Первопроходцы

Первый раз встретиться с Алексеем Павловичем Окладниковым мне довелось в 1961 году. Многие начинающие археологи мечтали попасть в экспедиции к известному ученому, и когда нас — троих студентов Благовещенского педагогического института — пригласили в комитет комсомола и спросили, хотим ли мы работать в руководимой им экспедиции, мы сразу же дали согласие, а затем с нетерпением стали ждать его приезда. Хорошо помню 2 сентября. В кабинете директора краеведческого музея — небольшой сумрачной комнате, выходящей окнами в сквер, заросший кленами и тополями, отдыхал, укрывшись спальным мешком, Окладников. Когда мы вошли, он быстро встал, тепло, с мягкой улыбкой поздоровался, и сразу началась беседа.

Прошло много лет. Мне посчастливилось работать с Алексеем Павловичем в Сибири, на Дальнем Востоке, Курилах, Сахалине, в Средней Азии, Монголии, Корее, на Аляске и Алеутских островах. Но первую встречу память хранит ярко и бережно.

Как только таял снег и прилетали первые вестники весны — грачи, начинались сборы в экспедиции. И уже ничто не в состоянии было удержать Алексея Павловича в кабинете. Человек, привыкший к путешествиям, он стремится быстрее выехать из города, пройти еще не пройденными маршрутами, после трудного дня полюбоваться закатным небом, погреть озябшие руки у костра, выпить чашку крепкого чая, заваренного духмяными степными травами, послушать шепот ярких звезд, а утром, поднявшись вместе с первыми лучами солнца, разжечь потухший за ночь костер. С раннего утра до позднего вечера на машине, моторной лодке, пешком он с удивительным упорством, преодолевая трудности и неустроенность быта, стремится попасть в новые, еще не обследованные места.

Нещадное солнце, противный моросящий дождь, тучи комаров, гнуса, непролазная тайга — таковы привычные для археолога условия его работы. Но зато как радостно бьется сердце, когда наконец удается открыть новый памятник прошлого, уводящего исследователя в манящую глубину давно ушедших времен и эпох. Ведь это — страница, а может быть, и глава в летописи человечества. Но ее нужно еще прочитать. И начинаются раскопки, которые с каждым новым ударом лопаты археолога открывают безмерную сокровищницу знаний о нашем прошлом.

…Неуемный дух предков Окладникова — звероловов, охотников и следопытов ленской тайги — прекрасно перевоплотился в нем в ценнейшее качество ученого-археолога — открывателя и исследователя древних культур обширнейшего региона Азии. Вся жизнь его — неустанная работа в поле, камеральной лаборатории, за письменным столом. И он любил и ценил в жизни именно работу, возможность каждую минуту узнавать и создавать новое.

Родился Окладников 3 октября 1908 года в небольшой деревушке Тыпте, надежно упрятанной среди тайги в верховьях Лены, в семье сельского учителя. Долгими зимними вечерами он мог часами слушать рассказы своей бабушки. В железном светце трепетал огонек лучины, освещая только огромную русскую печь, а по углам жались косматые тени. Слушая старинные сказки, народные предания, легенды, он уносился в своих мыслях добывать вместе с Иванушкой-дурачком Свинку Золотую Щетинку, Утку Золотые Перышки и Оленя Золотые Рога. Позднее в одной из своих ярких и увлекательных книг, "Олень Золотые Рога", Окладников напишет: "Много лет спустя, когда бабушка давно уже спала на деревенском погосте, мне снова встретились в сборнике Афанасьева сказки о чудесном олене с золотыми рогами. А еще позднее, когда начались мои путешествия по Центральной Азии, передо мной вновь появился романтический образ Оленя Золотые Рога. Он пришел в своем быстром беге от причерноморских скифов к их восточным сородичам, азиатским скифам-сакам, поднялся на высоты Памира, а оттуда отправился в далекие монгольские степи. Я снова встретил скифского солнечного оленя на Оленних камнях и на скалах святилища бронзового века в Их-Алыке на Толе.

С тем же сказочным оленем-солнцем мы не раз встречались и в сибирской тайге, и в тундре. Погоня за Оленем Золотые Рога привела меня и на берега Амура, где, однако, рядом с ним оказались совершенно новые образы и невиданные ранее сюжеты древних наскальных изображений, В них раскрывался совершенно новый мир художественной фантазии и своеобразных мифов, так же непохожих на мировоззрение и эстетические каноны степных племен Азии, как непохожа и природа этой области, овеваемая страстным дыханием муссонов и тайфунов Восточной Азии, на природу сибирской тайги и степей Монголии.

Оказалось, что рядом друг с другом тысячелетиями развивались и складывались большие миры древнего искусства, каждый из которых вносил в художественное развитие человечества свой собственный оригинальный и неповторимый вклад".

Многое взял Окладников от своих предков, с риском для жизни добывавших пропитание в тайге. Главное же — неукротимую страсть к путешествиям, силу духа, неутомимость и непритязательность — качества, столь необходимые в любой экспедиции. Позднее академик часто вспоминал о своем детстве:

"Вижу как сейчас: в караулке школы, где моя мать, жена учителя, была сторожихой, я таскал вязанками дрова в ненасытные школьные печи, а за столом сидели усатые мадьяры с саблями. Это были интернационалисты, наши защитники. Мы поили их кирпичным чаем и кормили шаньгами.

Я помню, как мать моя за уши вытаскивала меня, тринадцатилетнего парнишку, из комсомольской ячейки. Бандиты по ночам стреляли в упор из обрезов по коммунистам и чоновцам. А голодные и оборванные люди — коммунисты 20-30-х годов — строили новую деревню, новую жизнь.

Мне не забыть и то, как плакала моя мать на чужом, кулацком поле о своей вдовьей судьбе. И совсем еще недавно на руке у меня один ноготь рос не так, как остальные: по нему прошлись зубья серпа (не все теперь знают, каково было жать серпом ломкий ячмень, нагибаясь до самой земли от восхода и до захода солнца)".

Многие черты матери, простой русской женщины, унаследовал сын. И прежде всего — доброту души и хорошее отношение к людям. После долгих экспедиций в Монголии или по Байкалу мы часто приезжали в Иркутск, где жила она в небольшой однокомнатной квартире со своей дочерью Зоей Павловной. Для каждого из нас, пропыленных и усталых, находилось приветливое слово, теплая улыбка и стакан горячего чая. С особой материнской любовью она долго разглядывала (уже в те годы у нее начали сдавать глаза) сына, расспрашивала его о делах. И сколько ласки звучало в ее голосе, когда она говорила: "Алеша", как-то особенно, по-матерински, произнося это имя.

Школьные годы будущего ученого прошли вначале в селе Бирюльском Качугского района, а затем в селе Анге. В школе Алексей пристрастился к чтению. Больше всего ему нравились книги по истории, и постепенно им полностью завладел интерес к прошлому народов.

Окладников вспоминал, что одной из первых книг, купленных в его жизни, была книга знаменитого ученого Михаила Ивановича Ростовцева о раскопках на юге России. Ее он читал много раз с увлечением. В школьном библиотечном шкафу оказались "Илиада" и "Одиссея". Гомеровский эпос потрясал красочностью описания нравов и обычаев древних греков. Алеша мог часами перечитывать чарующие строки о Гекторе и Ахиллесе, о Елене Прекрасной, Агамемноне и многих других героях греческих преданий. Лучина догорала, и не вечерние сумерки — ночная мгла вползала в маленькую комнату, а мальчик продолжал путешествие вместе с Одиссеем по бурному Эгейскому морю…

В Ангинской школе, директором которой был Иннокентий Трофимович Житов — превосходный педагог и увлеченный историк, работал краеведческий кружок, активным участником которого, а потом и председателем стал Алексей Окладников. Летние месяцы он проводил в тайге, обследуя окрестные места в поисках археологических памятников.

В селе Бирюльском школьник-краевед испытал незабываемое ощущение: счастье первого открытия. Неподалеку от села он нашел черепки глиняной посуды и каменные орудия — неоспоримое свидетельство жизни древнего человека в местах, где сам он родился и вырос. Это чувство Окладников сохранял в себе всю жизнь. Позже ему посчастливилось сделать сотни интереснейших открытий в самых различных уголках нашей страны, но первые находки перевернули его представления: они убеждали, что и ленскую тайгу человек заселил уже настолько давно, что даже легенды и сказания, которых он так много слышал в своем детстве, не сохранили память об этих далеких временах.

В 1925 году по рекомендации окружного отдела народного образования Алексей Окладников поступил в педагогический техникум, а затем перешел учиться в пединститут в Иркутске. Здесь, в городе с давними научными и культурными традициями, успела уже сложиться целая школа археологов. Ее достижения тесно связаны с именем известного ученого, талантливого педагога Бернгарда Эдуардовича Петри. Ученик академика В.В. Радлова и Л.Я. Штернберга, с конца девяностых годов он прочно, а затем и навсегда связал свою судьбу с Сибирью, переехав с берегов Невы, где он работал в музее антропологии и этнографии имени Петра Великого, в Иркутск, на берега Ангары. Широко образованный, хорошо владеющий методикой проведения археологических и этнографических исследований, Петри по праву может считаться основателем целой школы этнографов и археологов в Восточной Сибири. С момента создания в 1918 году Иркутского университета здесь была создана кафедра первобытной культуры (этнографии). При ней сразу же образовался студенческий научный кружок краеведения. Кафедру и кружок с первых дней возглавил Петри. У него была редкая и завидная способность — обрастать талантливыми и энергичными людьми, преданными науке. Он умел замечать у молодых воспитанников ростки таланта и с большим тактом взращивал эти ростки.

Окладников привез с собой в Иркутск большую коллекцию каменных орудий, собранную им в окрестностях села Анги. Коллекция заинтересовала Петри, и Окладников становится активным и деятельным членом кружка, участники которого выступали с рефератами, вели работу по обработке коллекций.

В эту дружную семью молодых энтузиастов-единомышленников, горячо любящих науку, входили совсем еще молодые тогда Хороших, Дебец, Герасимов, Попов, Сосновский, Ксенофонтов, Ходукин, ставшие позднее крупными учеными — антропологами, археологами, этнографами.

В 1926 году, когда Алексею Окладникову было восемнадцать лет, в записках студенческого кружка краеведения выходит его первая научная статья о неолитических стоянках на Верхней Лене — обобщение наблюдений и сборов в школьные годы. В этом же году, по поручению Петри, он выезжает в первую самостоятельную научную экспедицию в низовье реки Селенги на территорию Кабанского района. Экспедиция оказалась на редкость удачной — в окрестностях Кабанска, около деревень Бильчир и Нюки, а также в окрестностях Фофанова он нашел ряд никому не известных археологических памятников, проливающих новый свет на практически неизученные вопросы истории и быта племен позднего неолита и ранней эпохи бронзового века, живших в этом районе три-четыре тысячи лет назад. В последующем находки были обобщены и опубликованы в двух журнальных статьях. Но Окладникова постоянно влекло на Лену, в родные места, которые он часто с тоской вспоминал длинными зимними ночами в Иркутске.

Лена! Вот тот район, где находятся еще неведомые богатства неолитической культуры, где можно отыскать новые могильники каменного века, не менее, а то и более важные для доистории Сибири, чем прославленный Глазковский, открытый на Ангаре иркутским краеведом-археологом Михаилом Павловичем Овчинниковым. К такому выводу пришел Окладников после раскопок в верховьях Лены на Хабсагайском холме.

И еще важнее был другой вывод: в каменных кладках, открытых на Хабсагайском холме молодым ученым, наука получила драгоценную путеводную нить, надежный ориентир, который повел последующие поколения археологов к подземным сокровищам. Сколько раз, быть может, археологи ходили раньше над захороненными в земле костяками с их богатым погребальным снаряжением, но не могли об этом догадаться. Ведь не могут же они видеть "сквозь землю". А такие колдовские приборы, которые могли бы показать спрятанные на глубине хотя бы даже десяти-пятнадцати сантиметров нефритовые топоры и черепа неолитических охотников и рыболовов, и сейчас еще не изобретены.

Так началась охота Окладникова за погребениями и стоянками первобытного человека. Но уже и в то время он проявляет большой интерес к этнографии народов Сибири и их фольклору, заселению Сибири русскими и формируется как историк широкого кругозора. Этому способствовала и его работа в музее — заведующим этнографическим отделом.

Внимание молодого ученого привлекают архивные материалы конца XV — начала XVIII веков, связанные с общественно-экономической историей Восточной Сибири — прежде всего с историей русского крестьянства и западных бурят Приангарья и Ленского края. На основании чудом сохранившихся документов он пишет подробную историю ленского села Бирюльского. В судьбе столь, казалось бы, неприметного села отразились важные события, связанные с заселением и освоением Сибири русскими, бунтарский дух крестьян, боровшихся против притеснений со стороны властей, становление того специфического душевного склада, который выражается в слове "сибиряки". К сожалению, эта большая работа, оставшаяся незаконченной, была утеряна во время блокады в Ленинграде, и только материалы о западных бурятах Окладников опубликовал в 1937 году в большой монографии "Очерки из истории западных бурят-монголов (XVII–XVIII вв.)".

Каждое лето Окладников выезжает в археологические экспедиции. В постоянных скитаниях по Лене, Ангаре, Селенге молодой археолог все более и более расширял район своих исследований. И каждый год приносил новые удивительные открытия.

Долгие годы верным и надежным спутником в его нелегкой экспедиционной жизни была Вера Дмитриевна Запорожская — жена и опытный, знающий помощник. Она и после смерти мужа ведет важную работу по изданию того, что он не успел опубликовать.

В 1935 году А.П. Окладников поступает в аспирантуру ведущего в то время археологического учреждения страны — Института истории материальной культуры. Научным руководителем у молодого, но уже прошедшего суровую школу сибирской археологии ученого был П.П. Ефименко — известный советский археолог, создатель школы исследователей древнейшего прошлого человечества — палеолита. Окладников полюбил Ленинград всей душой, всем сердцем, полюбил и шумный Невский проспект, где жил долгое время, и Дворцовую набережную, где размещался институт, и пригороды с пушистыми елями и стройными соснами, так напоминавшими ему сибирскую тайгу.

В Ленинграде, продолжая лучшие традиции отечественной школы археологов и востоковедов, формировалась советская археологическая наука. В то время здесь работала целая плеяда многих выдающихся представителей науки: Н.Я. Марр, И.А. Орбели, В.В. Струве, В.И. Равдоникас, лекции и семинары которых с большим интересом посещает молодой ученый. Вскоре Окладников был избран членом ученого совета Института востоковедения. Встречи и дискуссии с маститыми и с молодыми коллегами — Б.Б. Пиотровским, Н.П. Третьяковым и другими — рождают много интересных мыслей. Наряду с плодотворным, творческим обобщением уже накопленных материалов, Окладников каждое лето ведет неустанный поиск новых памятников…

В 1936 году — открытие в устье Сухой пади, неподалеку от села Верхняя Буреть, уникального палеолитического поселения Буреть, в 1937 году — выход на большую Ангару, от Братска до устья, где были найдены десятки совершенно новых памятников, свидетельствующих о своеобразии в развитии древних культур этого района. Новые памятники, новые открытия, новые идеи — все это находит завершение в фундаментальной сводке — двухтомной монографии "Неолит и бронзовый век Прибайкалья", первый вариант которой принес со временем Алексею Павловичу ученую степень кандидата исторических наук.

Каменные кладки, о существовании которых не подозревали многие исследователи, были теперь прослежены по обоим берегам Лены, начиная от Качуга и до устья реки Илги, а затем и на Ангаре.

Вопреки ожиданиям Бернгарда Эдуардовича Петри Ангара оказалась не только не беднее, но, может быть, даже и богаче Лены. Куда бы ни приходил со своей лопатой Окладников, он снова и снова находил скопления камней, а под ними — неолитические костяки и захоронения людей каменного века. Нужно было только зорко следить жадным неуемным глазом охотника-следопыта за каждым камнем на высоких речных берегах, особенно там, где в Ангару или Лену впадала какая-нибудь маленькая речка, а порой совсем ничтожный по размерам ключик.

Костяк за костяком, комплекс за комплексом — так складывалась стройная и неожиданная по богатству фактов историческая картина жизни древних охотников и рыболовов сибирской тайги: открылось, вернее даже, распахнулось окно в неведомый исчезнувший мир далекого прошлого. Недаром же так любил это слово — "окно в неведомый мир" — сам Алексей Павлович. Он и на самом деле хотел увидеть за грудой вещей живой конкретный мир человеческих страстей и переживаний. Да, именно переживаний, а не только типы вещей или общие контуры хозяйственной жизни и уклада древнего человека.

Проходили годы. Ученому приходилось работать в различных районах страны, за рубежом. Но Лена и Ангара постоянно манили к себе ученого.

Так было в пятидесятые годы, когда началась эра строительства крупнейших гидроэлектростанций ангарского каскада. Алексей Павлович возглавил в этом районе большую экспедицию, которая вела исследования в зоне затопления Иркутской ГЭС, затем в еще больших масштабах — в зоне затопления Братской ГЭС.

В последние годы Окладникова вновь неодолимо влекли Ангара, Лена и красавец Байкал, хранящий еще тысячи тайн прошлого. А как ни напряжен бывал летний период экспедиционных работ, Алексей Павлович непременно возвращается в места, где он делал свои первые раскопки, где пролегли его первые археологические тропы, превратившиеся в широкую дорогу к новым открытиям в истории человеческого общества.

Десятки, сотни исследованных памятников, тысячи новых фактов, обобщенных Окладниковым, позволили ему написать яркие страницы той жизни, которую вели охотники и рыболовы, расселившиеся на бескрайних таежных просторах Восточной Сибири. Вместе с работами других ученых из Иркутска, Ленинграда, Новосибирска, Читы, Улан-Удэ, они раскрыли многое в своеобразном и оригинальном прошлом народов Прибайкалья на протяжении тысячелетий, начиная с эпохи, отдаленной от нас на 35–40 тысяч лет назад, а может быть и гораздо больше, с тех времен, когда эти самые первые "землепроходцы" проникли в бассейн Енисея, Лены, Ангары и на берега Байкала.

Наиболее яркое представление о жизни и быте человека, жившего в Сибири в то время, дают раскопки двух палеолитических памятников: Буреть — открытого и исследованного Окладниковым, и Мальта — исследованного его другом, крупнейшим антропологом профессором Герасимовым.

Древние обитатели Мальты и Бурети, подобно современным эскимосам, строили постоянные или сезонные деревни вдоль берегов Ангары. Так же как нынешние эскимосы и чукчи, они сооружали большие дома из костей животных, но только давно вымерших — мамонтов и носорогов, причем жилища их имели углубленные в землю основания — наподобие тех, что делают эскимосы, а сверху покрывались куполообразной легкой крышей, опиравшейся на эластичный каркас из жердей и рогов северного оленя.

Первоначальное освоение человеком севера Азии, совершавшееся в конце ледниковой эпохи, стало возможным лишь после того, как первобытные охотничьи племена Восточной Европы создали в борьбе с суровой природой эту самобытную арктическую культуру. И уже затем они могли подвигаться все дальше и дальше: сначала к Уралу, потом еще далее на Восток, пока, наконец, не достигли берегов Байкала. Но первобытные охотники не остановились и здесь.

Продолжая неудержимо двигаться вслед за стадами диких животных, они шли в новые области, богатые дичью. Такими областями, наиболее удобными для расселения охотничьих племен, оказались долины реки Лены, Алдана, Зеи, Амура. Далее их путь шел по древнему мосту, соединявшему Азию с Америкой. И племена охотников перешли в Новый Свет, став предками его коренных жителей.

Историческая заслуга первых обитателей Сибири и Дальнего Востока бесспорна. Именно они, пионеры Севера, в погоне за мамонтами и носорогами, за стадами северных оленей и быков открыли эту совершенно новую для человека страну, протоптали на ее девственной почве первые тропы и разожгли свои очаги, заложив основу дальнейшего развития культуры и завоевания человеком необозримых пространств Севера.

Человек в то время создал не только оригинальную культуру охотников на мамонта и северного оленя, но и оставил после себя первоклассные образцы первобытного искусства. При раскопках на Ангаре были обнаружены удивительные скульптурные и резные изображения животных, змей, птиц, а также статуэтки женщин и украшения, которые поражают исследователей мастерством и живостью исполнения.

Искусство палеолитического населения Сибири, судя по его образцам, найденным в Мальте и Бурети, было в основе реалистическим, наполненным отзвуками окружающего мира. Так же как эскимосы, оседлые чукчи и коряки недавнего прошлого, древние обитатели Мальты и Бурети, жившие в суровых арктических условиях, имели, очевидно, достаточно пищи зимой и свободного времени, чтобы тратить его на художественную резьбу. В зимнее время, когда кругом бушевала пурга и лежали горы снега, эта работа могла служить им развлечением и отдыхом. Кроме того, в их распоряжении в изобилии был первоклассный материал для резьбы: бивни мамонтов и кости животных, а также мягкий камень, который сам словно "просился" в руки мастеров.

Древние обитатели таежных просторов Сибири были не только прекрасными скульпторами, но и графиками-живописцами. Замечательные открытия искусства каменного века связаны с исследованием Окладниковым "писанных" скал у старинного русского села Шигякино на Лене.

Весной 1929 года ранним солнечным утром два юных путешественника, оба — комсомольцы, одинаковые романтики в душе, столкнув с берега утлую деревянную лодку, сшитую ивовыми ветками, поплыли по бурливой, проснувшейся от зимней спячки реке. Родившаяся в горах, она медленно набирала силу от бесчисленных впадавших в нее ручейков. Сливаясь, они давали начало одной из самых величественных рек Азиатского континента — Лене.

Дни проходили за днями, надежды сменялись разочарованием. Наконец за очередным поворотом показалось село Шишкино. За старой мельницей, где река вплотную прижималась к скалам, путешественники решили высадиться на невысокой террасе. Первые минуты — и первые удачи. Из обрыва под камнями торчали кости. Не зная усталости, исследователи разбирали слой за слоем, пока не открыли полностью древнее захоронение охотника. Рядом с ним лежали тщательно выструганные наконечники стрел из камня, вкладные лезвия для костяного кинжала, изготовленные из полупрозрачного халцедона.

Некрополь древних подарил много неожиданных открытий. Самое интересное — захоронение двух детей в одной могиле. Возможно, это были братья. В руки им были положены костяные шилья, на ребрах лежали костяные ножи с вставленными в пазы острыми кремневыми клинками. "Над общей могилой малышей, казалось, все еще незримо стояли тени их близких, в глазах которых застыла печаль разлуки" — так охарактеризовал позже Окладников свое впечатление.

Местные жители часто приходили посмотреть на раскоп, интересовались, что делают приезжие молодые люди. Они с интересом слушали увлекательный рассказ юноши со светлыми вьющимися волосами, который к тому же оказался земляком, своим, ленским. Перед их глазами вставали давно забытые времена, когда охотники кремневыми копьями и стрелами с каменными наконечниками добывали себе пищу. Пытливому уму погребения многое могли открыть о верованиях и обрядах, бытовавших несколько тысяч лет назад. Раскопки еще продолжались, когда однажды кто-то из местных жителей сообщил, что неподалеку на скалах есть какие-то рисунки. Решено было посмотреть их. Когда археологи вскарабкались по крутому склону, поросшему кустарником, перед ними открылись вертикальные стены темно-красного песчаника. Точной, умелой рукой на поверхности камня были нанесены изображения животных, птиц, рыб. Им, казалось, не было ни счета, ни конца. Не обращая внимания на колючий кустарник и клубки рассерженных змей — щитомордников, Окладников со своим товарищем словно зачарованные шли вдоль скал и любовались удивительными сценами из жизни первобытного человека. Вспоминались пожелтевшие от времени листы из знаменитых портфелей Г.Ф. Миллера, где приводилось несколько рисунков с Шишкинских скал. "Отец сибирской истории", как называли академика Герарда Фредерика Миллера, был послан в Сибирь в качестве руководителя первой Камчатской экспедиций, над проектом которой работал еще Петр I. В течение нескольких лет ее участники вели исследования на Камчатке, в Якутии, Восточной и Западной Сибири и собрали исключительно интересный материал по истории и этнографии народов Сибири, по истории освоения этого края русскими. Часть материалов была опубликована Г.Ф. Миллером и другими участниками экспедиции, но большая часть хранилась в архиве Академии наук. Спустя почти двести лет рисунки были вновь открыты Окладниковым.

В 1941 году во время своей второй экспедиции на Шишкинские скалы, проходя в очередной раз мимо них, Алексей Павлович заметил на потрескавшейся и побелевшей от времени поверхности скалы еле видимую в лучах вечернего солнца красную полосу. Краска от времени, дождей и снега настолько выцвела, что ее мог обнаружить только опытный глаз, да и то при определенном освещении. Окладников, сдерживая волнение, смочил водой место, где показалась линия, и четко увидел лошадиный хвост, широко распущенный и даже слегка волнистый. Сомнений не было — это рисунок. Сомнений не было и в том, что он выполнен, судя по его состоянию, гораздо раньше, чем все другие изображения на Шишкинских скалах. Тщательно осматривая плоскость скалы и смачивая водой ее поверхность, ученый проследил весь рисунок. Хвост переходил в широкую, плавно очерченную кривую полосу — линию спины и крупа животного. Внизу отчетливо выступало отвислое брюхо и две короткие ноги с копытами в виде ступни. Морда у лошади была короткая и массивная, горбоносая, с мягко обрисованным ртом. Ниже изображения лошади древний художник нанес горизонтально зигзагообразную линию и другие схематические условные знаки, которые, несомненно, были связаны с основным изображением.

Долго пришлось "колдовать" у этого рисунка, прежде чем археологи не убедились в том, что вся композиция, нанесенная много тысяч лет назад, восстановлена полностью. Обведя ее контур мелом, Окладников отошел на несколько шагов назад. Перед ним, освещенное ярким июльским солнцем, предстало уникальное и, вероятно, самое древнее на всем протяжении Шишкинских скал изображение дикой лошади.

Сравнивая его с другими доисторическими рисунками, Алексей Павлович отметил поразительное сходство с теми, которые были обнаружены в Пиндале и Костильо (Испания), Фон-де-Гом и Ляско (Франция). О древности шишкинской находки свидетельствовала реалистичность в передаче внешности животного и манера исполнения. Древний художник изобразил лошадь почти в натуральную величину скупой контурной линией, точно так же, как делали это в ледниковом периоде палеолитические художники Испании и Франции. Все другие рисунки лошадей на Шишкинских скалах, относящиеся к более позднему периоду, выполнены в совершенно другой манере. Глубокую древность находки подтверждало еще и то, что поверхность скалы, где было сделано изображение, настолько выветрилась и пострадала от времени, что побелела и вздулась пузырями. Сама скала треснула и нижняя ее часть сильно осела, от чего несколько сместились линии самого рисунка. Изображение было выполнено светло-красной краской, изрядно вылинявшей от времени. Окладников был уверен, что ленский рисунок входит в круг образцов древнейшего искусства человечества, первых первобытных художников. И в будущем этот вывод был подтвержден новыми открытиями.

Прошло шесть лет, и в ближайшем соседстве с первым изображением при тщательном обследовании скалы Алексею Павловичу удалось обнаружить еще один рисунок лошади и изображение быка.

Открытие рисунков ледникового периода на Лене совершенно по-новому осветило историю искусства Сибири. Оказалось, что глубинные районы Сибири были не просто заселены человеком в неожиданно раннее время, но что древним людям, расселявшимся в тайге и лесотундре, были свойственны чувство прекрасного и уже развитый художественный вкус. В то время уже были свои художники и скульпторы, которые оставили после себя неповторимые шедевры первобытного творчества, внесли свою толику в мировое искусство на заре человечества. Находки в Мальте, Бурети, рисунки в Шишкине еще раз подтвердили важную мысль, что для человеческого общества были характерны одни и те же законы развития мышления и сознания, независимо от того, где расселялись популяции: в степных и лесостепных ландшафтах Испании или Франции, на невообразимых просторах Центральной Азии или в Сибири. Человек, оторвавшись от животного мира, медленно, постепенно, но уверенно делал свои первые шаги в искусстве, которые затем воплотились в бессмертные шедевры античных времен, Возрождения и последующих эпох вплоть до нашего сегодняшнего дня.

Вопросы происхождения искусства постоянно интересовали и волновали Окладникова. На эту тему им написано много интереснейших работ. Особое значение имеет его книга "Утро искусства", изданная в 1967 году. В ней с подкупающим лаконизмом и красочностью языка дана интереснейшая панорама истории первобытного искусства от первых шагов и предпосылок художественного творчества до скрупулезного анализа всех известных памятников эпохи палеолита. Особенно важно, что ученый не только внес большой вклад в теоретическую разработку проблем первобытного искусства, но и значительно раздвинул своими открытиями в Сибири, а затем и в Центральной Азии географические границы происхождения и становления искусства, открыв миру новые великолепные образцы и шедевры художественного творчества.

Яркие и своеобразные тенденции в развитии духовной и материальной культуры не исчезали и в более позднее время, а особенно ярко проявились в неолитическую эпоху на Ангаре. Пять-шесть тысяч лет назад в Восточной Сибири происходит формирование оригинального комплекса охотников и рыболовов, отличного от мира оседлых рыболовов и земледельцев Дальнего Востока.

Продолжает развиваться реалистическое искусство, анималистическое в основе. В неолитических захоронениях встречаются изображения рыб, в том числе плоские костяные, вероятно, служившие шаманскими амулетами. Имеются и изображения лосиных головок, представляющие собой навершия шаманских жезлов-тростей типа бурятских шаманских конных тростей.

Но наиболее многочисленны в ряду памятников искусства, оставленных древними племенами ангарской и ленской тайги, петроглифы, охоте за которыми Окладников посвятил многие годы своей жизни.

Первая встреча с первобытным искусством народов Сибири потрясла его. "Охваченные глубоким волнением, — пишет Окладников, — как зачарованные, переживали мы на Шишкинских скалах волнующие часы встречи с первыми художниками человечества. Перед нами пробивался маленький, но уже чистый и звонкий ручеек искусства, которому предстояло в будущем стать могучей полноводной рекой. Оставалось только идти все дальше и дальше, по изгибам этого ручья, навстречу последующим тысячелетиям: от искусства палеолита к неолиту, от неолита к бронзовому, а затем и к железному веку".

Наиболее ярко и полно искусство неолитического периода представлено на Ангаре, на знаменитых Каменных островах. Первая встреча с петроглифами Ангары произошла у Окладникова в 1935 году, когда только намечалось строительство будущих электростанций на этой реке-труженице.

Спускаясь по Ангаре на небольшой рыбачьей лодке, вблизи деревушки Егоровой, остатки которой теперь уже давно залиты Братским морем, путешественники увидели величественные контуры первого Каменного острова. Угрюмые, круто обрывающиеся к воде скалы, сложенные плотным песчаником, отполированным водой и ветром до блеска, вызывали у первобытных людей суеверное чувство страха и из поколения в поколение о них передавались предания и легенды. За первым Каменным островом встает второй, еще более неприступный и величественный, за ним — третий. Так стояли словно стражи, охраняя входы в большую Ангару, три Каменных острова. А над скалами, словно зеленый венец, шумели вековые сосны и ели. Стояли… потому что сейчас над ними бескрайняя гладь Братского моря. Сокровища Каменных островов сохранились только в иллюстрациях и описаниях, опубликованных в книгах Алексея Павловича. Правда, часть уникальных рисунков была выпилена заботливыми руками сотрудников Братской комплексной археологической экспедиции, которой он в течение многих лет руководил.

На Каменных островах были десятки, сотни прекрасных рисунков. Одни — выбитые точной и упорной рукой мастера, другие прорисованы краской, то темной густого тона, то светлой и нежной. Рядом с законченными изображениями животных как бы эскизные наброски, по какой-то причине так и оставшиеся незавершенными. Возможно, древнему художнику достаточно было нанести часть рисунка, чтобы мысленно представить всю композицию. Многие рисунки становились заметными лишь при определенном освещении. Особенно четко и рельефно они выступали на восходе, когда первые лучи солнца прорывались из-за горизонта и освещали, словно прожектор, композиции, выполненные древними художниками несколько тысяч лет назад, а также на закате, когда под косыми лучами из глубины скал как бы выплывали четко очерченные, ясно видимые. Но проходило несколько мгновений — и вместе с закатившимся солнцем исчезали и некоторые рисунки. Потом приходилось прилагать немало терпения, чтобы вновь проследить ту или иную композицию.

Внутренний мир древних художников был удивительно богат. Вот перед вами задумчиво стоит красавец лось. Тяжелая голова его низко опущена. Усталость животного подчеркивает низко опущенная голова, отвисшая нижняя губа и грузность туловища. Несколько шагов вперед вдоль скалы — и новая композиция. Вверх по склону бесшумно мчится стадо лосей. Бег их стремителен и мощен. Сколько экспрессии в этом непреодолимом движении вперед! А рядом совсем удивительное изображение головки лосихи. Любовно очерченный контур. Длинные уши напряжены, и создается впечатление, что они сейчас нервно вздрогнут, чутко вбирая лесные шорохи. Но самое удивительное — глаза. Сквозь тысячелетия они внимательно и настороженно смотрят на вас словно живые. В них столько выразительности, красоты и грусти. Недаром этот рисунок был назван "Лесной Мадонной".

Вот еще один рисунок. Странные волнообразные полосы. Они извиваются, сплетаясь в какие-то замысловатые клубки. Мгновение — и на конце каждой такой линии обозначаются змеиные головки. Конечно же, это изображения змей. Гибкие жгуты их как бы сплетаются друг с другом и снова расплетаются.

Когда припекает жаркое прибайкальское солнце, десятки змеи выползают из расщелин на горячие камни и сливаются такими же клубками. Любой человек с каким-то непреодолимым суеверным страхом всегда старается подальше обойти эти скопления. Точно так же, очевидно, трепетали перед ядовитыми гадами, боялись и чтили их первые поселенцы Каменных островов. Змея была для них священна и неприкосновенна.

На скалах Каменных островов много рисунков своеобразно стилизованных человеческих фигур, изображений рыб, загадочных, фантастических знаков. Смысл иных композиций разгадать уже невозможно. На многие десятки метров протянулась эта удивительная картинная галерея каменного века, где нередко одни рисунки налегали на другие. Конечно же, наскальные изображения Каменных островов были созданы не одним каким-то талантливым художником и, возможно, даже не одним племенем и народом. Десятки поколений древних людей сменялись у этих скал и оставляли своим потомкам все новые произведения.

Но древние рисунки на скалах вместе с тем не просто "картинная галерея". Она воссоздавала различного рода магические и колдовские обряды. Окладниковым отмечено, что среди десятков рисунков лосей человек изображен всего один раз, схематично и в особой позе. Это мужчина, он стоит с согнутыми ногами, как бы танцуя, руки его подняты вверх к небу. Окладников пришел к выводу, что в древних безмолвных рисунках как бы застыли молитвы охотников тайги, их просьба о помощи, обращенная к неведомым грозным силам природы. Писаницы были своего рода священной книгой тысячелетий. Прочтению этой книги ученому во многом помогли легенды и сказания таежных племен.

На многих скалах Лены, Ангары и в других местах Сибири наскальные композиции отражают магические мистерии каменного века. Подтверждением этого являются изображения лосей во время гона, сцены, символизирующие размножение. На писанице в устье реки Синей, протока Лены, можно видеть сцену охоты людей, вооруженных луками, на лося.

В писаницах нашли отзвук не только обряды, связанные с охотой на дикого зверя, но и космогонические представления древних людей. Это изображения солнечного лося, змей и другие рисунки, которые хорошо расшифровываются на основании легенд и преданий коренных народов Сибири. Племена каменного века так же, как и они, пытались понять тайны окружающей природы, заглянуть в будущее.

Десятки статей, ряд блистательных книг посвятил Алексей Павлович древнему искусству народов мира, но, пожалуй, самые увлекательные и выстраданные им страницы относятся к творчеству народов Сибири, где известно множество таких рисунков, распространенных в самых различных ее местах: по утесистым крутым берегам таежных рек, начиная от предгорий Урала и до Амура, в бескрайних степях Забайкалья, Тувы и Минусинской котловины, на Алтае, а также на скалах вдоль "Внутреннего Моря" глубинной Азии — Байкала. Почти все известные галереи каменного века Северной Азии — и не только Северной, но и Центральной, и Средней Азии — изучались Окладниковым. Каждая такая большая группа, а иногда и отдельные местонахожения сибирских писаниц имеют свой собственный неповторимый облик, неразрывно связанный с историческим прошлым, культурой и конкретными событиями в жизни того древнего населения, которым они были оставлены.

Один из крупнейших исследователей первобытного искусства народов мира профессор Герберт Кюн, получив две монографии о петроглифах Ангары, написал автору: "Я многое видел в жизни и, казалось, все знал о древнем искусстве, но ваши книги потрясли меня. Я никогда не предполагал, что втгдалекой Сибири, в тайге, могло возникнуть такое чудо. Ваше открытие стоит целой эпохи в нашей науке. Я счастлив, что на закате своих лет смог познакомиться с таким удивительным искусством".

Так родилась в трудах Алексея Павловича неожиданно яркая страница древней истории народов Сибири в каменном веке — охотников и рыболовов, художников и философов.

Эта летопись прошлого племен Сибири была прослежена не только в Приангарье и в верховьях Лены, но и в Якутии и на северо-востоке Азиатского материка, где Окладников проводил работы в течение многих десятилетий, начиная с предвоенных годов и вплоть до недавнего времени. Им были открыты палеолитические памятники далеко на севере, изучались неолитические поселения за Северным полярным кругом, на Чукотке и Охотском побережье.

Исследования ученого не прерывались и в военные годы. Условия были суровые. Не хватало продуктов. Обходились в основном тем, что удавалось добыть на месте.

В летнюю пору немалым подспорьем в рационе служили знаменитые якутские караси, ягоды и прочие дары природы. Передвигаться приходилось на лодке, часами ворочая тяжелыми веслами, на оленях и пешком. Частые штормовые ветры загоняли путешественников в бухты, и порой приходилось ждать неделями, пока установится погода и можно будет отправиться в дальнейший путь.

В 1944 году в Якутске состоялась встреча Окладникова с крупным американским востоковедом О. Латтимором, советником президента Рузвельта. Тот сопровождал вице-президента США Уоллеса в Москву. При перелете с Аляски они сделали остановку в Якутске. Окладников и Латтимор хорошо знали друг друга по работам, но прежде никогда не встречались. Американский профессор подробно расспрашивал о раскопках в Якутии. Он заинтересовался якутской юртой, которая находилась во дворе краеведческого музея, и Окладников обстоятельно рассказал о камельке, внутреннем убранстве, интерьере юрты. Латтимор, как оказалось, был хорошо знаком с юртами монголов. В двадцатые годы он, чтобы изучить монгольский язык, более двух лет путешествовал по Монголии. Кочевал вместе с аратами — монгольскими пастухами, познакомился с их обычаями и религией. В разговоре он заметил: "Это замечательно, что в трудное военное время не прекращается работа историков Якутии". Для многих американцев это было большой неожиданностью. Им трудно было поверить, что в такое тяжкое для нашей страны время правительство не забывает и об исследовательских раскопках в Заполярье. Во время новых встреч с Окладниковым уже в 60-е годы Латтимор часто вспоминал знакомство и беседы в Якутске.

Многолетние работы в Якутии позволили Алексею Павловичу открыть самые ранние этапы истории огромного края. Позднее обработанные материалы составили три тома "Ленских древностей" и первый том трехтомной "Истории Якутии". В своих работах Окладников проследил прошлое якутского народа с глубочайшей древности — первого появления на этой территории человека — и вплоть до прихода в Якутию русских. В основу его работы были положены не только археологические и этнографические материалы, но и богатейший фольклор якутского народа.

Прошли многие годы, но материалы раскопок Окладникова в Якутии и на Охотском побережье и высказанные им идеи не потеряли своего значения и до настоящего времени. Работы, начатые ученым в этих районах, продолжили его ученики и коллеги — Р.С. Василевский, Н.Н. Диков, Ю.А. Мочанов, С.А. Федосеева и многие другие. С каждым годом все полнее раскрывается древняя культура народов Якутии, Северо-Восточной Азии и сопредельных районов — Аляски, Канады, Гренландии. Огромный район, где развивались древние и самобытные культуры в глубокой древности, обнаруженные впервые Окладниковым, продолжает волновать ученых не только нашей страны, но и зарубежных.

Не только Сибирь увлекла Окладникова своими открытиями. Многие годы ему пришлось работать в Средней Азии, где с его именем связаны удивительные находки, обогатившие советскую и мировую науку.

В начале 1938 года из Ташкента пришло письмо в Институт истории материальной культуры Академии наук, где в то время работал Алексей Павлович. Известный советский ученый, профессор Михаил Евгеньевич Массон — блестящий знаток и исследователь древних культур Средней Азии — ставил вопрос о необходимости исследования каменного века в Узбекистане.

К тому времени благодаря трудам русских ученых-востоковедов академиков Бартольда, Веселовского, археологов Вяткина, Массона, Пампелли, Якубовского, Толстова и других исследователей Средней Азии открылся удивительный мир земледельческих цивилизаций.

На юге Средней Азии у Туркмено-Хорасанских гор были открыты поселения анаусекой культуры. Они представляли собой небольшие деревушки и крупные поселки — многолюдные селения — центры больших и могущественных племен. Анаусцы были земледельцами и скотоводами. Так постепенно начинает развиваться в Средней Азии древнейшая городская цивилизация. Народы Средней Азии принимали на протяжении многих тысяч лет активное участие в исторических процессах. Саки и массагеты попали на страницы "Истории" Геродота, который довольно подробно описал войну массагетской царицы Томарис с тщеславным персидским царем Киром. Горы и долины Средней Азии были свидетелями гибели Кира и торжества Дария, могущества великого македонца — Александра и трагедии Спитамена. Много интереснейших страниц древней истории среднеазиатских племен удалось написать археологам и востоковедам к концу 30-х годов. Но в основном это были памятники, относящиеся к сравнительно позднему времени: наиболее древние анауские племена расселялись на юге Средней Азии около 5 тысяч лет назад. А что было до них? Совершенно очевидно, что древние культуры и государства должны были иметь более ранние этапы, на основе которых и развивалась в последующем среднеазиатская цивилизация. Встал вопрос о поисках каменного века.

Возглавить работы по изучению ранних этапов истории народов Средней Азии было поручено Окладникову. Вместе с ним долгие годы в Средней Азии работала и Запорожская.

Сибирякам было особенно тяжело вначале. Они привыкли работать в условиях Сибири, где главное бедствие — комары, мошка — знаменитый ангарский гнус, дожди и холодная осень. А здесь постоянно мучила жара.

В первый день Массой, отправляя их в разведочный маршрут, выделил на двоих фляжку воды. "Выпьете утром, в обед — зеленого чаю, он хорошо утоляет жажду, и в третий раз — вечером", — предупредил он. Но как можно не пить, если нещадно палит солнце и от песка веет, как от раскаленной русской печи? Уже через час воды не осталось, и весь день, переходя с одного бархана на другой, археологи вспоминали Ангару, ее ледяную живительную воду, от которой сводит скулы и ломит зубы. Стоило закрыть глаза, как слышался шум сосен над головой и плеск воды далекой холодной реки.

Работы по изучению каменного века было решено начать из долины речки Турган-Дарьи, над которой поднимались вершины гор, покрытые белоснежными шапками снега. Отсюда начался долгий и утомительный путь вверх, в горы, где охотникам за дикими козлами издавна были известны таинственные пещеры. Вот в них-то и мог жить древний человек в то время, когда он еще не научился строить искусственные жилища. Предстояло перевалить через Сары Шато. За ним лежала Мачайская долина. Именно там, в местности Каттакурган, директор Сурхан-Дарьинского музея Парфенов нашел несколько обработанных рукой человека камней. Для обследования пещер Мачайской долины и направилась небольшая экспедиция под руководством Окладникова.

Долгих восемь дней карабкались путешественники с проводниками, пастухами из поднебесного кишлака Юкары-Мачай по крутым, извилистым тропам, по узким карнизам над зияющими внизу жерлами пропастей и ущелий.

Временами вверху проносились гонимые ветром тучи.

А чаще пылало и обжигало все вокруг беспощадное среднеазиатское солнце. Изредка путешественники приникали губами к маленькой лужице, стоявшей как прозрачный кристалл в природной сталагмитовой чаще. И снова шли вперед, навстречу новым пещерам, где надеялись найти следы первобытных обитателей этой суровой и вместе с тем невыразимо прекрасной горной стороны, от которой веяло прохладой не тающих летом снежных шапок на могучих вершинах пиков. На высоте двух тысяч метров над уровнем моря зелень арчевников вплотную подступила к вечным снегам высокогорного пояса. Отсюда на сотни и тысячи километров простиралось царство горных козлов и снежных барсов. Выше поднимались только орлы!

Наконец вдали показалось темное отверстие в скале. Это и был таинственный грот Тешик-Таш, "камень с щелью", куда археологов привели на восьмой день скитаний проводники. В нем было светло, просторно и даже сухо, несмотря на прохладу подземелья, столь драгоценную в это жаркое время. Только с потолка в самой середине грота медленно и ритмично падала капля за каплей чистая прозрачная вода.

Там, где падали капли, образовалась ямка глубиной не более двадцати сантиметров, а в ней, на самом деле, лежали кости животных. Кости были раздроблены человеческой рукой. Они давно пожелтели, но еще сохранили твердость. Однако ясно было с первого взгляда, что кости эти не нашего времени, что они лежали в земле не одно тысячелетие, пока их не обнажили капли, падающие с потолка. Самой же замечательной из здешних находок оказался кусок камня, безусловно, обработанный той же человеческой рукой, которая когда-то дробила найденные рядом кости. Он, этот кусок камня, принес археологам не только радость открытия, но и успокоение: теперь, наконец, они знали, что найдено пещерное поселение человека, и притом неожиданно древнего!

Сразу же появилось убеждение, что, судя по характерным приемам обработки камней, это поселение мустьерского человека, жившего 80–60 тысяч лет назад.

Конечно, это довольно-таки смелое определение: до сих пор еще никто не находил ни в Средней Азии, ни в соседних с ней областях Азиатского материка, если не считать Индии, отгороженной от Средней и Центральной Азии высокой стеной Гималаев и Тибетским нагорьем, следов культуры мустьерского времени, а тем более костных останков самого человека — мустьерца, за которым в науке утвердилось наименование неандертальца, поскольку первые находки разрозненных остатков его скелета были сделаны в 1856 году в долине Неандерталь близ города Дюссельдорфа в Германии.

В первые минуты никто не верил, что именно им, впервые попавшим в этот грот, выпало на долю обнаружить первый в этой части Азии памятник культуры такого отдаленного времени.

Но это было еще не все. Прошло несколько дней. В пещере заложили раскоп и начали очень осторожно разбирать слой за слоем. И вот однажды нож одной из сотрудниц экспедиции наткнулся на какую-то необыкновенную кость, явно принадлежащую не животному. Тут уж даже сам Окладников побоялся предположить, что она принадлежит человеку — древнему обитателю грота. Он взял нож, кисть и с крайней осторожностью, сантиметр за сантиметром стал снимать слой земли. И тут показался череп… Череп человека! Он находился в необычном положении, опрокинутый сводом вниз, а зубами кверху.

Алексей Павлович принимает решение, которое подсказали мудрость и опыт, выработанные поколениями археологов: "Не спешить!" Поспешность может испортить все. Решено было оставить всю эту часть пещеры нетронутой до конца работы, до вскрытия всех культурных слоев. А их здесь было пять.

Прежде нужно осторожно и постепенно снять вокруг черепа все пять слоев, слой за слоем. Только потом можно было уверенно сказать, к какому точно слою относится череп — иными словами, когда жил и умер этот человек. Ведь он мог быть захоронен долгое время спустя после того, как пещерные люди покинули свое убежище.

Никто не знал, что ждет археологов под этими двадцатью сантиметрами пещерных отложений. Ведь во всем мире до сих пор обнаружено было не более двадцати останков людей мустьерского времени, а в Советском Союзе всего лишь два. Причем в одном случае в пещере Киик-Коба в Крыму уцелел костяк ребенка, настолько плохо сохранившийся, что слово "уцелел" применимо к нему условно и относительно. От второго же костяка из Киик-Кобы сохранилось, к великому сожалению ученых, тоже слишком мало: всего лишь кости голени и стоп, а также кисть руки и более ничего.

А тут лежал полный, только лишь раздавленный тяжестью земли, череп. Если это был неандерталец, то они наткнулись на первый в Союзе череп неандертальского человека…

Прошли долгие томительные дни ожиданий и размышлений. Раскопки подходили к концу. Дошла очередь и до поразительной находки. Теперь уже всем было ясно, что она находится в мустьерском слое. И, следовательно, найден первый на территории Советского Союза череп неандертальского человека, вернее, почти полностью сохранившийся скелет.

Тщательный осмотр скелета подтвердил: обнаружен неандерталец! Найден первый и до сих пор единственный в Советском Союзе череп человека среднего палеолита: мустьерского охотника на горных козлов — сибирских козерогов. Как же не поделиться радостью открытия с верными друзьями, с рабочими, которые делили с археологами свои лепешки — "нон", вместе пили из кожаного бурдюка чистую воду пещерных родников? Это их сильные руки выгребали наружу из пещерной тьмы влажную глину, это их гибкие пальцы старательно очищали ножами и кисточками пыль тысячелетия с каменных орудий и огромных рогов горного козла.

Не раз приходилось археологам удивляться мужеству и ловкости горцев, рабочих экспедиции. Перед ними высилась отвесная стена ущелья; нужно было сделать немалый крюк по узким карнизам скал, чтобы обогнуть кажущуюся неприступной скалу, обогнуть с немалым трудом и риском. На каждом шагу внизу — темная пропасть, заглянуть в которую и хочется и страшно: того и гляди — выскользнет камень из-под ног, загрохочет лавина, увлекая за собой и человека. И вдруг смотришь: на какой-то, невидимый снизу, ничтожный выступ скалы взбирается проводник. Разматывает чалму и бросает ее конец вниз. Там узкую ленту ткани ловко ловит другой. Хватается за чалму, тянется вверх. А первый скалолаз, цепкий и гибкий, уже взбирается выше. За ними — третий и четвертый, тем же способом, непостижимым для непривычных… Но вся эта группа победителей скал — не чемпионы, а просто охотники, пастухи. В недоступной, казалось бы, высоте обнаруживаются вдруг на фоне ярко-синего, почти темного неба их фигуры.

Как же не рассказать им, героям скал Гиссарского хребта, эту повесть об их предках, о мальчике, который появился перед нами из темной глубины тысячелетий?

Тридцатые годы еще были тревожными в Средней Азии. Небольшая экспедиция, затерянная далеко в горах. Бесхитростные, трудолюбивые охотники и пастухи, впервые попавшие на раскопки. Неожиданное открытие. Так тесно переплелось далекое прошлое и настоящее. Сколько умения, выдержки требовалось тридцатилетнему ученому, чтобы завоевать сердца своих помощников, не нарушить их обычаи и сохранить верность и дружбу. Потом будет не одна сложная, почти приключенческая ситуация с транспортировкой находки, пройдет еще много дней и недель, пока коллекцию в целости и сохранности не доставят в Ленинград, а уникальный череп не будет торжественно и бережно упрятан в огромный институтский сейф.

Когда ученый мир облетело известие о замечательном открытии в Средней Азии, к Окладникову пришли десятки писем и телеграмм. В 1949 году вышла в свет книга "Тешик-Таш", в которой тщательно и скрупулезно были проанализированы факты, связанные с раскопками и обнаруженным скелетом. Обвалившаяся со свода грота глыба раздробила череп на десятки мелких кусочков, но благодаря ювелирной работе антропологов он был полностью восстановлен. Советские ученые Синельников и Гремяцкий подробно описали в монографии детский скелет и череп. Они вместе с Окладниковым были удостоены Государственной премии за свое выдающееся открытие. Известный скульптор и антрополог Герасимов, давний друг Алексея Павловича еще по иркутскому археологическому кружку, на основании разработанной им методики восстановления лица по черепу в 1942 году сделал первую реконструкцию неандертальца из Тешик-Таша, сперва вдвое меньше настоящего размера. Позднее Герасимов выполнил фигуру в натуральную величину. Это был мальчик, испугавшийся змеи.

Сейчас это уже давняя история науки. Но в то время существовало множество реакционных расистских теорий, согласно которым народы делились на исторические и внеисторические, на те, которые способны к творчеству, и на отсталые в своем развитии. К таким относили реакционные ученые и обитателей Средней Азии. Открытие захоронения неандертальского мальчика в этих краях полностью перечеркивало подобные теории. И не менее важным было то обстоятельство, что передовая методика раскопок и последующие тщательные исследования позволили реконструировать сам обряд захоронения, свидетельствующий о наличии уже в то время, на неандертальской стадии в развитии человеческого общества, сложного мировоззренческого комплекса.

Люди, жившие в гроте Тешик-Таша много тысяч лет назад, занимались охотой на горных козлов: свидетельство тому — кости, обнаруженные в пещере. Охотились неандертальцы не только на молодых животных, но и на опытных самцов-"кийков", о чем убедительно говорят гигантские рога из разных слоев грота. При примитивном охотничьем вооружении мустьерского времени решающее значение, по мнению Окладникова, имели коллективные способы охотничьего промысла.

В холодные дни неандертальцы надевали на себя одежды из шкур животных и согревались у костра из арчи. Здесь же, у костра, первобытные мастера изготавливали и каменные орудия: скребла, скребки для обработки шкур и изделий из кости и дерева, остроконечники, грубые ножи и другие необходимые инструменты.

Раскопки в Тешик-Таше позволили установить, что скелет не был останками случайной жертвы какой-нибудь катастрофы, вроде горного обвала или же трупа, просто брошенного в гроте. Здесь сохранились следы настоящего, вполне намеренного захоронения.

Прошло много лет… 1974 год. Группа советских ученых в уютной лаборатории профессора Колумбийского университета Ральфа Салецкого. Тишина. Всегда шумные коридоры одного из крупнейших американских университетов сегодня пустынны. 4 июля — день независимости Америки, и во всем университете только шесть человек: хозяин — Ральф Салецкий, который увлеченно рассказывает о своих замечательных раскопках в пещере Шанидар в Ираке, и пять советских ученых. В Шанидаре американскому археологу удалось раскопать несколько неандертальских погребений, в том числе одно совершенно уникальное: захоронение старика с ампутированной в детстве одной рукой, калеки по рождению. Захоронение, как показали спорово-пыльцевые анализы, было засыпано сверху цветами. В середине рассказа профессор, обращаясь к Окладникову, воскликнул: "Если бы не ваши уникальные открытия в Средней Азии, ученый мир еще долго смотрел бы на неандертальцев как на животное. А вы в числе немногих увидели в нем прежде всего человека — человека со сложным комплексом чувств и переживаний…"

Много полевых сезонов провел Окладников в Средней Азии. Он изучал памятники палеолита, мезолита и неолита. Работал в Фергане и отрогах Гиссарского хребта, в Прикаспии и Таджикистане. Многочисленные его ученики продолжают начатое им изучение древнейших этапов в истории человека в Средней Азии.

Не только исключительное трудолюбие и энциклопедические знания помогали Алексею Павловичу открывать новые главы в истории прошлого человечества, но и редкая интуиция, и счастье полевого исследователя. Именно Окладниковым было начато и поразительно много сделано по изучению древнейшего прошлого народов Центральной Азии.

В 1949 году в Монголии начинает работать советско-монгольская историко-археологическая экспедиция под руководством члена-корреспондента АН СССР С.В. Киселева. Она развернула исследование археологических памятников от палеолита до эпохи Чингисхана.

В первый же год ее создания в ней принял участие Окладников в качестве руководителя специального палеолитического отряда. С этой поры ученый полюбил бескрайние монгольские просторы, мудрых и гостеприимных аратов, готовых всегда, когда нужно, прийти на помощь или хотя бы просто от души угостить чашкой монгольского сутэ-цая, чая с молоком, хорошо освежающего и утоляющего жажду.

Алексея Павловича влекли к себе тайны глубинной истории Центральной Азии, проблемы становления здесь человеческого общества. Была ли Азия прародиной человека? — эта загадка, давно волновавшая ученых, могла быть раскрыта многолетними исследованиями в самых разных районах Монголии.

Он часто вспоминал свою первую встречу с Монголией: "Ранним весенним утром 1949 года наш самолет опустился на аэродроме в Улан-Баторе. Спустя два дня, под грохот грозы и в блеске молний, мы подъехали к Эрдени-Цзу, где у монастырской стены толпились просторные войлочные юрты археологической экспедиции. За высокой каменной стеной стояли древние храмы, с причудливыми фигурами драконов и мифических зверей: перед золотым колесом преклонили колени две лани — символ победы учения Будды.

А еще через два дня наша машина, крытая брезентом, остановилась у высокой плиты, воздвигнутой когда-то рядом с могилой древнего воина и вождя тюркских племен — князя "Голубых тюрков" принца Кюльтегина. Над могилой синело, как и в незапамятные времена Кюльтегина, Бильге-хана и мудрого советника Тонью-кука, оставивших в память потомкам свои каменные летописи, то же самое "вечное синее небо", о котором рассказывали полуистертые временем надписи на могильных камнях".

Окладникова влекли сюда не только эти замечательные, но уже известные ученым памятники. Еще больше его манила широкая долина Орхона с такими же, как и в Сибири, древними террасами-уступами, на которых в глубокой древности горели костры охотников на мамонтов и других животных ледниковой эпохи. Эти террасы могли многое рассказать опытному и знающему исследователю о формировании рельефа, об истории ландшафтов и климата на протяжении многих десятков тысяч лет. Мощные напластования, словно страницы книги, которую создавала трудолюбивая природа, возможно, хранили и остатки деятельности самого человека. Важно было нащупать, найти ту ниточку, которая привела бы археологов к пониманию древнейшей истории народов Центральной Азии. Открытие палеолита на Орхоне было бы первым и, может быть, главным шагом к решению проблемы, которая уже так давно привлекала внимание ученых многих стран мира.

…Рано утром, когда солнце только позолотило юрты сомона, в котором остановилась экспедиция, Окладников вышел на берег Орхона и зашагал вдоль реки, внимательно вглядываясь в обнажения террас. В этот день он решил пройти пешком, тщательно обследуя берега реки, где особенно рельефно выступали террасы, перерезанные многочисленными оврагами.

Утро выдалось прохладное и свежее, и было приятно идти вдоль реки, сознавая, что каждый камень, каждый поворот русла хранит здесь бесчисленные тайны истории. Часто по берегу попадались могильные памятники бронзового века и средневековья. В водах Орхона много раз поили своих коней загадочные гунны, на его берегах раскидывали златоверхие шатры тюрки и воины Чингисхана. На этот раз все внимание Окладникова было направлено на береговые обрывы. Ученый без устали то спускался в глубокие овраги, то поднимался по крутым откосам на двадцатиметровую высоту, чувствуя, что каждую минуту очередной уступ может не выдержать, и тогда он покатится вниз, увлекая за собой подмытые весенними потоками нависшие над рекой мощные пласты земли, перемешанные с галечником.

К обеду Окладников почувствовал усталость. Солнце стояло в самом зените и пекло нещадно. Вспомнилась Средняя Азия. Особенно жарко и душно становилось на верхних площадках террас. Во все стороны расстилалась ровная степь, поросшая душистыми травами. Кругом ни души. Только орлы-стервятники высоко парили над головой, выискивая добычу. Хотелось лечь на теплую землю, закрыть глаза и дать отдых уставшему телу. Но впереди была еще дальняя дорога.

За это время Алексей Павлович нашел только одну стоянку бродячих охотников неолитического времени. Несколько тысяч лет назад небольшое племя остановилось на берегах Орхона, и там, где стояли их легкие, переносные жилища, Окладников подобрал несколько наконечников стрел, ножи, скребочки для обработки шкур диких животных, резцы, которые тщательно и любовно выделывали из неподатливого кремня и халцедона мастера каменного века. Но это только начало. Памятники такого рода давно известны в Монголии.

Окладников спустился к реке. Холодная вода освежала тело, банка сгущенного молока придала новые силы. Предстояло пройти еще около пятнадцати километров до основной базы экспедиции. И снова овраги и террасы. Одежда перепачкана глиной. Руки исцарапаны в кровь о кустарник и колючки, через которые много раз приходилось продираться, поднимаясь к заветному уступу, обещавшему, как казалось, удачу. Но увы!

К вечеру набежавший ветерок сгустил тучи. Стал накрапывать дождь, который скоро перешел в ливень. Укрыться было негде. Окладников прижался к одинокому вязу, чудом уцелевшему на краю обрыва. Потоки воды на глазах подмывали берег, обнажая могучие корни. Налетевший ветер сотрясал крону. Молнии, словно огненные стрелы, прошивали черное небо. Тревожила мысль, чтобы одна из них не попала в дерево. Но опасность пришла неожиданно и совершенно с другой стороны: мощный порыв сотряс вяз, заскрипели корни, и дерево стало валиться под откос. Окладников успел отскочить от падающего дерева, только одна ветка больно хлестнула, оставив на лице красный рубец.

Ливень кончился неожиданно. Снова выглянуло солнце, и поникшая трава вокруг заиграла тысячами маленьких радуг. Идти стало труднее. Ноги вязли в жидкой глине. Часто, поскользнувшись, приходилось сползать с откосов. От мокрой одежды шел пар, от холода тело била мелкая дрожь.

Уже к самому вечеру, когда солнце клонилось к закату, Окладников добрел до высокой террасы. Она сразу привлекла его внимание: в древности здесь можно было устроить хороший охотничий лагерь. Из земли бил чистый и прозрачный источник — "аршан". Над ним склонились несколько кустиков, среди которых особо красовалась отцветшая черемуха. На ветках висели пучки конского волоса, кусочки коней, разноцветные лоскутки. Вода источника, видимо, славилась далеко вокруг, а место считалось священным и пользовалось особым уважением. По древним монгольским обычаям, в дар охранявшим его добрым духам привязывали тряпочки к ветвям те, кто находил у ключа покой и отдохновение.

В ста метрах от ключа стояло несколько юрт, они манили к себе теплом и уютом. Там можно было согреться, выпить чашку горячего сутэ-цая. Но, словно магнит, притягивала к себе опытный глаз археолога сама терраса. Карабкаясь вверх, Окладников вдруг увидел кремень, явно обработанный рукой человека. Это был нож или, может быть, наконечник копья. Алексей Павлович внимательно осмотрел склон. За первой находкой последовали другие. Скоро удалось собрать десятка два обработанных человеческой рукой камней. Характер обработки, древность отложений не оставляли сомнений: открыт памятник, возраст которого около 10 тысяч лет.

Удача придала новые силы, и, несмотря на усталость, Окладников зашагал дальше вверх по Орхону — туда, где против белоснежных вершин — "субурганов" Эрде-ни-Цзу был уже виден лагерь экспедиции. Через несколько сот метров попался еще один источник. В лучах заходящего солнца ученый увидел картину, которая поразила и обрадовала его сердце, уже не раз испытавшее удивительные мгновения открытий: повсюду на широкой ровной площадке у источника лежали обработанные человеком камни. Больше всего было гладких, хорошо окатанных галек, расколотых поперек сильным и точным ударом. Древний мастер в дальнейшем затесывал один конец и превращал его в острое режущее лезвие. Обработанный таким образом камень употреблялся чтобы рубить, резать, тесать не только дерево, но и крупные кости животных. Словом, здесь лежали заготовки в полном смысле слова универсального орудия, употребляемого древним человеком на заре его истории, широко известного во многих районах земного шара.

Рядом с такого рода примитивными инструментами оказались и другие — ножи, большие скребла, скребки, отличавшиеся более совершенной формой и тщательностью отделки. Это большое и важное открытие не могло не взволновать ученого. В Монголии, наконец, найдены бесспорные следы деятельности людей, живших десятки тысяч лет назад. Безуспешные до сих пор поиски многих экспедиций увенчались открытием древнейшей стоянки палеолитического человека на берегах Орхона.

Второй, исключительно важный факт, который подтверждала эта находка, заключался в том, что первобытное население Монголии по своим техническим традициям и мастерству обработки камня было во многом родственно его ближайшим современникам — тогдашним обитателям Сибири. Пульс начальной истории человечества бился в одних и тех же темпах, как на берегах Енисея, Лены, Ангары, так и на берегах Орхона.

…Сумерки сгущались. Окладников поднял брюки с завязанными штанинами, где лежали находки, собранные на этой стоянке, и зашагал к реке. В Эрдэни-Цзу уже засветились огоньки. Надо было торопиться, тем более что предстояла переправа на другой берег. Неожиданно по дороге его догнал всадник-монгол. Увидев одинокого путника, он предложил своего коня, чтобы добраться до экспедиционного лагеря. Алексей Павлович был неважным наездником и не рискнул садиться верхом. Он попросил отвезти находки, что и сделал с большим желанием арат. Место, где была открыта стоянка, по словам монгола, поэтично называлось Мольтын-ам, что в переводе означает "Черемуховая падь". Переплыв Орхон, Алексей Павлович вскоре оказался среди друзей, которые с большим интересом рассматривали находки. Все поздравляли его с блестящим открытием.

Пошли дни за днями, заполненные радостями, огорчениями и заботами экспедиционной жизни. Возвращаясь из очередной поездки по стране, Окладников каждый раз любовался Богдо-Уул — величественной горной цепью, которая украшает столицу Монголии с юга и издревле была местом паломничества монголов. Десятки легенд и преданий связаны с ее ущельями и вершинами. Не случайно именно у ее подножия были построены ламами первые ставки духовных буддийских властителей страны — ургинских хутухт. Крутые склоны Богдо-Уула поросли стройными соснами и елями, десятки бьющих здесь ключей и небольших ручьев с холодной и прозрачной водой питают зеленый ковер долины своей живительной влагой. В яркий летний день над горной цепью серебрятся легкие облака, в ненастье Богдо-Уул закрывают тяжелые, черные тучи. О приходе зимы сообщают сверкание и белизна снежных шапок на вершинах гор.

В центре горной цепи, у быстрой и звонкоголосой реки Толы, одиноко высится гора удивительной формы. Эта самой природой созданпая пирамида похожа на памятник, поставленного ею самой себе. В древности гора получила звучное название "Зайсан-Тологой" — "Царственная голова". На вершине Зайсан-Тологой высится ныне монумент в честь нерушимой советско-монгольской дружбы.

Гора давно привлекала внимание Алексея Павловича красотой своих линий и удобным расположением. Наши далекие предки отнюдь не были равнодушны к таким живописным местам, поэтому древние поселения обычно и встречаются на склонах гор, защищавших жителей от холодных северных ветров.

Карабкаясь по скальным уступам Зайсан-Тологой, Окладников еще раз убедился в справедливости своих прежних наблюдений. Люди облюбовали эти склоны еще в глубокой древности: на вертикальной скальной поверхности виднелись изображения мчавшихся друг за другом, смешно задрав коротенькие хвостики, маленьких козликов. Их контуры были выбиты точками на твердом камне безвестным художником далеких времен начала бронзового века. Рисунки хранили и острую наблюдательность охотника, и радость бытия, и детский наивный оптимизм. Здесь же изображались сцены охоты, поражавшие точностью и психологической выверен-ностью картины.

Зайсан-Тологой подарил не только встречу с древним искусством. У подножия горы, в удобной седловине, Окладников обнаружил богатейшие россыпи орудий труда, обработанных рукой человека. С волнением брал он в руки и внимательно рассматривал грубые рубящие орудия, древнейшие ножи, скребла, остроконечники — все, чего достиг человек на первобытном этапе своего развития. Сколько труда, смекалки, выдумки было затрачено, чтобы сделать эти, казалось бы, очень примитивные орудия. И в то же время они уже поражали опытный глаз археолога и совершенством форм и тщательностью отделки. Понадобились десятки, если не сотни тысяч лет, чтобы пройти расстояние между ними и первыми, простейшими орудиями труда. Орудия эти принадлежали человеку современного физического типа, Homo sapiens — "человеку разумному".

Крутой южный склон горы охранял котловину от северных ветров. Лучи солнца заливали ее щедрыми потоками. А с вершины Зайсан-Тологой можно было видеть стада животных, бродивших по широкой и привольной долине реки Толы. В древности долина этой реки была густо заселена человеком, так же как долина Орхона и других рек Монголии. Новые открытия следовали одно за другим: в пади Дзалай, в "Академической" пади, у аэропорта, у Шара-Хада (Желтой скалы), на склонах горного массива Худжир-Булак и у впадения речки Улястай в Толу. И с каждым годом все полнее, все ярче раскрывалась перед исследователями дотоле неведомая картина древней истории Монголии.

Вслед за долинами Орхона и Толы, внимание Окладникова в последующих экспедициях привлекли суровые просторы Гобийского Алтая…

Гоби встретила путешественников раскаленным дыханием пустыни. Только веяло жаром не от огромных песчаных барханов, которых тут очень мало, а от разогретого пролювия — мелкого щебня, гальки и песка, продукта разложения горных пород. Из Далан-Дзадагада археологи приехали в гостеприимный Хобд-сомон. В дороге шофер — веселый и общительный монгол — начал обеспокоенно поглядывать на небо, где постепенно сгущались тучи. Уже в. сомоне хлынул проливной дождь. Дело шло к осени и непогода могла надолго задержать экспедицию, а впереди так заманчиво высились вершины горного хребта Арц-Богдо. На "военном совете" решили двинуться к хребту в непогоду: дожди расквасят степь, и распутица может всех надолго задержать.

Ехали по бездорожью, и, как ни старался водитель, колеи найти не удалось. В сухое время по Гоби можно ехать спокойно: перед путешественником расстилается ровная, как стол, равнина. Машина шла с трудом: колеса пробуксовывали в вязкой раскисшей глине на "шава-рах" — глинистых участках пустыни. Наконец, забуксовав всеми четырьмя колесами, автомобиль встал. С трудом, под непрекращающимся дождем, удалось вытащить его из западни. К счастью, теперь водитель увидел старую, заросшую редкой травой колею. Ехать стало веселее. Быстро надвигалась ночная мгла, и шофер гнал машину, надеясь, что дорога приведет к жилью. Дождь прекратился, но беспокоило другое — куда все-таки ведет дорога? Уже в полной темноте Окладников остановил машину и решил устроиться на ночлег. После чая уставшие путешественники быстро уснули в наспех поставленной палатке.

Всех разбудило жаркое солнце, которое даже в начале сентября не давало забыть, что это Гоби. Выйдя из палатки, Алексей Павлович в изумлении остановился: в нескольких десятках метров открывалось глубокое ущелье (спасло какое-то особое чувство). Неподалеку, из-под нависшей скалы, бил чистый источник, а вокруг все было усеяно кусками красной и желтой яшмы, обработанной рукой человека. Вначале он не поверил своим глазам, но радостные возгласы спутников, которые уже собирали камни, заставили его поверить в реальность увиденного.

Кругом лежали десятки, сотни тысяч изделий из яшмы разной степени готовности, а неподалеку, охристо и малиново блестели после дождя выходы этой породы. Человек в течение многих тысячелетий приходил сюда, чтобы выламывать куски твердого камня и делать из них самые различные орудия труда. На двадцать с лишним километров в длину и на пятнадцать в ширину вдоль горного хребта Арц-Богдо простиралась эта удивительная мастерская древнего человека.

Тысячелетиями здесь работали первобытные мастера-рудокопы Центральной Азии, осваивая сокровища гобийских гор. Внимательно рассматривая находки в Мухор-Булаке — так назывался этот счастливый ключ, Окладников поразился одним неожиданным обстоятельством. Среди бесчисленных ядрищ — нуклеусов, использовавшихся в качестве основы для скалывания мелких пластин, рассеянных на поверхности, некоторые носили следы особенно тщательной отделки. Совершенно такими же были так называемые леваллуазские нуклеусы Западной Европы, Передней Азии и Африки. Там эти изделия появились еще в конце ашельской эпохи палеолита и достигли расцвета к ее концу, то есть около 100 тысяч лет назад. Они не только служили надежным индикатором определенного времени, но и свидетельствовали о крупных переменах в трудовой деятельности человека.

Гигантская мастерская, открытая экспедицией, была древнейшей в Центральной Азии. Каменные орудия, найденные здесь, позволяли наметить и район, откуда мог прийти сюда человек. Многие изделия, собранные у источника Мухор-Булак, удивительным образом напоминали по формам и технике расщепления камня орудия труда, исследованные Окладниковым и другими учеными в Узбекистане, Киргизии и Таджикистане. Так наметилось направление передвижения древнего человека более ста тысяч лет назад: Европа, Кавказ, Передняя и Средняя Азия и, наконец, Монголия — вот тот путь, по которому шло перемещение человека и его культуры.

Мастерская у источника Мухор-Булак оказалась не единственной в районе Гобийского Алтая. Позднее в Гоби, на Востоке и в центральных районах Монголии были открыты десятки памятников, относящихся к палеолиту. Они многое рассказали ученым о древнейших этапах истории человека в Центральной Азии.

Окладникову удалось открыть и изучить в Монголии не только стоянки и мастерские по производству каменных орудий, но и искусство, относящееся к палеолиту. В 1966 году во время экспедиции внимание археологов привлекло известие о загадочной пещере в районе Ман-хан-сомона в Гобийском Алтае с какими-то необычными древними изображениями. Изображения эти впервые обследовал в 1925 году монгольский ученый, геолог Нам-нан-Дорж. Результатом открытия Намнан-Доржем пещерных рисунков на реке Хойт-Цэнкер стали не только первые сообщения о них, но и схематические зарисовки некоторых, хранящиеся в экспозиции Кобдосского исторического музея.

Окладников решил побывать в пещере и снять на кальки точные копии, так как те, что вывешены в музее, перерисованы не специалистами, что называется, "на глаз", без точного соблюдения пропорций. Вызывала большое сомнение точность передачи композиций, и поэтому сделать какие-то выводы на основании имеющихся копий было, конечно, нельзя.

Манхан-сомон, довольно крупный по местным масштабам населенный пункт, поразил археологов своими аккуратно построенными каменными сооружениями, зеленым тенистым садом и журчащими в нем арыками. Он расположен на месте слияния трех речек, носящих одинаковое название Цэнкер ("Прозрачная").

Речки вполне оправдывают свое название. Быстрые и шумные, типичные для горных областей, они отличаются чистой и прозрачной водой, текут по просторным, хорошо разработанным долинам с четко террасированными бортами. Знаменитая пещера расположена в 25 километрах на юго-запад от Манхан-сомона. У местных жителей она чаще называется по речке Хойт-Цэнкер Агуй, то есть пещера речки Северный Цэнкер.

На следующее утро, пораньше, выехали к пещере. Машина петляла по крутым горным дорогам. Наконец подъехали к широкой долине речки Хойт-Цэнкер. С обеих сторон долины поднимались красноватые, обожженные солнцем горы с редкими чахлыми кустиками. Ни дорог, ни тропок. Успех экспедиции целиком зависел от мастерства и интуиции шофера. Казалось, машина не ехала, а плыла по штормовому морю: ее бросало из одной стороны в другую, она то кренилась на бок, то взбиралась почти вертикально вверх.

Но вот на правом берегу речки показалось черное отверстие на высоте ста метров от подошвы горы. Добраться туда можно было только по крутому, почти отвесному склону. Понадобилась поистине альпинистская цепкость, чтобы преодолеть эти сто метров.

Пещера образовалась в мощных отложениях известняка и гипса. У входа пол был завален громадными глыбами когда-то рухнувшего свода. Сразу же от входа дно пещеры круто уходило вниз. Потолок поднимался в виде гигантского купола подземного храма, а его крутые карнизы свисали вниз как "сталактиты" древних мечетей Средней Азии. Как только ученые спустились вниз, в воздух поднялось облако ядовитой пыли: на дне пещеры лежали многометровые толщи голубиного помета — гуана, который употреблялся для выделки кожи особого качества — сафьяна. Вплоть до недавнего времени эта пещера обеспечивала гуаном кожевников на многие сотни километров вокруг.

Внутри пещеры царствовало безмолвие, которое лишь изредка взламывалось звуком сорвавшегося вниз камня или шумом крыльев голубиной стаи. В середине пещеры виднелась куча глыб, свалившихся с потолка. Эта часть сильнее всего пострадала от позднейших завалов, и поэтому здесь поверхность камня имела наиболее свежий вид.

В глубине пещеры царила непроницаемая темнота. Стали думать — что делать? И тут неожиданный выход подсказал шофер: аккумуляторы! Но затащить тяжелые аккумуляторы на стометровую высоту по отвесному склону не так-то просто. Тем более — разбейся хоть один из них — исследователям надолго пришлось бы застрять в этом довольно неуютном месте. Аккумуляторы поэтому поднимали с величайшими предосторожностями.

Через два часа все было готово. Включили свет и начались тщательные поиски рисунков. После того как находили какой-нибудь рисунок, все предлагали свою трактовку. Рисунки были нанесены краской, и некоторые места настолько сильно поблекли или затекли, что расшифровать рисунок оказывалось не так-то просто. Поэтому расшифровывали коллективно.

Изображения располагались в своеобразных нишах. Древним художникам, по-видимому, приходилось работать лежа, в неудобном положении. Рисунки наносились преимущественно на ровную скальную поверхность. Из-за ее недостатка они зачастую налегали друг на друга. В некоторых местах глазу представало сплошное переплетение своеобразно стилизованных фигур животных: лошадей, козлов, быков, птиц. Особое внимание привлекла одна композиция, выполненная красной краской. Она состояла из нескольких изображений горных козлов в самых различных позах. Одни фигурки — в стремительном беге, другие — готовы к головокружительному прыжку, третьи — отдыхали в спокойной, свободной позе. Рога животных также изображались по-разному: от еле заметных, показанных короткими, скупыми линиями у одних животных, до спирально закрученных, гордо поднятых у других.

Но особенно поразили ученых в этой галерее каменного века большие птицы с массивным телом и длинной изогнутой шеей, а также могучие животные с хорошо выраженным длинным хоботом. Птицы удивительно напоминали страусов. А животное с хоботом? Ну, конечно, это слон. Однако страусы в Азии, как утверждают палеонтологи, вымерли около миллиона лет назад. Правда, некоторые из них допускают, что эти гигантские птицы на территории Монголии и в Забайкалье жили еще Д5-20 тысяч лет назад. Специалисты также считают возможным, что и древние слоны могли расселиться в Центральной Азии в это же время. И вот живое свидетельство, бесспорный аргумент.

Перед глазами древних художников находился обширный мир диких, живущих своей жизнью животных, населявших тогда степи и пустыни Центральной Азии. Мир, на который они смотрели не равнодушным взглядом наблюдателя, а взволнованными глазами охотника.

Лошадь — сюжет классический, постоянный в палеолитических росписях Запада — в Хойт-Цэнкере представлена одним-единственным рисунком, но очень своеобразным: у нее нет головы, но есть второй хвост. При общем совпадении с анималистическими сюжетами западноевропейского палеолитического искусства в здешних росписях обнаруживается и определенное, отчетливо выраженное своеобразие. И еще — ни на одном из рисунков в пещерах Франции и Испании нет, например, верблюдов. Но двугорбый верблюд, бактриан, в пещере Хойт-Цэи-кер — вполне естественная и даже необходимая часть ее настенных изображений. А ведь здесь его родина. Начиная с третичного периода, дикий верблюд составляет неотъемлемую часть животного мира пустынных просторов Внутренней Азии. Он также естественно входит в основной набор сюжетов наскальных изображений Центральной Азии и Южной Сибири, как одногорбый верблюд дромадер, в число самых распространенных тем рисунков первобытных обитателей Синайского полуострова и Северной Африки.

Древние художники могли рисовать только тех животных, которых они видели собственными глазами, вокруг себя. Следовательно, эти рисунки сделаны не позднее 15-тысячелетия и относятся к верхнему палеолиту! Это новое открытие потрясло ученых.

Принято считать, что древнейшие, классические в своем роде памятники искусства первобытного человека — пещерные росписи, оставленные людьми ледниковой эпохи, сосредоточены на сравнительно ограниченном пространстве Западной Европы — во Франции и Испании. Только Запад считался родиной искусства. Здесь жили, по словам одного из известных археологов, Г. Осборна, "греки" палеолитического времени, вдохновенные мастера живописи, гравюры и резьбы.

Никто даже не предполагал до недавнего времени, что и Азия тоже может дать произведения искусства, не уступающие западноевропейским. За последнее десятилетие и на востоке, в Сибири в палеолитических памятниках Мальта и Буреть найдены прекрасно выполненные скульптурные изображения женщин, птиц, мамонта. На Лене Окладниковым были открыты наскальные рисунки этого же периода. На Южном Урале в Каповой пещере Бадером и Рюминым обнаружены великолепные пещерные росписи, где красной краской умелой и талантливой рукой мастера нарисованы мамонты и лошади. И, вот наконец, в Центральной Азии, в Монголии также оказались пещерные росписи.

Все это говорит о том, что и в Азии существовали свои очаги первобытного искусства, были свои Рафаэли. Их творения донесли до нас не только облик вымерших животных, но и благодаря талантливому и выразительному исполнению стали в ряд тех бесценных художественных произведений, способных вызвать такое же неподдельное восхищение, которое мы испытываем, встречаясь с подлинным, прекрасным искусством иных, более близких к нам эпох.

Это удивительное искусство, появившееся в Монголии еще в палеолите, не исчезло в более позднее время, обретая постепенно новую силу, свежесть и своеобразие. Рисунки каменного, бронзового и железного века открыты Окладниковым, его учениками и коллегами во многих местах Монголии. На одних писаницах древними художниками сделано всего несколько рисунков, на других их сотни и тысячи. Иные из этих уникальных памятников искусства прошлого еще до конца не изучены и не вошли в научный обиход. Не случайно Окладников заканчивает свою книгу "Олень Золотые Рога" словами: "Здесь я могу, наконец, поставить последнюю точку в своем рассказе об охоте за писаницами. Но сама эта охота, конечно, не закончена. Еще не высохли чернила па последней странице рукописи этой книги, а перед моим взором уже встают новые неведомые дали, возникает целый мир еще никому не известных наскальных рисунков, который ждет своих исследователей и друзей".

Многие годы своей беспокойной, кочевой жизни Окладников отдал изучению Дальнего Востока. Еще в 1935 году по инциативе известного этнографа и писателя Владимира Германовича Тан-Богораза он совершил свою первую экспедицию на Амур.

…Лодку, словно в море, раскачивало на крутых амурских волнах. Незакрепленный конец паруса хлопал при сильных порывах ветра. Их было четверо, молодых, полных веры в свою удачу и оптимизма парней. Окладников хорошо помнил слова Тан-Богораза, сказанные перед отправлением в экспедицию: "Вас ждет нелегкая работа, трудности и испытания, но Приамурье — это страна удивительных возможностей, она открывается только отважным и умелым". И вот первый день путешествия по бескрайним амурским просторам. Впереди еще сотни километров по могучему Амуру-батюшке. Сильное течение гнало лодку все вперед и вперед.

К нанайскому поселку Сакачи-Алян лодка пристала на закате дня. С воды были видны домики "на курьих ножках" — свайный поселок. У шалашей сидели на корточках старики и старухи, курили длинные трубки. От этого мирного вида веяло эпическим покоем и мудростью тысячелетий. Вдали высились деревянные трубы, непонятным образом выраставшие из земли, на расстоянии нескольких метров от дома, а рядом с ними — двускатные крыши нанайских жилищ, которым и принадлежали эти трубы.

В глубокой задумчивости Окладников долго стоял около построек, удивляясь простоте сооружения, в которой заложен многовековой опыт жителей седого Амура. И только позднее ему посчастливится раскопать жилище раннего железного века, в котором он увидит широкие лежанки, обогреваемые снизу дымоходом, выложенным из плит. Этот древнейший в мире кан, сооруженный две с половиной тысячи лет назад дальневосточными народами. Им позднее будут обогревать свои жилища чжурчежени, одно из амурских племен, создавшее в начале XIII века могущественное государство на Дальнем Востоке. Затем кан перейдет к их прямым потомкам — нанайцам. С Дальнего Востока кан распространится и в соседние страны — Корею, Маньчжурию и далее в Китай.

Размышления Окладникова прервали нанайцы — старик со старухой. Они приветствовали незнакомца и пригласили его в дом выпить чаю. Уже глубокой ночью, после очередной чашки круто заваренного кипятка, Алексей Павлович впервые услышал нанайскую легенду о рисунках Сакачи-Аляна.

"Это было давным-давно. В начале Света жили три человека. У них было три лебедя-ныряльщика. Однажды послали люди лебедей-ныряльщиков на дно реки достать для Земли камней и песка. Птицы нырнули. Семь дней были под водой. Вышли, смотрят: Земля ковром цветет, в реке Амур рыба плавает, тогда три человека сделали человека по имени Кадо и женщину Джулчу. И еще деву по имени Мамилчжи. Народ размножался и заселял всю землю по Амуру…"

Старый нанаец глубоко затянулся дымом из своей трубочки и надолго замолчал. Языки пламени вырывали из темноты лица сидящих у очага людей. Явственно слышался плеск: внизу волны Амура неслышно набегали на берег и, поиграв среди громадных валунов, также тихо откатывались назад. Лицо рассказчика — лицо мудреца, изрезанное глубокими морщинами, было погружено в раздумье. Нет, он вспоминал не легенду, которую помнил хорошо и много раз рассказывал своим детям и внукам. Он думал о своем маленьком народе, о его прошлом и настоящем.

Наконец постучал трубочкой о бревно и, выбив остатки табака, продолжил:

"Кадо сказал: "Есть три солнца на небе. Жить слишком горячо. Я хочу застрелить два солнца!" И пошел к восходу. Вырыл яму, спрятался в ней. Увидел, как взошло первое солнце, и застрелил его. Выстрелил во второе солнце, но — мимо. Третье — убил. Одно среднее осталось.

Вода кипела — горой стала. Гора кипела — речкой стала. А пока камни не остыли, Мамилчжи нарисовала на них птиц и зверей. Потом камни стали твердыми…"

Так вечным памятником великим делам первого охотника стали древние рисунки, застывшие на гранитных валунах и скалах у нанайского села Сакачи-Алян.

А ранним утром, когда первые лучи солнца позолотили верхушки сосен, старый нанаец на узкой лодке-оморочке, сшитой из коры деревьев, привез путешественников к тому месту, которое многие сотни лет считалось священным.

Здесь, на берегу могучей реки, громоздились глыбы черного базальта. Много миллионов лет назад они исторглись из недр земли и с тех пор лежат на берегу. Во время шторма, когда серый от пены и брызг, Амур страшен и всесилен в своем буйстве, они грудью отражают натиск волн и ничто не в состоянии сдвинуть с места эти черные громады — символ вечности и покоя.

Века, — а скорее всего — тысячелетия, сгладили острые грани глыб, отшлифовали их поверхность, но не смогли стереть глубокие полосы, выбитые рукой неведомого художника древних племен. С одного из валунов на путешественников глядело лицо чудища. С илистого дна реки, из мутной воды, как будто выплывало само подводное страшилище — властитель Амура, "Черный Дракон". Его узкие, по-монгольски раскосые глаза, смотрели на пришельцев с немой угрозой. Образ чудища, выбитый на са-качи-алянском камне, рожден как будто самой матерью-землей, создан ее стихийной творческой силой, той самой, что гонит из своих глубин весенние бурные соки и дает начало всему живому на свете.

Окладников долго ходил среди базальтовых глыб, рассматривая все новые рисунки: изображение масок — личин, змей, животных, птиц. Они поразили его необычностью сюжетов, смелостью и точностью линий, хотя все изображения выбиты на прочном и твердом камне.

Загадочные рисунки Сакачи-Аляна потрясли Алексея Павловича изобразительной масштабностью и художественной ценностью: "Я вспомнил тогда, — напишет он позднее, — древний греческий миф о детстве вселенной и богов, о порожденных богиней земли Геей чудовищных исполинах, многоруких и змееногих титанах. Вспомнил битву олимпийцев с сынами земли, высеченную на мраморе Пергамского алтаря! Не таким ли изначальным мифом о детстве земли рожден и этот загадочный образ древнего чудовища на Амуре? В самом деле, как ни далек древний Пергам от Сакачи-Аляна, мы еще увидим, что у жителей Сакачи-Аляна до сих пор живет такой же миф о первых днях вселенной, о мифических героях-полубогах, миф, который служит ответом на вопрос — как появились рисунки на камнях Сакачи-Аляна".

Особенно поразительны были антроморфные маски — личины. Широкая верхняя часть, огромные круглые глаза, раскрытая пасть с двумя рядами больших острых зубов и непропорционально узкий, округлый подбородок создавали картину, поражавшую своей демонической притягательностью. В верхней части некоторые маски окружены ореолом расходящихся лучей.

На одном камне — два рисунка. Глядя на них, нельзя не поразиться, с какой удивительной выразительностью древний мастер смог передать устрашающую силу этих изображений. Глаза не могут оторваться от них, и даже кажется, что чудища отделяются от камня и приближаются к тому, кто дерзнул нарушить их уединение.

Память подсказывает: маски на одежде и обуви нанайцев и ульчей Нижнего Амура удивительно похожи на эти изображения. А рядом с устрашающими личинами на скалах выбиты фигуры лосей, оленей и других животных и птиц. С воздушной легкостью подчеркнуты первобытным мастером гордый развал рогов, стремительность бега и спокойствие отдыха оленя.

Неподалеку, уже на самой скале, выбита фигура змеи в виде широкого зигзага, заполненного внутри тончайшей сеткой. Нанайцы объяснили Окладникову, что этот рисунок изображает гигантскую змею или дракона — "мудур". Мудур в нанайских преданиях могущественное существе, то благодетельное, то страшное — непременный персонаж шаманских мистерий. Неудивительно, что этот божественный змей тоже нашел себе почетное место на священных скалах Сакачи-Аляна рядом с масками-личинами грозных шаманских духов. Мифический змей высечен был в таком месте, куда можно было добраться только по воде, на легкой нанайской лодке.

Среди изображений зверей особенно поражает экспрессией и тонкостью исполнения образ космического лося на большом камне, который наполовину затоплен, а во время высокой воды совсем скрыт под водой. Продолговатое туловище, длинная шея и маленькая голова с роскошными рогами — все готово к стремительному бегу. Внутри туловища выбито несколько концентрических кругов, знаков, связанных с солнцем. Это не просто обитатель тайги, а лось особенный, "небесный". Тот, который живет в легендах и преданиях многих народов, связанных с охотой на лося и северного оленя. С ним связывали охотники свое благополучие, обилие стад и удачу промысла. Несомненный культовый смысл имели и маски-личины. Не потому ли изображения в Сакачи-Аляне находятся на берегу Амура в месте, окруженном густым лесом?

Конечно, сейчас трудно установить, какое значение имело каждое из них, одно ясно: все фигуры сделаны очень талантливой и упорной рукой мастера.

Но когда? Легенды рассказывают, что это было очень давно, в незапамятные времена, в то время, когда на небе было три солнца и на земле жили три мифических существа. -

Окладников вспомнил старый спор двух ученых Л.И. Шренка и Б. Лауфера.

Более ста лет назад академик Шренк собрал коллекцию различных предметов изобразительного искусства коренных жителей амурских берегов. Искусство это глубоко поразило ученого. У маленьких народов, затерянных на крайнем востоке, он не ожидал встретить такого высокого чувства прекрасного, выразившегося в орнаменте на одежде и обуви, в изделиях из бересты, дерева, кости.

Шренк обратил внимание на часто встречающиеся изображения человеческого лица, выполненные в своеобразной стилизованной манере. Они напоминали маски и от них веяло какой-то грозной силой. Часто изображения выполнялись как бы одной непрерывно раскручивающейся спиралью, которая встречалась и на халатах из рыбьей кожи, и на обуви, и на бересте.

Тогда же Шренк подметил одну особенность — вкус к орнаментике и развитие ее в Амурском крае возрастают по мере удаления от китайцев.

Позднее, в 1899–1902 годах, на Амуре в составе Северо-Тихоокеанской экспедиции работал крупный американский ученый Лауфер. Внимание Лауфера также привлекло богатое по содержанию и оригинальное по исполнению искусство амурских народов. Но в отличие от Шренка истоки этого искусства он пытался искать в Китае.

Многие изображения птиц и животных, масок-личин часто встречаются в изобразительном искусстве народов Нижнего Амура, что отмечено в свое время и Шренком, и Лауфером. Значит, истоки этого искусства все же не в Китае, а здесь, на месте. И зародилось оно в глубокой древности. Может быть, даже в каменном веке?

Рядом с петроглифами археологи нашли каменные долота, с помощью которых выбивались эти рисунки, сосуды неолитической эпохи и другие предметы, созданные людьми, жившими пять-шесть тысяч лет назад.

Многие годы отдал Окладников изучению древних культур Амура. Им были раскопаны десятки поселений каменного века, и постепенно все более ясно вырисовывалась картина удивительной по своей глубине и своеобразию неолитической культуры племен Амура, расселившихся там несколько тысяч лет назад.

Еще в 1935 году Алексей Павлович впервые побывал на острове Сучу. "Сучу" в преданиях нанайцев означает "брошенное стойбище", "древний поселок". Их на острове оказалось несколько, относящихся к разным эпохам. В 1935 году Окладников начал здесь раскопки большого неолитического поселка.

От жилищ поселка, естественно, уже мало что сохранилось — их разрушило время. Но сохранившиеся, заплывшие уже котлованы достигали глубины трех-четырех метров, а их диаметр превышал десять метров. В древности это были большие помещения, в которых обитало несколько семей. В одной из западин археологи обнаружили сосуды, украшенные спиральным рисунком. Память подсказала ученому, что подобные им есть в фондах Эрмитажа, в коллекции этнографа Шнейдера, собранной в село Кондоне в двадцатые годы. В последние годы в Кондоне и на острове Сучу велись широкие исследования. Они во многом открывают глаза на жизнь, быт и культуру поселенцев Нижнего Амура.

Кондон — большое нанайское село, привольно раскинувшееся на быстрой речке Девятке. Вокруг, куда ни брось взгляд, на многие сотни километров — бескрайняя тайга, мари и топи. Само село окружено с севера горами.

Зимой они являются хорошей защитой от холодных ветров с севера. Над селом, на левом берегу Девятки, высится скала, круто обрывающаяся у реки. В старинной нанайской легенде рассказывается, что один охотник из рода Самар долго гнал раненого оленя. Он зашел так далеко, что не знал, как найти дорогу обратно. Кругом шумела тайга, и солнце едва проглядывало сквозь стену деревьев. Охотник забрался на скалу. Перед ним открылась чудесная, залитая солнцем долина. На полюбившееся место он привел своих родственников. Так возник здесь поселок. И действительно, в селе все носят имя того охотника. Народ приветливый и дружный, они постоянно оказывали археологам неоценимую помощь во время раскопок.

Поселок каменного века располагался в центре нынешнего на берегу холодного и чистого ручья. Раскопки в селе Кондон велись в течение нескольких лет. Было обнаружено около десяти жилищ.

Эти жилища строились почти вплотную друг к другу. Они не образовывали улицы, а были расположены, как соты в улье, почти примыкая одно к другому. Жилища — полуподземные. Вначале выкапывали котлован глубиной до одного-полутора метров и площадью до ста и более квадратных-метров. Землю рыли при помощи каменных мотыг и вытаскивали, по-видимому, корзинами, сплетенными из прутьев. У стен котлована вертикально ставились на расстоянии до полуметра друг от друга столбы, которые оплетали ивовыми прутьями и потом обмазывали глиной.

В земле, заполнявшей котлован, и на его полу, в особенности на самом дне и около стен, ученые обнаружили многочисленные каменные изделия и обломки сосудов. Костей животных и костяных изделий не было. Но кость в древних поселениях Амура из-за влажности и рыхлости песчаного грунта вообще сохраняется очень плохо. Зато здесь, как и в Сучу, оказалось много керамики, в том числе совершенно целые или раздавленные землей, но сохранившие свою первоначальную форму глиняные сосуды. Некоторые лежали на боку, другие стояли, третьи были перевернуты кверху дном. В одном из жилищ оказалось три сосуда, вставленных друг в друга. Кремневые отщепы лежали целыми скоплениями в тех местах, где производилась выделка каменных орудий, своего рода "мастерских". У стен одного из кондонских жилищ уцелела также и кучка пластинчатых наконечников стрел из кремня, плотно сложенных вместе и обращенных остриями в одном направлении. Стрелы лежали, должно быть, связкой или в колчане. Древки их сгнили, а наконечники сохранили свое первоначальное положение.

Изделия из камня поражают удивительно тщательной отделкой. Ножи и наконечники копий выструганы тончайшей ретушью с большой, поистине ювелирной точностью. Большие массивные топоры, употреблявшиеся для рубки деревьев, строительства лодок и других хозяйственных целей, отшлифованы до блеска. Наконечники стрел, проколки, скребочки и прочий мелкий каменный инвентарь отделаны особенно тщательно.

Неолитические мастера Амура обрабатывали орудия труда с изумительной легкостью и изяществом. Это достигалось благодаря великолепному знанию свойств камня, а также тысячелетнему опыту, который вырабатывался в человеческом коллективе и передавался из поколения в поколение. Некоторые орудия труда, особенно совершенные по отделке, применялись, по-видимому, для различных ритуальных целей.

Различные украшения древние амурские мастера делали из нефрита. Из него же изготовлены и блесны — нежного беловатого цвета со светло-зелеными прожилками. Интересна история, связанная с находкой первой такой блесны. В 1961 году на Среднем Амуре у села Новопокровки, на древнем поселении, почти полностью распаханном, Окладников нашел первую блесну. Было много предположений о назначении этого орудия. Но все они по разным причинам отвергались. Непонятный предмет долго лежал у Алексея Павловича на столе. Как-то раз к нему зашел его молодой сосед по квартире — отчаянный турист, аквалангист, спортсмен, художник по специальности. Он взглянул на стол и удивленно воскликнул: "Откуда, Алексей Павлович, у вас такая роскошная блесна?" Это и решило судьбу неизвестной по назначению находки. Немедленно была налита в ванну вода, к "блесне" приделана нитка, и она действительно заиграла в воде точно так же, как играют ее современные сестры — блесны на спиннингах у рыболовов. Радости ученого не было границ. Ведь это была первая в мире блесна! Нигде еще в неолитических стоянках, возраст которых более пяти тысяч лет, не найдено ничего подобного. Но едва ли стоит удивляться, если вспомнить, что основным занятием нижнеамурских племен в неолите было рыболовство. Его развитие в полной мере компенсировало отсутствие земледелия. Рыба была здесь основной пищей, а рыболовство — главным занятием и основным источником существования.

Неолитические племена Нижнего Амура создали не только самобытную материальную культуру, но и прекрасное искусство.

В жизни встречается не так много дней, события которых мы ясно и отчетливо запоминаем. Пятое сентября 1964 года было для меня одним из таких дней.

Моросил легкий дождь. Земля раскисла, и наша археологическая группа медленно пробиралась вдоль берега Амура, скользя на крутых уступах. Накануне вместе с Алексеем Павловичем и Славой Жалковским — художником, неизменным спутником многих экспедиций, мы приехали в село Вознесенское. Было еще светло и Алексей Павлович предложил сходить к берегам Амура в надежде найти что-нибудь интересное.

Прошло часа два-три, мы успели вымокнуть и хотели поворачивать обратно, но Алексей Павлович решил осмотреть еще высокий берег на излучине неподалеку от нанайского села Хунгари. Он шел по верхнему краю берега, а мы со Славой пробирались внизу. Амур в этом месте во время наводнений %размывает берег, и нам стали попадаться каменные орудия. Находили то большой, хорошо отшлифованный топор, то прекрасно отретушированный нож или наконечник стрелы из прозрачного халцедона. Вскоре забыли о дожде и началась увлекательная "охота". Один за другим мы удивленно и радостно кричали: "Ура! У меня копье!.. Скребок!.."

И вдруг я заметил большой глиняный черепок. Когда я поднял его и вытер налипшую грязь, то вначале не поверил своим глазам. Он был покрыт яркой малиновой краской, и на нем виднелся какой-то непонятный орнамент. Не знаю, то ли вид был у меня не совсем обычный, то ли я закричал громче, чем следовало, но Алексей Павлович и Слава сразу же очутились возле меня и стали рассматривать удивительную находку. Скоро мы обнаружили еще несколько точно таких же черепков.

На следующий день, вооружившись лопатами и ножами, мы стали осторожно, слой за слоем, расчищать это место. Крашеные черепки попадались не очень часто, зато встречалось много каменных орудий.

Прошло несколько дней. Утром мы отправлялись на берег Амура, а вечером "колдовали" над черепками, пытаясь их склеить. И вот в один из вечеров, совсем неожиданно из черепков, которые подходили друг к другу, собралась маска-личина.

…Сердцевидный мягкий овал лица, глубокий вырез рта и чуть выпуклые губы. Глаза непропорционально большие в виде двух реторт. Очень осторожно выдавлен нос, так, что трудно сказать, где он начинается. Вся поверхность лица, за исключением глаз, была покрыта мелким сетчатым орнаментом. Рядом с лицом — какие-то изображения в виде лап с когтями. Изображение нанесено на верхнюю часть большого слабопрофилированного сосуда.

Позднее удалось найти еще одну маску меньших размеров. В ней глаза показаны в виде глубоких прочерченных кругов.

Очень интересно выражение лиц этих масок. Второе изображение больше похоже на человеческое лицо с широко раскрытыми глазами. В нем больше мягкости и очарования. А первое сильно напоминает сакачи-альянские маски-личины. От него также веет каким-то холодом и угрозой.

Жаль, что Амур унес и похоронил часть этого удивительного сосуда. Несмотря на самые тщательные поиски, нам удалось собрать только несколько фрагментов, из которых трудно вылепить единое целое. Но вполне возможно, что первая маска-личина, находящаяся в верхней части сосуда, у венчика, — какое-то божество.

В нижней части сосуда с двух сторон (нами найдена еще половина личины, аналогичная второму изображению) нарисованы два его помощника, служителя божества. А вокруг — орнамент из кружочков, спиралей, волнистых линий.

Несомненно одно: сосуд был сделан талантливой рукой большого мастера, который сумел не только вылепить изображения, но и вложить в них глубокое содержание.

При раскопках этого поселения были найдены обычные для Нижнего Амура сосуды, украшенные спиральным орнаментом и амурской плетенкой. В Вознесенском найдены такие же, как в Кондоне, каменные топоры, копья, наконечники стрел. Много обнаружено древней посуды. Большинство сосудов покрыто затейливым, резным орнаментом. Но наиболее часто сосуды украшались спиралью. Причем она, опоясывая изделие, не прерывалась: одна спираль точно вписывалась в другую. Часто, прежде чем прочертить их линии, древние мастера-художники покрывали всю поверхность мелкими оттисками штампа в виде гребенки. Такая же спираль, как на сосудах в неолитических поселениях у Вознесенского и Кондона, прослеживается и среди наскальных изображений у села Сакачи-Аляна. Некоторые личины представляют собой как бы непрерывно развертывающуюся полосу. Она начинается обычно от правого глаза маски, окружает его, и концентрическими окружностями сплошь заполняет всю личину.

Художники, оставившие рисунки на глыбах у Сакачи-Аляна, маски-личины у Вознесенского и в Кондоне, жили в одно время и были родственны. Они относятся к одной нижнеамурской культуре. У них были те же традиции, та же техника обработки камня, единое, высокое и оригинальное искусство. Как бы в дополнение этому в 1964 году при раскопках на поселении у Кондона, рядом с целой группой сосудов, украшенных спиральным орнаментом, найдена статуэтка молодой женщины. По совершенству техники исполнения и выразительности ее можно считать одним из ярчайших образцов искусства каменного века. Нежная красота, спокойствие и строгость запечатлены искусной рукой древнего мастера в небольшом портрете. Уместно напомнить, что почти все женские скульптуры того же времени в Европе и в Средней Азии передают в основном отличительные признаки женского пола. Их связывают с культом плодородия. Совсем в другом стиле выполнена амурская статуэтка. Основное внимание древний ваятель уделил лицу. Оно юно и одухотворенно. Но это не главное. Главное в том, что это скорее всего индивидуальный портрет. Все черты лица вылеплены тщательно и любовно. Трудно даже предположить, что древние мастера могли одновременно создавать и наводящую ужас маску божества, и образ совсем земной, обаятельной женщины.

Не только думы о завтрашнем дне, о пище и крове беспокоили народы Амура пять тысяч лет тому назад. Помня и остро чувствуя прекрасное, они сумели и выразить это чувство, оставив нам яркие рисунки на камнях, своеобразный орнамент на сосудах и, наконец, воплощение идеала красоты в образе женской фигуры.

У нижнеамурских племен в каменном веке была высоко развита не только духовная, но и материальная культура. Не случайно, что ими изобретена и первая в мире блесна.

Облик лица скульптурного портрета из неолитического поселения в Кондоне оказался удивительно похож на лица нанайских девушек, работавших на раскопе. Но не только внешнее сходство сближает племена, жившие на Амуре пять тысяч лет тому назад, и современных нанайцев и ульчей. В одежде, резных украшениях на дереве и бересте — всюду можно увидеть спирали, нижнеамурскую плетенку и орнамент, напоминающий маски-личины Сака-чи-Альяна и сосуды из села Вознесенского.

Истоки искусства малых народов Амура уходят в каменный век. Там зародилась его богатая и своеобразная орнаментика, которая привлекла внимание и Шренка и Лауфера в XIX веке и дошла до наших дней.

Не тысяча, а несколько тысяч лет и сотни поколений сменяли друг друга, развивая и совершенствуя свою материальную и духовную культуру.

"Выявить историческую специфику развития древних культур Амура, — писал Окладников в одной из своих первых работ, посвященных прошлому Приамурья, — проследить исторический путь носителей этих культур — задача увлекательная и захватывающая. Она особенно интересна и тем, что более глубокое изучение своеобразных древних культур Приамурья будет содействовать преодолению ряда традиционных заблуждений, в первую очередь — стремления преувеличивать культурные влияния, которые могли идти с юга, в том числе из бассейна реки Желтой, со стороны древнеземледельческой цивилизации, существовавшей в этом районе со времен неолита".

Работами археологов — Окладникова и его учеников — было установлено, что на Амуре издавна кипела собственная культурная жизнь, шел процесс развития местной, по-своему богатой и оригинальной культуры. Раскрылся новый художественный мир, настолько своеобразный, полный такой могучей творческой силы, что отныне уже нельзя сомневаться в его самостоятельности, в его собственных исторических корнях. А заодно в том, что он занимал около 5000 лет тому назад в мировой истории искусства каменного века свое собственное место наряду с другими, наиболее сильными и крупными в то время культурно-историческими очагами. И кто знает, как далеко и как глубоко распространилось влияние этой местной культуры не только на север, но и на юг?

Глубоко самобытная и оригинальная культура неолитических племен Амура не исчезает бесследно, она продолжается и в последующие времена. В раннем железном веке на обширных пространствах Амура и в Приморье расселяются народы — их называют польцевскими племенами — потомки людей эпохи неолита, которые оставили после себя многочисленные поселения и своего рода "художественные галереи" каменного века. Раскапывая одно из поселений, Окладников обнаружил модель костяного защитного щитка для большого кольца, употребляющегося при стрельбе из лука, миниатюрную модель, имитирующую лодку-берестянку, модель детской колыбели. Все эти изделия почти в неизменном виде существовали у тунгусских народов вплоть до XX века. Это был путеводный луч из далеких веков, который давал четкий ориентир в поисках истоков культуры тунгусов, в том числе и нанайцев. В настоящее время собрано много фактов, свидетельствующих о том, что на рубеже тысячелетий, к началу нашей эры на территории Приамурья и Приморья формируется прочная этническая общность тунгусских племен, которые в дальнейшем выступят на историческую арену Восточной и Северной Азии как мощная политическая сила.

Летом 1954 года Алексей Павлович с группой студентов начал свое путешествие от Сретенска с истоков Амура на большом рыбацком карбасе.

Шилка быстро катила свои воды навстречу голубой Аргуни, чтобы, слившись с ней, продолжать свой бег к океану. Карбас часто приставал к берегу то в одном, то в другом месте, и нередко его пассажиры возвращались с пристойной для археолога добычей. Тогда здесь устраивался временный лагерь и все брались за лопаты. В один из июльских дней карбас причалил в устье реки Половинки неподалеку от деревни Луженки. На склоне береговой террасы сразу же стали попадаться черепки глиняной посуды, халцедоновые пещеры. Наверху террасы были хорошо видны чашевидные западины — остатки котлованов древних жилищ. В одном из них заложили раскоп. Жилище оказалось небольших размеров, прямоугольное, с очагом в центре. На полу лежали остатки сгоревших стен, столбов и нар. Жилище погибло от огня. Найти удалось сравнительно немного: сосуды, наконечники стрел, ножи. Сосуды небольших размеров в виде ваз с налепным по венчику валиком. Этот поселок, уничтоженный пожаром, вначале не обратил на себя особого внимания. Но через несколько дней у деревни Усть-Черной археологи наткнулись на высоком утесе на другой, обширный — он состоял некогда из нескольких десятков полуземлянок — поселок, обнесенный валом и глубоким рвом. При раскопках археологи нашли те же самые, что и в Луженках, сосуды с налепным по венчику валиком. Одинаковыми по конструкции были и небольшие дома с очагом в центральной части.

В шести километрах вверх по речке Черной поднимается "Чудейский утес". Со стороны реки Черной и ее древних стариц он круто обрывается, образуя отвесные склоны. Высота утеса около 30 метров. Внизу раскинулась широкая долина, удобная для хлебопашества. На ровной вершине было выкопано два глубоких рва и между ними возведен высокий вал. Внутри городища — большое количество древних жилищ. Это городище принадлежало одному и тому же народу, что и городище у деревни Усть-Черной и поселок в Луженках. По Шилке и в верховьях Амура найдено было еще много поселений такого же типа.

Прошло несколько лет. Такие же памятники были обнаружены и в Приморье и в Приамурье. Окладниковым было установлено, что в начале нашей эры этот обширный край был заселен племенами, известными в письменных хрониках Японии, Кореи и Китая под названием "мохэ". Они делились на семь больших племенных группировок. Самая сильная и могущественная называлась Чернореченской и расселялась по Амуру.

Мохзсцы занимались хлебопашеством. Землю пахали плугом, для тягла использовали лошадей. Сеяли просо, пшеницу, а в Приморье разводили рис, из которого делали вино и другие напитки. Занимались скотоводством и охотой.

Охотились мохэсцы с луком и стрелами, отравленными ядом. Яды, которые были настолько сильнодействующими, что даже малейшее ранение стрелой было смертельным для человека или животного, готовили осенью!

Жили мохэсцы в небольших жилищах. Свои поселки они строили обычно по берегам озер и рек. В Приамурье известно около сотни мохэских поселений и могильников. На месте погребения они делали навесы, чтобы уберечь его от дождя. Если люди умирали зимой или осенью, то трупы клали на деревья, а рядом ставили капканы на соболей. Такой же обряд долгое время бытовал у многих народов Севера вплоть до XIX века.

Большие мохэские могилы раскопаны на берегу Амура у села Новопетровки, у села Троицкое на Зее и в селе Нейфельд Еврейской автономной области.

Мохэ вели меновую торговлю с соседними странами, в том числе с Китаем и Кореей. В обмен на железное оружие и инструменты, шкуры горностаев, соболей, тигров, медведей, больших мохэских лошадей, панты, они получали яшму, женьшень и другие товары.

У мохэсцев было богатое разнообразное и оригинальное искусство. В их жилищах археологи часто находят скульптурки животных — лошадей, баранов, свиней. В музеях Дальнего Востока имеется несколько бронзовых всадников на лошадях. Удивительно, что эти рисунки точно копируют изображения, которые нанесены на камнях у нанайского села Сакачи-Алян близ Хабаровска. На огромных валунах рядом с рисунками каменного века выбиты целые сцены из жизни мохэсцев. Здесь и великолепные картины облавной охоты, и стремительно мчащиеся лошади, и реалистически изображенные тигры.

Мохэсцы объединились в военные союзы, имели своих вождей. Среди других племен, живших на Востоке, они были самыми воинственными и сильными. Мохэсцы посылали свои посольства не только в Китай и Корею, но и в далекую Японию. Правители соседних стран пытались задобрить их дарами, чтобы привлечь на свою сторону в борьбе с Китаем. Да; и южный могущественный сосед был заинтересован в дружеских отношениях с "воинственными варварами", как называли мохэсцев китайские летописцы. И не раз китайские императоры откупались от них дорогими подарками — своего рода данью.

В седьмом веке мохэские племена ведут большую затяжную войну в союзе с Кореей против Китая. Торговля с другими странами, военные походы — все это быстро обогащало племенную верхушку и к V–VI векам относится интенсивная классовая дифференциация мохэ. Приморские племена мохэ в конце VII века основали первое на территории Дальнего Востока государство Бохай.

…Был тихий октябрьский вечер. На западе медленно догорал закат. Изредка набегавший ветерок срывал с берез пожелтевшие листья, и они еще долго шелестели в побуревшей траве. Мы в безмолвии стояли у подножия знаменитой Горы-Шапки в шести километрах от села Пояркова. Сколько легенд и преданий сложено об этом холме! В одной из них рассказывается, будто много сотен лет назад сюда пришел великий полководец и приказал воинам построить большую крепость. Люди носили землю в шапках и насыпали гигантский холм, а потом вершину укрепили глубокими рвами и высокими валами. Отсюда и пошло название "Гора-Шапка".

И действительно, среди скатерти-равнины одиноко высится холм высотой до сорока и длиной около трехсот метров. А на вершине темнеют грозные валы и рвы, некогда заполненные водой, остатки башен и жилищ.

Первые же шурфы, сделанные на вершине холма, говорили о том, что крепость была разрушена. Кто же смог разрушить эту неприступную по тем временам твердыню?..

В конце первого тысячелетия нашей эры на Дальнем Востоке происходят большие политические события. Вначале расцветает могущество уже упомянутого государства Бохай. Но в конце X века оно пало под ударами империи Киданей — монголоязычных народов, живших на севере и востоке Монголии.

И тут появляются снова мохэские племена, которые расселились по Амуру и не покорились киданям. Постепенно они объединяются и выходят на историческую арену под новыми именами — нюйчженей или чжурчженей.

Непокоренные чжурчжени доставляли массу хлопот киданям, вынуждая держать на границах своих владений многочисленные войска для отражения их набегов.

В XI–XII веках чжурчжени начинают играть важную политическую роль среди тунгусских племен, являясь оплотом их независимости. В начале XII века разгорается ожесточенная война чжурчженей с киданями.

Во главе чжурчженей стоял опытный военачальник и государственный деятель — Агуда, который в 1115 году принял титул императора, а своей династии дал наименование Цзинь — "Золотая". К 1118 году Агуда отнял у киданей Маньчжурию, и государство киданей фактически распалось.

В течение одного десятилетия чжурчжени под предводительством Агуды разрушили грандиозную империю киданей, простиравшуюся от Тихого океана до Монголии. С этого времени начинается период наивысшего расцвета могущества чжурчженей. Китайский император боялся соседства с таким сильным централизованным государством и всеми мерами стремился ослабить его.

В это время в Китае правила Сунская династия, раздираемая внутренней междоусобицей и крестьянскими восстаниями. Чувствуя слабость Китая, чжурчжени начали активные действия.

После смерти Агуды в 1123 году престол занял его младший брат Укимай. Один из его полководцев, Чжань-моха, окружил главный город провинции Шаньси Тайюань. Другой полководец чжурчженей, Ханьлибу, напал на Пекин и вскоре овладел городом. После падения Пекина чжурчженям открылась дорога в глубь Китая.

В короткий срок они овладели территорией до реки Хуанхэ, перешли ее, окружили столицу Поднебесной империи город Вянь (современный Кайфын-Фу) и продиктовали свои мирные условия. Сунский император должен был признать себя стоящим ниже чжурчженьского государя и отныне именовать властителя чжурчженей дядей, а себя племянником.

Китайцы по договору обязались отдать чжурчженям весь Северный Китай вплоть до реки Хуанхэ, а также внести громадную контрибуцию: 5 миллионов лай[19] золотом, 50 миллионов лан серебром, 10 тысяч голов скота, 1 миллион кусков шелковых тканей. Сунский император согласился на все требования чжурчженей.

Начали собирать золото и серебро, взимая его у жителей столицы, но удалось собрать только 200 тысяч лан золотом и 4 миллиона лан серебром.

Недовольное поборами население собрало армию — 200 тысяч воинов против 60 тысяч чжурчженьских. Однако китайские войска были разбиты вновь, и чжурчжени потребовали новую огромную контрибуцию, а затем в 1127 году забрали с собой китайских императоров, отца и сына.

Чтобы унизить Китай, оба экс-императора были объявлены даже не князьями, а простолюдинами. Триста членов императорского дома были связаны рукавами одежды и тоже увезены. Чжурчжени забрали с собой все дворцовое имущество, в том числе государственную печать, жертвенные сосуды, императорские носилки, платье, регалия, музыкальные инструменты, драгоценности, библиотеки, евнухов и мастеровых. И все это было увезено, как предполагал выдающийся востоковед XIX века академик Васильев, в Приморье, в район нынешнего Сучана.

В течение всего двенадцатого века Сунская империя стояла на грани катастрофы. Ничто, казалось, не могло спасти Китай от полного разгрома. Но в это время на севере Монголии вызревала новая грозная сила.

В начале XIII века после упорной и кровопролитной войны среди монголов возвысился Темучин. Расправившись с враждебными ему племенами и их старшинами, Темучин в 1206 году собрал старшин родов и племен и объявил себя ханом. С тех нор он назывался Чингисханом. Объединенные им монгольские племена стали грозной агрессивной силой.

В 1210 году возник конфликт монголов с чжурчженями. Инициатором его был Чингисхан. Цзиньская империя в это время была ослаблена непрерывными войнами с Китаем. Покоренные народы часто восставали против верховной власти.

Воспользовавшись такой обстановкой, монголы бросили все силы на войну с чжурчженями. Захватчики брали один город за другим, уничтожая население.

В 1227 году Чингисхан умер. Перед смертью он завещал своим преемникам покончить с исконным врагом, уничтожив чжурчженей при помощи Китая. В 1230–1232 годах был предпринят большой поход монголов против чжурчженей во главе с Субудаем. В походе участвовал наследник Чингисхана Угэдэй, его брат Тулуй и сын Мункэ. Этот большой поход окончательно подорвал силы чжурчженьского государства, и в 1235 году оно пало. Свыше 25 лет длилась война монголов с чжурчженями.

Монголы жестоко расправились со своими противниками. Так, например, весной 1214 года, возвратившись из похода, Чингисхан приказал умертвить несколько сот тысяч пленных юношей и девушек. Большая часть мастеров и ремесленников была угнана. Многие чжурчжени бежали далеко на север и в непроходимые горы и леса. Некогда цветущий край был превращен в безлюдную пустыню.

О последних днях защиты чжурчженей рассказали раскопки большого города в местности Шайга, произведенные учеником Окладникова, дальневосточным археологом Шавкуновым.

Доменные печи, в которых плавился металл, работали даже тогда, когда монголы уже ворвались в этот город. Кузнецы до последних минут изготавливали оружие: наконечники стрел, копья, кинжалы. Археологи всюду открывали следы пожарищ и разрушений.

Многое о былом могуществе чжурчженей может рассказать знаменитая крепость "Гора-Шапка". Это была когда-то действительно неприступная твердыня со сложной системой укреплений, но и она пала под ударами монголов.

Когда первые отряды русских землепроходцев в XVII веке пришли на Амур, они встретили здесь малочисленные тунгусские народы — дючеров, нанайцев, ульчей — потомков некогда могущественного государства чжурчженей.

Сегодня ясно одно, чем шире будут развертываться археологические исследования в этой новой для археолога стране, открытой Окладниковым, тем определеннее будет выступать самобытность местных культур, тем больше мы будем знать об этих оригинальных и ярких культурах Дальнего Востока.

Более пятидесяти лет каждый год Окладников выезжал в экспедиции. В этом очерке рассказано о немногих его экспедициях. И каждая его экспедиция обогащала науку новыми открытиями. Весной 1981 года, уже больной, он выехал вместе с ленинградскими учеными на стоянку Улалинку, которую открыл и многие годы исследовал, считая ее древнейшей в Сибири и на Дальнем Востоке.

Это была последняя поездка ученого в экспедицию, которые он так любил. В его жизни не было ни одного года, чтобы он не выезжал в поле. В экспедициях проявлялись его лучшие качества человека и ученого. Казалось, он не замечал неустроенность экспедиционного быта и все тяготы и лишения кочевой жизни переносил спокойно и легко. Всегда нас поражала простота Алексея Павловича в экспедициях, готовность его рассказать местным жителям о всем том, что делают археологи.

Более 60 книг, около тысячи статей, рецензий и заметок написано им. Многие его книги и статьи переведены и опубликованы во многих странах мира. Поражает широта эрудиции и интересов Окладникова: проблемы становления человеческого общества, происхождения искусства, история древних культур Центральной, Восточной и Северной Азии от первоначального заселения этих территорий человеком до средневековья, история первоначального заселения человеком Америки. И во всех этих вопросах он был признанным авторитетом не только у нас в стране, но ж за рубежом.

За выдающийся вклад в науку Герой Социалистического Труда академик Окладников удостоен двух Государственных премий, ему было присвоено звание заслуженного деятеля науки РСФСР, Бурятской и Якутской АССР. Академии наук Венгрии; Монголии, Британская королевская академия избрали его своим действительным членом.

Окладников был не только прекрасным ученым, но и крупным организатором науки, хорошим педагогом. Долгое время он работал в одном из ведущих археологических учреждений страны — Ленинградском отделении Института археологии АН СССР. А в 1961 году, когда было создано Сибирское отделение АН СССР, Алексей Павлович переехал в Новосибирск и возглавил работу гуманитариев Сибири. Им был организован сначала Отдел гуманитарных исследований, а в 1966 году — Институт истории, филологии и философии Сибирского отделения АН СССР, бессменным директором которого он оставался до самой смерти.

Алексей Павлович подготовил десятки учеников, которые работают в различных районах нашей страны и которые продолжают дело его жизни.

Во всех областях и краях Сибири и Дальнего Востока работают археологи — ученики Окладникова или специалисты, которым он оказывал большую помощь и внимание. Будут проходить годы, десятилетия, по многие идеи, высказанные им в статьях и книгах, сохранят свою значимость и актуальность. Археологи раскопают много новых памятников, откроют новые культуры, но огромный исторический пласт, впервые поднятый Окладниковым, всегда будет занимать достойное место в исторических построениях будущих исследователей.

КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ

Окладников А.П. Материалы к библиографии ученых СССР. М…Наука, 1981.

Деревянно А.П. В поисках Оленя Золотые Рога. М., Сов. Россия, 1980.

Ларичев В.В. Сорок лет среди сибирских древностей. — В. кн.: Материалы к биографии академика А.П. Окладникова. Новосибирск, Зап. — Сиб. книжн. изд-во, 1970.

Молодцов И. Человек воскрешает века. — В кн.: Если ты коммунист. М., Сов. Россия, 1968, о. 118–139.

Падерин Г.Н. В зоне неизведанных глубин. — В кн.: Падерин Г.Н. В зоне неизведанных глубин. Новосибирск, Зап. — Сиб. книжн. изд-во, 1980, с. 5–88.