Глава 7

Бурцев следовал за кипрским капитаном по утыканной стрелами шаткой палубе нефа. Они направлялись к трюмовому люку. Ничего ж себе, путь-дорожка! Палуба – скользкая от крови. Всюду – трупы, брошенное оружие, размотанные, будто гигантские силки, канаты, Прочий корабельный инвентарь.

Бурцев обратил внимание на две запасные мачты. Обе лежали посередке, деля палубу надвое. Видать, ломались мачты частенько, раз приходится возить с собой запас. Имелись на борту также запасные рулевые весла. И с полтора десятка – никак не меньше – тяжеленных якорей. Огромных, железных, двурогих, с деревянными поперечным штоками. Одним-двумя здоровенный неф, конечно, не удержишь, но пятнадцать штук! Это уж явный перебор. Тоже, видать, про запас взяты? Наверное, якоря набирали с таким расчетом, чтоб не жалко было оставлять на дне, ежели зацепиться. Вручную-то поднимать такую тяжесть – замаешься, а механических якорных шпилей и воротов пока не изобрели.

Трюм открывали втроем – Бурцев, Жюль и Гаврила со своей универсальной отмычкой. Удар булавы – и сбитый замок летит в сторону. Люк откинут. Затихли все. Что ж, Ваше Величество, на выход…

В самом деле, королева вышла первой. Алиса Шампанская оказалась хрупкой женщиной средних лет и довольно привлекательной внешности. Худенькое скуластое лицо. Огромные карие глаза. Грустные, правда, – прегрустные. Волнистые темные волосы. Брови, изогнутые тонкой дугой. Только ранняя седина немного портила эту печальную красоту. И скорбно изогнутые губы. М-да, улыбалась титулованная особа не часто. По крайней мере, в последнее время. Зато держалась Алиса Шампанская с поистине королевским достоинством. Даже в перепачканном трюмной грязью платье.

Жюль и его матросы приветствовали госпожу, дружно опустившись на колено. В глазах капитана светились восторг и обожание. У Бурцева даже мелькнула мысль, что отнюдь не только верноподанический пыл заставлял Жюля рисковать своей и чужими жизнями. Блин! Да ведь этот усач влюблен в королеву без памяти! За Ее Величеством следовала скромная свита: пара испуганных придворных дам, мальчик-паж, несколько моряков из команды Жюля и трое хмурых израненных мужчин. Судя по наряду – знатные рыцари или бароны, до конца защищавшие свою госпожу и представлявшие для пиратов интерес с точки зрения получения выкупа.

Последним вышел крепкий коренастый араб.

– О! – удивлено выдохнул пан Освальд. – Сарацин!

Сарацин носил просторный халат, широкие штаны и добротные сапоги. Араб был уже в летах: благородная седина просвечивала в иссине-черной курчавой бороде, густо серебрила виски. На щеке виднелся старый шрам. Умные глаза смотрели прямо. Горделивая осанка выдавала человека, не привыкшего угодливо гнуть спину. Даже перед королевой.

Вот к этому-то сарацину и бросился вдруг Сыма Цзян. Бурангул, чуть помедлив, тоже шагнул к незнакомцу. Подошел и Дмитрий.

– Хабибулла! Твоя моя не узнавай! – китаец по давней своей привычке коверкал уже не русский – татарский. Вот только с чего он взял, что арабу знаком этот язык?

А араб язык степных кочевников знал. Араб улыбался. В густой бороде виднелись крупные крепкие зубы.

– Вай! Сыма Цзян?! Садык![8] Иптэш![9] И ты, Бурангул, тоже здесь?! И ты, Димитрий?! Вот так встреча! Салям алейкум!

– Алекума-саляма! Алекума-саляма! – маленький сухонький китаец аж подпрыгивал от радости и потешно, будто крыльями, размахивал руками. Бурангул скалился во весь рот. Дмитрий же попросту сгреб Хабибуллу в охапку и троекратно расцеловал по русскому обычаю.

Все присутствующие, включая королеву, ошарашенно пялились на происходящее. Бурцев ни хрена не понимал.

– Какого, Сема?!

– Васлав, это та самая арабская мудреца, про которая моя твоя говорилась в Силезская княжества. Вспоминайся! Хабибулла – создателя большая порока хойхойпао.

Бурцев “вспоминался”. Хабибулла… Хабибулла… Действительно, в самом начале их знакомства – еще в Польше, в лагере Кхайду-хана Сыма Цзян рассказывал о строителе мощной метательной машины – требюше-хойхойпао. Китаец говорил, будто этот арабский ученый муж, как и он сам, отправился в поход с татаро-монгольскими туменами, надеясь отыскать магическую башню перехода. Но ведь тот Хабибулла погиб. Так, по крайней мере, утверждал Сыма Цзян.

– Как твоя живая? Твоя должна быть мертвая! – жизнерадостно хихикал китаец.

– Ля-а[10] – покачал головой Хабибулла. – Разве ты видел меня мертвым, Сыма Цзян?

– Нет, но многая другая говорила, что польский стрела попалась в твоя голова…

– Никогда не верь другим, верь лишь своим глазам, садык. В Малой Польше возле Кракова убили моего коня. А стрела, что пустил в меня польский лучник, лишь оцарапала мне щеку, – Хабибулла тронул шрам, уходивший под бороду. – Я отстал, остался один. А потом… потом, слава Аллаху, мне улыбнулась удача. Я вышел к колдовской башне ариев, Сыма Цзян!

Китаец так и охнул:

– Твоя добралась до Куявия? Твоя нашла Взгужевежа-крепостя?

Хабибулла удивлено вскинул брови:

– Я нашел башню в Силезии. И никакой крепости там не было. Между двух холмов у небольшой реки, возле дороги, ведущей к городу Вроцлаву, валялись глыбы, которые не под силу поднять человеку. Среди этих глыб я и обнаружил основание башни. Древние манускрипты не обманули. В башне ариев, действительно, таится великая магия колдовских врат. Но у меня не было ни времени, ни возможности ее изучить. Зато я чудом выбрался из силезских лесов. Сгинул бы, наверное, на чужбине, если бы вновь не встретил воинова Кхайду-хана, возвращающегося после Легницкой битвы. Велик Аллах в милости своей! Всевышнему не угодна была моя смерть. Но и от заветной башни Он отвел меня, едва явив ее. Может быть, потом… Может быть, в другой раз…

Сыма Цзян прицокивал языком и качал головой, подобно китайскому болванчику. Бурцев чесал репу. Судя по словам араба, Хабибулла вышел к развалинам той самой башни, откуда начался его, Василия Бурцева, путь в тринадцатом веке.

– А теперь скажи, мудрый Сыма Цзян, кому мы обязаны своим спасением? – спохватился Хабибулла.

– Ну, моя, конечно, – важно надулся китаец. – И моя многая друга. А больше вся вот…

Старик указал на Бурцева.

– Мэ хэза? Кто это? Ваш военачальник-каид?

Сыма Цзян кивнул. Хабибулла подошел ближе.

– Эсмик э?[11] Как твое имя, о благородный воин?

Хабибулла говорил по-татарски. Бурцев ответил на том же языке.:

– Ну, Василий. Вацлав…

Хабибулла приложил руку ко лбу, потом – к устам, к сердцу. Чуть склонил голову:

– Салям алейкум! И шукран[12] Благодарю тебя за помощь, о Ну-Василий-Вацлав.

– Алейкум ассалям! – вежливо отозвался Бурцев. Тоже отвесил уважительный поклон. – Только без “ну”, пожалуйста. А твое имя Хабибулла, так?

– Эсми[13] Хабибулла ибн Мохаммед ибн Рашид ибн Усама ибн…

Усама? Лишь бы не Бен Ладен! Бурцев торопливо вскинул руку:

– Прошу, уважаемый, позволь называть тебя просто Хабибулла.

Всех “ибнов” ему все равно не запомнить.

– Кваэс. Хорошо. Я твой вечный должник, о благородный Василий-Вацлав. И мой меч – твой меч.

– Да ладно, чего уж там. Земля круглая. Сочтемся как-нибудь.

– Земля плоская, – серьезно возразил Хабибулла. – И расстелена Аллахом подобно ковру. И укреплена горными твердынями, дабы не колебалась. Земля удерживается на рогах быка, а бык – на рыбе, а рыба – на воде, а вода – на воздухе, а воздух – на влажности, а на влажности обрывается знание знающих. Но, клянусь Аллахом, отныне я буду сопровождать тебя по этой земле, сотворенной Им, всюду, каид Василий-Вацлав.

– Всюду? А может, все-таки не надо всюду-то? – осторожно спросил Бурцев. Излишняя признательность иногда может становиться навязчивой.

– Надо! – упрямо сказал Хабибулла. – Я уже поклялся именем Аллаха.

Бурцев вздохнул. Кажется, еще одним человеком в его дружине станет больше, хочет он того или нет. А впрочем… Преданный сарацин в Палестине им пригодится. Да и еще один меч лишним никогда не будет.

Загрузка...