Первый в строю

ЧЕРНОЕ ЯБЛОКО

Наша рота объявила себя ударной и заключила с первой ротой договор на социалистическое соревнование. Договор такой:

1. Поднять дисциплину.

2. Повысить политическую грамотность бойцов.

3. На 100% выполнить упражнения боевых стрельб.

А со стрельбой и с дисциплиной, надо признаться, дело у нас обстояло неважно.

На прошлой пятидневке стреляли мы первое упражнение боевых стрельб. Провалили. А все из-за Бабышева. Девять человек еще кое-как выкарабкались, а десятый — Бабышев — все пули, как одну, за «молоком» послал.

Ко второму упражнению готовиться начали за пятидневку вперед. Устроили собрание и решили каждый день после занятий тренироваться дополнительно. Даже специальный стрелковый номер стенгазеты «Штык» выпустили.

Занимались мы всем отделением с отделкомом Гавриловым во главе. Не ходил на эти занятия только Бабышев.

— Товарищ Бабышев, — говорит ему отделком Гаврилов,- не мешало бы вам потренироваться… Вы и первого упражнения не выполнили. Из-за вас соцсоревнование провалим.

— Ничего, — говорит Бабышев, — есть стрелки и похуже меня.

— Куда же это годится так рассуждать? Если вы будете плохо стрелять, я буду плохо стрелять, вся рота, полк… Что из этого выйдет?

А Бабышев даже не слушает. Насвистывает «Буденного» — и все тут.

Так и не удалось отделкому уговорить Бабышева.

В тире под открытым небом мы занимались подготовительной стрельбой. Стреляли из мелкокалиберных винтовок.

— Мушку, мушку берете крупную! — кричит отделком Гаврилов красноармейцу.

— Да я уж и то стараюсь помельче.

Целится красноармеец, щурит левый глаз, и отделком Гаврилов тоже левый глаз прищурил, весь вперед подался. Будто это не другой стреляет, а он сам.

А как вылетит из каждой винтовки по пяти пуль, Гаврилов бежит со стрелками к мишеням смотреть результаты.

— Плоховато, товарищ Букин, плоховато. Ведь, говорил же я вам, помельче мушечку. А вот Фуфаев хорошо. Прямо отлично. Одно слово — молодец. Так и запишем.

— Сколько?

— Сорок четыре…

— Ого!..

Огрызком карандаша отделком ставит точки над фамилиями тех, кому пришла очередь стрелять.

Потом командует:

— Пятью патронами… Смена… Заряжай!..

Утром рота шагала на второе упражнение боевых стрельб. Еще было рано, и солнце только показывалось из-за сосновых шапок.

Гаврилов хмурился. Перед самым нашим уходом неизвестно куда исчез Бабышев.

— Подводит он наше отделение… Прямо беда!

Сломя голову бегал я по роте, искал Бабышева. Был и в лен-уголке, и в столовой, и в спортзале. Нет его. Точно провалился Бабышев.

Так и пошли мы без него.

Под ногами хрустит снег. Пальцы — будто деревянные. Холодно. И как только стрелять будем?

Вот и до тира дошли.

— Рота, стой!.. — скомандовал командир. — Разбить взводы на смены! Очередь стрельбы в порядке номеров взводов!

Первая смена пошла в помещение, устроенное тут же при тире, протирать винтовки.

Наше отделение попало в пятую смену; значит, нам еще не скоро стрелять. Отделком скомандовал: «Напра-во!» и повел нас к опушке.

— Вот, товарищи, — сказал он. — Из мелкокалиберной у нас дело хорошо шло. Постарайтесь не сдать из боевых… А пока проверим, как мы запомнили условия упражнения. Какое упражнение стреляем сегодня?-повеонулся ко мне отделком.

— Второе.

— Так. Патронов сколько?

— Пять.

— Верно. Товарищ Букин…

— Слушаю.

— Расстояние какое?

— Двести метров.

— Радиус черного яблока мишени?

— Пятнадцать сантиметров.

— Хорошо. Всё знаете. Положение во бремя стрельбы любое, кому как удобно: можно стоя, можно лежа… Только лучше лежа стреляйте — удобнее.

Красноармейцы переминались с ноги на ногу, приплясывали-Снег похрустывал.

— Ого-го!…

— «С ношей тащится букашка»…

— Те же и ен! Явление второе!..

Мы все, как по уговору, оглянулись. С винтовкой за плечом, вразвалку шагал по снегу Бабышев.

— Вы что же это? — налетел на него отделком.

— Да ничего.

— Пропадали где, спрашиваю?

— Ну, проспал.

Отделком покачал головой и сказал тихо:

— Эх, ты! Боец… Все отделение в грязь тянешь! Из-за тебя на последнем месте будем.

Подошла наша очередь. Протерли мы винтовки, приняли исходное положение. А принять исходное положение — это значит: выравняться всей смене на расстоянии десяти шагов от линии огня, откуда стреляют.

Гаврилов получил патроны и дал каждому по обойме.

— Не спешите. Цельтесь спокойно, под самое яблочко. Курок не дергайте! Плавненько спускайте…

Я стрелял лежа. Рядом со мной лежал Бабышев. Пулю за пулей пускал я в черное яблоко.

Быстро выпустил пять пуль, хоть и помнил совет Гаврилова.

Повернулся в сторону Бабышева. Он сопит, ворочается. Винтовка у него в руках так и ходит. Ясно, промажет. «Эх, Илья, Илья!..»

— Встать! Оружие к осмотру! — скомандовал комроты.

Пошли мы к мишеням. В двух шагах от них по команде остановились. Каждый стрелок — у своей мишени. Только мы с Бабышевым сошлись у одной. Я говорю: мишень моя, а Бабышев говорит — его. Командир подошел к нам.

— Почему это вы двое у одной? — спросил он.

— Бабышев спутал, — говорю я.

— Не я спутал, а он, — говорит Илья.

Посмотрели Мы: в мишени семь пуль. Три пули угодили в черное яблоко, две — рядом с ним — в белый круг с цифрой шесть, а две остальные пули — в самый верх мишени. Они вышли из круга и составляли «нуль» очков.

Посмотрели соседнюю мишень, в которую нужно было стрелять Илье, а там ни одной пробоины. Приказали нам с Бабышевым перестрелять, а то неизвестно, то ли я пять пуль всадил в мишень, то ли Бабышев?

Легли мы опять. Со всех сторон на нас смотрят.

Я целюсь и думаю: «А ну как это я промазал?» Руки у меня дрожат, никак не могу цель на мушку насадить.

Отстреляли. Я упражнение выполнил на «хорошо», а Бабышев все пять пуль пустил «за молоком».

Командир посмотрел на Илью и говорит:

— Один убыток республике — пять патронов пустил в пространство.

Недалеко от линии огня ротный художник Федорчук записывал результаты стрельбы.

— Ну, как? — спрашивает Федорчук у комроты, когда тот проверил мишени.

— Четверо выполнили на «хорошо», пятеро на «удовлетворительно», а один промазал.

Фамилию Бабышева Федорчук вывел крупными буквами в числе лжеударников.

Перед уходом из тира комиссия по социалистическому соревнованию выдала взводам призы: второму — нарисованный на листе бумаги знак «За отличную стрельбу», третьему — знак «За хорошую стрельбу», а нашему первому взводу… совестно признаться- нашему взводу преподнесли нарисованный на листе бумаги громадный бидон с надписью: «Молоко».

Ввалились мы в казарму и прямо к печке. Зашумели, загалдели все враз.

— Мушка сбита у меня, вот в чем дело. А то,бы я на отлично…

— Так кто же виноват, что ты мушку сбил?

На стене на самом видном месте висел уже новый номер стенгазеты.

— Ай да Громов! Да, ведь, он с нами вместе стрелял. Когда же это он успел?

В газете-результаты сегодняшней стрельбы. В самой середине листа нарисован Бабышев. Лежит он и спит, а под голову винтовка положена.

Внизу стихи:

— Трепачи, — сказал Бабышев и ушел из казармы.

Назавтра был у нас день отдыха. Мы ожидали шефов — рабочих швейной фабрики.

Они живут в Ленинграде и приезжают к нам в гости.

Целым взводом пошли мы их встречать.

Поезд опаздывал. От нечего делать мы собрались в кружок на платформе и горланили песни.

Вдруг кто-то крикнул:

— Прет, прет!

Из-за поворота, храпя и вздрагивая, выкатил паровоз. За ним спешили десятка полтора темно-зеленых вагонов.

Паровоз застопорил и стал как вкопанный. Изо всех вагонов вылезли пассажиры и горохом рассыпались по платформе. Только пассажиры из первого вагона как сошли со ступенек, так и остановились около паровоза. Смеются, переговариваются. Видно, все между собой знакомы.

«Это и есть шефы», догадались мы и подошли к ним.

Поздоровались, построились в колонну по четыре и двинулись с песней к нашим казармам.

После обеда шефы стали проверять наши успехи. Одни пошли в казарму, другие — в клуб и библиотеку, третьи в тир. Я тоже пошел в тир.

Открыл я дверь и вижу: стоит в тире Бабышев и о чем-то громко рассказывает. Я подошел ближе. Смотрю: в руках он держит мелкокалиберную винтовку и объясняет девушкам, как надо стрелять.

— Главное — не спешить. Целиться спокойно, под самое яблочко. Курок не дергать. Плавненько спускайте. Пуля так прямо в яблочко и войдет!

«Ишь, — думаю, — гусь лапчатый! Объясняешь как отделком, а сам-то… пуля тебя оцарапай… Что ни выстрел — убыток пролетарскому государству».

— Ну-с. давайте постреляем!

Это командир взвода Кремнев пришел, принес патронов для мелкокалиберки.

— Подходите, товарищи шефы. Только очередь соблюдайте. В три винтовки стрелять будете.

Тут я и выбрал момент, подошел к одной девушке с КИМом на юнгштурмовке и говорю:

— Вызовите учителя своего соревноваться в стрельбе.

— Что вы!.. Да куда мне!

— Все равно, вызовите.

— Ну, ладно, — говорит девушка.

Я в сторонку отошел. Наблюдаю, что выйдет.

Комсомолка подходит к Илье и говорит ему:

— Товарищ учитель! идемте стрелять.

— Идемте!

— Вы, ведь, тоже будете?

— Да, знаете, патронов мало, только для вас припасли. Мы уж после постреляем. Каждый день этим делом занимаемся.

А она не отстает:

— Хватит патронов! Давайте с вами соревноваться. Я вас вызываю.

Бабышеву деваться некуда — принял он вызов.

Я подошел к командиру взвода. Говорю ему шепотком:

— Товарищ командир! Дайте Илье пострелять: он с шефами соревнуется…

— Так, ведь, он же осрамит нас всех!

— А после него вы стреляйте, да и я, пожалуй, не подкачаю…

Так устроили мы заговор.

Комсомолка и Бабышев стали рядом. Илья долго пристраивал винтовку, щурился, примерялся. Отстреляли. Пошли к мишеням.

Бабышев уткнул нос в свою мишень, искал, искал — ни одной пробоины.

— А у меня все пять в черном — Кричит комсомолка. — Я все делала, как вы сказали, даже не дышала.

— Наверно, винтовка у меня негодная, — проворчал Бабышев.

— А это мы проверим, — сказал комвзвода.

Проверили. Винтовка, конечно, оказалась хорошая.

С этого дня Бабышева точно подменили. В строй он больше не опаздывал, а во время «мертвого часа» стал куда-то пропадать.

Любопытно мне было узнать, где это он бывает.

Обедали мы вместе. Сразу после обеда Илья выскочил из столовой. Я за ним. Илья сделал вид, что идет в роту, но вверх по лестнице не пошел, а выбежал во двор-и прямо в корпус напротив. Я сразу догадался: кроме как в «тактический класс», идти ему некуда.

Вернулся я в столовую и тихонько сказал об этом отделенному.

— Да ну! — удивился Гаврилов. — Пойдем, посмотрим…

И мы с отделенным отправились вслед за Бабышевым.

Но прямо в тактический класс мы не пошли, а тихонько вошли в «кабинет топографии», чтобы оттуда через дверь посмотреть, чем это занимается Илья.

Илья стоял возле окна. В руках он держал винтовку и целился куда-то через окно. Щелкает затвором, опять прицеливается, опять щелкает.

Дело ясное.

— Вот это здорово, — говорит Гаврилов. — Ну, раз сознательно взялся, сам, — значит, толк будет…

Гаврилов открыл дверь и шагнул к Илье.

— Ты что же, стрелок, прячешься, а?

Илья вздрогнул и выронил винтовку. Винтовка гулко ударилась прикладом об пол.

— Прячешься-то зачем? Мы тебе поможем. Верно? -повернулся ко мне отделком.

— Ясно-поможем!

— Только во время «мертвого часа» стрельбой заниматься не полагается. Завтра приходи на стрелковый кружок.

Через десять дней мы стреляли третье упражнение.

Как всегда, я стрелял по правую сторону от Бабышева. Слева от него — библиотекарь Громов. Припав на левое колено и локоть, Илья вытянулся на снегу. Все мы трое дали взаимное ударное обязательство выполнить упражнение на «хорошо».

Щелкнул затвор, патрон плотно сел в свое гнездо, в патронник. Черное яблоко накололось на мушку. Выстрел — и толчок приклада в плечо. Кругом тоже загромыхали выстрелы.

Пошли проверять.

Мишень Бабышева пробита у самого центра. Комроты отметил в тетради — «хорошо».

Громов и я тоже выполнили обязательство,

Илья подошел к отделкому Гаврилову. Тот смазывал винтовку.

— Ну, как?

— Выполнил. Спасибо, товарищ командир, это вы мне помогли…

С победою на стрелковом фронте вернулись мы из тира.

Теперь наш взвод — первый по стрельбе.

Приезжайте, товарищи шефы Красноармеец Бабышев не ударит лицом в грязь. Приезжай, комсомолка со значком КИМа, ударник Бабышев покажет, как надо целиться и попадать в цель!