Первое апреля октября

Время собирать

— Сто восемьдесят четыре, — сказал Пётр, задумчиво вертя в руках принесённый голыш. Камешек был интересный, нестандартный — с разводами и в кирпичного цвета крапинку.

— Нет, — произнёс сидящий рядом Яков.

— Что? — Пётр непонимающе дёрнул бровями, посмотрел на неаккуратную бороду соседа, свисающую с подбородка ржавой селёдкой. — Что ты имеешь ввиду?.. И подстриг бы ты уже бородёнку, Яков — срамота же.

— Мёртвые сраму не имут, — невпопад отозвался тот. Он всегда отзывался невпопад.

— Это да, — согласно кивнул Пётр, бросая красивый камешек в кучу. — Но что ты хотел сказать своим «нет»?

— Нет, — упрямо тряхнул головой Яков. — Категорически.

— Аргументируй.

— Сто восемьдесят шесть.

— А-а, ты в этом смысле… Нет, Яков, — четыре.

— Шесть. Я считал. Ты сбился ещё на сто восемьдесят пятом.

— Как я мог сбиться на сто восемьдесят пятом, если я до него ещё не дошёл? — улыбнулся Пётр. — Где логика?

— Шесть, — Яков упрямо поджал губы. Селёдка качнула головой, словно хотела уплыть. Но хвост её был намертво приклеен к подбородку Якова, уплыть она не могла.

Глухо и почти неслышно стукнул брошенный в кучу камешек. Маленький, не более сантиметра, он смущённо сполз по невысокой пирамиде камней вниз, докатился до сандалии Петра и замер в её тени. Пётр укоризненно посмотрел на принесшего, покачал головой.

— Небось, если бы нужно было найти камень, чтобы бросить в меня, ты отыскал бы размером побольше, Фома, — сказал он.

Названный Фомой смущённо отряхнул белые одежды, кашлянул и улыбнулся, но ничего не ответил. Качнулся, словно сомневаясь, уйти или остаться, — пошёл.

— Сто восемьдесят пять, — вздохнул Пётр.

Яков молча замотал головой, сердито сплюнул.

— Фома, Фома… — продолжал Пётр, словно не замечая недовольства собеседника. — Как был неверующим, так и остался.

Он поднял камешек, приютившийся возле его ноги, бросил в кучу.

— С таким радением мы не скоро завершим, — кивнул Яков. — Пойти, что ли, тоже собирать…

— Нет, Яков, — возразил Пётр, — ты нужен здесь.

— Так ли уж?

— Ты моё второе я.

— Я твоё второе ты, — кивнул Яков, словно осмысливая и пробуя на вкус. — Двуликий Янус — это то, к чему ты стремишься?

Пётр улыбнулся, не ответил.

Солнце поднималось в зенит; назревала жара, пузырящаяся, как жёлтый сыр на раскалённой сковороде. Ни ветерка. Ленивые голуби без азарта паслись на газоне под сенью высокого забора.

Худосочный юноша в белом несмело, бочком, приблизился к сидящим; робко поглядывая на Петра, неловко бросил в кучу принесённый камень, присел на корточки.

— Устал, Иванушка? — ласково произнёс Пётр. — Ну, ты отдохни, отдохни.

— Учитель, — срывающимся голосом начал Иван, — учитель… Андрей совсем не хочет собирать камни. Мы собираем, а он разбрасывает. Я не устал, нет. Но почему Андрей разбрасывает?!

— Разбрасывает, — пошевелил бровями Пётр. — Знать, время его такое. Время собирать и время разбрасывать, сказано же вам.

— Но так мы никогда не построим, — со слезами в голосе протянул юноша.

— Построим, Иванушка, построим, — успокоил Пётр. — Уже сто восемьдесят шесть камней насбирали.

— Восемь, — вставил Яков, от упрямства каменея лицом — хоть сейчас клади в общую кучу.

— Сто восемьдесят шесть, — повторил Пётр спокойно, без всякого раздражения и укора.

Подошёл ещё один камненосец в белых одеждах, запорошённых пылью.

— Аве, Лёвушка! — улыбнулся ему Пётр. — Сто восемьдесят семь.

— Позвать бы ещё кого, — вздохнул Лев, бросая в кучу немалую каменюку. — Что ж мы вдесятером-то.

— Водиннадцатером, — поправил Пётр. — Справимся, Лёвушка, справимся. Званых-то много может быть, а вот избранных…

Лев согласно кивнул, махнул Ивану. Взявшись за руки, они двинулись на поиски.

На ветку акации неподалёку уселась ворона, деловито каркнула. Иван вздрогнул, вцепился в руку Льва, завертел головой, выискивая испуганным взглядом злокозненную птицу.

— Да полно тебе, — Лев погладил спутника по голове, мягко подтолкнул в спину. — Идём, идём.

— Быть беде! — пробормотал себе под нос встречный с булыжником в руках. — Вчера тоже пела она. И что потом? К утру камня на камне не осталось.

Иван услышал, обратил на говорящего слёзный взгляд, колени его подогнулись, словно давило на плечи невыносимое бремя.

— Ну! — прикрикнул на паникёра с булыжником Лев. — Будет каркать-то, будет!

— Семён! — позвал Пётр. — Сёмушка, иди сюда, мой хороший, не стой там. Камень-то, я чай, тяжёл у тебя.

— Истинно, учитель! — подтвердил Семён. — Тяжёл, зараза!

— Прости его Господь, сквернословца — вздохнул Яков.

— Ты молодец, Сёмушка, — кивнул Пётр. — Молодец. Неси сюда камушек, не надрывайся, стоючи. Всё, что даёт Господь, всё во благо, Сёмушка. И камень от Господа, и он тоже во благо, стало быть. И тягость его.

— Да, учитель, — пропыхтел Семён, опуская булыжник на кучу.

— А сколько надо камней на лестницу? — спросил следующий подошедший.

— На какую лестницу, Матвеюшка? — вопросил Пётр.

— Ну… — дёрнул Матвей головой, бросая в кучу камешек не больше пуговицы размером. — Которую строить будем.

— Мы не будем строить лестницу, мой хороший, — покачал головой Пётр. — С чего ты решил про лестницу?

— Вчера же говорили, — пожал плечами камненосец.

— Нет, Матвеюшка, ты что-то не так понял. — покачал головой Пётр. — Не понял ты, мой хороший. Это Яков думал, что лестницу.

— Я не думал! — замотал головой подошедший Яков.

— Да не ты, Яшенька, не ты. Другой Яков, — Пётр кивнул на сидящего рядом.

— И правильно я думал, — загорячился тот. — Лестницу и надо!

— А Варфоломея на руках понесём? — возмутился Яков, тот, что подошёл. — Сам-то он не поднимется.

— Мы не будем строить лестницу, Яша, — успокоил Пётр. — Мы будем строить…

— Башню, — тонким голосом вставил ещё один подошедший, бросив на кучу ком иссохшей земли.

— Нет, не башню, — покачал головой Пётр. — И ты, Филиппушка, опять землю принёс. Земля не годится, понимаешь? Нужны камни.

— Мне не сказали, — удивлённо развёл руками Филипп.

— Так вот и говорю, — улыбнулся Пётр. — Камни. Земля не годится.

— Хорошо, — кивнул Филипп. — Только не бей меня.

— Да что ты, Филиппушка, бог с тобой! — замахал руками Пётр. — Что ты говоришь такое!

— Вчера ты ударил меня, когда я принёс щепку.

— Ударил? — удивился Пётр. — А зачем ты принёс щепку, Филиппушка? Камни надо.

— Мне не сказали, — нахмурился Филипп.

— Так вот и говорю, голуба мой: нужны камни. Ни земля, ни древо нам не подойдут. Понимаешь? Это другие стихии.

— Да.

Яков грустно вздохнул, когда все удалились. Он посмотрел на шкворчащее глазуньей небо, на котором одиноким желтком плавилось солнце. Сплюнул.

— Нет, не надо лестницу, — произнёс задумчиво. — Нельзя лестницу. Не дойдём. Слишком высоко.

— И то, — кивнул Пётр.

— А может, всё-таки, башню?

— Яков, Яков, — укоризненно покачал головой Пётр. — Ты вспомни, к чему это приведёт. Ну почему, почему ты стремишься разъединять и рассоединять?! В твоей природе слишком много от разрушителя.

— Называй уж меня прямо — богом.

— Это не ты говоришь, Яшенька, — недовольно поджал губы Пётр.

— Ты?

— Не я. Это гордыня твоя говорит в тебе.

Оба замолчали, глядя на поднявшуюся неподалёку сумятицу. Варфоломей, подначенный Иваном, накинулся на Андрея — отбирать у него очередной камень. Андрей — самый, пожалуй, физически сильный из всех — камень не отдавал. Он упорно шёл вперёд, к забору, за который намеревался выбросить булыжник, а тщедушный Варфоломей, волочился за ним, вцепившись в могучее плечо. Иван опасливо семенил позади, подбадривая соратника тонкими возгласами, но в столкновение не ввязываясь. На помощь Варфоломею поспешил Фаддей. Он бросил недонесённый до кучи камень и теперь бежал наперерез, замышляя встретить Андрея у забора, сбить с ног.

— Разъединять стремлюсь, говоришь, — вернулся Яков к спору. — Было — узлы рубили.

— Рубили, — согласился Пётр. — Мечом рубили. А меч — орудие не созидания, но разрушения.

— Он не из орала ли перекован был?

— А если и так, — отмахнулся Пётр. — Очень по-человечески это — взять и разрубить то, чего распутать не можешь.

Фаддей настиг Андрея у самого забора, сбил с ног, сам не удержался, повалился следом в пыль. Могучий Андрей вдруг завизжал обиженным поросёнком, замахал руками, задёргал ногами, пытаясь стряхнуть с себя Фаддеевы чресла. Варфоломей, цеплявшийся в Андрея, тоже не устоял, упал до кучи. Иван остановился в стороне, смеясь и хлопая в ладоши. Другие тоже прекратили сбор камней, замерли, открыв рты, переглядываясь и улыбаясь.

— А когда нечего уже распутывать, когда все путы разрублены? — не отставал Яков, не обращая внимания на сутолоку. — Не свобода ли это от пут?

— Нельзя получить свободу от мира путём разрушения мира, — покачал головой Пётр.

— Ты мастер антитезы, — усмехнулся Яков. — Что же ты делаешь здесь?

— Не моею волей разрушен этот мир. Я лишь разрушаю силлогизмы бытия.

— Не они ли — основа мира? — рассмеялся Яков, довольный своей, как он полагал, победой в споре.

— Нет! — наконец-то распалился Пётр. — Когда мы построим, ты поймёшь!

— Да, Пётр, — смиренно опустил голову Яков, опасаясь гнева.

— Называй меня «учитель».

— Да, учитель.

— Сбились со счёту из-за тебя, — уже спокойно сказал Пётр.

— Я не сбился. Сто девяносто два.

Андрей с Варфоломеем и Фаддеем расцепились. Теперь они стояли, неприязненно поглядывая друг на друга, переталкиваясь с задиристым «ты чего, а?!», «а ты чего?!», и не решаясь начать драку.

Пётр, кряхтя, поднялся со своего места, пошёл к ним. Яков, посмеиваясь в бороду, поплёлся следом.

— Ребятушки, — позвал учитель, приближаясь, — обратитесь уже. — Полно вам, чада, человекам уподобляться! Вы к служению призваны, а ведёте себя, аки дети неразумные.

Он наклонился, с трудом поднял камень, несомый Андреем, кивнул:

— Возьми, Андрюшенька.

Андрей несмело приблизился, подхватил поданный булыжник.

— Куда понесёшь? — спросил Пётр.

Андрей замер в нерешительности, поглядывая то на кучу, то на забор. Мучительным вопросом заглянул в глаза учителя, ожидая подсказки.

— Неволить тебя не могу, — отмёл Пётр его вопрос. — Твой камень, тебе и решать. Какое время пришло тебе, тому и служи.

Андрей закивал, повернулся, пошёл к забору.

— Кто не с нами, тот против нас, — прошипел за спиной Яков.

— Нет, Яшенька, не так, — возразил Пётр. — Кто не со мною, тот против меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает. Ты ж, чай, не Владимир Ильич.

— А он — расточает, — кивнул Яков на Андрея, который дошёл до забора и теперь с трудом раскачивал булыжник, чтобы перебросить его на ту сторону.

— Не запрещайте ему, — отозвался Пётр. — Помнишь? Кто не против вас, тот за вас.

— Путано-то всё как! — скуксился Яков, затряс бородой-селёдкой. — Я с ума сойду.

Брошенный Андреем булыжник ударился об ограду, не долетев метра до её вершины; ухнул обратно, едва не прибив ногу стоящему подле Ивану. Тот испуганно отпрыгнул, вжался в кирпичную кладку забора.

— Камень! — крикнул кто-то со стороны.

Пётр оглянулся. Филипп, улыбался, как, наверное, улыбался Архимед, восклицая своё «Эврика!», и указывал на ограду.

Андрей, тоже повернувшийся на крик, нерешительно приблизился к забору и постучал по старому, полувековому, наверное, кирпичу костяшками пальцев.

— Камень, — повторил он за Филиппом.

— Камень! — широко улыбнулся Фаддей, поворачиваясь к Петру.

А неверующий и вечно во всём сомневающийся Фома подошёл, потрогал кладку, постучался о неё лбом и даже понюхал.

— Камень, — констатировал он.

— Кайло надо, — подсказал подошедший Матвей.

— И не одно, — добавил Лёва.

— Башню, — громко прошептал за спиной учителя Яков. — Башню! И не будет для нас ничего невозможного.

— Только не лестницу! — попросил Филипп. — Очень уж высоко небо-то. Я высоты боюсь.

— Нет, не лестницу, — успокоил его Пётр. — И не башню, — добавил строго, обернувшись к Якову. — Стену! Мы построим вокруг себя стену и ею отгородимся от дьяволова мира. Ни один оттуда не придёт больше к нам с мечом, чтобы мучить наши души и терзать разум! Дети божьи, мы будем ждать царствия небесного в надёжном укрытии и под присмотром ока Его.

— А главный не разрешит нам, — усомнился Фома. — Он всегда говорит, что мы должны идти в мир, а не замыкаться в себе. А у него око всевидящее, что твой прожектор.

Пётр посмотрел на говорящего вопросительно и сурово.

— В мир? Не замыкаться? — произнёс с нарастающим, подобно вибрато струны, перед тем, как она лопнет, напряжением. — Мир сам придёт к нам, Фома, когда будет воля пославшего нас! Но сейчас мы должны сберечь наши души живые, и ни лестница, ни башня в этом сбережении нам не помогут. Стену!

— Стену! — несмело поддержал Иван. — Спрячемся!

— Стену, — кивнул Варфоломей. — По лестнице я не пойду.

— И я, — вторил ему Филипп. — Я высоты боюсь.

— Будем жить за стеной как у Христа за пазушкой, — улыбнулся Матвей.

Все возликовали.

И только Андрей молча наклонился, подобрал свой булыжник и принялся раскачивать. Раскачав, бросил. Булыжник в этот раз ударил чуть выше, почти о верх забора. Но, подобно Сизифову камню, вернулся на круги своя; холодно и насмешливо улыбнулся человеку солнечным бликом на гладком боку.

— Знать не пришло ещё твоё время, Андрюшенька, — прокомментировал Пётр.

Андрей упрямо замотал головой и снова взялся за своего противника.

Увлечённые его борьбой с камнем, остальные не заметили женщины в белом — полной и решительной, уже мало похожей на ту деву Марию, которой была когда-то. Быстрым шагом она приближалась к собранию.

Остановившись в десятке метров и сердито глядя по сторонам, женщина всплескивает руками.

— Ой, ребята, вы опять!.. Яков Геннадьевич, они снова сад камней растащили, ну что ты будешь делать! — она поворачивается к оранжевому облезлому корпусу и взывает: — Я-а-аков Ген-на-дье-ви-и-ич, этот раздвоенный, Пётр Сквозняков, опять всех с панталыку сбил!

С минуту никто не отзывается. Собрание с тревожным ожиданием поглядывает на явившуюся Немезиду и на корпус.

— Яков Геннадьевич! — нетерпеливо ропщет женщина в белом. — Ну сколько можно, третий день уже одно и то же!

Наконец в окно высовывается мужчина в белом халате. Он быстро оглядывает сцену, качает головой.

— Марь Фёдоровна, вы скажите уже Савве, — недовольно изрекает он. — Ну что вы, не знаете, что делать? Не отвлекайте меня пустяками, голубушка, будьте любезны. Я звонка жду.

— Вот же психи дурацкие, а! — бормочет себе под нос сестра-хозяйка, направляясь в сторожку, где дремлет местный мастер на все руки Савва Иосифович Отт. — Ну каждый день, а! Три дня уже… Савва! Савушка!

Недовольный и слегка нетрезвый Савва Отт лениво выглядывает в открытое оконце.

— Чего, опять, что ли? — вопрошает он

— А то не видишь! — восклицает Марь Фёдоровна.

— Пётр с Яковом?

— Ну а кто же ещё-то! Он, болезный.

— Ну, сейчас я его соединю воедино, — бормочет Савва, появляясь в дверном проёме сторожки.

Пётр-Яков опасливо косится на приближающегося мастера на все руки. Иванушка начинает хныкать и остро хочет за стену, прочь от этого недоброго мира. Андрей, словно не видя и не слыша ничего, снова берётся за свой камень, примеряясь к третьей попытке. Остальные сбиваются в кучку, отрекаясь от опасного сейчас соседства с Петром-Яковом.

— Ну-у! — кричит Савва, приближаясь и хватая за шиворот ближайшего к нему — Филиппа. — Пошли, пошли! Время собирать камни, время разбрасывать камни!

По-хозяйски уверенно он гонит нестройную колонну к куче камней, подталкивает Петра-Якова.

— Давай, командуй. И чтобы всё вернули в начальный вид! — говорит он, смачно отрыгивая набившие оскомину сивушные масла.

Психи унылой вереницей плетутся разносить камни по местам.

Солнце встаёт в зенит. Зной пузырится жёлтым сыром на раскалённой сковороде.