Первые залпы

8. До последнего патрона

Немцы наступали по ржаному полю со стороны Крынок.

Пограничники лежали в окопах и ждали: Окопы были неглубокие. В них можно было только лежать или сидеть на корточках. Но теперь это уже не грозило людям большими потерями. Артиллерийский обстрел они переждали в надежных блокгаузах и сейчас, в семь часов утра, не имели ни единого убитого и раненого.

Когда обрушился артиллерийский шквал, когда в блокгаузах услышали мощный гул самолетов, летящих на восток, люди поняли: да, война началась и нет больше никакой надежды, что все обойдется.

И посуровели лица, смолкли скупые разговоры.

Теперь они, полные решимости и готовности биться, лежали в окопах и ждали. Горбунов с автоматом в руках был вместе с ними. Он только что прочел вслух записку Сергеева и видел, как нахмурились брови, как руки бойцов сжали оружие.

— Эх, Иван, Иван, — негромко вздохнул сержант Занозин, командир отделения.

— У Володи родители шибко убиваться будут, — горестно заметил еще кто-то, кажется Бричев.

Остальные молчали, вглядываясь в ржаное поле. Но все они — Горбунов это отлично видел — тяжело переживали гибель своих товарищей. Это были первые жертвы войны на их заставе, а ведь так недавно и Сергеев и Чугреев были рядом с ними!

Все, что произошло там, на переправе, и вот-вот начнется здесь, — весь этот грохочущий залпами рассвет казался нереальным, каким-то страшным сном, в это все еще не верилось.

В кармане у Занозина — это Горбунов тоже знал — лежала любительская фотография, на которой изображен Иван Сергеев в полный рост, с пистолетом на ремне и значками на широкой груди. Рядом с ним стоят его дружок Владимир Ерофеев и сам Занозин, а впереди них на табуретках сидят младший сержант Ипполитов с гармошкой и ефрейтор Орлов с гитарой в руках. Пятеро боевых друзей, снимок сделан во дворе заставы всего лишь месяц назад. А сколько еще таких любительских фотографий в карманах и солдатских тумбочках!

Эти еще не успевшие пожелтеть карточки как бы увековечивали их дружбу на многие годы.

Теперь никто не знал, что с ними будет через час и через два.

Немцы шли в полный рост и строчили из автоматов. Падали ветки и листья, сбитые с ветел.

— Без моей команды не стрелять! — предупредил Горбунов.

Пограничники молча ждали, пока вражеские солдаты подойдут поближе.

Сколько же их?

Взвод, два, три… Не менее роты. Да, не меньше, если не больше. Человек сто пятьдесят против этих двадцати пограничников, что лежат слева и справа от Горбунова.

— Без команды не стрелять! Подпустим ближе! — повторил он.

Жаль, что бойцов под руками сейчас так мало и они совсем необстрелянные. Не как эти немцы, прошедшие всю Европу. Вон как бледны лица ребят, как нетерпеливо посматривают они в его сторону: дескать, не тяни, начальник, давай команду!

А может, это он сам нервничает перед тем, как начать бой? Ему вспомнился кинофильм «Чапаев». Психическая атака каппелевцев. Все ближе, ближе подходят они к чапаевцам. Строевым шагом, под дробь барабанов…

Немцы перестали стрелять, видимо полагая, что никаких пограничников после артобстрела в селе не осталось. Людей Горбунова в окопах они не заметили.

«Ну, пора!» — подумал Горбунов и громким, неожиданно звонким голосом подал команду:

— Застава, огонь!

Ударили оба пулемета. Грянули залпы винтовок. Дым окутал старые, поросшие травой окопы.

И сквозь этот дым все увидели, как немцы стали падать, стали пятиться, а некоторые побежали назад. Потом остановились, залегли на минуту, опомнились и снова пошли в атаку, ведя огонь по окопам. Снова ударили пулеметы и винтовки пограничников и теперь уже не замолкали ни на минуту. Стрельба слилась в сплошной грохот.

Но самое главное было в том, что вражеские солдаты все падали и падали под пулями пограничников и серо-зеленые мундиры все устилали землю.

— Бей их, гадов, бей! — кричал Горбунов, чувствуя, как мстительный восторг овладевает всем его существом.

И все остальные бойцы тоже что-то кричали, посылая пулю за пулей и очередь за очередью. Ощущение победы, хоть и непрочной, окрылило их души.

Немцы не выдержали. Остатки их, прячась во ржи, отошли к Бугу.

К одиннадцати часам утра бой разгорелся во многих местах вокруг Новоселок. Оборона, как и предполагал Горбунов, приобрела маневренный, очаговый характер.

Из комендатуры подоспела группа поддержки во главе с капитаном Кондратьевым. Он взял на себя оборону самого ответственного участка — западной окраины деревни, обращенной к Бугу. Рядом с ним, чуть южнее, дралась другая группа под командой старшего лейтенанта Рынди. На восточной окраине сражались пограничники заставы во главе с политруком Горбачевым, а на северной — пулеметчики. Арсентий Васильев со своим ручным пулеметом залез на чердак опустевшего крестьянского дома, выбил в крыше черепицу, выставил в этот пролом пулемет и бил по немцам сверху, пока не кончились патроны во всех трех дисках.

Теперь пограничники уже имели за плечами опыт первых часов войны и держались более уверенно и хладнокровно. Все, чему учили их командиры — меткой стрельбе, штыковому бою, маневру, — все это пригодилось. И все те качества, которые они приобрели, воспитали в себе за годы пребывания на заставе — сила, ловкость, бесстрашие, упорство, товарищеская выручка, — все это тоже сослужило свою службу.

Но главное было в душевном опыте бойцов, в реальности поражения немцев. А то, что фашисты все наседали и наседали, сожгли половину деревни, топтали нашу землю, — все это рождало гнев и удесятеряло силы.

В двенадцать часов Горбунову доложили, что есть убитые и раненые. Погибли на вышке пулеметчик Николай Бедило и стрелок Амансеит Масрупов. Тяжело ранен в живот ефрейтор Михаил Бричев…

Деревня горела. Дым стелился в пыльном жарком воздухе. На заставе сгорела дотла деревянная пристройка, в которой находилась столовая. Казарму удалось спасти от огня.

Горбунов, грязный, потный, с автоматом в руке, взбежал на крыльцо, толкнул дверь в канцелярию. Нужно было срочно закопать железный ящик с документами. Да, закопать! Застава дерется почти в полном окружении. Никакой помощи пока не видно. И приказа отступать тоже нет. Телефонная связь с Волчином, Брестом и соседними заставами давно прервана. Значит, придется драться до последнего патрона, до последнего человека. Он, Горбунов, и его бойцы могут погибнуть, но секретные документы пограничной службы не должны попасть в руки врагу. Ящик с документами нужно зарыть в землю. Только так!..

Горбунов вбежал в канцелярию, поднял с пола ящик. Какие-то бумаги лежали на столе политрука Горбачева, какие-то книги и тетради, но не было времени рассматривать их. Наверняка не секретные! Все секретные и совершенно секретные документы уложены его собственными руками и заперты на ключ в этом железном ящике.

Не замечая тяжести, Горбунов быстро вынес его во двор и крикнул старшину Мишкина, выпускавшего из конюшни лошадей. Тот подбежал.

— Всех выгнал?

— Нет, еще повозочные остались.

— Эти пускай остаются. А верховых чтоб и духу не было! Не понадобятся, отступать не будем!

— Ясно…

— Вот, возьмите ящик и закопайте поглубже. Место покажете мне лично.

— Слушаюсь!

Через полчаса старшина в суматохе боя отыскал Горбунова, доложил, что документы зарыты. Вместе они вбежали во двор; Мишкин показал на замаскированное свежим дерном место около мачты с флагом заставы. Теперь, когда документы находились в безопасности, оба они могли вернуться к пограничникам, ведущим смертный бой.

Пробегая мимо окопа, Горбунов увидел в нем Машу. Она перевязывала Михаила Бричева.

Разбудил ее неслыханной силы гром. Дом ходил ходуном, стекла звенели. Гром катился со стороны Буга.

Первые секунды Маша не могла ничего понять. Она сидела на кровати и смотрела в окно, за которым творилось что-то страшное. Неподалеку, около заставы, рвануло пламя, по стенам хаты хлестнули комья земли, на конюшне дико заржали кавалерийские кони.

«Где Вася? Что с ним?» — мелькнула в голове тревожная мысль, и Маша ужаснулась, поняв, что на заставе идет бой.

Распахнув дверь, быстро вошел Горбунов. Стремительный, подтянутый.

— Ты жив? — обрадованно выдохнула Маша.

— Как видишь…

— Что это, Вася?

— Война.

Маша бессильно опустилась на кровать.

— Одевайся и приходи на заставу! — крикнул Горбунов и вышел.

Маша торопливо оделась и выбежала вслед за мужем.

Дрожала и качалась земля. Метались в ужасе люди, выбежавшие из горящих домов. Во дворах, обезумев от страха, ржали лошади, мычали коровы.

Пограничники находились в окопах с винтовками наготове. Маша спрыгнула к ним.

Вчера вечером она сидела с ними в беседке, негромко пела песни. А сегодня — война. Приходил на заставу деревенский мальчишка Паша Калихович, приносил кринку парного молока для заставских щенят. А сегодня — война. Было тепло и тихо, ярко мерцали звезды, пахло липовым цветом. А сегодня — война.

Часто и страшно рвались снаряды, дым и пыль висели над деревней.

Маша, конечно, и раньше догадывалась, что надвигаются грозные события. Но чтобы так внезапно, так вероломно?!

Все время она была вместе с пограничниками: приносила воды напиться, перевязывала и перетаскивала раненых в блокгауз. Сейчас она перевязывала Михаила Бричева. Он был ранен на северо-западной окраине Новоселок, во время второй или третьей атаки фашистов. Осколок гранаты попал ему в живот, и его принесли на носилках.

Маша, как умела, промыла ему рану спиртом из аптечки, перевязала двумя индивидуальными пакетами, вытерла холодный пот со лба. Бричев открыл глаза, увидел жену начальника заставы. Посмотрел на нее долгим, полным благодарности и тревоги взглядом и снова закрыл их.

Машу окликнули: кто-то из раненых просил пить.

Она так больше и не заглянула домой и не знала, что там творится…

Бой продолжался.

Гитлеровцы наседали с южной стороны, от дубовой рощи.

Там их встретили отделение Василия Шалагинова и расчет станкового пулемета под командой Кузьмы Никитина. С ними же был и замполитрука Михаил Зинин. Правее их, ближе к Бугу, отбивали вражеские атаки бойцы капитана Кондратьева и старшего лейтенанта Рынди. Оттуда доносились пулеметные очереди и винтовочная стрельба.

Но наиболее яростные удары фашистов приходились все-таки по бойцам заставы. Одну за другой они отбивали атаки, а фашисты, несмотря на потери, все поднимались и поднимались для нового броска.

Вот уж когда пригодился неисчерпаемый оптимизм отделенного Василия Шалагинова!

— Бей, не робей! — покрикивал он, появляясь там, где труднее всего.

В пилотке, сдвинутой набекрень, с автоматом в крепких руках, он был вездесущ и неуязвим, и пограничники при виде его подтягивались и веселели.

К часу дня осложнилось положение на северо-западной окраине Новоселок, Из всех защитников этого участка остались невредимыми лишь Павел Капинос и Иван Бузин. Вообще-то Капинос был стрелок-снайпер и начал бой со своей снайперской винтовкой. Но к полудню убило пулеметчика, и он залег за станковый пулемет. Вторым номером у него стал Бузин. Сейчас они лежали в старом окопчике, в ольшанике, и вели огонь по фашистам. Те рвались в Новоселки со стороны Крынок и сосновой рощи, но пулемет Капиноса не пускал их в деревню. Капинос бил короткими, меткими очередями, сберегая патроны. Его красивое юное лицо, всегда такое светлое и восторженное, сейчас было строгим и повзрослевшим.

А патронов оставалось все меньше, и вот уже последняя лента заправлена в «максим». Уже нечем заряжать Ивану Бузину пустые ленты.

— Беги на заставу, тащи патроны! — крикнул Павел.

— А ты?.. — спросил Бузин.

— Беги! Я придержу их! — и, видя, что Бузин колеблется, прикрикнул: — Давай выполняй! Патроны нужны!

Бузин отполз по окопу, по ольшанику, потом вскочил на ноги и побежал к заставе.

«Все равно мы вас не пустим! — думал Капинос, наблюдая, как немцы, залегшие во ржи, ворочали своими зелеными касками, готовясь к новой атаке. — Вот притащит Ваня патроны, и все будет в порядке».

Но он не знал, что по пути на заставу Бузина ранило в ногу, что Иван лежит в траве, не в силах подняться, истекая кровью. Он не знал этого и надеялся, что вот-вот принесут патроны и вое будет в порядке. А пока надо держаться и не пускать немцев.

Павел полез в карман за платком, чтобы вытереть с лица струившийся пот. И вместе с платком выронил надорванный конверт. Письмо из дома. От отца Пантелея Андреевича. Получил недавно, прочел, спрятал в карман. Письмо из села Преображенское Прикумского района Ставропольского края. Этот обратный адрес, как и адрес заставы, как и все немногословное письмо, был написан по просьбе отца кем-то другим: отец был малограмотный и писал плохо.

Пантелей Андреевич интересовался здоровьем сына, передавал ему поклоны и приветы от мачехи (мать умерла в тридцать четвертом году), старшего брата Василия, младшего брата Ивана, и сообщал, что все они живы-здоровы, чего и ему желают. Потом с тревогой и недоумением спрашивал, отчего такое тревожное письмо он прислал в последний раз?.. Что у них там, на границе, делается?..

Павел, вспомнив сейчас об этом, усмехнулся. В последнем своем письме домой он намекал, что на границе у них стало неспокойно, дескать, всего можно ожидать. Намекал осторожно, но отец почувствовал тревожный тон письма.

Сейчас Павел всматривался туда, где шевелились каски фашистов, переползавших по высокой ржи. Вот они уже и на нашей земле!

Был у него в Преображенском закадычный дружок Николай Удовенко: вместе росли, вместе работали в колхозе. Только взяли их в армию в разные места: Павла — на Западный Буг, а Николая — на Дальний Восток. Здесь, на Западе, тогда еще было тихо, а на Халхин-Голе шли бои. И Капинос завидовал другу.

Теперь пришел черед и ему воевать.

Он не знал, что немцы наступали на огромном фронте, от Балтийского моря до Черного, что они уже бомбят Минск, Киев, Севастополь и другие города. Он знал только то, что видел своими глазами: фашисты лезли на Новоселки, их нужно остановить и уничтожить. И он был готов повторить подвиг защитников Халхин-Гола.

Его «максим» преграждал путь немцам, рвущимся к Новоселкам по единственной проселочной дороге, идущей от Буга. Это был самый короткий и удобный путь к деревне и заставе. По нему потом могла двинуться техника, артиллерия. Но эту дорогу закрывал он, Павел Капинос.

Гитлеровцы поднялись изо ржи и пошли на него. В какой уж раз! И снова хлестнула пулеметная очередь, и несколько солдат упали. И еще очередь, и еще, и еще… От кожуха валил пар, бешено прыгала в прорези мушка. Павел ничего не видел, кроме этой мушки и бегущих на него вражеских солдат.

И вдруг замерла мушка, оборвался грохот, Громко лязгнул впустую затвор, выскользнула из приемника лента. Вместе с нею кончились и патроны.

Пулемет молчал.

За спиной Капиноса пылали дома в деревне. Слышалась частая стрельба. Застава еще держалась.

Фашисты снова поднялись, побежали на Капиноса, на ходу стреляя из автоматов. «Вот и все, — подумал он. — Теперь уж все. Но живым я им не дамся! Это точно!»

Между тем противник сбросил в тылу заставы парашютный десант. Это было невероятно: против горстки пограничников, окруженных почти со всех сторон, бросать еще и парашютистов. Но это было именно так. Видимо, основательно мешала их продвижению эта горстка пограничников! С транспортного самолета одна за другой отделялись черные фигурки людей, и над ними вспыхивали белые купола парашютов. Десант был сброшен с небольшой высоты, и парашютисты приземлились быстро. Купола один за другим «гасли» на зеленых буграх, около двух ветряных мельниц. Кольцо вокруг пограничников замкнулось.

Прорвать его Горбунов поручил политруку Горбачеву.

— Возьми станковый пулемет, ручной, отделение Абдрахманова и выдвинься к мельницам, — сказал Горбунов. — Как только будут подходить — ударь по ним из всех видов оружия. Давай!

Горбунов уже давно, с первыми залпами, отбросил прочь свои минутные колебания и окончательно понял, как он был прав, изготовив заставу к бою. В ратном деле побеждает тот, кто не только блюдет дисциплину, но и разумно проявляет свою собственную находчивость и волю. Это же понял и Леонтий Горбачев. Он был бесконечно признателен судьбе, что в столь решающий час он оказался рядом с Горбуновым.

Горбачев направился к мельницам. Вслед за ним бежал всегда молчаливый и застенчивый, а тут ставший энергичным и решительным Абдрахманов, бежали бойцы его отделения и пулеметчики. Стучали на кочках колеса «максима», цеплялись за длинные травы сапоги пограничников.

Добежав до мельниц, пограничники залегли на гребне холма, в старых оставшихся от мировой войны окопчиках. Парашютисты уже приземлились и теперь растягивались в цепочку. Их было человек двадцать, не меньше.

Младший сержант Абдрахманов со своим отделением был в самом центре обороны. Слева — ручной пулемет, справа — станковый. Абдрахманов пересчитал бойцов. Их было семеро. «Ничего, выстоим», — решил он.

На самом деле Абдрахманова звали Галиюллой, а не Иваном, как записали его в списке личного состава для удобства произношения. Галиюлла был наполовину татарин, наполовину казах, родился в казахском ауле, в бедняцкой семье. Мать его была совсем неграмотная, а отец мог только читать молитвы на арабском языке.

Зато сам Галиюлла окончил в Алма-Ате два курса сельскохозяйственного института. Он жил в городе у старшего брата Хабибуллы, отслужившего в Красной Армии, в кавалерийском полку. Брат был снайпер: он на скаку попадал в глаз басмачу. Вот бы его сюда, он бы издали перестрелял всех этих парашютистов, как куропаток.

Горбачев приказал подпустить их поближе, забросать гранатами и опрокинуть штыковым ударом. «Ну, что ж, это тоже можно, — рассудил Абдрахманов. — Будем колоть штыком». Он был согласен бить любым оружием, лишь бы бить этих фашистов. Лишь бы их меньше осталось в живых!

И когда политрук поднял пограничников в контратаку, Галиюлла Абдрахманов, командир отделения и кандидат в члены партии, рванулся на врага впереди всех и сразу же, с ходу застрелил двух фашистов. Потом увидел их командира, который бежал с пистолетом в руке, и ринулся на него. Офицер выстрелил почти в упор, но промахнулся. И тогда Абдрахманов всадил в него штык.

Но в это время рядом разорвалась граната, и Галиюлла почувствовал, как ему обожгло правый бок. Падая в окопчик, он потерял сознание.

Парашютный десант был уничтожен. Но атаковали все новые и новые силы фашистов.

Застава, истекая кровью, сражалась…