ПереКРЕСТок одиночества 4: Часть вторая

Глава 10

Глава десятая.

После того как исчезла последняя бережно собранная со старого полотенца хлебная крошка, мы уселись у входа в приземистую палатку, где устроилась явно начавшая заболевать Милена и погрузились в беседу. Первые полчаса говорил только я, одновременно показывая и поясняя каждый сделанный смартфоном снимок. За тем на меня обрушился шквал вопросов, а Милена и один из луковианских стариков делали торопливые записи всего сказанного. Они сидели рядом и было удивительно наблюдать за этими «писцами», каждый из которых вносил данные с неимоверной скоростью, но одна дробно постукивала по клавиатуре ноутбука, а другой строчил старенькой шариковой ручкой по листам пожелтевшей тетради. Все это время они не отрывали взгляда от страниц и экрана, внимательно слушали и не задали ни единого вопроса. И лишь когда остальные выдохлись и взяли паузу для пары глотков чая и сигареты, Милена и луковианец переглянулись и… начали спрашивать о том, о чем другие и я в том числе даже и не задумывались.

Насколько вместительные там холодильники? На какое примерно количество дней хватит их запасов?

На складах или среди виденных мной различных предметов есть хоть что-то пластиковое или так же господствуют металл, стекло и дерево?

Проходя коридорами, не слышал ли я работы каких-нибудь механизмов за стенами или дверьми?

Заметил ли я в полу или в потолке какие-нибудь технические люки?

Кто-нибудь из встречных был вооружен?

Примерный возраст каждого из новых знакомцев? Расовая принадлежность?

Каким ощущался исходящий от них настрой? Рутинно спокойный? Усталый и грустный?

Как работает телепортация в мусороприемнике? Нажатием рычага? Или надо звонить куда-то и просить активации?

Вопросов было довольно много. Я дал ответ на каждый из них. Благодаря этому в голове зажглось еще несколько огоньков воспоминаний, и я заговорил о уже известных мне зачатках внутренней организации кухонь.

Правят всем фурриары. И они единственные, кто не относится к категории узников. Они свободны, они в договоренности с истинными хозяевами планеты, возможно, имеют некую существенную материальную заинтересованность. У фурриаров есть доступ к телепортационным технологиям, они же курируют процесс набора новых добровольцев в кухонные рабочие из числа заключенных.

Дальше идут луковианцы и земляне. Они вроде бы в равных условиях, но у меня создалось впечатление, что землян на кухнях куда меньше и в результате мало и их влияние на внутренние мелкие процессы. Именно поэтому Василий Азаматович так сильно обрадовался моему появлению — ведь я землянин и, стало быть, займу место на «их» чаше весов.

На что именно влияет численность землян или луковианцев? Понятия не имею. Но, скорей всего, это становится важно, когда распределяют выходные дни, худшие смены, черную тяжелую работу и прочее. Ведь это огромная и работающая двадцать четыре на семь кухня — стало быть, там огромное количество различной работы и среди этих занятий найдутся самые нелюбимые и выматывающие. Те же мешки и замороженные туши грузить на тележку, перевозить и снова разгружать, куда худшее занятие, чем, скажем, чистить картошку, сидя на табурете. И чем старше человек, тем важнее для него исход распределения. Одно дело кинуть пятидесятикилограммовый мешок на тележку, когда тебе еще нет и тридцати, но попробуй это сделать в возрасте за семьдесят…

Что это дает нам? Да ровным счетом ничего. Даже зная внутренний расклад в мельчайших деталях, мы не сможем извлечь из этого выгоду или втереться кому-нибудь в доверие. Вообще, чтобы добиться чьего-то уважения или доверия требуется много времени и усердной работы, а у меня нет ни малейшего желания задерживаться там на несколько месяцев или на полгода.

Хотя… говоря откровенно, если выяснится, что нужное нам место надежно защищено стальной дверью с кодовым замком или неизвестно где хранящимся ключом… то может и придется мне превратиться из Охотника в Работягу. В этом случае игра стоит свеч. Вот только никто не может дать гарантий, что уже утром, когда я явлюсь пред очи фурриара, меня не раскроют как шпиона и не повяжут. А это вполне может случится…

— И ты вернешься? — тихо спросил Филимон.

— Часа через три выхожу обратно — спокойно ответил я, протягивая смартфон Милене — Сможешь зарядить?

— Ты ведь сам говорил, что заряженный смартфон может тебя выдать — заметила она.

— Может — согласился я — Поэтому спрячу его где-нибудь в раздевалке. И следующие сутки или больше не буду его трогать, пока не уверюсь, что меня ни в чем не подозревают.

— Сутки или больше? Как долго ты собираешься там пробыть? — удивленно спросил Чифф, протягивая мне сигарету.

— Вот это мы сейчас и обсудим — кивнул и я сделал глубокую затяжку — Включая все крайние сроки и наши действия на такой случай. Меня можете не отговаривать — я все равно вернусь на кухни. Даже если меня поймают и прикончат или отправят обратно в крест… мы все понимаем, что наша цель стоит такого риска. Ставки слишком высоки… и с каждым пройденным днем ставки возрастают.

— Ты это о чем? — Милена первая сообразила, что я говорю о чем-то тревожном.

— Не знаю — совсем по-стариковски проворчал я — Просто где-то в подкорке шевелится что-то смутное и непонятное. Ладно… завалюсь подремать на пару часов, а затем двину обратно. Мне ведь еще с фурриаром знакомиться, а затем могут и во внеурочную смену припрячь поработать — сами знаете как с новичками обращаются.

— Охотник устроился на работу — пробормотал Филя и пораженно покачал седой головой — Это ж кому рассказать — не поверят.

— Но ты все равно расскажи — попросил я, протискиваясь мимо луковианца в шатер — Когда мы снимем полог секретности с наших темных дел…

— Так это обязательно! — заверил меня Филимон, чей голос я уже слышал, как сквозь вату — А ревизоры наши так и застряли в ущелье ледяном! Все пробиться пытаются и нас по радио стращают. Ха! Смешные, право слово — чем нас сидельцев усталых напугать они могут-то? А ты спи, Охотник… спи… набирайся сил…

Упав на шкуры, я постарался максимально расслабиться и словно бы растечься киселем. Прием подействовал безотказно, и я моментально заснул, едва успев ощутить, как меня заботливо накрывают одеялом.

— Неплохо — старший по отделу подготовки продуктов, седой как лунь луковианец Велро Дукич отхлебнул глоток черного как смола чая из удивительного стакана, затянулся трескучей сигаретой и одобрительно кивнул — Очень неплохо. Крепкий ты мужик, Тихон.

— Да обычный — скромно ответил я.

— Где ж обычный — усомнился луковианец — Тяжеленный ящик с маслом на самую верхнюю полку шутя поднял. Во времена моей былой молодости мы эти ящики вдвоем его еле-еле вздымали… Спортсмен?

— В прошлом — подтвердил я, вытаскивая из-за пояса тряпку и вытирая руки — А в кресте постарался былую форму вернуть хотя бы отчасти. Что еще требуется?

— Ты бы отдохнул немного. Все кто к нам попал по первой стараются отличиться, но иногда от усердия излишнего перегибают бревно и надрываются.

Я не стал поправлять луковианца касательно поговорки, равно как и поражаться его прекрасному знанию русского языка — хотя пару часов назад это фальшивое удивление уже высказал к его немалому удивлению. Я давно уже осознал простой как три копейки факт — луковианцы обожают изучать все новое и стараются это делать с невероятным старанием и дотошностью. Вместо этого я затолкал тряпку обратно за пояс и развел руками:

— Да пока не устал.

Вот тут я немного привирал — за последние часы я перетаскал и перевез столько всего, что счет шел уже на тонны. Мной откровенно пользовались все кому не лень в дневной смене и в результате одних только тяжеленных жестяных то ли ящиков, то ли банок необычной прямоугольной формы я перетаскал больше десятка. Каждая такая емкость весила больше пятидесяти килограммов и ее следовало сначала погрузить на тележку, докатить до нужного места, а затем поднять повыше и установить на специальные решетчатые полки рядом с раскаленными плитами. После этого один из работников умелым движением вворачивал в тонкую жесть что-то вроде бочечного железного крана. Само масло я видел и был удивлен — слишком густая и лениво вытекающая оранжевая непрозрачная субстанция, очень приятно пахнущая странной смесью ароматов подсолнечника и чего-то еще непонятного. Мне мимоходом пояснили, что под ящик надо ставить специальную разогревающую штуковину и тогда масло набирает прозрачность и становится в разы жиже.

Помимо жестяных ящиков я доставил немало охлажденного и явно совсем недавно доставленного на кухни мяса, мешки с крупой, связки зелени и много чего другого. Когда ставил последний ящик на полку, колени уже ощутимо подрагивали. Теперь понятно почему здесь в такой цене кухонные чернорабочие.

Но нет худа без добра.

Благодаря напряженной работе, я добился того, чего не смог сделать прошлой ночью — неплохо изучил все кухонные помещения и остался крайне впечатлен увиденным. И от увиденного мое впечатление о сходстве с далекой советской столовой только укрепилось. Просто здесь все было в разы больше, а цехи по приготовлению первых, вторых и прочих блюд были разделены невысокими кирпичными стенами, хотя остался широкий сквозной проход, соединяющий все эти отсеки воедино. Если мысленно убрать все перегородки с приставленными к ним металлическими стеллажами, то получится огромный зал с очень высокими потолками. Примерно, как три составленных торцами школьных спортзала, но это оценка навскидку — дальняя от складов часть зала тонула в густом сумраке из-за выключенного верхнего освещения и нельзя было точно оценить, насколько далеко он простирается.

И вот там, где заканчивался последний цех, занимающийся десертами, где меня угостили невероятной вкусности пирогом с ягодной начинкой, за совсем низкой кирпичной перегородкой, заставленной знакомыми «икебанами» в прозрачных горшках, находилось более чем серьезное по объему пространство, сплошь заставленное длинными стальными столами с узкими столешницами. Столы тянулись поперек кухонного зала и почти упирались в грубую кирпичную стену с несколькими десятками стенных ниш, выглядящих куда знакомее «икебан» и вызывающих совсем иные чувства — в стене были копии раздаточных ниш «едален» из тюремных крестов. Я как раз доставил в десертный цех один из ящиков с маслом, которое, похоже, здесь добавлялось во все, начиная от ухи и заканчивая безе, когда прозвучало три громких требовательных звонка.

— Вот и начинается — устало вздохнул выглядящий лет на сто высокий усохший старик, устало упираясь белой от муки ладонью в стол — Ты ведь новенький? Тихон?

— Тихон — согласился я с его выводом — Рад знакомству.

— Ты постой и погляди, Тихон. Погляди на стену кормильную. Вот так и тебя мы потчевали. Погляди… и пожелай сидельцам аппетита приятного.

— П-пожелаю — запнулся я, поворачиваясь к перегородке и жадно глядя поверх нее.

Те длинные столы были буквально заставлены едой. Запеченные до хрусткой крепкой корки хлебные «подносы», на них тарелки из того же материала, полные густым зеленоватым пюре, рядом солидный кус уже другого ноздреватого хлеба, а поверх него порция жареной рыбы. Я сам много раз получал такое вот комплексное блюдо в своем кресте и жадно съедал все до крошки, хотя не забывал уделять немного хлеба для увеличения своих запасов на черный день и для обмена при чалках.

А на столе подальше уже чуть другое угощение — там пюре посветлее, рыбы побольше, а еще там имеется бутылка с торчащей из горлышка длинной пробкой. Меня словно обожгло воспоминанием, как я в свое время заслужил такое же вино, вытащил пробку, а она разломилась в пальцах на две части, выронив сложенное и тогда абсолютно непонятное послание. Сейчас я могу вспомнить лишь первые его строки:

«Пока ОН в узилище пребывает — пребудешь в нем и ты! С его свободой — обретешь ее и ты! Крепись!…».

Еще там была сонная таблетка и толика жгучего перца…

Я много раз пытался представить себе место, откуда в мое узилище приходила еда, наградное угощение и такие вот явно тайные записочки. И вот я стою здесь во плоти и наяву, удивленно разглядывая десятки столов и целую рать сутулых старательных стариков с тележками. В помещении было не меньше пятнадцати человек и все они пребывали в постоянном и на вид хаотичном броуновском движении. Поскрипывающие тележки ожили с гудками и начали сновать от стены к столам и обратно. Заставленная подносами тележка навроде гостиничных — с несколькими полками — подкатывалась к стене и нишами, над которыми то и дело загорались беззвучные разноцветные огоньки.

Загорелась желтым лампа — и в нишу ставится поднос с зеленым пюре и крохотной порцией жареной рыбы с мой указательный палец. Опускается рычаг и… прямо на моих глазах поднос исчез… растворился в воздухе! Я ощутил, как во рту пересохло, а меня по плечу хлопнул старый повар, испачкав новенькую, но уже мокроватую от пота рубаху мукой:

— Поразился?

— Еще как — признался я, продолжая жадно наблюдать и не скрывая своего жгучего интереса.

Хотя в подобном случае более подозрительно было бы, разыгрывай я из себя безразличного истукана.

Загорелась зеленым — и в нишу ловкие стариковские руки торопливо ставят поднос с едой и вином.

Загорелась красным и ярким — в нишу ставится хлебный куда более тяжелый поднос, с большим пирогом вдобавок. Я знаю, насколько он вкусен — я только что испробовал эту фруктово-медовую сладость.

Пока я смотрел, в стене один за другим загорались и гасли огни. От вспышек рябило в глазах, а молчаливые старики продолжали сновать с тележками, ставить хлебные подносы в ниши и дергать рычаги.

Массовое кормление узников шло своим чередом…

Прошло, возможно, не более пары минут, а я уже поймал себя на мысли, что буквально… заворожен происходящим. Более точного слова и не подобрать. На что вообще я сейчас смотрел?

Массовый танец?

Священнодействие?

Жертвоприношение?

Все то, что происходило прямо сейчас за кирпичной перегородкой, выглядело идеально отрепетированным представлением и каждый из актеров точно знал, что ему делать и где быть в ту или иную секунду. Участников «представления» было не так уж и много, почти все они были стары, проходы между столами слишком узки, но несмотря на это, все шло своим быстрым, четким и предельно эффективным чередом. Лучше них справилась бы только роботизированная система — и то не факт.

Нагруженные тележки подходили к стене, хлебные подносы один за другим помещались в ниши, при этом тележка продолжала двигаться, разгружаясь буквально на ходу. Не успевал очередной «кормилец» миновать и четверть стены, а за ним следом уже двигалась другая тележка, за ней третья и все они разгружались с той сноровкой, что появляется лишь после долгих лет практики. При этом все происходило не просто «без сучка и без задоринки», а в неизменном темпе, что позволяло избежать любых столкновений и сбоев. Пока тележки совершали свой хоровод, торопливо шагающий кухонный персонал продолжал расставлять на столы новые подносы с едой.

Все заняло не больше получаса, при этом каждая из ниш «глотала» по порции пусть не каждые три секунды, но довольно близко к этому показателю. И это говорило не только о эффективности налаженного процесса, но и о количество ждущих кормежки узников. Разноцветные огни гасли и снова требовательно зажигались, жадно глотая изрядную порцию калорий, что сегодня не только спасет от голода очередного сидельца, но и утешит его измотанную одиночеством душу.

Я ненадолго перевел взгляд дальше — туда, где начинался зыбкий сумрак очевидно неиспользуемых кухонных помещений, кое-где разбавленных одиночными огнями. Их света хватало, чтобы показать еще с десяток темных фигур, занятых разливанием вина по бутылкам и закупоркой оных. Еще одна странность — откуда у них столько стеклянной тары и сколько же сейчас этих бутылок разбросано по снежным пустошам? Пусть сидельцы народ запасливый, но, когда число бутылок перевалит за пару десятков, ты поневоле начнешь избавляться от них единственно возможным путем, отправляя туда же, куда и весь мусор. Разве нельзя было как-то удешевить этот процесс? Раз тут нет пластиковой одноразовой посуды, то могли бы наливать вино в хлебные стаканы особой плотность… или зажаристости? Да возможно это бред, но все равно им стоило придумать нечто более эффективное, чем ежедневный налив немалого количества бутылок из пузатых старомодных бочонков. А их я уже видел, кстати — бочонки. Они стояли бок о бок тесными рядами в помещениях рядом с холодильниками и кладовыми.

Вернувшись к созерцанию кормления, я заметил то, что до этого упускал из виду — поведение тех, кто разгрузил тележку и спешил обратно к столам. Некоторые крестились. Другие выполняли нечто похожее, но менее размашистое и в районе сердца. Остальные просто что-то беззвучное себе под нос. И все они бросали быстрые взгляды в мою сторону — не конкретно на меня, а именно что в мою сторону. Поняв, что они смотрят на разделяющую нас невысокую кирпичную перегородку с «икебанами», я поднялся на носках, наклонился и увидел длинный узкий стол или даже полку, заставленный различными предметами, среди которых я разглядел и пару икон. Ясно… для большинства трудящихся в этой тайной столовой людей процесс отправки еды узникам на самом деле сродни священнодействию.

Вернувшись на свое место, я чуть смущенно и робко улыбнулся стоящему рядом седому повару из отдела десертов, а тот успокаивающе улыбнулся в ответ и похлопал меня по плечу:

— В первый раз всем интересно. Людей кормим как-никак!

— Это уж точно — поддакнул я — Людей ведь кормим.

— Дело такое важное, что и начальство бдит пристально — старик с намеком взглянул вверх, еще раз хлопнул меня по плечу и отошел, вернувшись к большому баку с тягучим тестом.

Обернувшись, я взглянул вверх и удивленно моргнул — раньше там была непроницаемая темнота, довольно солидный участок потолка, погруженный в темноту, выглядящий так, будто там произошла техническая неполадка со светом, которая пока не исправлена. Теперь же там приглушенно сиял освещенный выдающийся вперед стеклянный «мыс», нечто вроде нависающего корабельного мостика из стекла. И там за стеклом стояла одинокая высокая фигура, сложившая руки на груди и внимательно наблюдающая за кормлением узников.

Таращиться я не стал. Увидев надзирателя, я тут же развернулся и торопливо зашагал обратно к складам. И где-то на пятом-шестом шаге ощутил спиной скользнувший по мне взгляд. Возможно, мне показалось, но оборачиваться и проверять я не стал, предпочтя выскользнуть в сквозной проход и по нему стремиться к своей законной среде обитания чернорабочего — к кладовым, парень, к кладовым!

Я понимал, что стоящий наверху некий начальник наверняка заметил мое поспешное и возможно даже трусоватое бегство. Но на это и был мой расчет. Руководство любит подчиненных не только старательных, но и боящихся сурового начальственного взгляда или даже мимолетного внимания. Хорошо тот подчиненный, который завидев босса, тут же набрасывается на работу и начинает горы сворачивать. И хуже всего тот работник, что продолжит стоять без дела, да еще и начнет дерзко пялиться в ответ — вот таким новеньким заинтересуются куда сильнее. Он сразу вызовет внутреннее негодование. И совсем неважно с какой планеты начальник, а с какой подчиненный — это правило работает всегда, ибо является универсальным законом мироздания.

И именно поэтому я первым делом продемонстрировал свое знание неписаных законов, показав себя трусливым травоядным, уходящим от взгляда пока сытого, но все же хищника. И показал я это не только самому надзирающему там вверху, а и остальным работникам кухни. Я видел их чуть ехидные понимающие и даже одобрительные усмешки, когда я проходил мимо. Они сами были такими же. И радовались, что новенький ничем не отличается. А раз есть понимание и одобрение — значит, меня куда быстрее впустят в свой круг, куда обычно не так-то просто пробиться новичкам.

Коварный ли я шпион? Нет. Просто я много кого повидал в своей прошлой предпринимательской деятельности. Было время, когда и я вот так вот стоял, сложив руки на груди и внимательно наблюдая за работой подчиненных. Было время… пока я не продал свой последний бизнес, чтобы выгодно вложить деньги и спокойно жить на стабильный доход, попутно позволив себе свалиться в штопор будничного алкоголизма. Так куда проще — и я не про алкоголизм, а про работу с людьми. Отвратное, честно говоря, это дело — с людьми работать. Подковерные игры, подсиживания, предательства, фальшивые улыбки и тайная ненависть к тем, кто на той же должности что и ты, а получает больше хотя бы на несколько рублей…

Пока катал в голове эти вообще не связанные с происходящим мысли — что позволило расслабиться и даже чуть забыться — я продолжал трудиться. С доставки продуктов меня сняли и отправили на вывоз отходов. И вот тут мне пригодились все силы, чтобы суметь справиться с тяжелыми баками для отходов.

Подкатить тележку вплотную к нужному месту и застопорить нажатием ноги на блокиратор колес. Вытащить из карманов пару сложенных тряпок, с их помощью взяться за выточенные из узких металлических пластин ручки бака и одним движением поднять и поставить его на тележку. Убедиться, что бак встал точно посередине и переходить к следующему. На тележку помещалось по два бака и с каждой новой ходкой, занимающей на все про все четверть часа, я по капле терял силы, с удовольствием ощущая мышечную усталость.

Представь навязанную тяжелую работу каторгой — и взвоешь от ярости и отчаяния, чтобы взорваться гневным матом и послать все к чертям. Реши, что это тренировка — и захочешь зайти как можно дальше, чтобы узнать свои пределы.

Благодаря вывозу мусора я разглядел мусорную яму во всех подробностях, с грустью убедившись, что она не представляет из себя ничего интересного. Просто выложенный кирпичом глубокий кирпичный бассейн. Подкатил бак, вставил в специальное устройство, закрепил, «кувыркнул», дождался, когда выльется весь поток помоев, поднял с мокрого пола шланг, открыл кран и сильным напором горячей воды вымыл контейнер, морщась от бьющего в лицо пара и жалящих капель. Снять пустой бак, отставить в сторону, повторить процедуру с оставшимся полным. Вернуть тару на тележку и пуститься в обратный путь. И так много раз подряд. Вскоре я выучил маршрут наизусть и был уверен, что пройду по нему даже с завязанными глазами. В ведущем к нему коридору было всего три двери и все они были открыты настежь, показав какие-то трубы и идущую по стене экранизирующую решетку, а еще все необходимое для мелкого ремонта и влажной уборки. Я не обнаружил никаких люков в стенах, полу или потолке, а из примечательного была лишь довольно глубоко протоптанная или вернее прошарканная тропа в кирпичном полу — здесь ходили поколения чернорабочих вроде меня.

Когда мне велели остановиться, я удивленно развел руками — могу ведь продолжать. Усмехнувшийся одноглазый старик в повязанной на голове серой косынке меня успокоил — просьбу мою, переданную Василием Азаматовичем куда надо, решено удовлетворить и я перехожу в ночную смену. Но радоваться нечему — первая смена уже сегодня, начинается незадолго до полуночи, а заканчивается ближе к восьми утра. Основную массу отходов вывозят как раз ночью, плюс тогда же кухни отдраивают до блеска и завозят продукты для утренней смены. Поэтому иди-ка ты, Тихон, спать, чтоб на всю ночь сил хватило…

Поблагодарив за совет, я засунул натруженные руки в карманы уже испачканных штанов и пошел было по коридору, но одноглазый велел задержаться, сунул жесткую как полено руку для рукопожатия и тихо предложил часам к девяти вечера собраться в комнате досуга на небольшие посиделки. Кивнув, я пообещал явиться и на этом наш разговор завершился.

Шагая к своей комнате, я крутил в голове схему всех пройденных коридоров и кухонных отделов, отметая те из них, где не могло иметься нужной нам технической комнаты. Искать надо в другом месте — там, где я пока не бывал. И к этим направлениям относятся помещения над кухнями, откуда наблюдало одинокое начальство, а также та погруженная в темноту немалая часть залов… Ну и еще я приметил узкую железную дверь, находящуюся совсем рядом с «кормильней», но пока не знал, что за ней скрывается.

Но я не унывал — раз уж меня пригласили пообщаться вечерком, то что-нибудь полезное я точно разузнаю…

Самой большой сложностью оказалась попытка заснуть в своей новой теплой, безликой комнате, которую я на подсознательном уровне воспринимал каменным мешком. Западней, куда я вошел по собственной воле, причем безоружным, а теперь еще и разделся, улегся в кровать и вот я жду, когда внутрь ввалятся наконец-то прозревшие охранники, чтобы схватить меня и поволочь на допрос или даже казнь. Дверь была снабжена внутренней щеколдой — и я ее задвинул — но понимал, что ее можно выбить одним легким ударом. В коридоре то и дело кто-то проходил, шаркал, кашлял или сморкался, кого-то вполголоса окликал — в общем ничего особенного, обычная рутинная повседневность, неотличимая от жизни в Холле или Центре нашего убежища. Хотя там больше народа и соответственно больше шума. Обычно такой шум служит убаюкивающим фоном еще с древних времен — ведь раз люди там на улицах просто ходят, покашливают и мирно переговариваются, значит, нет никакой опасности и можно спать спокойно. Но это в том случае, когда ты свой среди своих. А я здесь чужой и темные мысли продолжают лезть в голову.

Причем некоторые вопросы вполне резонные, а отсутствие на них логичного ответа вызывает еще большую тревогу.

Разве где-то там в потенциально обязанной быть диспетчерской или любом надзорном органе вроде помещения с консолями управления, экранами и сидящими за ними суровыми людьми с усталыми внимательными глазами не ведется банальный бумажный журнал, отмечающий срабатывания телепортационной установки? Той установки, что находится неподалеку отсюда и служит для доставки новых рабочих, а не продуктов питания или избавления от мусора.

Разве между надзорными органами и руководством кухни нет регулярного диалога, где каждый обязан сделать некий краткий доклад? И уже чуть ли не сутки назад кто-то из фурриаров, с кем я лично пока не столкнулся, должен был хотя бы вкратце упомянуть нечто вроде «новый работник Тихон доставлен благополучно, уже заступил в ночную смену». И в ответ тут же последовало бы куда более удивленное: «Какой еще к чертям новый работник? Установка телепортации не была задействована столько-то дней, можете свериться с журналом». И вот тут у них наступило бы прозрение…

Меня уже должны были подхватить под безвольные руки и повлечь в застенки с мешком на голове. И лежать я должен сейчас не на пахнущей пылью кровати, а на залитой моей кровью металлической скамье.

Но я мирно отдыхаю перед ночной сменой и ничего плохого не происходит.

И это странно… очень странно… и почти необъяснимо.

Пусть здесь не секретный военный объект, но это огромная кухня — и этим все сказано. В голове снова ожили воспоминания из далекого детства. Я помнил, как сидел на вершине холма из деревянных палет на заднем дворе столовой и, выгрызая упрямую занозу из пальца, в какой уж раз наблюдал за приемкой продуктов. Ритуал всегда повторялся — из припаркованного задом грузовика выгружали мясо или мешок с крупой, тут же отправляя их на стоящие здесь громоздкие весы. С щелчками передвигались грузики, внимательные глаза следили за смещением стрелки, а затем продукты либо уходили на тележку и далее в холодильник, либо же начиналась перепалка между приемщицей и водителем, причем каждый потрясал своими бумагами, что-то кричал про нетронутые пломбы, про ответственность, про звонок кому-то важному и неточность проклятых весов. Иногда, при серьезной недостаче, вызывалась заведующая и начиналась серьезная шумиха со звонками и выяснениями. Только после этого в журнал вносилась запись о поступивших продуктах с их точным весом — и водитель тоже ставил подпись под этими цифрами, порой багровый от сдерживаемой злости. После этого, прошипев что-то про вконец обнаглевших баб, он забирался в кабину, грохал дверцей и уезжал, нарочито газуя и наполняя двор едким дымом из выхлопных труб. А заведующая, вплывая обратно в темные коридоры, повторяла кивающей работнице: «Даже не слушай их, Нюр! Воры они! А нам отвечать своим карманом!». Я знал каждого из водителей и вскоре, увидев машину и лицо за ветровым стеклом, мигом понимал, как сегодня пройдет приемка продуктов — просто и быстро или с криками и руганью.

Тот же самый ритуал с подсчетом, взвешиванием, изучением касался вообще всего, что входило в столовую — униформа, хлорка, новая кухонная утварь, столы и все остальное. Все списываемое и выходящее — тоже подвергалось строгому учету и подсчету.

Тот же принцип напрямую касался и всех сотрудников — каждый день работающая в столовой табельщица, уткнувшись в большие прошитые журналы с болтающейся на шпагате сургучной блямбой или подписанной картонной полоской, вписывали в клеточки явку или неявку, отмечали количество рабочих дней, делали пометку о больничных, заводили новую папку или хотя бы лист на каждого новичка.

Я бывал в каждом цехе, в каждом кабинете, я часами сидел даже у самой заведующей, удивляя ее своей тихостью и неприметностью. Я прекрасно знал каждую деталь их внутренней кухни — и впоследствии мне очень пригодились все эти знания, полученные не из устаревших пыльных учебников или ртов вялых теоретиков, а многократно увиденные и понятые на практике. Именно в той столовой я получил знания о рабочем взаимодействии таких разных людей и о том, как начинаются и разрешаются их конфликты, как выглядят попытки подставить, как пройдохи шоферюги обманывают новеньких девушек на приемке продуктов и как потом они навзрыд плачут в углу кабинета заведующей, не зная как отдавать повисшую немалую сумму. А заведующая, доставая из ящика стола бутылку коньяка, совсем по-мужски успокаивает: «Разберемся, не рыдай, дура, скажи спасибо, что на малом обожглась, а с той тварью за баранкой я сама порешаю». И ведь решала. А я, увидев это, переходил в мастерские к мужикам и, разбирая очередную горелую штуковину, наблюдал, как дела ведутся у них — а туда тоже немало доставлялось и требовало учета. Там многое новое на моих глазах «уходило под полу» под видом списанного оборудование, но производство этого даже не замечало — умельцы чуть ли не на коленке восстанавливали старье, заставляя отработать еще один срок. В их карманы уходили рублевки, трешки и порой даже десятки, а я наблюдал и запоминал — ни с кем никогда не делясь увиденным, что позволяло оставаться своим.

С той поры у меня и появились некоторые из рабочих и никогда не нарушаемых правил.

Не доверяй никому. Все лгут. Перепроверяй. Контролируй. Веди строгий учет каждой мелочи.

Будь я начальником подземной огромной кухни для тюремных заключенных, я бы мгновенно узнал о появлении на своей территории чужака. Узнал бы еще до доклада с низов — хотя бы потому, что будь я здесь главным, ни одна из комнат телепортации не стояла бы незапертой. Да эти установки и не заработали бы без моего прямого разрешения — так что я знал о новичке еще до его появления.

Имелась под сотню и других замеченных во время работы мелочей, пока я перевозил продукты и утаскивал мусор. Приоткрытые двери в коридорах, спящие в укромных уголках старички, распитие спиртного в ночную смену и сильнейший «выхлоп», исходящий от многих, кто трудился днем, частые штабеля в явно «слепых» для наблюдателей местах, чуть ли не свободная одежда у многих и чем старше — тем больше этой свободы, немало чихающих и кашляющих на своих рабочих местах, отсутствие у некоторых повязок или шапок на головах. И главное — я нигде не обнаружил вполне ожидаемого какого-нибудь встречающего нас у входа в кухни серенького человечка с большим потрепанным журналом, куда он вносил бы имена явившихся. Какой-то контроль все же имелся, выглядя как небрежная перекличка между кухонными цехами.

Семейное кафе — именно так это выглядело для меня.

В начале карьеры бизнесмена, еще не разбогатев, я со старым ноутом часто сиживал в достаточно большом кафе-столовой, где подавали вкусную дешевую еду и неплохой кофе. Заведение принадлежало работящей семье и вскоре я стал для них почти своим, получил вечную скидку, а еще при мне перестали стесняться и в результате я узнал многое из их внутренних процессов. На кухне и в зале трудилось около десяти человек, занятых разными работами. И учет персонала был следующим — банальная перекличка, а если кого-то нет, уточнение куда делся, короткий матерок, злой звонок, если отсутствие не по уважительной причине, быть может небрежный звонкий подзатыльник опоздавшему. Но там была и есть семья. Причем дружная и спаянная общей целью разбогатеть. У них, кстати, все получилось и таких заведений у них уже два. Или три — давненько к ним не захаживал.

Но ведь тут не семья. Тут минимум сотня, а то и больше усталых и ни разу не родных друг другу мужиков, являющихся по сути все теми же узниками. Можно сравнить это с переводом из одиночных камер в колонию-поселение с более чем свободными правилами. Раньше здесь были женщины, но когда из-за них начались проблемы, их убрали и в результате получилось то, что получилось. Порядок поддерживают с помощью достаточно жестких наказаний, наверняка могут и навсегда избавиться от самых злостных нарушителей.

Бунтуешь на галере, раб? За борт!

А тут рабы. Выглядеть это может как угодно, но здесь вполне себе рабство. А рабовладельцы там наверху — наблюдают себе свысока за происходящим. И сама эта ситуация не может не вызывать внутреннего протеста и недовольства, ведь ход рассуждений очень прост: нас банально похитили, помариновали в одиночном заключении, затем повезло очутиться на кухне, где каждый день приходится усердно трудиться в поте лица, причем без оплаты. Мы, а вернее они, трудимся за еду. За место для сна. И боимся кнута. Это и есть рабство. А раз все так плохо, то должен быть и какой-то строгий контроль за происходящим, но я его не увидел. То есть контроля нет и все пущено на самотек? Все равно мол им некуда деться — тут считай, как в подводной лодке и надзор просто не нужен.

Так?

Нет… не так.

Ответ очевиден — просто у фурриаров есть свои люди в рядах кухонников. И этих соглядатаев достаточно много, а ведут они себя грамотно. Обширная сеть. Докладывают при случае самое важное, рассказывая о тех, кто втихаря мутит воду и подбивает остальных на что-нибудь нехорошее. При этом такие как забухавший и натворивший дел Василий вообще не опасны — их накажут да простят, тем самым показывая свое великодушие. А вот тех, кто подговаривает на качание прав или демонстрации — с теми разбираются куда строже.

Но все это, даже если я прав, никак не вяжется с тем, почему меня еще не повязали — чужака, появившегося ниоткуда. Почему? Тут напрашивается еще один очевидный вывод — процесс доставки новых работяг контролируют не те, кто управляет кухней. Судя по уже известной мне информации, отсюда можно связаться с узниками, пообщаться неспешно, передать различные послания, выбрать наиболее подходящих, а затем уже разместить заказ на доставку и ждать итога. Занимаются этим так называемые лидеры от землян и луковианцев, причем «наш» недавно погиб, обварившись кипящим бульоном — жуткая смерть.

Значит, активирует телепортацию и разрешает доставку новых работников кто-то другое? Кто-то не делающий докладов кухонному начальству?

Может такое быть?

Не знаю…

Достоверной информации слишком мало. И поэтому, раз уж меня пока не схватили, лучше перехватить пару часов сна, чем тратить время на мысленную мышиную возню…

Проснувшись, я навестил пустую душевую, где хвойный и цветочный аромат мыла мешался с тяжелым запахом грязной одежды, сваленной в кучу для стирки. Во время работы потеют на кухне немилосердно — по себе знаю. Умывшись, вдоволь напился прямо из сверкающего чистотой крана, причесался и ненадолго замер у зеркала, всматриваясь в свое поджившее лицо. Я искал признаки смятения и неуверенности. Люди не всегда попадаются на неосторожных словах. Иногда они привлекают к себе ненужное им внимание собственным языком тела и мимикой. Испуганные рыскающие глаза, потеющий в прохладном помещении лоб, ломанные движения, резкое оборачивание на грохот двери за спиной, убегающий взгляд, слишком широкая улыбка или нарочито громкий хохот как реакция на небрежную обычную шутку, частое дыхание, внимательное и незаметное самому, но очевидное остальным прислушивание к чужим бормотливым разговорам… Признаков странного страха много и все они могут привлечь внимание — сначала удивленное, а затем и подозрительное.

Почему так испуган новичок?

Еще тяжелее скрыть подспудную агрессию или ненависть, что старается вырваться и показаться во взгляде, неосторожном слове, наклоне набыченной головы, сунутых в карманы стиснутых кулаках или отказе присесть — желающий драться сидеть не хочет.

У меня агрессии не было. Уж точно не к тем бедолагам, кому удача улыбнулась чуть ярче, чем остальным узникам. Они честно выполняют свои обязанности, сытно и вкусно кормя целую армию заключенных. А если судить шире, то я тут — главный счастливчик. Я вольная птица. И, по сути, я единственный, кто явился сюда по собственному желанию с воли и ведь еще и уйти могу в любой момент.

Но вот испуг во мне был. Во мне жил страх попасться и никуда это чувство не денется. Наоборот — страх обострится. Ведь как раз сейчас и пришло время, когда отдохнувшему с дороги и чуть пообвыкшему новичку начинают задавать разные опасные вопросы. Причем вопросы эти будут вполне невинными и без всякой подлой подоплеки. Но для этот диалог может оказаться смертельно опасным — в буквальном смысле.

С кем чаще всего чалился, Тихон?

А такого-то знаешь? А с той-то и той-то не пересекались пути ваших крестов?

Кто тебе весточки с кухни передавал и на службу сюда приглашал? Не напрямую ведь связь шла, а через кого-то из наших доверенных?

За оружейный рычаг дергал?

Последний вопрос был самым «мутным». Я невольно стиснул кулаки, злясь на себя придурка. Ведь мне в свое время достался целый кладезь возможно крайне полезной информации — а я даже и не прикоснулся. Та кожаная сумка, переданная для Красного Арни, брошенная в ящик умирающим Костей, что родом из Мурманска. Да не факт, что там было хоть что-то про «смиренных», но, возможно, и нашлось бы что полезное. Опять же я мог потратить куда больше времени на расспросы всех в Бункере и всех, кого перевозил по снежным пустошам. Люди знают многое — порой сами не подозревая об этом. Каждый носит в себе золотые крупицы важней информации — главное добраться до этих самородков. Но я предпочел заняться делами более насущными. Не стал расшифровывать данные из той тетради, не заводил долгих разговоров с ворчливыми стариками и говорливыми старушками. Слишком мало разговаривал с живущими в Центре и даже не попытался добраться до рядовых жителей Замка. Я лишь облизнул громадный айсберг накопленных сидельцами знаний, но так и не откусил. А будь все иначе — и возможно я бы стоял здесь с куда большей уверенностью. Но, с другой стороны, погрузись я в черпание знаний, на что ушли бы десятки часов просеивания и процеживания пустой болтовни и ненужных мне данных… я бы не стал тем, кем являюсь сейчас и не добрался бы мест подобных заброшенным базам, тайным убежищам и этой вот кухни. В жизни всегда приходится выбирать — порой этот выбор неосознанный, но есть он всегда. И это только в киношных боевиках герою удается использовать каждую возможность на все сто процентов, а в реальной жизни всегда приходится чем-то жертвовать.

— Придется использовать свой страх — пробормотал я, глядя в чуть запотевшее зеркало.

Чуть подправить свою позу, чуть осознанней реагировать на слова и вопросы, почаще улыбаться и побольше задавать вопросы, поощряя подробный пересказ с уймой тех самых атмосферных мелочей и чуть что подрываясь налить чайку или опорожнить пепельницу… и меня примут не за испуганного шпиона, а за стеснительного и еще не пришедшего в себя, но в целом очень неплохого мужика, знающего свое место, относящегося к «старичкам» с уважением, всегда готового не только внимательно слушать, но и принести еще чайку, вывалить окурки и вымыть пол. Такие всем нравятся.

Зачесав чуть отросшие волосы не назад, а набок, я с минуту поулыбался в зеркало, отрепетировал положение плеч и чуток ссутулился, подумав, заправил рубашку в штаны, а их подтянул чуть выше и, оставшись довольным внешним видом, пошел к выходу, мысленно напоминая себе, что моя главная цель — собрать как можно больше нужной нам информации.