Перекресток

12

В кабине лифта, куда следом за Максимом шагнули его незваные гости, как-то сразу стало тесновато, хоть и казалась она, на первый взгляд, просторной, едва ли не больше по объему, чем скрывающий её трансформатор. Как-то невольно забившись в уголок, отгороженная от входа плечами своих спутников, шедшая первой за пролетарием, Ника с легким волнениям огляделась по сторонам. Мишель, по въевшейся, видимо, уже в кровь привычке, вошел в лифт последним и теперь внимательно приглядывался к внутренней обшивке кабины, оказавшейся отнюдь не металлической, как показалось снаружи, а выполненной из какого-то странного пластика — ослепительно, зеркально блестящего, но — теплого на взгляд. А Антон первым делом обратил свое внимание на пару странных крупных кнопок, расположенных возле самых входных дверей и снабженных пояснительными, тоже крупными и длинными стрелками, указывающими вверх и вниз.

Поймав его взгляд, Максим кивнул ободряюще и нажал легким прикосновением всей ладони на нижнюю кнопку. Ника слегка напряглась, ожидая привычного, пусть и едва заметного начала движения кабины, но… ничего не произошло. Ни легкого плавного рывка, ни еле слышного, гудящего шума заработавших механизмов. Только пролетарий, как ни в чем не бывало, подбадривающе кивнул блондинке, видимо, пока еще не рискуя подмигивать столичной штучке и знаменитости.

В кабине было светло и ярко, но свет непонятным образом рассеивался, не резал глаза, не казался неприятным, а по зеркальным, так похожим на металлические панелям пробегали едва уловимые простым глазом плавные цветные сполохи, будто где-то там, в сердце механизма, в эти мгновения зародилось и пыталось выплеснуться наружу северное сияние.

— Вот и всё, — сказал Максим через десяток секунд напряженного молчания. — Можно выходить…

Наверное, он знал какие-то приметы или просто отсчитывал про себя время движения, потому что в этот момент двери лифта бесшумно и плавно открылись, предлагая пассажирам выйти совсем в другом месте, а вовсе не в том, в котором они вошли в кабину.

После яркого внутреннего освещения лифта в небольшом, прохладном вестибюле, отделанном темно-красным, с чуть желтоватыми прожилками мрамором показалось сумрачно, но через несколько мгновений глаза привыкли к новому освещению, и уже легко можно было разглядеть невысокий, покрытый изящной лепниной потолок, отполированные стены с вмонтированными в них светильниками, переливающимися чуть потускневшей бронзой, блестящий, будто только что застеленный мрамором, пол и — такие знакомые взгляду, такие привычные поручни двух эскалаторов, поблескивающие убегающей в бесконечность резиновой черной лентой перил…

«Это что?..» — слегка недоумевающим взглядом спросил у пролетария Мишель. В ответ Максим только пожал плечами, будто демонстрируя свое неумение объяснять очевидное, и хозяйским кивком пригласил всех пройти вперед…

Едва они отошли от лифта шагов на пять, как двери за их спинами бесшумно сомкнулись, и если бы не исчезнувший позади источник яркого света, никто бы и не заметил, что они теперь отрезаны от поверхности — настолько плотно, без малейшего намека на соединение прилегали друг к другу половинки дверей, снаружи отделанные темно-красным, идеально сочетающимся с мрамором стен пластиком. А перед Никой, идущей чуть впереди остальных, то ли пропустивших её из вежливости, то ли по старинной мужской привычке первой в неизвестность пускать женщину, оказалась привычная, хотя и совершенно новенькая, свежая, без неистребимых следов сотен тысяч ног бегущая дорожка. Не останавливаясь, не испытывая даже тени сомнения, блондинка спокойно шагнула на эскалатор, слегка придерживаясь рукой за скользящие одновременно с дорожкой перила, а вслед за ней на узкую движущуюся лестницу встали и остальные.

В таком положении, стоя практически в затылок друг другу, говорить было неудобно, да и не хотелось никому из незваных гостей Максима начинать разговор о том, куда же он завел их. И Ника, и Антон, да и Мишель тоже ожидали увидеть скорее уж подземный цех, или заставленную древней, фантастической аппаратурой лабораторию малопонятного назначения, но никак не этот небольшой вестибюльчик и привычный эскалатор, правда, опускающий их очень глубоко под землю. «Может быть, таким и должно быть преддверие Промзоны? А мы всё бредим стереотипами…» — думал Карев, старательно вглядываясь в едва светлеющее впереди пятно. А поверенного в делах в этот момент мучил совсем другой вопрос. Конечно, веря пролетарию, понимая, что тот ни в коем случае не хочет подводить ни его, ни знаменитых гостей, Мишель все-таки снова и снова возвращался мыслями к изолированности лифта, опустившего их под землю, от возможного проникновения посторонних…

Едва ступив в огромный, саженей на пятьдесят, если не больше, в длину, подземный зал, Ника издала негромкий, мгновенно прервавшийся возглас — она тут же справилась с собой и поспешила отойти чуть вперед и в сторону от эскалатора, чтобы не мешать своим спутникам. Впрочем, они тут же оценили реакцию блондинки, каждый по-своему поддержав её. Антон коротко и смачно выругался, недоверчиво вертя головой, Мишель сказал что-то похожее на «ай-яй-яй…», лишь один Максим, видящий подземелье не впервые, оставался спокойным и в чем-то даже равнодушным, при этом вполне понимая увиденную им реакцию сопровождаемых.

Вместо заводских цехов, складов, подсобок и раздевалок, таинственных лабораторий и секретного оружия, громоздящегося на полках, под землей оказался — дворец. Отделанный светлым, трех тонов, мрамором пол, высоченные, наверное, трехсаженные арки, как бы подпирающие белоснежный свод потолка. В промежутках между арками на потолке красовались мозаичные панно, изображающие природу, людей, технику, гражданскую и военную, наверное, еще времен расцвета Империи. Во всяком случае, ничего знакомого для себя ни Антон, ни Мишель не увидели в этих картинках, а Ника знатоком автомобилей, мотоциклов, танков, бронетранспортеров и летательных аппаратов, конечно же, не была. Вот оценить изящные мраморные узоры на полу, великолепно инкрустированные белым и желтым металлом псевдоколлонны арок, красоту мозаик на потолке блондинка могла, пожалуй, получше своих спутников.

— Вот она какая — сказка! — пожалуй, громче, чем следовало бы, воскликнула Ника.

Голос её многократно отразился от стен и потолка пустого помещения подземного дворца и вернулся обратно, к едва слышно шелестящему за спиной блондинки эскалатору.

— А что я говорил, — довольный произведенным эффектом, негромко подтвердил Максим. — Просто сказка, без всяких страхов… А вообще-то, это обычное метро…

— Какое метро? — возмутилась, сама не очень-то понимая — почему так эмоционально, девушка. — Вот это чудо — метро? Максим, ты не был в столице? Ты не видел заплеванные станции? Жуткие, душные, низкие, едва голову поднять, переходы? Толпы народа?

Ника давным-давно уже пользовалась метрополитеном в столице лишь при крайней необходимости, и вовсе не из снобизма или брезгливости, просто давящие, узкие, приземистые помещения, небрежно и безыскусно облицованные кафельной плиткой иной раз вызывали у нее острые приступы клаустрофобии, чего никогда не случалось в других замкнутых и даже очень неприятных для нее помещениях. Блондинка понимала, что дело тут вовсе не в ней и её психике, а в той особой атмосфере, возникающей в столичной подземке, построенной на скорую руку, с экономией на всем и вся, вплоть до станционного освещения.

— В столице не был, — согласился пролетарий. — Вообще, из города всего пару раз уезжал, да и то недалеко и ненадолго. А имперское метро видел в кино, хоть какое-то представление имею. Но все-таки… это тоже метро.

Он кивнул вправо, к краю подземного зала, где синели сочной окраской два длинных, в десяток саженей, высоких вагона с темными, неосвещенными изнутри салонами.

— Ты хочешь сказать, что нам туда? — повернув голову в сторону вагонов, деловито, будто и не он вовсе только что замирал в восхищении от красоты подземного царства, уточнил Мишель. — Дальше — поедем?

— Да, — кивнул Максим. — Понимаете, я, конечно, мог бы обо всем рассказать еще там, наверху, но… вы понимаете теперь, почему не рассказал?

— Да кто бы тебе поверил, — грубовато, но верно высказался за всех Антон Карев. — Про такое рассказывать нельзя, только видеть… А — что же дальше? Или это уже и есть та самая Промзона, которой в столице пугает детей анархистка Анаконда?

— Ну… и да, и нет, — замявшись, попробовал пояснить Максим. — Тут… как бы начало. А остальное… ну, в самом деле, лучше все-таки увидеть…

— Да, ладно-ладно, — успокоил, кажется, слегка разволновавшегося пролетария романист. — Я ж так, для беседы спросил, раз всё увидим сами, то торопиться с рассказами не стоит…

— Но вот одно я хотел бы уточнить, — деловито, в своем привычном стиле, вмешался в разговор Мишель.

Они уже неспешно перемещались по роскошному мраморному полу к затемненным вагонам, создавая вокруг себя звуковую ауру из скромного цоканья женских каблучков, шарканья мужских подошв, шелеста расстегнутых курток и неожиданно громкого в пустоте поскрипывания сапог Карева. В изначальной, первозданной тишине подземелья эти звуки казались полными жизни.

— Так вот, насколько реальна возможность прорыва вслед за нами инсургентов? — уточнил поверенный.

— Ни на сколько, — пожал плечами Максим. — Сюда пройти без меня никак не реально. Вот только не спрашивай — почему. Я тебе многое объяснить не смогу, и сам не знаю или не понимаю. Но вот твердо знаю, что вскрыть люк лифтовой шахты невозможно. Скорей уж эту шахту можно обрушить, но и обрушить её без нескольких тонн взрывчатки и опытных взрывотехников не получится… почему?.. ну, так задумано… изначально.

Пролетарий искренне развел руками, старательно изображая на лице недоумение, непонимание и правдивость сразу. Впрочем, сомнений в правдивости своего ведущего Мишель не испытывал, но вопрос он задать должен был, даже понимая всю его бессмысленность.

…видимо, снабженные фотоэлементом двери вагона при приближении людей раскрылись сами собой с легким, едва уловимым шипением пневматики и не будь в подземелье такой тишины, нарушаемой лишь звуками шагов четырех человек, никто бы этого шипения не услышал. Одновременно с открытием дверей вагон осветился изнутри мягким, похожим на лифтовой светом, совершенно отличным от освещения платформы, вернее, подземного зала-дворца, очень уж словечко «платформа» не подходило к тому месту, где сейчас находились незваные гости Максима.

Изнутри вагон был оборудован в «гостином» стиле. Жесткие и не очень удобные лавки-сиденья, так хорошо знакомые простым столичным жителям, в одной трети салона были заменены на таких же размеров, но даже на взгляд удобные, мягкие диванчики, впрочем, изготовленные без каких-то особых изысков, разве что, покрытие на них напоминало искусственную замшу. В центральной части вагона были установлены небольшие столики, окруженные вмонтированными в пол высокими стульями, а по стенам, вместо широких окон, громоздились плоские, чтобы не занимать много места, буфеты с посудой, напитками и легкой, консервированной закуской. Любым гостям сразу становилось понятно, что рассчитывать тут можно только на самообслуживание. А вот последняя треть салона была… библиотекой. И именно туда, к таким же, как в центре, плоским шкафчикам едва не рванулся Антон Карев, испытывающий к книгам вообще и чужим библиотекам в частности, просто-таки мистическое влечение.

— Да там ничего, вообщем-то, интересного, — остановил его душевный порыв Максим. — Классика от Древней Греции до прошлого века, так, не собрания сочинений, а по паре-другой романов, ну и немножко из современного… ваши… ну, то есть, твои книжки там тоже есть, это уж я натаскал, пусть стоят, хотя — вряд ли их кто здесь когда-нибудь читать будет…

Последнюю фразу пролетария не только Антон, но и все остальные поняли совершенно правильно. Библиотека в вагоне предназначалась на тот случай, если придется кому-то долгое время отсиживаться здесь, в подземелье, а чтобы случилось такое, обстоятельства должны быть поистине уникальными. Впрочем, поделиться друг с другом этими мыслями, да и порасспрашивать себя об увиденных чудесах Максим своим спутникам не дал.

— Вы садитесь, давайте, — скомандовал он, указывая на столики. — Если хотите что выпить-закусить, спросите, я тут лучше ориентируюсь, и — пора дальше двигаться…

— И долго? — уточнил Мишель, имея в виду время путешествия до некой конечной станции.

— Минут десять, — пожал плечами Максим, видно было, что он если когда и хронометрировал подобную поездку, то было это настолько давно, что не отложилось в его памяти.

— Тогда, наверное, обойдемся без застолья, так? — полуспросил поверенный у своих спутников, и не удержался, чтобы не задать общий вопрос: — А потом?

— Потом — наверх, — скупо пояснил пролетарий. — А там — считай, что почти на месте…

Он шагнул к встроенному в стену вагона ярко-красному, заметному с первого же взгляда рубильнику, больше всего похожему на привычный стоп-кран, оглянулся на устроившихся за столиком своих гостей и — повернул рукоятку…

Стремительно набирая скорость, два вагона странного подземного поезда устремились в тоннель… В этот раз, в сравнении с лифтом, плавное начало движения и набор скорости ощутили все путешественники…

— Странно как… ни перестука по рельсам, ни шума… — сказал через несколько минут напряженного молчания Антон.

— Да что тут странного? — пояснил Максим. — Звукоизоляция хорошая, и рельсы сплошные, стыков нет, вот и не стучит, не шумит… такое и в столичном метро сделать можно, правда, дороговато, конечно, выйдет, но — вполне реально…

— Интересно, а что во втором вагоне? — спросила Ника. — Может, стоило туда зайти или — нельзя? А, Максим?

— Да здесь всё можно, — радушно, как настоящий гостеприимный владелец окружающих чудес, заулыбался пролетарий. — Раз сюда попали, считайте себя хозяевами, только ничего интересного во втором вагоне нет, он просто спальный, ну, тоже, как библиотека, на всякий случай…

— Спальный? это хорошо… — с нарочитой похотливостью облизнула губки блондинка, демонстративно пиная под столиком Антона. — Слышишь, Карев, какую мы с тобой возможность упускаем?..

Максим после этих слов и движений девушки почему-то густо покраснел, старательно отводя в сторону взгляд. И это его смущение идеальнейшим образом разрядило обстановку.

— Не обращай особого внимания, Максим, — вступился за пролетария поверенный Ники. — Это у них «больная» тема, тем более, в таких-то вот обстоятельствах…

— Если бы что-то было больное, не было темы, — поддержал легкую пикировку Антон. — А пока ничего не болит, надо пользоваться моментом… правда, сейчас момент неподходящий…

— Сам ты — неподходящий!!! — нарочито возмутилась блондинка, напоминая романисту свою любимую приговорку: «Нет неподходящих мест и неподходящего времени, а бывают лишь неподходящие к этому месту и времени люди…»

…за таким пустым и хорошо разряжающим нервную систему разговором десять с лишком минут подземного путешествия пролетели незаметно, и вагоны, плавно притормозив, вкатились… нет, второго подземного дворца на «конечной» станции не было. Больше всего это место напоминало тот маленький вестибюль перед эскалатором, в который гости пролетария попали при выходе из лифта. Темный мрамор, встроенные в стены светильники, чистый и свежий, будто только-только прибранный к их приезду пол и — убегающие наверх ступени эскалатора.

Эти ступеньки и подвезли путешественников к тесному тамбуру с двойными стеклянными дверями, за которыми волновался под легким осенним ветерком… лес. Обыкновеннейший пригородный лесок из березок, осин, густого кустарника и редкого вкрапления темных разлапистых елей. Прямо от стеклянных дверей вглубь леса уходила ухоженная, заасфальтированная дорожка.

— Я ж сказал — почти на месте, — улыбнулся Максим, увидев привычный пейзаж за стеклом, и пригласил: — Пойдемте, пойдемте…

Двери при приближении людей автоматически скрылись в стенах и особый, совершенно неповторимый запах осеннего леса встретил пролетария и его незваных гостей. После свежего, чистого, но — стерильно-кондиционированного воздуха подземелья запах опавших листьев, далекой хвои, запах грибов и прелой травы едва ли не опьянял…

Эмоций оказалось гораздо больше, чем слов, потому, молча пройдя с десяток шагов по асфальтовой дорожке, резко поворачивающей впереди, в гуще кустарника куда-то вправо, Мишель, оглянувшись на прозрачные двери, увидел очередное чудо Промзоны. Ни дверей, ни узкого, тесного тамбура за ними уже не было, а черное полотнище дорожки выходило прямо из-под густых зарослей шиповника и жимолости… Все-таки успевший заметить легкий, профессиональный взгляд Мишеля пролетарий радостно расхохотался.

— Предупреждал, предупреждал ничему не удивляться, — сказал он, быстрыми шагами возвращаясь обратно к тому месту, где должны были находиться выпустившие их в лес двери. — Оптический обман, только и всего, Миша…

Максим уверенно, ладонью вперед, приложил руку к пестрой мешанине еще зеленых, уже желтоватых и окончательно покрасневших листьев и… они мгновенно раздвинулись в стороны, утопая в невидимых стенах появившегося перед глазами тамбура.

Так же быстро вернувшись в голову маленькой колонны, против чего Мишель уже не возражал, понимая, что сейчас они находятся довольно далеко от города, от непосредственной опасности со стороны инсургентов, пролетарий прошагал до поворота дорожки и тут на несколько секунд застыл, что-то обдумывая про себя…

— А давайте срежем угол? — предложил он невольно сгрудившимся вокруг него гостям. — Через лес, напрямки? Тут и пяти минут не будет…

— Так и пошли, — согласился за всех Антон.

Но Максим вопросительно посмотрел на Нику, точнее, вниз, на её ножки и — высоченные каблучки.

— Только, как оно… — замялся юноша. — Вам-то, то есть, тебе на шпильках по лесу?

— Я на этих шпильках могу и по горам лазить, — с нарочитой надменностью отозвалась блондинка и тут же сменила тон: — А если и не смогу пройти, ты же меня на руках отнесешь, верно, Максим?

Ника сделала игривое, кошачье движение подластиться к пролетарию, но тот чуть было не шарахнулся от нее в сторону, донельзя смущенный её нарочито фривольным поведением.

— Найдется, кому тебя понести, и без Максима, — суховато одернул девушку Мишель, понимая, что к выкрутасам блондинки и её бесцеремонному, пусть и беззлобному, эпатажному поведению пролетарий попросту еще не привык.

Ника небрежно махнула рукой и двинулась прямо через густой кустарник, окружающий асфальтовую дорожку… следом за ней, стряхивая пожелтевшие листья с ветвей, прошли Максим и Антон, и лишь поверенный в делах, казалось бы, просочился через заросли, как привидение, не тронув ни веточки, ни листика, и в очередной раз обратив на себя этим внимание романиста.

Земля в лесу оказалась достаточно сухой и жесткой, чтобы каблучки Ники не увязали в ней безвозвратно, поэтому ничто не задерживало движения, и уже минут через пять, как, впрочем, и обещал Максим, деревья и кустарники начали редеть, в просветах между ними заиграло закатное солнышко, и послышался едва уловимый, где-то совсем за гранью слышимости, плеск воды. Не теряющий природной бдительности Мишель уловил слабенький, с трудом ощутимый запах дыма, но не стал тревожить своих спутников, только, незаметно со стороны, насторожился и прихватил правой рукой борт пиджачка, поближе к скрытой кобуре, чтобы не терять драгоценных долей секунды, при необходимости доставая пистолет. А еще через минутку, ни от кого не скрываясь, треща ломкими сухими ветками и шелестя опавшей листвой под ногами, вся компания вывалилась из зарослей на небольшую полянку на берегу маленького, будто сошедшего с изящной картины импрессиониста лесного озерка.

Чуть правее, в маленькой прогалинке среди зарослей ив плескались, облизывая все еще зеленую у воды травку, серебристо-серые волны, и от них веяло бодрящей свежестью и легким холодком надвигающегося осеннего вечера. А на противоположной стороне, под развесистым, будто из древней сказки появившемся здесь дубом, исходили жаром и синими язычками пламени в странном, из гладких, плоских камней сложенном мангале, малиново-черные, подернутые кое-где седым пеплом древесные угли. Над ними на блестящих металлических шампурах томились, дожариваясь, куски мяса вперемешку с колечками лука и помидор, и едва только чуть-чуть, неуловимо, вздохнул ветерок, как аромат слегка обгорелого на открытом огне, сочного шашлыка, неощутимый в глубине леса, как-то резко, сразу ударил в ноздри. Почти посередине полянки весело потрескивали дровишки, прогорая в большом, но почти бездымном костре, обложенном по периметру закоптелыми, вросшими в землю кирпичами. А напротив озерка, у густой, непроницаемой стены жимолости и лещины за массивным, вкопанным в землю столом, заставленным разнообразной посудой и бутылками, сидели…

— Вот так сказка… — шепотом выдохнула Ника, вытаращив и без того немаленькие свои глаза…

13

Мясо было просто великолепным, в меру прожаренным, не пересушенным и не обгоревшим над углями, истекающим соком и жиром, еще обжигающее, когда его только-только взгромоздили, нанизанное на шампуры, в центр стола, сдвинув предварительно под него простенькие фаянсовые тарелки, чтобы не измазать дубовую столешницу. Но — все равно измазали, как ни старались быть аккуратными, но на такие пустяки никто не обращал внимания. На свежем осеннем воздухе, да под хорошее красное вино свежеподжаренного мяса, казалось, можно было съесть неограниченное количество, только подавай, да и чтобы запить его требовалось изрядно вина.

Положив глаз на очередной шампур, Ника прихватила с большого блюда половину сочного, казалось, светящегося изнутри лимона, быстрыми движениями обрызгала мясо великолепным соком и через секунду уже впилась острыми зубками в буквально тающий во рту кусочек отлично замаринованной свинины. Легким, совершенно не показавшимся вульгарным движением блондинка обтерла с подбородка капнувший туда жир и, оставив очередную серию отпечатков своих пальчиков на простом стеклянном стакане, глотнула, запивая, изрядную дозу коньяка.

«Вот это я понимаю — сказка», — подумала слегка опьяневшая девушка, оглядывая застолье.

Ей показалось, что где-то в далеком прошлом остался первоначальный шок от встречи нежданных гостей и удивленных хозяев, довольно-таки продолжительная церемония знакомства, видимо, и рассчитанная на снятие стресса у вывалившихся из леса на поляну путешественников, невольно оказавшихся втянутыми в странную компанию людей и нелюдей. Сейчас, за столом, под шашлык, фрукты, вино и коньяк они общались, разговаривая с ближайшими соседями совершенно свободно, и даже не удивлялись хорошему знанию русского языка иными.

…— А что ж хозяин ничего о себе не рассказал сразу? — негромко спросила совершенно осмелевшая от простоты царящих за столом нравов Ника у своего соседа, похожего ростом и широкоплечестью на сказочного гнома, а вот серой, морщинистой кожей, лопоухими, тонкими ушами и небольшим хоботком вместо привычного носа — на маленького слоника; звали соседа нолс Векки Смоналли Рей, причем, как объяснил хозяин застолья — да и вообще, как постепенно выяснялось, всей Промзоны — словечко «нолс» означало всего лишь самоназвание коротышек с далекой землеподобной планеты.

— А он у нас скромный гордец, и считает, что начальника сто восемнадцатой базы все должны знать в лицо, — гундосо пояснил Векки, осторожно подсовывая под свой хоботок кусочек мяса, сдобренного по рецепту Ники лимонным соком. — Но забывает, что его номер сто восемнадцатый… хотя, в самом деле, в этом районе пространства он — царь и бог для всех космонавтов. Так у вас говорят?

— Точно, — кивнула Ника, в глубине души не переставая удивляться не только правильному произношению, но и умелому, к месту, использованию гномом местных идиом.

— Конечно, если каждый выход из подпространства — это игры судьбы, то центр техобслуживания — иной раз просто единственный шанс на спасение, — закивал, замотал хоботком Векки. — А вообще-то, наша работа скучная. Старт, разгон, нырок в «тоннель», выход… вот тут и бывает, наверное, самое интересное… потом торможение, остановка, диагностика всех систем, ремонт, если надо, отдых и — снова старт… Хотя, чего зря грешить, самое интересное, конечно, на планетах…

«Не зря про него начальник сто восемнадцатой сказал, что гномик большой любитель экзотических диковинок, — подумала Ника. — Конечно, на разных планетах можно увидеть много такого, что кажется невиданным и неслыханным дома…»

…— Ты же сам бухгалтер, как Василь Андреич сказал, — пояснял очевидное Мишелю единственный человек из космических гостей — Иннокентий Вершинин, высокий и стройный, хоть и скрывал очертания его тела сплошной сине-зеленый, переливающийся комбинезон, светлоглазый и светловолосый, на первый взгляд, совсем еще молодой. — Понимаешь, что где-то выгоднее возить готовые изделия, где-то — сырье, полуфабрикаты, ну, а иной раз и рабочую силу, хотя — это чрезвычайная редкость, гораздо чаще мы перевозим специалистов, а это же — не сотни тысяч, хорошо если просто сотни, а то и несколько десятков человек…

Мишель послушно кивал, прихлебывая из стакана вино. Он, не будучи ни гурманом, ни обжорой, насытился быстрее всех, и теперь основное внимание уделял одновременно разговору с экспедитором — да-да, именно так звался по должности Иннокентий — космического транспорта и наблюдению за остальными участниками застолья. Впрочем, наблюдение это поверенный вел, скорее уж, из чистого любопытства, чем по необходимости, ведь и интуиция, и осознанный, пусть и очень быстрый анализ обстановки говорил о полной безопасности для всех его временных подопечных.

— Инно очень переживает, даже — влюблен в свое дело, — гортанно, будто выкрикивая слова, вмешался в разговор синекожий ворблан Гефестифион Марнесский, больше всего похожий на помесь фэнтезийных вампира и эльфа из низкопробных романчиков своими рубиновыми глазами, тонкостью губ, сухопаростью и вытянутыми вверх острыми ушами, чуть прикрытыми белесыми длинными и жидкими волосами.

Едва ли не с первых слов первоначально общего разговора Мишель заметил, что звездачи, как называл их начальник сто восемнадцатой, обращаются друг другу, категорически сокращая имена и даже не думая произносить то, что у иных заменяло фамилии. Гефестифион, хоть и капитан, казалось бы, командир всей компании, был просто Гефом; экспедитор Иннокентий — почему-то не Кешей, но Инно; нолс Векки Смоналли Рей — врач, биолог, лингвист и немножко загадочный исследователь — оказывался Веком, а ящероподобный, с желто-зеленой чешуйчатой кожей штурман, инженер, технолог шносс Ягосковалиторност — Яго. Вот этот Яго общался с незваными и нежданными гостями, да и со своими товарищами меньше всех, больше слушая, старательно отводя в сторону взгляд выпуклых ярко-желтых глаз с вертикальными зрачками-щелками. Поначалу Мишель подумал, что ему просто трудно лишний раз выговаривать человеческие слова из-за строения гортани и голосовых связок, но очень скоро убедился, что ошибается, говорить Яго мог вполне нормально, правда, с сильным пришепетыванием.

…— Никогда бы не подумал, что после Сумеречного города меня можно будет чем-то удивить, — откровенно признался Антон, отдавая должное мясу и вину. — Да тем более — здесь, в провинции, пусть все эти легенды о Промзоне и интригуют, но увидеть вместо законсервированных военных цехов и лабораторий такое…

— Ты бывал в Сумеречном городе? — заинтересовался ворблан, и слегка опущенные кончики ушей его встали торчком.

— А про него и за пределами планеты знают? — удивился романист, всем телом поворачиваясь к синему. — Никогда бы не подумал…

— Знают-знают, — со своего края стола подтвердил начальник сто восемнадцатой. — Про такую флюктуацию пространственно-временных полей не могут не знать, уникальное, однако, местечко…

— Странно, а почему ж его тогда не исследуют ваши… — Карев слегка замялся, подыскивая словечко, но окружающие поняли его и без продолжения.

— Еще как изучают, — недовольно хмыкнул Василь Андреевич. — У меня половину вычислительных мощностей отобрали под это дело. Вот только нам туда, в Сумеречный, хода нет. Все это делается дистанционно, а уж датчиками там, думаю, каждый дом, каждое дерево увешано…

— А я там был и — не заметил, — откровенно захохотал Антон, больше веселясь над собственным остроумием, чем над возможной ненаблюдательностью.

— Везунчик, — завистливо прогундосил со своего места Векки. — Тут шляешься с планеты на планету, на которых все тихо да гладко, а как попадешь к интересному месту — тут тебе и запрет обязательный… А ты — вон, где побывать исхитрился…

— А я там не один был, — решил похвастаться и своей подругой тоже романист. — Ника всегда со мной в Город ездила, ей тоже там любопытно было…

— Ника! и ты молчишь?.. — едва не подпрыгнул на своем месте гном, обращаясь к соседке. — Ника, расскажешь? Как там? что? а?

Любопытство его было настолько понятным, человеческим, и в чем-то даже детским, что Ника не сдержалась, расхохотавшись от души. Обещать вслух она ничего не стала, но, отсмеявшись, многозначительно кивнула и вновь потянулась за коньяком. Демократичность и простота застолья была еще и в том, что каждый из присутствующих самостоятельно наливал себе спиртное. Впрочем, непринужденная обстановка и свежий воздух не позволяли ни человеческим, ни иным организмам излишне опьянеть, да и не всякий иной организм воспринимал этиловый спирт «правильно». К примеру, ворблан с первых же секунд беседы предупредил об этом.

— Вино для меня — просто жидкость, — кивая на играющий рубиновыми отблесками стакан, сказал он, обращаясь прежде всего к Антону и Мишелю, Ника пристроилась подальше от него. — Конечно, приятная на вкус, питательная и витаминизированная, но — абсолютно не опьяняющая. Поэтому, не берите с меня пример по количеству выпитого. Да, и не обращайте внимания на Яго, он не абстинент, но этиловый спирт для его организма примерно то же самое, что метиловый для вашего. Василь, я правильно помню местную биохимию?

— Абсолютно, — подтвердил тогда его слова начальник сто восемнадцатой, мужчина очень приметный, благодаря ухоженной, окладистой темно-русой бороде и неожиданному здесь, на лесной полянке, фраку, ну или очень похожему на фрачную пару черному костюму, резким контрастом смотрящемуся на фоне космических, цвета морской волны, переливающихся комбинезонов, а гном Векки прогнусавил вполголоса, как бы ставя точку в разговоре:

— Зато у меня метаболизм, считай, человеческий, да и генетически я тут самый близкий к приматам…

…— послушай, Векки, а у вас только мужчины, в смысле — самцы, в космос летают? — подняла Ника жгущий её изнутри вопрос.

— Летают… — чуть пренебрежительно проворчал в хоботок нолс, гнусавя сильнее обычного. — Летают птички, а по космосу — ходят! А у нас просто экипаж так подобрался. Вот встретила бы ты ворбланский экипаж, тоже бы спрашивала, мол, одни синие в космосе разгуливают?..

…уже изрядное количество пустых винных бутылок перекочевало со стола вниз, к массивным дубовым ножкам, больше напоминающим маленькие столбы, наполовину опустела без малого двухлитровая бутыль коньяка, улетели в мусорное ведро пакеты из-под яблочного и апельсинового сока. И сочные осенние сумерки легли на лесную полянку как-то незаметно для собравшихся, увлеченных беспорядочной, интереснейшей для обеих сторон беседой.

«Ну, вот, старался, даты подгонял, фестиваль устраивал, чтоб ребятишки хоть чуток развеялись после рейса-то, — ворчал себе под нос начальник сто восемнадцатой, отходя от стола к затухающему мангалу, чтобы проверить угольки. — А тут эти анархисты, чтоб им… всегда так, если планируешь что-то хорошее, видно, судьба… но — нет худа без добра, вот Максим молодец, и не хотел, вроде бы, а каких гостей привел…» Пожалуй, Василь Андреевич был прав, вряд ли кто еще из аборигенов так спокойно, не восторженно и по-свойски воспринял бы общество иных, как восприняли его побывавшие в Сумеречном Городе Ника и Антон. Да и характер Мишеля не позволил ему выплескивать из себя бьющие через край эмоции.

К шерудящему в процессе своего ворчания самодельной кочергой угли в мангале Василь Андреевичу тихо, тенью на фоне шумного поведения остальных собравшихся, тоже поднявшихся из-за стола и что-то продолжающих, в иные моменты очень горячо, обсуждать, проскользнул Максим.

— Дядь Вася, я вот чего… — негромко, но с какой-то неожиданной внутренней убежденностью сказал пролетарий. — Мне очень нужна ваша аптечка, та, из чрезвычайки.

— Что-что? — удивленно отвлекся от своего дела начальник сто восемнадцатой. — Для чего? хотя, понимаю, что не для похвальбы перед друзьями и не для передачи кому-то еще… я тебя с рождения знаю… да, Максим, извини, мысли чуток путаются, выпили-то немало…

— Я помочь должен одному человеку, — еще тверже сказал юноша. — Наши врачи — где они, да и будет ли толк? Про ваши аптечки знаю, что поможет.

— Так, так… так, — сказал Василь Андреевич, энергично растирая лицо ладонями. — Вопроса с аптечкой нет, кому ж её доверить, если не тебе… а теперь, давай подробнее: что случилось? Как будешь применять? Да, а успеешь обернуться-то туда-обратно? В городе неспокойно…

— Не просто неспокойно, в городе его ждут, и возле трансформаторной, и в квартире, — сказал веско незаметно появившийся рядышком Мишель. — А помочь надо твоей подруге, верно?

Максим кивнул чуть удрученно, на вмешательство поверенного Ники в свои сугубо, как он считал, личные дела, пролетарий не рассчитывал.

— У девушки сильнейшая контузия, — продолжил сухим, сдержанным тоном профессионального медика Мишель. — Я её видел, хотя и не осматривал внимательно, но… опыт у меня есть, думаю, да, с нашими врачами, да еще если из рабочего района, шансов у девушки на нормальное восстановление маловато…

— Как же ты извернешься, Максим? — удивленно спросил начальник сто восемнадцатой, имея ввиду первую часть фразы поверенного. — Из наших никого дать не смогу, большая часть персонала на базе, диагностику делают, а звездачей даже информировать об этом — забудь думать! Случись с ними что в моей зоне ответственности, служить мне потом до конца дней на каком-нибудь глухом астероиде, да и не дело это — таких людей под лишний риск подводить, им и на работе его хватает…

Мишель, понимая, что Василь Андреевич за разговором просто тянет время для обдумывания ситуации, не спешил, позволяя гостеприимному хозяину выговориться… Но тут их отвлек шумный, как-то не вяжущийся со всей спокойной, умиротворенной обстановкой окончания застолья, разговор на другом конце полянки, возле очищенного уже от остатков недоеденных продуктов могучего стола.

Верная своему авантюрному характеру и привычке доводить всё ей неясное или непонятное до логически стройной схемы, да еще будучи изрядно подвыпившей и шокированной встречей с иными, Ника сперва просто продолжила мини-допрос нолса Векки по поводу женского присутствия в космосе…

…— а нужна какая-то специальная подготовка, чтобы стать звездачом? — хитренько поинтересовалась блондинка у размякшего от спиртного и приятного дамского общества, пусть и чужой расы, нолса. — У нас вон, даже простых летчиков так готовят — мама не горюй! Да что там летчиков, Антон служил парашютистом, так и там их гоняли в хвост и в гриву, чтобы могли и себя преодолеть перед прыжком, и не забыть, пока летят, зачем их все-таки сбрасывают…

Конечно, Ника была права, зная про подготовку «рывков» из первоисточника, а про летчиков — от разного рода знакомых и друзей, связанных с авиацией хотя бы косвенно.

Заинтересовавшись невинным, казалось бы, разговором, вокруг девушки собрались все иные, подтянулся и Иннокентий, даже Антон, привычный к разнообразию в поведении подвыпившей блондинки, и тот прислушался…

— Конечно, нужны определенные физические кондиции, — попробовал было объясниться Иннокентий. — Что бы там ни говорили, но при разгоне-торможении перегрузки частенько превышают норму…

— Вот такие — годятся?

Выговаривая эти слова, Ника безо всяких, казалось бы, усилий, даже с какой-то чуть ехидной улыбочкой, сделала вертикальный шпагат, на всякий случай, правда, прихватив левую, поднятую ногу ладонью за щиколотку.

— Ух… — громко выдохнул слоноподобный гном, приходя в восхищение; еще бы, его телосложение не позволяло сделать ничего подобного, даже если тренироваться с детства.

А чешуйчатый Яго, кажется, еще больше выпучил свои и без того выпуклые глаза. Похоже, и он не мог себе представить, как выполнить подобный трюк без предварительной разминки, разогрева мышц, при этом — улыбаясь отнюдь не нарочито, а искренне, и не испытывая никаких неудобств от неестественной для потомков приматов позы.

— А такие?.. — продолжила блондинка, легко опустив ногу и быстро, порхаючи, отбежав от собравшихся вокруг нее мужчин в дальний уголок полянки.

Там она замерла на пару секунд и стремительно рванулась обратно переворотами вперед, успела крутануть переднее сальто где-то посередине пути и эффектно остановилась в паре вершков от ворблана.

«И это всё на таких каблучищах?» — успел было подумать Иннокентий, восхищенный стремительностью и отточенностью движений девушки, но тут же заметил, что хитренькая блондинка отнюдь не горела желанием переломать себе ноги, её туфельки, сброшенные на удивление незаметно для присутствующих, покоились у ног Векки, тихо шелестящего в восторге ушами в самом прямом смысле этих слов.

— Браво, браво… — развел в стороны руки синелицый то ли эльф, то ли вампир, выражая таким образом свое восхищение.

Лицевые мышцы ворбланов были на порядок менее развиты, чем у людей, потому выражение лиц синекожих при любых обстоятельствах казалось абсолютно бесстрастным, а свои эмоции эти иные предпочитали выражать жестами рук.

— Но что же ты хочешь, показывая нам возможности своего тела? — спросил командир экипажа, озвучивая общую мысль чужих, да и единственного среди них человека.

— Возьмите меня с собой, — спокойно и нахально заявила Ника. — Как говорил Векки, вы сейчас загляните на пару планет, сдадите там груз и — вернетесь сюда через неделю, максимум — десять дней. Вот и прокатите меня…

Наверное, изначально понимая, что все идет к такой вот экзотической и невероятной просьбе-пожеланию, никто из иных до конца все-таки не верил, что блондинка рискнет её озвучить. Но, как оказалось, нахальства и настырности, хитрости и женского обаяния Нике было не занимать, чтобы добиться неожиданно возникшей перед ней такой заманчивой, фантастической цели.

— Мы — не прогулочный, экскурсионный лайнер и не возим экскурсантов, — немного тавтологично построив фразу, но все-таки решился возразить за всех товарищей неожиданно вступивший в разговор ящер. — И, кроме того, полет — удовольствие не из дешевых, чем вы собирались расплачиваться за такой круиз?

Ему показалось, что найдена вполне приемлемая форма отказа, разве могла блондинка предложить в оплату что-то, кроме местных денег или тех женских побрякушек, которые испокон веков самками всех планет считаются за ценности?

— Вы берете меня с собой по точкам двадцать семь, сто сорок три и обратно на сто восемнадцатую… — нарочито затягивая разговор и демонстрируя свое относительное знание предмета, сказала Ника. — А я… рассказываю вам про то, как побывала в Сумеречном городе вместе с Антоном!..

И, сделав необходимую паузу, чтобы иные и Иннокентий осознали всю заманчивость её предложения, добавила:

— Рассказываю — под запись…

«Ника сегодня щедра, как никогда», — подумал Антон, с самого начала этого разговора уверенный в том, что природное обаяние, наравне с расчетливостью и настырностью, присущие его подруге, не оставляют ни малейших шансов на отказ для иных. А уж помня про прямо-таки физиологическую неприязнь блондинки к фотографированию и видеосъемке вне работы, её предложение записать свой рассказ звучало верхом щедрости и доброго расположения к партнерам.

— Да! да-да-да! — загундосил из-за спин товарищей Векки, еще бы, для собирателя инопланетной экзотики не только познакомиться с существом, побывавшим в таинственной, едва ли не единственной в природе пространственно-временной флуктуации, но и послушать живой рассказ об этом — стало бы жемчужиной его коллекции.

Но один нолс, естественно, ничего не решал в общих для всего экипажа и корабля делах.

— Без записи ты на корабле не сможешь сходить и по естественной надобности, — прошелестел деловито Яго. — Но я — не возражаю…

Чешуйчатый, наряду с обязанностями штурмана, хрониста, инженера отвечал еще и за общую безопасность корабля и экипажа, был своего рода контрразведчиком, если, конечно, такой человеческий термин возможно применить к смешанной компании и совершенно мирному космическому судну. Но в вопросах взаимоотношений с аборигенами той или иной планеты, а уж тем более, к взятию на борт пассажиров, его мнение было не менее весомым, чем мнение капитана. Впрочем, синекожий ворблан не заставил себя долго ждать и чисто по-человечески кивнул головой в знак согласия, ему не меньше нолса было интересно послушать историю путешествия Ники в Сумеречный город.

Оставался не высказавшимся лишь Иннокентий, и он приоткрыл было рот, чтобы от всей души заявить: «С такой женщиной — хоть в коллапсар с разгона!!!», но во время остановился, вспомнив об Антоне, явно не деловом спутнике Ники, и не стал заострять внимания, насколько понравилась ему блондинка, как женщина.

— Одобряю, — сказал Иннокентий после секундного размышления.

…— Так-так-так, а ну-ка, товарищи!!! — раздался голос Василь Андреевича со стороны, от мангала, где он закончил короткий и тихий обмен репликами с Максимом и Мишелем. — «Ужин на траве» закончился, желающие посмотреть на ночное небо при свете костра могут вернуться сюда через пару часов, когда окончательно стемнеет, в лесу всё затихнет, а пока — все под крышу…

Ника обратила внимание, как сразу же после этого подобрались, посерьезнели звездачи, как внимательно обвел полянку взглядом Яго… еще бы, все-таки, какой бы ни была дружественной обстановка и отношение к ним, никто из иных ни на секунду не забывал о том, что они находятся на чужой планете.

14

Тихо-тихо, предательски, скрипнула рассохшаяся половица под ногой. Мишель, хоть и ожидавший этого, но понадеявшийся на авось, только ниже опустил голову, скрывая лицо в тени и продолжая осторожно, неторопливо двигаться дальше. А громоздкий, кажущийся великаном драбант оторвал свой взгляд от стакана вина и, кажется, даже ухмыльнулся в душе. «А говорили — вряд ли, вряд ли…» — вполголоса пробормотал, как бы, себе под нос, но явно с расчетом на слушателей телохранитель, с внимательным прищуром вглядываясь в появившуюся в узеньком коротком коридорчике перед кухней худенькую невысокую фигурку в чем-то, похожем на рабочую спецовку. Превышающий тихонечко, незаметно вошедшего в квартирку не очень-то и ожидаемого здесь пролетария ростом и шириной плеч раза в полтора, драбант Анаконды, оставленный в засаде так — на всякий случай, поднялся из-за стола, от бутылки дешевого, крепкого вина, едва ли не урча от удовольствия, как сытый кот. Вот она — настоящая, реальная возможность отличиться перед атаманшей, показать себя не только на простынях, оказать важную и такую нужную услугу, задержать ловко ускользнувшего, но все-таки зачем-то вернувшегося в свой дом врага великолепной хозяйки… Драбант с легкой ленцой, но стремительностью большого хищного зверя, поднялся из-за стола, шагнул навстречу пролетарию, уже видя, как сграбастает за воротник маленькую фигурку, как прижмет того к стене и окликнет своего напарника, по наущению дотошного Кудесника засевшего в комнате старушки… Он даже не успел понять, что ошибся, не успел разглядеть быстрого движения и едва ли успел ощутить прикосновение холодного металла к коже, а следом за ним — острую, беспощадную боль в сердце и бесконечную темноту в глазах…

Мишель, постаравшийся в ответ на ворчание драбанта изобразить на губах жалкую испуганную полуулыбку застигнутого за онанизмом школьника, умело придержал сползающее на пол тяжелое тело, одновременно вырывая из груди покойника тонкий черный стилет. Но, черт побери, старание его избежать шума, оказалось напрасным. В комнате тетушки Марии грохнуло массивным, большим телом об пол так, что стекла во всей квартирке зазвенели, будто от близкого разрыва снаряда. Привычным скользящим движением, Серой Тенью, Мишель переместился к полуоткрытым дверям, на ходу меняя в руке стилет на плоский, маленький пистолетик.

— Что там у вас? — негромко окликнул он Антона, взявшего на себя зачистку этой комнаты.

— Порядок, кажись, этот готов, — чуть натужено, хрипловато отозвался Карев.

В слабо освещенной одним только серо-синим экраном работающего телевизора комнатке было видно, как он склонился над громоздким, неподвижным телом второго драбанта, коснулся его шеи, проверяя пульс.

— Во время вы как, ребятки, — подала знакомый голос тетушка Мария откуда-то из глубины. — Я только-только собиралась Танюшку проведать, как она там, а как выхожу, так и этот за мной непременно… вот бы в коридоре столкнулись…

Если судить по голосу, её, казалось, совершенно не взволновала быстрая и жестокая расправа с анархистами в собственном доме, будто случалось это регулярно, как, к примеру, появление здешних друзей и подруг Максима.

— Не беда, и в коридоре бы справились, — успокоил, как мог, старушку Мишель, понимая, что такая схватка с насторожившимся хоть немного противником могла бы грозить серьезными неприятностями, и, как минимум, гораздо большим, нежелательным шумом. — Кто-то еще в квартире есть?

— Эти только были, да и менять их, кажись, не собирались, разве что — когда все уходить из города будут, — блеснула наблюдательностью тетушка Мария, бочком обходя распластавшееся на полу своей комнаты тело и появляясь в дверном проеме. — А вы что ж — без племянника моего?..

— С ним, — опроверг её предположение поверенный в делах и попросил Антона: — Ты перетащи обоих куда-нибудь в уголок, ладно?

Романист послушно кивнул, все еще пребывая в постбоевом шоке от молниеносной схватки с драбантом. Все-таки бывший парашютист сильно отвык за долгие мирные годы от чужой смерти, крови, убитых врагов…

Мишель, не теряя даром времени, приоткрыл входную дверь и негромко позвал оставленного на лестнице выше этажом и притаившегося там, в подъездном полумраке, пролетария:

— Максим, давай, заходи…

Еще в лесу, когда поверенный в делах твердо и жестко взял на себя командование предстоящим возвращением в город, они договорились, что получивший во временное пользование у начальника сто восемнадцатой точки спецаптечку инопланетян Максим останется в сторонке, а в квартиру, в сто процентов организованную Анакондой засаду, первыми войдут Мишель и Антон. А попытавшегося, было, спорить пролетария осадили тяжелыми и не совсем корректными аргументами о полной его профнепригодности к боевым действиями в городских условиях. «Ты — наш проводник, ну, и лекарь для своей девчонки, — бесстрастно и убедительно, как он умел, резюмировал короткий спор Мишель. — Поэтому не лезь первым, от тебя, покойного, толку не будет, да и нас потом совесть загрызет…» С совестью поверенный, конечно, погорячился, сказал ради красного словца, но в остальном его слова были справедливыми и привычно продуманными.

…Как оказалось, из подземной, роскошной станции инопланетного метро был еще один выход на поверхность, служебный или резервный, называй, как хочешь. Темные, узкие и крутые лестничные пролеты выводили в подвал старого, заброшенного дома в соседнем квартале. И уже оттуда…

… — Я пока подстрахую, — деловито сказал Мишель, устраивая возле входной двери легкую баррикаду из швабры и пустого ведра, найденного в ванной. — Но вы там — недолго по возможности.

Вошедший в квартиру Максим понимающе кивнул и, стараясь не обращать внимания на Антона, выволакивающего с натуженным пыхтением из комнаты тетушки Марии громоздкое тело убитого им лично драбанта, быстро прошел в свою.

Фонари в тесном дворике их дома давно уже стали просто декоративным украшением, потому комната утопала в густой ночной темноте, но пролетарий включать свет не стал, зачем? и так мог найти на ощупь всё, что нужно и не нужно, и сразу подсел на постель, к притихшему телу пострадавшей подружки.

— Помочь чего? — заглянула из коридора тетушка с лишним вопросом.

Максим понимал, что ей очень хочется посмотреть, что же за чудо-лекарство притащил родственник от своих загадочных друзей из Промзоны, потому и кивнул, приглашая:

— Помогать-то не надо, но заходи, конечно, лишней не будешь…

— Она так всё время, как вы ушли, — кивнув на неподвижную Таньку, посетовала старушка. — То ли тут, то ли уже нет… я, грешным делом, разок даже подумала — отходит девчонка-то…

— Типун тебе на язык, — грубовато отозвался Максим, вовсе не желая обидеть родственницу, но очень уж неприятной показалась ему сама мысль о том, что они могли не успеть.

«Все-таки, надо было сразу возвращаться, взять аптечку и — назад», — подумал он и тут же сообразил, что при таком развитии событий они вполне могли столкнуться в квартире или возле дома не с парочкой расслабившихся винцом в спокойной засаде драбантов, а с десятком-другим настороженных и готовых ко всему анархистов во главе с самой Анакондой. И тогда не помогли бы ни опыт, ни боевые качества ни Мишеля, ни Антона, а уж о сам себе, как бойце, Максим и вовсе был самого невысокого мнения.

— Ладно, сейчас наверстаем… — несуразно сказал пролетарий в продолжение своих мыслей.

Извлеченный из кармана спецовки синевато-серый прямоугольник аптечки размером побольше ладони и такой же плоский чуть засветился в темноте небольшим белесым экранчиком. Максим откинул с девушки одеяло, невольно прислушиваясь к её, казалось бы, исчезающему дыханию, и уверенно, будто бы привычно, но все-таки с внутренней душевной робостью и надеждой, приложил прибор к обнаженному бедру Таньки. Вот так — на практике, этим аппаратом он пользовался впервые в жизни, хотя и знал о нем давным-давно, не раз видел, держал в руках и даже слышал разные истории про фантастические последствия его применения чуть ли не до воскрешения из мертвых.

— И чего теперь-то? — спросила тетушка Мария, с жадным любопытством вглядываясь в мерцание экранчика.

— А — ждать будем, — чуть нервно ответил пролетарий. — Эта штучка сейчас наберет анализов, сравнит с эталоном, а потом — скажет, как лечить…

— Прям-таки и скажет человечьим голосом? — язвительно засомневалась старушка, у которой с души тоже слегка отлегло при виде пусть и несолидного по размерам, но явно не имеющегося у местных врачей аппарата.

— Ну, не скажет, а напишет, — поправился Максим. — Она и большую часть лечения проведет, только разве что хирургическое вмешательство нужно — этого она не делает, а лекарства всякие сама собой в организм вводит…

Повторяя слышанные от начальника сто восемнадцатой слова, пролетарий отчаянно, до прикушенной губы, до истовой веры в богов и их бесконечные силы, старался не выдать своего внутреннего трепета. Почему-то еще совсем недавно посторонняя, совсем малознакомая девчонка оказалась сейчас очень дорогой и близкой для Максима.

…Намучившийся с тяжеленными драбантами, в каждом по шесть пудов, не меньше, Антон подошел к входной двери, возле которой будто застыл неподвижно поверенный в делах, и подрагивающими руками прикурил сигаретку.

— Потом мы куда, думал? — поинтересовался романист.

— Максим — на базу, — легонько пожал плечами Мишель. — У него смена, пропускать нельзя. А мы… зависит от его девчонки.

— В каком смысле? — сразу не сообразил Антон.

— В каком она будет состоянии после лечения, — пояснил поверенный. — Сможет сама передвигаться, себя обиходить, так проводим её домой, где живет. Все-таки, аптечка эта — вещь не простая, сам понимаешь, вдруг — и поставит на ноги сразу, ну, а если нет…

— Сам понимаешь, что — нет, — ухмыльнулся Карев. — Небось, контузии видел не раз, да и побольше, чем я… тут никакая инопланетная техника не поможет, разве что — накачает стимуляторами, но, думаю, такое в ней не предусмотрено, это вещица не боевая, явно гражданского назначения, хотя, может быть, я и ошибаюсь…

— Всякое видел, и контузии потяжелее, и не только, — неожиданно послушно согласился Мишель. — А насчет аптечки, ты прав. Думаю, придется нам с тобой возле девчонки застрять, должны же хорошие люди помогать друг другу.

Антон задумался, подбирая слова, что бы сказать в ответ что-нибудь слегка язвительное и чуток юморное на счет «хороших людей» и «помощи друг другу», но в эту секунду мигнул, слабея, свет в кухне. И тут же, следом, погас экран телевизора в комнате тетушки Марии. Квартирка погрузилась в полный беспросветный мрак.

— Опа, — тихонько проговорил поверенный, включая фонарик, непонятно как оказавшийся в его руке и быстро, уверенно разбирая совсем недавно собственноручно возведенную и уже не нужную в полной темноте баррикаду у двери. — Кажется, с электричеством проблемы начались, как и положено, теперь бы нам тут не застрять совсем уж надолго…

Антон не успел спросить, что и почему положено, а Мишель уже выглянул за дверь, быстро, Тенью, пробежался вверх-вниз по лестничным маршам подъезда, присматриваясь и прислушиваясь к соседским квартирам. Но оттуда не доносилось привычных возмущенных голосов, может быть, потому, что большинство жильцов уже давно видели третьи сны или были в это время на работе, в ночной смене, а скорее из-за того, что все они отлично поняли причину отключения света и притихли в настороженном ожидании.

Вернувшись в квартиру, Мишель сразу же заглянул в комнату пролетария.

— Долго тут еще? — поинтересовался он.

— Не знаю, — отозвался Максим, склонившийся над экранчиком аптечки. — Тут такая абракадабра пошла, наверное, и нормальный врач не разберет… хотя кое-что понять можно…

Мишель подошел ближе и через плечо парня попытался вчитаться в довольно быстро бегущие мелкие строки. Уловил только: «…внутримышечно, три раза в день, через шесть-семь часов… полный покой… хорошее питание…», перевел взгляд на лицо девушки и неожиданно встретился с её открытыми глазами… Вернувшаяся из забытья Татьяна, кажется, плохо понимала, где и в какой компании находится, и даже не пыталась разобраться с этим.

— Как самочувствие? — стандартно спросил поверенный в делах, изображая на лице все равно невидимую в темноте улыбку.

— Уже — так себе, — попыталась в ответ улыбнуться Танька, но только скривилась в гримасе то ли боли, то ли непомерной усталости.

Из невидимой глазу щели из-под светящегося экранчика аптечки ночной бабочкой выпорхнул маленький листик, заполненный четкими, даже в темноте хорошо различимыми буквами… но Мишель все равно подсветил себе фонариком, перехватывая из рук юноши бумажку, на ощупь показавшуюся скорее неизвестным пластиком, задумался на секунду, вчитываясь…

— Максим, отсюда надо уходить поскорее, — снова обратился поверенный в делах к пролетарию. — Электричество выключили, и хорошо, если только в промрайоне… но, думаю, во всем городе, значит — пора…

— Вот так — спешно? и куда? — растерянно спросил Максим, прилаживая показавшую все, на что она способна, аптечку обратно, в карман спецовки. — Её же трогать нельзя пока… там с самого начала написано было… насчет транспортабельности… ограниченная она…

— Надо, чтобы наши труды даром не пропали, — жестко сказал поверенный. — Немного потревожить Таню придется. Можно было бы избежать этого, сам понимаешь, я бы не настаивал, но сейчас… Уходить будем, как показывают в кино, врассыпную… Тетушка Мария, вы найдете себе приют на время где-нибудь поблизости?

— Это… как это?.. — даже немного растерялась старушка. — Куда ж я из дома?.. да тут такое творится, а как же они…

Впрочем, кивок на Максима и Таньку был, скорее, символическим. Родственница пролетария, пока говорила совсем необязательные, пустые по сути своей слова, уже сообразила, куда и к кому она может напроситься в гости на неопределенное смутное время.

— Максим, тебе надо возвращаться в Промзону, — твердо потребовал поверенный, чем тоже вызвал неудовольствие и волнение пролетария. — Там тебя ждут, а здесь ты будешь только привлекать ненужное внимание… Антон, спустись на улицу, там, если влево от подъезда, у соседнего дома стоит машина, надеюсь, заправленная, сможешь завести и подогнать поближе?

Романист хмыкнул и растерянно пожал плечами. Машины он не угонял уже лет десять, а может и побольше, но вряд ли растерял навыки, но вот попытку вырваться из города на автомобиле оценил, как слабую.

— Ладно, подгоню, а потом? — спросил он у Мишеля.

— А потом — уедем отсюда, — в тон литератору отозвался поверенный, и Антон сообразил, что тот просто не хочет говорить о давно продуманной конечной точке их предполагаемого маршрута.

И вовсе не потому, что не доверяет старушке или пролетарию, но — исходя из золотого принципа: «не знающий не выдаст», да еще и привычного суеверия «загад не бывает богат».

— Пойдемте, тетушка Мария, — подхватив под руку старушку, Мишель направил её на выход из комнаты и попросил остающихся: — Ребята, вы тут поцелуйтесь, попрощайтесь, хоть и ненадолго, но все же… что-то мне кажется, на улице вам будет не до того… ладно?

Проводив взглядом сумрачные тени выходящих из комнаты, Максим склонился над девушкой и как-то неловко, будто первый раз, чмокнул её в щеку… и тут же ощутил у себя на шее маленькую неожиданно крепкую ладошку. Таня притянула к себе паренька и нешуточно впилась в его губы поцелуем…

— Ух, ты, — перевела она дыхание через полдесятка секунд. — А правда, что у нас, тут, вчера сама Ника была?.. или это у меня такие глюки от этого сотрясения?..

— Правда, — кивнул Максим, удивляясь и резкому, страстному поцелую и такому неожиданному повороту в мыслях девушки.

— А с ней еще этот… любовник её, писатель… как его… Карев! тоже был?.. — в темноте показалось, что у Таньки в глазах зажглись задорные, азартные огоньки, а ведь только что помирала, вот и не верь после этого в инопланетные медицинские достижения. — Что ж ты раньше не говорил, какие у тебя знакомые, Макс!?..

— Я и сам с ними только вчера познакомился, — пожал плечами пролетарий. — А с Антоном ты сейчас вместе поедешь…

— Хоть автограф у Ники взял? — даже не уточнив, куда и зачем она поедет, продолжала переживать свою непонятную встречу со знаменитостями Танька. — Или за сиську потрогал?.. ах, ну, дела… они тут, а я — вся такая, как из жопы достанная…

Максим, стараясь сделать это незаметно, фыркнул от смеха. Провинциальная девчонка, разукрашенная синяком в половину лица и едва не умершая от сильнейшей контузии так искренне, откровенно расстраивалась из-за своего внешнего вида…

— Ты… это… по дороге-то не шали, — стараясь говорить серьезно, попросил юноша подругу. — Тебе рано еще, надо отлежаться, да укольчики поделать, так просто всё не пройдет…

— Я — как мышка, — заверила его Танька. — А этот, Антон который, мужчина убойный, небось, бабы на него вешаются гроздьями… э! ну, нет, Макс, не подумай чего, я так, просто, без смысла…

— Ладно, — согласился с подругой парень. — Давай лучше пока оденемся… Возьми вот, штаны мои спортивные, в юбке-то несподручно тебе будет, да и жалко её, а штаны — старые…

Максим поднялся с постели, шагнул к шкафу, и это движение, да еще темнота комнаты скрыли от него убийственную гримаску на полусинем лице девушки. Она представила, как будет выглядеть в глазах знаменитого романиста в чужих, мужских, да еще старых полушароварах, и не смогла сдержаться. Впрочем, Таньке все-таки хватило сотрясенного ума, чтобы промолчать в этот момент…

…Пока Антон вспоминал свои юношеские навыки угонщика, слава богу, автомобиль был без премудрых, ставших недавно модными в столице противоугонных устройств, и почти с полным баком бензина, а молодежь миловалась на прощание в темной комнате Максима, Мишель с показавшейся необыкновенной легкостью вытащил из квартиры и сложил на площадке верхнего этажа тела драбантов, а тетушка Мария повздыхала над запачканными кровью полами:

— Это ж ведь сразу бы замыть надо, потом въестся — не отскоблишь… да как в темноте-то…

— Потом, когда оно будет — это потом, наверное, лучше полы в квартирке совсем поменять, — серьезно посоветовал поверенный. — Криминалистической экспертизы, конечно, никакой не будет, но — береженого бог бережет, да и на душе легче, без чужой крови в жоме…

Почти одновременно в квартиру вернулся Антон, уверенно кивнув в ответ на быстрый вопросительный взгляд Мишеля, и вышли из комнаты Максим и Таня. Девушка, накаченная стимуляторами из аптечки, выглядела бодро и все время старалась держаться к мужчинам левой, неповрежденной стороной лица, хотя в темноте, чуток рассеиваемой фонариком Мишеля, вряд ли бросался в глаза уже сильно побледневший синяк во всю щеку, но — женщины… они в любое время остаются женщинами.

Как-то удивительно дружно и организованно, без толчеи и нелепой суеты, они вышли из квартиры и, почти на ощупь спустившись на улицу, остановились у подъезда. Последними перед расставанием словами Мишеля были: «Соберемся здесь, когда всё закончится… если будет невозможно здесь, то — в гостинице, где мы остановились с Никой, если не получится и там — я сам разыщу вас…» Максим рванулся было еще разок обнять Татьяну, но остановился на полудвижении, кашлянул смущенно и первым исчез из виду, ссутулившись, будто прячась от очевидной опасности, ушел вдоль стены дома в темноту… тетушка Мария исчезла еще раньше, едва только выйдя из подъезда, не сказав никому ни слова о том, где же она собирается схорониться в это тревожное время. Но почему-то ни у Мишеля, ни у кого из остальных не возникло и малейшего сомнения по поводу безопасности старушки…

15

…По черному ночному городу без малейших проблесков даже аварийного света в домах машину вел сам поверенный, похоже, темнота ему совсем не мешала, во всяком случае, ни габаритных огней, ни фар на автомобиле Мишель не включил, но при этом крутил баранку уверенно, будто вел машину по ноктовизору, различая на дороге все рытвины и ухабы. А устроившийся на заднем сиденье вместе с девушкой, Антон старательно вглядывался в мелькающие мрачные силуэты домов, фонарных столбов и погасших светофоров, будто ожидая оттуда, из тьмы, всевозможных неприятностей, начиная от слепящего света мобильных прожекторов и заканчивая совсем уж свирепым выстрелом из гранатомета. Танька, с первых минут очного знакомства глазевшая на Карева, как на чудо природы, спросила было: «А мы куда?», но тут же притихла и, кажется, сомлела от счастья, едва лишь Антон заботливо придержал её за плечи, когда машину тряхнуло на очередном ухабе давно не ремонтированной дороги промышленного района.

Осенняя чернота за окнами автомобиля была живой, и не потому, что где-то там, в смутных силуэтах домов сейчас спали, занимались любовью или тревожно прислушивались к тишине люди. Темнота была живой сама по себе, полной чужой, потусторонней жизни, обволакивающей город, заставляющей верить в любые небылицы. Она жила отдельной, своей жизнью, уходя с рассветом и возвращаясь с закатом, лишь слегка разгоняемая искусственным освещением, которого город лишился по чьей-то злой воле…

А Мишель гнал и гнал автомобиль сквозь эту черноту на выезд из города… до той самой минуты, когда неожиданно, резко притормозив, свернул с относительно широкой и пустынной трассы в проулочек и замер там, заглушив двигатель, внимательно вглядываясь и вслушиваясь в ожившую чужой жизнью темноту. Мимо переулка неторопливо, но уверенно, по-хозяйски, прогромыхал силуэт боевой машины с тонким хоботком ствола на небольшой башенке. Маскировочный синий свет фар тонкими лучами освещал пространство перед ней, а следом, фантастическими, страшными тенями вдоль домов двигались две тройки парашютистов… но — нет, Антон, изо всех сил пытающийся что-то разглядеть во мраке, ошибся с первого взгляда, это были уже не его бывшие сослуживцы, похоже, в город под покровом темноты входили штурмовики…

— Повезло, — негромко сказал Мишель, обращаясь в основном к Антону, но глядя прямо перед собой в лобовое стекло. — Еще бы минут десять, и из города не вырваться… да и сейчас придется через лес тащиться, на дороге, небось, давно уже твои парашютисты вовсю орудуют…

…перед тем, как свернуть на узкую, едва различимую в свете звезд и ущербной луны лесную дорожку, машина, только-только оставив позади последние дома городской окраины, на полминуты замерла на вершине небольшого холмика. Пригнувшись, буквально прильнув к окну, Антон разглядел настоящую фантасмагорию: гирлянды разноцветных ракет, вывешенных по городскому периметру, казались пришедшими сюда из иного мира, где свет и тьма не враждуют, а мирно уживаются друг с другом, допуская существование поглотившей городок черноты и цветных ярких пятен в ночном небе… и легко, будто только вчера уволился со службы, «прочитал» адресованные друг другу сообщения парашютистов: «я здесь», «отодвинься по ракете», «блокпост готов», «пропускаю чужих»… А темнота городского центра вдруг ожила едва слышным, но внятным перестуком выстрелов, всплеском гранатных взрывов, красноватыми росчерками трассирующих пуль…

«Вовремя… вовремя… вовремя… — в такт раскачивающемуся и подпрыгивающему на лесных кочках автомобилю прыгали мысли в голове Антона. — Как же вовремя мы убрались из города… за какие-то минуты до начала штурма… а сейчас там идет такая резня, что даже представить себе страшно… и хорошо, если только анархистов вытравят, как тараканов… но, как обычно, под горячую руку штурмовиков и парашютистов попадут и случайные люди, те, кто неудачно полюбопытствует происходящим, выглянет из-за угла или просто не откроет двери в ответ на настойчивое требование… да, вовремя, вовремя, вовремя…»

Попутчица и вольно, и невольно еще сильнее прижалась к Кареву, стараясь компенсировать тряску, но надолго сил у девушки не хватило. То ли инопланетное лекарство перестало действовать, то ли нервное напряжение в комплекте с кочками так сильно сказались, но уже через пяток-другой минут голова Тани безвольно моталась по спинке заднего сиденья, вызвав вполне понятную тревогу в мыслях и действиях Антона.

«Поаккуратнее надо… хотя — какое там… как он вообще что-то видит в такой темноте, — успел подумать романист, подкладывая под затылок девушки свою руку. — Как филин какой, а не человек… он вообще не человек… Мишель — дьявол во плоти. Надо же было так точно все рассчитать, и не только сейчас, еще в самом начале, когда уходили из гостиницы с Никой… он — будто бы знал всё наперед… ну, точно — дьявол… и — спокойный такой, равнодушный, уверенный, что ничегошеньки-то плохого с ним не случиться…»

Под такие тревожные, с изрядной долей ненужной мистики и одновременно облегчения мысли, под натуженный иной раз вой автомобильного движка, преодолевающего лесную дорогу, вовсе для него не предназначенную, машина выкатилась из сумрачной, ночной чащобы на опушку очень ярко, как показалось с первого взгляда, освещенную многочисленными огнями старинной дворянской усадьбы, давным-давно превращенной в загородный роскошный, для отдыха и поправки здоровья избранных, санаторий.

Остановившись в тени деревьев, довольно-таки далеко от входа, Мишель оглянулся через плечо на заднее сиденье и спросил:

— Таня, как ты? не растрясло?

— Кажется, не очень… — после короткой паузы, собравшись с силами, чтобы выглядеть пободрее, отозвалась девушка, еще не до конца понявшая, как вести себя с этими, внезапно объявившимися друзьями пролетария.

— Нормально, я думаю, — постарался поддержать начавшую уже «плыть» девчонку Антон. — За всю дорогу даже не затошнило ни разу… вот видишь, какой хороший Максиму доктор попался…

— Да уж, — поддакнул поверенный, сообразив, что такое резкое улучшение самочувствия девушке проще всего объяснить не травками и притираниями тетушки Марии, и, уж тем более, не инопланетной странной аптечкой, а стараниями вполне реального местного врача, пусть и не замеченного пострадавшей во время своего беспамятства.

— Я почему-то так и подумал, что ты нас сюда привезешь, — сказал Антон, чуть отстранившись от Тани и пытаясь со своего места рассмотреть фасад усадьбы через лобовое стекло. — Интересно, кто там так разгулялся? И электричество у них во всю, и музыка громыхает, как и нет ни анархистов, ни штурмовиков в городе…

— Пир во время чумы, — кивнул поверенный. — Думаю, вся уездная верхушка здесь, а может, еще и кто из приезжих, позаметнее. Так уже бывало в нескольких местах. Об этом и анархисты знают, не все, конечно, только главари, но — не трогают… Знаешь, как — ворон ворону… Ну, да ладно, это пусть их совести касается, нам теперь не до таких тонкостей, как в чужих душах разбираться. Антон, тебе сверхзадача, как говорил один известный режиссер: надо пройти на второй этаж, сразу в номера, причем так, будто ты здесь давно уже обитаешь, а Таню прихватил где-то по дороге, ну… х-м-м, понятно для чего.

— Это не вопрос, — кивнул Антон, покосившись на притихшую девушку, мол, не обиделась ли на такие намеки. — Пройду, пусть там хоть весь Имперский совет гуляет. А ты?

— Я за лекарствами и тут же обратно, так что не удивляйся, если увидишь меня в своем номере, и за оружие не хватайся сразу, — пояснил Мишель спокойным тоном, будто собирался пройтись белым днем в соседскую аптечку за аспирином.

— Не увлекайся, — понапрасну, но от души посоветовал поверенному Антон. — Где сейчас лекарства найдешь, может, лучше — завтра, деньком, в город смотаться будет?

— Сейчас проще, — не уступил Мишель и остановил собравшегося уже, было, выходить из машины романиста: — Погоди, я вас прямо у входа высажу, думаю, наблюдать и номера машины отмечать сейчас из тамошних некому, а Татьяне все-таки полегче будет…

…Из автомобиля девушку Антон достал в самом прямом смысле, кажется, она окончательно раскисла после медикаментозного прилива бодрости в начале их путешествия. Правда, свежий ночной воздух после духоты и бензинового перегара автомобильного салона взбодрил Таньку, и на ноги она встала достаточно твердо.

— Держись за меня крепче, как сможешь и не напрягайся зазря, пусть лучше подумают, что ты пьяненькая, чем еще что, — попросил девушку Антон, когда они начали подыматься по широким, низеньким ступенькам ярко освещенного и пустынного крыльца усадьбы. — А главное — ни на кого тут не обращай внимания и просто молчи, чего бы ни говорили и не спрашивали…

Просторный вестибюль санатория, уставленный по периметру кадками с самыми разнообразными заботливо ухоженными растениями и этим напоминающий старинный зимний сад, был пуст, а ритмичная музыка, заглушаемая порой женскими взвизгами, хриплым хохотом, звоном посуды и гулким топотом танцующих ног, доносилась откуда-то из глубины здания. «Это они в банкетном зале гуляют», — догадался Антон, обшаривая напряженным взглядом помещение и пытаясь найти хоть одну живую душу среди кресел, маленьких журнальных столиков, кадок и стволов фикусов и пальм. Так никого и не найдя, романист торопливо подвел буквально висящую на нем девушку к конторке в углу вестибюля и внимательно пригляделся к доске с ключами. Больше половины ячеек были заполнены, хотя, вполне возможно, что кто-то из гостей, даже изрядно подгуляв, предпочитал сдавать ключи с неудобными, массивными брелоками, а не таскать их в карманах. «Значит, придется брать наугад», — решил Антон, на минуту оставляя у стойки Таню и живо выхватывая ключи из самой дальней ячейки второго этажа в надежде, что даже и с объявившимися позже временными обитателями уже занятого номера можно будет как-то договориться.

На пологой, удобной лестнице, ведущей на верхние этажи, когда девушка окончательно обмякла и повисла в его объятиях теперь уже без всякого притворства, Антон с облегчением вздохнул — идти оставалось всего ничего, пятиступенчатый пролет и с десяток саженей по устланному ковровой дорожкой коридору. Карев немного успокоился и — как сглазил. Облегчение, готовность расслабиться после схватки с драбантами в квартире Максима, тревожного автомобильного марш-броска из штурмуемого уже города, и, казалось бы, никем не замеченного проникновения в санаторий — оказались преждевременными.

Из дверей ближайшего номера, как чертики из сувенирной табакерки, в тишину коридора с неожиданным шумом, гамом, звоном стекла и никому не адресованными ругательствами вывалилась компания из пары мужчин и пяти девушек. Все они были изрядно пьяны, а какого-то очень хорошо знакомого Антону, но, казалось, насмерть забытого, маленького, бледного до синевы, с покрасневшими глазами мужчину в хорошем, но помятом и заляпанным подозрительными пятнами костюме, в буквальном смысле вели под руки, иначе он, наверное, улегся бы тут же, прямо на красную ковровую дорожку, и уснул пьяным, мертвецким сном. Второй мужчина, широкоплечий, краснолицый, с остатками белесых, блондинистых волос, тщательно взлохмаченных и перепутанных, в непонятном, более домашнем, фальшивого бархата, то ли в пижамном одеянии, то ли в полуспортивной курточке и таких же кургузых, изрядно потертых брюках цвета «маренго», чуть выпученными, пьяными глазами, не узнавая с ходу, уставился на Антона и — вдруг резко отодвинув от себя виснущих на его руках девиц, заговорил, театрально добавляя своим словам пьяно-пафосную наигранную горечь и отчаяние:

— Карев! И ты, Карев!.. такого не может быть! Мне говорили, что ты здесь, говорили, но я! я не верил! не верил, что Карев может быть здесь и — не найти меня!.. А ты?.. Ты тащишь в номер какую-то девчонку, вместо того, чтобы рядом с другом отдаться Бахусу и разврату… бросаешь всех на произвол судьбы!!! уединяешься, Карев!..

Принесла нелегкая широко известного в узких кругах непризнанного гения: актера второго плана, в чем-то даже и художника, а временами стихотворителя, — всей столичной богеме известного под прозвищем Жерар Великолепный. «Всё ясно, здесь бесплатно наливают», — с тоскливым отвращением подумал Антон. Любовь Жерара к халяве была притчей во языцех, да еще и умение оказаться в нужное время за нужным столом, чтобы эту самую халяву зачерпнуть обеими руками. Впрочем, любовь к сплетням, да и, чего греха таить, к наушничеству, тоже были характерны для неудачника в жизни, но умело пристроившегося в благодатную нишу юродствования богемного бездельника в маске актера.

— Жерар, если у тебя есть фонтан, заткни его, дай отдохнуть и фонтану, — в ответ грубо процитировал Карев, стараясь собой загородить пусть и уже увиденную, но до конца не оцененную жераровским цепким взглядом Таню. — Ты ведь в банкетный зал шел?

— Конечно, а куда в этом диком уголке природы еще можно направиться за благами цивилизации? — попробовал сострить Великолепный, мгновенно, как умеют только профессиональные актеры и попрошайки, сменив трагический тон на бытовой.

— Так и иди, — кивнув головой, серьезно посоветовал Антон. — А уж я-то тебя догоню, или, думаешь, мне сейчас выпить не хочется?

— Я вижу, чего тебе хочется! — обличительно тыча пальцем на совершенно теперь невменяемую, едва не теряющую сознание Таньку, возопил возмущенно Жерар. — Вот её тебе хочется и прямо сейчас! Однако шалишь, брат! Не допущу!!! Да я за тобой в номер!.. и присмотрю, чтобы ты там не увлекся, не забыл, понимаешь, о товарищах, будучи вовлечен в безумные плотские игрища… да еще и с малолеточкой!!! Кстати, а где ты такую отхватил? Тут, глянь, одни старые шлюхи…

И Жерар довольно болезненно ущипнул за грудь первую попавшуюся ему под руку девушку. Та, правда, сквозь зубы, скривив нарочитую улыбку, но захихикала, как бы, радуясь мужскому вниманию. Насчет «старых», Великолепный, конечно, погорячился, но вот профессиональную принадлежность окруживших его девиц оценил верно. Коротенькие, сильно декольтированные платья, при малейшем движении демонстрирующие резинки черных и красных чулочков, высокие каблуки, могучий, небрежно нанесенный макияж, а главное — некие едва уловимые нюансы поведения, готовность угодить клиенту и профессиональные, будто синтетические улыбки сквозь зубы — лучше всяких вывесок характеризовали нынешних спутниц актера.

Едва слышно замычав, как от мучительной зубной боли, от так не во время проявляемой Жераром назойливости, Антон, тем не менее, нарочито ласково, почти по-приятельски, сказал приставучему юродивому от богемы:

— Девушка хочет поблевать и подмыться, а не демонстрировать себя на публике прямо сейчас… думаю, тебе такая физиология не интересна… Так что, Жерар, вали в банкетный зал, я тебя догоню… ну, а если не отвалишь, то оторву тебе яйца прямо здесь и просто отволоку их пожарить на здешнюю кухню… соображаешь, какое пикантное блюдо получится? Омлет из яиц Жерара… дамы будут в восторге, думаю…

Что всегда отличало халявщика и дармоеда Великолепного, так это развитое чувство предвидения собственных неприятностей, благодаря которому он так редко попадал в оные. Вот и сейчас, только что, секунду назад, он был готов вместе с Антоном ворваться в гостиничный номер, перебаламутить всех и всё, облить шампанским сопровождавших его девчонок, лично голым плясать на столе… и вот уже, кривовато, пряча натуральный, без всяких уже розыгрышей и наигрышей испуг, Жерар заулыбался на слова романиста, изо всех сил пытаясь сохранить ранее взятый тон в разговоре:

— За что всегда тебе завидовал, Карев… ты так гениально притворяешься трезвым, когда выпьешь, что можно даже и не отличить тебя выпившего от трезвого… но чувство юмора при этом теряешь напрочь… ну, не надо отрывать мне яйца… это же часть моего гениального организма, без них организм будет не полон, и вся его гениальность окажется под вопросом, а это уже совсем не дело… да… ну, и девчонки, наверное, расстроятся… все-таки им тоже чего-то перепадает через мой организм и его части…

Отступая в сторонку, он взмахнул рукой, будто призывая в свидетельницы всю профессионально-шаловливую тройку обступивших его девиц, и как-то скромненько, бочком-бочком, стал пробираться по стеночке к лестнице, ведущей вниз, в вестибюль и, в конце концов, в банкетный зал, куда только что увели под руки — теперь-то, видимо, от злости, Антон вспомнил — миниатюрного и до невменяемости пьяного антрепренера кое-кого из известнейших столичных знаменитостей.

Подавив в душе волну злости и нетерпеливости в двух шагах от заветной двери при встрече со старым и неприятным знакомцем, Карев с трудом дождался, когда Жерар и сопровождающие его девицы скроются с глаз на ступеньках лестницы и только после этого буквально подтащил Татьяну к номеру, на ощупь пытаясь попасть в замочную скважину изготовленным заранее ключом. И — о, чудо! — терпение его было вознаграждено, номер оказался свободным, это Антон сразу же ощутил по слабенькому запаху пыли, чистого белья и легкой затхлости воздуха внутри помещения.

Машинально протянув руку со все еще зажатым в ней тяжелым брелоком, Карев нашарил на стене выключатель… и тут же, не выпуская из объятий Татьяну, повернулся к дверям и запер их, оставив ключ в замке. «Теперь пусть стучатся, — со злорадным облегчением подумал Антон. — Двери-то, небось, не сломают, кишка у них тонка, а остальное — мне до лампочки…» Осторожно протащив девушку по узкому, в два шага длиной, коридорчику-прихожей, он огляделся. Номер был попроще, чем тот, что занимала в городе Ника, но также предназначен для одного постояльца, несмотря на огромную двуспальную кровать, полуспрятанную в стенном алькове. Кроме кровати, занимающей господствующее положение в единственной комнате, в уголочке примостился скромный диванчик с изрядно вытертой обивкой, пара самых простых стульев и небольшой столик возле них. Видимо, из-за скромности апартаментов они и не были заняты привыкшими к более роскошной обстановке гостями.

С облегчением уложив Татьяну на кровать прямо поверх ярко-оранжевого с синими разводами плотного покрывала, Антон заботливо стянул с её ног туфли, правда, небрежно, по-мужски, забросив их после этого под кровать, прикрыл девушку половинкой покрывала и только после этого, прихватив со столика неизменную в любой гостинице пепельницу, присел на диванчик. Закурил и, глубоко, с непередаваемым удовольствием затягиваясь, подумал: «Ну, как там разобидевшаяся Ника? Фырчалка душевная… небось, уже скоро окажется в своем вожделенном космосе… конечно, и я бы не против, но раз уж она первая напросилась… да и бросать одного Мишеля после того, что он сделал для нас, было бы верхом свинства, да и вообще — не по-мужски… парашютисты своих не бросают… а все равно, до жути интересно, как оно там, рядом со звездами…»

16

«Знаешь, Антон, космос — это непередаваемая, волнующая, божественная, всеобъемлющая, давящая, сводящая с ума, фантастическая… скука… — наверное, вот так могла бы начать рассказ о своем первом пребывании в неведомых далях иных звезд, планет и прочих небесных тел Ника. — Конечно, я сперва думала, что, будучи единственной ничем не занятой на корабле, только я испытываю это чувство, но глядя, как мается Кеша, которого все упорно зовут Инно, наблюдая, как хвостиком бегает за мной по всем помещениям Векки, и отнюдь не для того, чтобы помешать мне что-то сломать или испортить, боже упаси, я тут старалась руками ни к чему не прикасаться, зная, как по обыкновению мне везет влипать в истории, так вот, в итоге я поняла, что рутинные перемещения из точки сто восемнадцать в точку двадцать семь и далее в сто сорок третью навевают на весь экипаж точно такую же скуку. Да и что тут может быть интересного?

До последнего болтика, до гаечки знакомые помещения, краткое, на час-полтора, увеличение силы тяжести, буквально размазывающее по амортизационному креслу чешуйчатого, но спокойно, хоть и не без неудобств, перенесенное мной; потом часовая невесомость перед входом в загадочное даже для самих звездачей подпространство, которое они называют просто «тоннель»; ну, и многочасовое «зависание», когда отключаются все внешние бортовые системы, не работает любая навигационная электроника, время, кажется, стоит на месте, и остается только либо развлекаться болтовней друг с другом, а для проведшего вместе не один год экипажа это не самое веселое занятие, либо отправляться в спортзал, где механические тренажеры работают вполне исправно, не обращая внимания на потухшие экранчики счетчиков километража, пульса, кровяного давления и состояния внутренней атмосферы.

Мне никогда еще не приходилось так много болтать, рассказывая о себе, о тебе, о нашем путешествии в Сумеречный город. А слушали меня с удивительной жадностью, как в ранней юности слушают рассказы бывалых людей, успевших походить по морям-океанам, или преодолеть тысячи километров пешком по тайге, даже, на худой случай, просто отсидевших в тюрьме с десяток лет…

Правда, после выхода из «тоннеля» начинается непривычная суета. Все носятся по кораблю, как угорелые, пытаясь найти неработающие системы, но лучше всех с этой задачей справляется, конечно же, вновь заработавшая электроника, очень быстро подсказывающая и командиру Гефу, и остальным, что же все-таки не так, и какие меры следует предпринимать неотложно для обеспечения живучести, а какие — можно благополучно отложить до прибытия в Центр техобслуживания. Мне думается, что вся эта суета и беготня по коридорам и техническим помещениям корабля после выхода из «тоннеля» не более чем средство борьбы со скукой, рутинностью полетов. Тем более что путь к станции двадцать семь зеркально повторяет уход от сто восемнадцатой: невесомость, торможение с силой тяжести, почти вдвое превышающей нормальную, ну, и сближение, обмен «верительными грамотами», стыковка, стационарная диагностика…

А вот самое интересное, конечно же, начинается на планете…»

— Инно, сколько тебе понадобится времени на разгрузку? — попытался оторвать человека от небольшого переговорного экрана ворблан.

— Сейчас-сейчас, — рассеянно отмахнулся Вершинин. — У меня тут образовалось интересное предложение, хороший фрахт, а вообще-то, думаю, пять-шесть часов, ну, не больше десяти, с учетом возможной догрузки…

— Есть ли смысл спускаться на планету? — как бы сам себе, высказался чешуйчатый Яго. — Сплошной город, стандартный набор сувенирчиков, стандартные обеды и ужины в стандартных ресторанчиках, сплошная синтетика… здесь даже шашлыки, настоящие, как у Василя, организовать негде…

— Диспетчер порта дал сводку, сейчас здесь три корабля с нолсскими экипажами, — завертел головой гном. — Надо бы спуститься, вдруг — кого встречу?

— Ну, да, обязательно встретишь, — ехидно прошелестел Яго. — Двадцать восемь миллиардов человеков, сплошной лабиринт улиц, переулков, площадей и подземных производств… здесь ты непременно встретишь соплеменников, Век…

— Попрошу сходить со мной Нику, она приносит удачу, — нашелся с ответом гном. — Ей ведь тоже будет интересно первый раз в жизни оказаться на другой планете… Правда, Ника?

Блондинка отвлеклась от экрана, на котором медленно, неторопливо поворачиваясь к зрителям разными боками, вращалась первая чужая планета в её жизни, сплошь покрытая блестяще серой пеленой городов, изредка прерываемой проплешинами черной, будто выжженной земли и буровато-сизыми вкраплениями океанов. Текстовка в уголке экрана поясняла, что выжженная земля — это огромные свалки промышленных отходов, по большей части — токсичных, а в местных океанах и морях, не говоря уж о реках и озерах, всякая органическая жизнь отмерла уже несколько столетий назад.

— Конечно, Векки, я с тобой, — немедленно отозвалась девушка. — Зачем же я летела с вами столько времени и верст? Что бы просто посмотреть на экран?

— И я с вами, — неожиданно вступил в разговор Иннокентий, завершив свои переговоры с какими-то местными уполномоченными. — Правда, только до поверхности, потом мне надо будет сразу окунуться в деловые вопросы…

Красавчик по всем человеческим меркам, Вершинин был не просто сопровождающим грузы экспедитором, но отличным купцом, умеющим вовремя взять нужный товар и доставить его в нужное место. Впрочем, и у себя дома далекая от торговли и товарно-денежных отношений в целом Ника так и не поняла глубинной сути таких вот операций, так же, как и фактическому отсутствию единых денег в огромной, на сотни планет, галактической то ли конфедерации, то ли просто общем торгово-промышленном пространстве. Кругляшки платины размером в ноготь большого пальца, как рассказывал Геф, были не только обязательны, но и крайне желательным к приему на всех планетах, но — только в розничной торговле товарами и услугами, а вот опт практически существовал на бартере, натуральном обмене, и извлечь из него финансовую выгоду для конкретных индивидуумов было чрезвычайно сложно. Во всяком случае, от обмена нескольких сотен килограммов иридия, доставленных на двадцать седьмую, на сорок тысяч электронных планшетов, которые предстояло забрать с планеты и переправить в следующую «точку» маршрута, ни у кого из экипажа платиновых монеток не прибавлялось, а безналичных банковских счетов, единых для всего галактического пространства, как поняла Ника, не было. Складывалось такое впечатление, что космическими перевозками занимаются энтузиасты-бессеребренники. Впрочем, блондинка прекрасно понимала всю обманчивость своего первого впечатления.

— Путешественники… изыскатели соплеменников… беспокойные экспедиторы — иронично прошелестел чешуйчатый. — Десять минут на сборы, я пока свяжусь с местной администрацией. И коммуникаторы чтобы не выключать, где вас потом в этих дебрях найдешь? В джунглях седьмой и то проще… Ника, ты поняла?

Конечно же, последнее замечание относилось только к новенькой, получившей свой коммуникатор, похожий на небольшой блокнотик, набитый под завязку электроникой и совмещающий в себе радиотелефон, записную книжку, маленькую библиотечку, аварийный сигнализатор, аптечку первой помощи и еще много чего, совсем недавно, буквально сразу после выхода из режима торможения.

— Учту, — серьезно кивнула блондинка. — А мне идти в своем или переодеться, как все?

Дорожный костюм Ники, состоящий из узеньких черных брюк и короткой кожаной куртки на голое тело, наверное, вызвал бы на этой планете ненужное любопытство со стороны аборигенов, тенденции местной моды никто не отслеживал, да и не считал нужным это делать, потому на секунду задумавшийся Яго решил:

— Переоденься. Инно, покажи Нике склад… Да, и пока добираетесь до поверхности, освежите в памяти социальное устройство местного общества. Не стоит попадать впросак из-за элементарной забывчивости…

… — А чего там вспоминать-то… — ворчал гном Векки, поудобнее устраиваясь в кресле маленького вспомогательного корабля, который весь экипаж именовал «ботом». — Просто тут всё, как дважды два. Промышленная планета, значит, одни производят, другие распределяют и перераспределяют, у вас, людей, всегда так…

— Ты что-то имеешь против людей? — хихикнула Ника, облаченная в сине-зеленый комбинезон, общую форму звездачей, который, по сути, являлся легким скафандром, защищающим от многих неприятных внешних воздействий хрупкие белковые тела.

— Как же, как же, — в тон ей ответил гном. — Вечно понапридумываете всяких условностей, классов, прослоек, элит… голову сломаешь, всё запоминать… ты, главное, никуда не суйся, буде какая непонятность или конфликт при тебе случится. Чужой это монастырь, пусть сами и разбираются… А вообще, тут два социальных класса: уорки и гламы. Первые работают, вторые — пользуются плодами труда первых. Есть еще администраторы, они как бы особняком стоят и от первых, и от вторых, но — админов мало, да и в самом деле они-то как раз и участвуют в производстве, только — головой, а не руками-ногами…

— Ну, хорошо, я никуда не лезу, а если что — прячусь за твоей могучей спиной, Векки, — снова хихикнула Ника, видимо, представив себе, как пытается спрятаться за гномом, пусть и широченным в плечах, но ростом на полголовы ниже миниатюрной девушки.

Третий пассажир бота, Иннокентий Вершинин, тихонечко сидел в кресле, завистливо прислушиваясь к шутливой и чуть нервной со стороны блондинки перепалке своих спутников. Конечно, с гораздо большим удовольствием, чем все эти встречи и переговоры с местными, распределяющими блага, администраторами, он провел бы время в компании очаровательной и такой раскрепощенной, на его взгляд, девушки, но… предстоящая сделка по транспортировке полуфабрикатов — печатных плат, использующихся в очень большом количестве разнообразных электронных устройств — предполагала серьезное долгосрочное сотрудничество, а Иннокентий с детства был воспитан, как человек, ставящий дело превыше любого удовольствия.

Полет со станции двадцать семь до одного из трех открытых космопортов планеты: пассажирского, предназначенного в первую очередь для приема туристов, официальных делегаций, крупных экспедиторов, а уж заодно и экипажей кораблей, — прошел в полуавтоматическом режиме и продлился всего четверть часа. После посадки, буквально дверь в дверь, Ника, Векки и Иннокентий прошли в длинный и уныло серый коридор, в самом конце которого их поджидали трое мужчин, одетых, как в униформу, в одинаковые костюмчики стального цвета, в белые сорочки и ярко-бордовые галстуки. Выражение лиц у встречающих было под стать помещению — унылым, сероватым, блеклым и — бесконечно усталым. Впрочем, ожидавшая длительных таможенных и прочих пограничных процедур Ника была просто поражена, когда каждому из экипажа корабля к комбинезону каким-то хитрым способом просто-напросто прикрепили некие «чипы», размером с половинку горошины, удостоверяющие и их личности, и платежеспособность, и местонахождения. «И это — все?» — взглядом спросила девушка у нолса. «Все!» — утвердительно махнул хоботком иной. А потом…

Настоящим, диковинным, причудливым фейерверком вспыхнули для блондинки чудеса чужой планеты, по уровню технического развития опережающей её родную лет на двести. Тут был и шикарный, на взгляд девушки, вагон то ли метро, то междугороднего поезда, впрочем, принимая во внимание размеры городов, а практически — одного огромного города на планете, и то, и другое сразу. И огромные экраны на стенах, непрерывно транслирующие причудливую, ритмичную музыку, рекламирующие неизвестные косметические средства. И еще множество других мелочей, мгновенно примеченных глазастой, когда это было необходимо, Никой. Через десяток-другой коротких, но очень внятно объявляемых остановок Вершинин покинул вагон, пожелав гному и Нике хорошего отдыха, а нолс пояснил своей спутнице:

— Мы сейчас на вечерней стороне, это хорошо, днем и ночью здесь не протолкнуться ни в коридорах-улицах, ни в магазинах, только рано утром и вот, как сейчас, вечером можно спокойно пройтись, осмотреться, даже просто поболтать с людьми при желании. Народ здесь общительный, но — только на интересные для них темы: здоровье, отдых, моды, стиль… ну, примерно так…

— Векки, неужели на всех планетах говорят по-русски? — поинтересовалась блондинка, подразумевая возможный языковый барьер, хотя и слышала объявления остановок на родном языке.

— Везде, ну, кроме, конечно, нас, иных, — солидно кивнул гном. — Вот только везде — на своем, иной раз не поймешь, что говорят, но если переспрашиваешь — обязательно отвечают, разъясняют. Звездачей, вообще, уважают, ну, или признают ровней в любом обществе на всех планетах. Есть, конечно, и шовинисты, но их так мало, даже специально отыскать трудновато… Ну, вот и мы добрались… пошли, Ника…

Из вагона они выскочили прямиком на улицу, безо всяких там платформ, эскалаторов, переходов и прочих атрибутов метрополитена или железной дороги. Высоченный, на добрый десяток саженей, если не больше, коридор-улица, освещенный ровным, солнцеподобным светом вел, казалось, куда-то в загоризонтные дали и был усеян народом так густо, что Ника невольно первым делом подумала о том, что же здесь творится в часы «пик», о которых говорил гном.

По обе стороны улицы открывались бесконечные витрины магазинов, магазинчиков, маленьких лавочек, ресторанов и кафе, закусочных, совсем простеньких забегаловок, в которых можно было получить пару горячих сосисок, чтобы весело, перехихикиваясь то ли с подругами, то ли просто со случайно остановившимися рядом людьми, съесть их прямо на улице, как делала это маленькая, худенькая девчушка, на удивление легко, даже как-то раскованно, на взгляд отнюдь не консервативной Ники, одетая в нечто, напоминающее распашонку, едва прикрывающую маленькие, будто игрушечные ягодички и обнажающую одну грудь с четко и ярко подведенным то ли губной помадой, то ли специальной краской соском. Кроме распашонки, на девчушке еще были туфельки, состоящие из подошвы, пары ремешков и высоченных каблуков. Волосы её светились, переливаясь то серебристой, то зеленовато-синей краской, а обнаженные руки и ноги были украшены множеством самых разнообразных по форме и цвету браслетов…

— Идем, идем, тут и не такое встретишь, — пробурчал гнусаво гном, слегка подталкивая Нику пониже спины. — Если над каждой такой модницей по десять минут стоять с раскрытым ртом, то можно простоять лет двадцать не сходя с места…

— Здесь так много модниц? — уточнила немного пришедшая в себя от шума, яркого света, пестроты огней и витрин блондинка.

— Здесь каждый самовыражается, как может, — разъяснил Векки, отталкивая со своего пути группу молодых… то ли мужчин, то ли женщин, разодетых и загримированных, как цирковые клоуны или мимы. — Зато, если попадешь сюда днем, покажется, что ты в старинной армейской казарме, настолько однообразны все эти наряды, что на мужчинах, что на женщинах…

— А куда ты меня так упорно тащишь, Векки? — поинтересовалась блондинка, умело уворачиваясь от парочки веселящихся подростков в экзотических нарядах, хотя, если внимательно приглядеться, совместный возраст парочки приближался годам к восьмидесяти…

— Я показываю тебе местную экзотику, — нарочито надулся важностью гном, его шуточки Ника уже научилась отличать от серьезных слов, чего до сих пор не получалось с Гефом и чешуйчатым, все-таки иные — есть иные. — Вот, например, интересный магазинчик…

На фоне блестящих, искрящихся, переливающихся рекламными, заманивающими огнями своих собратьев эта витрина выглядела скромно и даже как-то блекло, предъявляя прохожим какие-то потертые коробки, невзрачные маленькие механизмы, больше всего похожие на бывшие в употреблении кухонные комбайны.

— Ага, так ты приперся сюда ради своей коллекции, а вовсе не ради меня, — засмеялась блондинка, зная, что и нолс привык к её ироничной прямоте.

— Давай заглянем, Ника, — заискивающе попросил гном. — Тут иной раз бывают такие интересные вещицы…

Девушка махнула рукой, мол, чего ж с тобой, коллекционером, поделаешь, все вы такие малость чокнутые, даже если у вас вместо носа хобот и генетическое родство с земными слонами.

Внутри магазинчика переминались с ноги на ногу вдоль настенных стендов с товарами всего-то с пяток человек, причем не разодетых, подобно попугаям или эстрадным звездам на сцене, а выглядящих скромно, даже как-то обыденно — в простых темных брюках, свитерах, клетчатых рубашках. Но Векки к стендам даже не подошел, устремившись сразу к прилавку, за которым скучал в безделии худой, высокий мужчина лет сорок ас высоким гребнем прически из ярко-зеленых, почему-то шевелящихся волос и в богатом, золотом расшитом халате, более подходящем какому-нибудь древнему восточному владыке, одетом прямо на голое тело. Как и большинство встреченных на пути сюда аборигенов, он казался не просто худощавым, а каким-то субтильным, будто совсем недавно перешел из отрочества в юность. Позади продавца, на таком же практически стенде, что располагались и вдоль стен магазинчика, громоздились старые, обшарпанные и надтреснутые экраны каких-то приборов, странная аппаратура в жестяных, помятых и кое-где поломанных футлярах и еще какая-то дребедень, на которую Ника никогда бы не обратила внимания, не будь рядом с ней нолса. А тот, присмотревшись к выставленным на продажу товарам, едва ли не подпрыгнул на месте, вытягиваясь в струнку и пытаясь глазами достать какой-то громоздкий ящик из пластика «под дерево» с мертвым, глухим экраном и небольшой панелью управления в левом нижнем его углу.

— Ника, Ника, ты только глянь… — тихонечко загундосил гном.

— Что такое? — волей-неволей пришлось заинтересоваться экспонатом и блондинке, мгновенно узнавшей в нем привычный бытовой предмет. — Подумаешь, старый телевизор…

— Ты не понимаешь, Ника, — возбужденно зашептал Векки. — Это же один из первых цветных телевизоров, еще полностью на полупроводниках, без печатных схем, с лучевым экраном… такой просто увидеть — сказка, а уж увидеть в продаже — сказка вдвойне…

Пошептавшись с блондинкой и чуток утихомирив разгулявшийся невроз коллекционера, нолс налег на прилавок грудью и постарался уже поспокойнее спросить подошедшего продавца:

— Вот там у вас… по левую руку… — этот ориентир трудновато дался гному, у которого сердце располагалось справа, — там что ж, в самом деле старинный телеприемник?..

— Недавно принесли на продажу, — с небрежной гордостью сказал продавец, будто бы лично годами холил и лелеял раритет в собственной каморке. — Всего десяток монет — и он ваш…

— Десяток монет? — возмущенно проговорила Ника, бесцеремонно оттесняя в сторонку нолса, хоть сделать это было и нелегко, гном будто прилип к прилавку. — И что ж — это чудо техники за такую цену еще и показывает что-то?

— Как можно? — удивился продавец. — Его же включают не чаще одного раза в год, мало ли что… сами понимаете. Да и нет давным-давно эфирных передач на тех частотах, которые он может поймать. Да и вообще у нас, по-моему, давно всё телевидение на кабельной сети. Но — внутри полностью сохранена начинка тех самых времен, когда этот телеприемник успешно функционировал…

— А… э-э-э… — только и успел проговорить нолс, как вцепившаяся ему в рукав комбеза Ника решительно оттащила иного подальше от прилавка.

Вслед им удивленный продавец успел только выкрикнуть:

— Тут ваши, нолсы, не так давно были, интересовались уже, хотели, кажется, купить…

… — Ты зачем? ты чего? ты куда? — возмущению Векки не было предела, но блондинка твердо и настойчиво вытащила его из магазинчика и только тут тихонечко заорала, с трудом сдерживаясь, чтобы не стукнуть в сердцах кулачком по лысой серой голове:

— Опупел, слоник!? Векки, ты свихнулся? платить такие деньги за такую рухлядь…

— Это антиквариат, — не уловив суть обзывательства, попытался возразить гном, высвобождаясь из цепкого захвата женских рук. — Это вообще чудо, что он до сих пор уцелел…

— Это — чудо? — пренебрежительно пожала плечами Ника, успокаиваясь. — Хочешь, ламповый, черно-белый, да еще и работающий на полную катушку?

Нолс непонимающе уставился на девушку, как бы говоря своим взглядом: «Такого не бывает, что ты тут еще придумываешь?» Но, мгновенно сообразив, что просто так Ника ничего не говорит, спохватился и уточнил:

— И откуда ты его возьмешь?

— Со своей дачи, — великодушно разъяснила блондинка. — Она мне досталась по наследству от прабабушки по материнской линии… вообще-то, я там и не бываю почти, но телевизор этот видела, даже смотрела пару раз из любопытства и от скуки. Нормально показывает…

Хоботок нолса задрался едва ли не вертикально, что являлось проявлением у этих иных высшего градуса смятения и душевной расстроенности.

— Ника… это… слишком… но ведь… всё на самом деле?.. — сбивчиво и еще более гнусаво, чем обыкновенно, произнес Векки. — Но ведь такого не бывает, почему же ты об этом молчала всю дорогу, да и там, у себя дома, тоже ни слова не сказала…

— А ты ни о чем и не спрашивал, — логично, а что еще она могла сказать, ответила Ника. — А по дороге вы почему-то всё больше про Сумеречный город выспрашивали, а не про старую технику, которая у меня на дачке без дела хранится…

17

Из тяжелого, алкогольного дурмана, который и сном-то назвать затруднительно, Антона вывел слабенький женский писк… и раздавшийся следом ворчливый, негромкий голос Мишеля:

— Да ладно тебе, уж сколько колю, могла бы и привыкнуть, чего пищать-то…

— Себе бы поколол столько — узнал, — слабенько огрызнулась Татьяна.

Это она, собственно, и пискнула, когда тонкая игла шприца проникла в худенькую ягодицу девушки.

Антон открыл глаза и резко, не давая самому себе времени расслабиться и перевернуться на другой бок, сел на постели, оглядываясь по сторонам шальными, не проспавшимися глазами. Рядышком посверкивала бледненькой попкой Таня, над ней, в позе врача-садиста из дешевого сериала, стоял, слегка склонившись, Мишель, уверенным движением выжимая содержимое тубы шприца в девичью ягодичную мышцу.

— Ну, вот, Антона разбудила, — попенял девушке поверенный, заканчивая процедуру, резким движением извлекая иглу и прижимая к месту укола маленький комочек ваты, смоченной в ароматном джине.

— Разбудишь его, если сам не захочет, — все так же нервозно ответила Таня, покосившись на романиста, красными от недосыпа и постоянных возлияний глазами напоминающего разбуженного в неурочное время вампира.

— Поспишь тут с вами, — поддержал, было, разговор Карев.

Татьяна бесстыдно перевернулась на спину, подтягивая на ходу трусишки, свою единственную одежду, в которой она пребывала в постели рядом с едва ли не полностью одетым Антоном. «Опять не удосужился даже штаны снять», — с огорчением подумал романист, критически оглядывая себя.

— Как был, так и упал, — будто прочитав его мысли, прокомментировала девушка. — Зашел, постоял почему-то у окна и — упал…

— А давно? — обреченно осведомился Антон.

Для него последние трое суток пребывания в санатории-убежище для беглой городской верхушки и кое-кого из организаторов так и не состоявшегося фестиваля превратились в непрерывную пьянку в местном ресторане, банкетном зале и в номерах неожиданных знакомцев и незнакомцев. Мишель насмешливо называл это операцией прикрытия или дымовой завесой, но и без его язвительности Антон прекрасно понимал, что к закрывшемуся в своем номере известному литератору и скандалисту будут ломиться дел не по делу и санаторная администрация — выяснить, не случилось ли чего плохого, или, спаси высшие силы — трагического, и местная элита во главе с мэром — просто поближе познакомиться и выпить стаканчик-другой в компании столичной знаменитости, и нежданные приятели, вроде Жерара, который в первые же часы пребывания здесь Антона сотворил ему просто бешеную рекламу. Вот и пришлось Кареву большую часть времени проводить за стаканом то джина, то коньяка, то водки… да еще и в такой компании, от которой порой тошнило похлеще, чем от переизбытка спиртного. Антон, конечно, был не дурак выпить, но терпеть не мог, когда это делалось против его желания, да еще с такими неудачными собутыльниками…

Впрочем, страдал в санатории не он один. Удачно вывезенная из городка девушка пролетария лишь первые полсуток пребывала в относительно беспамятном, болезненном состоянии, а потом… то ли сказалось действие ведовских снадобий тетушки Марии, то ли помогла инопланетная аптечка, а может быть, и прописанные ею препараты, которые колол в худенькую задницу девчонки беспощадный Мишель, а скорее всего — и то, и другое, и третье… но на вторые уже сутки девушка ожила окончательно и теперь просто-таки изнывала от скуки. Ведь уже который день, как в санатории были отключены все радио и телеприемники, а из прочих развлечений крутили в маленьком кинозальчике такие откровенно порнографические фильмы, что смотреть их зачастую было противно и ко всему привыкшей богеме. Да и выходить из номера Татьяне категорически запретил поверенный, понимающий, что в большой и, кажется, постоянно пьяной компании, наверняка, есть люди, просто притворяющиеся загулявшими, но внимательно контролирующие обстановку. Появление неизвестной девчонки, да еще в чужих стареньких спортивных штанах и мужской рубашке вряд ли прошло бы незамеченным, не говоря уж о том, что Татьяне пришлось бы ежесекундно отбиваться от незатейливых, но очень назойливых предложений всех без исключения мужчин, находящихся в старинной дворянской усадьбе.

А то, что лучше и безопаснее было бы провести время до окончательного освобождения города от анархистов инкогнито, прекрасно понимали и Антон, и сама Татьяна, не говоря уж о Мишеле. Он был единственным из их компании, кто ухитрялся быть невидимым для многочисленных гостей санатория и в то же время свободно перемещаться по всей территории, даже пару раз наведываясь в город.

…— Ты уже под утро заявился, — сообщила Таня романисту, тоже усаживаясь на постели и соблазнительно, как ей казалось, без всякого стеснения выпячивая свои маленькие грудки; о болезненных ощущениях в своей тощей попке она, казалось, уже забыла.

Стесняться Антона и Мишеля девушка перестала с того самого времени, как пришла в себя и поняла, что для её неожиданных спутников ни затрапезная одежонка, ни почти сошедший с лица синяк значения не имеют. Как, впрочем, не имеет особого значения и то, одета девушка или раздета. И если такую равнодушную реакцию Мишеля Таня еще могла понять, почему-то вообразив, что тот каким-то образом относится к славному племени медиков, то индифферентность Антона была для нее полной неожиданностью. Ведь громкая и не очень хорошая слава романиста, как пьяницы и бабника, увлекающегося любой ближайшей юбкой, гуляла не только по столице.

А вообще, в глубине души Татьяне было ужасно лестно и довольно-таки забавно осознавать, что именно с ней, пусть и достаточно равнодушно возятся самые приближенные к известнейшей, неповторимой и популярной Нике мужчины. Нахальничать в отношении их она себе пока не позволяла, но было это вызвано скорее уж болезненным состоянием девушки и собственной её самооценкой, не позволяющей конкурировать с Никой и другими столичными штучками, а вовсе не природной скромностью.

Вот и сейчас, демонстрируя едва проснувшемуся Антону обнаженную грудь, Татьяна со смешанным чувством горечи и досады думала, что и в подметки не годятся её все еще подростковые холмики, пусть и с дерзко торчащими темно-малиновыми сосками со зрелой, красивейшей грудью столичной звезды.

— Хорошо, хоть вообще до номера дошел, — удрученно хмыкнул Антон, стараясь не особо разглядывать прелести спутницы.

Все это время они спали вместе, в одной постели, куда ж деваться, если второе место, хотя бы относительно приспособленное для отдыха, категорически занял Мишель. А всего лишь на двух стульях или вообще на полу Антону спать вовсе не хотелось. Впрочем, в эти дни романист-бедолага приходил в номер в таком состоянии, что с трудом мог найти саму постель, а о том, что в ней пребывает кто-то еще, кажется, и не задумывался даже при пробуждении, когда у любого нормального мужчины начинается утренняя эрекция.

— Ладно, друзья мои, у вас, думается мне, совсем не тем сейчас голова занята… — развел их «в углы», как рефери на ринге, Мишель. — Антон, на столе я для тебя лекарство приготовил, только не злоупотребляй…

Маленький, низкий столик был сервирован со спартанской непритязательностью и даже каким-то аскетизмом: наполовину пустая бутылка охлажденного джина, чистый пустой стакан и рядышком — такой же, но наполненный, похоже, ярким апельсиновым соком.

— Ты поесть, конечно, ничего не хочешь? — поинтересовался из вежливости Мишель.

Он организовал для себя и Татьяны питание прямо в номере, «сухим пайком». Колбаса, ветчина, сыр, хлеб, полдюжины пакетов с разными соками, да еще и маленький кипятильник, сахар, заварка. При наличии в номере миниатюрного холодильничка продержаться на таком рационе можно было и не одну неделю. Но вот в Антона после вчерашнего, да и позавчерашнего тоже, не полез бы и самый малюсенький кусочек съестного.

— Ничего не хочу, — помотал головой несчастный романист, сдерживаясь, чтобы тоскливо, по-волчьи, не завыть от тупой, сковывающей голову боли в висках.

Кое-как, почти по-стариковски кряхтя, он поднялся с постели и, то и дело прихватываясь за стены, побрел в ванную, приводить себя хотя бы в относительный порядок. Все-таки похмеляться еще до бритья и умывания Карев посчитал ниже своего достоинства.

А когда Антон вернулся в комнату, в ней царил аромат свежезаваренного чая, постель была прибрана пусть и не очень ловкими, но все-таки женскими руками, Таня приоделась в рубашку своего далекого сейчас друга, а Мишель в неизменном костюмчике «фельдграу», но уже изрядно помятом и потерявшем свой и без того не слишком презентабельный вид, резал за столиком хлеб и ветчину.

Присев прямо на пол потому, что оба стула из имевшихся в номере уже заняли Татьяна и Мишель, Карев решительно подтянул к себе бутылку джина, чистый стакан, быстро, будто бы стараясь, чтобы спутники не заметили его действий, налил и разом выпил… крепкий можжевеловый дух смешался с ароматом свежего чая и остро пахнущей ветчины, создавая в номере неповторимую утреннюю атмосферу.

А изнутри доза джина произвела на Антона самое благоприятное действие: взбодрила, сняла головную боль, алкогольную усталость и даже убрала куда-то похмельный адреналин. И — неожиданно возбудила аппетит, о котором, казалось, сам Карев забыл едва ли не с первых часов пребывания в санатории, заглушая естественные потребности организма высококалорийными спиртными напитками.

Запасливый Мишель только хмыкнул едва слышно, доставая откуда-то из-под столика еще один кусок ветчины, завернутой в соблазнительно похрустывающий пищевой пергамент. Если бы не эта его извечная предусмотрительность поверенного, то кто-то бы наверняка встал из-за стола голодным, и вряд ли этим кем-то был бы Антон. Он умял почти фунт деликатеса, лишь изредка отвлекаясь, чтобы запить его глотком крепчайшего чая из неизвестно откуда взявшейся большой чашки, украшенной изображением бледных роз. Татьяна с легким умилением, как любая женщина, и плохо скрываемой завистью смотрела на романиста. Ей Мишель не позволял пить такой крепкий чай, да и в еде не то, чтобы ограничивал, но не давал набивать желудок до отказа, мотивируя это процессом лечения. Хотя связь между полным желудком и встряхнутыми взрывом мозгами Татьяна, как ни старалась, представить себе не могла.

Завершил свой стремительный и неожиданный завтрак Антон еще полустаканом джина, блаженно улыбаясь, закурил, и медленно, по дюйму в минуту, отполз, не поднимаясь, от столика к стене.

— Такое впечатление, что вечерами в ресторане нечего поесть, — заметил Мишель, сооружая очередной миниатюрный бутербродик для Татьяны.

— Ты не поверишь, но — нечего, — лениво, как сытый удав, отозвался Карев. — Там только закусывают, а ведь закуска — это почти и не еда, верно?

— Тут ты прав, — серьезно кивнул Мишель.

— Интересно, а долго нам еще тут париться? — в который уже раз спросила Таня, даже и не надеясь на серьезный ответ от мужчин. — С закуской вместо еды, без телека и даже радио, как в карцере каком…

— В карцере таких удобств не бывает, — ответил Антон и пояснил: — Сам не сидел, а охранять по молодости пришлось… парашютистов куда только не заносит попутным ветром…

— А я думала, вы только с самолетов прыгаете, да потом воюете, — искренне удивилась девушка.

— За всю службу прыгал раз двадцать, — признался романист. — Да из них еще, считай, половина — тренировочные прыжки. Боевых-то, настоящих, всего ничего… А вот прочими армейскими делами назанимался на всю оставшуюся жизнь…

— В городе еще воюют, — перебил воспоминания Антона поверенный, зная по опыту предыдущего общения, что рассказ бывшего парашютиста может продолжаться часами, а то и сутками.

— Ночью туда ходил? — поинтересовался Карев.

— Перед рассветом, когда ты уже вернулся, — пояснил Мишель. — Там как раз затихло всё, но… знаешь, похоже, единое командование у анархистов исчезло еще в первые сутки, а те, кто пришел мелкими группами, со своими атаманами, сейчас с ними вместе и отбиваются от штурмовиков…

— Все равно — долго что-то, — недоумевающе покачал головой Антон. — На такой городишко…

— Не знаю точно, но, похоже, штурмовики стараются работать аккуратно, без лишних жертв среди своих, — поделился подробностями поверенный. — Очень уж тщательно шарят по развалинам, по уже зачищенным местам. Ну, так мне, во всяком случае, показалось. А скорее всего, хотят вытравить всех анархистов под корень. Что — раз уж зашли в город две тысячи, так что б и трупов было не меньше… а гораздо больше… гражданские-то под раздачу тоже щедро попадают…

— Показательная акция? Что б неповадно было? — понял Антон.

— Да, Промзона — это вам не десяток банковских филиалов и ювелирных лавок, и даже не захват пятерых членов Имперского Совета… — Мишель намекнул на почти забытые большинством сограждан события почти пятилетней давности.

— Ты хочешь сказать, что всю эту заваруху изначально организовал начальник сто восемнадцатой точки? — усомнился Карев.

Окончательно потерявшая нить разговора Таня хотела было тяжело, демонстративно вздохнуть, но сообразила, что это не даст ей ничего, кроме легких пренебрежительных взглядов собеседников. Она тихонечко поднялась с места, прошла пару шагов до постели и с удивительным для её худенького тельца шумом рухнула поверх собственноручно застеленного покрывала.

— А девушка-то права, — скосив на нее взгляд, заметил поверенный. — Разговор наш никчемный, хотя, думаю, в самой заварухе Василь участия не принимал, а вот такая зачистка — явно с его подачи… Ладно, на этом закончим деловые разговоры, так?

— Закончим, — согласился Антон. — Вывод простой и ясный: здесь придется просидеть еще не один денек… как у кого, а у меня печень, конечно, выдержит, а вот мозги могут и закипеть от таких посиделок…

— Вздремнешь еще? — кивнул Мишель в сторону постели, делая вид, что не замечает распластавшуюся на ней Таньку. — Или направишься на утренний променад?

— Дневной моцион уж в таком случае, — проворчал Карев, подымаясь на ноги. — Пожалуй, укладывайся спать ты, а я — прогуляюсь по окрестностям…

Злачное место, в которое в эти дни неволей превратился санаторий для важных персон, только-только начинал просыпаться после очередной, бурно и со всевозможными излишествами проведенной ночи. Из-за дверей номеров, мимо которых быстрым шагом проходил Антон, слышались капризные, нервные, болезненные голоса, требующие у подруг, друзей, обслуги, а то и просто у самих себя опохмеления, таблеток аспирина, удовлетворения внезапно накатившей страсти, исповеди, а то и причастия со всеми вытекающими последствиями… И только в привычно пустом вестибюле было тихо и гулко, будто на совершенно иной планете.

Очутившись среди пальм и фикусов, Антон не стал даже и размышлять: куда же податься дальше, — и выскочил на улицу, будто вынырнул из тяжелой, темной воды привычного омута спиртного и пьяных наигранных страстей. За дверями было свежо и пасмурно, сильно пахло преющими листьями, утренний еще, густой туман почти развеялся, задержавшись клочковатой паутиной высоко на ветвях ближайших деревьев.

Вздохнув полной грудью, Карев неожиданно, с разбега, присел прямо посередине широкой, пологой лесенки, ведущей к украшенному декоративными колоннами крыльцу усадьбы. Прямо перед его глазами, в полусотне шагов, с тихим шелестом ронял на землю пожелтевшие листья великолепный осенний лес, наполняя душу, измученную возлияниями и нервным напряжением последних дней непривычным умиротворением. С удивлением Антон отметил, что даже покурить на свежем воздухе почему-то не хочется, хотя рука привычно потянулась к карману куртки за сигаретами.

— Здравствуйте, молодой человек!

Голос прозвучал неожиданно, как гром с ясного неба в осенней тишине. Но неожиданность эта не была пугающей, той, от которой вздрагивают и лихорадочно шарят за поясом, отыскивая рукоятку пистолета. Антон скосил глаза влево, в паре шагов от него стоял пожилой мужчина в застегнутом наглухо длинном сюртуке странного покроя, с чуть помятым, но не ночными оргиями, а скорее уж прожитыми годами лицом, с жиденькой шевелюрой непонятной полуседой окраски.

— Какое великолепие природы, — продолжил незнакомец, странно грассируя, казалось, перекатывая букву «р» где-то в глубине рта, у самого горла. — Никогда бы не подумал, что смогу вот так, запросто, любоваться осенним лесом, обрывками тумана, серым небом…

— Вы — кто? — неделикатно прервал Карев странный монолог.

Неожиданный собеседник, кажется, ни разу не попадался ему на глаза в санатории, да и такой специфический голос Антон здесь точно еще не слышал.

— Я просто странник, — вежливо ответил пожилой мужчина, разводя руки в стороны, будто показывая: вот такой я, как есть, и ничего с этим не поделаешь. — Проходил мимо, гулял, заметил в лесу эту усадьбу… Вам, наверное, привычно, а для меня — это такая красота, что даже трудно найти слова для её описания. Как жаль, что люди здесь подобрались вовсе не соответствующие этой обстановке…

Вот так, неожиданно, но совершенно не меняя тона, закончил свою коротенькую речь незнакомец. Антон повнимательнее присмотрелся к нему. Было что-то странное, нечеловеческое во внешнем облике пожилого мужчины, так и казалось — вот-вот из-под остатков шевелюры выглянут блестящие маленькие рожки, а по ногам хлестнет упругий, с жесткой кисточкой на конце, длинный хвост. Может быть, такой облик незнакомца дорисовывали странные, глубоко посаженные черные глаза с непонятной, горящей в глубине красноватой искоркой? Или фундаментальная, общая неподвижность его, вовсе не сочетающаяся со словами о прогулке? Казалось, что незнакомец стоял тут, возле крыльца, всегда, а его просто никто не замечал, как не замечают примелькавшуюся, знакомую до последней трещинки на мраморном лице статую.

— А вы что же — оттуда? — немного подумав, спросил Антон, неожиданно даже для самого себя указывая на низкое, свинцово-серое небо.

Незнакомец, внимательно проследив за его жестом, некрасиво, немножко нарочито засмеялся неприятным, дребезжащим смешком.

— Нет-нет, — ответил он с улыбкой, — скорее уж — оттуда…

И странный человек указал пальцем вниз, в землю, вернее, в ступени крыльца, на которых он стоял рядом с Антоном. «Что-то не так, что-то совершенно не так у него с руками, — успел подумать Карев. — Вернее, даже и не с руками, а с пальцами…»

— Вот-вот, и вы туда же молодой человек, — сокрушенно высказался пожилой. — Как увидите что-то непонятное, не укладывающееся в ранее заданные рамки привычного, так и вспоминаете нечистую силу, чистую силу… и напрочь забываете и квантовую механику, и теорию Большого взрыва, и даже кварковую аксиому…

Антон хотел было возразить, что ничего он не забыл потому, как и слыхом не слыхивал в своей жизни таких вот мудреных слов, но незнакомец уже повернулся к нему спиной и неторопливо, но почему-то очень быстро пошел прочь от крыльца, прямиком в лес, через пожухлую траву поляны… «По морю, аки посуху», — мелькнуло в голове романиста, ему даже на секунду показалось, что трава под ногами пожилого мужчины не мнется, и тот просто скользит над поверхностью земли, лишь символически перебирая ногами…

«Привидится же такое, — с искренним облегчением подумал Антон, когда спина незнакомца скрылась за густыми зарослями лещины. — И до белой горячки, кажись, далеко, и для алкогольных галлюцинаций рановато…» Он поднялся со ступенек и целеустремленно, будто в бомбоубежище при объявлении воздушной тревоги, направился к незаметному запасному входу в здание, притулившемуся совсем неподалеку, за углом…

Через маленькую то ли кладовку, то ли подсобку, заставленную пустыми ящиками из-под фруктов, спиртного, консервов, заваленную грязными тряпками и ведрами, обломками швабр, через узкий, едва ли двоим габаритным мужчинам разойтись, короткий коридорчик Карев вышел прямиком в биллиардную и буквально остолбенел на пороге.

На ярко освещенном зеленом сукне, в центре широкого стола, окруженная белыми шарами лежала на животе, покачивая в воздухе согнутой левой ножкой и подпирая взлохмаченную платиновую головку кулачками обеих рук… Ника. Совершенно обнаженная, лишь в успевших приесться, униформистских черных чулках и туфельках на любимой ею высоченной шпильке.

Антон не успел еще оправиться от шока внезапной, абсолютно непредусмотренной, невозможной встречи, как блондинка на биллиардном столе зашевелилась, переворачиваясь на бочок, подтягивая к животу длинные, стройные ножки и поворачиваясь лицом к вошедшему романисту… это, конечно же, была не Ника. Да и как та могла оказаться здесь, в санатории, если должна бы пребывать за миллиарды верст от ла… И не похожа совершенно на Нику оказалась эта блондинка. Совсем другое лицо, с ярко выраженными скулами, броским макияжем, чуть раскосыми глазами. Совсем иная фигурка с тяжелыми, слегка обвислыми грудями. Вот только стройные ножки и роскошная платиновая шапка взлохмаченных волос напоминали в ней о Нике. «Кажется, я потихоньку схожу с ума, — подумал Антон, вытирая неожиданную испарину со лба. — Ведь это ж мода была такая чумовая в столице года полтора назад: парики «под Нику». Давно уже это кончилось, а тут, видать, еще только-только начинается…»

— Мужчина, угостите даму папироской?.. — хрипловато протянула псевдоНика, приподнимаясь над сукном стола, и засмеялась собственной нелепой шутке.

— Курить вредно, — автоматически ответил Антон, все еще пребывая в легком шоке, но сигареткой девицу все-таки угостил и даже задержался слегка у стола, объясняя ей, почему он не хочет поразвлечься с ней прямо здесь и сейчас.

Отказ Карева, кажется, даже обрадовал профессионалку, похоже, что оплата и ей, и другим девицам, привлеченным в санаторий для развлечения гостей, шла повременно, и неважно, что они делали в это время: пили вместе с мужчинами водку в ресторане, гоняли шары на биллиарде или ублажали очередных партнеров в постели.

— А ты — молодец, стойкий, — сказала она на прощание и даже махнула этак заковыристо ручкой, мол, все бы были такими нетребовательными до продажных ласк.

И только вновь в служебном, подсобном коридорчике Антон сообразил, от чего ж он так пристально засмотрелся на ладонь девицы в биллиардной. Он просто-напросто сравнивал её пальцы с рукой неизвестного пожилого мужчины, встреченного нечаянно на крылечке усадьбы. Карев внезапно остановился прямо посередине коридора, будто налетев на глухую стену. И хорошо, что происходило это днем, чуть позже, когда спустились бы в ресторан жаждущие выпить и слегка закусить обитатели санатория, романиста просто затолкали бы в коридоре снующие из ресторанного зала в кухню и обратно официанты. А сейчас можно было застыть в раздумьях, напряженно вспоминая… и точно, как можно было сразу этого не понять? На длинных больших пальцах неизвестного в глухом сюртуке было три фаланги…

Ошеломленный собственным воспоминанием, механически передвигая ноги, подобно ничего не видящему и не слышащему лунатику, Антон прошел мимо наполненной ароматами готовящихся блюд кухни, проскользнул через служебный выход в ресторанный, кажется, совершенно пустой зал и тут же направился к буфетной стойке в дальнем углу. Усевшись спиной к буфетчику, одетому привычно в белоснежную рубашку и галстук-бабочку, Карев бросил через плечо, не оглядываясь:

— Салют, камрад! Джина мне налей… полстаканчика…

И только после этого повнимательнее пригляделся к залу. В дальнем углу, возле маленького, на двоих рассчитанного столика одиноко сидела женщина, спрятав лицо за собственными ладонями, только глаза, поблескивающие между пальцев, говорили о том, что посетительница не спит прямо так — сидя за столом. Она была абсолютно не похожа на тех девиц, что примелькались Антону за неполные трое суток, проведенных в санатории. Никаких коротких юбок, декольтированных блузок, надоевших черных или красных чулок, никаких каблуков на невысоких сапогах, в которые были заправлены мешковатые брюки цвета «хаки» с камуфляжными пятнами на них. И подобного же цвета курточка на худеньких плечах, из-под которой выглядывала простая темная футболка, шоколадного, кажется, оттенка.

Еще не до конца пришедший в себя после воспоминания о странной встрече со странным субъектом на ступеньках при входе в санаторий, Карев увлекся разглядыванием новой загадки, непонятной женщины за столиком в дальнем углу ресторана и не заметил, как в зал вошел мужчина чем-то очень похожий на пролетария Максима, чья подруга сейчас изнывала от скуки в номере, занятом Антоном. Невысокий, худенький, одетый в какое-то подобие рабочей спецовки и от того выглядевший на фоне фешенебельного ресторанного зала, как осколок кирпича в окружении самоцветов, мужчина быстро подошел к столику с одинокой женщиной и без всяких разговоров, приветствий и прочих условностей, принятых даже в самом узком кругу, опустился на второй, свободный стул.

В этот момент буфетчик выставил подле Антона глухо звякнувший толстым донышком о стойку стакан с ароматным джином, и романист непроизвольно отвлекся, чуть отвернулся, прихватывая ладонью заказанное спиртное. А когда вернулся взглядом к заинтересовавшему его столику, чуть не выронил из рук стакан с джином. «День сегодня такой, — лихорадочно подумал Антон. — Сперва чужак какой-то померещился с жуткими пальцами, потом — голая Ника на биллиарде, а сейчас вот…» Женщина за столиком опустила от лица руки… это была Анаконда.

18

Наверное, Ника и в самом деле приносила удачу, потому как не успела она завершить свой, так соблазнивший нолса рассказ о старинном дачном телевизоре, как с шумом и гамом, совсем не похожем на щебетание и лепетание окружающих их субтильных гламов, из ресторанчика, расположенного практически напротив магазина антикварной техники, вывалились, по-другому не скажешь, сразу с полдесятка гномов, однопланетников Векки.

— Гей-гей!!! — выкрикнул спутник Ники, подпрыгивая на месте и яростно размахивая руками, будто мгновенно позабыв и про блондинку, и про свой интерес к раритетной электронике.

Что ж, такая реакция иного была вполне понятной, ведь большинство, едва ли не три четверти, посещаемых планет землеподобной группы населялись людьми: homo sapiens, homo neanderthalensis, даже australopithecus, но все-таки приматами. Ареал же обитания нолсов был и вовсе скромным. Потому встреча соотечественников на далекой планете не могла не порадовать обе стороны.

Сделав странный, но вполне объяснимый жест «погоди, я сейчас», нолс тараном рванулся через быстро, но плавно перемещающиеся группки хилых в сравнении с ним гламов, и уже через секунду все шестеро иных возбужденно и громко прихрюкивали, гнусавили и даже слегка трубили через свои маленькие хоботы, похлопывая друг друга по плечам, видимо, обмениваясь приветствиями, новостями, да и просто хорошим настроением от встречи.

Стараясь особо пристально не разглядывать компанию нолсов, одетых, как и её спутник, в комбинезоны-скафандры звездачей, только более темной, сочной, сиренево-фиолетовой окраски, Ника обратила внимание на пристроившуюся неподалеку парочку местных, показавшихся ей на первый взгляд однополыми, гламов в пестрых обтягивающих тело, как вторая кожа, брючках и полупрозрачных голубеньких блузонах-распашонках. С ярко накрашенными губами, подведенными глазами, с нелепыми разноцветными прическами, они непрерывно тарахтели на жутковатой, но вполне понимаемой смеси русского и русифицированного английского, этаком планетном суржике, рассказывая друг другу о проведенном врозь времени. Чуть повнимательнее приглядевшись, Ника все-таки уловила, что один из гламов был девушкой, хотя по разговору это вряд ли можно было понять: и тот, и другая рассуждали о покупках, развлечениях, новом кинофильме, называя его по-местному «стерео», точь в точь, как болтают в её мире две закадычные подружки.

А потом Ника отвлеклась на призывные жесты Векки, показавшего своими толстенькими пальцами шаги, а вслед за этим межпланетным, как оказалось, движением щелкнувшего себя по горлу и вновь обозначившего шаги. «Понятно, выпить с друзьями хочет», — дружелюбно прокомментировала про себя жестикуляцию нолса блондинка и одобряюще кивнула в ответ, ткнув пальцем себе в ноги, мол, постою здесь, пока ты развлекаешься. Обрадованный гном в окружении однопланетников, двинулся обратно в только что покинутый соплеменниками ресторанчик, то и дело оглядываясь на Нику и, похоже, именно о ней что-то рассказывая соотечественникам.

Пока блондинка переговаривалась со своим спутником на языке жестов, стоящие поблизости гламы и присоединившееся к ним совершенно воздушное, тонкое и хрупкое созданьице в белом, почти прозрачном коротеньком платьице перешли с обсуждения собственных дел на обсуждение звездачки, причем делали это безо всякого смущения, разве что — пальцами не тыкали в Нику, оценивая крепость её ног, мышцы шеи, профиль и — гордость самой блондинки — гриву пепельно-платиновых волос в небрежной прическе. И хотя практически все суждения аборигенов были восторженно-благожелательными, Ника почувствовала легкое раздражение. «Вот козявки разукрашенные, задохлики хилые, — подумала она, слегка отворачиваясь, будто вглядываясь куда-то вдаль коридора-улицы. — И не пошлешь куда подальше, небось, просто не поймут…» Гламы почему-то очень сильно напомнили девушке ставших многочисленными в последние годы в богемной среде манерных, ухоженных и бездельных мальчиков и девочек, дел не по делу брезгливо морщивших носики и постоянно подкрашивающих губки.

— Скажите, космо, вы в одном экипаже с нолсами, вам не страшно с ними? — неожиданно обратился напрямую к Нике глам-мальчик.

Блондинка быстро и демонстративно оглядела его с головы до ног, мол, что это за чудо в перьях решило пристать с вопросом, но какого-то подвоха или насмешки не увидела и не почувствовала, хотя, кто может знать местные подвохи?

— А что в них страшного? — пожала в ответ плечами Ника.

— Они такие… грубые, мощные и, кажется, не всегда могут рассчитать свою силу, — наивно хлопая накрашенными глазками, пояснил глам. — Я как-то раз видел, вот тут же, недалеко, в пабе, как нолс разбил прямо об стол бокал с пивом… они сидели втроем и о чем-то заспорили… один рассердился и ударил бокалом об стол…

— Нет в них ничего грубого, — нарочито небрежно ответила Ника, пытаясь все-таки понять, к чему глам завел этот разговор. — И сил у них не больше, чем у меня… Это вы тут — все хиляки…

Последнюю фразу она, кажется, сказала зря, во время всего полета, да и уже перед вылетом на планету весь экипаж, будто сговорившись, пусть и в разных формах твердил ей, как молитву: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят».

— У нас культ возвышенного обаяния и утонченности, — совершенно не обидевшись на «хиляков» или просто не поняв уничижительного значения этого слова, ответил глам. — Физическая, грубая сила — это совсем не то, что нужно гламам, в нашем обществе достаточно механизмов, чтобы выполнять разные неприятные, тяжелые работы…

— Да-да, — как-то внезапно подхватила его слова до сих пор молчавшая, но как оказалось, внимательно прислушивающаяся к разговору его спутница, отличающаяся от мальчика-глама только небольшими грудками, разглядеть которые с первого взгляда Ника так и не смогла. — Сила, грубость, несдержанность — жуткие пережитки прошлого, от которых гламы давно отказались в пользу эстетики и изящества…

«Похоже, спортом в любом виде они тут тоже не балуются, — подумала Ника, равнодушно пожимая плечами в ответ. — Да и сортиры чистят изящно и эстетично, с обаянием и утонченностью…»

Обмен мнениями аборигенов со случайно встретившейся «космо» может быть и продолжился бы, но в этот момент все гламы, находящиеся в пределах видимости и слышимости Ники, внезапно затихли и как-то странно напряглись, будто на улицу-коридор набежала тень огромной грозовой тучи. Собеседники блондинки также ощутили нечто, заставившее их мгновенно примолкнуть и, скромно потупив глаза, отвернуться к стеночке.

По улице могучим ледоколом, перед которым расступаются многовековые льды, двигался совершенно иной по своему типажу мужчина: высокий, мускулистый в сравнении с гламами, коротко остриженный, одетый в простой, грубоватый, серый комбинезон, впрочем, совершенно иного покроя, чем тот, что был сейчас на Нике. Стоящие на его пути гламы шустро разбегались в стороны, как воробьи, заметившие тень пролетающей вороны или крадущегося к их стайке грозного кота, а те, кто не успевал во время ускользнуть от явно неприятного для них соседства, опускали глаза и отворачивались к ближайшим стенам. Хотя, и это не помогало… во всяком случае, одной из миниатюрненьких, хрупких девочек в воздушненькой распашоночке серебристого цвета. Проходящий мимо мужчина небрежным жестом, каким берут надоедливое домашнее животное, прихватил девчушку за длинные золотистые с блестками волосы и потащил за собой, не обращая ни малейшего внимания на тоненькие, болезненные попискивания своей жертвы.

«Во как, … — успела подумать и длинно, затейливо выругаться про себя блондинка. — И никому дела нет, зажались по углам, чтоб этот гад их не приметил…» Опускать глаза, прижиматься к стене, а уж тем более — убегать и прятаться Ника и не подумала, с легким волнением ожидая, когда же этот серый хищник со своей жертвой приблизятся к ней.

— Это уорк, берегитесь, — слабо пискнул от стены кто-то из набравшихся беспримерного мужества гламов.

— И что?.. — не поняла блондинка. — Он разве кусается?..

Её юмор трепещущие не столько от страха, сколько от предвкушения этого самого страха гламы не оценили, продолжая, подобно овечкам, сбиваться у стены в кучку и стараясь не смотреть на опасность.

— Он может все, что только захочет, — решился все-таки проинформировать «космо» кто-то из боящихся.

— А что он хочет сделать с этой девчонкой? — поинтересовалась Ника, слегка отвлекая себя этим разговором от неизбежности принятия решения о вмешательстве. — Куда он её тащит?..

— Наверное, хочет насильственного секса, где-нибудь подальше отсюда… уорки всегда тащат жертвы подальше, это инстинкт… с темных, диких времен… — с дрожью и отвращением в голосе сказал глам.

Блондинка «космо» хотела еще уточнить, почему же не реагируют на такое вот безобразие силы обеспечения правопорядка, но в этот момент уорк заметил её. И, ни секунды не колеблясь, направился прямо через пустынную улицу к Нике.

«Повезло, — чуть отстраненно, будто и не о себе, подумала блондинка. — И решать теперь ничего не надо…»

Приблизившийся уорк остановился, внимательно разглядывая маленькими, глубоко посаженными глазками внешне спокойную звездачку, бесстрашно встретившую его взгляд и не думающую убегать и прятаться или униженно жаться к стене. И тут же, небрежно легким взмахом свободной правой руки попытался схватить Нику за волосы. Блондинка увернулась легко, просто качнув головой, даже не двигаясь с места, и именно эта легкость на грани небрежности почему-то взбесила уорка. Он тяжело задышал, пытаясь, таким образом, хоть частично выплеснуть свою внезапную ярость, и уже без всяких церемоний, сильно и точно ударил кулаком прямо в лицо звездачке.

Ника вновь ушла, в этот раз от жестко поставленного удара мужского кулака, скользнув в сторонку и отвечая коротким, но жестоким, чувствительным тычком в локтевой сустав уорка. И её удар оказался на удивление удачным. Мужчина взвыл от нестерпимой боли в нервном узле, и рука его обвисла, на несколько минут лишившись способности к движению. Мгновенно сообразив это, уорк выпустил из левой ладони волосы несчастной гламы, тут же бесчувственной тушкой свалившейся у его ног, и начал разворачиваться в сторону Ники всем телом. И тогда блондинка ударила ногой…

Может быть, будь его правая рука в рабочем состоянии, уорк сумел бы прикрыться, блокировать хлесткий, с места, удар сильной, тренированной бесконечными танцами и утомительным позированием ножки Ники, но… носок туфельки с отвратительным хрустом врезался в открытое горло аборигена, ломая хрящи, сминая трахеи и бронхи в бесформенную, кровавую массу… Уорк поперхнулся, захлебываясь собственной кровью, успел лишь ухватиться левой рукой за горло и, лишенный дыхания, рухнул на тротуар рядом со своей неподвижной до сих пор жертвой. Еще пару минут, не больше, он шевелился, хватаясь рукой за горло и суча ногами, бесполезно борясь за жизнь, но вскоре судорожно дернулся в последний раз и затих…

«Вот дела… это я его что же — убила?..» — потрясенно подумала Ника.

— Ты лихая, как настоящая нолса! — послышался рядом восторженный гнусавый голосок Векки. — Мы все видели, просто не успели. Ты уже сама все решила…

Судорожно оглядевшись, блондинка поняла, что она стоит в окружении шестерки гномов во главе со своим знакомцем Векки, возле их ног лежит бездыханное тело уорка и все еще притворяющееся бессознательным тельце освобожденной от насильственного секса в темном уголке гламы.

— Но сейчас начнется самое интересное, — продолжил гном излишне бодреньким тоном. — Набежит всякая милиция-полиция-безопасность, и будут решать, что с нами делать…

— Почему — с нами? — автоматически уточнила Ника, начиная поглубже вдумываться в смысл того, что она — и только она! — успела натворить.

— Потому что мы стоим рядом с тобой и никуда не уйдем, — несколько неловко сформулировал аксиому «звездачи своих не бросают» Векки.

Улица-коридор начинала оживать после прохода уорка, гламы потихоньку, боязливо отлипали от стен, обшаривали взглядами окрестности, но тут же отводили глаза, наткнувшись на место происшествия, стараясь сделать вид, будто ничего не замечают. Впрочем, природное любопытство и жадность до новых, неожиданных и безопасных приключений все-таки брали верх, и большинство тщедушных, воздушных порождений местной утонченной цивилизации не спешили убраться подобру-поздорову куда подальше.

— Что у вас случилось?.. — внезапно послышался из нагрудного кармана комбинезона блондинки, из спрятанного там коммуникатора, шелестящий голос чешуйчатого Яго. — Ника, у тебя резкий сбой по всем параметрам организма, и Векки почему-то взволнован больше обычного…

— Да ничего страшного, — легкомысленно отозвалась блондинка. — Я тут, кажись, одного уорка прибила до смерти, а так — все хорошо…

— Что ты сказала?.. — требовательно зашелестел Яго. — Где нолс? Почему он рядом, но молчит…

— Я не молчу, — обиженно отозвался Векки в свой коммуникатор, достав его из кармана и демонстративно выставив на вытянутой руке, позволяя тем самым корабельному штурману и контрразведчику разглядеть в деталях место происшествия. — Было нападение на Нику. Ничем, кстати, не спровоцированное. А она — вот молодец! — уконропупила негодяя-уорка…

— Только этого еще не хватало, — тихо вздохнул Яго. — Стойте на месте, никуда и ни с кем не передвигайтесь, мне надо связаться с местными админами, ждите.

Чешуйчатый не стал отключать прямую связь со своими товарищами, просто, видимо, приглушил звук со своей стороны, потому как далее коммуникаторы Ники и Векки выдали лишь несвязное, едва различимое бормотание и похрипывание.

— И что теперь будет? — настороженно уточнила блондинка, все еще стараясь держаться хладнокровно и разумно.

— Думаю — ничего особенного, — пожал плечами гном. — Поговорят между собой, решат, что ты права — а ты и в самом деле права! — а потом нам даст взбучку Геф, как и положено капитану, за то, что встряли в аборигенские дела…

— А милиция-полиция как же?.. — успела спросить Ника.

В этот момент из ближайших к месту происшествия дверей магазинчиков и ресторанов внезапно вывалился целый отряд с прозрачными пластиковыми щитами и короткими дубинками в руках, одетый явно не по-гламски в какое-то подобие средневековых доспехов с объемными налокотниками и наколенниками. Окружающие девушку нолсы отреагировали моментально, но вовсе не так, как она того ожидала: гномы резво подхватили друг друга под локти, выстраиваясь перед Никой живой стеной.

— Всем оставаться на местах! — послышался усиленный мегафоном грубоватый голос. — Поднять руки и не оказывать сопротивления силам правопорядка!!!

— Сам руки подымай, — дерзко отозвался Векки, вставший в один ряд с однопланетниками, но почувствовавший себя сейчас лидером, ответственным за ситуацию. — Тут тебе не гламы волосенки друг дружке выщипали, тут прямое покушение на звездача…

— Неподчинение законным требованиям власти будет караться в соответствии с действующим законодательством, — как-то очень длинно и неуклюже объявил из-за спин сгрудившегося вокруг нолсов отряда командир этих самых «сил правопорядка».

— Я тебе покараю… — немедленно пригрозил в ответ Векки. — Я тебя так покараю, что потом сюда, на экскурсию, гламов водить будете, показывать, на что способны злые нолсы, если их рассердить…

Наступила пауза. Похоже было, что командир «сил правопорядка» не может сам решить, как поступить в сложившейся ситуации и спешно консультируется со своим начальством. А нолсы продолжали стоять, как стояли, невозмутимой, мощной, хоть и невысокой стеной отгораживая свой мир и Нику в нем от нахальных, много на себя берущих аборигенов.

— Может, мне того… — тихонечко спросила Ника в спину развоевавшегося на словах нолса. — Извиниться, что ли, или еще чего сказать…

— Вот еще, — фыркнул хоботком Векки. — Это они должны извиняться за то, что тут по улицам всякие дикие уорки бродят и на наших нападают…

— Как у вас обстановка? — вновь прошелестел из коммуникатора Яго.

— Стоим с местными полицаями стенка на стенку, — бодро доложил в ответ гном, жестом показывая, чтобы Ника не вмешивалась в разговор. — Они нас боятся, не лезут…

— И вы не лезьте, — сурово посоветовал чешуйчатый, но в голосе его Ника уловила легкий смешок в адрес похвальбы нолса. — Сейчас подойдет Инно, и все решит… в нашу пользу…

— Спасибо, — совершенно серьезно отозвался Векки. — Только бы — поскорей, а то скучно тут стоять без дела.

— Ждите, — только и порекомендовал Яго, вновь не отключаясь совсем, но переключаясь на иные, более насущные и срочные для него дела.

По счастью, ждать пришлось совсем недолго. Возбужденные необычным происшествием гламы на улице еще не успели преобразоваться в бездельную любопытствующую толпу, рассредоточившиеся вокруг стены нолсов «силы правопорядка» — утомиться в безделии, а сами нолсы — окончательно подогреться, чтобы повоевать с местной несправедливостью, как, разгоняя резкими квакающими сигналами зазевавшихся пешеходов, на открытой платформе, больше всего внешне напоминающей игрушечную детскую машинку, правда, без колес, на широкой, резиновой ленте-транспортере, примчался Иннокентий в сопровождении какого-то не очень важного, по местным меркам, аборигена. Видимо, экспедитор уже имел полное представление о происшествии, возможно, даже успел посмотреть записи с повсеместно установленных видеокамер наблюдения, поэтому, едва покинув свой смешной экипаж Инно потребовал:

— Кто здесь главный?! Подойдите ко мне!!!

Похоже было, что и командира «сил правопорядка» так же предупредили о прибытии очередного действующего лица этой трагедии, все больше и больше начинающей напоминать фарс, особенно после того, как переминающиеся с ноги на ногу нолсы начали дружно и решительно притоптывать непонятный никому, кроме них самих, ритм.

Из-за спин совершенно растерянных местных полицейских выдвинулся одетый в строгий и невзрачный костюм абориген, напомнивший Нике встречавших их в космопорту чиновников в сером и унылом.

Глядя поверх головы представителя здешней власти, Иннокентий сурово-скучающим голосом проговорил:

— Через сорок минут наш корабль должен стартовать с важным для вашей планеты грузом, и администратор Верже, ответственный за доставку этого груза на точку сорок три, будет очень недоволен возможной задержкой. Еще больше недовольны будем мы. Вплоть до разрыва всех контрактов с местной администрацией.

— Но… тут же убийство, — как-то нерешительно попытался возразить экспедитору абориген. — Да еще и уорка. Что будет, если они в ответ потребуют сатисфакции в стократном размере?.. такое уже бывало по гораздо меньшим поводам… Я же окажусь ответственным за бездействие или халатность в принятии мер воздействия…

— Мозги мне не пудри, — простецки отозвался Иннокентий. — Какое убийство? Самооборона при неспровоцированной агрессии против звездачки — вот, что здесь было. А если у вас не только гламы, но и уорки такие хилые, то лучше бы занялись физическим воспитанием и закалкой дохленьких организмов…

— Так что же мне делать? — растерянно спросил ошеломленный чиновник.

— Убрать своих людей отсюда в течение двух минут, — посоветовал экспедитор. — И остальные вопросы порешать вот — с помощником админа, в мы — дислоцируемся на корабль, время не ждет…

Иннокентий кивнул на приехавшего вместе с ним человечка, больше похожего на настоящего изящного глама в казенной одежде, чем на какое-то официальное лицо. И тут же, бесцеремонно раздвинув плечом стенку нолсов, подошел к Нике.

— Как ты? — тихонько спросил экспедитор девушку. — Сможешь доехать до корабля сама?

— А почему нет? — удивилась блондинка, ощущая в душе безмерное облегчение от такого удачного разрешения ситуации.

— Ну, мало ли… ты все-таки… убила… — замялся с объяснениями Иннокентий. — Наверное, это ты не часто делаешь… делала… у себя… там…

— Да вообще в первый раз, — призналась Ника. — Но — я же не хотела, да и потом… у меня психика, похоже, покрепче вашей, зведаческой… ну, цивилизация у нас такая… грубая. Жизнь и смерть рядом ходят постоянно.

— Ну, и хорошо, что все нормально, — чуток смешался от такой откровенности экспедитор и переключился на Векки: — Давай, прощайся со своими друзьями, нолс, пора на корабль…

19

— «И был вечер, и было утро: день шестой», — с легкой усмешкой процитировал Мишель, оглядывая ставший уже привычным за эти дни облик гостиной в том самом номере, в котором они с Никой остановились так давно и так недавно, еще до анархистского налета.

— Что — и правда шестой? — вскинул на него слегка ошалевшие глаза Антон, отрываясь от листа бумаги, покрытого замысловатыми каракулями, правками, кляксами и причудливыми геометрическими узорами.

Такими исписанными, пестрыми листами, как земля за окнами гостиницы желто-красными, осенними, были покрыты едва ли не все горизонтальные поверхности в комнате. Как сам романист ориентировался среди этого рукотворного листопада, сказать трудно, но в нужный момент Карев выхватывал из множества разбросанных тут и там бумаг именно ту, нужную, чтобы внести правки, просто перечитать, уточняя что-то в памяти, или с разочарованием отбросить в сторону.

— Да нет, день-то сегодня, увы, уже двенадцатый, — пояснил Мишель. — Да только очень уж всё это похоже на сотворение мира… думаю, Господь творил нас в таком же хаосе и неразберихе, иначе б получилось что-то более приличное…

В своем неизменном костюмчике «фельдграу», но как-то посвежевший, будто умывшийся волшебной росой из сказки сразу же после возвращения из санатория, Мишель смотрелся рядом с взлохмаченным, плохо выбритым Антоном, как пай-мальчик, отличник и гордость школы рядом с хулиганом квартального масштаба.

— Знаешь, процесс творчества мне всегда казался более эстетичным, что ли, — продолжил монолог Мишель, бесцеремонно сдвигая в кучу с диванчика бумаги и поудобнее усаживаясь в уголок. — Во всяком случае, у Ники это всегда получалось гораздо симпатичнее…

— Еще бы, — как бы машинально, все еще думая о чем-то ином, согласился Антон. — Ника творит своим телом, а я вот — мозгами… а мозги, если на них глянуть без прикрытия черепушки, зрелище очень не эстетичное…

«Волнуешься за Нику?» — хотел спросить поверенный. «Как будто ты не волнуешься», — мог бы фыркнуть в ответ Антон. Но это была для обоих некая запретная тема, мужчины предпочитали не говорить о своих переживаниях, глуша их наиболее близкими и доступными каждому средствами: один — творчеством, второй — работой.

— За твои не эстетичные мозги платят довольно неплохие деньги, — прагматично заметил Мишель.

— За мозговыделение — платят, — ухмыльнулся Антон, окончательно отвлекаясь от вчитывания в текст собственного сочинения и откладывая лист в сторонку. — Вот взялся бы ты за мои дела, пожалуй, платили бы больше… хотя, честно говоря — тут ведь не перед кем выделываться — я бы и задаром писал. Душа просит что-то из себя излить, рассказать. Вот и пишу. Нет, не вру, не притворяюсь бессеребренником, душе ведь многого не надо. А вот телу… тут тебе и пожрать, и выпить… да еще и с девчонками хочется, пока молодой. Ну, и на мир бы посмотреть, хотя это, скорее уж, как раз для души.

— Кстати, бессеребренник, а ужинать ты снова здесь будешь? — уточнил Мишель.

С момента их возвращения, после того, как завезли к тетушке Марии окончательно, кажется, выздоровевшую, но изнывшуюся, надоевшую хуже горькой редьки Татьяну, Карев не выходил из номера. «За эти прошедшие дни все рестораны и буфетные стойки у меня — во где! — выразительно чиркнул он себя ладонью по горлу. — Видеть их не могу… на какое-то время…» Еще бы, ведь ему пришлось отдуваться, отвлекать внимание собравшейся в санатории любопытной и частенько совсем неадекватной публики от укрытой в захваченном на халяву номере контуженой девчонки и поверенного в делах, присутствие которого там без Ники вызвало бы просто ураган ненужных вопросов, размышлений и комментариев.

А вот Мишель, побывав в некотором подобии нелегального положения, нынче каждое утро и вечер посещал гостиничный ресторан, отдавая должное не только вполне приличной кухне, но и тем возбужденным взглядам официанток и администраторши, которыми его награждали девушки, видимо, крепко запомнившие боевой исход из гостиницы Ники, Антона и самого поверенного. Остальное время, получив в безраздельное пользование мотоцикл Карева, а с ним и абсолютную свободу передвижения, поверенный в делах посвящал краткой, но очень интенсивной работе с какими-то важными для него и подопечной бумагами и бесконечным, казалось бы, визитам в различные городские инстанции, встречам с антрепренерами, организаторами провалившегося фестиваля, еще какими-то людьми, так или иначе относившими себя к миру искусства.

…— Ужинать здесь мы не будем, — раздался от дверей знакомый голосок. — Все эти дни только и мечтала о нормальной человеческой еде… и о прелестном беспорядке!

В дорожных черных брючках и кожаной курточке на голое тело, как ни в чем ни бывало, у дверей номера возникла Ника, по-прежнему слегка, но тщательно взлохмаченная, бодрая и живая.

— Ну, наконец-то! — выдохнул, будто выпив в один глоток стакан спирта, Антон.

— Заждались… — негромко подтвердил поверенный и в глазах его блеснул мимолетный огонек искренней радости.

— Кстати, о беспорядке, — продолжила Ника, жестом останавливая еще не начавшееся красноречие со стороны своего приятеля. — Конечно, хотелось чего-то хаотичного, бездумного, когда приходится долго искать зажигалку, спрятавшуюся под стопкой чистого белья, но — не до такой степени… и если, Карев, в спальне я обнаружу твои носки на тумбочке у кровати… будешь строжайше наказан…

Тут блондинка изобразила весьма недвусмысленное и пикантное движение бедрами, демонстрирующее предполагаемый способ наказания.

— Да когда ж это я на тумбочку носки клал? — удивившись такому несправедливому упреку, состроил обиженную физиономию Антон, но тут же, заметив нарочито суровое выражение лица Ники, поспешно согласился: — Ну, бывало пару раз так… но — только после пьянки, когда и себя-то не помнил, куда положил… лучше бы обняла меня при встрече, как положено…

— Я тебя тоже очень хочу, — кажется, вовсе не обращая внимания на присутствие Мишеля, откровенно заявила блондинка, жадно оглядывая поднявшегося с места романиста. — Там, в небесах, с этим делом напряженка жуткая, да и вообще… не так уж в космосе интересно, как кажется…

— Не может быть! — категорически заявил Антон, уже откровенно придуриваясь. — Чтобы ты и не нашла себе с кем… такого не бывает!..

— Смеешься, — с нарочитой горчинкой в голосе ответила Ника. — Издеваешься над бедной женщиной… а там очень даже с этим делом строго. И не только с этим, да и не только там… короче, первым делом мне надо в душ!.. честное слово, допекли меня эти ультразвуковые и ионные устройства без воды. Вот, кажется, и чистенькая совсем, и все в порядке, а воды, простой воды из душа — так не хватало…

Блондинка уже начала расстегивать курточку, как в их разговор вмешался скромно молчавший в стороночке и откровенно любующийся Никой её поверенный в делах.

— Вот и хорошо, ребятки, — сказал Мишель, что-то деловито проверяя в своей небольшой папочке с бумагами. — Вы тут пока в душ, да встречу по-своему отметьте, а я схожу на почтамт, надо несколько телеграмм отослать срочных…

Он исчез за дверями номера с фантастической скоростью, будто преследовал кого из убегающих анархистов.

— А это что такое? — кивнул Антон на неожиданно появившийся из-под курточки Ники овальный медальон величиной едва ли не в пол-ладони на тонкой серебристого металла цепочке.

Блондинка терпеть не могла никаких украшений, кроме сценических, предпочитая в обычной жизни свободные шейку, ушки и пустые пальцы, не говоря уж о некоторых совсем ненужных и другим людям излишествах.

— Потом, — энергично помотала головой Ника, шустро и совсем не эротично освобождаясь от брюк. — Все потом, милый Карев…

…потом наступило через полтора часа, когда вернулся в номер истомившийся ожиданием Мишель, и втроем они уселись вокруг низенького столика в гостиной.

— Ты глянь, какая забавная штучка, — похвастался Антон поверенному, демонстрируя медальон блондинки.

Самым необычным в комплекте из плоской овальной пластины какого-то темно-серого, со свинцовым, казалось, отливом металла и чуть более светлой серебристой, но с такими же темными тенями цепочки был их способ соединения друг с другом. Никаких привычных ушек, проволочек… на первый взгляд казалось, что последнее звено цепочки своим краем просто плотно прилегает к медальону. Впрочем, точно также казалось и на второй, и на третий взгляд. Да и сама цепочка была единой, без малейших намеков на замочек или еще какое хитрое устройство для запора, а превращалась в длинную «змейку» стоило лишь Нике легонько провести пальцем по одному, знакомому ей местечку.

— Высокие технологии, — хвастливо заявила блондинка. — Это вам не наша доморощенная ювелирка… Да и металл тоже… не из простых…

— Интересно… — задумчиво повертел в пальцах медальон поверенный.

На дальнем фоне тщательно, черными и серыми штрихами изображенной картинки виднелся изящный готического стиля замок с полуопущенным подъемным мостом, суровыми, но красивыми башнями. В небе над замком четко виднелись сразу две Луны: одна едва ли не полная, с чуть-чуть будто обгрызенным тенью краешком, а вторая — едва народившаяся, узким серпом висели в ночном небе. А на переднем плане смотрел на замок странный рыцарь. В доспехах, но с обнаженной головой и откинутым на спину кольчужным капюшоном, с небольшим, легким копьем в правой руке и странным, да что там странным, загадочным и вовсе не подходящим ко всей картинке по стилю маленьким пультом — в левой. И только совсем уж бестолковый и невнимательный человек не смог бы разглядеть сходство между лицом и прической рыцаря и Ники.

— …и что за металл? — закончил свою растянувшуюся по времени фразу Мишель.

— Иридий, — гордо, будто сама только-только открыла этот металл для почтеннейшей публики, заявила Ника. — Редкий, аж жуть, не только у нас на планете, даже на других… и поблагороднее золота в смысле химической инертности.

— И за что же тебе такой подарочек вручили?.. — с легкой усмешкой поинтересовался Антон. — Мне вот дорогие инопланетяне ничего не дали… впрочем, я с ними никуда и не летал, как некоторые… да и пол у меня не соответствует таким подаркам…

— Пошляк, а туда же — к звездам рвется…А это совсем не подарочек, а знак, — важно ответила блондинка, едва удерживаясь, чтобы самой не расхохотаться над собственной напыщенностью. — Я теперь здесь не просто так, не хухры-мухры с горы какие-нибудь. Планетарный Инспектор Сто восемнадцатой базы — вот!

— Это теперь к тебе надо обращаться «ваше превосходительство»? — саркастически хмынул Карев.

— И на «вы»… — не сдержала заливистого смеха Ника.

— И что же ваше превосходительство вы инспектировать будете? — дождавшись, когда блондинка угомонится, нарочито серьезно спросил Мишель, возвращая медальон законной владелице. — Надеюсь, не нас с Антоном?..

Ника бросила на романиста озорной взгляд, а потом почему-то тяжело вздохнула, откидываясь слегка назад, распрямляя плечи…

— Карева я уже проинспектировала, никаких изменений не обнаружила… однако, однако… Конечно, прозвучит странно… да только вам уже не привыкать. На планете живет довольно много иных. Тех, кто с других планет. Не нолсов там или ящеров каких, как вы видели, все пришельцы человекообразные, от нас с вами их не отличить, пожалуй, разве что — по генетическому коду… Но это уже заумь научная.

«Вообщем-то, такие вот переселения, особенно если на постоянной длительной основе, а не просто — слетать-посмотреть, официально и неофициально не одобряются и не поощряются. Но! и не запрещаются, разве что на паре-другой планет, но там — по своим, местным обычаям такого нельзя делать. А единственно, что категорически не допускает межпланетное сообщество, так это привнесение на такие планеты, как наша, новейших технологий, механизмов, устройств.

То есть, хотите жить в Средневековье, к примеру, а есть планеты и с таким уровнем развития, живите, но — исключительно и только, как в Средневековье. И даже не подумайте у себя в поместье, если, конечно, таковое заведете, соорудить ватерклозет. Вот это отслеживается очень тщательно.

Нет, Антон, не сортиры, я поняла, о чем ты хочешь сказать. Отслеживается возможное использование техники, не соответствующей уровню местной цивилизации…»

— И где это ты таких умных слов нахваталась?.. — в легкой растерянности почесал в затылке Карев. — Хотя, оно и понятно… Инспектор — это тебе не хухры-мухры с горы…

Ника отвесила ему шутливый подзатыльник, Антон вновь задумчиво почесал в затылке и продолжил:

— И что же — у вас, ваше превосходительство, уже есть срочное и секретное задание по выявлению незаконопослушных пришельцев, затаившихся в наших пенатах?

— Ничего срочного нет, — улыбнулась Ника. — Но то, что работа непременно будет — я почему-то уверена…

— Ты вот о чем… — протянул Антон, моментально вспомнив…

Уставший, с затекшими и застывшими без движения мышцами Антон, сойдя с мотоцикла, поставленного Никой в углу площадки, подальше от остальных машин, взял с багажника дорожную сумку и дождался, пока девушка наколдует в двигателе что-то противоугонное. А потом они вместе вошли в вестибюль придорожной гостиницы, или мотеля по-новомодному.

Там, за раздолбанным, даже на вид скрипучим простым письменным столом сидела девица лет тридцати с черной челкой, постоянно лезущей ей на раскосые азиатские глаза. Девица эту челку откидывала, та продолжала лезть, и, казалось, борьба эта будет бесконечной, как сама Вселенная.

— Вам переночевать? — поздоровавшись, осведомилась девица, отвлекаясь от своей челки. — Или просто отдохнуть пару часов?

— Мы похожи на любовников, от скуки заглянувших сюда, что бы провести пару часов? — попробовал устало съязвить Антон.

— А кто вас знает, на кого вы похожи, — равнодушно пожала плечами девица. — Тут, на трассе, много странных людей бывает…

— Хотя бы душ у вас в номерах есть? — поинтересовалась более насущными проблемами Ника.

— Душ один, в конце коридора на втором этаже, — деловито пояснила девица. — И это за отдельную плату.

— Может, у вас и буфета нет? — уже раздраженно осведомился Антон; общий душ на этаже с учетом пяти грузовиков и двух легковушек на стоянке не радовал.

— Буфет есть, — вновь зачем-то пожала плечами девица. — Сразу за заправкой, только он уже работает с ночной наценкой…

— Ладно, пусть с ночной, пусть с полуночной, — Антону надоел бесполезный, хоть и вполне информативный разговор. — Давайте нам ключи, дальше постараемся сами разобраться, что к чему…

— Сначала деньги, — резко отрезала девица. — До утра с вас за одноместный номер пятерка, и плюс десять — залог…

— Почему это одноместный? — уныло поинтересовался Антон. — Да и какой-такой еще залог требуется?

— А вы все равно вместе спать будете, или я в людях ничего не понимаю, — нагло заявила девица. — Тем более, двухместных все равно нет, дальнобойщики заняли, а они таких габаритов, что вдвоем на одну постель просто не поместятся, а залог за стоянку, вы же не пешком пришли? У нас такса: за два часа ночью — монада, если уедете рано, то сдачу вам верну, у нас тут все честно, а вообще-то номер за вами до восьми утра.

— В восемь выгоните? — не удержался и съязвил Антон, рассеянно шаря по карманам.

— Выгоним, — уверенно сказала девица. — У нас в восемь заезд большой ожидается.

Не спрашивая ничего про загадочный большой заезд к восьми утра, Антон выложил на стол перед ней десятку, трояк и два номинала, ожидая получить в ответ ключ.

— А за душ? — лениво спросила девица, упершись маленьким кулачком в скулу.

— А сразу все посчитать?

— А вы не просили, — ответила она.

И тут Антон понял, что девице до смерти скучно, и она просто всячески затягивает время общения с новыми людьми. В самом деле, телевизора в вестибюле не было, радио, судя по тишине, так же отсутствовало, никаких книг или газет на столе или просто поблизости Антон не заметил. Вот девица и развлекала себя, как могла. Видимо, Ника поняла это гораздо раньше Антона и теперь стояла спокойно в двух шагах от стола, наблюдая за вялой перебранкой и явно потешаясь в душе.

Добавив к выложенным монетам, которые девица не спешила убирать со стола, будто надеясь на то, что гости передумают оставаться, возьмут обратно деньги и уберутся в ночь, еще парочку совсем старых, затертых и блеклых, Антон поинтересовался, впрочем, совершенно не надеясь на успех:

— А ужин нам в номер кто-нибудь может принести?

— Может, — охотно отозвалась девица, — но некому. Мне отходить нельзя, вдруг кто-нибудь еще приедет, а продавщица из бара не пойдет, у нее материальные ценности, одного только пива на полтысячи, а может даже и больше.

— Ну, тогда хотя бы ключи взять, наконец, можно? — утомленно спросил Антон.

— Возьмите, — достав из заскрипевшего ящика стола, протянула ему девица простенький желтого металла ключ с огромным деревянным брелоком. — На второй этаж идите и там ведите себя прилично.

Антон хотел было ответить еще чем-нибудь этаким, но Ника, давясь от смеха, потянула его за рукав к лестнице.

— Вас надо было на пленку снять, — хихикая, сообщила она. — Разговор глухого со слепым… и в цирк ходить не надо…

— Да уж, — не стал возражать Антон, — вот кому-то жена достанется… если еще не досталась… кольца у нее на пальце, кажется, нет…

— Может, у нее другие достоинства есть? — не согласилась Ника из чисто женской солидарности. — Постельные или кулинарные…

Номер встретил их скрипом двери, рассохшимися полами и старой металлической кроватью с панцирной сеткой и голым матрасом. Чистое постельное белье, впрочем, висело здесь же, на спинке кровати. Больше в номере ничего не было, даже тумбочки и стульев, только прибитая к двери с внутренней стороны древняя, как бивни мамонта, вешалка на пять крючков. Бросив сумку на пол возле самого входа, Антон со вздохом упал на матрас, стараясь растянуться как можно прямее и длиннее. Ника пока держалась получше и, присев на корточки возле сумки, начала подбирать принадлежности для душа.

— Карев, — спросила блондинка, увлеченно роясь в недрах сумки, — ты так и будешь здесь валяться и умирать или пойдем вместе в душ, так быстрее выйдет, а потом добредем до здешнего буфета, что-нибудь выпьем и закусим?

— Пойдем, — согласился Антон, поднимаясь и начиная раздеваться. — Мне кажется, в тутошней гостинице лучше держаться вместе…

— Испугался, что девица при входе заговорит тебя до смерти? — засмеялась Ника. — А зачем раздеваешься? Думаешь, в душевой вешалок нет?

— Вешалок там, наверное, полно, но и людей тоже, — ответил Антон. — А у меня карманы деньгами набиты… Оставлю брюки здесь, все будет меньше соблазнов для воришек…

— Тогда и я тоже…

Ника проворно избавилась от одежды и обернула вокруг бедер маленькое полотенце, протянув такое же Антону. Тот покачал головой, оглядывая задорно встопорщившиеся грудки девушки, но послушно повторил вслед за ней раздевание догола. Вот только полотенце ему пришлось поддерживать руками, слишком уж маленьким оно оказалось для его талии и бедер.

В конце пустого коридора, за дверью душевой, вовсю шумела вода. В маленьких тесных кабинках, рассчитанных на одного человека, не обращая никакого внимания друг на друга и на вошедших новеньких, смывали пыль и грязь несколько мужчин и, кажется, две женщины. Из одежды на крючках-вешалках при входе присутствовали только полотенца, да ключи от номеров с огромными безобразными брелоками. Видимо, мысли о лучшей сохранности личных вещей в номерах посетили не только Карева.

Ника первой и Антон вслед за ней с трудом втиснулись в ближайшую кабинку, под слабенькие струйки тепловатой воды, и попытались, было, помыться… увы, вместе это дело получалось плохо и чересчур возбуждающе для Антона, и тогда Ника просто выпихнула его наружу, ласково и ободряюще пробурчав себе под нос: «Дождаться ночи не может, кобель…»

Антон стоял рядом с кабинкой, облокотившись о кафельную стенку, когда мимо него, к вешалкам, прошла высокая, коротко стриженая девица лет тридцати с маленькой крепкой грудью и абсолютно безволосым лобком. Симпатичная такая девица, хотя, Ника все-таки лучше всех… но додумать эту мысль Антон не успел. Провожая чисто мужским автоматическим взглядом упругие движения женских ягодиц, он громко икнул и принялся, не глядя, наугад, нашаривать рукой Нику под душем.

— Ты чего? — выглянула наружу блондинка. — Нашел чего-то? делиться будем?

Вместо ответа Антон глазами показал Нике на упругую попку женщины, в этот момент снимающей с крючка свое полотенце. Там, между ягодицами, торчал и покручивался в разные стороны явно живой и задорный хвостик размером в пол-локтя.

Ника протерла глаза, посмотрела еще раз, повнимательнее, и в этот момент женщина оглянулась через плечо и задорно подмигнула ошалевшей от невиданного до сих пор зрелища парочке, махнув при этом хвостиком, как бы приветствуя их. Тут Антону показалось, что и зрачки ее глаз вертикальные, как у кошки или змеи… Не спеша промокнув воду с плеч и спины, женщины обмотала полотенце вокруг бедер и вышла из душевой, соблазнительно виляя бедрами. Хвостик, успокоившись очевидно, едва заметно трепетал под полотенцем.

— Ника, давай-ка побыстрее, — нервозно поторопил девушку Антон, прислушиваясь к довольному мужскому уханью и кряканью, доносившемуся из дальних кабинок.

— Боишься, что вот с таким хоботом кто выйдет и меня отобьет? — не менее нервно засмеялась блондинка, на руках показывая размер хобота. — Залезай, я уже готова.

— …знаешь, я тоже про этот момент подумала, когда мне начальник Сто восемнадцатой жетон вручал, — будто прочитав чужие мысли, кивнула Ника.

— Уважаемая госпожа Инспектор! — торжественно провозгласил Мишель. — Предлагаю вечер воспоминаний перенести в местный ресторанный зал, тем более, кормят тут очень прилично, общество по вечерам собирается не буйное, а я ужасно проголодался, да и Антон тоже целый день ничего не ел…

— Конечно, я вот только переоденусь… — сбрасывая с плеч зачем-то на них накинутую собственную курточку, — не раздумывая, ответила блондинка. — Да и вам, особенно господину писателю, надо бы привести себя в подобающий выходу в свет облик…

Антон счастливо засмеялся. Все его подспудные тревоги и волнения обернулись ночным туманом, развеявшимся с первыми лучами солнышка: Ника из своего космического дальнего, но краткосрочного странствия вернулась абсолютно такой же, какой она и отправилась туда…

20

Анаконда очнулась от странного певучего и мощного гула в голове, будто засунули её под медный колокол и ударили в него… раз, другой, третий… Не открывая глаз и пытаясь дышать как можно незаметнее, девушка попробовала определить лишь на слух и обоняние — где же она сейчас находится? Но тут вмешалась боль в вытянутых вверх и связанных где-то там, над головой, затекших руках. И тело странно покачнулось… кажется, она висела… под потолком? На связанных, вытянутых руках, не касаясь ногами пола? И еще слева в бедро резко веяло горячим, почти обжигающим воздухом, а справа била в ноздри тугая, могильная и холодная сырость. Сквозь едва заметно подрагивающие ресницы Анаконда уловила мрачные отблески огня… не электрического света, а живого, настоящего огня. Откуда-то — она так и не успела понять — пахнуло резким запахом раскаленного металла, и жуткая, острая, фантастическая в своей неправдоподобности боль возникла пульсирующим сгустком в правом боку, мгновенно распространяясь на все тело… и смрад паленого мяса заставил анархистку резко, во всю ширь распахнуть глаза… интуитивно, дико, по-животному хотелось кричать от нестерпимой боли, но, как во сне, горло оказалось перехвачено чем-то непонятным, будто заморожено новокаином, и не единого звука невозможно было издать, разве что невнятные, жалкие хрипы…

Изо всех сил пытаясь хотя бы на вершок отстраниться от зловещего источника боли, действуя на инстинкте, заглушившим в эти мгновения разум, Анаконда, как ей показалось, извивалась всем телом, повешенным за руки, но на самом деле едва-едва смогла шевельнуться… зато увидела, постепенно возвращаясь из мира боли в реальный мир, сумрачное старинной кирпичной кладки подземелье без окон и дверей, освещенное невнятным светом раздуваемой где-то слева жаровни, и — непонятную фигуру в буром балахоне, похожем на монастырскую католическую рясу, какими их изображают в театре или на экране. На голову неизвестный набросил объемный бесформенный капюшон, и разглядеть что-то под ним анархистка просто не смогла бы, даже если сидела в удобном кресле и хорошо освещенной комнате… но сейчас она висела обнаженной, подтянутая к низкому потолку за связанные наверху, над головой, руки, и не касаясь ногами ледяного, покрытого странной влажной пленкой плесени пола.

А загадочный визави в зловещей рясе и капюшоне слегка качнул головой, и вновь тело Анаконды обожгла боль, сопровождаемая запахом горящего мяса… «Зачем пытать, если я не могу сказать ни слова?..» — мелькнула в голове анархистки мысль и тут же исчезла, поглощенная адскими ощущениями… Она никак не могла вновь потерять сознание, наверное, отдохнула вполне достаточно между очередными порциями пыток, чтобы в полной мере почувствовать болезненные прикосновения постепенно остывающего металла к своему беззащитному телу.

«Что не так?.. — неожиданно зародилась в мозгах анархистки мысль. — В чем я ошиблась, почему попала сюда… где же тот изначальный прокол…» Как ни странно, мысль эта придала Анаконде силы. Нет, девушка не смогла бороться даже с собственными ощущениями, но они отступили куда-то на периферию сознания, и боль перестала терзать своей свежестью и первозданностью, превращаясь в данность… данность на всю оставшуюся жизнь…

«Всё началось с Теней… нет, с появления Кудесника со словами о Тенях в городе… — Анаконда мучительно вспоминала, стараясь просто не обращать внимания ни на собственную боль, ни на пристальный, сверлящий её обнаженное беспомощное тело взгляд из-под бурого капюшона… — Я, конечно, не очень-то поверила, но насторожилась… с Тенями не шутят, хотя… были бы тогда в городе настоящие Тени, никто бы не ушел живым из телецентра… А мы ушли. Сразу же, как только появился Кудесник со своей дурной вестью».

Потом… что же было потом?.. все-таки, надо было идти в Промзону, и Анаконда в первую очередь бросилась к своему секретному, личному фактически, агенту, присматривающему за нужным для похода человечком.

Они опоздали буквально на десяток-другой минут. Тот человек ушел в Промзону, причем, очень похоже, что сопровождал его кто-то из Теней, если верить описанию, и тому, что двоих очень неплохо подготовленных драбантов анархистки этот кто-то уложил двумя выстрелами. Впрочем, к тому, что проникать в Промзону придется без помощи отслеженного человечка, Анаконда было внутренне готова, вот только неожиданная помеха в лице непонятного осназовца: то ли Тени, то ли нет, — внушала опасения.

Отвернувшись от убитых, она рассеянным, задумчивым взглядом оглядела дворик и указала на доминошный столик в дальнем углу:

— Ладно, идем-ка вон, присядем, в ногах правды нет, — кивнула она Кудеснику и хозяину явки. — Надеюсь, тут никто полицию вызвать не додумался?

— У нас полицейских не вызывают, — пожал плечами длинноусый агент. — Дворник, разве что, в труповозку позвонит, куда ж еще их девать? Да, небось, нынче в городе для труповозки работы и без того с лихвой… ну, пошли, что ж теперь-то…

— Значит, ушел наш человечек… — сказала анархистка, устраиваясь поудобнее за столиком и оглядывая присевших рядом мужчин. — Пусть себе, мы же знаем — куда, точнее, само местечко, через которое он должен уйти, верно?

— Толку-то? — пожал плечами длинноусый. — Говорил же вам, что исчезает он в этой… в этом местечке. Куда девается — сам черт не разберет…

— Вот что, Кудя, — попросила Анаконда. — Сходи-ка ты к нашему любезному хозяину, у него ведь телефон дома есть?.. вот и хорошо, прозвони, вызови сюда Доминика… и еще — человек пять из моих, личных… будешь говорить, напомни им сегодняшний пароль: «Македонец»… так и скажи, мол, мне «македонец» нужен, пусть поторопятся…

Как ни торопились драбанты, да и сам Доминик, известный в анархистских кругах, как волшебник по сейфам, замкам, шифрам, паролям и прочей конспиративной необходимой мелочевке, но больше часа прошло с момента их вызова к совершенно неприметному, одному из очень и очень многих домов в рабочем районе.

Двоим из прибывших драбантов Анаконда поручила засаду в доме ушедшего в Промзону местного пролетария, совсем, кажется, еще молоденького парнишки. В квартирке его, правда, оказалась еще и престарелая родственница, и какая-то пострадавшая от дневного взрыва в клубе девчонка, но утихомиривать их не пришлось, обе вели себя, как мышки в норке, тихо и спокойно, а девица, та вообще лежала пластом без сознания, видно, крепко её приложило на взрыве.

— Конечно, он вряд ли сюда вернется в ближайшее время, — задумчиво напутствовала драбантов анархистка. — Особенно, после такого отрыва… но — чем черт не шутит, пока бог спит…

Она лично обошла маленькую квартирку, с внешней рассеянностью заглядывая в углы и шкафчики, проверила даже туалет и ванную, и напоследок сказала:

— Особенно не расслабляйтесь, один пусть за вином все-таки сходит, но — никакой водки или коньяка, не говоря уж о чем другом покрепче…

Драбанты дружно переглянулись, одновременно одобряя решение своей патронессы и определяясь, кому из них идти за вином. Для их комплекции и привычек бутылочка портвейна на всю ночь была, как слону дробинка, а все — веселее… а то в пустопорожнем сидении в засаде от скуки сдохнешь без вина, карт и девчонок…

— От вина я бы тоже не отказался, — проворчал от дверей невысокий, лысоватый толстячок с маслеными глазками, одетый в непонятную хламиду, больше похожую на иудейский лапсердак, грязные, в краске и жирных пятнах, штаны с отвислыми коленями и задницей и короткие, растоптанные до безобразия сапоги.

С таким внешним видом Доминику охотно подавали бы милостыню где-нибудь у провинциальной церквушки, если бы не светящийся в глазах острый ум и сложенные в привычную ехидную усмешку пухлые губки.

— Твое вино от тебя не уйдет, — строго ответила Анаконда. — У тебя еще работа впереди и — не самая простая…

— Хочешь сказать — по результатам и оплата? — съехидничал Доминик. — Так за мной результат не залежится, только дело давай, так что можешь сразу гвардейцев своих за коньячком засылать…

— Никого мне засылать не надо, — рассерженно прорычала анархистка, выталкивая на лестничную клетку специалиста и выбираясь следом сама. — Сначала посмотришь на дело, а там и говорить будем…

У монументальной, замшелой, старинной, трансформаторной будки в окружении зыркающих по сторонам драбантов, усатого сексота, Кудесника и самой Анаконды, толстячок даже слегка приуныл, мельком оглядев замок:

— И ради этого меня нужно было звать? Сами могли бы справиться…

Пара ловких движений отмычкой, неизвестно откуда появившейся в его руке, и Доминик со словами: «Вуаля! Ап! Прошу!» распахнул дверь. Вернее сказать, слегка приоткрыл, потому что тяжеленную металлическую дверь распахнуть также легко, как садовую калитку, не под силу было бы и любому из троих оставшихся драбантов.

— Ну, всё, дальше я не ходок, — почему-то шепотом сказал длинноусый, подаваясь от дверей назад. — Дальше вы уж сами…

— Все мы ходоки, — холодно улыбнулась Анаконда. — Был бы не нужен, показал издали и пошел бы домой, так что…

— Мы так не договаривались… — успел было дернуться сексот, но тут же ощутил у себя под ребром твердый ствол пистолета.

— А мы никак не договаривались, — усмехнулась анархистка, еще разок, для острастки, ткнув стволом длинноусого. — Так что — пошли дальше…

А дальше… Непонятного назначения металлические шкафчики виднелись по углам в слабеньком освещении единственной лампочки «двадцатки» над той самой дверью, через которую они вошли внутрь. В центре маленького зала громоздилось нечто цилиндрическое, снабженное загадочными циферблатами с подвижными или мертво замершими стрелками. Пара огромных рубильников замерла в поднятом, верхнем положении в пазах-прорезях на поверхности металлического кожуха трансформатора. И всё это хозяйство непрерывно тихонечко гудело равнодушным, механическим гулом, а из ребристых вентиляционных щелей тянуло горячим воздухом с запашком разогретого машинного масла.

— Так это что же — всё работает? — удивился, было, Доминик.

— Не просто работает, — нервно сказала Анаконда, еще разок внимательно оглядывая маленькое помещение. — Вот там где-то, среди этого железа, спрятался нужный мне человечек… а ты, дорогой, поможешь мне этого человечка достать…

— Как же там можно спрятаться?.. — успел удивиться толстячок, но тут же примолк, сообразив, что вовсе не умные разглагольствования готова сейчас выслушивать выведенная из равновесия атаманша. — Ладно, так ведь это все разбирать придется… а перед этим — отключить, я в сеть под напряжением не полезу. А если отключим, тут полрайона без света останется, небось, тут же электрики набегут… и хорошо, если только работяги…

— За электриков не волнуйся, — хмыкнул Кудесник из-за спины одного драбанта. — О них найдется, кому позаботиться, ты свое дело делай…

— Тогда — давайте мне помогать, — решительно поддернул рукава лапсердака Доминик. — Я, конечно, за главного, но и грубая физическая сила будет очень нужна… начинаем… только это — фонари приготовьте, тут сейчас темно будет, как у негра в жопе…

И толстячок весело расхохотался над заезженной, давно уже несмешной шуткой…

…Через несколько часов, когда и на улице стало так же темно, как и внутри трансформаторной будки, усталый, с лоснящимся от пота лицом, чуть дергаными движениями и очень задумчивым взглядом толстячок, давно уже скинувший свой смешной лапсердак, и засучивший рукава уже старенького свитерочка, потянулся в карман штанов за сигаретами и разочарованно сказал:

— Кажется, мы влипли…

— Во что? — нервно уточнила теряющая терпение Анаконда, рассеянно подсвечивая по сторонам.

Вокруг одиноко стоящей почти в центре зальчика стойки с непонятным блоком были беспорядочно раскиданы детали разобранного до основания трансформатора. Изрядно измазанные маслом, ржавчиной, какой-то краской драбанты, пользуясь передышкой, замерли в углу. Кудесник, будто растворившись в темноте, тоже где-то присутствовал, но его было не видно, как не видно и длинноусого, старательно прячущегося от взгляда Анаконды все это время, но все-таки, по мере сил своих, помогавшего в демонтаже оборудования.

— Это… — Доминик широким жестом показал и на стойку, и на странный, казалось бы, влитый в пол люк идеально круглой формы, вокруг которых были разбросаны парочка кувалд, зубила, какое-то длинное, непонятное сверло. — Всё это — не человеческих рук дело… ты понимаешь?..

— А чьих? — хмыкнул неизвестно откуда Кудесник. — Ты как сказанешь, Доминик… инопланетян, что ли, тут нашел?..

— А хоть бы и инопланетян! Да только это не люди делали!!! — внезапно перешел на истерический визгливый крик толстячок. — Видишь — на стойке плата с экраном?!.. это — замок… понимаешь?.. замок… а я даже сообразить не могу, какой у него принцип действия!.. так люди не делают… любые люди!..

— Стоп! — резко оборвала его Анаконда. — Пусть нелюди, пусть инопланетяне, черти, ангелы или еще кто… но открыть этот люк: разрезать автогеном, взорвать, пробурить алмазным сверлом, — мы можем?..

— Взорвать? — также внезапно, как начал, прекратил истерику Доминик. — Взорвать, наверное, только чем? Не найдется у нас под рукой столько взрывчатки… а алмазным сверлом… я уже думал. Это на сутки, а то и больше работы, да и еще не факт, что такое сверло справится…

Анархистка постаралась спрятать в полумраке глаза, чтобы не выдать своего бесконечного душевного разочарования. Она именно здесь, на обломках демонтированного трансформатора, вдруг поняла, что все обрывки документов, выписки из архивов, чудом уцелевшие дневники очевидцев подводили её именно сюда — к этому нечеловеческому люку в полу совсем обыкновенной, человеческой трансформаторной будочки. И не будет у нее теперь отсюда выхода… если…

— Кудя, ты готов? — позвала наугад анархистка, незаметно для толстячка, драбантов и длинноусого вытаскивая из-под полы куртки пистолет и снимая его с предохранителя.

— Всегда с радостью, — ответил из полумрака Кудесник, хотя никакой радости в голосе его Анаконда не ощутила, но теперь было уже не до раздумий.

— Глянь-ка, а это что такое?.. — обратилась она к Доминику, указывая лучом фонарика на маслянистое пятно на самом краю люка.

— Где?.. это? да это ерунда какая-то…

Один, два, три и почему-то четыре выстрела в замкнутом, темном помещении оглушили всех. Пороховая гарь резко ударила по глазам, набежала слеза, и Анаконда смахнула её тыльной стороной ладони, в которой был зажат пистолет. Она первым же выстрелом в затылок пристрелила Доминика, единственной виной которого оказалось излишнее знание. За это же поплатился и длинноусый сексот, на которого Кудя почему-то истратил две пули. Ну, а последней Анаконда подвела черту жизни не самого доверенного, хоть и вполне достойного драбанта.

— Выходи, Кудя, — позвала анархистка своего помощника, так и не появившегося из темноты. — Ты у меня «персона грата»… ты, да вот — они…

— А этот?.. — ткнул стволом пистолета в сторону третьего, убитого, драбанта все-таки рискнувший появиться перед глазами Анаконды Кудесник.

— А этот слишком много болтал лишнего, даже когда его об этом не спрашивали, — нервно отозвалась атаманша. — Но теперь это уже неважно…

— А что важно?..

— Важно, что мы будем делать дальше, чтобы выжить, — мрачновато ответила Анаконда.

…а дальше она оказалась висящей под потолком в непонятном, мрачном подвале, больше смахивающем на средневековое подземелье. И некто в буром балахоне с бесформенным капюшоном на голове, впивался пронзительным, прожигающим взглядом в её глаза, казалось, стараясь достать до самого дна анархистской души…

И жутко, рывками, болел прижженный раскаленным металлом бок, и слезы непроизвольно катились из глаз, а руки, поднятые высоко над головой, уже перестали ощущаться, будто умершие первыми из всех частей её многострадального тела, но все это показалось Анаконде лишь преамбулой, легким и незначительным происшествием перед тем, чем грозил ей жутковатый взгляд из-под капюшона…

… «нет же, нет, нет, нет, — билась в голове анархистки лихорадочная мысль. — Так не бывает. Так не должно быть… мы же ушли, ушли из этой трансформаторной… ушли… в ночь, в темноту… никто не знал — куда, да и не мог знать. Но то место, это же «нейтралка», там ничего плохого быть не может… потому что таковы правила игры…» Правила игры… их она запомнила едва ли не с детства, с первых осознанных разговоров с отцом, с первых запомнившихся контактов в гимназии… с первых…

Сознание затуманивалось, укутываясь, как ватным одеялом, спасительным забытьем, и только боль изредка напоминала о себе, прорываясь сквозь плотную пелену, через границу небытия… Но даже в полубреду, сквозь плотно сомкнувшиеся веки Анаконда увидела невероятно яркую вспышку света, озарившего подземелье…

Холодный пот на лбу легко стерся движением неповоротливой, затекшей в неудобной позе руки. В номере было тихо, темно и тепло. Из-за полураздвинутых портьер, из черноты ночного окна лился призрачный свет звезд. Затылок изо всех сил вжимался в повлажневшую от пота подушку.

Анаконда открыла глаза. Будто стирая с лица липкую, невидимую паутину зловещего сновидения, провела ладонью по лбу, по щекам. Всё было так, как и должно было быть: номер в санатории, ночная, предрассветная тишина за окнами… вот только сон тревожил, не давал покоя. К чему бы он?.. Казалось, выбравшись из города уже сквозь плотное кольцо парашютистов, очутившись в прибежище городской элиты, в «убежище», гарантирующем жизнь и неприкосновенность всем, здесь находящимся, надо было успокоиться, выбросить из головы нервотрепку и ужасы последних дней, неудачу с Промзоной, отдохнуть от бытовых неудобств подготовки к налету на город…

Рядышком, руку протяни, лежал неподвижно, будто труп, один из уцелевших драбантов. Пожалуй, ему, да еще его напарнику, вызванным тогда к трансформаторной будке, повезло… конечно, все мы смертны, но любой очень хочет оттянуть последний миг, особенно если тебе не исполнилось и тридцати. Вот оба они и оттянули. Да не просто оттянули, попали в уютное гнездышко, полное спиртного, девиц легкого поведения, шальной музыки. И при этом им совершенно не нужно заботиться здесь о сохранности тела своей атаманши. И она ни в чем их не ограничивала, разве что спать заставляла с собой, но и это было приятно, в постели Анаконда сто очков вперед могла дать любой профессионалке.

«Черт возьми, и чего ж он не шевелится даже? — с легким раздражением подумала анархистка, спросонья присматриваясь в темноте к соседу по постели. — Может, помер?.. как там бывает — рвотой захлебнулся с перепою или еще чего… хотя, кажется, когда ложились, он вовсе был не пьян…» Вытянутые пальцы наткнулись на что-то липкое, неприятное, скользнули по соседней подушке. «Так и есть…» Анаконда брезгливо отряхнула пальцы, одновременно включая стоящий на тумбочке рядом с кроватью маленький ночничок…

Драбант лежал навзничь, укрытый по грудь покрывалом, потому что анархистка без разговоров забрала себе перед сном общее одеяло, и не шевелился. Сначала Анаконда даже не поняла, в чем дело, и лишь секунду спустя осознала, что голова телохранителя отделена от туловища и лежит на подушке отдельно, только лишь приставленная к плечам. Окровавленная подушка чуть всхлипнула, стоило лишь коснуться её кончиками пальцев, кровь не только не успела застыть, свернуться, но и даже толком впитаться в перья и пух.

Совершенно ошалевшая Анаконда приподнялась, бездумно усаживаясь на постели и внимательным, сумасшедшим взглядом разглядывая свои окровавленные пальцы. Что-то знакомое и неузнаваемое мелькнуло на периферии зрения, и анархистка отвлеклась от своих рук, глянула в сторону кресла… В нем сидел второй драбант, одетый, как для полуночной прогулки, в теплый свитер, пятнистые брюки, высокие, начищенные сапоги. Вот только куртка висела на подлокотнике кресла. Анаконда успела поморщиться, она за эти несколько дней столько раз напоминала своим телохранителям, чтоб ходили по её номеру без обуви… и только тут она смогла заметить в слабых отблесках ночничка, что свою собственную голову, аккуратно, будто по линейке, отделенную от туловища, драбант держит на коленях…

И дикий, полный истерики, ужаса и непередаваемого веселья хохот потряс стены одного из лучших номеров санатория…

— Что вы мне скажете, профессор?

Задавший вопрос был, пожалуй, ровесником седенькому, невысокому и шустрому медицинскому светилу, академику, профессору, автору многих и многих трудов по судебной и не только психиатрии, можно даже сказать — основателю своего собственного, очень сильно отличающегося от предшественников направлению в этой таинственной области человеческих знаний. При этом поинтересовавшийся мнением профессора человек был полной его противоположностью. Высокий, с отлично сохранившейся военной выправкой, горделивой осанкой, хоть и седой, но аккуратно постриженной головой, скупой в движениях и словах. Любой, увидевший его, сразу же делал однозначный вывод: «Генерал!» и, вообщем-то, оказывался прав.

— Вы бы еще попросили официальное заключение, ваше превосходительство, — собирая в горсть свою жиденькую бородку клинышком, чуть насмешливо отозвался профессор.

— Бросьте, бросьте, — с легким раздражением перебил его генерал. — Мы с вами в одних чинах, да и нет смысла в этом… я пришел к вам не за официальными документами или актами экспертизы, а всего лишь, чтобы узнать мнение выдающего светила нашей психиатрии на этот случай…

Профессор, сколь не любил он военных, а уж тем более военных секретных, закрытых от широкой публики и в тайне обустраивающих свои не всегда чистоплотные дела, все-таки был падок на лесть, даже такую неприкрытую.

— Что вам сказать, батенька? Человеческая психика все еще во многом загадочна и непредсказуема даже для меня… — задумчиво, будто рассуждая на семинаре в кругу учеников, сказал психиатр. — В том, что пациентка не симулирует, у меня сомнений нет, да и не возникали они, пожалуй, сразу, с первого взгляда. Поверьте моему опыту, батенька…

Что с ней случилось? Почему она пребывает сразу в двух-трех мирах и изредка возвращается в наш, реальный и родной для нее мир — никто вам сказать не сможет. Рискну только предположить, что её кто-то очень сильно напугал. Хотя, положа руку на сердце, не представляю, кто и как смог бы напугать такую… х-м-м… девушку… Но, во всяком случае, в ближайшие месяцы, а то и годы, адекватного поведения от нее ожидать просто не приходится, хотя, думаю, сейчас для окружающих она не опасна… впрочем, буду настаивать, где только смогу, чтобы ее оставили в нашей больнице для дальнейших исследований… прелюбопытнейший, понимаете ли, случай…

— Напугал? Сильно? Вот даже как… — хрустнул костяшками пальцев генерал. — А вы знаете, профессор, наверное — как он это сделал, останется тайной от всех, а вот кто — я, кажется, догадываюсь…

— Бог бы с ними, вашими догадками, — замахал руками на генерала профессор. — Слышать не хочу, а то снова набегут ваши помощнички, станут требовать всяких подписок о неразглашении и тому подобных глупостей… Вот только интересно, а зачем? зачем понадобилось кому-то доводить до такого состояния молодую женщину, будь она трижды противницей власти и соверши самые немыслимые преступления?

— Зачем? хороший вопрос, профессор, — тонко, едва заметно улыбнулся генерал краешками губ. — Я думаю, вы и сами могли бы догадаться… но — подскажу, чтобы не мучить вас: «Не дай мне бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума…»

И после короткой паузы, не успел еще психиатр до конца оценить откровенность собеседника, генерал добавил:

— «Да вот беда: сойди с ума, И страшен будешь как чума, Как раз тебя запрут, Посадят на цепь дурака И сквозь решетку как зверка Дразнить тебя придут…»

— Вы говорите страшные вещи… — тихонько, будто самому себе, сказал профессор.

Не отвечая и не прощаясь, генерал резко и четко, по-военному, повернулся через левое плечо и быстро вышел из заваленного книгами и рукописями рабочего кабинета профессора…

21

…поднявшись из гостиничного ресторана в номер, Ника едва ли не сразу у дверей выскользнула из своего шикарно-развратного, с обнаженной спиной и разрезами едва ли не до талии на длинном подоле сиреневого, с легкими переливами вечернего платья, избавившись от него, будто фокусник-престидижитатор, одним легким движение рук вдоль тела. Как и положено, под таким платьем никакого нижнего белья на блондинке не оказалось, но это ничуть не смутило шедших следом за ней Антона и Мишеля. Они давно привыкли к пикантной манере своей спутницы обнажаться в любой удобный, а иной раз и не самый удобный момент.

— Мне кажется, я обожралась, — откровенно призналась Ника, не в самой изысканной манере похлопывая себя по ровному, плоскому животику. — Так соскучилась по обычной, земной, человеческой пище…

Впрочем, кроме её откровенного признания ни что в фигуре девушки не свидетельствовало, что она ухитрилась слопать за ресторанным столиком огромную отбивную с картофельным пюре и зеленым горошком, овощной салат, два десятка королевских креветок, примерно столько же мидий, простенький салатик из кальмара с сыром, да еще и запить все это изобилие изрядной дозой коньяка и лимонного сока. Блондинка никогда в жизни не придерживалась каких-то диет или особого питания, без раздумий лопая все подряд и в неограниченных количествах, благо, природные особенности организма позволяли ей сохранять подтянутую, спортивную фигурку, пережигая белки, жиры и углеводы в жизненную энергию и хорошее настроение.

Вольготно и непринужденно расположившись на маленьком диванчике рядом с низеньким сервировочным столиком, скромно заполненным сейчас коньячными стаканами, большой емкостью с янтарной ароматной жидкостью и парой пепельниц, Ника благосклонно подкурила от протянутой Каревым зажигалки ароматную папироску с длинным, «женским» мундштуком. Вошедший в номер последним, Мишель привычно подобрал с пола брошенное платье девушки, небрежно закинул его на спинку кресла и уселся туда же сам.

— …и вот мне кажется, — проговорила блондинка, на выдохе выпустив изо рта клуб сизоватого дыма и продолжая начавшийся еще за ресторанным столиком разговор. — …мне кажется, что мы «здесь» совсем мало отличаемся от тех, кто «там»…

Ника кивнула наверх, будто её собеседникам требовалось какое-то подтверждение, что девушка говорит не о подземных гномах или лесных эльфах, а своих впечатлениях от общения с жителями иных космических миров.

— «…они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди…» — щегольнул цитатой из давнего, полузабытого романа Антон.

— Ты прав, — вполне серьезно кивнула блондинка. — За иных говорить не буду, у них даже физиология другая, но все-таки, думаю, их цивилизации по сути своей мало, чем отличаются от человеческих, как бы они там людей не называли: сапиенсами, неандертальцами, приматами, антропоидами или четверорукими…

— Но все-таки обычаи, традиции, привычки сильно отличаются от наших, — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Мишель, весь вечер внимательнейшим образом слушавший рассказы Ники, посвященные в первую очередь взаимоотношениям внутри смешанного экипажа.

— Конечно, тут и говорить не о чем, — согласилась блондинка, кивая. — Одно только сохранение человеческих жертвоприношений одновременно с межзвездными перелетами чего стоит…

…огромная рукотворная пещера, размерами, как прикинула Ника, в два, а то и, пожалуй, в три футбольных стадиона с её родины, была до отказа заполнена людьми, но, как ни странно, ни толкучки, ни какого-то ощущения единения, как это бывает среди охваченной единой целью, одним стремлением, собравшейся в одном месте толпы, не возникало. Люди стояли небольшими группами, парами или поодиночке, но каждый из них оставался, как бы, сам по себе, вне пределов общего собрания.

— Странно, мне кажется, тут совсем не та атмосфера, что должна быть… — негромко поделилась своими ощущениями с Иннокентием блондинка.

Корабельный купец-экспедитор стоял рядом с ней, одетый в такую же, как на самой девушке, белую, плотную накидку поверх обычного комбинезона звездача, обязательную здесь для всех гостей. Местные жители заранее одевались в светлые, чистые, можно было бы даже сказать — праздничные одежды, если бы не отсутствие ощущения праздника, хорошего, приподнятого настроения среди собравшихся.

— Не знаю, какой она должна быть, я лишь много слышал об этом, — кивнул, соглашаясь, Инно. — Сам впервые присутствую, а никаких видеозаписей нигде нет, только — редкие рассказы очевидцев и официальные отчеты местной Коллегии Жрецов…

— Значит, мне в очередной раз повезло? с первого же визита попасть на такое… мероприятие, — чуток замявшись, как же назвать поаккуратнее предстоящее действо, сказала Ника.

— А ты и правда, везунчик, — согласился белокурый спутник девушки. — Это еще Векки заметил…

— Жаль, что иных сюда категорически не пускают, — с сожалением вздохнула блондинка, где-то, в глубине души, предпочитающая все-таки компанию нолса Векки.

— Скажи спасибо, что нас пустили, — серьезно пояснил Инно. — Еще лет сто пятьдесят, назад ни о каком присутствии инопланетян на церемонии не могло быть и речи… только после выхода в подпространство местные все-таки приняли официальную доктрину, что мы с ними одной крови, ну, или одного ДНК… но и до сих пор отбирают сюда гостей по каким-то совсем уж загадочным критериям…

Несмотря на присутствие под каменной, нарочито грубой, будто бы древней кладки, кровлей не меньше, чем сотни тысяч людей, в пещере было прохладно, свежо и светло. Современные технологии позволяли избежать и духоты, и темноты — наследия прошлых веков, но не изменяли саму суть, сам дух грядущей церемонии. Еще, как успела заметить Ника, с любой точки внутри пещеры отлично просматривался её центр — великолепный, резной камень-алтарь ослепительно белого цвета и, несмотря на кристаллическую свою сущность, кажущийся живым и теплым.

Едва слышным, звонким, переливающимся сигналом к началу действия зазвучала странная музыка, будто десятки, сотни, тысячи хрустальных колокольчиков запели, зазвенели вокруг людей. Звуки исходили отовсюду и ниоткуда конкретно, казалось, просто наполняя собой пространство пещеры, как наполняет стеклянный сосуд прозрачная родниковая вода.

Стоящие вокруг звездачей люди встрепенулись, подобрались, подтянулись и замолчали, хотя и до сих пор речь их была совсем негромкой, деловито жужжащей, не мешающей окружающим. Среди бесформенной толпы как-то очень организованно, но без внешнего принуждения или команды, образовалась широкая дорожка, ведущая откуда-то от бледных, белесых стен пещеры к центру-алтарю. И по этой дорожке двинулась процессия из четырех мужчин, сопровождающих совсем юную, маленькую девушку… их молочно-белые, ослепительные балахоны слегка развевались взявшимся ниоткуда рукотворным ветерком.

«Что за чертовщина», — подумала Ника. Стоило ей только чуток сосредоточиться, сфокусировать взгляд и — спокойные, уверенные в себе, будто вырезанные из старинной красной меди, лица мужчин приближались, становились отлично видимыми, будто находились буквально в паре шагов от блондинки. «Проклятущие высокие технологии, — сдержала рвущееся ругательство Ника. — В такой обстановке, в ожидании дальнейшего, эти чертовы технологии простого человека до инфаркта довести могут…»

А «музыка небесных сфер» становилась все громче и внятнее по мере приближения процессии к алтарю; и свет, сперва приглушенный, не тревожащий зрения, теперь заливал пространство пещеры с беспощадностью зенитных прожекторов, выделяя каждую складку на одежде, каждую морщинку на лицах людей. А сами присутствующие замирали без движения по мере прохождения мимо них мужчин, окружающих четким квадратом сопровождаемую девушку.

Только сейчас, когда процессия почти достигла алтаря, Ника решилась взглянуть на центральную фигуру всего этого действа. Одетая в невесомое, укутывающее её от самых плеч до кончиков пальцев босых ног, свободное, бесформенное покрывало, поверх которого шевелились под легким ветерком иссиня-черные, длинные, касающиеся талии прямые и жесткие на вид волосы, идущая к алтарю девушка была совсем-совсем юной, вряд ли старше четырнадцати-пятнадцати, и вовсе не выглядела писаной красавицей. Был у нее слишком длинный нос, во всяком случае, на взгляд Ники, с совсем неженственной явной горбинкой, широкие скулы, маленькие глаза и узкий, едва заметный подбородок, над которым терялись блеклые на фоне красноватой кожи губы. «Младшая, но достигшая детородного возраста дочь одного из соправителей доминирующего на планете государства, — вспомнила блондинка прочитанное еще на корабле описание процесса, казенностью и сухостью своей нарушающее сейчас возникшее непонятно откуда напряжение в толпе и всю невероятно сложную и противоречивую атмосферу в пещере. — Не познавшая еще мужчину или женщину, или иной способ плотской радости, полная сил и физического здоровья, развитая умственно и психически… Выбирается, при наличии нескольких претенденток, путем сложного многоступенчатого жребия. Обязательным условием является прямое кровное родство с соправителем, проверяемое экспертизой ДНК…»

По мере приближения процессии к алтарю музыка и свет, казалось, заглушили в людях все мысли и чувства, переполнив собой их, взволнованные и спокойные одновременно, души. Но когда маленькая девушка и сопровождающие её мужчины шагнули с сероватого чистого и почему-то абсолютно не скользкого пола на белоснежную платформу-кристалл алтаря, музыка смолкла, а весь зал, казалось, устремился, и не только взглядами, к центру предстоящего действа.

Белоснежный кристалл в центре пещеры начал медленно, чуть заметно и бесшумно вращаться вокруг своей оси, показывая всем присутствующим, без всякого напряжения или страха, вглядывающимся в происходящее, как девушка, без всякой команды или подсказки со стороны жрецов, одним движением сбросила с себя белый полупрозрачный балахон, оставшись обнаженной. Неожиданно для наблюдавшей за таким редким, особенно для инопланетников, зрелищем Ники, тело девушки не было подростково угловатым, нескладным, как можно было бы судить по её совсем еще незрелому лицу. На алтаре стояла симпатичная, юная женщина с округлостями в нужных местах, с длинными ногами, очаровательными грудями, совершенно женскими покатыми плечами, смугло-красной ровной и гладкой кожей…

Окружающие девушку жрецы дружно сделали пару шагов в сторону, оставляя её в центре алтаря в одиночестве, и принялись совершать руками странные нелепые движения, более всего напоминающие сказочные колдовские пассы. Послышались непонятные, загадочные слова, усилием современной техники разносящиеся по всей огромной пещере. Некое напряжение, концентрация прямо-таки магической энергии нарастала и нарастала, и Ника еще успела подумать, по опыту своих выступлений отлично чувствуя публику, что весь зал, десятки тысяч людей охвачены единой, трудно уловимой и совсем непонятной для инопланетника мыслью.

Алтарь продолжал медленно, очень медленно вращаться, а девушка вдруг улыбнулась удивительно просветленной, ждущей чего-то ясного и чистого, почти детской улыбкой. И в тот же миг за спиной у нее возник, материализовался прямо из воздуха небольшой, в рост жертвы, белый косой крест, сделанный, похоже, точно из того же кристалла, что и сам алтарь. Девушка вздохнула полной грудью и — широко раскинув руки и ноги, легким движением прижалась спиной к перекрестью… её выдох, казалось бы, подхватил весь зал, все собравшиеся будто втянули в себя на вдохе только что вышедший из легких девушки воздух. И это странный звук единого вздоха замер, остановился, повис под сводами пещеры…

Руки и ноги девушки, казалось, прилипли к косым перекладинам без всяких видимых усилий. Она мгновенно оказалась распятой и висела теперь, не касаясь ногами алтаря, поддерживаемая на кресте то ли странной магической силой, то ли некими современными технологиями, позволяющими обходится без веревок, наручников и прочих старинных ухищрений. А в руках жрецов синхронно, как по команде, блеснули хищные, острые лезвия желтоватого металла. Двое из них склонились к щиколоткам распятой, а двое подняли руки вверх, к её запястьям, и одновременно, легко, будто занимались этим всю жизнь, сделали неглубокие надрезы в нужных местах…

Воспользовавшись возможностями местных высоких технологий и приблизивши именно в этот момент к своим глазам лицо девушки, Ника заметила, как болезненно дернулись губы жертвы от прикосновения металла к беззащитным венам, и опять вспомнила: «Весь процесс проходит без какого-либо наркоза, наркотического или психологического опьянения жертвы… она с самого начала и до последних минут находится в полном сознании и отлично понимает весь смысл происходящего…»

Спустя секунды, первые капли крови с невнятным, необъяснимым шипением, слышимым в самых отдаленных уголках гигантской пещеры упали на поверхность алтаря и — словно в губку, впитались в белоснежную поверхность, не оставив на ней ни малейших следов. И лицо девушки на кресте изменилось; подавив легкую гримаску боли, она теперь улыбалась блаженной, но вовсе не блаженненькой улыбкой понявшего смысл жизни человека, ощутившего невообразимый взлет своей души в бескрайние просторы вселенной…

Сочась из вен, кровь капала и капала на чистейшую поверхность белоснежного камня, жертва с каждой минутой улыбалась все слабее и просветленнее, а присутствующих в пещере людей охватывал непонятный, труднообъяснимый экстаз единения с той, что медленно и желанно умирала сейчас на косом белом кресте…

Частично поддавшись всеобщему чувству, Ника не поняла, сколько же прошло времени с момента первого касания бронзовых лезвий кожи девушки до следующего, финального действа. То ли получив нужный сигнал от сверхчувствительной аппаратуры, считывающей физиологические параметры состояния жертвы, то ли руководствуясь собственным опытом, один из жрецов переместился между нижними перекладинами креста, оказавшись между ног девушки. Сам крест очень плавным, почти незаметным движением отклонился от вертикали, слегка прилег перед главным жрецом, облегчая тому доступ к телу жертвы.

Мужчина был высок и, наверное, силен… удар бронзового широкого и острого кинжала совпал с резким, жалобным выкриком девушки, последним звуком, который она смогла издать и услышать в этой жизни. А жрец уже резал, надавливал на жестко хрустящие ребра, спеша, стараясь успеть, пока еще бьется живое сердца в почти мертвом теле… кровь теперь уже потоком струилась на белоснежный алтарь и поглощалась им со все возрастающим шипением… низко склонившийся над жертвой жрец уже оставил в покое рукоятку своего страшного оружия и обеими руками искал что-то в раскрытой, безобразной торчащими ребрами и окровавленными легкими груди девушки…

Рывок… и резкий оборот спиной к кресту… и вот уже бронзовокожий, крепкий мужчина стоит перед многолюдьем собравшихся, вытянув вперед и вверх окровавленные руки, в которых все еще продолжает сжиматься, сбиваясь с ритма, крохотный комочек человеческого сердца…

Ника пришла в себя лишь от прикосновения к её локтю Иннокентия. Звездач заботливо и внимательно оглядел свою спутницу.

— Как ты? — уже привычно спросил он. — Сама идти сможешь?..

Блондинка огляделась по сторонам. В огромной пещере уже не было белоснежного камня-алтаря, не звучала «музыка небесных сфер», не прогуливался свежий, едва заметный ветерок. И из множества людей, собравшихся здесь на кровавый ритуал, остались лишь единицы, занятые какими-то собственными, к произошедшему совсем не относящимися, делами.

— Мне показалось, что я умерла вместе с ней, — тихо сказала ошеломленная Ника.

— Я знаю, то есть, слышал, — поправился Инно. — Это обязательное воздействие, но на женщин оно бывает сильнее, на мужчин — слабее, да еще и зависит от индивидуальной физиологии и психологической устойчивости…

— Не надо заговаривать мне зубы, — резковато попросила блондинка, сильно встряхивая головой, будто отгоняя уже прошедшее наваждение. — Я в полном порядке, какие у нас теперь планы дальше?..

…— Да, Ника, от таких впечатлений только романы писать… — с чувством протянул Антон, безо всякого вожделения и прочих плотских мыслей оглядывая ладную фигурку своей возлюбленной, привычно и бесстыже закинувшей ноги на столик перед диванчиком.

— Не боишься, что хлеб у тебя отобью?.. — засмеялась блондинка чуть натянуто, похоже было, что воспоминания недаром прошли и для её закаленной нервной системы. — Не бойся, писать я все равно не умею… все сюжеты и подробности дарю тебе…

— Спасибо, ласковая, — искренне отозвался романист. — Но такой материал надо обдумать и пережить с десяток раз, сразу за стол, ты знаешь, я не бросаюсь, пусть немножко срастется… в душе…

— Пусть срастается, — поддакнул с кресла теряющийся в полумраке гостиной Мишель, на него рассказ Ники тоже произвел серьезное впечатление, но поверенный не был бы собой, если б не продолжал заботиться о насущном: — Однако, время уже позднее. Советую вам забраться сейчас в постельку и, без всяких баловств, как следует, выспаться…

— Почему без баловств? — лукаво удивилась блондинка.

— А зачем выспаться? — уточнил ожидающий очередного подвоха от Мишеля романист.

— У вас, дорогие мои, утренний поезд, — пояснил деловито поверенный. — Думаю, чем скорее вы попадете в столицу, тем проще будет объяснить отсутствие Ники на планете… ну, и кроме того…

— У нас поезд, а у тебя? — мгновенно выхватив суть, перебила Мишеля блондинка. — Остались дела в этом городе?.. или еще где-то и что-то?..

— Дел в городе у меня не осталось, — терпеливо, как ребенку, пояснил поверенный. — Но, думаю, не стоит бросать здесь мотоцикл одного из товарищей Антона, это раз…

— А два?..

— …а два — это то, что не стоит и вам появляться на столичном вокзале, — усмехнулся Мишель. — Не рассчитывайте, что ваш отъезд отсюда пройдет незамеченным для широкой публики, даже если она, эта публика, не придет провожать вас на вокзал… Я доберусь чуть пораньше, возьму машину и встречу вас на последней, перед столицей, остановке, оттуда уже совершенно спокойно доедем в любое место без назойливой опеки бульварных репортеров и всяких любознательных личностей…

— Хорошо быть за каменной стеной из серьезных и деловитых мужчин!

Ника одним движением не поднялась, а буквально взвилась с диванчика, легко подпрыгнув едва ли не до потолка, раскинула в стороны руки, как бы обнимая одновременно и Мишеля, и Антона в знак благодарности, но не удержалась и добавила:

— Только, прошу, не перебарщивайте, дорогие мои, а то я за вашей опекой совсем разучусь заботиться о себе и очень скоро погибну, как выпущенный на свободу хищник после многолетней неволи…

22

Максим с трудом разлепил неоткрывающиеся, заспанные глаза и по серому предрассветному сумраку, сменившему непроглядную ночь за окном, понял, что пора вставать. За его спиной слегка зашевелилась Танька, пытаясь, похоже, забиться поглубже в узенькую щелочку между кроватью и стеной. Юноша тронул подругу за голенькое, холодное плечо, одновременно садясь на постели, чтобы преодолеть яростный позыв закрыть глаза и вновь провалиться в безумное блаженство утреннего сна. Девушка протяжно застонала, почти завыла, не желая, ну, никак не желая просыпаться…

«Укатал я её, — краешком еще не до конца пробужденного сознания подумал Максим. — Или это она меня укатала…»

Почти сутки они не вылезали из постели, сначала яростно, по-животному удовлетворяя свои чувства друг к другу, потом, утихомирившись, нарочито спокойно, неторопливо, опробуя все известные им позы и позиции, и — вновь, слегка передохнув, страстно, с молодой энергией и задором снова и снова доказывая самим себе собственную неистощимость и влюбленность…

Но перед этим Максим, томительно лишенный подробностей о происходящем в городе, знающий лишь, что с близкими ему людьми все в полном порядке, почти двое суток после окончания своей смены в орбитальной части сто восемнадцатой базы ожидал на земле прибытия Ники. И как бы ни хотелось ему немедленно, плюнув на все, рвануться в родной дом, чтобы своими глазами удостовериться, своими ушами услышать подробности приключений, пережитых тетушкой Марией и Татьяной, но не исполнить просьбу начальника, именно просьбу! — пролетарий не мог. И как же хорошо, что корабль синекожего Гефестифиона в установленное время вывалился из «тоннеля» и без каких-то видимых повреждений добрался до Техцентра, встав на положенную полную диагностику.

Сопроводив Нику через совершенно иной, ведущий совсем на противоположный от его дома конец города выход из второй и, наверное, не последней, маленькой ветки метро с великолепными подземными дворцами-станциями, Максим, как и было поручено ему Василь Андреевичем, проводил столичную штучку до самого поворота в маленький переулочек, ведущий к лучшей городской гостинице для богатеньких персон. На возбужденное состояние гостьи, на то жадное любопытство, с которым она буквально впитывала ощущаемое таким родным окружающее пространство города, пролетарий не обратил внимания, занятый своими переживаниями и ожиданием встреч. Впрочем, улицы, по которым они добирались до гостиницы, благо, располагалась та совсем неподалеку от выхода из подземелья метро, мало изменились за время отсутствия на планете Ники. И даже налет инсургентов и последующий вход в город штурмовиков оставили за собой разве что кое-где обитую штукатурку и многочисленные следы-оспины от пуль на фасадах некоторых домов, вокруг которых, видимо, и вспыхивали особо жаркие перестрелки.

Проводив взглядом соблазнительную фигурку Ники до самых дверей гостиницы, убедившись, что блондинка не вернется тут же по каким-то непонятным причинам, Максим рванулся домой, даже как-то не подумав в сердцах, что вполне может позволить себе после расчета за смену и компенсации за тревоги, связанные с налетом анархистов, взять такси и объездить на нем весь город не один десяток раз.

А дома… дома его ждала настоящая семейная идиллия…

Тетушка Мария мирно отдыхала у своего любимого старенького телевизора, просматривая, в очередной раз повторяемый, бесконечный сериал из жизни далеких, заокеанских домохозяек, и перетирала заветные травки, смешивая их с сильно пахнущими скипидаром, кажется, еще камфорой и техническим, чистейшим вазелином, который однажды приволок ей сам Максим, выпросив для хозяйственных надобностей пару литров у начальника сто восемнадцатой. Старушка готовила чудодейственную мазь от радикулита кому-то из разболевшихся соседей. А Танька, за которую пролетарий почему-то волновался в последние дни больше всего, активно гремела посудой на кухне, полностью сменив в кулинарных вопросах тетушку Марию, после дотошных расспросов и принятия практического экзамена со стороны последней, естественно.

Такой и застал свою теперь уже, наверное, любимую девушку Максим: взъерошенную, с чистым, без грамма косметики и даже остатков синяка, лицом, в своей старенькой, затертой рубашке, по-домашнему одетой на голое тело… и вот если бы не эта рубашка, не мелькающие из-под нее худенькие ягодички, совсем не прикрытые озорные грудки… может быть, они еще и посидели бы втроем, с тетушкой Марией, здесь, на кухне, за чаем с вареньем или даже вместе чинно и неторопливо отобедали настоящей земной пищей, по которой Максим успел привычно соскучиться за смену, но… получилось так, как получилось…

И теперь, едва проснувшись сам, юноша уже теребил легонько:

— Танюша, вставай… надо, слышишь…

— Ты озверел, Максик, — все-таки отозвалась девушка, зарываясь под подушку.

Казалось, еще секунда-другая, и все худенькое, чуть нескладное еще тельце втянется под жалкий кусочек ситца, набитый пером и пухом.

— Слышь, но ведь, в самом деле… — проговорил Максим, с трудом спускаясь с кровати и пытаясь скорее на ощупь, чем взглядом отыскать разбросанные по маленькой комнате свои и татьянины вещи.

Вчера, до самого вечера, пока не угомонилась и легла окончательно спать тетушка Мария, они регулярно выбегали из комнаты то в ванную, то на кухню, то — пару раз и только Максим — к телефону, лишь обернув вокруг бедер полотенца и совсем не утруждая себя даже символическим одеванием, а уж ночью забыли и про полотенца, потому всё, что парочка посрывала с себя в самом первом яростном порыве страсти, так и продолжало пребывать разбросанным по углам.

Сообразив, что гораздо проще будет отыскать свои вещи в шкафу, тем более, там всегда хранились только свежие рубашки, брюки и нижнее белье, Максим, спотыкаясь, прошел пару шагов от постели и, скрежетнув ногтями по поверхности, противно заскрипел рассохшейся дверцей…

— Ну, ты совсем! — возмутилась из-под подушки Таня. — Иди, куда хочешь по своим делам, только тихо-тихо, и дай мне поспать еще немного, изверг…

— Танюша, вставай, нам вместе надо, — жалобно проговорил пролетарий, нащупывая в темноте шкафа трусы, носки, рубашку…

— Чего?..

— Проводить наших… э-э-э… — Максим не успел найти слов, а девушка, все еще притворяясь глубоко спящей и несчастной, уточнила:

— Кого?..

— Ну, как кого?.. — удивился пролетарий. — Нику и Антона, они же утренним поездом сегодня…

Он вновь не договорил, ибо с постели взлетел ураган.

— А чего молчишь? Не мог меня пораньше разбудить? Я же накраситься не успею, да и тебе надо побриться и отгладить брюки, вечно носишься, как фармазон…

Татьяна моментально, будто и не она пыталась только что скрыться под подушкой, включила в комнате свет, оттолкнула Максима на кровать — «одевайся там» — выволокла из шкафа неожиданную там кучу своих трусишек, лифчиков, чулочков, поясочков, блузок, футболок, юбчонок, брюк, шортиков, каких-то смешных пижамок… «Когда она успела только, — ошеломленно подумал юноша. — И откуда у нее столько барахла?..» Впрочем, по чисто мужской невнимательности к женским вещам, пролетарий не мог заметить, что большинство танькиных вещей изрядно поношены или не совсем подходящи ей размером, значит, скорей всего, достались от подруг или случайных знакомых за полцены или вообще задаром.

— Ты еще сидишь?.. — искренне, от всей души возмутилась Танька, одновременно прикидывая на худенькие бедра то одни, то другие трусики с таким глубоко задумчивым видом, словно примеряла вечернее платье перед имперским осенним балом. — Марш бриться, нам еще позавтракать успеть, да тетушку предупредить, и еще…

Максим, слегка ошеломленный таким преображением и внезапной хозяйственностью совсем еще малой девчонки, послушно поднялся с постели и, как был в трусах и одном носке, вышел из комнаты, направляясь в ванную…

Как бы они не суетилась, как не старалась Татьяна, изображая из себя взрослую, замужнюю и слегка бестолковую от безделья домохозяйку, запутать и сбить с толку своего почти уже гражданского мужа, на вокзал они успели во время, почти за четверть часа до отхода поезда, следующего из уездного городка транзитом через губернский центр в столицу.

Как уже сложилось годами, да что там годами — десятилетиями, утренний вокзал был пуст, уныл и, казалось, продолжал преспокойно и лениво досыпать, вовсе не отвлекаясь ни на два десятка пассажиров, спешащих к скорому, ни на юную парочку, ворвавшуюся на платформу удивительным, живым глотком свежего воздуха в застоявшейся, осенней атмосфере скверных железнодорожных запахов.

Одетый в новенький, пушистый свитерок, отлично отутюженные брюки, блистающие чистотой, несмотря на довольно длительное путешествие по городским улицам, ботинки Максим взволнованно вглядывался в длинный ряд зеленоватых и синих вагонов, боясь, что провожаемые успели уже давно и уютненько устроиться в купе, и теперь придется протискиваться тесными коридорами и переругиваться с сонными проводниками, чтобы добраться до уважаемых гостей, покидающих оказавшийся таким негостеприимным для них городок. Рядом с пролетарием подпрыгивала на шпильках Татьяна, одетая хоть и по-молодежному пестро, но все-таки значительно консервативнее, чем всего две недели назад, когда её накрыло взрывной волной у клуба. Черную сеточку чулок сменил спокойный и солидный оттенок легкого бронзового загара; узкую, в обтяг, юбчонку пусть и такая же короткая, но хотя бы немного пошире, не так откровенно демонстрирующая окружающим тощие ягодицы девчонки; а бесформенную футболку цвета беж — красивая, переливающаяся всеми цветами радуги блузка под легкой курточкой-ветровкой серебристого оттенка.

Как ни странно, но именно девчонка и разглядела первой спокойно курящих у высокой вагонной лесенки провожаемых: Нику в привычных дорожных брючках и короткой курточке поверх белой футболки и Антона в кожаных доспехах и любимых «парашютистских» сапогах с застежками на голенищах.

— Ой, здравствуйте… хорошо, что мы успели… Максимка ничего не сказал вчера… с утра в такой спешке… — бойко затараторила Танька, едва лишь сблизившись со своим недавним спасителем.

Совсем не ожидавший увидеть на прощание изрядно надоевшую ему своим нытьем в гостинице девчонку, Карев растерянно улыбнулся, отбрасывая под вагон недокуренную папиросу, а Танька, вдруг осмелев, мол, терять-то все равно нечего, да и кого тут смущаться, чуть привстав на цыпочки, лихо чмокнула Антона прямо в губы. Тут и Максим, наверное, спровоцированный на подвиги дерзким поступком подруги, неожиданно обхватил за плечи Нику и неуклюже, с юношеской неловкостью коснулся губами её щеки…

— Ой, какие вы… — Ника не договорила — то ли смешные, то ли забавные, то ли просто-напросто трогательные в своей провинциальной заботе непременно проводить гостей… — притянула к себе юношу и азартно прижалась своими губами к его…

— Все, Максимка, теперь месяц рот не мой и зубы не чисти, — съязвила Татьяна, отвлекая этим внимание от своего поведения. — С самой Никой поцеловался… тебе же теперь вся округа лютой завистью завидовать будет…

— Как будто я кому рассказывать об этом буду… — проворчал пролетарий, искренне обрадованный и смущенный таким простецким поведением блондинки.

— Рассказывай-рассказывай, — поощрила довольная Ника. — И я отрицать не буду, что с тобой целовалась, вот только — замнем, при каких обстоятельствах…

Все четверо дружно рассмеялись.

— Спасибо, ребята, что пришли, — наконец-то, выговорил протокольную фразу Антон, пожимая руку юноше и слегка приобнимая за плечи Татьяну.

— Ну, так как же иначе, — не менее протокольно, но от души удивился Максим. — Кажись, не чужими за это время стали…

— Точно, — согласилась Ника, умело подстраивая свое плечо под руку юноши. — Вот жаль только — фотографов тут нет, запечатлеть нас на память, да так, чтобы без дальнейшего распространения в газетках…

— Мне в газетки нельзя, — засмеялся Максим. — Не по сеньке шапка, да и Промзона популярности не любит, а вот Танюшка, пожалуй, не отказалась бы…

— А чего, я хоть сейчас… — легко согласилась девушка.

На верхотуре вагонной лесенки шелохнулась, скрипнула приоткрытая дверца, и возникший на пороге помятый и невыспавшийся, усатый проводник лет пятидесяти, в не глаженной, старинной форме, носимой им, кажется, последние четверть века без перерывов, оглядев мутноватым взглядом собравшуюся внизу компанию, каркнул с высоты:

— А ну-ка, молодежь, занимайте свои места, скоро отправление, а провожающих попрошу покинуть перрон…

— А и правда, пора, ребята, — на удивление покладисто согласилась Ника. — Скоро поедем, да и вам чего тут просто так выстаивать…

Она на секунду отстранилась от Максима, что-то нашаривая во внутреннем карманчике куртки, достала маленькую бархатную коробочку, в каких обычно держат кольца, серьги и прочую ювелирку, и быстрым движением сунула её в карманчик ветровки Тани.

— Это тебе, просто на память, — сказала блондинка, еще раз приникла к губам обалдевшего от невозможности такого в нормальной жизни Максима и первой лихо взвилась по ступенькам, ураганом снося со своего пути, не успевшего ничего сообразить проводника.

Антон, легонько чмокнув в губки Татьяну и еще разок пожав руку молодого человека, без лишних слов последовал в вагон за своей женщиной…

…когда день уже давно превратился в ночь, а скорый поезд, миновав и губернский центр, и еще множество станций и полустанков на своем пути к столице, разогнался, наконец-то, до хорошей, курьерской скорости, в который уже раз возвратились в купе первого класса из закрывающегося уже вагона-ресторана в хорошем настроении и с бутылочкой коньяка «на вечер» миниатюрная блондинка со своим спутником. Большинство пассажиров в поезде, а следом за ними и проводников, уже спали, чтобы быть пробужденными ранним утром перед въездом в столицу, и никто, казалось, не обратил внимания на прошедшую по вагонам парочку, чему и Ника, и Антон только обрадовались.

Оказавшись в старинном, но очень неплохо сохранившемся купе с бронзовыми светильниками на стенах, бордовым бархатом обивки вагонных диванчиков, собственным миниатюрным умывальником, отгороженным причудливой ширмой с красными и желтыми драконами, блондинка сбросила прямо на пол свою короткую кожанку и потребовала от романиста:

— Вот теперь, Карев, мы займемся с тобой развратом… кажется, в поезде мы этого еще ни разу не делали…

— Да мы и не ездили с тобой вместе в поездах, иначе б давно уже все опошлили, — со смешком отозвался Антон, выкладывая на диванчик, поближе к стенке — мало ли что — бутылку коньяка.

— Вот и надо бы наверстать упущенное, — с усмешечкой сказала Ника, стягивая через голову белую футболку.

В слабеньком, чуть даже мрачноватом освещении купе диковинной игрушкой блеснул между очаровательных грудок блондинки серебристый медальон. Карев, усевшийся на диванчик, легонько взял любимую женщину за талию, притягивая к себе… но неожиданно посерьезнел, подхватил с её груди иридиевый овал…

— Карев, что я вижу! Тебя смущает интимная связь с настоящим планетарным Инспектором или этот знак сам по себе?.. — ехидненько уточнила Ника.

— Меня смущает то, что вместе с этим знаком нас, похоже, ждут очень интересные, а может быть, и не совсем приятные дела… — едва успел пробормотать Антон, чувствуя, как на последних словах в его губы решительно вдавился твердый, возбужденный, такой знакомый и желанный сосок блондинки…