Переулок капитана Лухманова

Крещенские морозы

Пришел праздник Крещения. И за ним начались небывало холодные дни.

На фоне общих разговоров и международных конференций о всеобщем потеплении климата нынешние морозы были как насмешка над этой болтовней. Настоящие крещенские морозы! Бабки в магазинах рассуждали: «Вот оно! Природа наша все равно берет свое! Никакие американцы в телевизорах ей не указ…»

В самом деле: выскочишь на улицу – и перехватывает дыхание!

Матвей все-таки выскочил, прикрывши подбородок и нос колючим шарфом (тот сразу заиндевел). Синел рассвет, светились окошки, слегка сплюснутая луна простуженно желтела рядом с куполом вновь отстроенной Ильинской церкви. У пристани сипло вскрикивал тепловоз…

В школу можно было не ходить: накануне по местному ТВ опять отменили занятия с первого по девятые классы. Но старший брат Мирослав усвистал в клуб «Речник», в котором занималась группа «Резонансы», а Матвею что делать дома одному? Валяться в постели – это слабость характера. К тому же пятиклассник Матвей Рощин обещал принести своему учителю Брагичу книжку «Побежденный Карабас» – продолжение «Золотого ключика». То есть не самому Брагичу, а его сыну – лопоухому первокласснику, по прозвищу Крылатый Эльф. Уж Элька-то вместе с отцом точно торчит в школе.

До школы – полтора квартала. А точнее, сто девяносто шесть Матвеевых шагов.

В школе было пусто. Почти пусто. Лишь косо глянул на мальчишку охранник дядя Игорь, да за дверью химического кабинета на втором этаже слышались голоса – там занимались десятиклассники. Потом что-то негромко взорвалось, и раздался одобрительный смех. Матвей поднялся на третий. В приоткрытой двери пятого «А» светилась похожая на тонкую букву «Г» щель. Матвей шагнул через порог.

Брагич за столом проверял тетради. И Элька конечно же был здесь: он деловито пыхтел на задней парте.

– Здрасте, – сказал Матвей в пространство.

Брагич кивнул, не поднимая головы, и поймал упавшие с утиного носа очки.

Элька обрадовался:

– Мак! Иди сюда! Помоги присобачить хвост к голубку… – Он мастерил из клетчатого листика бумажную птичку.

– Эльдар, что за выражение… – рассеянно пристыдил его отец.

– А чего? Оно же не ругательное…

– Оно неточное. Разве можно присобачить хвост к голубю?

– А как сказать? Приголубить, что ли? – Элька, сын учителя-филолога, кое-что смыслил в русской стилистике.

Матвей (он же Мат-Вейк, капитан Мак’Вейк и просто Мак) хихикнул, подошел и умело вставил хвостовое оперение под бумажные крылышки.

– Надо уголки подгибать, я же объяснял…

– Ага…

Брагич глянул из-за очков.

– А чего тебя, друг мой, принесло сюда в такой арктический холод? Я – это понятно: по долгу службы, Крылатый Эльф – из-за нежелания сидеть дома в одиночестве, а ты?

– Я тоже из-за нежелания… И «Карабаса» Эльке принес. Я же обещал вчера…

– Ой! – возликовал Элька. Остренькое лицо засветилось. – А я боялся спросить. Думал, вдруг ты забыл!

Матвей вытянул из закоченевшего рюкзака растрепанную книгу.

– Рощин человек чести и слова, – ровным голосом сообщил Брагич. – За это, Мак, я готов слегка нарушить педагогические нормы и сделать для тебя послабление. Хочешь переписать диктант?

– Зачем? Двойка, что ли?! – возмутился Матвейка. Сроду не бывало у него двоек по русскому.

– Четверка. А могла быть пятерка. Если бы не сделал глупую ошибку.

– Какую?

– Ты считаешь, что слово «аллигатор» происходит от музыкального термина «аллегро»?

– С чего вы решили? – не очень почтительно удивился Мак.

– А почему у тебя написано «аллегатор»?

– Где?! – Матвейка подскочил и глянул Брагичу через плечо. – Ну Андрей Ренатович! Ну разве это «е»? Это у «и» не дописался крючок. Бумага лощеная, паста не всегда прилипает…

– Д-да? – Брагич добросовестно пригляделся.

– Па, Мак правду говорит, – вмешался Элька: он оказался рядом.

– Ты отстаиваешь клановые интересы, – сказал Брагич.

– Я отстаиваю правду! – Крылатый Эльф возмущенно полыхнул ушами.

Кстати, Крылатым звали его именно за эти уши – большущие и треугольные, как у настоящего эльфа из кино про Средиземье. Похожие на растопыренные дельтапланы. И Элька гордился. Он был из тех, кто умел свои недостатки превращать в достоинства.

– Не надо мне пятерку, – со сдержанной обидой сообщил Матвейка. – А как пишется «аллигатор», я знаю с первого класса. Когда учил стихи:

– Это про упрямого Фому, Сергей Михалков, – уточнил начитанный первоклассник Эльдар Ибрагимов.

– Ладно, я не буду упрямым Фомой… – Брагич красным стержнем зачеркнул в углу страницы четверку и поставил «пять». – Может быть, такое доброе дело поможет качнуть весы мироздания в сторону позитива.

– Это как? – спросил Элька. Он подозрительно относился к непонятным фразам.

– Избавит планету от какой-нибудь очередной беды.

– Одна пятерка? – усомнился Крылатый Эльф.

– Мелочи бывают очень важными. Давным-давно маленький голландский мальчик заткнул в плотине крохотную щелку и спас от наводнения страну…

– А-а! Я читал! – вспомнил Элька. – Но здесь-то как… – И не договорил.

– Можно? – раздался нерешительный голосок.

На пороге стояла девочка. И Мак сразу понял, что это Чешуйкина из пятого «Б». Потому что девочкины веснушки, будто зеркальца, отразили мягкий свет плафонов.

Такие веснушки были только у одной ученицы в школе номер сорок. По крайней мере, так отмечал про себя Мак. Они были заметны не всегда, а лишь при определенном повороте лица. Шевельнет головой – и пятнышки цвета спелого овса на миг отражают свет. И поэтому фамилия у хозяйки веснушек казалась подходящей: они как чешуйки золотистой рыбки.

Однако не надо думать, что Матвей Рощин заглядывался на девчонку. Потому что, кроме веснушек, ничего особенного в ней не было. Чешуйкина, вот и всё. Птичий «клювик», рыжеватые кудряшки, тихий нрав (никогда не бегала, не толкалась в буфете)…

– Еще одно морозоустойчивое существо, – сказал Брагич. – А тебя что за судьба принесла? И почему ты такая… демисезонная?

Чешуйкина была в короткой меховой курточке, из-под которой торчало форменное клетчатое платье, в лыжной вязаной шапочке, в легких сапожках. И колготки, похоже, не шерстяные, а тонкие. Ну прямо осенний наряд.

– Меня папа привез, – виновато объяснила Чешуйкина от порога. – Если в машине, зачем кутаться… Сказал, что после двенадцати заедет, и укатил. Я вошла, а в школе пусто. А дядя Игорь давай рычать: «Ходят тут, когда уроков нету, суета одна! Иди домой…» А как «иди»? Мы на Профсоюзной живем, на автобусе надо, а его не дождешься…

– Полная драма, – заметил Элька, любивший литературные выражения.

– Ну да, – согласилась Чешуйкина и поставила к оранжевым сапожкам такой же оранжевый рюкзачок. – Я стала папе звонить, но батарейка выдохлась. Я такая растяпа – всегда забываю зарядить… А у дяди Игоря я побоялась просить телефон… Пошла наверх, подумала, что, наверно, увижу хоть кого-нибудь и попрошу…

– Страшнее дяди зверя нет, – сообщил юный Ибрагимов.

– Эльф, не чеши языком, а дай девочке мобильник, – велел Брагич.

– Он дома…

– Разгильдяй!.. Чешуйкина, возьми мой.

– Спасибо, Андрей Ренатович.

Она застукала сапожками от порога к учительскому столу. Но Брагич, похлопав по карманам пиджака, с досадой сдернул очки.

– Одно к одному… Кажется, оставил в учительской…

Матвей выдернул из нагрудного кармана свой телефон.

– На, звони…

– Спасибо… Ой, в точности как мой… – Чешуйкина привычно понажимала кнопки, прижала плоскую «Нокию» к уху. – Ну вот… Папа говорил, что у них технологическое совещание. Они в такое время всегда выключают телефоны. Это часа на три…

– Невезуха… – подвел итог Эльф.

Он запустил бумажного голубка через класс и теперь выцарапывал его из-за дальней парты.

– А можно я здесь папу подожду? – попросила Чешуйкина. – У меня с собой есть книжка…

– Какая? – насторожил уши-локаторы Элька.

– «Мы на острове Салькрока…»

– А-а! Я читал…

Брагич почесал очками ухо.

– Здесь, душа моя, оставить одну я тебя не могу. А нам с Ушастым надо скоро ехать домой. Сейчас вызову такси, и давай поедем вместе к нам. Я буду дома печатать всякие отчеты, а ты учить Эльку хорошим манерам.

– Я не поддаюсь дрессировке, – сообщил Элька, выбираясь из-за парты. – А домой нам сразу нельзя. Мы же обещали заехать за мамой, а потом к тете Наде, чтобы забрать у нее в починку ноутбук…

– Тьфу ты… Да подождет она с ноутбуком.

– Будет скандал. Ты не знаешь женщин?

«Одно к одному», – отозвались в Матвее недавние слова Брагича. И что было делать? Вовсе не нужна ему была эта Чешуйкина, несмотря на ее симпатичные веснушки. Но если человеку некуда деться…

– Двигаем ко мне, Чешуйкина… – И чуть не добавил: «Ничего другого не остается».

И шевельнулось вдруг ощущение, что все это не просто так, а… какая-то «подсказка судьбы». Правда, не сильно шевельнулось, чуть-чуть…

– Пешком? Девочка закоченеет, – сказал Брагич.

– Не успеет. Бегом тут полторы минуты…

– Ой… наверно, неудобно… – засомневалась Чешуйкина.

– А что удобно? Замерзать под забором, как Девочка со спичками у Андерсена?

– Я читал… – вставил Эльф.

– Правильное решение, – рассудил Брагич. – Напои гостью горячим чаем…

– Да. А за это буду эксплуатировать на домашней работе…

Чешуйкина, кажется, обрадовалась:

– Тогда ладно!.. – И натянула на шапочку капюшон с такой же курчавой оторочкой, как ее кудряшки.

За дверью Чешуйкина заспешила по коридору, а Мак оглянулся на пороге.

– Андрей Ренатович, а про Огонька… ничего больше не слышно?

Брагич сказал насупленно:

– Как не слышно… Слышно. Только ничего нового…

Горячая вода

На улице, в синем рассветном воздухе, опять перехватило дыхание. Чешуйкина ойкнула и прижала к губам варежку. Матвей ухватил ее за другую. И побежали, как бы проламываясь через длинные ледяные иглы.

Чтобы отвлечь девочку от холода (но и не только для этого), Матвей выговорил на бегу:

– Послушай… ты не обижайся, но… я даже не помню, как тебя зовут… потому что чаще по фамилиям…

Она не обиделась и не удивилась. Выдохнула из-под варежки белый парок:

– Маша меня зовут… А тебя, я знаю, Матвей… или Мак…

– А откуда знаешь… что Мак?..

– Слышала, как тебя брат окликал. Мирослав… Я его тоже знаю: мы вместе в концерте выступали.

Ее мигом застывшие сапожки твердо стучали по заледенелому асфальту.

– Уже сейчас… будем дома… – пообещал Матвей.

Как бы не так!

Ну кто мог ожидать такую подлость!

Когда свернули на Пароходную, увидели, что над тротуаром извергается гейзер. Клубы пара синели в утреннем воздухе, вода урчала и заливала перекресток. И когда успела случиться авария? Ведь полчаса назад все здесь было спокойно! Видать, от мороза лопнула труба…

Неподалеку чернела аварийная машина, переругивались рабочие. От гейзера несло теплом, но вокруг уже наросла бугристая наледь. По ней сбега́л кипяток, дымился, растекался в широченную лужу и остывал, но замерзал не сразу. Матвей охнул, представив, какой окружной путь им предстоит. Озеро на полквартала! Он потянул Машу:

– Давай вон туда! Может, проскочим!

Слева, в полусотне шагов, кто-то успел проложить мостки – хлипкие досочки на фанерных коробках и перевернутых ведрах.

– Маша, жми вперед! Если сорвешься, я поймаю!

– Ага! – храбро отозвалась она.

Не успел он поймать, балда неуклюжая! Сапожок сорвался с доски, вода хлынула в коротенькое голенище.

– О-ой!.. – Наверно, здесь, вдали от фонтана, вода была уже ледяная.

Мак ухватил Машу за бока, рывком поставил на доску, толкнул в рюкзачок:

– Беги! Вон к тому дому!

Двухэтажный деревянный дом громоздился над застывшими кустами совсем рядом. Но все же, пока бежали к воротам, ноги успели заледенеть – не только у Маши, но и у Матвея. Он успел зачерпнуть воду меховым ботинком.

Ворвались в калитку, дернули дверь на старинном крыльце. Полутемные сени сразу дохнули теплом с запахами столетнего дома. Тоже не лето, но можно отдышаться. А потом – на второй этаж, по лестнице с пузатыми столбиками рассохшихся перил… Ключ – в скважину. Обитую стеганым войлоком дверь – на себя! Ух… Загоревшаяся в прихожей лампочка показалась удивительно уютной.

Мак сдернул с Маши рюкзачок и куртку, толчком усадил ее на скамейку под вешалкой, двумя взмахами стянул сапожки.

Правая ступня была мокрая. А левая нога – сырая чуть не до колена. Мак испуганно ухватил ее в ладони, размял, но понял, что это бесполезно. Щипком дернул колготочную материю.

– Вот что, снимай это дело. И повесь вон туда, на батарею. А я устрою горячую воду…

– Ой, Мак… неудобно…

– Хочешь помереть от чахотки? Да не стесняйся: никого дома нет…

То, что не надо стесняться его, Мака, подразумевалось как бы само собой. Они же спаслись от одной беды!

Он сбросил ботинки и, оставляя мокрые следы, убежал в ванную. Сдернул с гвоздя жестяное корытце, грохнул им об эмалевое дно, пустил из крана тугую струю. Вода была вполне горячая, без скидок на морозы. Корытце отозвалось жаром, паром и гудением. Мак положил над ним, поперек ванны, полку от старого стеллажа, получилась скамья. Он сбегал на кухню, принес тюбик горчицы, выдавил в воду желтого червяка, разболтал. Горячо, но терпимо. Так и надо.

– Маша, где ты там? Иди сюда!

– Куда идти? Я заблудилась! Такая квартирища…

Мак выскочил в прихожую. Маша смущенно топталась на коричневых половицах голыми белыми ногами.

– Пошли…

– Ой… – Она слегка заупиралась, видимо машинально.

Мак взял ее за локти, буквально вдвинул в ванную. Рывком усадил на скамью, развернул. Маша снова ойкнула и вздернула ноги. Мак ухватил их за щиколотки, решительно поставил в корытце, жестяное дно гулко прогнулось.

– Ай, Мак! Горячо же!

– Не дрыгайся! Скоро притерпишься…

– Я сварюсь!

– Зато не будет никакой простуды. Это мамино решительное средство…

Все-таки приятно чувствовать себя спасителем слабого симпатичного существа. Этакое пушистое тепло щекочет жилки… Впрочем, «существо», наверно, не столь уж беспомощное. Да и симпатичности у него – одни лишь веснушки. Они, кстати, совсем теперь не видны – растворились в свете желтого плафона… Хотя нет, иногда все же проблескивают.

Маша опять хотела поднять ноги.

– Терпи! – Мак пальцами надавил на ее твердые коленки.

Они стали мокрыми, заискрились, и – вот забавно! – на них, так же, как на щеках, мелькнули чешуйки овсяного света. Мак смутился и отвел глаза.

– Жарко, – пожаловалась Маша.

– Сними свитер, я повешу…

Маша послушно стянула зеленый свитерок, взъерошив при этом желто-серые кудряшки. Протянула Маку. Он унес его на вешалку, предупредив через плечо:

– Не вздумай выскакивать!

А ноги все еще ломило от холода. В комнате он стянул сырые носки, вылез из пиджака и брюк, сбросил рубашку. Остался в тоненьком спортивном костюме. Поддернул до колен узкие штаны и вернулся к Маше. Она сидела тихо, уже не пыталась выдернуть из воды ноги.

– Терпишь?

– Ага…

– Маш… а можно я сяду с тобой? А то ведь я тоже промочил. Мурашки в позвоночнике…

Она не удивилась и не смутилась. Подвинулась.

– Давай скорее, пока мурашки совсем не сгрызли.

Мак не стал садиться рядом. Выдернул из угла гладильную доску, положил над корытцем против Маши. Сел с размаху, сунул ноги в воду.

– О-ой! И правда горячо!

– Вот видишь, а меня заставил…

– Но для пользы же… А ты терпеливая.

Маша смешно посопела.

На шее, в разрезе клетчатого платьица, у нее блестел сплетенный из серебристой проволоки крестик. Мак посмотрел на него и сказал:

– Каждому свое испытание. Кому горячая вода, кому ледяная. Сегодня ведь Крещение. Некоторые люди в прорубь окунаются, несмотря на мороз.

– Ненормальные…

– Ну почему ненормальные?! Раз такой обычай…

Маша сразу поправилась:

– Ненормальные не потому, что глупые, а потому, что с особым устройством организма…

– И характера… Я бы каждому давал орден Храбрости… Двенадцатой степени… А тебе орден Терпеливости. За горячую воду…

Она впервые улыбнулась. Посмеялась даже… И вдруг ойкнула.

– Что? – испугался Мак.

– Кажется, ногу сводит…

– Которую?

Маша сморщилась, шевельнулась:

– Эту…

Они сидели, перепутавшись в воде ногами (как-то незаметно это получилось), и теперь Мак ощутил краем ступни затвердевшую Машину мышцу. Сжал девчонкину ногу двумя подошвами, как тисками, и начал толчками разминать ее.

– Легче?

– Ой… да… Отпустило.

– А у тебя раньше так случалось?

– Да. Но не часто…

– Ты будь осторожней во время купания. А то как скрутит на глубине… Меня один раз скрутило. Хорошо, что Мир был рядом… Он всегда рядом…

– Меня тоже один раз… на глубине. На даче… А рядом был соседский мальчишка, Борька Челябин, по прозвищу Танкоград. Он меня тут же выволок на песок за волосы… У меня волосы были тогда как шапка. Может, помнишь какие, когда мы были в четвертых классах.

– Помню, – соврал Мак. То есть сперва соврал, а потом в самом деле вспомнил девчонку из четвертого «Б» с прической из густых пыльно-желтых колец. И спросил с неожиданно ревнивым щекотаньицем: – И ногу он тебе тоже массировал?

– Нет, она сама прошла. С перепугу…

– Но, наверно, этот Танкоград в тебя сразу влюбился? Храбрые принцы всегда влюбляются в спасенных кудрявых принцесс… – Это уже без всякого щекотаньица, а так, с дурачеством.

Маша шмыгнула носом-клювиком.

– Он был не принц, а хулиган. Я с ним на следующий день чуть не подралась…

– Почему?!

– Из-за одного мальчишки. Маленького, похожего на Эльку. Или, вернее, на Федю Огонькова, только поменьше. Помнишь Огонька?

– Кто его не помнит…

– Ну вот… А этот Данька такой же, щуплый, как кузнечик. Таких часто оттирают в сторонку… У Борьки был полевой бинокль, он всем ребятам по вечерам давал посмотреть на Луну, полнолуние назревало. А Даньке не давал, издевался даже: «Руки – как соломинки, уронишь бинокль на ногу, она раздавится, а мне отвечать…»

Я говорю:

«Приятно измываться над тем, кто меньше, да?»

А он:

«Если жалеешь его, дай свой бинокль».

«Издеваешься, да? У меня же нет!»

И тогда он вдруг:

«А хочешь этот получить?»

Я говорю:

«За какие денежки?»

«А давай поспорим на что-нибудь. Если выспоришь – будет твой…»

Я сперва не поняла, к чему это. А он вдруг:

«Спорим, что не сможешь состричь машинкой свои кудри! А если сострижешь, бинокль – твоя добыча…»

– Вот сволочь! – искренне сказал Мак.

– Ну нет… Наверно, его просто что-то царапало внутри… такое… Он ведь не думал, что я это по правде сделаю…

– А ты сделала?!

Я говорю:

«Давай. Только с ремешком и футляром»…

– Ненормальная, – убежденно сказал Мак. – Не потому, что особый организм, а сумасшедшая…

– Две мастерицы в поселковой парикмахерской так же сказали. А я им объяснила, что это для кино. Мол, поблизости снимают фильм, и в нем нужна стриженая девочка. Ну, они сразу меня зауважали…

– А на самом-то деле зачем ты это? Из-за бинокля?

– Ну… главным образом из-за Даньки. Жалко его было… А еще назло Танкограду. Ну… и еще…

– Что? – осторожно спросил Мак.

– Понимаешь, хотелось хоть одно лето побыть настоящим мальчишкой. Чтобы вместе со всеми футбол гонять, по оврагам лазить, в разбойников играть…

– С волосами разве нельзя?

– Можно, только… ну всё будто понарошку. Мама с бабушкой ахали: «Ты же девочка!» Мама крик поднимала, если видела меня в шортах… А тут уж никуда не денешься…

– И что сказала мама? – хмыкнул Мак.

– Упала в обморок. Сделала вид… Полежала две минуты и уехала в город, а оттуда в командировку, в Омск. Она работает экспедитором в фирме «Стеклянный мамонт»…

– А бинокль-то этот… Танкоград… тебе отдал?

– А куда бы он делся? Он же при всех пообещал. Мальчишки его сгнобили бы…

Мак подумал, что еще сказать, и спросил:

– Как нога-то? Не болит больше?

– Ни капельки… А вода уже и не горячая, а просто теплая. Будто мы на мостике у прогретой лужи. И будто лето вокруг…

– Значит, у тебя осталась память о том лете, да? Бинокль…

– А вот и нет! Я его сразу Даньчику отдала. Мне-то зачем? У меня дома есть сорокакратная труба, папин подарок… А про лето у меня и без того осталась память. Меня стали звать не Машей, а Мишей, Мишкой. И всё мне стало можно… как стриженому Мишке. Из рогатки стрелять, по березам лазать и даже драться…

– Ты умеешь драться? – огорчился Мак. Почему-то не хотелось ему, чтобы она была… чересчур уж Мишка. Ведь с виду-то совсем не такая.

– А это и не надо уметь, – деловито объяснила Маша. – В драке главное – не бояться. Сцепи зубы, размахивай посильнее кулаками – противник и не выдержит… Танкоград в этом скоро убедился.

У Матвея шевельнулась мальчишечья солидарность.

– Маш, он ведь все-таки спас тебя…

– Ну… да. Поэтому я и лупила его не сильно, а слегка…

«Небось не очень-то он и сопротивлялся…» – подумал Мак. И спросил:

– А Данька? Наверно, был рад без ума от бинокля?

– Рад… Но главное не в бинокле. Он сделался как мой спутник. Не как ординарец какой-нибудь, а просто… мы всегда стали вместе. Он один раз сказал: «Если с тобой что-то случится, я тебя спасу не хуже, чем Танкоград…» А когда я уезжала, даже расплакался…

– И ты. Да? – в упор сказал Мак.

– Ну и что? Был конец лета, волосы отросли немного, я опять стала почти как девочка… Мак, давай выбираться на сушу, пора…

Скоро будет весна

Мак выбрался первым, кинул на пол махровое полотенце для ног, принес из прихожей меховые туфли-шубенки.

– Надевай…

Маша почему-то снова сказала «ой», но послушалась. Потопталась.

– Пушистые какие…

Она тоже сходила в прихожую, стеснительно оглянулась, пощупала на батарее колготки.

– Еще не совсем высохли…

– Ну и подожди, не влезай в них: торопиться некуда. Я же обещал загрузить тебя домашней работой.

Она обрадовалась:

– Какой? Давай! Только знаешь что? Поставь мой мобильник на подзарядку! А то папа начнет звонить, разволнуется…

Мак поставил (подзарядники-то одинаковые). Потом повел Машу в большую комнату, которая называлась «столовая» (хотя обедали, как правило, в просторной кухне). Слева от окна стояла на журнальном столике елка. Большущая, под потолок. Искусственная, но очень похожая на лесную, даже с шишками. Казалось, что от нее тянет хвойным запахом. Тихо закачались, заискрились игрушки.

– Красота какая! – выдохнула Маша. – А я свою давно разобрала…

– Мы с Миром тоже давно собирались, да все как-то… со дня на день… А теперь уже Крещение, последний праздник Святок, дальше тянуть неловко.

– Почему? Она же не осыпается.

– Ну, все равно… Будто нарушаешь закон календаря…

– Надо снимать игрушки, да?

– Сейчас принесу стремянку. Буду снимать верхние и ронять тебе на голову. А ты будешь их складывать в коробку – те, которые не разбились.

– Ладно. А осколки куда?

– Разберемся по ходу дела…

Мак принес из кладовки картонный ящик и дюралевую лесенку. Хлопая домашними тапками, забрался на верхнюю ступеньку. Потянулся к радужной стеклянной звезде.

– Ой, подожди, – попросила снизу Маша.

– Жду. А зачем?

– Мак, а лампочки работают?

– Конечно!

– Давай включим на минутку. Чтобы попрощаться с елкой.

– Ох я дубина, забыл! В прошлый раз мы так и делали…

Он прыгнул на пол (чуть не раздавив и коробку и Машу). Сунул в розетку коробочку-штепсель. И заиграла среди веток и мишуры новогодняя сказка. Они постояли рядом, подняв головы. И даже незаметно взялись за руки. Через минуту Мак встряхнулся:

– Подожди, я сейчас!

Он выбрал в холодильнике большущее красное яблоко. Принес к елке.

– Вот! Это празднично-прощальное угощение. Кусай первая…

– Ой… давай… – И хрум-хрум.

Он тоже откусил и захрустел.

Так они, пересмеиваясь, кусая по очереди и глядя на огоньки, сжевали почти все яблоко. Мак великодушно оставил Маше крупный огрызок и опять полез к потолку. Очень осторожно снял звезду. Спустился к Маше и отдал верхушку. Маша побаюкала ее, будто живую…

И так он поступал со всеми игрушками, которые висели вверху, – шарами, корабликами, клоунами, лягушатами… Маша каждую рассматривала, прежде чем опустить в ящик. Иногда говорила «какая хорошенькая» (или «какой хорошенький»).

А лампочки всё горели…

Мак сказал, отдавая Маше ватного крокодила:

– Все-таки грустное это дело – снимать наряд с елки…

Маша не согласилась:

– Ну, не такое уж грустное. Ведь вспоминается праздник.

– А еще вспоминается, что долго не будет ничего хорошего. Каникулы кончились, впереди ползимы, холод как на полюсе, радостей никаких. «Дети, у вас самая ответственная учебная четверть»… – это он очень похоже изобразил «англичанку» Эльзу Борисовну.

Маша посмеялась, но опять возразила:

– В этой половине зимы уже будто просыпается весна. То есть ее ожидание. Солнце ярче, день длиннее. И облака бывают пушистые, как вата. Смотришь на них и думаешь: скоро март…

– Ага, «скоро»! Задубеешь, пока дождешься…

– Ну… если до марта еще далеко, можно себя утешать: «Вот уж скоро будет скоро»…

– «Утешение – умора», – досадливо срифмовалось у Матвея.

– Дразнишься, да?

– Да. И сейчас брошу тебе на кумпол этот шар.

– Бросай, у меня волосы пружинистые…

Отблески лампочек искрились у нее на кудряшках. Мак подумал, что, конечно, не шар, а вот этого пластмассового лягушонка можно бы и уронить (если осторожно).

Верхняя часть елки была уже свободна от игрушек. Мак стоял теперь на нижней ступеньке, голова Маши оказалась чуть ниже его колена. Кудряшки коснулись голой ноги, и пробежалось по нервам щекотательное замирание. Маша этого не заметила: она разглядывала ушастую куколку.

– Мак, смотри! Что-то знакомое… То есть кто-то знакомый.

– Еще бы! Это же Крылатый Эльф, сын Брагича.

– Ой, точно! Вылитый Элька… Мак, это кто его слепил?

– Сама не догадаешься?

– Ох… Огонек, да?

– Конечно!

Огонек, Федя Огоньков, четвероклассник, похожий на сверчка с удивленными глазами. Известный всей школе «Мастик-пластик». «Мастик» – от слова «мастер», «пластик» – потому что лепил из пластилина и каких-то специальных, быстро твердеющих составов. Его коньки-горбунки, динозавры, карлсоны с пропеллером, буратино, рыцари, марсиане, дюймовочки и танцующие слонята появлялись повсюду: на выставках, школьных лотереях, ветках новогодних елок, просто на подоконниках в классах, на полках в кабинетах… Иногда он лепил и маленькие портреты. Однажды сделал для Дня искусств статуэтку школьного директора Льва Сергеевича – сутулого, с носом-огурцом и уж-жасно грозными бровями. Все покатывались со смеху. Правда, кое-кто боялся, что директор разгневается, но он тоже посмеялся, а статуэтку после выставки выпросил у Огонька для своего кабинета. В обмен подарил «Мастику-пластику» модель старинного автомобиля…

Мак поставил кукольного Эльку на ладонь.

– Я его выиграл в лотерее на Осеннем празднике. Огонек туда кучу своих поделок отдал…

– А-а! Я помню. Только я там ничего не выиграла… Мак, а почему с ним так случилось? Ни с того ни с сего? Никто не может объяснить…

– Ну, лейкемия же, рак крови… – Мак сжал в себе холодок. – Такое хоть с кем случиться может. Ходит человек, ничего не чувствует, а потом раз – и с ног долой… Ну и начинается по всем газетам-интернетам: «Помогите мальчику, помогите девочке, нужен миллион для операции!..» А где его возьмешь, миллион-то? Был бы сын олигарха – другое дело…

– Не знаешь, много уже собрали?

– Мирослав говорит, что немало. Только нужно в десять раз больше – для пересадки костного мозга… В разных местах проходят всякие сборы и концерты, да сразу разве наберешь… Мир уже несколько раз выступал…

– Мак, а отчего такая болезнь? От какого-то облучения?

– Наверно, так… А про Огонька говорят, что еще и от нервов.

– От каких нервов?

– Ты не знаешь разве, что его хотели забрать из дома?

– Мак… я не знаю. Как – забрать?

– Нам Брагич рассказал. Огонек жил… живет с матерью и старшей сестрой… у них две комнаты. Соседям эти комнаты давно нравятся. Вот они и склепали заявление: мать не заботится о сыне, ведет… этот… анти-социальный образ жизни, издевается над мальчиком. Подали в контору, которая называется «Опека», она вроде бы как для защиты детей…

– А-а, я слышала! Даже телепередача была! Как они забирают ребят в детдома. Заглянут в холодильник и, если там нет апельсинов или йогурта, сразу: «Вы морите ребенка голодом!» И хвать его в приют…

– Да! И никто им не указ!

– Папа сказал, что, если бы такие явились к нам домой, он пристрелил бы бы на пороге.

– А у Огонька-то стрелять некому. У сестры порок сердца, у мамы здоровье тоже еле-еле… Ну вот, стали эти тетки-опекунши приказывать: «Пусть мальчик собирается». А он стоял рядом… Стоял-стоял, а потом бах навзничь! Сперва думали – обморок. Потому что кто выдержит, когда забирают от мамы. Потом засуетились, вызвали врача. Его на «скорой» в детскую больницу, анализы всякие. Ну и нашли вот такое… такой диагноз… Одно хорошо – теперь уж никакая «Опека» его не заберет…

– Почему?

– Потому что ей нужны здоровые. Такие вот талантливые, воспитанные, но без всяких болезней. Чтобы можно было перепродать в какую-нибудь богатую семью или за границу. Прибыль…

Мак не замечал, что говорит уже не свои слова, а слова Мира, а то и Брагича. Впрочем, какая разница…

– Не приведи господь, – по-взрослому сказала Маша.

– Да… – сказал Мак.

Щуплый большеглазый Огонек словно стоял рядом с ними…

Они в молчании, будто виноватые в чем-то, закончили снимать игрушки. Мак выключил и снял гирлянду. Вдвоем унесли коробку в чулан. Мак, сосредоточенно дыша, уложил на пол и начал разбирать елку. Маша сосредоточенно помогала. Сказала, почесывая ноги:

– Искусственная, а колется, как настоящая…

– И пахнет, как еловое мыло в ванной…

– Ой, Мак, я вспомнила. Там, в ванной… календарь с кораблем. Это что за корабль? Красивый такой…

– А-а! Это прошлогодний календарь. Мир его сохранил, потому что на нем барк «Диана». Учебное судно. Раньше оно было румынское, а во время войны его взяли как трофей. Оно долго-долго стояло на приколе, потом сделали ремонт, превратили в парусную школу для морских курсантов. Мир мечтает пойти на нем в плавание.

– Разве он курсант?!

– Конечно нет. Но туда иногда набирают группы старшеклассников. Победителей всяких викторин и конкурсов на морские темы. Записывают их в юнги. Дают даже бескозырки с ленточками «Юнга „Дiаны“», буква «И» там старинная, с точкой. Так раньше назывался шлюп капитана Головнина, на котором тот ходил в Японию. В девятнадцатом веке… А у Мира всяких побед – целая куча…

– Ух ты-ы!.. А какое будет плавание? Кругосветное?

– Для «Дианы» да. А экипажи будут меняться. В разных портах. Миру обещают рейс от Владивостока до Кейптауна, а оттуда самолетом домой…

– Вот счастливый!.. Мак…

– Что?

– Ты… наверно, завидуешь, да?

– Вовсе нет, – сказал он как можно тверже. – Братьям нельзя завидовать. И к тому же это плохая примета: дело может сорваться… Я изо всех сил мечтаю, чтобы он поплыл. Это ему награда за всё…

– За конкурсы?

– Да… И за то, что чуть не погиб два года назад…

– Господи… – прошептала Маша.

– Его избила какая-то шпана, когда вечером шел из клуба. Просто так, ни за что. Бросили на снегу. Нашли его со всякими сотрясениями, со сломанной ногой. Потом еще воспаление. Мама сама чуть не слегла в больницу. А он пролежал полтора месяца. В заречном стационаре… Но зато именно там он узнал про капитана Лухманова. С этого все и началось…

Капитан Лухманов

Декабрьским вечером шестиклассник Мирослав Рощин возвращался из клуба «Речник» с занятий гитарной школы «Резонансы». Ну и подвалили четверо. Каждый выше на голову. Он даже не успел понять, что им надо. Впрочем, таким всегда надо одно: бить. Избили до потери сознания, кинули к забору в снег.

Нашли мальчишку только среди ночи, когда мама подняла на ноги милицию. Она не оставила в покое ленивых стражей порядка, когда те убеждали, что «пацан где-нибудь глушит с дружками пиво, очухается и придет».

«Неправда, он не такой!»

«Все они „не такие“. А мы должны машину гонять вслепую…»

Мама не отступала. Она сказала, что утром пойдет к мэру города, а еще поднимет на ноги молодежную дружину «Щит». Этих ребят милиция терпеть не могла и слегка боялась. Плюнули, поехали искать. Нашли…

Мирослава Рощина выхаживали в старой больнице, в Заречном районе. Там у мамы были знакомые врачи. Хирург Владимир Маркович сказал, что, если бы Мир провалялся в снегу еще около часа, его не спасли бы. Он сам написал про это в газету. Начальника милицейского отделения торжественно уволили со службы, а через две недели неторжественно и незаметно назначили заместителем управления МВД всего района.

Мама и Матвей приезжали почти каждый день. Одного Матвея мама в больницу, конечно, не пускала (в Заречный район, через полгорода, через мост, после того, что случилось со старшим сыном!..) Зато разрешала Маку оставаться у Мира в палате на полдня – с утра до обеда или с обеда до вечера. Врачи тоже не возражали. Мир потом сказал, что «это было не самое плохое время».

О чем они тогда только не говорили! О гигантских телескопах на орбите, о птеродактилях, о книжках Кира Булычёва, о доспехах римских легионеров, о подземных туннелях под фундаментом Благовещенского собора, о похожести галактик и микрочастиц. И о девочках, разумеется («Мак, только я ей ничего не сказал, а потом она перешла в другую школу…»). И о папе, которого Матвейка почти не помнил. И о всяком таком, про что могут говорить один на один только очень доверяющие друг другу мальчишки. Хорошо, когда у тебя есть такой старший брат.

Они даже сочинили сказку «Божья коровка, синяя, как небо». На самом деле это был крохотный вездеход с планеты Копейка, случайно залетевший на Землю. Экипаж «Коровки» удивлялся земным обычаям и чуть не вляпался в большую беду, но им помогли двое первоклассников – девочка Мика и ее влюбленный друг, по прозвищу Пушкин.

Сказку напечатали на ноутбуке, который мама принесла Миру (попросила у подруги). Потом без большого смущения прочитали соседу по палате, пожилому Виктору Ильичу. Виктор Ильич преподавал литературу в педагогическом колледже, месяц назад спешил на занятия, поскользнулся на тротуаре, заработал двойной перелом ноги и оказался здесь. Был еще сосед, слесарь дядя Женя, но он целыми днями пропадал в палатах у приятелей, а Виктор Ильич – всегда тут как тут. К сочинению братьев Рощиных он отнесся со вниманием. Одобрил:

– Вы, друзья, прямо братья Стругацкие. Слышали про таких?

Братья слышали, и Матвей согласился:

– Ага…

Он тут же получил от Мира хлопок по темени – за нескромность, – повалил его носом в подушку и начал крутить уши. На шум появилась дежурная сестра Агнесса Игоревна.

– Это что такое! Кто-то сейчас немедленно отправится домой! А на тебя, Мирослав, я пожалуюсь Владимиру Марковичу.

Мирослав только хихикнул. Владимир Маркович был добрейшим существом. Кстати, это именно он дал Миру книжку капитана Лухманова «20 000 миль под парусами».

– Ты юноша романтического склада, думаю, тебе будет интересно… Смотри, год издания тридцать шестой, прошлый век. Тогда еще моего папы на свете не было. Только в таких учреждениях, как наша ветхая лечебница, и могут сохраняться подобные раритеты…

Оказалось, что «раритет» отыскался в больничной библиотечке, которая находилась под присмотром сестры-хозяйки Людмилы Федоровны.

Да, книжка пришлась кстати! Особенно в ту неделю, когда «ребенок (разумеется, Мак) допрыгался до распухания гланд» и был засажен дома, к Миру его не пускали. Если бы не плавание барка «Товарищ» через Атлантику, Мир извелся бы от скуки.

А так он ничуть не извелся! Он окунулся в «соленые океанские ветры» и в изучение морских премудростей: в конце книжки оказался корабельный чертеж и объяснения. Правда, не все термины были понятны, однако в наше компьютерное время какие могут быть трудности! Ноутбук был подключен к Интернету, и Мир неоднократно нырял в Сеть, чтобы узнать про такелаж, рангоут и заодно про самого капитана Лухманова. В первый раз он узнал не так уж много. Но все же выяснил, что Митя Лухманов начал плавать на парусниках с детских лет, хлебнул всяких приключений и штормов, что капитаном «Товарища» стал уже после шестидесяти лет. И еще – что в ту пору был у него сын-мальчишка Волик. Самый младший и самый любимый. В учебном плавании «Товарища» через Атлантику он был с отцом.

«Повезло пацану», – подумал Мир.

Он тогда не очень увлекался парусами и плаваниями. Иногда с любопытством читал о кругосветных путешествиях и дальних островах, но все-таки нынешние телескопы на орбитах интересовали его гораздо больше. Однако здесь, в больнице, ему почудилось, будто незнакомый сын капитана помахал ему загорелой рукой. Из давнего времени. С желтой палубы, которая пахла теплыми от солнца досками. Мир тогда так и подумал: «Запах солнечной палубы». А мальчику Волику помахал в ответ. Мысленно, конечно.