Первое дело Еремея

5

Еремей постоял, прислушиваясь: не таится ли незваный гость в домике? Слух у него острый, это признавали в Монастыре все. Ум нет, а слух – да. Не настолько острый, впрочем, чтобы услышать в десяти шагах биение чужого сердца. Зато своё стучало немилосердно.

Издалека, из бараков доносился обыкновенный шум жизни. Нет, не совсем обыкновенный, что-то в нём Еремея не устраивало, но то потом. И не самым острым умом до многого можно дойти, если мыслить методично.

Еремей был чужд греха самоумаления. Просто во время регулярных испытаний на смекалку, сообразительность, память результаты он показывал обыкновенные. Средние. Не хуже многих, не лучше многих. И потому наставники советовали ему развивать наблюдательность и стараться держать собственные мысли в строгом порядке. Методический ум – оружие не менее сильное, чем ментальное зрение.

Он, впрочем, попробовал и ментальное прощупывание. Ничего. Ничегошеньки, будто ватой обложен.

Он внезапно похолодел от сделанного открытия. Вот что беспокоило его со времени въезда в скит: ментальная глухота! Что сила, дарованная ему, невелика, он знал, и проникнуть в чужое закрытое сознание сколь прежде не пытался, не мог. Но он всегда чувствовал разум других – смутно, неясно, как в звёздной, но безлунной ночи угадываются силуэты деревьев и домов. Чувствовал – но не здесь. Здесь вокруг была пустота, глухая, без эха, без проблеска.

На мгновение Еремея охватила паника. У кого спросить, что с ним произошло? Кто поможет?

Ответ пришёл сам, ответ неумолимо точный: никто. Он – единственный священник на сотни и сотни вёрст.

Только сейчас он ступил в комнату. Осторожно, неслышно, выученным в тайге шагом двинулся он вдоль стены. Избушка мала, да приют дала. Злодею?

Крохотный чуланчик пуст. Спальня-невеличка тоже пуста. Гостевой покой пуст. И в кухне никто не прячется.

Он вернулся в горницу. Пол чистый, никаких следов. А недурно бы отыскать шалуна.

То, что петля – глупая, дурная шутка, было наиболее вероятным. Ну не дух же отца Колывана пугает преемника. Кто-то из поселенцев, верно, считал, что не сопливого семинариста нужно избрать священником, а кого постарше, помудрее.

Он обошёл вокруг петли. Потрогал. В два пальца ремешок, такой клося удавит, не то, что семинариста. Но клоси в петлю сами не лезут. И семинаристы. И уж тем более священники.

А отец Колыван?

Брус, за который привязали верёвку, запросто не достанешь. Еремей пододвинул табурет, встал. Узел на петле скользящий, а второй конец привязан узлом простецким. Тот, кто его завязывал, был ростом с Еремея, возможно, и повыше.

Он попробовал развязать узел. Резать не хотелось – ремень хороший, а в скиту пионеров каждая мелочь на счету.

Получилось. И очень удачно получилось, вовремя. Слух, обыкновенный, не ментальный, не подвёл – шаги он услышал и приготовился. Соскочил с табурета, придвинул табурет к столу, ремень спрятал под мешок. И едва успел это сделать, как в дверь постучали.

– Войдите, – а сам сел на табурет с видом, словно склянку на нём сидит. Отдыхает и думает. Даже голову рукою подпер.

На пороге появилась девушка. Молодая, одних лет с Роем. Кухлянка расшита на диво замечательно. Где-то он видел похожий узор. В одной руке – плетёная корзинка, в другой – горшочек с растением.

– Добрый вечер, отец Еремей. Я могу войти? – смотрела она на Еремея с любопытством и, как показалось, слегка насмешливо. Девушки обычно смотрят насмешливо на парней, хоть годом младше себя. А уж если разница в два года…

– Разумеется,

Закалённый священник добавил бы «дочь моя». Но у Еремея язык не повернулся. – Вы, полагаю, дочь достопочтенного Хармсдоннера?

Глаза девушки, и без того большие, стали просто огромными.

– Да! Я Лора Хармсдоннер. Как вы узнали? Ой, извините, конечно, Для вас узнать, кто есть кто, наверное, просто.

– Не совсем, – ответил Еремей. Признать в девушке дочь старшины помогла не ментальная сила, нет. Узор. Видно было, что куртка достопочтенного Хармсдоннера и кухлянка расшита одной рукой. Вряд ли вышиванием занимался старшина. Возможно, ему расшила одежду жена, но девушка для себя узор бы непременно изменила. А раз узоры были похожи, следовательно, вышивала именно девушка. И никакого ясновидения.

– Меня… Меня прислал батюшка. Вот это – она протянула горшочек цветком – Огнь-цветок. Сейчас-то он просто цветок, а ночью будет светиться. Вместо лучины, возьмите.

– Благодарю.

– А в корзинке – еда. Вы ведь сегодня никак не можете с нами отужинать?

– Не могу, – он бы и рад уйти отсюда, но нельзя. Первый вечер в скиту положено священнику провести в уединенном размышлении. И правильно. Ему есть о чём подумать.

– Тогда я пойду, с вашего позволения, отец Еремей.

– Иди… идите, – ну как он мог сказать «иди, дочь моя»? – Один вопрос.

– Да? – видно было, что девушка уходить не спешила. В глазах интерес. Не стоит относить его целиком к себе. Любой на его месте вызвал бы любопытство не меньшее.

– Ты носила еду отцу Колывану? – обыкновенно разные хлопоты священнического быта берёт на себя старшина – еду, например. Священника либо зовут к столу, либо, вот как сейчас, приносят еду на дом. Конечно, не сам старшина приносит, а поручает кому-нибудь. Из уважения обычно детям или жене.

– Да, отец Еремей.

– А вечером перед смертью отца Колывана? Он ужинал в одиночестве или…

– Ужинал он всегда в одиночестве. В поселке всякий рад был разделить с ним пищу, ну, это ведь всегда так, и обедал отец Колыван с прихожанами. А вот ужинал в одиночестве, была у него такая привычка.

– С самого начала?

– Привычка-то? Нет. С самого начала мы все вместе жили, пока строили бараки, церковь, остальное. И потом долгое время он ужинал с нами, я имею в виду, с моим батюшкой. Обсудить дела поселения, другое, третье…

– Но когда отец Колыван начал ужинать в одиночестве?

– Подождите, – девушка задумалась. – Три луны назад. Да, со дня весеннего равноденствия.

– Что-нибудь произошло? Ссора?

– Нет. Нет, – поспешила ответить Лора. – Просто он начал уставать. Знаете, отец Колыван был не такой молодой, как вы.

– Знаю, – пробормотал Еремей. Похоже, если он срочно не постареет, у него будут проблемы. Ничего, уважение бороде – пол-уважения. Уважение голове – настоящее уважение. Жди, жди. – А в последний вечер… В последний вечер он вёл себя обычно?

Девушка задумалась.

– Задним числом кажется, что он был утомлен больше, чем всегда. Но это ведь задним числом.

– Вы удивились, узнав о случившемся?

– О том, что отец Колыван повесился? – Лора предпочитала говорить без обиняков. – Да, конечно. Все в скиту были удивлены. А больше – подавлены.

– Подавлены?

– Конечно. У нас не то, что в Монастыре. Жизнь трудная. Но нужно верить, что станет лучше. А тут… Если священник вешается, чего ждать от остальных?

Еремей предпочёл не отвечать. Интересно, если бы он не расслышал приближения Лоры, и она застала бы его на табурете с верёвкою в руках, насколько бы возросло беспокойство в скиту?

– И последний вопрос. Вы случайно не знаете, отужинал ли отец Колыван в тот день?

– Отужинал?

– Да. То есть, осталась ли еда нетронутой, или…

– Я поняла. Нет, все было съедено, как обычно.

– Благодарю, гм… Лора Хармсдоннер.

Уходя, она оглянулась. Насмешки в глазах уже не было, скорее, уважение. По крайней мере, так хотелось думать.

Еремей вскочил. Сделал несколько кругов по горенке. Нет, шутка с ремнем не столь безобидна, как кажется. Ему и не кажется, это просто, чтобы успокоиться. Действительно, обернись чуть иначе, и сейчас бы Лора рассказывала родителям – и хорошо, если только родителям, – что новый священник-мальчишка примеривает себе петлю. Можно считать, что противник – назовем пока его нейтрально, противник, чтобы гнев не мешал трезвой оценке, – что противник хотел и его, Еремея, напугать, и внести сумятицу в ряды поселенцев. Чего он ждёт, противник, на какой ответный ход рассчитывает? Нормальной реакцией было бы оповестить старшину. Пожаловаться, так сказать, дяде. Все бы поняли, что новоприбывший парнишка не только не опора, а и сам ищет, за кого бы спрятаться. Но ерунда – думать, что там о тебе судачат. Важнее, что ты сам считаешь правильным. Нужно ли сообщать о петле старшине? Да, нужно, что бы тот ни подумал о Еремее. Старшина обязан знать, что в скиту неладно. Но скажет он позже. Спустя день-два. Пусть противник поломает голову, отчего это Еремей не бегает по поселку с криками о помощи.

Чего от него противник точно не ждёт? Наверное, спокойствия и выдержки. Будем же стойки.

Он помолился. Освящать дом придётся позже, сейчас же лучше считать, что поход продолжается. В походе обряды упрощаются. Важна суть.

В корзинке была печёная рыба, немного манны и кувшинчик манной браги. Её и монаси приемлют, манную брагу. Но он бы предпочёл воду. От браги, учили наставники, происходит умиление чувств и расслабление рассудка. В кругу друзей после тяжкой работы можно и расслабиться, если ты умудренный священник. А ему, священнику в силу сложившихся обстоятельств, расслабляться и благодушествовать никак нельзя. К тому же брага глушит ментальный слух. У него, правда, глушить нечего, оглох прочно, а все-таки нехорошо.

Воду он нашёл на кухне, в шкафчике. Старая вода, но фляга серебряная. Некоторые думают, что святой воду серебро делает. Глупости какие, – он попробовал. Ничего, три глотка – хорошо. И рыба.

Ел он тщательно. Не хватает костью подавиться. Но костей в рыбе мало, больше хрящи.

Убрав за собой, он вышел на крыльцо. Вода для умывания стояла в кувшине. Кувшин-то простой, глиняный, но все равно лучше быть умыту, чем грязну.

Освеженный, он вернулся в горенку. Двери в поселениях прочные. Не от своих, преступления среди пионеров редки. Но каждое скит одновременно и форт. Ну как рэт-лемуты налетят? Каждый дом, каждый барак тогда превращался в крепость.

Он задвинул засов. Рэт-лемутов поблизости нет, хотя и это не наверное. Не забыть завтра сказать про Озёрного сайрина. Хотя, нужно думать, Боррис уже доложил старшему богатырю о происшествии. А ведь с ним, сайрином, придётся заниматься ему, Еремею. Озеро-то у тропы.

Ложе отца Колывана было простым – щит из досок у стены, покрытый листом войлока и холстиной. Жестко? Но именно так приучали спать в семинарии. Полезно для спины.

Он лёг. Солнце заглядывало в окно, но считалось – наступила ночь. Север, очень крайний север.

Прочитав последнюю за день молитву, он приготовился к бессоннице. Ещё бы, столько событий произошло сегодня.

Но уснул сразу. Почти мгновенно. Вот только что он был в мире яви, а теперь – в мире сновидений.

И снилось ему, что он вовсе не Еремей, а кто-то другой. Другой, живущий в подземельях столь обширных, что можно говорить о целой подземной стране.

Он шёл по просторному, светлому ходу – белый сводчатый потолок, мраморные стены и блестящий, но не скользкий пол. За стенами располагались залы, он знал: вот здесь оружейная, дальше – склад продуктов, дальше химическая лаборатория, но он торопился. Его ждали.

Наконец, он оказался перед панно, красивой картиной из самоцветных камней. Как не спешил, а остановился. Изображала картина сцену из древней жизни: огромный город, высокие дома, фонтаны, заполненные людьми улицы, а вдали, над городом, в полнеба призрачный бледный зверь. Конь. Зверя узнал не Еремей, а тот, кем он был во сне.

Он шагнул к картине. Ближе. Ещё ближе. И вот он вошёл в неё. Не в картину – в стену. Его окружила багровая мгла – так бывает, если ясном днём крепко зажмурить глаза. Но он не зажмурился. Просто шёл. Сделал всего несколько шагов – и оказался в просторном зале. Такого зала, пожалуй, нет и в Монастыре: потолок виднелся в выси, расписанный бородатыми ликами, и свет струился сверху, придавая всему ощущение полёта. Стены же в золотых орнаментах – спирали, кольца переплетались в причудливый узор. И пол, мраморный пол казался прозрачным льдом, под которым открывались озёрные или морские глубины – невиданные рыбы, подводные растения, затонувшие корабли. Ощущение было настолько пронзительным, что на мгновение он – именно он, Еремей, – испугался, что пол провалится, и он уйдёт под лёд. Он – тот, что в зале почувствовал испуг и успокоил, мол, пустое. Крепкий пол, крепче не бывает А море – морок. Он, тот, что спал, принял на веру. Прошёлся по залу. Приходящий вовремя иногда приходит слишком рано. В углу увидел шар-глобус. У Настоятеля похожий, только поменьше. Начал крутить. А очертания земли иное, чем на глобусе Настоятеля. Наклонился, пригляделся. Искусной работы глобус. Интересно, где он, Но-Ом? С трудом он отыскал знакомые очертания материка. Вот здесь, получается, внутреннее море? Немаленькое, однако. А нет, это совсем другой материк. Обошёл, посмотрел с другой стороны. Тот, кто в зале, указал – вот она, Камляска. Он стал прикидывать. Но-Ом, получается, здесь? Нет, здесь! И под его взглядом участок на глобусе стал стремительно расти. Не на самом деле, он понимал. В мыслях. Мыслевидение.

Сначала появилось пятнышко посреди тайга, озеро Сайрина, вдали – Юкка, затем пятнышко распалось на несколько сегментов. Бараки, Зал Собраний. Церковь, даже домик, в котором он сейчас спит. Занятная штука.

– Любуетесь видами? – голос за спиною нельзя сказать, чтобы неприятный. Глубокий, сочный, выразительный. Но у Еремея – того, что спал, – по коже мурашки пробежали. Тот, кто в зале, на сей раз успокаивать не стал.

– Больше, чем любуюсь, комиссар. Пытаюсь представить, каково это – быть там, наверху.

– Ну, это-то не трудно. Как-нибудь поднимитесь, почувствуете воочию – ветер, дождь, снег, солнце. К ним можно привыкнуть.

– Как-нибудь поднимусь, – согласился тот-кто-в-зале и обернулся.

Перед ним стояли трое – коренастые, крепкие, наголо бритые люди, одетые в свободное платье, он – тот-кто-спал – видел подобное одеяние на гравюрах в священных книгах. Хламиды, вот, это хламиды. Белые, ослепительно чистые. А лица, руки и ноги загорелые, как у богатырей, проводящих под открытым небом большую часть жизни. Ноги, правда, видны частью: обуты в туфли красного сафьяна без задников и с закрученными острыми носами.

– Вы хотели нам что-то сообщить? – спросил Звучный Голос. Чем-то он неуловимо напоминал Настоятеля. Возможно, тем, что в каждом звуке, в каждом движении чувствовались сила и власть.

– Да. Триумвират должен одобрить или отвергнуть новый план нашей группы.

– К чему такая спешка?

– Без одобрения Триумвирата мы не можем перейти к активизации нового объекта.

– А вы – ваша группа – считаете, что пришло время активных действий?

– Да, Комиссар. Мы считаем, что оно не только пришло. Мы считаем, что время активных действий истекает, и если мы его потеряем, то впредь нам будет уготовлена роль даже не наблюдателей. Увы, и это время проходит. Нас будет ждать роль зайцев, беспомощно взирающих на цунами. Смоет всех, да и дело с концом.

– Однако, и образы же у вас, друг мой. Зайцы, смотрящие на приближающуюся волну… Картина Хо-Кусая. Где они, зайцы? Фигура речи и больше ничего.

– Фигура речи, Комиссар. Согласен. Я только боюсь, что и мы сами запросто можем стать такой же фигурой речи.

– Не преувеличивайте, друг мой, не преувеличивайте, – Звучный Голос подошёл к креслу, но садиться не стал. Не сели и его спутника. Оставался стоять и он, тот-кто-в-зале. Хорошо хоть, что тот-кто-спит лежит. А то какой же отдых, всё на ногах да на ногах.

Звучный голос продолжил:

– Мне кажется, друг мой, что вы все-таки излишне эмоциональны. Вмешательства в чужие дела зачастую приводят к результатам прямо противоположным ожидаемым. Собственно, Смерть пришла на землю именно из-за неуёмного желания сделать всех счастливыми. Не лучше ли оставить все, как есть, пусть дела идут своим чередом?

– Я бы не настаивал, Комиссар, если бы они действительно шли своим чередом. Шли бы и шли… куда подальше. Проблема в том, что скит Но-Ом отнюдь не представлен сам себе. В его дела вмешиваются, и вмешиваются очень активно. Положим, нам нет дела до поселения. Положим, нам нет дела даже до Рутении. Но где граница? Есть ли нам дело хоть до чего-нибудь? До себя самих?

– Уж будьте уверены, – ответил Звучный Голос. – Себя, любимых, в обиду не дадим.

– Потому и не стоит ждать, покуда война начнется на нашей территории. Нужно помочь союзнику.

– С каких это пор Рутения – наш союзник?

– Наш союзник, комиссар, не Рутения, даже не Хомо Сапиенс. Наш союзник, мне кажется, всякий, кто живёт сам и даёт жить другим. А тот, кто пытается захватить контроль над копями Но-Ома отнюдь не желает, чтобы жили другие. Он и себя-то не любит. Видно, слишком хорошо знает.

– Позвольте, друг мой, напомнить вам старую притчу. Шла обезьяна по дороге и несла полную пригоршню гороха. Потеряла горошину, стала подбирать. Подбирая, потеряла десять. Опять стала подбирать. Подбирая, потеряла всё. Мы уже вмешивались в дела живущих на поверхности. Теперь, согласитесь, вы предлагаете нам исправлять порождения предыдущего вмешательства, не так ли?

– Так, – вынужденно признал тот-кто-в-зале. А тот-кто-спит подумал, что давно не видел столь связных и одновременно столь бестолковых снов.

– Первую попытку ваша группа провалила. Священник мёртв. В скиту если и не паника, то нечто к ней близкое.

– Именно поэтому…

– Именно поэтому нужно думать, прежде чем действовать – перебил того-кто-в-зале Звучный Голос. Перебил, как имеющий право. Но тот-кто-в-зале не сдавался.

– Ошибка заключалась в том, что был неверно выбран объект. Священник, кстати, его звали отец Колыван, оказался слишком убеждённым человеком. И слишком, если можно так сказать, сложившимся. Зрелым. Его ментальная сила обрушилась на него самого. Поломать все представления о мире для него значило поломать себя. Вот и случилось то, что случилось. Мы выбрали самого развитого человека в скиту – и ошиблись. Наш новый объект – молоденький парнишка. Разум его не зашорен, душа открыта. Ментальная же сила слаба, и мы сможем следить за каждым его шагом, а он не будет и подозревать об этом. В его слабости есть свои преимущества. В то же время он – священник, и к его голосу будут прислушиваться.

– К его – или к вашему, дорогой друг? Вы мастерски находите оправдания своим промахам, – с ехидцей сказал Звучный Голос. – Где гарантии, что на сей раз вы обойдете грабли стороной?

– Я не оправдываюсь, Комиссар. Я объясняюсь. Много поколений мы лишь строили планы, примеривались, теоретизировали. Отсутствие практического опыта, опыта реальных дел и сказалось. И ещё скажется не раз. Но это означает лишь то, что опыт сам не приходит, его следует добывать. Иначе к пробуждению дракона у нас останутся только бумажные мечи.

– Воистину, друг мой, сегодня вы во власти поэтических образов, – аргументы того-кто-в-зале не убедили Звучный Голос. – Триумвират решил, что ваша группа может вмешиваться лишь на уровне «альфа».

– То есть подглядывать, подслушивать, и, в случае крайней нужды, ободрять бодрым шёпотом?

– Нет, друг мой. Бодрым шёпотом – это уровень бета. Альфа же допускает шёпот самый тихий. Кстати, а вам не приходило в голову, что лучше всего завести контакт не с пареньком, а с ребёнком? Можно даже внутриутробно? Тогда бы новая личность восприняла ваши идеи с пелёнок, и конфликта мировоззрений не возникла бы вовсе.

– Тогда, Комиссар, вовсе бы не было новой личности, а был бы покорный – на первых порах – слуга. Это мы уже проходили.

– Ладно, – буркнул Звучный Голос. Похоже, удовольствия беседа ему не принесла. – Я думаю, вы с ним уже контактируете, с объектом вашим?

– Исключительно на уровне сна, Комиссар.

– И он нас видит?

– Да. Но забудет, как только проснётся.

– Уж надеюсь.

– В конце концов, нам тоже снятся сны.

– И вам они нравятся, ваши сны, друг мой?

– Я их, увы, не выбираю, Комиссар.

– То-то и оно, – Звучный Голос повернулся и вышел. За ним вышли не проронившие ни слова спутники. Это и есть триумвират? Он самый, подсказал тот-кто-в-зале. Подошёл к висевшему на стене небольшому зеркалу – сразу-то его Еремей и не приметил. Заглянул

Из зеркала на него смотрело незнакомое лицо. Длинные волосы с проседью. Усы. Борода. Крючковатый нос. Твёрдо очерченный рот. Шрам на правой щеке. И глаза под кустистыми бровями, голубые глаза, смотрящие прямо в душу.

– Вот так-то, братец. Посмотрел? А теперь пора просыпаться, – сказало ему отражение.

И он проснулся. Но за миг до пробуждения страшная догадка пронзила его.

Он побывал в чертогах Нечистого!