарита. Обе поэмы, как уже говорилось, относятся к священному преданию Угарита и напоминают в этом исторические части Библии. Некоторые ученые полагают, что Данниилу мог быть историческим лицом, и его деяния столь прочно запечатлелись в народном сознании, что рассказы о них, обрастая сказочными подробностями, передавались из уст в уста в течение нескольких веков, прежде чем были записаны в XIV в. до н. э. Правда, в самой поэме, как она до нас дошла, Данниилу никаких особых подвигов, которые заслуживали бы увековечения в памяти народа, не совершает. Сюжет поэмы связан, скорее, с судьбой его сына, охотника Акхита. Но эта поэма могла быть лишь частью целого эпического цикла о Данниилу, и на основании только сохранившейся его части никаких выводов делать нельзя. Не исключено, что существовали и другие рассказы о Данниилу. Однако именно повествование о потере, а затем обретении с помощью богов потомства было, вероятнее всего, важнейшей частью всего цикла сказаний о Данниилу (если такой цикл существовал). Во всяком случае, это повествование было хорошо известно не только угаритянам, но и их соседям, и сохранялось в течение веков. В начале VI в. до н. э. пророк Иезекиил обращался к своим соотечественникам, уведенным в изгнание в Месопотамию, с напоминанием о трех праведных мужах — Ное, Данииле и Иове, говоря, что в случае великого греха отступничества Бог погубит и людей и скот, и только эти три праведника спасутся. Правда, Иезекиил при этом указывает, что спасены будут лишь они сами, а не их сыновья или дочери. Но в библейских рассказах о Ное и Иове Бог поступает с их потомством иначе. Так, перед потопом Бог приказал Ною построить ковчег, в котором должен был спастись и сам Ной, и вся его семья, включая сыновей и дочерей, и по паре всех других живых существ. У Иова ради испытания Бог отнял детей и богатство, но, убедившись в его праведности, вернул ему все это в еще большем количестве. Видимо, во времена Иезекиила существовали разные варианты рассказов об этих праведниках (а слушатели Иезекиила явно прекрасно понимали, о чем и о ком идет речь). Но и в сохранившихся библейских повествованиях Ной и Иов связаны именно с проблемой потомства. Различные рассказы о чудесах и толкованиях собраны в библейской Книге Даниила. В ней нет сказания о гибели и новом обретении потомства. Возможно, рассказы, сохранившиеся в названной Книге, восходят к другим вариантам сказаний о Данниилу, где он представлен чудотворцем и толкователем снов и знамений. В пользу такого предположения может свидетельствовать еще одно место в пророчестве Иезекиила, где Даниил предстает образцом мудреца, которому ведомы все тайны. А может быть, мы имеем дело все‑таки с новыми рассказами, сгруппированными вокруг популярной в народной памяти фигуры. Но в любом случае это свидетельствует о распространении различных повествований о Данниилу–Данииле в западносемитской среде.

327

Определение Данниилу как «мужа харнамийского» свидетельствует о существовании общества Харнаму. Полагают, что угаритское общество и образовалось в результате слияния Харнаму и Дитану. Название Харнам (или Хирнам) встречается в египетских документах второй половины II тысячелетия до н. э. Исследователи располагают это место в долине между горами Ливана и Антиливана. Может быть, как и в случае с Дитану, речь идет о какой‑то западноаморейской общности, часть которой, перебравшись далее к северу, вместе с Дитану заселила уже существовавший доаморейский Угарит, а часть, судя по сохранению названия, осталась на старом месте. Если это так, то сохранение харнамийского предания о Данниилу и Акхите в главном храме Угарита — храме Балу — свидетельствует о признании преданий обеих частей предугаритского общества — Харнаму и Дитану в качестве священных преданий Угарита.

328

Перечисляются обязанности благочестивого сына по отношению к отцу. Они распространяются и на царскую семью. Возможно, здесь отразились обычаи архаического времени, когда члены царской семьи должны были собственноручно заниматься даже хозяйственными делами; в поэме уточняются эти дела; оштукатуривание крыши, когда она загрязняется, и стирка одежды, когда она пачкается. В связи с этим можно вспомнить, что в гомеровской «Одиссее» феакийская царевна Навсикая вместе со служанками стирает белье на берегу моря.

329

Как и в случае с Карату, благословение и обещание даровать сына дает сам верховный бог Илу, а не Балу, царствующий над землей, а точнее — над тем обществом, которым в данный момент правит Данниилу. Это благословение и обещание должны были иметь космический характер и поэтому входили в сферу полномочий Илу. Но показательно, что между земным владыкой и владыкой вселенной стоял все‑таки посредник.

330

Как жена Карату происходила из Удумми, так жена Данниилу — из Данниту. Где располагалась Данниту, неизвестно.

331

Балу продолжает выступать посредником между Илу и Данниилу. Это резко отличает отношения между верховным богом и Данниилу от подобных отношений между тем же богом и Карату, ибо с последним Илу контактирует непосредственно. Трудно сказать, чем вызвана такая разница. Может быть, это свидетельствует о более позднем происхождении поэмы о Данниилу и Акхите, когда роль Илу, как полагают многие исследователи, уменьшилась и за ее счет возросла роль Балу. Не исключено также, что в Харнаму Балу играл более значительную роль, чем Илу, сопоставимую с той, которую он играл в самом Угарите, в то время как для Дитану значение Балу было несколько меньшим, и там он считался очень важным, но все же одним среди прочих в собрании богов, возглавляемом Илу. Если это так, то в религиозной истории Угарита Харнаму имела большее значение, чем Дитану.

332

Семиричный цикл был свойствен семитам и связан с фазами луны. Достаточно вспомнить семидневную неделю, идущую, вероятно, из Месопотамии, и библейский рассказ о сотворении мира, когда Бог шесть дней творил мир, а на седьмой день отдыхал.

333

С развитием общества охота превращается из важнейшего промысла преимущественно в одно из занятий царей и вельмож.

334

Естественно, что у легендарного героя, каким является Акхит, и лук должен быть особенным. Такой лук мог изготовить только сам бог Котару–ва–Хасису. Снова перед нами пересечение двух пространств — божественного и человеческого.

335

Данниилу вершит суд, сидя под деревом на площади у ворот. Ворота играли в западносемитских обществах очень большую роль. Именно у ворот собиралось народное собрание. И само слово «ворота» становится синонимом «гражданской общины». В Финикии даже существовали две разные системы мер — меры «царские» и меры «ворот». Что касается дерева, которое корнями уходит в землю, а вершиной тянется к небу, то оно воспринималось как воплощение мировой связи, как «древо жизни». В Библии неоднократно упоминаются такие деревья, под ними провозглашали царя или «судью», заключали договоры и совершали другие важные действия. И совсем другой народ — древние германцы — представляли центральную ось мироздания как огромный священный ясень.

336

Считается, что в своем ответе Анату Акхит описывает соответствующие части составного лука, какой появился в XVIII‑XVI вв. до н. э.

337

Охота издревле была мужским делом, хотя в мифах встречаются и богини–охотницы, как угаритская Анату или греческая Артемида, и женщины–охотницы, как греческие же амазонки. Акхит с юношеской самонадеянностью не только отказывает Анату в ее просьбе, но и прямо оскорбляет ее, что не могло не вызвать гнева богини.

338

Весь эпизод с визитом Анату к Илу весьма примечателен. Хотя Анату столь сильно разгневалась на Акхита, что решила его уничтожить, сделать это без разрешения Илу она все же не могла. Потому ли, что вообще человеческая жизнь находится в руках верховного бога, или же потому, что речь идет об отпрыске царского дома, — неясно. Как и в сказаниях о Балу, в данном случае Анату тоже прибегает к угрозам. Такое описание поведения богини стало уже почти стандартным. И в том и в другом случаях угаритские сказания описывают один и тот же характер — яростный, вспыльчивый, агрессивный. Если вспомнить сказания о Балу, то можно увидеть, что для дипломатических маневров с целью добиться разрешения постройки дворца Балу к Илу подсылается Асирату. Видимо, ни на какие переговоры Анату не способна, она может добиваться своих целей только прямо, прибегая в случае необходимости к угрозам. Недаром испуганный Илу говорит, что на нее нет управы.

339

Абулуму считался резиденцией Йариху. Точное местонахождение этого города неизвестно. Его название сопоставляют с названиями ряда городов Палестины и Заиорданья, упомянутых в Библии, и полагают, что это слово может означать город как таковой.

340

Сущность Йатпану пока неясна. Его считают божественным слугой (но непонятно, чьим именно — Йариху или Анату) или воином. Скорее, это один из демонов угаритской религии, помогающий уничтожать врагов. Несколько непонятно, почему Анату, столь могущественная богиня, нуждается в его помощи, чтобы убить Акхита, которого уже предал в ее руки Илу. Может быть, ввиду покровительства, которое Балу оказывает Данниилу, а следовательно, и его сыну, Анату, хотя она сестра и возлюбленная Балу, все же опасается брать на себя полную ответственность за убийство Акхита, а потому делает так, чтобы убийцей–исполнителем стала не она лично, а Йатпану.

341

Хищные и кровожадные орлы и коршуны, естественно, являются священными птицами кровожадной и мстительной Анату.

342

Угаритяне, как и другие западносемитские народы, различали душу и дух. Носителем души была кровь, и с ее пролитием душа покидала тело, в результате чего человек умирал. Дух обитал в носу, и он тоже улетал из человеческого тела в момент смерти.

343

Даже умирая, Акхит фактически не подчиняется Анату: богиня его погубила, но то, ради чего она свершила это зло, все равно ей не достанется. В поэме чувствуется определенный вызов богам.

344

Смерть Акхита оплакивает вся природа, как и заклял ее умирающий царевич. Полет стаи хищных птиц предвещал несчастье. Конечно, толковать знамения мог не каждый, но недаром подчеркивается, что Пугату знает движение звезд.

345

Отроки — личные слуги царя.

346

Погребению мертвеца придавалось особо важное значение. Мертвец не может успокоиться, пока он не будет погребен в глубокой могиле. Непотревоженность праха считалась важнейшим условием загробного существования. Поэтому первой задачей Данниилу было найти тело погибшего сына и по всем правилам его похоронить.

347

Птицы, летающие над землей, могли находиться в ведении не верховного бога Илу, а непосредственного владыки земного мира — Балу. Поэтому‑то Данниилу и обращается с мольбой именно к нему.

348

В мифах птицы часто имеют собственные имена. В данном случае такие имена имеют отец и мать орлов. Эти имена пока ни в каких других дошедших до нас угаритских текстах не встретились.

349

Данниилу обвиняет практически всю природу в гибели сына. В мифологическом плане здесь ясно выражена тесная связь между человеком и окружающим миром.

350

Для архаического сознания характерно представление о виновности целого сообщества за преступление его части. Город мыслился единым целым, и каждый гражданин его был ответствен за его дела, и весь город был ответствен за дела каждого гражданина. Пережитки таких представлений существуют и по сей день.

351

В этом эпизоде описывается траурная церемония. Согласно иудейской религиозной традиции, траур должен продолжаться семь дней. Этот срок был, по–видимому, характерен и для других западносемитских народов, что связано с уже отмеченным священным характером числа «семь». Естественно, в фольклорном произведении, тем более когда речь идет о герое, семь дней превращаются в семь лет.

352

Траур завершался жертвами богам и ритуальной пляской. Ритуальные танцы были широко распространены у народов сиро–палестинского региона. Библия описывает подобные пляски царя Давида перед Ковчегом Завета, и это являлось особой формой служения Богу. Правда, в угаритской поэме пляшет не сам царь, а специальные плясуны. Но смысл пляски остается тем же самым.

353

Принцип талиона, т. е. «кровь за кровь, смерть за смерть», был широко распространен в древности. На нем основывается обычай кровной мести, идущий из родового общества. Это — вариант принципа ответственности целого сообщества за преступление его части. У Данниилу, по–видимому, не было больше сына, и обязанность мести приняла на себя дочь.

354

Вероятно, это ритуальное омовение и следующий за ним, тоже ритуальный, туалет с целью очищения и последующего свершения чрезвычайно важного дела, в данном случае — мести за убитого брата.

355

Возможно, здесь противопоставляются земледельческое общество, каковым явно было Харнаму (вспомним огород и хлебное поле Данниилу), и общество скотоводческое, кочевое, члены которого живут в шатрах. Противопоставление этих двух типов общества характерно для регионов, находящихся на стыке двух природных зон. Такие общества были и взаимозависимы, и в то же время враждебны друг другу. Возникавшее из этого психологическое напряжение, в частности, ощущается в тех местах Библии, которые относятся к сравнительно древнему ее слою. Не случайно в глазах скотоводов, в том числе древнейших евреев, первопредок земледельцев–ханаанеев, Каин, стал и первозлодеем.

356

Текст поэмы о Данниилу и Акхите в дошедшем до нас неполном виде обрывается на рассказе о том, как Пугату выпила во второй раз отравленное вино, а конец эпизода восстанавливается логически и по похожим библейским параллелям. Рассказ же о Данниилу и рапаитах является сюжетом другого произведения, содержание которого, однако, тесно связано с предыдущей поэмой. В сохранившихся табличках нет указания на запись поэмы о рапаитах жрецом Илимилку, но исследование показало, что записи и той и другой поэмы относятся к одной серии и датируются одним временем.

357

То, что Анату принимает активное участие в пиршестве Илу, устроенном им явно по призыву Данниилу, свидетельствует о примирении последнего с ней. Возможно, уничтожив Иатпану, царь удовлетворил чувство мести. С другой стороны, и Анату как будто раскаялась в своем злодеянии. Сам пир мог быть формой примирения, хотя Данниилу на нем, кажется, не появляется. На пиру среди прочих богов присутствует Балу. Он выступает под двумя именами — Балу и Хадду. Имя Хадду в угаритской литературе встречается редко. Является ли упоминание этого имени в данном случае литературным приемом или отражает какие‑то различные религиозные концепции, неясно. Первое маловероятно — все‑таки перед нами священный текст, в котором литературные приемы подчинены религиозным целям. В библейском Пятикнижии мы тоже встречаем именование Бога и как Йахве, и как Элохим. На этом основании библеисты уже давно установили существование, по крайней мере, двух составных частей этого священного текста и говорят о двух «авторах» — Йахвисте и Элохисте (сейчас, правда, выяснено, что текст Пятикнижия имеет более сложную структуру). Может быть, и в угаритской религиозной литературе наблюдалось нечто подобное.

358

Обычно считается, что жесты рапаитов означали помазание царя на царство. Действительно, есть множество библейских параллелей, описывающих помазание нового царя. Но до того как новый царь вступит на престол, должен умереть (или каким‑либо иным образом лишиться власти) старый. Однако в поэме Данниилу — все еще действующий государь; к тому же Илу предрекает ему, что он доживет, по крайней мере, до рождения внука. Поэтому, думается, обряд, совершенный рапаитами, связан, скорее, с возвращением Акхита в мир живых. Упоминание о предмете, который преломили рапаиты, содержалось как раз в пропуске текста, поэтому хлеб — лишь гипотеза.

359

Уже говорилось, что, может быть, в религиозной истории Угарита Харнаму играла большую роль, чем Дитану. Поэма заканчивается молитвой к главе рапаитов — Царю вечному с пожеланием, чтобы мощь его, и музыка его, и сияние его пребывали в Угарите «во дни Шапашу и Йариху и прекрасные годы Илу», т. е. пока существует этот мир. Не говорит ли это о том, что и царская династия Угарита происходила из Харнаму?

360

Как уже отмечалось, оригиналы записей финикийских мифов до нас не дошли. Финикийские монеты и немногие надписи дают лишь намеки на мифологию, которая, судя по всему, должна была быть довольно богатой. Изложение этой мифологии Санхунйатоном, дошедшее до нас только в грекоязычной передаче Филона Библского, сохранилось лишь в части, касающейся мифической предыстории Финикии (см. примеч. 76). К счастью для нас, к финикийским мифам и легендам порой обращались греческие и римские писатели. В дальнейшем изложении использованы некоторые их рассказы, о которых можно с уверенностью или большей долей вероятности говорить, что они в конечном счете восходят к финикийским источникам.

361

Рассказы о происхождении вселенной присутствуют в мифологии любого народа. Правда, некоторые народы обращали как будто мало внимания на этот момент истории мира. Так, повествования о возникновении вселенной играли сравнительно небольшую роль в мифологии древних греков, хотя и были им известны. Мы практически ничего не знаем, как представляли сотворение вселенной римляне, но это объясняется значительным растворением собственно римской мифологии в греческой. Нам не известны соответствующие мифы Угарита. Несомненной причиной этого является случайность археологических находок. Мы уже знаем, что бога Илу угаритяне называли Творцом творения. Следовательно, существовали и мифы о самом творении. До сих пор основная масса мифологических текстов Угарита была связана с храмом Балу. Но Балу никогда не считался создателем мира. Можно надеяться, что в случае открытия храма Илу (если таковым не являлся «храм с ритонами», о котором будет сказано дальше) там удастся обнаружить и записи мифов о творении. Пока что можно с большими основаниями предполагать, что они не только существовали, но и имели нечто общее с известными финикийскими и библейскими рассказами.

362

Этот вариант изложен преимущественно по Санхунйатону–Филону.

363

В самом начале Библии рассказывается о сотворении мира. Там мы тоже находим неупорядоченный хаос и Дух Божий, который носился над этим хаосом и океаном. В библейской Книге Премудрости Соломона также говорится о создании Богом мира из безобразного вещества. Важно также указание на то, что Мот был то ли илом, то ли водянистой гнилью. В обоих случаях ясна связь с влагой. И в Библии разделение верхних и нижних вод являлось одним из этапов творения. Вспомним, что и в угаритской мифологии важную роль играла борьба Балу с богом моря Йамму. Наличие таких схожестей, конечно, не означает заимствований представлений одного народа другим. Речь идет о представлениях, существовавших в аморейско–ханаанейской общности. В то же время ясна и принципиальная разница между библейским описанием сотворения мира и тем, какое нам сохранил Филон. У Филона первые божества рождаются от первоначального духа, и процесс создания мира проходит несколько этапов: дух, желание, Мот, семена всего сущего. В Библии Дух Божий непосредственно творит мир Своим словом. Возможно, это объясняется жреческой редакцией библейского текста, произведенной после или в ходе утверждения единобожия (монотеизма). Специалисты считают, что сухой, даже несколько протокольный стиль описания сотворения мира в первой главе библейской Книги Бытия свидетельствует о такой обработке первоначально более красочных описаний. В других книгах Библии, в том числе у более ранних пророков, например у Иеремии, встречаются детали, напоминающие эти более яркие народные представления. С другой стороны, нельзя быть уверенным, что Филон точно воспроизвел изложение Санхунйатона. На это воспроизведение могли оказать влияние религиозные и философские представления греческого мира. Так, в поэме Гесиода «Происхождение богов» тоже говорится о первоначальном хаосе, в котором зародились Земля и некоторые другие божественные персоны, в том числе Любовь (Эрос), а затем уже от них родились и другие божества. Идеи о первоначальном самозарождении существовали в особом греческом религиозном течении, орфизме, который в последние века до нашей эры и в первые века нашей эры приобретал все большую популярность. Поэтому не исключено, что Филон мог волей или неволей привнести в изложение финикийских мифов элементы, которые ранее не были им свойственны. Впрочем, у нас нет твердых оснований говорить, кто у кого заимствовал; вполне возможно, что подобные представления греки, и среди них сторонники орфизма, наоборот, могли заимствовать на Востоке, в том числе у финикийцев. Изложение других вариантов рассказов о возникновении вселенной делает такое предположение достаточно вероятным. Интересно появление в рассказе о сотворении мира бога Мота. И в угаритской и в финикийской мифологиях бог смерти Мот (Муту) представлен ужасным. В угаритской поэме о Данниилу и Акхите его даже называют кровавым. Но, с другой стороны, кровь— вместилище жизни. Возможно, на более раннем этапе развития религиозно–мифологических представлений Мот являлся не только и, может быть, не столько богом смерти как таковой, но всякого коренного изменения существования, т. е. перехода не только от бытия к небытию, но и от небытия к бытию. В таком случае роль Мота в творении мира становится вполне понятной.

364

Представление о яйце как первоначале мира было свойственно многим народам и религиям. Орфики, о которых только что говорилось, тоже представляли первоначальный мир в виде яйца.

365

То есть планеты.

366

Во времена Филона очень популярным было философское учение стоиков. Стоики, в частности, утверждали, что именно из мирового пожара рождается новый мир. Еще задолго до них греческий философ Гераклит говорил, что мир является мерами загорающимся и мерами затухающим огнем. Такие представления могли оказать влияние на Филона. Но надо иметь в виду, что основатель учения стоиков Зенон сам был финикийцем, он приехал в Афины и там учил своей философии. Что касается Гераклита, то он, как и другие первые греческие философы, жил в Малой Азии, где были довольно сильны восточные влияния. Поэтому вероятнее, что представление о вселенском пожаре, давшем начало мировому движению, пришло к грекам с Востока, и не исключено, что именно от финикийцев, которые уже давно активно торговали с греками и могли передать им какие‑то свои представления о начале мира.

367

Ветер и его жена как прародители смертных людей могут быть сопоставлены с Духом (или дыханием) Бога, создателя человека, в библейском предании. Эон и Протогон— греческие имена и означают «век» и «первородный». Филон в духе своего времени вообще предпочитает давать персонажам финикийской мифологии греческие имена, явно рассчитывая на грекоязычных читателей. Во многих случаях можно найти финикийские соответствия. Финикийским словом, означающим «век», было «улом», а, как мы позже увидим, в одном из вариантов рассказа о возникновении мира именно Улом называется среди первоначальных богов. В греческом языке слово «эон» может быть как мужского, так и женского рода. «Протогон» же в данном случае — слово мужского рода. Поэтому, учитывая, что эта пара является прародителями следующих поколений, можно считать Эон женщиной.

368

Эон выступает так называемым культурным героем. Такие «культурные герои» встречаются в мифологиях самых разных народов. Это мифические персонажи (даже если в их именах сохранились воспоминания о реальных людях), которым приписывается, в частности, изобретение тех или иных полезных для человечества предметов либо занятий. Так, в Библии первым земледельцем был Каин, а первым скотоводом — Авель. В финикийских мифах подобные «культурные герои» достаточно многочисленны. Правда, здесь надо сделать одну очень важную оговорку. Как уже говорилось (см. примеч. 76), сам Филон был сторонником учения Евгемера, согласно которому все боги были когда‑то смертными существами, превращенными в народном сознании в богов за свои заслуги перед человечеством. Поэтому довольно трудно сказать, где у Филона подлинные «культурные герои», а где — боги, которых этот писатель превращает в таковых, искажая смысл произведения Санхунйатона.

369

Таким образом, Финикия оказывается первой населенной страной мира. И такое представление вполне обычно. Правда, это как будто противоречит утверждению тех же финикийцев, что они пришли на берег Средиземного моря с юга, от Эритрейского моря, под которым подразумевалось, по–видимому, все обширное водное пространство к югу и юго–востоку от Аравийского полуострова. Но подобные противоречия, как уже говорилось, никогда не тревожили создателей мифов. Вопрос же о древности своей страны или своего города очень заботил людей, в том числе финикийцев. Недаром жители многих из них пытались доказать, что именно их город был самым древним или хотя бы одним из самых древних.

370

Дети Зон и Протогона носят значимые имена. Это характерно для древнейших божеств. Поэтому кажется возможным, что и их родители — не собственно «культурные герои», а божества. Дети же воплощают стихию огня, который в финикийском мифе, с одной стороны, играл, как мы видели, столь важную роль в развитии вселенной, а с другой — имел огромное значение для становления цивилизации. Может быть, в данном пункте отразилась идея перехода от возникновения природы к возникновению цивилизации.

371

То есть Цафон.

372

Финикийцы, как и угаритяне, почитали горы. Перечисленные горы находились в районе Финикии и, вероятно, были объектами поклонения. Среди этих гор и горных массивов нам неизвестна Братю — возможно, местное название какой‑то горы. Ни в каких других текстах это название не встречается.

373

Филон дает два имени бога — финикийское, Шамимрум, и греческое, Гипсураний. И в том и в другом присутствует указание на небесный характер этого бога. Имя Гипсураний может означать (приблизительно) «находящийся на верхнем небе». Не исключено, что это тот же Баал–Шамим, о котором говорилось несколько ранее. А имеющееся противоречие может объясняться соединением в данном тексте разных традиций. Усой — это, несомненно, эпоним (т. е. бог или герой, по имени которого названо то или иное место) города Ушу. Ушу был расположен на материке, как раз напротив Тира. Греки и римляне даже называли его Палетиром, т. е. Древним Тиром. В I тысячелетии до н. э. Ушу принадлежал Тиру. Ассирийцы на какое‑то время отняли этот город у тирийцев, но затем Тир восстановил свое господство над ним.

374

То, что первые жилища, хотя еще и весьма примитивные, появились именно на острове, где позже находился Тир, говорит об использовании здесь именно тирского варианта финикийских сказаний.

375

Изобретение мореплавания приписывалось разным божествам. У Филона–Санхунйатона первенство в этом деле принадлежит богу Хусору, а затем Кабирам. Тирийцы называли изобретателем корабля своего бога Мелькарта. Возможно, связывая открытие мореплавания с Усоем, жители Ушу противопоставляли свою версию тирской.

376

Появление человеческого общества финикийцы рассматривали как процесс, осуществляемый различными богами и «культурными героями». Таким образом, они внесли в свою религиозно–мифологическую мысль идею постепенного развития, эволюции. Отождествление отдельных этапов этой эволюции с конкретными персонажами является неотъемлемым свойством мифологического мышления.

377

Вероятнее всего, это были жители Библа.

Финикийская мифология, как и вообще мифология аморейско–ханаанейской общности, имела несомненные общие черты. Но это не мешало тому, что в каждом городе существовали свои сказания и свои варианты общего сказания. Исследование дошедших до нас фрагментов произведения Санхунйатона–Филона показало, что в основе этого повествования лежит библский вариант, или, как говорят, библская традиция, хотя сам Санхунйатон происходил из Берита. Правда, Санхунйатон, по–видимому, хотел создать более общее произведение и, как мы видели, учел в своем рассказе и какую‑то часть традиций Тира и Ушу.

378

Сидонская традиция сохранилась в кратком виде в произведении Дамаския «О первых принципах». Дамаский— греческий философ V‑VI вв., один из последних языческих философов. Он возглавлял философскую школу в Афинах, когда император Юстиниан в 529 г. закрыл ее, на чем практически и закончилась история античной мысли. В первой части своего произведения Дамаский сообщает и кое‑что относительно различных мифов о происхождении вселенной, пытаясь отождествить мифологию и философию. В последней главе этой первой части он говорит и о финикийских мифах. Упоминая о сидонском варианте, Дамаский ссылается на Евдема. Это имя носили разные историки и философы. Возможно, речь идет об ученике Аристотеля, жившем на рубеже IV‑III вв. до н. э.

379

Об этом варианте тоже рассказывает Дамаский, но ссылается уже на другого автора — Моха. Греческий ученый Страбон (I в. до н. э. — I в. н. э.) говорит, что Мох был сидонским писателем и жил еще до Троянской войны. Так что, если верить Страбону, его можно считать приблизительно современником Санхунйатона. Возможно, что, как Санхунйатон в Берите, Мох в Сидоне пытался создать священное предание, объединив различные мифы. К сожалению, кроме краткого указания Дамаския на его космогонию (учение о происхождении мира), от этого произведения Моха ничего не сохранилось, так что об этом авторе мы можем судить еще меньше, чем о Санхунйатоне.

380

В рассказе Моха много общего с рассказом Санхунйатона, и это общее можно отнести на счет общефиникийской мифологии. Но есть и важное различие. То место фактического создателя мира, какое у Санхунйатона занимает Мот, у Моха принадлежит Хусору. При этом миф, переданный Мохом, кажется более ранним. Хусор, бог–ремесленник, вполне подходит на роль создателя этого мира. И греки и римляне часто употребляли слово «сидоняне» и производные от него для обозначения финикийцев вообще. Но Страбон, рассказывая о Финикии, ясно различает Сидон и Тир. Поэтому нет сомнения в том, что Мох — не просто финикийский, но именно сидонский писатель, и в его сочинении конечно же, отразилось сидонское предание. Оно не вполне согласуется с тем, какое Дамаский излагает непосредственно перед ним, утверждая, что то — сидонское. Вполне вероятно, уже в Сидоне ходили разные варианты сказаний о сотворении мира. Может быть, выдвижение Хусора было связано с каким‑либо храмовым преданием, хотя о храме Хусора в Сидоне нам пока неизвестно.

381

Этот вариант мифа содержался в средневековом арабском трактате, сравнительно недавно опубликованном. Исследование показало, что сообщение трактата восходит к финикийскому источнику.

382

Высшим богом Море, т. е. бог Йам, считался в Берите, так что, возможно, этот рассказ имеет беритское происхождение.

383

Многие древние народы рассматривали развитие мира как смену поколений богов. В мифологии хеттов бог

Алалу девять лет царствовал на небесах, а затем его победил бог Ану, и через столько же лет на него пошел войной бог Кумарби, которого хетты называли отцом богов. Но и Кумарби не суждено было царствовать вечно. Из его семени земля породила трех богов — бога бури, бога реки Аранцах и бога Тасмису. Хотя конец этого мифа не сохранился, учитывая, что в хеттской религии бог бури играл очень большую роль и считался супругом богини солнца Аринны, можно почти с уверенностью говорить, что сказание кончалось победой молодых богов над Кумарби. Сейчас доказано, что хетты заимствовали этот миф, как и многие другие, у хурритов. Подобные рассказы существовали в Месопотамии. В Греции Гесиод написал поэму «Происхождение богов», в которой тоже описывал борьбу нескольких поколений богов: своего отца Урана сверг хитроумный Крон, который, боясь, как бы и его не постигла та же участь, проглатывал своих детей, но новорожденного Зевса спрятали, и когда Зевс вырос, он сверг Крона, заставив того выплюнуть проглоченных ранее, и отныне Зевс, его братья, сестры и его дети правят миром. Таким образом, можно говорить об общем донаучном представлении о развитии мира.

384

Как уже говорилось, если у угаритян эпитет Высочайший или Высший был свойствен Балу или Илу, то у финикийцев существовал отдельный бог с таким именем. Санхунйатон ничего не говорит о рождении этого бога (по крайней мере, Филон этого не сообщает). По существу, в дошедшем до нас тексте рассказ о прежних божествах прекращается и начинается новый, переход к которому отмечен указанием, что в «их время», т. е. во времена потомков первых богов (или обожествленных смертных, как считал Филон), родились Элиун и Берут и что те боги, о которых дальше пойдет речь, будут потомками именно этой пары.

385

Подчеркивание места пребывания первых богов может свидетельствовать о библском происхождении традиции, которую в дальнейшем передает Санхунйатон. И позже упоминается, что верховный бог Эл построил первый город в Финикии, Библ. Может быть, использование Санхунйатоном именно библской традиции побудило Филона, происходящего из этого города, использовать для изложения финикийской истории и предыстории именно его сочинение, а не какое‑либо другое, например — сидонца Моха.

386

В духе своей концепции Филон говорит, что Элиун погиб в схватке с дикими зверями и был обожествлен его детьми. Трудно сейчас сказать, каков был первоначальный вариант этого мифа, переданного Санхунйатоном (Элиун, конечно, был богом, а не обожествленным предком). Но важно то, что в отличие от мифологий других народов, включая хеттов и греков, Элиун не был свергнут своим сыном. Более того, у Санхунйатона–Филона подчеркивается почтение детей по отношению к отцу. Это важная особенность финикийского рассказа о переходе власти от первого поколения богов ко второму.

387

Филон употребляет греческое имя Уран, что буквально и означает «небо». Но если Небо был тем же богом, что и Баал–Шамим, Владыка Небес (это, как уже говорилось, не совсем ясно, но очень вероятно), то он пользовался официальным почетом на протяжении всего времени существования финикийской цивилизации и тем самым резко отличается от греческого Урана, реального культа которого в греческом мире не существовало.

388

Филон называет Эла Кроном, но сразу же добавляет, что Крон и есть Эл. Имена Бетила и Дагона — семитские. Филон не нашел этим богам их греческих соответствий. Четвертый сын Неба и Земли — Атлант. В греческой мифологии Атлант выступает одним из врагов верховного бога Зевса и в наказание обречен держать на своих плечах небесный свод. Помещали его греки на западном краю земли. О существовании подобного финикийского мифа неизвестно.

389

В западносемитских патриархальных обществах супружеская измена мужа не считалась преступлением. В Библии, особенно в рассказах о более древних временах, содержится довольно много упоминаний о подобных действиях весьма положительных персонажей. В мифологиях разных народов часто говорится о супружеских изменах богов, вследствие чего и появилось большое количество их потомков. Достаточно вспомнить многочисленные греческие мифы о Зевсе, детьми которого от разных женщин были не только божества, но и смертные герои.

390

В угаритской мифологии Анату (Анат) тоже дочь Илу (Эла), но она не только не помогает своему отцу, но и постоянно активно ему угрожает, стремясь достичь каких‑либо своих целей. Перед нами явно совершенно иной вариант западносемитской мифологии. Молодого помощника Эла Филон называет Гермесом Трижды величайшим. Культ этого греческого бога в данном варианте широко распространился в Средиземноморье после завоеваний Александра Македонского. Этого бога считали покровителем различных заклинаний. Похожим выступает Гермес Трижды величайший и в повествовании Филона. В Египте Гермес отождествлялся с богом Тотом, богом всякой мудрости, в том числе заклинаний. Филон же отождествляет египетского Тота с финикийским Таавтом, уточняя, что его‑то греки и зовут Гермесом. Поэтому можно полагать, что помощник Эла — Таавт. В духе же своего времени Филон считает его не просто Гермесом, а именно столь популярным тогда Гермесом Трижды величайшим, главным покровителем таинственных гаданий и заклинаний. Об относительно поздней вставке говорит и упоминание железа. Во времена Санхунйатона оружие изготовляли еще из бронзы.

391

Возможно, включая в список богов Демарунта, автор оставляет в своем сочинении след какой‑то мало нам известной южнофиникийской традиции. Положение Демарунта в божественной семье оказывается довольно сложным. С одной стороны, он, будучи рожденным в доме Дагона, становится его домочадцем и, таким образом, официальным племянником Эла. С другой стороны, как сын Неба Демарунт является братом верховного бога. Создается впечатление, что в Южной Финикии существовала довольно сильная мифологическая традиция, в которой Демарунт был почти равновеликим Элу, и некоторая искусственность присоединения Демарунта к семье, возглавляемой Элом, может говорить о включении элементов данной традиции в северофиникийскую, которой этот бог был первоначально чужд. Однако дальше предположения мы пока пойти не можем по причине отсутствия достаточного материала для доказательств.

392

Если в большинстве мифологий свержение предыдущего верховного бога является единовременным актом, в финикийской это растягивается на несколько эпизодов.

393

Филон там, где это возможно, дает божествам греческие имена. Однако Астарту Филон называет ее финикийским именем (хотя ее обычно отождествляли с Афродитой), ибо культ этой богини был слишком широко распространен и хорошо известен. Две же сестры Астарты носят у Филона греческие имена — Диона и Рея. Несколько дальше сам Филон говорит, что Диона — та же богиня, что и Баалтида, властвующая в Библе, т. е. Баалат–Гебал. Финикийское же имя Реи неизвестно. В дальнейшем Филон говорит, что сын Эла и Реи, Мот, стал богом смерти. В угаритской мифологии Муту был любимцем Илу и, вероятно, одним из детей его и Асирату. В финикийской религии мы практически не встречаем культа Асирату. Может быть, в Северной Финикии ее черты переносили именно на ту богиню, которую Филон называет Реей. Учитывая, что Библ одно время был занят амореями, а библская царская династия, судя по именам царей, во II тысячелетии до н. э. была, скорее всего, тоже аморейского происхождения, можно предположить (но только предположить), что Рея — это Асирату.

394

Это вновь возвращает нас к загадочному Атланту. Текст Филона не дает возможности отождествить его с каким‑либо известным финикийским богом. В дальнейшем еще пойдет речь о страшном чудовище Тифоне, который боролся с верховным богом и после своего низвержения был брошен в глубь земли, и над ним была воздвигнута гора. Может быть, существует какая‑то связь между Тифоном и Атлантом, хотя Филон называет среди морских божеств и Тифона. Но это пока из области догадок.

395

О финикийском Садиде мы практически ничего не знаем. Можно только полагать, что он является одним из богов подземного мира. Может быть, он идентичен с Шаддаем, которого считают богом плодородия у арамеев, населявших Сирию в I тысячелетии до н. э. Связь богов плодородия с подземным миром встречается в мифологиях разных народов.

396

Дочь, которой Эл отрубил голову, это явно Персефона: о ней несколько ранее говорилось, что она умерла девственницей. В греческой мифологии Персефона — царица подземного мира. Таковой у финикийцев (да и вообще у западных семитов) считалась богиня Шеол.

397

Изображения крылатых божеств встречаются, в частности, на финикийских монетах. Мы еще плохо знаем изобразительное искусство финикийцев, и поэтому трудно сказать, насколько распространены были подобные изображения в скульптуре или живописи (в том числе вазописи).

398

Мы вновь встречаемся со старым западносемитским представлением о верховном государе и подчиненных ему владыках. Именно таким был угаритский Илу, таков и его финикийский двойник Эл. В мифологии, переданной Санхунйатоном, роль Эла довольно велика. Он, как и Илу, хозяин космоса, космических сил. И хотя Филон отождествляет Эла с греческим Кроном, разница между этими двумя богами принципиальная. Крон низвергнут в Тартар, находящийся еще глубже того подземного мира смерти, куда спускаются обычные люди после ухода из жизни. Эл не только остается в посюстороннем мире, но и продолжает осуществлять в нем высшую власть.

399

Филон говорит не о Финикии, а о «стране». Но ясно, что под «страной» подразумевается сама Финикия. В то же время, из «страны» явно исключаются Библ и Верит, как об этом говорится несколько позже. Это позволяет фактически свести «страну» к Южной Финикии. Не означает ли упоминание о передаче этим богам власти над «страной» вновь осторожное включение в текст Санхунйатона южнофиникийской традиции?

400

Вероятно, имеется в виду вся Греция.

401

Скорее всего, упоминание об Анат как о владычице Аттики относится к более позднему времени, чем создание Санхунйатоном своего произведения. Финикийцы неплохо знали Грецию. Поэтому трудно было бы понять, почему Эл выделяет только Аттику.

402

О Таавте мы уже говорили во «Введении».

403

Мот снова появляется в повествовании о финикийских богах. На этот раз он именно бог смерти, каким был и угаритский Муту. Вероятно, образ этого бога развивался в сторону ограничения области его деятельности. Сначала, по–видимому, к его ведению относились как переход от небытия к бытию, так и переход из мира живых в мир смерти, а позднее — только последнее.

404

В основу изложения положен сохранившийся отрывок из сочинения Ферекида — одного из греческих мудрецов и мифографов (писателей, специализировавшихся на изложении мифов), жившего в первой половине VI в. до н. э. Он происходил с острова Спроса. Древние географы считали, что именно этот остров упоминает Гомер, рассказывая, как остановившиеся там финикийцы похитили младенца Евмея, продав потом его в рабство отцу Одиссея. Это предание основано на частых посещениях Спроса, как и других окрестных островов и мест Греции, финикийцами. Кроме того, Ферекид, по словам его биографа, выучился своей мудрости из финикийских книг. Предводителями враждебных друг другу войск Ферекид называет Крона и Офиона. Последнее имя и является именем Змея (по–гречески «офис»). Врагом же его выступает, и это очень важно, не Зевс, который в греческой мифологии утверждал свою власть в борьбе с различными чудовищами, в том числе и змеевидными, а его отец — Крон. Видимо, уже во времена Ферекида существовало твердое убеждение, что финикийский Эл соответствует греческому Крону. О том, что рассказ Ферекида о Змее и его борьбе с верховным богом заимствован у финикийцев, можно судить и по сообщению Филона, который уже после изложения произведения Санхунйатона говорит, что Ферекид заимствовал эту тему у финикийцев. Философия Ферекида (если ее можно назвать собственно философией) нам известна плохо. Поэтому мы не можем сказать, как данное сообщение писателя было связано с его представлением о Зевсе, сыне Крона, издавна существующем и являющемся творцом мира. Это представление едва ли возможно отнести к финикийским элементам его учения.

405

Представление о нахождении видимой вселенной между двумя океанами — наднебесным и подземным — существовало, по–видимому, во всей аморейско–ханаанейской общности. И угаритский Илу обитал у истоков двух океанов. Библия рассказывает, что, творя мир, Бог отделил воду над твердью от воды под твердью, после чего наверху образовалось небо, внизу — море, а между ними — земля. Символом водного потока в финикийской религии считалась змея. Филон (или Санхунйатон) говорил, что первоначальный воздух (или дух) полюбил самого себя, и этот дух мог быть представлен наглядно в виде змея, пожирающего собственный хвост. Змею считали не умирающим, а вечно обновляющимся существом и поэтому часто связывали с богом Эшмуном. Но отношение людей к змее было (и мы уже говорили об этом) совсем неоднозначным. Со змеем (драконом) сражались угаритские Балу и Анату. Чудовищного змея Левиафана поразил Йахве, создавая этот мир. И хотя Левиафан, змей извивающийся, еще не побежден окончательно, он будет сокрушен в момент полного торжества Бога над беззаконием, как утверждал пророк Исайя. И в одном из вариантов финикийского предания, как мы видели, противником Эла выступает именно Змей. Подобная неоднозначность свойственна многим религиозным представлениям древности.

406

Археологи раскопали уже много финикийских захоронений — больше в колониях, меньше в самой Финикии — и везде они находят различные предметы, положенные в могилу, или хотя бы их следы. Разумеется, такой, как говорят археологи, погребальный инвентарь был распространен не только у финикийцев.

407

До нас дошли некоторые надгробные надписи, в которых содержались призыв не тревожить покой погребенного и проклятия в отношении тех, кто на это решится.

408

Поскольку среди народов аморейско–ханаанейской общности обычным было вести имя народа от его прародителя (разумеется, мифического), то вполне резонно произвести имя «ханаанеи», как называли себя финикийцы, от Хна, тем более что и сами древние этого не отрицали.

409

О первоначальной жизни финикийцев у Эритрейского моря и их переселении к Средиземному морю рассказывают разные греческие и римские авторы. Современные ученые чаще всего эти сведения отвергают как неисторические. Другие ученые доказывают достоверность этой традиции. Сами финикийцы не сомневались в том, что она правдива. Во всяком случае, данные, касающиеся языка и мифологии, связывают финикийцев (и угаритян) именно с Южной Аравией.

410

Предание о жителях Библа как об автохтонах, т. е. людях, которые всегда жили на этом месте, противоречит общей традиции о приходе финикийцев с юга. Подобные предания едва ли отражали что‑либо, кроме стремления утвердить свою древность. К тому же и археологические данные свидетельствуют об этнических изменениях в этом городе.

411

Библ — единственный город Финикии, об основании которого недвусмысленно говорится у Санхунйатона–Филона. Библ и Верит выделяются автором, когда тот утверждает, что Эл дал город Библ богине Баалат–Гебал, а Верит — богу моря и некоторым другим божествам. Правда, дважды упоминается Тир, но в одном случае говорится о весьма примитивном поселении, жилища в котором представляли собой шалаши из тростника, лоз и папируса, а в другом — не о городе, а об острове, хотя этот остров и называется святым островом Астарты. Это еще раз подтверждает, что в сочинении Санхунйатона сохранена северофиникийская традиция.

412

Это предание довольно подробно передано поздним греческим поэтом Нонном (приблизительно V в.). Нонн был родом из Египта, а учился, очень вероятно, в Берите, славившемся тогда своей юридической школой. Может быть, во время учебы там Нонн узнал многочисленные финикийские предания и довольно широко использовал их в своей поэме. Эта поэма была посвящена подвигам бога Диониса, который считался потомком финикийца Кадма. Отсюда и многочисленные обращения к Финикии и финикийским преданиям. Конечно, эти предания ко времени Нонна уже в большой степени видоизменились. Тогда в языческой мысли широко распространились представления о божестве или нескольких божествах, которые соединяли в себе черты многих других и выступали как мощные всеобъемлющие боги. Именно таким предстает у Нонна Дионис; похожим выступает и Геракл. Тем не менее в образах нонновской поэмы различимы финикийские черты. Еще задолго до жизни Нонна полное отождествление Геракла и римского Геркулеса с Мелькартом стало «общим местом», так что сомневаться, что под именем греческого героя скрывается финикийский бог, не приходится. В Тире был найден рельеф уже римского времени, изображающий рождение Мелькарта. На нем видны дерево, охваченное огнем, орел и змея. Это полностью соответствует сказанию, переданному Нонном, и подтверждает финикийский источник его сведений.

413

Согласно данному повествованию, в XII в. до н. э.

414

Рассказ об основании Тира сидонцами в начале XII в. до н. э. полностью противоречит не только тирской традиции, которая относит основание города приблизительно к XXVIII в. до н. э. (о чем сообщает греческий историк Геродот, ссылаясь на слова жрецов тирского храма, посвященного Мелькарту), но и известным историческим данным. О Тире не раз упоминали египтяне во II тысячелетии до н. э., сохранились письма тирского царька своему египетскому повелителю. Археологический зондаж, проведенный на очень небольшом участке, показал, что Тир действительно возник около того времени, о котором говорили Геродоту тирские жрецы. В то же время предание, относящее основание Тира к началу XII в. до н. э., было широко известно. Эту дату, в частности, упоминает писавший по–гречески еврейский историк Иосиф Флавий, довольно хорошо знавший предания своего региона. Видимо, эта традиция возникла не на пустом месте. Противоречия между двумя традициями призвана объяснить гипотеза, по которой сидонцы после разрушения их города действительно перебрались в Тир. Там они, не будучи его гражданами, заняли сравнительно более низкое политическое положение. В Карфагене, основанном тирийцами, отмечается существование особой категории свободных людей, не являющихся гражданами, — «сидонских мужей» (в одном случае упоминается «сидонская дочь»). Поэтому возможно, что для оправдания своей роли в Тире и претендуя на равноправное положение в нем, в сидонской среде и возникло сказание о действительном основании Тира сидонцами после их переселения туда. Аналогию можно найти в истории греческой колонизации, когда более поздние переселенцы считали именно себя настоящими основателями города.

415

Рассказ об основании Берита тоже заимствован у Нонна, который прославляет этот город как светоч учения.

416

Это сказание содержится у византийских писателей раннего средневековья. Оно довольно искажено, но и в таком виде обнаруживает финикийские черты.

417

Это единственное упоминание Сидона в сохранившемся тексте Филона. У него, правда, говорится не о городе, а о богине. Но возможно, что здесь как‑то отражено предание об основании города.

418

Эта легенда дошла до нас в изложении греческого географа Страбона, который, в свою очередь, узнал ее из сочинения философа Посидония (II‑I вв. до н. э.), лично побывавшего в Гадесе. Она явно местного, гадитанского, происхождения, причем восходит именно к гражданскому коллективу Гадеса. Ряд греческих и римских писателей, которые упоминали об основании Гадеса, единодушно относили это событие к концу XII в. до н. э., приблизительно к 1104 г., или к немного более позднему времени. Большинство современных ученых решительно опровергают эту дату, поскольку до сих пор в городе не найдено никаких финикийских следов, предшествующих VIII в. до н. э. Правда, надо заметить, что еще сравнительно недавно самые ранние признаки финикийского присутствия в этом городе относились к VI в. до н. э. Археологические свидетельства — вещь достаточно коварная, ибо трудно или часто просто невозможно сказать, что же археологи найдут в следующих сезонах раскопок. Внимательное рассмотрение традиции показывает, что в приведенной дате нет ничего невероятного. Более того, некоторые косвенные данные говорят, скорее, в пользу сообщений древних авторов. Основание Гадеса хорошо вписывается в первый этап финикийской колонизации, который, по данным античных авторов, занял последнюю четверть XII и первую четверть XI в. до н. э.

419

Считалось, что боги могут прорицать будущее и приказывать смертным что‑либо совершить в настоящем ради этого будущего. В храме Мелькарта в Гадесе был оракул (прорицалище), пользовавшийся большой популярностью в древности.

420

Его подлинное финикийское имя неизвестно. Имя, приведенное здесь, — греческое.

421

В самом по себе основании храма раньше города нет ничего невероятного. В период колонизации храмы играли большую роль как более или менее безопасные места стоянок и торговли с окрестным населением, имели они и экономическое значение. На острове Фасос в северной части Эгейского моря, где одно время обосновались финикийцы, города как такового, по–видимому, и не было, и организатором добычи золота в богатых рудниках этого острова выступал храм. Гадитанский храм Мелькарта также играл важную роль в городской экономике, будучи, в частности, казнохранилищем города. Но в данном случае маловероятно, чтобы храм был основан на 70 лет раньше города. По–видимому, перед нами храмовое предание, соперничающее с городским: жрецы Мелькарта очень хотели представить свой храм более древним, чем город, возможно, обосновывая этим свою претензию на более активное участие в управлении Гадесом.

422

Имена Зор и Кархедон сопоставляются с названиями двух городов — Тира (Цора) и Карфагена (Кархедона). В таком виде, в каком оно до нас дошло, это предание не может быть достоверным. Братья явно выступают символами двух городов — метрополии и колонии. Не может быть принята и дата их экспедиции (за 50 лет до того времени, которое считалось в древности временем Троянской войны) — приблизительно 1234 г. до н. э. Это намного раньше начала первого этапа финикийской колонизации. Думается, что в основе предания о Зоре и Кархедоне лежит не финикийская традиция, а версия какого‑то греческого эрудита.

423

В соответствии с данной легендой, это случилось в XIII в. до н. э.

424

При внимательном рассмотрении этой традиции некоторые ученые пришли к выводу, что, не принимая ее в целом, можно все же считать, что в ее основе лежали воспоминания о древних плаваниях тирийцев в этот район Африки и создании там финикийской фактории.

425

В IX в. до н. э.

426

Греческие и римские авторы обычно называли основательницу Карфагена Дидоной. Под этим именем она вошла в поэзию и искусство. Но греческий историк Тимей (IV‑III вв. до н. э.) из Тавромения на Сицилии, где греки тесно соприкасались с финикийцами (как жившими на самом острове, так и карфагенянами), с которыми они почти постоянно воевали, прямо писал, что на финикийском языке ее звали Элисса. О точном значении этого имени филологи спорят, но несомненно, что в нем присутствует элемент «эл», как это встречается в ряде западносемитских имен. Что же касается имени Дидона, то его значение определить еще труднее. Тот же Тимей говорил, что так ее назвали туземцы, т. е., скорее всего, местные африканцы, из‑за ее странствий, и имя это означает «странствующая».

427

Ахерб был верховным жрецом бога Мелькарта. Он, несомненно, принадлежал к высшей аристократии Тира. Богатства, о которых упоминается в истории Элиссы, едва ли являлись богатствами храма, ибо далее говорится, что Ахерб их спрятал, но спрятать богатства одного из главных храмов города едва ли было возможно. Речь, конечно, идет о личных богатствах верховного жреца.

428

В колониях обычно тщательно сохранялись сведения о первопоселенцах, и их потомки гордились своей принадлежностью к их семьям. Такие люди принадлежали обычно к колониальной аристократии. Даже в нынешних Соединенных Штатах потомки тех, кто еще в XVII в. высадился на американский берег с корабля «Мэйфлауер», считаются особо почтенными людьми. Поэтому неудивительно, что некоторые имена спутников Элиссы сохранились надолго. В Карфагене была найдена надпись некоего Баалея, который перечислял шестнадцать поколений своих предков и первым из них назвал Мицри; несложные вычисления показывают, что этот Мицри жил в последней трети IX в. до н. э., т. е. именно во времена основания Карфагена. Среди потомков Мицри были люди, занимавшие высокие посты в Карфагене. Бития, который командовал флотом Элиссы, римский писатель Сервий (рубеж IV‑V вв.) называет среди десяти первых лиц в государстве.

429

Согласно карфагенской традиции, он основан в самом конце XII в. до н. э.

Есть данные, что Утика была основана через год после основания Гадеса. Сведения римских и греческих авторов, взятые ими, бесспорно, из карфагенской традиции, тоже указывают на конец XII в. до н. э. Следовательно, Утика была создана на первом этапе финикийской колонизации. Этот город долго соперничал с Карфагеном. Даже подчинившись Карфагену, он использовал любую возможность вернуть себе самостоятельность. Позже, после разрушения Карфагена римлянами, Утика долго была центром римской провинции, образованной на месте бывшей Карфагенской республики.

430

Маловероятно.

431

Греки называли этот город Кархедоном, римляне — Картаго.

432

Согласно данному преданию, это произошло в 814 г. дон. э.

Об основании Карфагена писали многие древние авторы. Настоящее изложение основано преимущественно на рассказе римского писателя Юстина и дополнено сведениями, взятыми из произведений других авторов. Юстин не был самостоятельным историком. Он в III или IV в. н. э. издал сокращенный вариант труда историка Помпея Трога, жившего двумя или тремя веками раньше. Помпей Трог писал по–латински, но собственно римлянином не был, и его произведение по своему духу во многом направлено против римских претензий на власть во всем мире. Описывая историю отдельных народов и государств, Трог, там, где это было для него возможно, обращался к местным преданиям. Исследование его сведений о карфагенской истории показывает, что они в конечном счете восходят к исторической традиции самого Карфагена. Недаром именно у Трога сохранились многочисленные известия о внутренней истории Карфагена, в то время как другие греческие и римские авторы в основном интересовались войнами карфагенян с греками и римлянами. Поэтому можно быть уверенным, что и история основания Карфагена восходит к самим карфагенским источникам. Сравнение различных рассказов об основании Карфагена и событий, происходивших в последней трети IX в. до н. э. на Ближнем Востоке, показало, что Карфаген был основан в 825 или 823 г. до н. э. (наиболее вероятной представляется вторая дата). Так что царствование единственной карфагенской царицы продолжалось 11 или 9 лет.

433

Отождествление Баалат–Гебал с Хатхор более древнее. В Египте даже была найдена надпись, в которой упоминается Хатхор, госпожа Библа. И жители Библа уже во II тысячелетии до н. э. изображали свою Владычицу в образе египетской Хатхор.

434

Об этом рассказывали разные древние авторы. Довольно подробно эту историю изложил знаменитый греческий писатель Плутарх, который даже написал специальный трактат «Об Осирисе и Исиде». Этот автор называет библскую царицу Астартой, а царя — Малкандром. Последнее имя, несомненно, искаженное Мелькарт. Плутарх использовал какие‑то источники, восходящие к египетским и, по–видимому, финикийским, но плохо в них разобрался. В его сочинении соединены, вероятно, разные традиции — к египетской и библской прибавлена тирская.

435

Таммуз был старинным месопотамским богом, и его культ был широко распространен в Месопотамии, но вышел он и за пределы этой страны. Известно, что иерусалимские женщины незадолго до падения Иерусалима оплакивали смерть Таммуза и воздавали ему почести. Таммуз был умирающим и воскресающим богом, что делало его похожим на ряд, финикийских богов. Известия о существовании этого восточного бога достигли Греции, и греки нередко называли именем Таммуза самых разных восточных богов, относящихся к типу умирающих и воскресающих. Учитывая, что дальнейшее действие совершается в Библе, можно говорить, что в данном случае под Таммузом подразумевается Адонис.

436

Это указание свидетельствует о библском происхождении легенды.

437

Баалат–Гебал и означает «владычица или царица Библа». Это явно не было ее собственным именем. Некоторые исследователи полагают, что в действительности речь идет об Астарте или Анат, но, как уже говорилось, это едва ли так: Баалат–Гебал была самостоятельной божественной фигурой. Греки и римляне отождествляли ее с Дионой, матерью Афродиты. Под этим именем ее воспел римский поэт Овидий (I в. до н. э. — I в. н. э.), который, совершенно очевидно, воспроизвел (хотя сам, может быть, этого и не знал) финикийский миф.

438

У мифа об Адонисе парадоксальная судьба. Само имя бога, как мы уже отмечали, чисто семитское. Но в то же время все, что мы знаем об Адонисе, происходит только из греко–римских источников. Собственно финикийский миф не передал ни один автор. Правда, мы знаем о некоторых финикийских именах с элементом «адони». И в трактате «О сирийской богине», который приписывается греческому писателю римского времени Лукиану, говорится о празднике в честь Адониса в Библе. Греки тоже почитали Адониса, включив его в мир своих богов. Произошло это довольно рано. Об Адонисе упоминал Гесиод, который делает Адониса сыном Финика, предка финикийцев. Это самое раннее упоминание Адониса. Позже об Адонисе писали многие авторы, приводя различные версии мифа. Варианты расходятся в деталях, но в целом похожи: все они рассказывают о страсти к Адонису богини любви, о гибели юного Адониса на охоте от клыков страшного вепря, о печали богини и часто о воскресении Адониса. В честь Адониса в греческих городах, в том числе в Афинах, устраивались праздники. Постепенно они приобрели чисто греческий характер. Но в своей основе миф оставался финикийским. Возможно, с этим мифом греки познакомились на Кипре; недаром в нем местом первоначального действия являлся именно этот остров, и лишь затем события разворачиваются в Библе. Но не исключено, что знакомство с мифом произошло в самом Библе, который греки посещали еще во второй половине II тысячелетия до н. э.

439

Другие источники называют имя Смирна.

440

По–видимому, Астарту.

441

Мотив мести богов, наказывающих детей за преступление родителей, распространен в мифологии. Это представление основывалось на идее коллективной ответственности рода, а тем более семьи, за все поступки, совершенные членами данных рода или семьи.

442

В некоторых вариантах мифа рассказывалось, что ранее возлюбленным богини был бог войны (в греческом варианте Арес). Поэтому убийство Адониса могло рассматриваться как проявление ревности. В греческих вариантах мифа часто говорилось, что нападение страшного кабана было местью богини Артемиды за то, что Адонис случайно увидел ее обнаженной.

443

В первобытном обществе часты были запреты есть мясо того или иного животного. Может быть, то, что кабан был виновником гибели Адониса, служило, по крайней мере в Библе, мифическим обоснованием запрета есть мясо свиньи, существовавшего у западных семитов.

444

Нонн, о котором уже говорилось, вставил этот рассказ в свое прославление города Берита. Видимо, Адонис почитался не только в Библе, но и в Берите.

445

Фригийцы, которые жили в I тысячелетии до н. э. в Малой Азии, рассказывали о своей богине Кибеле и юноше Аттисе практически то же самое. На этом основании была высказана мысль, что Дамаский, передавший этот миф, многое взял из фригийского мифа. Однако в таком предположении нет надобности. Подобные мифы могли возникнуть у разных народов совершенно самостоятельно. К тому же Дамаский сам недвусмысленно назвал богиню, преследующую Эшмуна, финикийской. И имя юноши он дал в финикийской форме, только оговорившись, что это имя греки переводят как Асклепий, и подчеркивая, что в Берите Асклепий не грек и не египтянин, а финикиец. Поэтому думается, что миф об Эшмуне и преследовавшей его Астарте — чисто финикийский.

446

В Египте, как мы уже говорили, не было собственного морского божества. Поэтому не только упоминание Астарты, но и роль, какую играл в повествовании бог моря, свидетельствуют о финикийском происхождении этого мифа. Когда бог моря попал в Египет, сказать трудно. Текст этого египетского мифа относится приблизительно к XVI‑XIV вв. до н. э. Здесь Йам резко противостоит остальным богам, так что можно думать, что его все еще воспринимали как сравнительно новое божество. В XIII в. до н. э. этот бог тоже в качестве коварного и злого упоминается в египетской сказке «О двух братьях». Папирус, на котором этот миф записан, дошел до нас в очень плохом состоянии, и далеко не всегда можно даже догадаться о содержании тех или иных эпизодов. Поэтому и содержание мифа восстановлено в значительной части гипотетически.

447

Ситуация напоминает начало угаритского сказания о борьбе Балу против Йамму. Там тоже говорится, что бог моря потребовал от богов признать его верховную власть, и те согласились. Но дальше идет различие. Угаритяне рассказывали, что нашелся смелый бог, выступивший против притязаний Йамму, — Силач Балу. Египетские же боги не решились выступить против Йама и стали искать пути договориться с ним. В какой степени такое поведение египетских богов соответствует варианту неизвестного финикийского мифа, сказать трудно. Возможно, эта черта была внесена в миф уже в Египте, хотя причин этого мы не знаем.

448

Выбор Астарты, вероятно, объясняется азиатским происхождением обоих божеств. Но Астарта уже настолько вошла в божественный мир Египта, что ее стали считать то ли дочерью, то ли супругой великого бога Птаха, одного из создателей вселенной.

449

В египетском тексте говорится об «эннеаде», т. е. «девятке». В такие девятки объединяли египтяне своих наиболее почитаемых богов.

450

Конец рассказа не сохранился. Так что сделанное дополнение не основывается на тексте, а кажется наиболее логичным выводом из сказанного.

451

Жителям какого‑либо города, особенно крупного, играющего заметную роль в политической жизни, было свойственно называть свой город просто «городом». Мы уже знаем, что так поступали угаритяне. И позже римляне называли Рим Городом — Urbs. Поэтому нет ничего удивительного в именовании главного тирского бога «царем города» без всякого уточнения. Это только подчеркивает местный характер культа и тирское происхождение ходивших об этом боге сказаний. Собственное имя бога настолько тщательно скрывалось, что его нет ни в одном памятнике, дошедшем до нас.

452

Сохранилась финикийская надпись, в которой Мелькарт назван Баал–Цор, т. е. «владыка Тира».

453

Следы культа Мелькарта найдены практически во всех финикийских колониях Центрального и Западного Средиземноморья. Часты там и имена с элементом «мелькарт» (иногда в сокращенной форме).

454

В Арваде в IV в. до н. э. был дворец тирского царя. Возможно, почитание Мелькарта распространилось в этом городе под влиянием тирийцев.

455

Надпись царя Бар–Хадада была составлена на арамейском (а не финикийском) языке около 800 г. до н. э. Это самое древнее дошедшее до нас документальное подтверждение существования культа Мелькарта. Постановка дамасским царем стелы в честь Мелькарта обычно считается свидетельством тирского влияния на Дамаск. Возможно, к концу IX в. до н. э. культ Мелькарта уже настолько укоренился в Дамаске, что не считался чужеземным. Стела была найдена довольно далеко от Дамаска, на севере Сирии, и служила знаком влияния Бар–Хадада в этой части страны. Маловероятно, чтобы царь воздвиг такую стелу в честь чужого бога. Правда, существует и другое предположение: в этом районе имелась торговая фактория тирийцев, и постановкой стелы дамасский царь почтил их бога.

456

Так изображался Мелькарт на тирских монетах, стелах, щитке кольца, пластинках из слоновой кости, бывших, вероятно, украшением мебели, и на других памятниках изобразительного и прикладного искусства.

457

Отождествление Мелькарта и Геракла произошло не позже VI в. до н. э., и после этого Мелькарт уже ни с каким греческим богом или героем не отождествлялся. Конечно, основаниями для такого отождествления явились рождение Мелькарта от Демарунта, которого, вероятно, греки считали вариантом своего Зевса, а главное — подвиги Мелькарта, о которых будет сказано несколько ниже и которые так роднили его со знаменитым греческим героем.

458

Сущность Мелькарта вызвала споры среди специалистов. Подвиги Мелькарта связаны с его борьбой против мрачных порождений злых сил земных глубин. Такие мифы обычно относятся именно к солнечным божествам. Своими подвигами Мелькарт похож на библейского Самсона, который тоже сражался со львом, и месопотамского Гильгамеша. Сейчас установлен солнечный характер этих персонажей. Солнечным божеством предстает Мелькарт в легенде о спасении Гадеса. То, что Мелькарта порой изображали мчащимся на гиппокампе, с рыбами либо с дельфинами, доказывает его морской характер. Об этом же говорит и один из вариантов мифа о его рождении. Наконец, всякий умирающий и воскресающий бог, а именно таким был Мелькарт, связан с аграрным циклом. Такое соединение самых разных качеств в одном персонаже характерно для местного, в данном случае тирского, баала — владыки.

459

О рождении Мелькарта говорили разные авторы, в том числе Нонн, явно почерпнувший свои сведения в конечном счете из финикийского источника. Сцена рождения Мелькарта изображена на рельефе уже римского времени. Надо, однако, заметить, что в Тире, судя по имеющимся скудным данным, рождение Мелькарта не отмечалось столь же торжественно, как его смерть и воскресение. Видимо, и в мифологии это событие играло меньшую роль.

460

Тир был одним из центров изготовления пурпурных тканей. Поэтому приписывание открытия этой краски Мелькарту вполне естественно.

461

Образ нимфы Тир воспринимался как символ самого города. Этот миф дошел до нас в греческой обработке, и поэтому мы не можем утверждать, что о возлюбленной Мелькарта говорили еще финикийцы. Возможно, этот мотив был привнесен в первоначальный рассказ греческим писателем. Но тирское происхождение самого мифа несомненно.

462

Римский поэт I в. н. э. Силий Италик в своей поэме, посвященной войне Рима с карфагенским полководцем Ганнибалом, описал изображения на воротах храма Мелькарта (он его называет Геркулесом) в Гадесе. Здесь были представлены девять подвигов бога, а также (десятый сюжет) его смерть и воскресение. Судя по описаниям Силия Италика, эти изображения относятся не к греческому или римскому герою, а к финикийскому богу. Гераклу (Геркулесу) приписывается двенадцать особо выдающихся подвигов. Здесь же изображены всего девять. Между тем цикл двенадцати подвигов Геракла, этого любимого героя греков, очень рано сделался для последних привычным стереотипом. Важно то, что на воротах гадитанского храма нет изображений таких подвигов Геракла, как похищение яблок Гесперид, поддержка неба вместо Атланта, борьба с великаном Герионом. Однако эти мифы были известны довольно рано: о Герионе, например, упоминал уже Гесиод. Действие всех этих мифов греки помещали на дальнем западе, т. е. именно там, где находился Гадес. И было бы очень странно, если бы, избрав греческий образец, гадитане не использовали те мифы, которые имеют непосредственное отношение к их городу и близлежащей местности. С другой стороны, сцена смерти Геракла очень редко встречается в греческом изобразительном искусстве, но эта сцена имела огромное значение для тирийцев и их колонистов, особенно гадитан, ибо в их городе находилась святыня, почитаемая как гробница бога. Конечно, влияние греческой мифологии тоже возможно, но и в таком случае избирались только те сюжеты, которые были аналогичны темам подвигов и страданий Мелькарта. Все это убеждает в том, что перед нами сцены деяний Мелькарта.

463

Со львом боролись и месопотамский Гильгамеш, и библейский Самсон, и угаритский Балу. Сцена сражения Мелькарта со львом изображена на щитке золотого кольца, найденного в Карфагене.

464

Сцена сражения быка со львом при поддержке грифона изображена на пластинке из слоновой кости, найденной в Испании и изготовленной либо финикийцем, либо местным резчиком, но под сильным финикийским влиянием. Бык здесь явно олицетворяет Мелькарта. И мы снова находим общие черты между тирским Мелькартом и угаритским Балу и убеждаемся, что эти две фигуры — одного порядка; они владыки своих мест — Тира и Угарита.

465

Временное пребывание в подземном мире вполне соответствует сущности умирающего и возрождающегося бога, каким был Мелькарт.

466

Царство Тартесс существовало на юге Испании приблизительно в VIII‑VI вв. до н. э. Когда финикийцы основали Гадес, этого государства еще не было. Но постепенно в результате взаимодействий с финикийцами, стоявшими на более высокой ступени общественного и экономического развития, в местном обществе проявились, а затем усилились элементы государственности, что и привело к возникновению государства. В свою очередь, появление государства и переход местного тартессийского общества на более высокую ступень развития побудили финикийцев основать новые колонии на южном берегу Пиренейского полуострова. Обе силы — финикийцы и тартессии — были заинтересованы друг в друге. Финикийцы получали из Тартесса серебро и другие важные для них товары, а тартессии через посредство финикийцев открывали для себя необъятный восточный рынок, что чрезвычайно обогащало их аристократию. Это, однако, не исключало и противоречий между ними. Нападение Ферона было одним из проявлений таких противоречий. Рассказ об этом событии, несомненно, финикийский. Возможно, что в его основе лежит исторический факт. Гадитане сумели отбить нападение тартессийского царя, которое было, по–видимому, столь грозным, что память о нем у потомков преобразовалась в миф о спасении города их богом Мелькартом.

467

Данная деталь подтверждает солнечную природу Мелькарта.

468

Так древние называли Африку.

469

Считалось, что от Софака произошла династия позднейших нумидийских царей, правивших на северо–западе Африки.

470

Эти рассказы, приведенные греческими и римскими авторами, восходят к финикийской традиции. Римский историк Саллюстий (I в. до н. э.), рассказывая о походе Мелькарта, которого он называет Геркулесом, прямо ссылается на карфагенские книги. Эту легенду вспоминал образованный нумидийский царь Юба (I в. до н. э. — I в. н. э.), считавший себя потомком Софака и, следовательно, самого Мелькарта.

471

Позже греки назвали их Столпами Геракла, а римляне — Геркулесовыми Столпами. Теперь это — скала Гибралтар и мыс Сеута на европейском и африканском берегах Гибралтарского пролива.

472

Столпы Мелькарта, или Геракла (Геркулеса), в течение всей древности считались самым крайним пунктом обитаемой земли, хотя и финикийцы, и греки, и римляне не раз выходили за них в океанские воды и исследовали (а римляне и завоевывали) океанские берега Европы и Африки. И сейчас порой выражение «Геркулесовы столпы» используется для обозначения самых крайних состояний; например, иногда говорят о «Геркулесовых столпах» глупости или наглости. Это название сохранялось долгое время, пока в VIII в. в Испанию не вторглись из Африки арабы. Тогда, в память о военачальнике Тарике, руководившем высадкой арабского войска на испанский берег, «столп» (скала) на европейском берегу пролива получил название Гибралтар.

473

Современной Франции.

474

В рассказе имеется в виду, что это относится к ряду народов Северной Африки.

475

Среди греческих мифов сохранился рассказ о том, как дочь финикийца Кадма, Ино, спасаясь от своего обезумевшего мужа, бросилась в море, держа на руках младенца Меликерта. Но в море они не погибли, а стали бессмертными морскими божествами: Ино под именем Левкотеи, а Меликерт — Палемона. Уже давно было замечено сходство имен Меликерта и Мелькарта и высказано мнение, что это — одна и та же фигура. Позже такое мнение решительно опровергалось, хотя и сейчас есть ученые, продолжающие его придерживаться. Действительно, тщательное рассмотрение греческого мифа и всего, что связано с культом не очень‑то распространенного в Греции морского божка Меликерта–Палемона, показывает явную связь с Мелькартом. В частности, они оба ассоциировались с дельфином и порой изображались верхом на нем. В мифе о Геракле тоже упоминается Палемон, а Геракл всегда отождествлялся именно с Мелькартом. Уже говорилось, что при раскопках в этрусском городе Пирги были найдены золотые пластинки с надписями на этрусском и финикийском языках, доказывающими тождество Астарты и этрусской Уни. Но там же были найдены и ясные следы культа Ино, матери Меликерта. Между тем в финикийской мифологии матерью Мелькарта была именно Астарта. Все это говорит в пользу того, что старое представление о тождестве Меликерта и Мелькарта было совершенно правильным. Морской характер Меликерта не подлежит сомнению. Но и Мелькарт был морским божеством. Отождествление Мелькарта и Меликерта должно было произойти до того времени, когда финикийского бога стали отождествлять только с Гераклом, т. е. до VI в. до н. э. А более тщательный анализ показывает, что вероятнее всего это случилось еще во второй половине II тысячелетия до н. э. Уже тогда Тир был значительным морским центром, и Мелькарт имел в этом городе морской характер.

476

Сцена с гибелью в огне и последующим возрождением была изображена на воротах храма Мелькарта в Гадесе. В Гадесе показывали и гробницу Мелькарта.

477

Греки, рассказывающие о гибели и воскресении Геракла–Мелькарта, его убийцей называли Тифона. Нынешние исследователи полагают, что речь идет либо о боге смерти Моте, либо о боге моря Йаме. Внимательный анализ показывает, что Йам является более вероятной кандидатурой на эту роль. Этот рассказ напоминает угаритский миф о борьбе Силача Балу с морским богом Йамму. Правда, в известном нам тексте мифа ничего не говорится о гибели Балу. Но в Тире мог иметь хождение иной, чем в Угарите, вариант этого мифа. Подобные случаи нам хорошо известны не только из финикийской, но и из греческой, да и любой другой мифологии. К сожалению, неизвестно, продолжил ли Мелькарт борьбу с Йамом вплоть до своей победы, хотя это кажется вполне возможным. Сходство этих мифов еще раз свидетельствует об общности (естественно, при наличии вариантов) мифологии в рамках аморейско–ханаанейского культурного круга.

478

В феврале — марте.

479

Тема борьбы богов с Тифоном была очень популярной в греческой мифологической литературе. Рассказы об этой борьбе сохранились в разных вариантах. В данном случае изложение этого мифа основано преимущественно на поэме Нонна о Дионисе, а этот автор, как уже говорилось, использовал в своем сочинении и финикийские предания.

480

Греки называли его Зевсом.

481

Греки рассказывали, что в войне, которую боги вели с детьми Земли — гигантами, им помогал Геракл. В поэме Нонна такая же роль выпала на долю тирского царевича Кадма. Сам мотив помощи смертных людей, которая оказалась необходимой богам для их окончательной победы, мог быть греческого происхождения, но его связь в данном случае с финикийцем Кадмом позволяет сделать предположение о соединении его с преданием, восходящим в конечном счете к финикийцам.

482

Выше говорилось об угаритском мифе, сохранившемся только в хеттском варианте, о соблазнении Балу верховной богиней Асирату и их связи. Может быть, в упоминании Тифона о своей будущей женитьбе на верховной богине (Нонн ее называет, естественно, Герой) звучит отзвук этого или похожего мифа.

483

Греки рассказывали, что город Фивы, один из крупнейших городов Греции, был основан финикийцем Кадмом. И сами греки, и финикийцы, и римляне считали этот город тирской колонией. Во время раскопок в Фивах археологи нашли особого вида восточные печати, несомненно доказывающие восточные связи этого города. И само имя Кадм — не греческое, а финикийское и означает «восток». Видимо, и в греческом мифе о Кадме существовала финикийская основа. Многие греческие писатели при этом подчеркивали финикийское, а точнее тирское, происхождение Кадма. Особенно интересен в этом отношении рассказ Павсания, который жил во II в. н. э. и написал целую энциклопедию достопримечательностей Греции — «Описание Эллады». В ней, в частности, Павсаний рассказывал о прошлом тех мест, которые он описывал. При этом он обычно пользовался местными источниками, так что в его произведении сохранились драгоценные свидетельства того, как жители разных мест представляли собственную историю. Много места Павсаний уделил Фивам. В частности, он рассказал, как Кадм, прибывший со своим финикийским войском в Грецию, основал там поселение Кадмея, вокруг которого и выросли позже Фивы, так что сама Кадмея превратилась во внутреннюю крепость, верхний город, или акрополь, как его называли греки. Кадм, по рассказу Павсания, стал первым царем Фив. Далее писатель говорит о нескольких поколениях фиванских царей. Исследование подобных генеалогий показало, что они содержат довольно значительную историческую информацию. И хотя в такие генеалогии часто включали чисто мифических персонажей, особенно в начале списка, даже такие вставки были не случайны. Например, то, что сами фиванцы настаивали на своем происхождении

от Кадма, говорит о существовании связей между Фивами и Тиром. Характерно, что, хотя греческие писатели обычно называют всех финикийцев сидонцами, версию о тирском происхождении основателя Фив они знают довольно хорошо. Писатель Ахилл Татий (II или III в. н. э.) прямо говорит, что миф о Кадме родился в Тире.

484

О происхождении Агенора разные авторы рассказывали по–разному. Нонн, пользовавшийся финикийскими преданиями, делает его сыном Бела, т. е. Баала, и родоначальником тирийцев. Римский историк II в. н. э. Курций Руф даже говорит, что Тир был основан Агенором. Может быть, в этом в какой‑то степени отразилось финикийское предание об основании Тира и под греческим именем Агенора у Курция выступает персонаж предания, руководивший морской экспедицией, которая по велению Мелькарта основала островной город.

485

Легенда о Европе передана многими авторами. О ней, правда без упоминания имени, говорит уже Гомер в «Илиаде», считая ее финикиянкой. Греки были уверены, что материк называется Европой именно по имени этой царицы.

486

Греки говорили, что Зевсу, но для финикийцев он был, вероятно, Баалом.

487

Астарта была и лунным божеством. Священным животным ее считалась корова, и коровьи рога в знак своего царского достоинства надела на себя богиня. Видимо, нахождение именно лунного круга на коровьем боку не было случайностью, а связано каким‑то образом с Астартой.

488

Греческая летопись датирует основание Фив 1518 г. до н. э. «Отец истории» Геродот называет другие даты. Но все они относятся ко II тысячелетию до н. э. По крайней мере, одна восточная цилиндрическая печать, найденная в Фивах, датируется XIV в. до н. э.

489

Со змеями и драконами сражались многие персонажи аморейско–ханаанейской мифологии. Возможно, в сказании о Кадме отразились неясные сведения греков о финикийских мифах.

490

Геродот, говоря о том, что Кадм принес в Грецию буквы, называет их кадмейскими и отличает от тех, которыми греки пользовались в его время (пользуются, заметим кстати, до сих пор). Действительно, во II тысячелетии до н. э. в Греции существовала система письменности, изобретенная на Крите его негреческим населением и не очень хорошо приспособленная к особенностям греческого языка. В бурях конца тысячелетия эта письменность была забыта, и позже греки создали свой алфавит заново. При этом они использовали знаки финикийского письма, добавив нужные для них буквы.

491

Дионис был сыном дочери Кадма, Семелы, которую, согласно мифу, полюбил верховный бог Зевс. Хотя обычно дети богов и смертных женщин считались тоже смертными, Диониса представляли бессмертным богом, богом вина, виноделия и веселья. Интересно, что Павсаний, рассказывая о нескольких поколениях фиванских царей — потомков Кадма, не упоминает ни Семелу, ни Диониса, которые были явно мифическими персонажами; и это повышает доверие к генеалогической схеме Павсания.

492

Этот рассказ передан писавшим на греческом языке Ахиллом Татием. Автор подчеркивает, что так, как он говорит, рассказывают именно тирийцы. Конечно, это было время, когда в Финикию вообще и в Тир в частности уже широко проникла греческая культура и многие тирийцы говорили по–гречески и давали своим детям греческие имена. Бога, о котором идет речь, писатель называет Дионисом. Однако финикийская культура оставалась и в это время достаточно действенной, так что, вполне возможно, в основе рассказа лежит финикийское, точнее даже — тирское, предание.

493

О тирском царе Хираме довольно много говорится в Библии, где он выступает другом и союзником Давида и Соломона. Библейской традиции следует и писавший на греческом языке еврейский историк Иосиф Флавий. Поэтому создается впечатление, что Хирам был самым знаменитым и самым могущественным тирским царем. Насколько такое впечатление соответствует действительности, пока сказать трудно, так как слишком мало данных о правлениях других царей Тира. Но едва ли подлежит сомнению тот факт, что Хирам был действительно могущественным и богатым царем.

494

В X в. до н. э.

495

То есть воскресения.

496

Основываясь на сообщении о создании Хирамом храма Мелькарта и установлении праздника в честь воскресения этого бога, многие исследователи сделали вывод, что до правления Хирама культа Мелькарта в Тире не было. Однако это не так. Сами тирские жрецы говорили, что храм Мелькарта возник одновременно с городом приблизительно в XXVIII в. до н. э. Так что речь может идти либо о каком‑либо восстановлении или расширении храма, либо, что гораздо вероятнее, о постройке другого храма Мелькарта. Установление же праздника не равнозначно установлению культа. Нам известно, что в Афинах праздник в честь Диониса был установлен в VI в. до н. э., а культ Диониса в Греции существовал еще в предыдущем тысячелетии. Тем не менее роль Хирама в упорядочении культа Мелькарта, видимо, все же довольно велика.

497

Взаимоотношения между государствами были в то время взаимоотношениями между царями. Дружеские или союзные связи скреплялись различными дарами, вплоть до дарения отдельных мест и городов. Так что сам по себе рассказ об обмене сокровищами между Хирамом и Соломоном может содержать историческую правду. Но связанный с ним мотив решения загадок носит явно фольклорный характер.

498

По традиции, основательница Карфагена Элисса была вынуждена заплатить за то, чтобы ей и ее спутникам разрешили остановиться на месте будущего Карфагена; и это превратилось в ежегодную дань, которую карфагеняне платили местному населению. Возможен и другой вариант. Сохранились смутные сведения о войне между местным царьком и Карфагеном вскоре после основания города. Поводом к ней послужило требование царьком руки Элиссы. Война как будто была прервана самоубийством Элиссы, не желавшей становиться его женой. Но вполне возможно, что итогом этой войны и стала дань, которую карфагеняне должны были платить царьку и его потомкам.

499

В VI в. до н. э.

500

Само имя Малх означает «царь». Поэтому иногда думают, что речь идет не о полководце, а именно о царе, имя которого неизвестно. Но это не так. Как мы увидим, Малх неудачно попытался взять власть в Карфагене, и ему было вменено в вину стремление к царской власти. Так что в самом начале своей карьеры Малх царем явно не был. А под тем «царем», на которого намекает его имя, надо подразумевать какого‑либо бога.

501

Местами также в южной и северной частях Сицилии.

502

Современные историки долгое время считали, что угроза со стороны греков заставила финикийские города Центрального и Западного Средиземноморья сплотиться вокруг Карфагена. Однако более поздние исследования, в том числе археологические, не подтвердили эту точку зрения. Сейчас доказано, что карфагеняне часто силой заставляли финикийские города Сицилии, Сардинии, Африки и Испании подчиняться их власти. Поход Малха был началом этих завоеваний.

503

Кирена была основана около 630 г. до н. э. или несколько раньше. Война, о которой идет речь, происходила, вероятно, в последние десятилетия VI в. до н. э.

504

Эти алтари были, вероятно, святилищами под открытым небом, какие встречались довольно часто в финикийском мире.

505

Оба варианта рассказа о подвиге Филенов или Филена взяты из карфагенских источников. В более подробном рассказе римского историка Саллюстия, в котором фигурируют два брата, киренцы изображены явно в неприглядном виде, в то время как определенно чувствуется восхищение самоотверженностью карфагенских послов. О существовании алтаря в честь одного брата говорит описание берегов в греческом географическом сочинении IV в. до н. э. Наличие двух вариантов рассказа свидетельствует о существовании в Карфагене разных направлений исторической мысли, но одинаково проникнутых патриотизмом и достаточно рационалистичных. В рассказе о Филенах не отмечено никаких следов вмешательства божеств.

506

Плавания Ганнона и Гимилькона происходили между 480 и 450 гг. до н. э. В это время карфагеняне укрепились на юге Пиренейского полуострова и на северо–западе Африки и попытались использовать свои победы для подчинения более обширных приатлантических территорий или, по крайней мере, установления более активных торговых связей с ними без посредства других финикийцев (например, гадитан) или греков.

507

Отчет Гимилькона до нас не дошел, но его греческий или латинский перевод был использован поздним римским поэтом Авиеном (вторая пол. IV в. до н. э.) в поэме «Морские берега» и поэтому стал нам известен. Точный маршрут плаваний Гимилькона спорен. Возможно, что каким‑то образом Гимилькон попал в Саргассово море, описание которого похоже на то, что он рассказывал. Может быть, вырвавшись из плена водорослей, Гимилькон повернул назад и поплыл уже в другую сторону. Несомненно, что он добрался до Эстримнид, под которыми подразумевалась современная Бретань. Едва ли он на этом остановился. Описание опасностей, окружавших его экспедицию, позволяет говорить о довольно значительном продвижении карфагенских кораблей на север. Не исключено, что Гимилькон даже добрался до кромки полярных льдов и попал в условия наступающей полярной ночи. Если это предположение верно, то Гимилькон оказался первым мореплавателем Средиземноморья, забравшимся столь далеко на север, и в таком случае — первым полярным путешественником.

508

Карфагеняне были чрезвычайно озабочены сохранением своей торговой монополии и старались не только военными или дипломатическими методами закрыть свои наиболее для них важные рынки от конкурентов, но и всячески отвадить последних, преувеличивая страшные опасности, которые там ожидают смельчаков.

509

Отчет Ганнона сохранился до наших дней в греческом переводе. Существует мнение, что все это — грандиозная фальшивка, приключенческий роман, сочиненный греческим автором, который использовал для своего литературного произведения имя таинственного карфагенского мореплавателя. Однако все доводы, высказанные в пользу такого предположения, неубедительны, и сейчас можно считать доказанным, что перед нами подлинный отчет, хотя и в греческом переводе. Рассказ Ганнона ясно делится на две части. В первой содержится относительно точное описание берегов, вдоль которых плыли карфагеняне и на которые они время от времени высаживались. Но начиная с «великой реки» (скорее всего, Сенегала) характер описания меняется, и оно становится, с одной стороны, более ярким, художественным, обрастает многочисленными, чаще всего устрашающими, деталями, с другой — гораздо менее точным. Дело в том, что до этой реки еще раньше Ганнона добрался грек Евтимен, поэтому скрывать что‑либо было бессмысленно, как и пугать потенциального соперника всяческими ужасами. А дальше Ганнон двигался уже вдоль неизведанных берегов, и карфагенский мореплаватель был заинтересован в том, чтобы никто такое плавание не повторял.

510

Первобытные пещерные люди (rp. troglodytes).

511

Приблизительно 925 метров.

512

Сейчас полагают, что остров Керна — современный Могадор у северо–западных берегов Африки, приблизительно у южной границы современного Марокко. В настоящее время это самый южный пункт, где археологи обнаружили следы финикийского влияния или финикийской торговли.

513

Много позже Евтимена и Ганнона Александр Македонский, дойдя до Инда и увидев в нем крокодилов, решил, что он каким‑то таинственным образом снова вышел к Нилу и сможет, плывя по этой реке, вернуться в Египет. Только добравшись до впадения Инда в океан, македонский царь понял свою ошибку. Мнение же, что Нил течет сначала с запада на восток, а лишь затем поворачивает с юга на север, жило еще очень долго. В I в. н. э. образованный царь Мавретании Юба, ссылаясь на книги карфагенян, утверждал, что Нил начинается недалеко от Атлантического океана. А африканский Нигер считали верхним течением Нила вплоть до XIX в.

514

Это были человекообразные обезьяны — гориллы.

515

Неясность описаний во второй части рассказа Ганнона не дает возможности недвусмысленно утверждать, до какого пункта Африки он добрался. Многие историки географии полагают, что Колесница Богов — это вулкан Камерун, а Южный Рог, который стал конечным пунктом плавания, — какой‑то залив в обширном Гвинейском заливе приблизительно в том месте, где африканский берег снова поворачивает на юг, или несколько южнее.

516

Уже Геродот в том же V в. до н. э. приписывал карфагенянам утверждение, что они обогнули Африку. Поскольку ни о каком другом путешествии вдоль океанских берегов Африки не известно, можно считать, что это сообщение Геродота основано на неправильном понимании известий о плавании Ганнона. Возможно, что карфагеняне сами намеренно распространяли слухи о путешествии Ганнона вокруг всего материка. В I в. н. э. римский ученый Плиний Старший определенно приписывал Ганнону такое путешествие. Неясность и художественность изложения привлекли к отчету Ганнона внимание тех греческих писателей (и читателей), которые любили повествования о таинственных странах и всяческих приключениях в них. И уже в IV‑III вв. до н. э. в некоторых таких греческих произведениях мы находим ясные следы знакомства с рассказом карфагенского мореплавателя.

517

Гараманты — белокожий народ Северной Африки, живший в Сахаре — были относительно развиты, и некоторые исследователи даже полагают, что они ведут свое происхождение от культурных народов Средиземноморья (например, от догреческого населения Крита). Сахара, ставшая к тому времени настоящей пустыней, являлась труднопреодолимым барьером между цивилизациями Средиземноморского бассейна и теми, что расположились южнее этой пустыни. Гараманты были до известной степени посредниками между этими двумя комплексами цивилизаций.

518

Много позже европейские путешественники назовут ее Нигером.

519

Такое путешествие было вызвано не только естественным человеческим любопытством, но и стремлением карфагенских правящих кругов установить торговые связи с областями — источниками африканских богатств минуя посредников. Но при том уровне оснащенности экспедиций, когда верблюд еще не стал сахарским «кораблем пустыни», это было в принципе невозможно.

520

Мы видим здесь типичный пример колониальной торговли, «немой обмен», являющийся первым этапом установления торговых контактов со сравнительно мало развитыми народами. Карфагеняне так и не продвинулись дальше этого этапа, ибо других способов наладить контакты с жителями океанского побережья Африки они не знали.

521

Это мог быть один из Канарских островов или же остров Мадейра, как полагают многие историки географии.

522

Ориентализирующая культура была важной стадией в процессе культурной эволюции развитых народов европейского Средиземноморья — греков и этрусков. Когда в обществе появляется потребность в культурном обновлении, а собственный культурный арсенал не дает для этого средств, люди обращаются к тем народам, у которых подобный арсенал уже достаточно развит. В конкретных условиях Средиземноморья VIII‑VI вв. до н. э. такой арсенал имелся на Ближнем Востоке, а естественными посредниками между народами Запада и Востока выступали финикийцы, которые принесли западным народам и собственные мысли и мифы вместе с различными продуктами, которыми они торговали. Греки довольно быстро преодолели ориентализирующую стадию своей культуры и, используя ее достижения, начали создавать совершенно оригинальную культуру, сначала архаическую, а потом классическую, ставшую образцом для всей европейской культуры. Этруски дольше задержались на ориентализирующей стадии. Еще значительней было финикийское влияние на народы Испании, особенно ее юга, где располагался основной массив финикийских колоний в этой стране.

523

О государстве Тартесс в Южной Испании уже говорилось. Тартессии так и не преодолели стадию культурного развития, обусловленную финикийским влиянием. Это государство рухнуло, и сменившая тартессийскую культуру иберийская, хотя и сохраняла некоторые следы финикийского влияния, была уже совсем другой по своему характеру.

524

Имена Гаргориса и Габиса совершенно оригинальные. Ничего похожего не встречается в других местах. Поэтому все исследователи, занимавшиеся этим рассказом, который передал нам Помпей Трог (чей труд дошел до нас в сокращенном варианте — см. примеч. 424), согласны в том, что перед нами оригинальный испанский миф.

525

Рассказ о рождении Габиса очень похож на рассказ о появлении на свет Адониса. Но в испанском мифе виновники позора поменялись местами: здесь не дочь преступно домогается любви отца, а, наоборот, отец воспылал безумной страстью к собственной дочери. Но означает ли такое принципиальное сходство, что Гаргорис и Габис были богами? Едва ли. Из рассказа, как он дошел до нас, видно, что оба они были смертными и передали власть своим наследникам. Трудно сказать, является ли сюжет об обстоятельствах рождения Габиса отражением финикийского влияния. Подобные рассказы встречаются в мифах и легендах многих народов.

526

Рассказы о попытках уничтожить младенца и о его чудесном спасении нередки в преданиях, мифах и легендах разных народов. Как правило, это не обычный младенец, но тот, кому суждено стать выдающимся вождем, царем или героем, часто — благодетелем, но иногда и источником великих бедствий. Так, евреи рассказывали о Моисее, ставшем впоследствии во главе исхода евреев из Египта, что тот был брошен в Нил и спасен дочерью фараона, а жители Месопотамии — о Саргоне, основателе могущественного царства Аккада. Чудесно был спасен Ромул, который основал Рим и стал его первым царем. С оленем или ланью был связан Мелькарт, и в этой детали, да и в некоторых других, можно узнать влияние финикийской мифологии.

527

Чудесное узнавание тоже является типичным фольклорным мотивом. Так был узнан в Трое Парис, брошенный в младенчестве и воспитанный пастухами; он был затем принят во дворец и стал виновником гибели Трои.

528

Гаргорис и Габис предстают типичными «культурными героями», открывателями и изобретателями важнейших для человека дел и вещей. Габис оказывается и создателем основ социального порядка Тартесса. Введение законов и распределение низшего слоя граждан, которых римский историк, излагавший эти события, называет «плебсом», заложили основы Тартесса как государства. И в данном случае не важно, был ли Габис историческим лицом, вокруг которого сплелся клубок сказочных подробностей, или чисто мифической фигурой. Важно то, что в Тартессе существовали законы и деление по городам, введение чего сами тартессии приписывали Габису.

529

Это указание говорит о существовании в Тартессе наследственной монархии.

530

Финикийцы называли Эрифией (правильнее — Эритией) остров, на котором они основали город Гадес. Дочь Гериона (Геронта) была олицетворением этого острова. Тартессийский предводитель Норакс, таким образом, оказывается связанным с финикийским островом.

531

Миф о всемирном потопе чрезвычайно распространен у самых разных народов. Существовал он и у греков. Лукиан, рассказывая его, делит его на две неравные части: до упоминания образования расщелины и после этого. Говоря о первой части, он ссылается на греков и говорит, что так рассказывают эллины, а во второй части его источником, по его словам, были жители сирийской Бамбики, или Священного города (Иераполя). Однако и в первой части многие детали повествования Лукиана не совпадают с обычными изложениями соответствующего греческого мифа и, наоборот, имеют явное сходство с восточными сказаниями, в том числе библейским. К этому времени греки уже узнали многочисленные местные мифы и, переработав их, включили в сокровищницу своей мифологии. Так что даже если значительную часть предания о потопе Лукиан узнал от греческих авторов, последние явно передавали местное сказание, хотя и переработав его в привычном для себя направлении. Говоря о рассказе Лукиана, надо иметь в виду, что Лукиан явно передал лишь основной смысл предания, которое конечно же было гораздо более подробным.

532

Идея смены различных веков в истории человечества и связанной с этим смене самих людей также довольно широко распространена в различных мифологиях. В одних случаях первый век существования людей считается «золотым», в других, наоборот, царством несправедливости и жестокости. В Библии всемирный потоп и последующее возрождение человечества в лице Ноя и его потомков, а также животного мира, фактически являются вторым творением всего живого, и сама история Ноя в значительной степени — это повторение истории Адама. Адам и Ева за нарушение Божьего завета были изгнаны из Эдема, а люди, которые жили незадолго до потопа, предавались злу и разврату, так что Бог даже раскаялся в создании человека вообще, и только Ной обрел благодать перед лицом Бога. Поэтому мир был уничтожен всемирным потопом, и только Ною Бог повелел построить ковчег, в котором тот и спасся вместе со своей семьей и представителями животного мира. Прообразом этого сказания является месопотамский миф о всемирном потопе. Однако характерно, что допотопное человечество, по сути, ничем перед богами не провинилось, но бог Эллиль (или в более позднем варианте Энлиль) решил уничтожить все живое, которое слишком расплодилось. И лишь благочестивый мудрец, которого шумеры, ранее населявшие Южную Месопотамию, называли Зиусурдой, а их преемники вавилоняне Атрахасисом (Многомудрым), или Утнапишти, по совету верховного бога построил себе корабль и спасся. В греческой мифологии причиной потопа явилось решение Зевса истребить людей медного века, которые постоянно воевали друг с другом. По другому варианту, это произошло из‑за поведения только лишь сыновей Ликаона, выделявшихся нечестивостью и заносчивостью, не гнушавшихся убийством и людоедством. Не совсем понятно, правда, почему в таком случае должны были погибнуть все люди вообще, а не только род Ликаона. Сирийский миф в этом отношении ближе всего оказывается к библейскому сказанию. В обоих случаях важно включение в рассказ определенного этического мотива.

533

Лукиан называет благочестивого мудреца, спасшегося от потопа, так, как его называли греки, — Девкалион, прибавляя, однако, эпитет Скифский. Этим автор, по–видимому, хочет сказать, что герой его рассказа — не тот сын титана Прометея, о котором обычно повествуют греки. Однако сразу возникает вопрос: какое отношение мог иметь скиф, житель Северного Причерноморья, к Сирии и ее святилищу? Ученые долго ломали голову над этим вопросом и пришли к выводу, что или в дошедшие до нас рукописи этого сочинения Лукиана вкралась описка, или уже сам Лукиан неправильно понял какое‑то выражение или имя в том рассказе (или рассказах), который стал источником для него самого. Поэтому слово Skythea исследователи текста Лукиана заменили на слово Sisythea — (или Сиситей). Месопотамский историк и богослов Берос в свое время написал на греческом языке историю своей страны, и в ней он, естественно, говорил и о потопе. И в этом рассказе он обращался к его наиболее древним вариантам и дал спасшемуся праведнику имя, которое много более поздний писавший на греческом языке автор Евсевий (тот самый, что сохранил и отрывки из книги Филона Библского) передал как Ксисутрос (то есть явно — вариант имени Зиусудра). Поэтому можно думать, что сирийский миф восходит именно к самому древнему, шумерскому варианту сказания о потопе.

534

В тексте Лукиана нет упоминания о том боге, который дал Сисифею совет, как спастись от потопа. Но в сказании о пророке Валааме именно Ил советует пророку, каким образом можно избежать гнева бога Шаггара, пожелавшего уничтожить человечество. В шумерском и вавилонском мифах ту же роль играют верховные боги этих народов, а в библейском, естественно, речь идет о Йахве. Поэтому вполне вероятно, что и в данном случае спасителем будущего мира является Ил.

535

Эта деталь резко отличает рассказ Лукиана от всех вариантов греческого мифа о потопе. В нем говорится обычно лишь о самом Девкалионе и его жене Пирре, которые, оставшись после спасения на земле совсем одни, по воле Зевса стали бросать камни, из которых и народился новый человеческий род. Существуют, однако, варианты, в которых наряду с Девкалионом и Пиррой спасаются и некоторые другие благочестивые люди. Что же касается животных, то их заново родила Земля. Так что ни о каком спасении вместе с праведником и его женой их детей и животных нет речи. В вавилонском сказании Утнапишти взял с собой не только всю семью и весь свой род, но и золото и серебро, а также скот степной и зверье, что уже гораздо ближе к сирийскому мифу. Но ближе всего этот миф стоит все же к библейскому повествованию. Даже такая деталь, что сирийский праведник взял в свой корабль по паре каждого вида животных, находит точную параллель в библейском тексте.

536

Лукиан не упоминает, сколько времени продолжалось плавание Сисифея. В шумерском мифе потоп продолжался семь дней и семь ночей. В вавилонском варианте сам потоп тоже продолжался семь суток, но еще столько же времени Утнапишти и сопровождавшие его животные не могли выйти из своего судна, пока вода не спала. Библейский потоп продолжался сорок дней, но еще не меньше семи дней Ной был вынужден выжидать в ковчеге, пока не появилась возможность из него выйти. В оригинале сирийского мифа срок явно тоже был указан, но Лукиана эта деталь не интересовала, и он ее опустил.

537

Рассказ о расщелине, в которую ушла вода потопа, как кажется, связан с храмовым преданием святилища Атаргатис в Бамбике.

538

Сооружение алтаря в благодарность за спасение является общей чертой этого мифа у различных народов. Но ближе всего этот рассказ опять же к повествованию о Ное.

539

Сисифея Лукиан называет родоначальником ныне живущего поколения людей. То, что он по воле богов или верховного бога принял на свой корабль по паре всех животных, явно говорит о том, что эти животные положили начало всему нынешнему животному миру. Этого мотива практически нет в месопотамских сказаниях. И шумерский Зиусудра, и вавилонский Утнапишти после своего спасения получили бессмертие, но поселены были за пределами земного мира. Так что фактически к нынешнему человечеству они отношения не имеют. Библейский же Ной, как и сирийский Сисифей, стал родоначальником всего послепотопного человечества. Можно, по–видимому, говорить, что в западносемитской среде старый месопотамский миф преобразился и из рассказа лишь о спасении праведника превратился в сказание о возникновении нынешних поколений людей, сменивших тех, кто грешил и творил беззакония.

540

Сказание о потопе тесно связано с храмом Атаргатис и первоначально являлось, видимо, частью священного предания этого храма.

541

Рассказ о рождении Атаргатис приводит римский писатель Гигин, который называет богиню Венерой, но прибавляет при этом, что ее потом стали называть Сирийской богиней, а это, несомненно, Атаргатис.

542

Уже говорилось, что представление о первоначальном яйце было свойственно многим народам, в том числе финикийцам. Может быть, в этом явно переработанном сначала греческим (или греческими), а затем латинским автором сирийском мифе в действительности речь шла о творении мира или об одном из этапов этого творения.

543

Гигин называет бога Юпитером. Греки отождествляли с Зевсом, а римляне с Юпитером Хадада. Поэтому ясно, что в сирийском (точнее, арамейском) оригинале мифа упоминался именно этот бог.

544

Два последующих варианта рассказа о причине запрета есть рыбу изложил греческий писатель Афиней. В первом случае он ссылается на философа II в. до н. э. Антипатра и его книгу «О суевериях». Антипатр происходил из города Тарса на юго–востоке Малой Азии и очень близко от границ с Сирией, что могло ему помочь узнать те или иные сказания сирийцев. Он принадлежал к стоической школе, которая отличалась своим рационализмом, и это, по–видимому, подвигло его на столь рационалистическое объяснение непонятного для образованного грека отказа есть рыбу. Источник другого рассказа Афинея — Мнасей. Этот автор собирал самые различные мифы и рассказы о чудесах и в своих книгах располагал их в географическом порядке. Одной из таких книг была «Об Азии», на которую ссылается Афиней. Мнасей в духе одного из направлений тогдашней философии считал богов смертными людьми, которые по тем или иным причинам позже были обожествлены. Характерно для Мнасея саркастическое замечание, что жрецы после жертвоприношения потом сами съедают поднесенную богине рыбу. О поклонении сирийцев рыбам, связанным с Атаргатис, говорит и Лукиан.

545

Этот рассказ приводит греческий историк Диодор. Он вставлен в ту часть его исторического сочинения, в которой речь идет о мифической предыстории мира, а именно в книгу, где излагаются в греческой переработке мифы, относящиеся к Азии.

546

Диодор называет богиню Деркето. Греки отождествляли Атаргатис с Герой или Афродитой или некоторыми другими богинями. Но это было далеко не всегда. Они понимали, что сирийская богиня все‑таки несколько иная, чем привычные им обитательницы Олимпа. В таком случае они чаще всего именовали ее Деркето, не совсем правильно восприняв ее арамейское имя.

547

По Диодору, нечестивую любовь к юноше внушила Деркето Афродита. Однако это уже явно греческая переработка сирийского мифа. В сирийской мифологии сама Атаргатис–Деркето являлась богиней любви. Юношу, ставшего жертвой богини, иногда называют Ихтисом. По–гречески «ихтис» означает «рыба», так что ясно, что такое имя юноша, который позже будет брошен в воду, мог получить только в устах грека, но никак не арамея.

548

Перед нами еще одно объяснение, почему сирийцы не если рыбу.

549

Диодор называет девочку Семирамидой и включает рассказ о ее рождении, чудесном спасении и воспитании в повествование об этой царице. Рассказы об ассирийской царице Семирамиде были очень популярны у греков. Обычно считается, что в образе Семирамиды отразились воспоминания о реальной царице Шаммурамат, правившей в IX в. до н. э. Но в греческой литературе Семирамида давно превратилась в чисто легендарную фигуру. Ее супруга Нина греки вообще считали первым царем Азии. Повествование о Нине и Семирамиде наполнено рассказами о разнообразных военных и мирных деяниях, которые или вовсе были мифическими, либо совершались совершенно другими персонажами и много позже. Само правление Семирамиды стало для греков синонимом очень давнего времени. Исследователи полагают, что включение рассказа о рождении и судьбе Сайм в историю Нина и Семирамиды объясняется тем, что греческий писатель (едва ли сам Диодор, скорее, кто‑то из тех, чьи произведения он использовал) связал не известное ему имя арамейской богини с хорошо известным именем Семирамиды. Греческие и римские писатели порой относили ко времени Семирамиды события, более или менее точная дата которых неизвестна, но которые происходили в далекой, часто сказочной, древности.

550

О том, что голуби наряду с рыбами считались в Сирии священными, говорят и другие греческие и римские писатели.

551

Имя главного героя этого рассказа Лукиана вызвало большую дискуссию среди ученых, поскольку это важно для понимания природы этого персонажа. Иногда его связывают с героем месопотамского эпоса Хумбабой, который жил в Кедровых горах к западу от Месопотамии, т. е. в районе Ливана, и с ним сражался герой Гильгамеш. Однако Хумбаба в этой поэме предстает как страшный великан, чей голос — ураган, уста — пламя, а дыхание — смерть. Это совершенно непохоже на прекрасного юношу Комбаба. Конечно, возможно, что Комбаб был каким‑то местным, еще доарамейским божеством, «владыкой» гор, который воспринимался месопотамскими сказителями как воплощение ужаса и враждебной силы, но который для местных жителей представал в совершенно другом облике. Однако никаких доказательств в пользу такой возможности не имеется. Другие исследователи связывают Комбаба не с Месопотамией, а с Малой Азией. У хеттов, чья культура, несомненно, оказала значительное влияние на сирийскую, была богиня Кубаба, которая позже у фригийцев, населивших центральную часть Малой Азии, преобразовалась в Кибебу, а греки и римляне, заимствовав этот культ, именовали ее Кибелой, или Великой Матерью. Сходство между этой богиней и Атаргатис было действительно очень велико, ибо они обе имели одну и ту же суть — быть богиней–матерью, которая в своей первоначальной основе являлась богиней плодородия. В культе Кибелы большую роль играли оскопившие себя жрецы — галлы. То, что культ Кибелы оказал влияние на культ Атаргатис, несомненно. Как дальше рассказывается в повествовании Лукиана, Комбаб оскопил себя, что сделал и возлюбленный Кибелы Аттис. Далее Лукиан упоминает об Аттисе как об одном из возможных создателей храма в Бамбике. Но все же в рассказе речь идет не о богине, а о юноше, посвятившем себя ей. Он похож на Аттиса, но не на саму Кубабу–Кибелу, а это хорошо объясняется особенностями культа богини–матери у различных народов, что совсем не обязательно связано с чужеземными влияниями. Вопрос надо оставить открытым, но все‑таки гораздо больше оснований считать основу всего этого сказания местной, сирийской.

552

Лукиан, рассказывая эту историю, называет царицу Стратоникой. Это было совершенно историческое лицо — жена царя Селевка I и его сына и преемника Антиоха I. В 299 г. до н. э. Селевк женился на Стратонике, дочери своего недавнего врага Деметрия. Это, как было обычно в те времена, был чисто политический брак. От этого брака родились сын и дочь. Несколько позже Селевк уступил Стратонику своему старшему сыну Антиоху. Раскрашенную в романтические краски историю этого события рассказывает Лукиан, предваряя этой историей повествование о строительстве храма. Он говорит, что Антиох страстно влюбился в свою мачеху, но никак не хотел никому открыть свою пагубную страсть. От этого Антиох заболел, но так как никаких видимых признаков болезни не было, врач догадался, что причиной болезни является неразделенная любовь, а затем выявил предмет этой любви — царица Стратоника. Врач сумел убедить царя в необходимости ради спасения жизни сына уступить ему свою жену. Царь так и сделал, уступив Антиоху не только собственную жену, но и царство. Эту же историю рассказывают Плутарх и Аппиан, назвав имя не только царя и его сына (Лукиан их не называет), но и врача, каким был Эрасистрат, внук великого философа Аристотеля и один из самых знаменитых медиков того времени. Правда, Селевк уступил сыну не все свое царство, а лишь управление восточными территориями своего государства, что гораздо больше соответствует истине. А Плутарх свой рассказ об этом событии заключает словами царя, что если Стратоника выскажет по этому поводу неудовольствие, то пусть ей объяснят, что все решения царя прекрасны и справедливы, ибо принимаются для общего блага. В этой истории, несомненно, существует историческое зерно. В любом случае она не является сирийским мифом. Рассказ же о царице и Комбабе имеет все черты мифа, и «привязка» его к имени и времени исторической царицы явно относится к более поздней эпохе. Эта «привязка», возможно, возникла из‑за того, что храм в Бамбике был позже перестроен и расширен (в частности, была построена новая стена), и очень может быть, что это произошло по инициативе Стратоники.

553

Лукиан приводит и более рациональную версию возникновения у царицы любви к Комбабу: они проводили много времени друг с другом, и царица постепенно все более влюблялась в красивого юношу. Эта версия, конечно, возникла гораздо позже и не имеет отношения к мифу.

554

Мотив мести женщины мужчине, отказавшемуся ответить на ее любовь, распространен в сказаниях разных народов. Сам Лукиан вспоминает о Федре, жене афинского царя Тесея, которая в ответ на холодность своего пасынка Ипполита обвинила его перед отцом и стала причиной его гибели, и о Сфенебее, которая так же поступила с Беллерофонтом. Очень близок к этому библейский рассказ об Иосифе и жене Потифара, которая домогалась любви Иосифа, а когда тот решительно отказался нарушить верность своему господину Потифару, обвинила его в попытке изнасилования, за что Иосиф был брошен в темницу.

555

Сюжет о любви богини к смертному юноше весьма распространен в мифологиях различных народов, в том числе финикийцев (миф об Эшмуне) и фригийцев (миф об Аттисе), о чем уже говорилось. Во всех таких случаях полюбившей богиней являлась богиня–мать, богиня плодородия — Астарта или Кибела. Такой же точно была и Атаргатис. Однако в том виде, в каком это сказание передано Лукианом, нет очень важного мотива — дарования погибшему возлюбленному бессмертия и превращения его в одного из богов. Такое исключение в общем ряду заставляет предполагать, что в первоначальном варианте мифа Комбаб все же обрел бессмертие и стал богом, но либо с течением времени этот мотив исчез, либо сам Лукиан его отбросил и сделал рассказ более рациональным. В таком случае Комбаб, как и похожие на него Эшмун и Аттис, в реальности был умирающим и воскресающим богом, связывающим мир жизни и мир смерти. Сам Лукиан говорит о двух вариантах развития событий: по одному варианту, богиня действительно полюбила Комбаба, а по другому — никакого вмешательства богини не было, а друзья Комбаба из сочувствия к его горю решили разделить с ним его участь. Вероятно, второй вариант все‑таки более поздний и явился результатом рационалистического осмысления древнего сказания, что стало возможным после грекомакедонского завоевания и глубокого проникновения в сирийское общество греческой философской мысли.

556

В таком виде, в каком миф о Комбабе передан Лукианом, он является объяснением появления в храме Атаргатис так называемых галлов, оскопивших себя юношей.

557

Этот текст — пока единственный дошедший до нас собственно арамейский рассказ, точнее — пророчество, приписанное Валааму. Большая надпись была обнаружена на стене здания, вероятнее всего храма, к востоку от Иордана в месте, древнее имя которого неизвестно, а ныне называемом Дейр Алла. По–видимому, это пророчество составляло часть священного предания храма и было написано на его стене в назидание людям. К сожалению, текст дошел в очень плохом состоянии, и его восстановление в значительной степени гипотетическое. Сам текст явно был много больше, но от других его частей сохранились лишь жалкие отрывки, почти не поддающиеся восстановлению. Холм Дейр Алла находится на территории Дамаскского царства, которое было завоевано ассирийцами в 732 г. до н. э. Вероятно, именно тогда было разрушено поселение на этом холме. Исследователи этого текста полагают, что, скорее всего, он относится к IX в. до н. э.

558

Бог Шаггар появляется лишь в этом тексте, и ученые высказывали различные предположения о сути этого божества. Сначала его считали женским божеством и связывали имя с древнееврейским словом S’grar, означающим подстилку для скота; поэтому возникла мысль, что это — богиня плодовитости животных. Но последующие исследования показали, что, более вероятно, Шаггар — божество мужское и является богом луны.

559

Перед нами типичная картина всяческих несчастий, которые ожидают народ в случае исполнения богами своих намерений. Природные катаклизмы дополняются социальными переворотами. Подобные ужасающие картины можно найти уже в древнеегипетском речении Ипувера (или Ипусера), аналогичные картины часто рисуют в своих пророчествах библейские пророки. Пророчество Валаама, таким образом, полностью вписывается в этот жанр древневосточной литературы.

560

Валаам (правильнее Билеам) был известен из рассказа Библии. Там говорится, что моавитянский царь Валак направил своих вельмож к пророку Валааму, сыну Беора, который жил в горах на реке Евфрат, чтобы попросить его явиться к нему и проклясть Израиль, которого в это время очень боялся Моав. Сначала Валаам отказался, но после прибытия к нему нового посольства согласился и на своей ослице отправился на запад. Но на пути его встретил Бог и запретил двигаться дальше. Валаам Его не увидел, но увидела ослица, отказавшаяся идти дальше. Валаам стал бить ее, но она заговорила человеческим голосом и упрекнула пророка в напрасном избиении ее. После этого и Валаам увидел Бога и подчинился Его велениям. Вместо проклятия Израиля он трижды благословил его, чем вызвал страшное недовольство Валака, который отослал Валаама назад, не дав ему никакой обещанной награды. На обратном пути Валаам соблазнил израильских женщин, чтобы те и сами отпали от служения Богу и поклонились чужим богам, и мужей своих склонили к этому же. То, что в библейском рассказе речь идет о том же Валааме (а не о каком‑либо его тезке), доказывается упоминанием в обоих случаях имени его отца Беора. Валаам явно был очень популярной фигурой в западносемитской среде. Хотя в библейском предании «заказчиком» пророчества Валаама является царь Моава, в нем подчеркивается, что пророк был для моавитян чужеземцем, так что возможно, что библейский автор хорошо знал об арамейском, а не о моавитянском происхождении Валаама. Для израильтян он в какой‑то степени оказывался символом противостояния им язычников. В более поздней еврейской литературе Валаам сравнивался с Моисеем и говорилось, что он занимал у язычников то же место, что Моисей у израильтян, т. е. считался создателем всей религиозной традиции. В Апокалипсисе от Иоанна упоминается учение Валаама, и апостол Петр говорил о следах Валаама, по которым идут любители похоти, презревшие начальство и вообще все те, кто исполнен любострастью и грехом. Можно ли говорить, что под именем Валаама возник некий вид арамейского священного писания, в некоторой степени сравнимого с Библией? Пока на этот вопрос ответить невозможно, ибо арамейских свидетельств о Валааме, кроме текста из Дейр Алла, нет. Может быть, последующие находки и помогут ответить на этот вопрос. Но думается, что Библия все же настолько уникальный памятник, что ничего сравнимого с ним в Передней Азии в древности возникнуть не могло. Во всяком случае, новозаветные свидетельства показывают, что фигура Валаама и в I в. н. э. оставалась достаточно известной.

561

Это свидетельствует о том, что проповедь Валаама содержала и определенные нравственные принципы, и в этом Валаам сравним с библейскими пророками.

562

Восстановление земной справедливости неминуемо отразилось и на поведении божественного мира. И в библейском обществе земная правда и небесное милосердие тесно связаны друг с другом.

563

В тексте из Дейр Алла ничего не говорится о царском достоинстве Валаама. По–видимому, это другой вариант повествования об этой очень популярной фигуре в западносемитской и особенно арамейской среде. Впрочем, поскольку текст из Дейр Алла дошел до нас далеко не в совершенном виде, утверждать что‑либо невозможно. Сочетание царского достоинства и пророческого дара в принципе не невозможно. Можно вспомнить Соломона, который, правда, пророком не был, но все же потомки считали его идеальным мудрецом. Предание относит царствование Валаама ко времени до появления монархии у евреев, т. е. до последней четверти XI в. до н. э. Это, как и в случае с Семирамидой, может означать просто далекую древность. Но Валаам как царь предшествует не только еврейским царям, но и Хададу. Возможно, что он был вообще каким‑то очень древним божеством, которого относили ко времени ранее явления Хадада и лишь позже «разжаловали» в царя и пророка. Текст из Дейр Алла, конечно, далеко не полный, но,, может быть, не случайно, что Хадад в нем не появляется.

564

Дамаск — один из самых древних городов Сирии. Он упоминается уже в XV в. до н. э. и уже тогда играет довольно значительную роль. В первые века I тысячелетия до н. э. Дамаск являлся столицей мощного арамейского царства, которое так и называлось — Арам. Существовал вариант предания, согласно которому основателем города был Дамаск. То, что этот Дамаск был бог, а не человек, доказывается сообщением римского писателя Помпея Трога, который говорит, что женой этого Дамаска была Атаргатис, т. е. явно речь идет о боге Хададе. Трог обычно старался использовать в своем произведении предания тех народов, о которых он писал. Поэтому можно думать, что и сообщение о божественном основании Дамаска основано на местном сказании. Надо, однако, отметить, что основание Дамаска и превращение его в царскую резиденцию далеко не совпадают; город возник гораздо раньше, чем он стал столицей.

565

Мадианитяне — североарабское племя. Оно упоминается и в Библии.

566

Рассказ о могуществе Хадада, его войне с Давидом и поражении, а также о дальнейшем правлении в Дамаске его потомков основан на сообщении историка I в. до н. э. Николая Дамасского. Будучи уроженцем этого города, Николай явно передавал местную традицию. В этом рассказе, видимо, отразились воспоминания о первом известном нам арамейском царе Хадад–Эзере, который действительно создал мощную державу, распространившуюся даже за Евфрат. В войне с Давидом он потерпел поражение, и его держава распалась, а ее остатки были подчинены Давидом. Только уже при сыне Давида Соломоне некий удалец Резон со своим отрядом захватил Дамаск и основал Дамасское царство. Потомком Хадад–Эзера он не был.

567

Это утверждение неверно. Действительно, на дамасском троне сидело, по крайней мере, три царя с именем Бар–Хадад (Сын Хадада), но были и цари, носившие другие имена. Да и не все цари Дамаска относились к одной династии. Бар–Хадад II был убит своим полководцем Хазаэлем (правильнее Хазаилом), который и стал царем, основав, таким образом, новую династию. И именно он одержал ряд побед над Израилем.

568

Если считать время поколения приблизительно в 30 лет, то получается, что потомки Хадада правили Дамаском триста лет. Учитывая, что Дамасское царство (Арам) было уничтожено ассирийцами в 732 г. до н. э., начало их правления надо отнести приблизительно к середине XI в. до н. э. Это более или менее совпадает с возникновением первого арамейского царства Цобах, но центр его располагался явно не в Дамаске.

569

Рассказ о происхождении моавитян содержится в Библии. По библейскому преданию, Лот был племянником Авраама и жил около города Содома. Из всех жителей Содома и Гоморры он был единственным праведником, за что и был спасен с женой и дочерьми (но не зятьями). Однако его жена обернулась, чтобы посмотреть, что стало с Содомом и Гоморрой, и за это была превращена в соляной столб. А Лот с дочерьми укрылись в пещере. Далее рассказывается об опьянении Лота и зачатии его дочерьми сыновей, ставших родоначальниками моавитян и аммонитян. Ученые, специально исследовавшие этот рассказ, пришли к выводу, что это все — остаток моавитянского сказания, которое затем было включено в библейскую традицию, а его персонажи соединены с героями еврейского предания. Связь Лота и его семьи с рассказом о Содоме и Гоморре, по мнению исследователей, также уже вторична и появилась только после соединения моавитянского сказания с библейским. Появление предка моавитян (а в Библии и аммонитян) в результате кровосмешения рассматривалось не как позор, а как героическое деяние дочери Лота, которая решилась на такой поступок ради спасения народа. «Чистота» крови высоко ценилась в древности. И Сарра, жена Авраама, по Библии, была его сестрой, хотя и сводной; последнее уточнение могло возникнуть достаточно поздно, когда связь с родной сестрой стала считаться несомненно позорной. Можно вспомнить и практику египетских фараонов, которые женились на своих родных сестрах, чтобы нецарская кровь не примешалась к роду благородных царей Египта. В другом месте Библии говорится о великанах Эмимах, которые ранее населяли Моав. Это упоминание, по–видимому, тоже связано с моавитянским преданием. Вообще рассказы о могучих великанах, ранее населявших землю, были широко распространены в западносемитской среде.

570

Эту историю рассказал автор, которого обычно называют Псевдо–Мелитоном. Собственно Мелитон был христианским епископом малоазийского города Сарды и писателем

II в. Он, в частности, написал Апологию (сочинение в защиту христианства), обращенную к императору Марку Аврелию. Под его именем дошло сочинение, написанное позже, уже в

III в., и на сирийском языке. Исследования показали, что этот неизвестный сирийский автор, которого и называют Псевдо–Мелитоном, перевел на сирийский язык какое‑то греческое произведение. Автор этого произведения собрал ряд мифов, которые, однако, обработал в духе того направления в философии, которое считало богов прославленными смертными людьми. Хотя Псевдо–Мелитон многое знал уже довольно плохо и часто путал, в его рассказах можно найти подлинную мифологическую основу.

571

Характерно, что в рассказе Псевдо–Мелитона Атаргатис отделяется от Хадада. Хадад называется царем Сирии, а страной Атаргатис автор называет Адиабену, область в северной части Месопотамии. И Сайм (или Симия, как ее называет этот автор) оказывается дочерью только Хадада, а не совместным ребенком Хадада и Атаргатис или же только Атаргатис. Неясно, является ли это результатом забвения древнего мифа или еще одним вариантом сирийской мифологии.

572

Имена волшебников весьма интересны. Набу — месопотамский бог, которого в Пальмире и, видимо, в других сирийских городах в первые века нашей эры почитали, как уже говорилось в главе о богах, под слегка измененным именем Небо. Что касается Хадрана, то это — особая форма того же самого Хадада. Под латинским именем Deus Hadarenus он вместе с Атаргатис почитался в одном из мест в горах Ливана.

573

В этом повествовании Псевдо–Мелитона, как и в ряде других его рассказов, можно узнать реальные черты сирийской мифологии и религии. Так, обряд принесения воды в Бамбику засвидетельствован Лукианом, но объясняется им совершенно иначе — воспоминанием о всемирном потопе. Имена персонажей также встречаются в религиозно–мифологических памятниках Сирии. Но многое в этом рассказе перепутано, и одно это свидетельствует о его сравнительно позднем происхождении. Интересно здесь упоминание Балти, оказывающейся дочерью Атаргатис. В сирийской письменности, как и в финикийской, к которой она восходит, и еврейской, как уже говорилось во Введении, не обозначаются гласные звуки, так что имя этой чудесной лечительницы передано только согласными буквами Blty, но именно такова форма имени пальмирской богини Белти. Пальмирская мифология нам практически неизвестна, поэтому что‑либо сказать об отношениях Белти и Атаргатис мы не можем. Но само упоминание этого персонажа в форме, отмеченной в Пальмире, тоже говорит о том, что это сказание — довольно позднее. Вероятно, перед нами результат уже позднего развития сирийской мифологии, когда в нее активно внедряются фигуры месопотамских мифов, таких, как Набу. В это время многое было уже непонятно, и тем более этого не смог понять христианин Псевдо–Мелитон.

574

Приведенный рассказ является очень гипотетической реконструкцией пальмирского мифа. Пальмирская мифология, к сожалению, практически неизвестна. Никаких местных повествований до нас не дошло. Греческие и римские авторы, по–видимому, мифами Пальмиры не интересовались, а в самой Пальмире не было писателя, который хотел бы познакомить греческого или римского читателя со сказаниями родного города. Пальмирские храмы и гробницы украшались рельефами, но фигуры, там изображенные, почти всегда статичны и не передают рассказа о действиях богов. Одним из немногих исключений является рельеф с изображением битвы бога со змееподобным чудовищем в присутствии других богов. Поскольку этот рельеф украшает храм Бела, можно полагать, что и изображен на нем один из подвигов именно этого бога. Борьба со змеем является одним из почти обязательных эпизодов мифологии различных народов. С чудовищным змеем Латану сражался угаритский Балу, с Левиафаном — израильский Йахве, с Тиамат — вавилонский Мардук. Каждый раз сражающимся и побеждающим был бог, особенно почитаемый данным человеческим сообществом. И это тоже — аргумент в пользу изображения именно Бела.