Первая неделя

Лида приехала в Мшанки с попутной машиной. Главврач района Анна Николаевна хотела сама поехать с нею, но привезли тяжелого больного, и она не смогла.

Шофер вел машину по заросшей травою улице. Деревянные избы с просторными дворами и огородами тянулись по обе стороны. Сельмаг. Клуб. Честно сказать — неказистый клуб. Чайная. Смотри-ка, даже чайная есть!

Лиде очень хотелось, чтобы эта сибирская деревня Мшанки ей понравилась. Но то, что она видела, не привлекало. Улица неровная, с засохшей гребнями глиной, мусор вокруг, деревьев во дворах мало. А цветов совсем не было и оттого деревня казалась голой и неприбранной. «Надо будет провести беседу, чтобы садили деревья. Школьников организую, поговорю с учителями и организую», — думала Лида.

— Приехали, фельдшерица, — сказал шофер.

Машина стояла возле большого деревянного дома с вывеской «Сельсовет».

— Ну, спасибо, — сказала Лида. — Счастливого вам пути.

— Когда лечить-то начнешь?

— Завтра, наверно. А если что срочное, так и сегодня.

— Давай, давай, действуй, помощник смерти, — подмигнул смуглый озорник-шофер.

— И совсем не остроумно, — сухо проговорила Лида.

— Я на этой неделе заболею, — сказал шофер. — Приеду к тебе лечиться.

— У вас же свой медпункт есть.

— Свой мне не помогает. Меня, между прочим, Ваней звать. Иван Зайцев. А то за всю дорогу так и не познакомились. Сам пока холостой.

— Мне это безразлично, — сказала Лида.

— Ну, не совсем, поди, безразлично, — усмехнулся Зайцев, доставая из кузова ее чемодан.

Он донес его до сельсовета, пожелал успеха и уехал.

Председатель был не один — еще двое мужчин сидели возле стола и курили. Все они бесцеремонно уставились на Лиду.

— Вот, приехала, — сказала Лида. — На медпункт. Фельдшерицей.

— Фельдше-ри-цей? — нараспев переспросил пожилой дядька, сидевший напротив председателя.

Председатель ничего не сказал, только почесал переносицу и вздохнул. Он очень выразительно вздохнул, обидно для Лиды. «Не фельдшерица ты, а одно название». Так примерно можно было истолковать этот вздох.

— Я окончила медицинский техникум, — сказала Лида с некоторым задором.

Председатель никак не реагировал на это важное сообщение. Тогда Лида прошла вперед, поставила чемодан на табурет, открыла его, достала документы и протянула председателю.

Он прочел направление, взял паспорт, долго разглядывал его, словно выучивал наизусть.

— Значит, Смирнова, — сказал он и опять протяжно вздохнул.

Лида не выдержала.

— Ну что вы вздыхаете! — сказала она с раздражением. — Если не нужен фельдшер, так я уеду.

— Фельдшер нужен, как не нужен? — Председатель вздохнул в третий раз.

На этот раз Лида молча стерпела его вздох.

— У тетки Мариши будешь жить, — заявил председатель. — Только у ней детей трое.

— Что же, как ночью за мной прибегут, так всех детей потревожат, — недовольно проговорила Лида.

— У тетки Мариши тебе будет хорошо, — решил председатель, не придав значения ее словам. — Вот как пойдешь по этой улице, считай от сельсовета пятый дом. Скажешь: Кузин, мол, прислал.

Тетка Мариша окучивала в огороде картошку. Двое ребят, мальчик и девочка, сидели неподалеку от матери между картофельными бороздами и по-очереди грызли один огурец.

Лида, со двора увидев хозяйку, вошла в огород, сказала, что ее направил Кузин.

— Ну так что? — отозвалась тетка Мариша. — Живи, дом большой.

И она продолжала окучивать картофель, не обращая больше на Лиду внимания, а та стояла возле чемодана и не знала, что делать.

— В сарае, — сказала тетка Мариша, кончив рядок, — еще тяпка есть, мы с тобой вдвоем-то вот как скоро управимся.

Лида сходила за тяпкой, сняла туфли и стала помогать тетке Марише.

Они управились часа за полтора.

— Сейчас покормлю маленького и пойдем на озеро, — искупаемся, — сказала тетка Мариша. — А тогда ужинать будем.

Но Лида с этим планом не согласилась.

— Я сначала сбегаю на медпункт, — заявила она.

Умылась во дворе, выпила молока с хлебом и пошла в медпункт.

Большой ржавый замок висел на двери. Ключ с трудом, со скрипом повернулся в этом замке. У Лиды сильно колотилось сердце, словно за дверью с нею должно было произойти что-то необыкновенное.

Но медпункт был самый обыкновенный — очень похожий на тот, в Рязанской области, в котором Лида проходила практику. В передней стояли некрашеная скамейка и стол. В приемной — стол и несколько стульев, накрытая клеенкой кушетка, белый шкафчик. Пахло лекарствами и пылью.

«Совсем заброшенный, нежилой вид, — подумала Лида. — Надо будет сначала хорошенько прибрать…»

У окна на гвоздике висел длинный белый халат. Лида тихо, словно боясь кого-то потревожить, прошла через кабинет и потянулась к халату.

Он был сильно велик ей — с мужского плеча. Анна Николаевна говорила, что тут прежде был фельдшер мужчина.

Все-таки Лида надела халат, завязала пояс. Жаль, что не было зеркала: взглянуть бы, как она выглядит. Лида села за стол вполоборота к пустому стулу, за которым скоро, быть может, уже завтра, будет сидеть ее первый пациент.

— На что жалуетесь? — спросила она воображаемого пациента.

Вопрос прозвучал слишком робко.

— На что жалуетесь? — погромче повторила Лида.

Нет, опять не так. Надо же сначала записать фамилию.

— Садитесь, пожалуйста. Вот на этот стул. Как ваша фамилия?

— Шабалин — моя фамилия.

Лида вздрогнула всем телом и вскочила. Пожилой мужчина стоял в дверях и серьезно, даже строго глядел на Лиду.

— Мочи нет, до чего голова болит, — сказал он и не спеша прошел к тому самому стулу, на который указывала Лида. — Пилюль бы каких, что ли, дала, дочка.

Лида все еще стояла у стола и не могла произнести ни слова. Пациент, видимо, почувствовал ее растерянность и сам смутился.

— Мне баба советовала, чтоб до завтра погодить, — проговорил он, — да уж больно замучился. Услыхал, что ты приехала, и пошел. Да ты садись, не бойся.

— Я не боюсь, — сказала Лида. — Давно у вас болит?

Она долго выспрашивала и выслушивала своего первого пациента, измерила кровяное давление, потом дала ему пирамидон и направление в больницу. Но пациент сказал, что пирамидон ему не помогает, а в больницу он не поедет, так как он бригадир и сейчас самая работа.

Шабалин уходил явно разочарованный, Лида по его ссутулившимся плечам видела, что он недоволен и расстроен, и ей хотелось побежать за ним вслед, догнать его, вернуть и вылечить. Но она не знала, как вылечить.

А он в дверях вдруг обернулся и сказал:

— Ты бабку Лиходееву опасайся. Это она прежнего фельдшера выжила. Как бы и тебя…

— Да ну! — сказала Лида. — Какая-то бабка…

Старуха Лиходеева пришла на следующий день. Лида вместе с теткой Маришей уже навела в медпункте порядок, и в воздухе теперь не пахло пылью, а только лекарствами и немножко сыростью от непросохшего пола. Сама фельдшерица была в белоснежном халате, который ей сшила мама еще там, дома. Лида любила, чтобы одежда сидела аккуратно, по фигуре, и мама умела ей угодить.

Лида начала прием ровно в девять. Первой вошла женщина с девочкой, у которой была ангина. Потом — дядя с фурункулом на шее. А третьей оказалась бабка Лиходеева.

Что это и есть Лиходеева, Лида узнала, когда бабка назвала свою фамилию. А сначала она увидела обыкновенную старуху с сухим бледным лицом, одетую в черную просторную юбку и коричневую кофту и повязанную белым в крапинку платком. Старуха двигалась медленно и важно, словно в церкви. Лида пригласила:

— Садитесь, бабушка.

Бабка плавно, неторопливо опустилась на стул и прямо уставилась в лицо фельдшерицы острым неприветливым взглядом.

— Лечишь? — спросила она хрипловато.

Лида не стала отвечать на этот праздный вопрос.

— Как ваша фамилия? — спросила она.

— Лиходеева моя фамилия, — сказала бабка. — Фекла Никифоровна. Ай слыхала уж про меня? — добавила она, заметив промелькнувшее в глазах фельдшерицы беспокойство.

— Нет, — соврала Лида, — не слыхала. На что жалуетесь? Ну, чем заболели?

Бабка приоткрыла беззубый рот в неприязненной усмешке.

— Болезнь моя известная, — сказала она, — только тебе ее не вылечить. Ни ты, ни я — никто не вылечит. Старость называется моя болезнь.

Лида смутилась.

— Но если у вас что-то болит…

— Ты сколько прожила? — спросила бабка. — Двадцать лет прожила?

— Двадцать один.

— А я — семьдесят четыре. Вот сколько! Семьдесят четыре.

— Знаете, — перебила Лида, — меня там ждут. Если вы не болеете, так зачем вы пришли?

— Поглядеть на тебя пришла, — откровенно призналась старуха, — какая ты есть. И другие поглядеть пришли. Деревня наша отдаленная, новых людей мало — вот и любопытствуем. А лечиться к тебе не пойдут. До тебя парень был — к нему не ходили. Год прожил да уехал. Сбежал. Ты тоже сбежишь.

— Уходите, — дрожащим голосом потребовала Лида, — уходите сейчас же, я не хочу вас слушать. И не сбегу я, слышите? Ни за что не сбегу!

— Гонишь? — зловеще проговорила бабка и, поднявшись со стула, выпрямилась во весь рост. — Вот как ты со старым человеком обходишься — взашей гонишь? Ладно, я уйду. Все уйдем. Сиди тут одна. Никто к тебе ходить не будет. Сиди да пей казенный спирт. В Глухове фельдшер от казенного спирту пьяницей стал. Так он хоть понимает чего-то, порошки может выписать, а ты ничего не понимаешь.

— За что вы так? Что я вам сделала? — спросила Лида и заплакала, закрыв лицо руками.

Она не слышала шагов — старуха Лиходеева ступала совершенно бесшумно, только скрипнула дверь и потом донесся ее хрипловатый голос.

— Слыхали, люди? — вопрошала бабка. — Слыхали, как она со мной? Уходи, говорит. Ты, говорит, старая, тебе, говорит, помирать пора, а не лечиться. Выгнала. Не стала лечить. И вас не станет. Ей лишь бы деньги получать.

Лида вскочила, вытерла лицо рукавом халата и кинулась к двери.

— Зачем вы так бессовестно лжете? — крикнула она бабке Лиходеевой.

Та только кольнула ее злым взглядом и сказала не Лиде, а ожидавшим приема больным:

— Вот она какие слова говорит старому человеку! Дети мне таких слов не говорили. Ни внуки, ни чужие — никто. Лечитесь у ней… Она вас налечит… Покалечит…

И старуха Лиходеева, глядя прямо перед собою, направилась к двери.

— Следующий, входите, — сказала Лида.

Очереди ожидали человек шесть. Но на приглашение Лиды никто не встал. Люди молчали и не смотрели на фельдшерицу.

— Это неправда, — сказала Лида, — я совсем не говорила ей, что не буду лечить. Она сама меня обидела.

Молодая девушка с болезненно разрумянившимися щеками тяжело поднялась со скамейки. Лида подхватила ее под руку, провела в кабинет.

Пока она ее принимала, остальные пациенты исчезли. Лида сидела до вечера — никто не пришел.

Конечно, о столкновении фельдшерицы с бабкой Лиходеевой узнала вся деревня. И не от Лиды, а от бабки. Дошло до председателя сельсовета. Он вызвал Лиду и потребовал объяснений, но когда она стала рассказывать, как было дело, не стал слушать — глядел в стену отсутствующим взглядом и вздыхал.

Через два дня Лиду вызвали к телефону — наверно, председатель сельсовета или еще кто-нибудь нажаловался главврачу района. Анна Николаевна очень строгим голосом говорила Лиде, что она должна быть тактичной, что ей следует извиниться перед старым человеком и впредь вести себя умнее.

— Я не буду извиняться! Ни за что! — крикнула Лида в трубку. — Это она должна извиняться.

Одна тетка Мариша сочувствовала своей квартирантке. Но сочувствие это не переходило в активную помощь. Похоже было, что тетка Мариша сама побаивается старухи. «Зловредная бабка, — сказала она как-то Лиде, — язык у ней поганый: ославит ни за что ни про что. Недаром и фамилия такая: Лиходеева».

Лида сидела в положенные часы в медпункте, как в тюрьме, совсем одна. Редко-редко заходил к ней кто-нибудь. Молодежь не болела, а пожилые обращались к бабке Лиходеевой, либо ездили в соседний медпункт, в Глухово, к тому самому фельдшеру, который, по словам бабки, не по назначению использовал казенный спирт.

Началась уборочная, все были заняты на полях, и Лидой никто не интересовался: сидишь на своем фельдшерском пункте, ну и сиди. Она бы, может, долго так сидела, если бы однажды вдруг не заехал на минутку тот шофер, Ваня Зайцев.

Он громко постучал в дверь, вошел, взглянул на Лиду и, наверно, по ее лицу сразу догадался, что у нее неприятности.

— Похоже, что не я заболел, а ты, — сказал он. — Давай объясняй, что за диагноз.

И Лида, обрадовавшись, что хоть один человек вспомнил о ней, рассказала о своих неприятностях.

— Зря ты перед этой старухой крылышки распустила, вот что, — сказал Зайцев. — Она нахально действует, а ты сидишь в своем медпункте, как наказанная. Хочешь добиться победы — переходи в наступление. К тебе люди не идут — сама к ним иди. И здоровье проверь, и о жизни поговори. Ты же культурная сила в деревне!

— Я никак не ожидала, что так получится, — пожаловалась Лида.

— Твоя вся работа на неожиданностях строится. Ты комсомолка?

— Комсомолка.

— Ну и все, — сказал Зайцев. — Воюй! Вот уборочная кончится — я к тебе на мотоцикле приеду, на танцы пойдем. А пока до свиданья, тороплюсь.

Он крепко пожал Лиде руку и уехал.

Лида еще посидела, подумала, потом решительно встала, замкнула медпункт и, взяв у тетки Мариши велосипед, поехала в поле.

На полевом стане Лиду встретили приветливо. Трактористы как раз обедали, повариха принесла из вагончика чашку, наложила фельдшерице каши.

Лида спросила, не болеет ли кто-нибудь. Никто не болел.

— Меня вот комар в щеку укусил, — сказал один чумазый парень, — не дашь бюллетень?

— Можно, — засмеялась Лида.

Но потом дело все-таки нашлось. Трактористы пили сырую воду, прямо из речки, и Лида прочла им целую лекцию о микробах, которые живут в такой воде.

— Сколько раз говорила председателю колхоза, чтоб бачок купил, — сказала повариха, — да у него разве допросишься.

— Я добьюсь, — пообещала Лида.

Часа через два она разыскала председателя колхоза. Он выслушал ее и махнул рукой.

— Отстань ты с пустяками.

— Это не пустяки…

— Отстань, говорю! — повысил голос председатель. — Не видишь, туча заходит? Поезжай-ка домой, пока тебя дождь не намочил.

— Буду жаловаться! — пригрозила Лида.

— Хоть самому господу богу, — равнодушно сказал председатель.

Так Лида и уехала ни с чем. Однако, несмотря на неудачу, настроение у нее было гораздо лучше, чем в прежние дни. «Надо будет с трактористами поговорить, чтобы они сами нажали на председателя», — думала она.

Вечером разразилась гроза. Лида была уже дома, они с теткой Маришей и с ребятами сидели за столом, ели картошку с солеными груздями, а за окном грохотал гром, и сильные дождевые струи били в стекла. Тетка Мариша беспокоилась о муже — он работал комбайнером и уже несколько суток не был дома.

— Да где же это мой-то? Неуж опять остался в вагончике ночевать? Обещался ведь прийти. Разве что дождь помешал…

Вдруг ступеньки крыльца заскрипели под чьими-то тяжелыми шагами.

— Идет все-таки, — обрадовалась тетка Мариша, вскакивая из-за стола.

— Папка идет, папка идет! — закричали ребятишки.

Но вошел не тот, кого ждали, а высокий худой плотник Григорьев.

Он стоял у порога, и с одежды у него текло, так что вмиг образовалась целая лужа.

— Фельдшерица, — сказал Григорьев глухим голосом, — баба моя помирает.

— Уж сразу и помирает, — недоверчиво проговорила тетка Мариша, — я ее позавчера видела.

— Совсем помирает, — повторил Григорьев.

— Идем, — сказала Лида, на ходу надевая жакетик.

— Погоди ты, — ухватила ее за руку тетка Мариша. — Плащ дам.

Она подала Лиде свой плащ, сама подняла капюшон. Плащ оказался Лиде до полу. Григорьев первым вышел, Лида шагнула следом под секущие потоки ливня.

— Давно заболела? — прокричала она, стараясь перекрыть шум дождя.

— Вчера. Живот схватило.

— Что ж сразу не пришли за мной?

Григорьев молчал — может, не расслышал.

— Сразу болезнь всегда легче перехватить, — громче сказала Лида.

— Хотел я, — склонившись к самому лицу Лиды, сказал Григорьев, — да бабка Лиходеева отсоветовала. «Разве, говорит, она больше меня понимает? Кабы доктор, а то фельдшерица». Травами поила Тоню, теперь горшок на живот поставила, а той все хуже. Тетка она ей, жене-то.

— Вот умрет из-за вашей бабки жена — будете знать.

— Ты не дай помереть, — попросил Григорьев. — Ты же все-таки училась, понимаешь в медицине.

В избе, куда вошли Григорьев с Лидой, царила тишина. Двое мальчиков-дошкольников смирно сидели в кухне на лавке.

— Что мать? — спросил Григорьев.

— Стонет, — сказал старший.

Лида сбросила на лавку плащ, прошла в горницу. У кровати больной сидела не одна бабка Лиходеева, а целый консилиум из трех старух.

Больная лежала высоко на подушках, бледная, с растрепанными волосами и закрытыми глазами. Стиснув зубы, она тихо стонала. На животе у нее громоздился опрокинутый глиняный горшок.

— Полегчает, — сказала бабка Лиходеева, глядя мимо Лиды на остановившегося в дверях Григорьева. — Я ей маленько живот поправила, кишки у ней с места сдвинулись, видать, тяжелое подняла.

— А ну, выйдите отсюда, — потребовала Лида.

— Она мне не чужая — племянница, — обиженно возразила бабка Лиходеева, — я ее на руках вынянчила.

— Уйдите, мамаша, — сказал Григорьев тихо, но непреклонно.

Бабка что-то пробормотала под нос, но вышла. Другие старухи без сопротивления последовали за нею.

Лида сняла горшок и осторожно потрогала Тонин живот. Та застонала громче.

— Полегче, — попросил Григорьев.

— Уйдите тоже, — прикрикнула на него Лида.

Она впопыхах забыла забежать за фонендоскопом и теперь выслушивала сердце, приложив ухо к груди. Сердце билось с перебоями, временами совсем заходилось, и пульс был неровный, слабый. С первого раза Лида не поняла, что у больной. Похоже было на острый приступ аппендицита, а мог быть и заворот кишок. Лида снова принялась исследовать живот.

— Операцию надо, — сказала Лида Григорьеву, который все-таки остался в горнице. — Сидите сами возле нее, старух не подпускайте. Я побегу в сельсовет, в больницу позвоню, потом за лекарствами заскочу в медпункт и вернусь.

— Не перенесет она дороги, — подавленно проговорил Григорьев.

— Ты ее прежде смерти не отпевай, — оборвала Лида. — Ждите меня, я скоро.

И она выскочила из избы, на ходу запахиваясь в плащ.

Сельсовет оказался на замке. Лида сбегала к сторожу, отругала его — зачем не сидит в сельсовете, взяла ключ, принялась звонить. В трубке сипело и пищало, то не проходили гудки, то никто не отвечал. Наконец ей удалось дозвониться до дежурного врача. Лида рассказала о больной.

— Она не транспортабельна? — спросил дежурный врач.

— Какой там «транспортабельна», говорю — синеет, — отчаянно крикнула в трубку Лида. — Где Анна Николаевна?

— Сейчас пошлю за ней, — сказал врач.

Бесконечно долго — так показалось Лиде — не было Анны Николаевны. Но, услышав ее голос, Лида сразу успокоилась. Анна Николаевна задала несколько вопросов, сказала, что сейчас выезжает, и велела выслать навстречу грузовик — помочь на случай, если машина застрянет в грязи.

Когда Лида вернулась, старух не было. И ребят Григорьев куда-то услал. Сам он сидел у постели. Председатель колхоза стоял в дверях и смотрел на больную.

— Грузовик надо послать, — сказала ему Лида, — вытаскивать машину, если застрянет.

— Пошлем, — послушно согласился председатель.

Лида впрыснула Тоне камфару, положила ее поудобнее.

— Ничего, — сказала она, — ничего, все будет хорошо.

А сама не была уверена — будет ли хорошо, только успокаивала Григорьева и больную. И себя тоже. Она теперь сидела у постели рядом с Григорьевым и волновалась так же, как он, может даже больше, потому что она его успокаивала, а ее некому было успокоить. Она знала, что каждую минуту может случиться самое худшее.

— Ну потерпи, немного совсем потерпи, скоро придет машина, — твердила Лида и до звона в ушах напрягала слух — не идет ли эта машина.

Ничего она сейчас не хотела, ни о чем не думала, только бы приехал врач. Да когда же доползет эта проклятая машина? Если со скоростью пятьдесят километров в час… Какая там скорость. Дорогу размыло, грязь, темень… Сколько уже прошло? Час? Больше? Надо было заметить время…

А дождь все лил и лил, обильный, нескончаемый, тревожно, зловеще стучал по крыше, бился о стекла. «Хоть бы скорее, господи, хоть бы скорее она приехала», — думала Лида.

И будто в ответ на ее немую мольбу сквозь гул дождя вдруг пробился звук приближающейся автомашины. Лида вскочила и без плаща выбежала на улицу, прямо в низвергающийся с неба холодный поток.

Из машины вышли трое: Анна Николаевна, еще молоденькая женщина-врач и хирургическая сестра.

Анна Николаевна осматривала больную, а Лида стояла и пристально смотрела на ее руки, грубоватые красные руки хирурга с коротко остриженными ногтями.

— Диагноз правильный, — сказала, разгибаясь, Анна Николаевна. — Нужна операция.

Она вымыла руки и вышла на улицу. Лиде казалось, что Анна Николаевна слишком медлит и совсем не волнуется за жизнь больной.

— Тут где-то, по-моему, недалеко сельсовет? — спросила Анна Николаевна.

— Через дорогу, — сказала Лида.

— Пойдем, посмотрим.

В сельсовете горел свет. Кузин и председатель колхоза сидели за столом и беседовали. Когда вошла Анна Николаевна, они встали.

— Опять здесь будешь оперировать, Анна Николаевна? — спросил Кузин.

— Здесь. Везти нельзя. Велите вымыть пол. Да лампу надо опустить пониже.

— Шнура нет, — заикнулся было Кузин.

— Обдерите в любой избе! — резко проговорила Анна Николаевна.

Несмотря на дождь, который, правда, пошел на убыль, в сельсовет набились любопытные. И тетка Мариша оказалась здесь.

— А поглядеть нельзя? — спросила она.

— Вот когда тебя самое положу на стол, тогда поглядишь, — сказала Анна Николаевна.

— Избави господи! — испугалась тетка Мариша.

Укрыв плащами, на носилках принесли больную и положили на два составленных вместе и накрытых простынями стола. Анна Николаевна долго мыла над тазом руки, Лида поливала ей из чайника.

Анна Николаевна приказала всем любопытным выйти, и в сельсовете сделалось очень тихо. Молодая коллега Анны Николаевны давала наркоз. Лида держала прикрытую сверху бумагой электрическую лампу. Она старалась, чтобы свет падал куда нужно, и все время смотрела вниз, так что лица Анны Николаевны не видела, а только руки — ее руки и руки хирургической сестры.

У сестры руки были маленькие, нежные, с тонкими, но очень цепкими пальцами. Они быстро и ловко схватывали нужный инструмент и передавали его в другие руки, которые на вид казались гораздо грубее. Но Лида полжизни отдала бы за такие руки с их удивительным уменьем и уверенностью в каждом движении.

Лиде очень хотелось посмотреть в лицо хирурга, и она, стараясь держать лампу на прежнем месте, подняла взгляд. Лицо Анны Николаевны было закрыто белой маской, только глаза смотрели вниз. Очень напряженно, сосредоточенно смотрели они, и по одному этому взгляду Лида поняла, какой большой, какой огромный путь прошла Анна Николаевна, прежде чем руки ее обрели волшебную ловкость и научились отнимать жизнь у смерти.

— Держи ниже!

Лида поспешно поднесла лампу ближе к рукам хирурга.

Ей казалось, что операция идет очень быстро. Анна Николаевна в самом деле спешила. Она часто спрашивала: «Пульс?» — и молоденькая врачиха отвечала ей встревоженным голосом. Лида со страхом смотрела на руки хирурга — вот сейчас они дрогнут и сделают что-то не так. Когда спешишь, легко ошибиться… Но пальцы работали все так же размеренно и неутомимо.

И еще Лида боялась, как бы не погас свет. У них это бывало: вдруг ни с того ни с сего начнет барахлить станция, и свет гаснет. Надо было приготовить керосиновую лампу, но как-то никто не подумал об этом. «Хоть бы успеть! — думала теперь Лида. — Хоть бы не погас свет!..»

А потом Лида лежала на двух столах рядом с Тоней, и ее кровь по трубочке текла к Тоне. Они все-таки тоже спешили, хирург и ее спутницы, и не захватили сыворотку для определения группы крови. Лида просто выручила их. Правда, у хирургической сестры тоже первая группа, но она очень худенькая, и ей уже пришлось в этом месяце вот в такой же примерно обстановке давать кровь. Но в крайнем случае она бы, конечно, дала и сейчас.

Лида лежала и искоса смотрела на безжизненное лицо Тони. Анна Николаевна теперь сама держала Тонину руку, проверяя пульс. У нее было усталое, немолодое лицо, и глаза уже не казались острыми и умными, как во время операции, просто обыкновенные глаза, немножко прищуренные и окруженные тонкими морщинками.

В комнате было тихо, и, когда тонко заскрипела дверь, звук этот показался очень резким. Григорьев просунул голову, потом на цыпочках вошел.

— Жива? — спросил он вполголоса.

— А как же? — сказала Анна Николаевна. — Конечно, жива.

Вот и все, что случилось в эту ночь. То есть все самое главное — жизнь, которую они спасли, которую спасла Анна Николаевна. Ну, и Лида тоже… Кое-что сделала для этого и Лида.

Все остальное — пустяки. Когда человеку очень плохо, и он может умереть — все остальное пустяки, ведь правда? И не стоило бы даже об этом вспоминать. Но Лида вспоминала. Почему-то для нее эти пустяки имели значение.

Как Григорьев, чудак, всех целовал! Анна Николаевна сказала ему, что опасность миновала. Утром она вызовет санитарный самолет, Тоню увезут в больницу, и через две недели он сможет сам приехать за своей женой. Григорьев стоял, растерянно расставив руки и с глупым от счастья лицом, а потом обхватил Анну Николаевну за плечи и поцеловал. И молоденькую врачиху, и хирургическую сестру, и Лиду… Даже Кузина хотел поцеловать, но тот отстранился.

— Ладно, ладно, — ворчливо сказал он, — ты бы, чем с поцелуями лезть, ужином бы докторов покормил.

— Да как же! Да сейчас! — засуетился Григорьев.

Председатель колхоза, стоя у Анны Николаевны за спиной, делал Лиде какие-то знаки, вроде манил к себе. Лида подошла, он отвел ее в сторонку, тихонько сказал, кивая на Анну Николаевну:

— Ты — не надо. Не жалуйся. Я завтра пошлю за бачками для всех бригад. Пусть пьют кипяченую.

Лида кивнула: ладно, не буду жаловаться, раз такой оборот.

Анна Николаевна велела Лиде идти отдыхать. Но Лида сказала, что бригадир мучается головными болями, а ехать в больницу ему некогда, так что Анна Николаевна должна непременно его осмотреть. И они пошли к больному бригадиру.

Дождь перестал. Было очень грязно, ноги скользили по размокшей глине, один раз Лида чуть не шлепнулась, но Анна Николаевна успела поймать ее за локоть. У Лиды слегка кружилась голова — может, оттого, что у нее теперь стало немножко меньше крови.

Анна Николаевна не осталась ночевать в Мшанках, спешила, у нее в больнице тоже был тяжелый больной. Она оставила дежурить молоденькую коллегу и уехала вместе с хирургической сестрой.

Когда Лида вернулась домой, тетка Мариша не спала.

— Там Кузин говорил, что тебе отдельную квартиру даст — у нас ведь есть для фельдшера квартира, — сообщила тетка Мариша. — А ты не ходи в отдельную. Али тебе у меня плохо?

— Я не пойду, — пообещала Лида. — А почему он сразу не дал?

— Не надеялся на тебя. Хочешь молочка с шанежкой?

— Нет. Я спать хочу.

Она легла и закрыла глаза, словно окунувшись в мягкую мглу. «Сегодня как раз неделя, как я приехала в Мшанки», — подумала Лида.

Смуглый Зайцев со спускающимися на лоб черными волосами и в расстегнутой на загорелой груди рубашке вдруг улыбнулся ей из тьмы. «Ну как?» — спросил он. «Да ничего», — сказала Лида.

Проснулась она от яркого, бьющего в окно солнца. Тетка Мариша заглянула в комнату.

— Чего спишь-то до такой поры? — ворчливо сказала она. — У медпункта люди сидят. Тебя ждут…