Дорогой Константин Сергеевич, большое Вам спасибо за письмо, спасибо и за телеграмму.[5] Для меня письма теперь очень дороги, потому что, во-первых, я сижу один-одинешенек и, во-вторых, пьесу я послал три недели назад, письмо же получил только вчера от Вас, и если бы не жена, то я ровно бы ничего не знал и мог бы предполагать все, что только бы в голову мне полезло. Когда я писал Лопахина, то думалось мне, что это Ваша роль. Если она Вам почему-либо не улыбается, то возьмите Гаева. Лопахин, правда, купец, но порядочный человек во всех смыслах, держаться он должен вполне благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов, и мне вот казалось, что эта роль, центральная в пьесе, вышла бы у Вас блестяще.
Если возьмете Гаева, то Лопахина отдайте Вишневскому. Это будет не художественный Лопахин, но зато не мелкий. Лужский будет в этой роли холодным иностранцем, Леонидов сделает кулачка. При выборе актера для этой роли не надо упускать из виду, что Лопахина любила Варя, серьезная и религиозная девица; кулачка бы она не полюбила.[6]
Мне очень хочется в Москву, да вот не знаю, как мне выбраться отсюда. Становится холодно, а я почти не выхожу, отвык от воздуха, кашляю. Боюсь не Москвы, не поездки, а того, что мне придется просидеть в Севастополе от 2 часов до 8 — притом в скучнейшей компании.
Напишите, какую роль Вы возьмете. Жена писала, что Москвин хочет играть Епиходова. Что ж, это очень хорошо, пьеса только выиграет от этого.
Нижайший поклон и привет Марии Петровне, желаю ей и Вам всего самого лучшего.
Будьте здоровы и веселы.
Я ведь еще не видел «На дне», «Столпов»[7] и «Юлия Цезаря». Очень хочется посмотреть.
Ваш А. Чехов.
Не знаю, где Вы теперь живете, потому пишу в театр.
Письма, т. 4, с. 326–327 (с пропусками); ПССП, т. XX, с. 170; Акад., т. 11, с. 291–292.