Песчаный поход

Глава 13

Вечером, после «прогулки» в Хоксари, впервые по отношению к Саше прозвучало страшное, убивающее наповал слово – «стукачек».

Каждый понимал, что стать или даже прослыть осведомителем означает незамедлительную и позорную моральную смерть; и, тем не менее, стукачи были. И более того – их было много, так много, что в каждом подразделении их насчитывалось по несколько штук. Всякий обладающий властью офицер или даже прапорщик вербовал, и небезуспешно, собственную «агентурную сеть». Стукачами, или как еще их тогда именовали – «заложниками» (от слова – заложить) – становились по разному. Тут весьма показательно, как сделали осведомителями Тортиллу и Пивоварова.

Тортилла пришел в подразделение из иолотанского карантина. В первые же часы службы его приметил видящий людей насквозь гвардии старший прапорщик Старчук. Через пару дней он вызвал Тортиллу к себе в каптерку и порасспросил про жизнь. Угостив молодого солдата чаем и пожалев сиротинушку, а тот и правда был сирота – дед с бабкой воспитали, он в два счета расположил к себе не отягощенного интеллектом, но по-крестьянски расчетливого и хитроватого парня.

А сверх того, пообещав место каптерщика (сразу поставить на столь блатную должность душару мудрый дед, конечно же, не мог) и дембель с нулевой партией, старшина роты до конца афганского срока получил в свое распоряжение верного и преданного, лижущего барские сапоги с поскуливанием стукача-энтузиаста.

К чести старшины, он почти никогда корыстно не использовал полученную информацию – он в ней просто не нуждался. В четвертой мотострелковой старший прапорщик и так имел полную и ничем не ограниченную власть. Но все взятые на себя обязательства по отношению к своему стукачку он выполнил сполна: Тортилла последние полтора года службы занимал должность каптерщика и убыл домой в самой первой, «нулевой» партии. И это, учитывая, что Хозяин дембельнулся на полгода раньше!

Единственное, что подвело «дытынку», так это усугубленная общей умственной недостаточностью природная жадность. Он бы так и просидел в углу каптерки, втихаря постукивая на братишек, если бы не неуемное желание отсосать от всех титек сразу. Тортилла параллельно стал нашептывать на ушко ротному и замполиту, а когда в подразделение прибыл Пономарев, то в течение недели сделался его персональным денщиком со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вот тут-то и прокололся. Больше всех в четвертой мотострелковой он невзлюбил, а следовательно, и закладывал тандем Шурик-Гора, чем весьма усложнял жизнь последнего. А взводный, хоть и недолюбливал холуев и стукачей, да к тому же сразу в одном лице, все же охотно пользовался его услугами.

И тут перед лейтенантом встала дилемма: с одной стороны, никому так не перепадало от него, как Горе, а с другой, он всегда вынужден был держать его под рукой – не с тупым же Тортиллой в кишлак лезть?! Поэтому, забывая о былых распрях, в горах они работали, как правило, вдвоем. Чувствуя какие-то моральные обязательства по отношению к своему напарнику, командир взвода однажды недвусмысленно тому намекнул о причинах его постоянных «залетов». А под конец в самых изысканных выражениях настоятельно посоветовал «попридержать язычок».

Естественно, впрямую расправиться со «всеобщим любимцем» солдаты не могли и уже подумывали о несчастном случае во время прочесывания, как случился тот самый кошмарный зимний рейд на Зуб, где именно здоровяк Тортилла, также наверняка ощущая за собой определенную вину, почти три дня тащил на себе полуживого снайпера. После операции «дитятко», конечно же, уже могло, не опасаясь расправы, гоголем ходить из каптерки в палатку третьего взвода.

А вот история вербовки Пивоварова была совсем иной.

Серегу – после попыток членовредительства, уклонения от «почетной обязанности исполнения интернационального долга» и симуляции сумасшествия – взяли за одно место особисты, и он, гонимый страхом, стал добровольно закладывать всех: от последнего чмыря Гены Белограя до ротного. И только простреленная башка остановила столь рьяное исполнение «патриотического долга».

Вполне закономерно, что именно особый отдел имел несомненную пальму первенства в качественном и количественном составе своих осведомителей. Офицеры утверждали: армейские гэбисты при желании могут посадить любого, вплоть до командира полка. И, по всей вероятности, это были не просто слова.

На особистов работали не только солдаты из числа имевших серьезные залеты (Кто только их не имел! Недаром говорили: «План курят все – не все попадаются»!) но и многие – есть мнение, что очень многие – офицеры. Утверждали, что если «кадет» хоть раз стукнул, то на него заводится отдельная папочка, которая до самой отставки ходит за ним по пятам, от одного начальника особого отдела к другому.

Благодаря системе многоярусной вербовки, совершенно ясно, что если солдат закладывает офицера, а тот, в свою очередь, является осведомителем особого отдела, то солдат, через звено автоматически доносит и госбезопасности. Движение стукачества процветало пышным цветом.

И вот теперь к этому легиону причислили и Сашу. Все в глубине души понимали, что стукачем он, в общем-то, и не является, но усталые, озлобленные солдаты не желали проводить черту между «заложил» и «подставил».

Больше всех кипятился Шурик:

– Ничего, Гора, ничего! У меня земляки у связистов – и там достанем! Чмо вонючее! Урод!

Вечером того же дня в роту приехал утомленный комбат и, построив личный состав, передал слова начальника особого отдела: «Только очень успешные, я повторяю, ОЧЕНЬ успешные дальнейшие действия четвертой МСР по изъятию у антиправительственных банд-формирований оружия и боеприпасов удержат меня и командира части от разбирательства утреннего эксцесса в кишлаке Хоксари».

Понятно, что такой поворот, казалось, замятого дела только подлил масла в огонь. Больше всех были удручены ротный и Пономарев с Горой; а тут еще по общей связи передали, что по дороге в полк помер их «суперинтендант». И хотя пленному в вертолете якобы добавили разведчики, офицеры ясно осознавали, что при необходимости этот труп навесят опять же на них – еще один минус в безрадостной и безнадежной игре за чужую звезду.

Нервозность командиров незамедлительно ударила рикошетом по всему подразделению, и к концу четырехнедельного рейда ни одна рота части не могла похвастаться такими результатами, каких, при определенной доле удачи, добилась четвертая мотострелковая.