Перевоплощение и карма их значение для культуры современности

Третья лекция. Штутгарт, 20 февраля 1912 г

Если мы возьмемся наблюдать жизнь такой, как она разыгрывается вокруг нас, как она, так сказать, захлестывает своими волнами нашу душу и все то, что мы сами во время нашего физического земного существования ощущаем, от чего страдаем, чему радуемся, то увидим несколько отдельных групп, или видов событий.

Во-первых, мы находим — когда обращаем внимание скорее на самих себя, на то, какие в нас заложены способности и таланты, — что, если нам что-то удается, то можно сказать: ну, ведь мы же такие-то и такие-то люди, поэтому вполне понятно, что то-то и то-то должно было нам удаться. Но и определенного рода неуспех, то, что нам не удалось и что мы поэтому называем неудачей или несчастьем, мы также можем находить понятным в общем контексте нашего существа.

Быть может, в таких случаях у нас не всегда будет получаться точно показать, как тот или иной неуспех, та или иная неудача связаны с нашей неспособностью к той или иной деятельности. Однако, если мы скажем себе в общем: ты был в своей земной жизни во многих отношениях легкомысленным человеком и можешь из этого заключить, что при определенных обстоятельствах у тебя вполне заслуженно могла произойти неудача, — тогда мы, быть может, и не увидим непосредственной связи между неудачей и неспособностью, но в целом все же найдем понятным, что, раз мы были легкомысленны, не могло все идти как по маслу.

Исходя из того, что сейчас описано, вы можете думать, что существует известного рода причинная связь между тем, что должно было произойти вследствие наших способности или неодаренности, и тем, что произошло реально. Но в жизни есть множество вещей, для которых мы, сколь бы тщательно их ни исследовать, не сможем установить очевидной причинной связи между успехом или неуспехом и способностями или их отсутствием; здесь для нас останется в определенной степени непонятным, почему мы провинились в одном случае и почему совершили нечто достойное в другом. Короче говоря, если мы обратим большее внимание на нашу внутреннюю жизнь, то сможем различить две группы событий, переживаний. Одна группа — та, где нам ясно, каковы причины наших успехов и неудач; другая группа — та, где такая взаимосвязь не прослеживается. В этой последней группе нам будет казаться более или менее случайным, что именно это нам не удалось, а именно то — удалось. Пока мы заметим только, что в жизни эта последняя группа охватывает значительное число происшествий и фактов, и позднее мы о ней поговорим.

Теперь, в противоположность тому, о чем только что говорилось, обратим наш взор в большей мере на нашу внешнюю судьбу. В отношении нашей внешней судьбы мы также столкнемся с двумя группами фактов. Мы можем набтюдать такие случаи, при которых нам в душе бывает ясно, что некоторые события, произошедшие с нами — то есть не то, что мы сами совершили, — мы сами вызвали, сами были им виною. Но о другой группе мы будем склонны сказать: мы не видим тут связи с тем, чего мы хотели, с тем, какие у нас были намерения. Это такие события, о которых в обычной жизни говорят, что они ворвались в нашу жизнь случайно, не будучи, как видно, связаны ни с чем вызванным нами самими.

Именно эту вторую группу событий мы и хотим сейчас рассмотреть в связи с внутренней жизнью, то есть речь пойдет о событиях, которые мы не можем осознать как связанные прямо и непосредственно с нашими способностями и их отсутствием, о таких внешних событиях, которые мы называем случайными, в которых мы с первого взгляда не увидим ничего такого, что было бы вызвано какими-то нашими прежними действиями.

Теперь попробуем произвести с этими двумя группами переживаний некий эксперимент. Эксперимент ведь сам по себе ни к чему не обязывает. Мы просто испытаем то, о чем нам нужно сказать и что нужно охарактеризовать.

Мы можем проделать этот эксперимент, представив себе следующее: что было бы, если бы мы мысленно построили некоего "искусственного" человека, чтобы об этом выдуманном человеке можно было сказать, что он наделен такими свойствами и способностями, которые вызывают вещи, непонятные для нас, вещи, которые мы не можем никак связать с нашими собственными способностями. То есть это будет человек, обладающий такими способностями, что ему должно удаваться или не удаваться то, о чем мы не можем сказать исходя из наших собственных способностей, что нам это удастся или не удастся. Таким образом, мы представляем его себе в виде человека, который нарочно, совершенно намеренно вызывает вещи, происходящие в жизни, как нам кажется, случайно.

Можно объяснить это на простых примерах. Допустим, сверху упала черепица и повредила нам плечо. Мы склонны сказать об этом: случайность. Но попробуем сконструировать для начала в виде эксперимента такого человека, который бы поднялся на крышу, быстро высвободил там одну черепицу, но так, чтобы она еще как-то держалась; затем этот "искусственный" человек должен сбежать вниз, чтобы плитка упала прямо на него. То же самое мы можем проделать со всеми событиями нашей жизни, которые кажутся нам случайными. Мы строим "искусственного" человека, который виноват во всем и вызывает все, о чем мы в обычной жизни не можем сказать с уверенностью, как это связано с нами самими.

Поначалу такое занятие может показаться чистой игрой воображения. Оно ни к чему не обязывает. Но когда делаешь это, выясняется одна любопытная вещь. Если выдумать такого человека и наделить его описанными качествами, то этот понарошку созданный нашей мыслью человек будет производить на нас очень странное впечатление. Хотя этот человек, казалось бы, построен совершенно произвольно, мы не можем освободиться от его образа, который себе нарисовали; этот образ притягивает нас, он создает впечатление, будто он все же имеет с нами нечто общее. Это является следствием уже одного только ощущения, которое испытывает человек по отношению к этому искусственному, мысленно представ-ленному человеку. Если же погрузиться в этот образ достаточно глубоко, он уж точно не отпустит человека. В нашей душе происходит удивительный процесс, который можно сравнить со следующим: мы приходим к внутреннему душевному процессу, который совершается в человеке каждое мгновение. Мы можем думать о чем-то, можем принимать решения. Для этого нам бывает нужно то, что мы знали раньше, и мы употребляем все возможные искусственные средства для того, чтобы вспомнить то, что мы знали. При этом напряжении, при попытке вызвать в памяти нечто выпавшее из нее, мы совершаем, конечно, душевный процесс, который в обычной жизни называется припоминанием. А все те мысли, которые приходят нам на помощь, когда мы хо-тим что-то вспомнить, являются вспомогательными мыслями. Попробуйте представить себе, сколько таких мыслей нередко приходится применять, если вы хотите достичь того, что желаете знать, а потом оставлять их. Подобные вспомогательные мысли должны служить ключом к искомому, к тому, что нам и требуется в данное время.

Именно таким вспомогательным процессом, только с гораздо большим охватом, является этот мысленно представленный человек. Он больше не отпускает нас, он работает в нас так, что мы говорим: он есть нечто, живущее в нас в качестве мысли, продолжающее действовать и преображающееся в нас. Он в самом деле преображается в идею, в мысль, которая выступает подобно тому, что приходит нам в голову, когда мы предаемся обычному процессу воспоминания, которая выступает как нечто покоряющее нас. Словно что-то говорит: он не может оставаться неизменным, он проявляет жизнь, становится чем-то иным! И это что-то настойчиво пристает к нам — проделайте сами этот эксперимент! — пристает, говоря: да, это имеет нечто общее с каким-то иным твоим земным существованием, нежели нынешнее. Эта мысль определенно выступает в виде своего рода воспоминания об ином земном существовании. Это скорее чувство, чем мысль, это ощущение, но такое, будто мы чувствуем выступающее у нас душе как то, чем мы были некогда в прежней инкарнации на этой Земле.

Антропософия, взятая как целое, не есть просто некая сумма теорий, сообщений о наличных фактах, она предписывает и объясняет нам, как достичь того или иного. Антропософия говорит: если ты будешь делать то-то и то-то, тебе все легче будут даваться воспоминания. Можно также сказать — и это основано сугубо на опыте: если ты будешь поступать так-то, ты получишь душевное, переживаемое впечатление о человеке, которым ты был прежде. Тут мы подходим к тому, что можно было бы назвать распространением нашей памяти. Пока мы строим описанного мысленного человека, то, что раскрывается нам здесь, остается только фактом мысли. Но мысленный человек не остается таковым. Он превращается в ощущаемые, душевные впечатления, и когда это происходит, мы знаем: в том, что мы ощущаем, мы имеем нечто, связанное с нашим предыдущим воплощением. Наша память распространяется на нашу прежнюю инкарнацию.

В теперешнем воплощении мы вспоминаем о вещах, в которые погружаемся своими мыслями. Вы все знаете, что относительно легко вспоминается то, в чем жили, отражались наши мысли. Но обыкновенно не так легко предстает впоследствии в сознании то, что отражалось в сфере наших чувств. Если вы попытаетесь вспомнить о том, что причинило вам большую боль десять или двадцать лет тому назад, то в вашей памяти легко сможет возникнуть представление. Вы перенесетесь в своих представлениях в то, что происходило тогда. Но вы не сможете достичь живого ощущения испытанной тогда боли. Боль утихает, и воспоминание о ней выливается в наше представление. То, что сейчас описано, — это душевная память, память сердца. И мы действительно так чувствуем нашу прежнюю инкарнацию. Действительно так выступает то, что мы можем назвать воспоминанием о прежних инкарнациях. Нельзя понять, что является носителем воспоминания о прежних инкарнациях, так просто, как мы понимаем происходящее в теперешнем воплоще-нии. Подумайте только, насколько тесно наши представления срослись с выражением этих представлений, с нашим языком. Язык — это воплощенный мир представлений. И каждый человек должен заново учить язык в каждой новой своей жизни. Величайший языковед или полиглот должен ребенком с трудом усваивать родной язык. Еще не бывало такого, чтобы гимназисту легко давался греческий язык, оттого что он быстро вспоминал тот греческий язык, на котором говорил в своем прежнем воплощении.

Поэт Хеббель записал несколько идей к плану драмы, которую собирался написать. Жаль, что он не сделал этого, могла бы получиться очень интересная драма. Задумано было так, что перевоплотившийся Платон учится в гимназии и получает самую низкую оценку за объяснение учения древнего Платона! К сожалению, замысел Хеббеля остался неосуществленным. Не нужно думать, что просто-напросто учителя бывают педантичны и так далее. Мы знаем, что идеи, записанные Хеббелем, основываются на том, что представления, то, что выражается в непосредственных эмпирических представлениях, более или менее ограничено рамками теперешней инкарнации. И, как было сейчас сказано, первое впечатление от предшествующей инкарнации выступает непосредственно как ощущающее воспоминание, как новый вид памяти. То впечатление, которое мы получаем, когда эта память возникает от мысленно построенного нами человека, есть в большей степени чувство, но такое чувство, что мы понимаем: это впечатление исходит от ка-кого-то человека, который когда-то существовал в действительности и который был тобой самим! Такое чув-ство-воспоминание становится первым впечатлением от предыдущей инкарнации.

Описанное здесь мысленное построение человека является только средством. Это средство превращается в такое душевное, или переживаемое, впечатление. Каждый человек, который знакомится с антропософией, в большей или меньшей степени обладает возможностью легко выполнить то, что было описано. И если он это сделает, то увидит, что действительно в его душе возникло впечатление, будто он — ну, скажем так, чтобы привести другой пример, — впечатление, которое он мог бы описать так: "Я когда-то видел пейзаж и позабыл, как он выглядел, но он мне понравился!" Если такое произошло в теперешней жизни, пейзаж не вызовет впоследствии яркого, свежего впечатления в сфере переживаний, но если впечатление идет из прежнего воплощения, переживание будет особенно живым. Вышеуказанным образом можно вызвать особенно живое впечатление, оно будет корениться в нашем предыдущем воплощении. И если мы потом понаблюдаем объективно за описанными впечатлениями, то иногда будем иметь словно бы какое-то горькое, или горько-сладкое, или кислое ощущение от того, что предстает как превращение мысленного чело-века. Это сладко-горькое или иное ощущение есть впечатление, которое производит на нас наша прежняя ин-карнация. Это есть некое внутреннее, или душевное, впечатление.

Я попытался обратить ваше внимание на то, что может помочь создать каждому некую непосредственную очевидность того, что он существовал в прежних жизнях; эта уверенность должна быть вызвана тем, что человек обретает чувство, что он испытывает душевные, или внутренние, ощущения, о которых знает: это получено тобою точно не в этой жизни. Но такое впечатление выступает подобно тому, как в обычной жизни выступает воспоминание-представление. Можно спросить: как узнать, что впечатление, которое ты получаешь, есть воспоминание? Видите ли, на это можно ответить одно: подобного нельзя доказать. Но дело тут обстоит точно так же, как и вообще в жизни, когда мы вспоминаем о чем-то, находясь в здравом уме. Мы можем при этом знать, что то, что выступает в виде мыслей, действительно относится к чему-то пережитому нами. Сам опыт дает нам очевидность. То, что мы представляем себе указанным образом, дает нам уверенность, что впечатление, всплывающее в душе, относится не к чему-то из нашей теперешней жизни, но к чему-то из жизни предыдущей.

Так мы искусственно вызвали в себе нечто, связывающее нас с нашей предыдущей жизнью. Мы можем использовать и другие виды внутреннего опыта и переживаний, чтобы, экспериментируя с ними, идти дальше и вызывать в своей душе как бы некие ощущения из прежних жизней. Тут можно снова, уже в другом отношении разделить переживание того, что делается нами в жизни; мы можем поделить это по-иному. Объединим в одну группу то, что мы испытали как страдания, боль, препятствия, в другой же группе окажется то, что мы знали как поддержку, радость, удовольствие и так далее.

Теперь, опять-таки в порядке опыта, можно стать на такую точку зрения. Мы можем сказать: да, мы пережили эту боль и эти страдания. По тому, каковы мы в этом воплощении, как протекает нормальная жизнь, наша боль, наши страдания предстают вам чем-то фатальным, чем-то таким, что мы в определенном отношении хотели бы отвести от себя. Но попробуем не делать этого. Попробуем предположить, что по каким-то причинам мы сами вызвали эту боль, эти страдания и эти препятствия, ибо в этих прежних жизнях, если они действительно существовали, мы стали некоторым образом менее совершенны из-за того, что сделали. Ведь в череде инкарнаций мы становимся не только более совершенными, но в определенном отношении и менее совершенными. Разве не становимся мы менее совершенными, чем были прежде, когда наносим другому оскорбление или причиняем ему зло? При этом мы не только причиняем нечто этому человеку, но и отнимаем что-то у самих себя; мы как целая личность имели бы большую ценность, если бы не сделали этого. Мы записали на свой счет множество таких поступков, которые совершили, и которые в силу того, что мы их совершили закладывают основание нашего несовершенства. Если мы причинили другому человеку зло, а потом хотим вновь обрести ту ценность, какой обладали прежде, что должно для этого произойти? Мы должны возместить причиненное зло, мы должны произвести в мире какое-то искупительное действие, должны изобрести нечто такое, что, так сказать, заставит нас нечто преодолеть. И если мы будем думать о нашем горе и страданиях в этом контексте, то часто сможем сказать: наша боль и наши страдания способны в процессе их преодоления дать нам силу для преодоления собственного несовершенства. С помощью страданий мы можем становиться совершеннее. В нормальной жизни мы так не думаем, мы отвергаем страда-ния. Но мы можем сказать: всякая боль, всякое страдание, всякое препятствие в жизни должны указывать на то, что в нас находится более разумный человек, нежели мы сами. Мы можем на какое-то время счесть человека, которым являемся мы сами, за менее разумного, хотя он и вмещает наше сознание; но в нас есть более разумный человек, и он дремлет в глубинах нашей души. Мы в нашем обычном сознании отвергаем боль и страдания, но более разумный человек ведет нас против нашего сознания к этим страданиям, потому что преодолевая их, мы можем от чего-то избавиться. Он ведет нас к боли и страданиям, он требует от нас пройти через них. Быть может, это сначала покажется суровой мыслью, но она ведь нас ни к чему не обязывает, можно просто попробовать. Мы можем сказать: внутри нас есть более разумный человек, который ведет нас к боли и страданиям, к чему-то, чего мы сознательно предпочли бы избежать. Поэтому мы полагаем, что в нас находится более разумный человек. Таким образом, мы приходим к смущающему многих людей внутреннему выводу, что этот более разумный всегда будет вести нас к тому, что нам несимпатично.

Итак, предположим, что в нас есть такой более разумный человек, который ведет нас ко всему, что нам несимпатично, дабы мы продвигались вперед.

Но сделаем еще одно. Возьмем наши радости, наши удовольствия, полученную поддержку и опять-таки попробуем сказать об этом: а что, если бы ты представил себе — неважно, так ли оно на самом деле, — что ты вовсе не заслужил своих удовольствий, радостей и поддержки, что они достались тебе по милости высших духовных сил? Это необязательно должно быть всегда так, но попробуем представить себе, будто мы нарочно вызвали наши страдания и боль, будто нас привел к этому более разумный человек внутри нас, поскольку мы нуждаемся в них вследствие нашего несовершенства и только через боль и страдания можем преодолеть наши несовершенства. А затем попробуем предположить и обратное: мы скажем себе, что наши радости не заслужены нами, а посланы нам духовными силами.

Думать таким образом для некоторых кичливых людей будет горькой пилюлей. Но стоит проделать это, и человек, если он в своей душе способен с большой интенсивностью представить себе такое, придет (поскольку эти мысли испытывают превращения и сами собой исправляются, если были в чем-то неверны) к такому основному ощущению: в тебе живет нечто, не имеющее отношения к обыкновенному сознанию; оно глубже, чем то, что ты осознанно испытал в этой жизни; то есть в тебе есть нечто, что составляет более разумного человека внутри тебя, и этот человек охотно обращается к вечным божественно-духовным силам, живущим и действующим в мире. Тогда в самой душевной жизни приходишь к уверенности, что за внешней индивидуальностью стоит более высокая, внутренняя. Путем таких мыслительных упражнений мы осознаем вечное духовное сущностное ядро. Это чрезвычайно важно. Таким образом, снова перед нами действие, о котором можно сказать, что мы в состоянии его исполнять.

Антропософия в любом отношении может быть руководством к тому, чтобы не только узнавать нечто о существовании другого мира, а и для того, чтобы внутри себя самого почувствовать себя принадлежащим к другому миру, чтобы почувствовать себя такой индивидуальностью, которая проходит через следующие друг за другом инкарнации.

Есть еще третий вид событий. Их, правда, будет уже сложнее, так сказать, использовать для того, чтобы прийти к некоему внутреннему опыту в отношении кармы и реинкарнации. Но пусть это сложно и потребует длительного времени, все же и это можно использовать, произведя подобный эксперимент. И при добросовестном применении во внешней жизни выяснится — сначала в виде вероятного, того, во что можно только верить, а затем со все большей достоверностью, — что наша жизнь действительно связана таким способом с предыдущей.

Предположим, что, живя нашей теперешней жизнью, заключенной между рождением и смертью, мы достигаем четвертого десятка или переходим этот рубеж — мы увидим, что у тех, кто этого возраста еще не достиг, подобные переживания будут позже, — и вспомним о том, каким образом именно в этот период мы сходимся во внешнем мире с тем или иным человеком — между тридцатью и сорока годами мы сходимся в различных жизненных отношениях с людьми внешнего мира. И тут выясняется, что заключенные связи выступают для нас так, будто мы установили их, так сказать, в нашем самом зрелом состоянии, так что участвовали при этом в наибольшей степени в качестве совершенно зрелых людей. Это может быть установлено путем рассуждения. Но рассуждение, основанное на принципах, на открытиях ду-ховной науки, может привести нас к тому, что верно сообщаемое мною, когда я исхожу не просто из таких рассуждений, но из данных духовной науки. Итак, то, что я сейчас говорю, не просто выведено мысленно, логически, но установлено исследованиями духовной науки; однако логическое мышление может подтвердить факт и найти его понятным. Если подумать над разными вещами, которые мы учили, например, над тем, как разные начала человеческого существа проявляются в ходе жизни (вы знаете, что эфирное тело проявляется на седьмом году, астральное — на четырнадцатом, ощущающая душа — на двадцать первом, разумеющая душа — на двадцать восьмом, а самосознающая душа — на тридцать пятом), то мы сможем сказать: в период между тридцатью и сорока годами мы имеем дело с развитием разумеющей и самосознающей душ.

Разумеющая и самосознающая души являются теми силами в человеческой природе, которые в наибольшей степени соединяют нас с внешним физическим миром, потому что они предназначены для того, чтобы особенно раскрываться в том возрасте, когда мы больше всего состоим в общении с внешним, физическим миром. В раннем детстве силы нашего физического тела направляются, формируются, определяются тем, что еще скрыто непосредственно внутри человека. То, что человек усвоил в предыдущих воплощениях как причины, то, что прошло с нами сквозь врата смерти, те духовные силы, которые мы собрали, то, что мы принесли из нашей прежней жизни, — все это влияет на построение нашего физического тела и участвует в этом процессе. Все это незримо, но непрерывно влияет изнутри на наше тело. С возрастом это влияние становится все меньше; все больше приближается тот период жизни, когда старые силы заканчивают свою работу над телом. И тогда наступает время, когда мы уже противостоим миру в виде готового организма. То, что мы храним внутри, нашло свое выражение в нашем внешнем теле. Около тридцатого года жизни — это может быть несколько раньше или несколько позже — мы встречаемся с миром наиболее физическим образом, мы стоим в это время в таком отношении к миру, что нам становится наиболее сродни физический план. Если мы думаем тогда, что у нас больше всего ясности сознания, внешней физической ясности относительно жизненных связей, которые мы в это время устанавливаем, то следует сказать: эти жизненные связи, которые мы устанавливаем, меньше всех других в этом воплощении зависят от того, что действует и созидает в глубине нас со времени нашего рождения. Тем не менее мы можем предположить, что вовсе не случайно мы встречаемся именно около тридцатого года жизни с людьми, которые должны появляться в нашем окружении в это время. Мы можем как раз предположить, что и здесь действует наша карма, что и эти люди имеют какое-то отношение к одной из наших прежних инкарнаций.

И тут факты духовной науки, полученные путем неоднократных исследований, показывают, что очень часто люди, с которыми мы сходимся, будучи в возрасте около тридцати лет, в прежних воплощениях были так тесно связаны с нами, что могли быть — чаще всего в начале ближайшего из прошлых воплощений, а иногда и еще раньше — нашими родителями или же братьями и сестрами. Сначала это кажется удивительным, просто поразительным фактом. Это не обязательно должно быть так, но многие случаи, исследованные духовной наукой, показывают, что действительно родители, то есть люди, помогавшие нам у исходной точки предыдущей жизни, которые привели нас в физический план и с которыми мы потом расстались, когда выросли, — что эти люди кармически связаны с нами таким образом, что в нашей новой жизни они встречаются нам теперь уже не в детстве, но лишь тогда, когда мы в наибольшей степени выходим в физический план. Однако не обязательно бывает так, поскольку духовная наука очень часто показывает, что мы встретимся с людьми, находящимися рядом с нами около тридцатого года нашей жизни, лишь в одном из следующих воплощений, где они станут нам родителями, братьями, сестрами или иными кровными родственниками. Итак, знакомства в тридцатилетнем возрасте в данном воплощении могут иметь то объясне-ние, что люди, с которыми мы знакомимся в это время, были или будут связаны с нами узами кровного родства в предыдущем или последующем воплощении. Таким образом, можно сказать: с теми людьми, с которыми сводит тебя жизнь около тридцати, ты либо был связан как с родителями, братьями или сестрами в предыдущем воплощении, либо можно предположить, что они будут состоять с тобой в такой степени родства в одной из последующих инкарнаций.

Верно и обратное. Если мы посмотрим на тех людей, которых менее всего выбираем произвольно, посредством внешних способностей, присущих физическому плану, то есть наших родителей, братьев и сестер, с которыми мы встретились в самом начале жизни, — если мы посмотрим на них, то очень часто увидим, что этих людей, сопровождающих нас в жизни с детства, в другом воплощении мы выбрали, так сказать, произвольно, опираясь на свои способности; иными словами, мы выбрали сами в середине предыдущей жизни тех, кто теперь стал нашими родителями, братьями и сестрами.

Особенно интересен тот факт, что, как замечательным образом обнаруживается, дело обстоит не так, что в следующих друг за другом инкарнациях мы находимся в одних и тех же отношениях с людьми, с которыми встречаемся, а также то, что от раза к разу мы встречаемся с ними не в том же возрасте, что прежде. При этом верно и не прямо противоположное: не те люди, с которыми мы встречаемся в конце жизни, имеют в другой инкарнации отношение к началу нашей жизни, но те, которые встречаются с нами в середине жизни. То есть не те люди, кто встречается нам в начале жизни, и не те, что в конце ее, а те, кто вступил с нами в соприкосновение в середине нашей жизни, в начале одного из предыдущих воплощений были вокруг нас, являясь нашими кровными родственниками. Те, кто был тогда с нами в начале нашей жизни, появляются теперь в середине нашей жизни; те же, кто сейчас находится с нами в начале жизни, они, можно предположить, встретятся нам в середине одной из последующих инкарнаций и будут связаны с нами как спутники жизни, которых мы выбрали себе сами, свободно. Столь удивительны кармические взаимосвязи.

То, о чем я сейчас говорил, — это данные исследований духовной науки. Но я уже обращал внимание на то, что если рассмотреть внутренние взаимосвязи между началом одной нашей инкарнации и серединой другой таким образом, как это показывает духовная наука, станет понятно, что это не есть нечто бессмысленное или бесполезное. Другая сторона дела такова, что благодаря таким вещам, когда мы с ними сталкиваемся и подходим к ним разумно, жизнь становится ясной и понятной. Она становится понятной и ясной, если мы не принимаем все это просто так, тупо, чтобы не сказать глупо, а если пытаемся так или иначе понять, постичь то, что встречается нам в жизни, чтобы конкретизировать связи, еще не ясные, пока мы говорим о карме чисто абстрактно, в общей форме.

Полезно подумать вот о чем: отчего получается так, что в середине нашей жизни карма буквально толкает к тому или иному — по видимости, совершенно сознательному и трезвому — знакомству, о котором мы можем сказать: разве не кажется, что я действовал независимо, объективно, когда заводил это знакомство? Тут дело именно в том, что такие люди были соединены с нами в прошлой жизни узами кровного родства и теперь карма сводит их с нами потому, что мы как-то связаны с ними.

Если всякий раз мы будем размышлять таким образом о течении нашей собственной жизни, то увидим, что в нашу жизнь действительно приходит свет. Если мы даже ошибемся, ошибемся хоть десять раз, все же какого-то человека, встретившегося нам в жизни, узнаем верно. И если на основании таких соображений мы скажем себе: этого человека я встречал там-то и там-то, — мысль эта будет для нас путеводной вехой к другим вещам, на которые иначе мы не обратим внимания и которые совпадениями друг с другом все больше и больше будут убеждать нас в верности отдельных фактов.

Кармические взаимосвязи не таковы, что их можно постичь сразу же, одним махом. Мы должны постепенно добывать высшие познания жизни, важнейшие познания, озаряющие нашу жизнь светом. Людям, правда, не хочется верить в это. Легче поверить в то, что можно понять благодаря какому-то озарению: с теми или иными людьми я был вместе в одной из прежних жизней, а этим или тем был я сам. Быть может, и неприятно думать, что все эти познания должны добываться медленно, тем не менее это так. Даже если мы уже верим, что дело обстоит определенным образом, нужно все же продолжать исследования, и наша вера станет тогда очевидностью. Даже в том, что становится все более и более вероятным, благодаря исследованиям мы продвигаемся вперед. Мы замуровываем для себя духовный мир, если полагаемся в таких делах на скороспелые суждения.

Попробуйте подумать над тем, что говорилось сегодня о знакомствах в середине нашей жизни и об их связи с близкими нам людьми в предшествующей инкарнации. Вам придут в голову очень плодотворные мысли, особенное если принять во внимание еще и то, что говорится в статье "Воспитание ребенка с точки зрения духовной науки". Тогда станет ясно и понятно, что результат ваших размышлений созвучен с тем, что сказано в этой брошюре.

К сказанному сегодня нужно добавить одно серьезное предостережение: настоящий исследователь духовного остерегается умозаключений, он ждет, пока вещи подступят сами. Когда они налицо, он проверяет их, применяя сначала обычную логику. Если поступать так, не случится того, с чем я в очередной раз недавно столкнулся и что очень характерно для современного подхода к антропософии. Один очень умный господин — говорю это без всякой иронии, вполне признавая, что господин этот в самом деле умен, — сказал мне: "Когда я читаю то, что написано в вашей книге "Очерк тайноведения", я вижу, что все это так логично, так сочетается с теми фактами, которые являет мир, что я должен признать: до всех этих вещей можно дойти и путем чистых рассуждений. Для этого не нужны никакие сверхчувственные ис-следования. То, что сказано в этой книге, — вовсе не какие-то сомнительные вещи; они совпадают с действительностью". Я заверил его, что не думаю, что до этих вещей можно дойти при помощи чистых рассуждений и что при всем уважении к его уму я не думаю, чтобы он пришел к этим фактам при помощи одних рассуждений. Дело действительно обстоит так, что все, что может быть логически понято в области духовной науки, никак не может быть найдено при помощи одних рассуждений! То, что можно проверить и понять какую-то вещь логически, не есть еще причина сомневаться в ее происхождении из области духовной науки! Напротив, я полагаю, что тот факт, что сообщения духовной науки могут быть поняты путем логических рассуждений как несомненно верные, будет придавать некую уверенность. Исследователю духовного нечего стремиться к тому, чтобы говорить сплошные нелогичные вещи, дабы ему поверили. Вы видите, что сам такой исследователь не может стоять на той позиции, что он находит эти вещи при помощи рассуждений. Но если подумать об уже найденных путем духовных исследований вещах, они могут казаться настолько логичными, даже слишком логичными — так что люди перестают верить в источники духовной науки, из которых бывают почерпнуты эти результаты. Так обстоит дело фактически со всеми вещами, о которых говорят, что они возникли именно на почве исследований духовной науки.

Если сказанное здесь сегодня покажется вам на первый взгляд странным, попробуйте рассудить об этих вещах логически. Я бы в самом деле не смог вывести их из обычного логического мышления, если бы меня не привели к ним духовные факты; но когда знания уже получены, их можно логически проверить. И тогда станет видно: чем добросовестнее, чем дотошнее проверять, тем больше будет обнаруживаться, что все верно. Даже в таких вещах, которые нельзя проверить на правильность — например, то, что говорилось сегодня о родителях, братьях и сестрах в одной жизни и знакомствах в середине другой, — даже тут то, как соотносятся разные элементы этих взаимосвязей, может производить впечатление не просто весьма вероятного, но граничащего с достоверностью. Такая уверенность представляется обоснованной именно тогда, когда эти вещи проверяются в самой жизни. При встречах с некоторыми людьми собственное поведение и поведение этих людей предстает в совершенно ином свете, когда представляешь себе, будто человек, встретившийся тебе в середине жизни, был тебе родным братом в предыдущей. И человеческие отношения становятся от этого гораздо более плодотворными, чем они бывают, когда люди просто тупо про-ходят по жизни.

Итак, мы можем сказать: антропософия все больше становится не просто чем-то таким, что дает знания о жизни, но тем, что учит, как постигать жизненные обстоятельства и озарять их светом не только лично для нас, но и для нашего отношения к жизни и нашей жизненной задачи. И важно не думать, будто мы губим непредвзятость своей незакомплексованной натуры. Только трусливые люди, по большому счету не верящие в жизнь, могут так думать. Но мы должны твердо знать, что более точное познание жизни делает ее плодотворнее и содержательнее. То, что подступает к нам в нашей жизни, должно благодаря антропософии включаться в такое поле зрения, которое делает все силы и способности богаче, вернее и надежнее, чем они были до того, как вошли в наш кругозор.