Песни

Летели мы — земля внизу, до Бога близко…

Серёга пил, а я стеснялся, не хотел.

Летели мы тогда в Нью-Йорк из Сан-Франциско,

Мы долетели — мой багаж не долетел.

Стою, как сэр на блюде, нищ и безутешен,

В чужой стране с грудным Серёгой на руках,

А мне говорят: «Thanks, — говорят, — for your cooperation!»

И улыбаются. Я понял, дело швах.

Обокрали сироту

В гадском аэропорту,

Обокрали сироту

На лету.

Я знал, что в мире правда есть, я верил в это,

Что есть страна, где жизнь свободна и легка.

И вот компания с названием кратким «Дельта»

В компот мечты моей нагадила слегка.

Я не о сумке — сумка что, лишь скарб убогий,

В ней сотня дисков, том Шекспира и штаны.

Ну почему же у меня, не у Серёги,

И не в Перми — в Нью-Йорке…

Больно, пацаны!

В USA средь бела дня

Объегорили меня,

Облапошили меня.

Вот фигня!

Кому бы в морду дать, излить свою обиду,

Да так с подтекстом в морду дать, само собой…

Но нет, я в «Метрополитен» пошёл смотреть «Аиду»,

Искусство душу лечит, как и мордобой.

Я слушал Верди — ох, слёзы комом в горле.

Смотрел на публику — культурная страна,

У них Курт Воннегут, Хемингуэй… А сумку спёрли

И компенсации не платят ни хрена.

Напишу в Госдепартамент письмецо

С понтом дела — официальное лицо:

Выводите из Ирака войска,

Ну и сумку мне верните. Всё пока.

Как тут выжить человеку в мире пёстром —

Глобализация мощней день ото дня.

Что я, блоха, могу ответить этим монстрам?

Сказать, зачем вы обижаете меня?

Я из России им звонил, нудил чего-то:

Мол, верните диски, и Шекспира, и штаны.

В конце концов они сказали: «Мы банкроты».

Всё! Вот Шишкин блин! «Прощаем всем, кому должны».

И у этих молодцов

Не найти теперь концов,

Обрубили все концы,

Подлецы.

Я не нищий: есть машина, есть квартира,

Но сумку жалко, сумки нам ещё нужны.

Да подавитесь, пусть пойдёт на дело мира,

Как говорится, лишь бы не было войны.

Когда-нибудь мой утлый призрак с бледной рожей

Войдёт в Нью-Йорк при свете палевой луны

И будет кейсы вырывать из рук прохожих,

Искать там диски, и Шекспира, и штаны.

И будет кейсы вырывать из рук прохожих,

Искать там диски, и Шекспира, и штаны…

Семейство моё влезло в смуту российскую,

В доме, как в Думе, — бардак и разлад.

Брат — коммунист, тёща любит Явлинского,

Тесть — жириновец, жена — демократ.

Благо в квартире посуды немерено,

А то ведь на кухне весь день чашки бьют.

Слышатся крики: «Не трогайте Ленина!»,

«Сталин — палач», «Президента — под суд!»

Дед — монархист, помнит детство голодное,

Путая гимны, поёт по утрам:

«Славься, отечество наше свободное,

Царствуй во славу, во славу нам…»

Бабушка на ночь читает Кропоткина,

Шурин сперва в пацифисты хотел,

Потом заразился болезнью Боткина,

Я — говорит, — маоист, потому пожелтел.

В доме брань и перепалка,

Ошизел в конец я с ними,

А я б уехал на рыбалку,

Да, кто ж дерущихся разнимет?

Я сижу такой печальный,

Неприкаянный и нервный.

Генетически нормальный,

Политически ущербный.

Жена из постели прогнала с угрозами,

За то, что Чубайса назвал чудаком,

Я, говорит, не Арманд, чтобы спать с ортодоксами,

От красного секса очищу я дом.

Но секс, он не может быть красно-коричневым,

Лишь иногда голубых он тонов,

Любовь вне политики, ей без различия, —

Будь ты хоть негром преклонных годов.

С кем ты? — шипят домочадцы капризные,

С кем ты? — косится досужий народ,

С кем ты? — канючит мужик в телевизоре,

С кем ты? — мяучит свихнувшийся кот.

Да я разберусь со своею судьбою,

С кем я — вопрос исключительно мой.

Да хоть сам с собою одною рукою.

Всё лучше, чем в стаде идти на убой.

Тут пришел племянник:

«Харе Рама, дядя Тима,

Рама Харе, Тима дядя,

А Харе, Харе, дядя, дядя,

а Рама, Рама, Тима, Тима!»

А я ему:

«А что хозяйки с кислой харей

Думают о вкусе „Рамы?“» —

«Харе Рама, Рама — харе

Словно съел кусочек кармы».

Сотвори себе кумира,

Пой осанну, спи голодным,

А потом его кремируй,

А потом ходи свободным.

Я живу и лоб не морщу,

Без царя в башке лохматой!

Отравил жену и тёщу,

Убил дедушку лопатой,

Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой,

А я дедушку не бил, а я дедушку любил!

Я жил себе, как жил — повеса и гуляка,

Но Гороскоп открыл мне, чуваки,

Что мы не шантрапа, а Знаки Зoдиaка —

Стрельцы, Тельцы и прочие зверьки.

По жизни нас ведут небесные светила,

Случайностей в подлунном мире нет:

Вот если вам вчера, допустим, дали в рыло,

То это по велению планет.

Луна в Весах, а я в трусах, грущу, пью чай с лимоном —

Мне Гороскоп мой пить вино сегодня запретил.

У них там, видишь ли, конфликт Юпитера с Плутоном,

А ты сиди тут, пей чаёк, тверёзый, как дебил.

Звёздочки сияют на небушке,

Над рекой склонилися ивушки.

Загадаю звёздочкам денюжки,

Звёздочки ответят мне: «Фигушки!»

Мне в начале той недели

Предсказамус Настрадал

«Приключение в постели»,

Я, как дурак, всю ночь прождал.

Посоветовал мне «в среду путешествовать с женой».

Ну, если я куда поеду, так от дома до пивной!

«На работе будет счастье и влечение к труду,

И будьте ласковей с начальством!» Что имеется в виду?

Эти звёзды оборзели!

У меня астральный стресс!

«Приключение в постели»?

Ну, наверно, энурез.

То ль разозлили мы Медведицу Большую,

То ли Уран с Нептуном порчу навели.

И вот уже глядишь — талибы кипишуют,

И кран потёк, и кончились рубли…

Залью, как Водолей, соседям потолки я,

Они, как Скорпионы, приползут,

Сошлюсь я на Нептун, на звёзды колдовские, —

Они же психиатра позовут!

Поверишь в чёрта, в НЛО, в друидов, в Харе Раму,

Когда на пол течёт вода, безумствует астрал!

Осталось только начертить в клозете пентаграмму,

Чтобы хотя б зловредный Марс на стул мой не влиял!

Оставьте свой апломб, оставьте самомненье.

Сегодня ты богат и знаменит,

А завтра на Луне — бац! — случается затменье,

И вам напоминают про кредит.

Всем движут небеса: война, распад империй,

Вопрос еврейский, половой вопрос.

Вот так не угодишь какой-нибудь Венере,

Ходи потом — лечи трихомоноз.

Я звездовод, я звездовед, я стал уже маньяком,

Я сам составлю гороскоп и глазом не моргну.

В окно я гляну — во дворе все знаки зодиака —

Мои соседи — ходят там, вот с них я и начну.

Кто каким родился знаком, угадаю я и так:

Вот дед — всю жизнь на даче раком, ну, понятно, что он Рак.

Люська — та пока что Дева, но выйдет замуж, дайте срок.

И пойдёт она налево, муж кто будет? Козерог!

Вот бандит, конкретный Вася,

Как всю жизнь был Овном,

Так Овном он и остался —

Скоро станет паханом.

Вот Телец — путана Галка,

Предлагает полюбить.

Тёлка — профессионалка,

Сорок долларов не жалко,

Ой, братва, такая Галка,

Но можно ящур подхватить.

Накрошу я хлебца воробушкам,

Поклюют с ладошки опасливо,

Расскажи ты мне, гороскопушка,

Будем мы когда-нибудь счастливы?

Вращает шар земной невидимая сила,

И, завершая полный оборот,

Часть суши — мега-холдинг «Мать-Россия»

Вползает в ночь, Курилами вперёд.

И чей-то голос, вдруг, из сердца мирозданья

Мне говорит в Космической тиши:

«Дитя моё, дитя! Ты веришь в предсказанья?

Дурак ты, лучше песню напиши!»

Потерял сосед работу,

Стал угрюмым, агрессивным,

Не рыбачит по субботам,

Не играет в домино.

Он включает караоке

И наверху поёт надрывно:

«Солнце всходит и заходит,

А в тюрьме моей темно!»

Он поёт, и дом наш слышит

Жажду бури в этой песне,

Силу гнева, литр водки

И призывы к топору.

Он теперь — борец с режимом,

Наш Элвис Пресли с Красной Пресни,

Из окна плюёт, грозится

И пугает детвору.

У жены от этих песен

Разыгралися мигрени,

Ходит с мокрым полотенцем,

Ставит пиявок на виски.

Лично мне от всякой хрени

Помогает аутотренинг —

Вариант борьбы с режимом

И спасенье от тоски.

Сограждане в раздумьи морщат лбы,

Их мучают тяжёлые сомненья:

Смириться ль под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье?

А я сажусь в кресло — и:

Мои руки становятся тёплыми,

Мои ноги становятся тёплыми,

Мои уши становятся тёплыми,

Наливается тело свинцом.

Я спокоен, сижу и не гавкаю,

Я спокоен, как Бобик под лавкою,

Как Конфуций, укуренный травкою, —

Так сижу я, мудрец мудрецом.

В моём теле ничто не шевелится,

И, пока моё тело не телится,

Дух мятежный от тела отделится,

Воспарит, налетается всласть.

И накласть мне на жизнь кособокую,

На соседа с его караокою,

На супругу его кареокую

И на всю нашу дикость накласть!

Из жильцов в подъезде нашем

Всем довольны только двое:

Жора, мирный алкоголик,

И его бойцовский кот.

Остальные все смурные:

Дескать, что ж это такое?

Жизнь, видишь ли, не сахар,

Не малина и не мёд.

А мир вообще несовершенен.

Ты гляди, чего творится:

В колбасу кладут не мясо,

А крахмал и желатин.

Можно, как дешёвый Гамлет,

Обличать, буянить, злиться,

А можно мирно жить, поститься,

Как блаженный Августин.

Злоба ведь неконструктивна,

Злоба портит наши души,

Ведь почти все люди — братья,

Кроме явных сволочей.

Вон, гаишник палкой машет,

Скажет щас, что я нарушил,

Скажет вежливо, но жёстко —

Волк, исполненный очей.

А я ему говорю:

Мои руки, — говорю, — товарищ лейтенант, становятся тёплыми,

Мои ноги становятся тёплыми,

Мои уши становятся тёплыми,

И затишье в усталом мозгу.

Вот вы — нервный, как Анна Каренина,

А я — спокоен, как мумия Ленина.

Вы штрафуйте, как Кодексом велено!

А я нервы свои сберегу.

Ну, конечно, нарушил. Я верю вам,

Хоть вижу сходство у вас с сивым мерином,

Но я спокоен, как Будда под деревом,

И мой дух улетел высоко.

Он летает сейчас над столицею,

Он забил на ГАИ, на милицию,

На всю угрюмую нашу юстицию.

Мне свободно, спокойно, легко!

Люди в зимнем настроении:

Утром — темень, ночью — темень,

Дом, работа, завтрак, ужин,

А потом сидишь, как сыч.

А душа? Взамен искусства

Предлагают энтертейнмент.

Чем же душу успокоить?

Как гармонии достичь?

Чтобы стать духовно выше,

Нет ни времени, ни денег.

Чтобы деньги заработать,

Надо жить в другой стране.

Но нам другой страны не надо.

Остаётся аутотренинг —

Метод, как улучшить жизнь,

Просто лёжа на спине.

Рекомендую: ложитесь на диванчик — и:

Наши руки становятся тёплыми,

Наши ноги становятся тёплыми,

Наши мысли становятся тёплыми,

Наступает внутри благодать.

Мы спокойны, как пташки небесные.

Наши жёны такие прелестные!

А мужья — работящие, честные,

Ну, и дети, конечно, — под стать!

Наступает внутри релаксация.

Что нам склоки, погода, инфляция!

Мы большая, спокойная нация,

И на всё по-большому кладём!

И страна наша тоже огромная

И для жизни такая удобная!

И колбаса наша, в общем, съедобная.

И мы все, куда надо, идём.

На душе было мерзко и пакостно —

Стало тихо, спокойно и благостно.

И взлетим мы свободно и радостно,

И махнём над страной с ветерком!

Полетим вы и я в даль высокую,

И сосед со своей караокою,

И супруга его кареокая,

И гаишник на палке верхом.

Полетим по-шагаловски, парами:

Гитаристы, махая гитарами,

Олигархи, махая сигарами,

Полетим, воспарим, покружим.

Вот если все мы: министры, писатели,

Работяги, певцы, надзиратели —

Вознесёмся все к чёртовой матери —

Вот тогда-то и рухнет режим!

Ах, странное время, безумное время,

Живём второпях, словно книгу листаем.

И что же случилось-то с нами со всеми?

Куда мы спешим? От кого убегаем?

Прошедшие дни не считаем беспечно,

Смеясь и горюя, грустя и влюбляясь,

А маленький ангел-хранитель наш вечный

На нас, непутёвых, глядит, улыбаясь…

Ах, ангел-хранитель, ах, ангел-хранитель,

Ты наших квартир непрописанный житель.

Ты нас не покинул, ты с нами, а значит

Мы станем мудрее, всё будет иначе…

Но как мы торопимся с прошлым проститься!

А были те годы не так уж и плохи:

Глядят с фотографий счастливые лица —

Счастливые лица несчастной эпохи.

Ах, милые лица, вы нас извините,

За то, что не глядя проносимся мимо,

Но прошлое наше, как ангел-хранитель,

Как ангел стоит за спиною незримо.

Ах, ангел-хранитель, ах, ангел-хранитель,

Ты наших квартир непрописанный житель.

Невидимый Бог коммунальных чертогов,

Нам надо всего только счастья немного…

Я шёл, цветущий как букет,

Глядел на белый свет.

Чесотки нет, сухотки нет,

Чахотки тоже нет.

Я шёл ни в гневе, ни в злобЕ —

Спокойный экземпляр —

И деньги есть, и сам себе

Чистосердечный дар.

И можно водочки поддать,

А можно не поддать…

Благодать, ребята, благодать!

Из окружающей среды

Вдруг возникает тать, И говорит он: «Подь сюды!»

И портит благодать.

Он говорит мне: «Слышь, браток,

Уважь рабочий класс,

Давай, любезный, кошелёк,

Делись, как учит Маркс!»

И этот ражий мужичок,

Встряхнув меня, извлёк

Кошелёк, ребята, кошелёк.

А мне на деньги наплевать,

А мне важнее благодать.

Я говорю: «Ведь ты ж не грош,

Ты благодать мою крадёшь!»

А он в ответ: «Не местный я,

Мытищи — родина моя,

У нас за слово „благодать“

В Мытищах могут в морду дать».

А я опять твержу ему:

«Что ты читал, кроме „Муму“?

Вот Достоевский сам сидел

И написал про беспредел,

Там тоже из Мытищ Гаврош

Пришил старушку ни за грош,

Так он раскаялся, браток,

И получил условный срок,

И ты покайся, ляг в кровать,

Там ты обрящешь благодать!»

Он для порядка в глаз мне дал,

Забрал наличность и слинял,

Но обещал он поискать,

Что, мол, за птица — благодать,

Обещал браток поразмышлять.

(Проигрыш под «Ай-яй-яй яй ааа»)

Вопрос к правительству страны:

Что за бардак у вас?

Отчизны лучшие сыны

Тут получают в глаз!

Ущербен и порочен курс

На расслоенье масс.

И глаз болит мой, и, боюсь,

Что прав был Карл Маркс.

На Маркса можно попенять…

Но как козлов унять?

Благодать нужна им, благодать!

Без благодати гражданин,

Как горец без усов,

Он, как без лампы Аладдин,

Как Ленин без трусов.

Как он и жалок, и смешон,

Несчастный он и злой,

И чей-то глаз отыщет он,

Боюсь опять, что мой.

А потому, хорош страдать,

Роптать, негодовать!

Благодать ищите, благодать!

Ты ощутишь её, дружок,

Иди, ложись на солнцепёк,

Послушай пташек, покури

И сам с собой поговори.

Мир полон злобы и борьбы,

Там узколобые жлобы,

Жить надо в кайф здесь и сейчас,

Пошёл он в баню, Карл Маркс!

Налей шампанского ведро

И перечти ты «Фигаро»!

И будет солнышко сиять,

И миру — мир и благодать!

Миру — мир, а людям — благодать!

Я вспоминал братка того, Занятный персонаж,

И вот недавно про него увидел репортаж.

Он бросил грабить-воровать,

Я был ужасно рад,

Видать, обрёл он благодать —

Теперь он депутат.

И я сейчас про благодать

Талдычу всем, кому придётся —

Нам не дано предугадать,

Чем наше слово отзовётся!

Приключилась со мной мистерия:

Мне приснился товарищ Берия.

Подмигнул мне стеклянным глазом

И спросил: «Что дрожишь, зараза?»

Мы с ним пили и ели шашлыки,

Он ругался: «Все вы меньшевики!

Развели тут демократию!

Попишу я всю вашу братию!»

Товарищ Берия всех нас рассудит,

Товарищ Берия — наш рулевой!

Товарищ Берия нравится людям,

Товарищ Берия вечно Живой!

«Мы — марксисты», —

сказал он, — «Народ плечистый:

Особисты, танкисты, чекисты.

Наша партия нас к торжеству ведёт!» —

Так что, здравствуй, ж…: новый год!

Я проснулся с мокрым от пота лицом.

Слава богу, что это всего лишь сон.

Но скажите, если все было во сне —

Кто же тогда забыл у меня на столе пенсне?

Товарищ Берия всех нас рассудит,

Товарищ Берия — наш рулевой!

Товарищ Берия нравится людям,

Товарищ Берия вечно Живой!

Какой мы трепетный народ —

Воспринимаем всё всерьёз,

Манера скверная у нас

По пустякам впадать в невроз.

Вот у писателя Петра

Глубокий творческий застой,

А всё невроз от осознания,

Что он хуже, чем Толстой.

Вот математик Николай

Решал какой-то интеграл,

Три дня решал и не решил,

Посуду бил и так орал!

Большой невроз.

На священнике Кирилле

Третий год как нет лица.

Но зато есть ощущение

Вселенского конца,

Что вокруг секуляризм,

Сатания и психоз —

У него развился

Эсхатологический невроз.

Атеистам тоже плохо —

Разнеслась такая весть,

Что грешить теперь опасно,

Бог, оказывается, есть.

Большой невроз.

На горе колхоз,

Под горой совхоз,

У тебя невроз,

У меня невроз.

За стеной стучат,

За спиной кричат,

Слева — инвалид,

Справа — психопат.

Только ляжешь спать,

Тут вставать пора,

Но как же можно быть спокойным

В понедельник в семь утра?

Большой невроз.

Население в неврозе,

В подмосковном Клину

Тракторист Иван Степанов

Укусил за нос жену.

На суде в последнем слове

Он тревожно произнёс:

— Отойдите, покусаю,

У меня теперь невроз.

Прокурор просил полгода,

А судья дал двадцать пять.

У судьи ни к чёрту нервы,

Мог и на фиг расстрелять.

Большой невроз.

У светской львицы две левретки

Отравились фуа гра,

Они в дерьме, она в истерике,

В неврозе повара.

А у бандита Алексея

Дал осечку пистолет,

Он написал статью в журнал

На тему «В жизни счастья нет».

Вот психоаналитик Виктор

Тьму народа излечил,

Больные так мотали нервы —

Взял одного и замочил.

Большой невроз.

Раздражает день,

Раздражает ночь —

И ложиться лень,

И вставать невмочь.

Инвалид стучит,

Психопат кричит,

Во дворе Полкан

Тоже не молчит.

И долги растут,

И кровать скрипит,

И вообще, когда в Руанде

Прекратиться геноцид?!

Большой невроз.

Мы не шведы, не голландцы,

И невроз у нас иной,

Мы народ пассионарный,

В смысле — очень уж дурной:

То княжну швырнём с досады

В набежавшую волну,

То пожар Москвы устроим,

То гражданскую войну.

Так нельзя. Вы что, в натуре,

Спрячьте пули и картечь.

Я, в натуре, о культуре —

Нервы надобно беречь.

Большой невроз.

Когда вам ушлый официант

Вчерашний ростбиф принесёт

И разольёт на стол вино,

И скатерть вам поставит в счёт,

Не надо ножками сучить,

Кричать об этих пустяках —

Конечно, надо заплатить.

Вообще — держать себя в руках.

Но как приятно тихо встать,

С улыбкою сказать «Пардон!»,

По люстре стулом садануть

И просветлённым выйти вон.

Большой невроз.

На горе колхоз,

Под горой совхоз,

У тебя невроз,

У меня невроз.

Раззудись плечо,

Размахнись рука,

Пошумим ещё,

Побузим слегка.

Как продрал глаза,

Так прощай покой,

А я люблю свои неврозы —

Ух, я бешеный какой!

Большой невроз.

Большой невроз.

Большой невроз.

Большой невроз.

Жизнь сюрпризы преподносит,

Жизнь лупит нам под дых,

И депрессия всё косит

Наши стройные ряды.

Обстановка неспокойна,

Психиатры сбились с ног,

А народ сигает в окна,

Нажимает на курок.

Люди злы, как прокуроры,

Ждут печального конца,

От тоски у всех запоры

И землистый цвет лица.

Улыбаться надо, братцы,

Не сдаваться, молодцы!

Если нация в прострации,

То нации — концы.

Всё будет обалденно,

И не о чем скорбеть.

Вам надо ежедневно

Сто сорок раз пропеть

О том, что всё отменно,

Всё просто офигенно,

Всё ништяк.

Эй, страдалец, зачитай-ка

Список личных неудач:

Зайку бросила хозяйка?

Уронили в речку мяч?

Из туфты не делай драму:

Мир прекрасен, жизнь идёт.

Глянь-ка — мама моет раму,

Саша кашу смачно жрёт.

Что, начальник обижает?

Да ты в г ег видал.

Негритят жена рожает?

А вдруг твой прадед — Ганнибал?

Это мелкие печали,

Был и хуже беспредел:

Одного вообще распяли,

Так он терпел и нам велел.

Всё будет обалденно,

И не о чем скореть.

Вам надо ежедневно

Сто сорок раз пропеть

О том, что всё отменно,

Всё просто офигенно,

Всё ништяк.

Если водку пить печально,

Можно тихо ошизеть,

Но всё не так суицидально,

Если в корень посмотреть:

Денег нет — так и не будет,

Что ж печалиться о том.

Ты дыши, брат, полной грудью,

Жуй морковку полным ртом.

Занимайся сексом, спортом,

Плавай, рыбок разводи,

Дай хоть раз начальству в морду,

Делай что-то, не сиди.

Подними с дивана мощи,

Встань, занятие найди.

Соблазни соседку, тёщу,

Тестя — только не сиди!

Всё будет обалденно,

И не о чем скорбеть.

Вам надо ежедневно

Сто сорок раз пропеть

О том, что всё отменно,

Всё просто офигенно,

Всё ништяк.

Исчез боржом, он как Ясон покинул нас.

Нарушен мой кислотно-щелочной баланс.

И вот теперь болят желудок и душа,

Хочу узнать: кому баланс мой помешал?

Мне говорил знакомый друг, грузин Реваз:

«В Тбилиси пишут, что плохи дела у вас».

А я сказал: «А наша пресса донесла,

Что на холмах Грузии лежит ночная мгла!»

«Пишут — вы за рубежом нам враги. Я поражен!

Пишут, будто к нам грузины шлют неправильный боржом!

Дескать, стали проверять — спирт боржомом разбавлять —

Санитарный врач загнулся, и решили — не пущать!»

И сказали нам: «Шабаш! Лучше кушайте лаваш,

А взамен боржома пейте наш Це-два-Аш-пять-О-Аш!»

(Припев на мотив «Арго»)

Боржом! Разве вкус твой хуже вкуса пепси-кольного?

Боржом! Что ж там химики нашли в тебе крамольного?

Еще сказал знакомый друг, грузин Реваз:

«Вы, россияне, цены ломите за газ».

А я сказал: «Кто, я ломлю? Вай, дорогой,

Бери мой газ прям вместе с газовой плитой!»

Ну что тут скажешь? А тут скажешь только «Вах!»

Свихнулось что-то в наших мудрых головах!

Хохлы, жиды, кавказцы, чурки, москали,

Эхма, ребятушки, свободы огребли?

Пишут: внешний враг хитёр, он коварный экспортёр,

И у нас от их товара аллергия и запор.

Кто ответит, чья вина? Ищет крайнего страна.

У меня жена — грузинка, я спрошу с неё сполна!

Да ещё родимый сын на две четверти грузин,

Плюс две дочки… Обложили, сыпят в воду мне стрихнин…

Представьте Рай: красоты, гурии поют,

В беседке Пушкин с Руставели чачу пьют.

Как выпьют — вниз кричат, раздвинув облака:

«Эй, там, на шхуне! Не валяйте дурака!»

В Раю неважно: русский, чукча, армянин,

Рай — он ведь как СССР, на всех один!

А в центре там фонтан огромный сооружён,

Не Церетели, но в фонтане бьет боржом!

Боржом! Широко известна марка легендарная!

Боржом! Так о чем же плачет служба санитарная?

Я мыслю: дело не в кавказцах, москалях…

Сдаётся мне, что здесь всё дело в дураках.

Их дураки, а также дураки у нас

Ещё покажут нам дурацкий мастер-класс!

Я съем хинкали и горячий хачапур,

Живу как бог, на перекрёстке двух культур!

И кстати,

Запью украинской грилкой шашлыки,

Пока ее не запретили дураки.

Хэй!

Нанай-нанай-нанай…

Нанай-нанай-нанай…

Нанай-нанай-нанай…

………..

Сада харчемо, Борджомо…

То не выпь кричит в лесу, не медведь ревёт,

Не хохочет то кикимора поганая,

То из чащи из густой, из трясин-болот

Приползла на Русь попса окаянная.

Извивается она змеей-полозом

Да манит к себе диковинным обликом.

И поёт она — кричит дурным голосом,

Кто послушает — становится козликом.

И обличья принимает всё разные:

То беззубым обернётся проказником,

То девицею заплачет несуразною,

А то зайкою, то рыбкой, то тазиком.

А внутри попса фанерой набитая.

Едут вслед за ней продюсеры грозные,

Едут вслед за ней продюсеры хитрые

На борзых конях, а сами-то — борзые.

В чистом поле ветер злится,

В небе звёздочка блестит.

Крыша едет, крыша мчится,

Крыша по полю летит.

Извела попса битлов с элтонджонами,

А стинги славные да клэптоны верные,

Все лежат ордой-попсою сражённые,

И пируют на костях псы фанерные.

Дурит маленьких детей моль позорная,

Нежным отрокам несет чувства стадные.

А на голову попса зело скорбная,

А на денежки попса зело жадная.

Злато-серебро гребёт и не давится,

И сама себе дает презентации,

И сама собой попса восхищается,

Похваляется собой, не нахвалится:

«Ай, белы рученьки мои — как лебёдушки,

Очи синие, а губы — красней вина.

Голосок мой сладенький — от соловушки,

А парчовый малахай — от Юдашкина!»

Едет месяц на коляске,

Ходит дождик по земле.

А два кусочека колбаски

До сих пор пылятся на столе.

Кто же сможет помешать злому шабашу?

На Руси теперь орлы жужжат мухою.

Богатырь Гребенщиков ищет Шамбалу,

Макаревич-богатырь стал стряпухою.

Тут поднялся старичок древний, хроменький,

По прозванью старичок — Хиппила Вудстокский,

Закричал тот старичок: «Эй, соколики,

Хватит греться на печи, помирать с тоски!

А вставайте, добры молодцы знатные,

А вставайте, шевчуки да бутусовы!

Надевайте вы косухи сыромятные

Да банданами украсьте кудри русые!

Натяните-ка вы струны калёные,

Что живой водою — пивом окроплённые,

Собирайте виртуозов-волшебников

Да в союз возьмите бардов-кочевников,

Да наследников Бояна-Шостаквича —

Гусляров — Башмета да Ростроповича

Под знаменами Бетховена да Хендрикса,

Вот тогда попса в муку перемелется!

И пойдёт на бой с попсой сила ратная,

Сила ратная, вельми адекватная.

Столько лет под тяжким игом нами прожито!

Надоела, блин, попса, ну сколько можно-то!?»

Светила луна цвета старого виски,

Мы пили кагор цвета южных ночей,

И вдруг мне сказала одна журналистка:

— Вы столько поёте о пьянстве, зачем?

Ах, леди, я стар, мне лукавить негоже,

Скажу напрямик: Нету смысла трезветь!

Мы можем не петь, но не пить мы не можем,

А уж если мы пьём, отчего бы не спеть?

И буду уж тем я любезен народу,

Что милость призвал к босоте,

Ко всем, кто свою защищает свободу

В боях на семейном фронте.

Чтоб крепла моя держава,

В законе должна быть строка:

«Мужчина имеет право

С друзьями попить пивка».

Ах, леди, оставьте упрёки, укоры.

Не мы слабовольны, а жизнь нелегка.

Я видел, как пьют доктора и шахтёры.

Рискните шахтёру налить молока!

Вы ж нами воспеты, прекрасная дама:

Вино при свечах, поцелуй в полутьме…

Наверно, жена и Омара Хайяма

Лупила за пьянку по белой чалме!

Бывает, вернёшься почти что тверёзый,

Ну, может, чуть-чуть неликвидный:

«Ну, здравствуй, родная, я принёс тебе розы…»

«Опять нализался!» — Обидно.

Выпей, не бойся, выпей!

Скажет жена: «Подлец!» —

А ты гордо неси, как вымпел,

Литровый терновый венец.

Трубы горящие,

Так чего ж я робею?

Тварь я дрожащая

Или право имею?

Я знал одного, он не пил даже пиво,

Имел трезвый взгляд, не ходил в кабаки.

На жизнь нашу трезво смотреть — ой, тоскливо,

А этот смотрел. Ну, и помер с тоски!

Ведь пьянство не цель, а движение к цели,

Лишь поиск гармонии смысл пития.

Ведь пьяный — блаженный на самом-то деле,

Его любит Бог, не кусает змея.

Мой друг, не был ты ни жлобом, ни сатрапом,

Семью и отечество любишь.

«Сыночек, не пей, а то будешь, как папа…»

«Сынок, не женись — точно будешь!»

Уроки такого типа

С античных времён не впрок,

И новая скажет Ксантиппа:

«Пойду, заварю чаёк…»

Супруга свыше нам дана,

Замена счастию она.

Жизнь идёт,

Мелькают годы за окном, как будто станции метро.

Кайф не тот!

В пивных — салфетки и цветы, их переделали в бистро.

Старина,

А в волосах-то седина.

Старина,

А жизнь-то, чёрт возьми, одна!

Но хороша!

Храни нас, Господь, вывози нас, кривая,

Всё мелочь и тлен, трын-трава и полынь.

Философ Декарт говорил, наливая:

«Я пью, значит, я существую!» Аминь.

Я песню допел, и не надо дискуссий,

Всё стынет, давно уж налито.

Так выпьем же, братцы, и смачно закусим,

Приятного вам гепатита!

Так, выпьем же, братцы, и смачно закусим,

Приятного всем гепатита!

Пришла беда в конце июля:

Машину спёрли со двора.

Как поросёнка умыкнули,

Она и хрюкнуть не смогла.

Верните, гады, мне машину,

Верните, твари, тачку мне.

Хожу, кляну свою судьбину

И ночью вою при луне.

Как я любил её, ребята!

Шампунем мыл её бока…

И только «девяносто пятым»

Кормил с руки, как грудничка.

Я не могу сидеть на месте,

От горя стал совсем больным.

С ножом в руке и с жаждой мести

Хожу по улицам ночным.

Мне гады сердце разорвали,

И я по-чёрному запил.

Да лучше б вы жену украли,

Я б вам ещё и доплатил!

От пинкертонов толку нету,

Не ищут милую мою,

Ментам не верю и в газету

Я объявление даю:

«Пропала белая машина!

Ушла из дому, в чём была,

Обута в новую резину,

Одно сиденье без чехла.

Округлый руль, капот с горбинкой,

Багажник твёрдый, волевой.

Нашедшего мою машинку

Прошу вернуть её домой!»

И вновь на нашу улицу

Апрель тепло впустил.

Тинейджер плюнул в лужицу

И плейер свой включил.

Жена леща почистила,

Налила пива мне.

Я думаю об истине,

Которая в весне.

Которая в весне.

Сосулек культ фаллический

Весна «на нет» сведёт.

Небес простор классический

Поганит самолёт.

Соседи шумно пьянствуют,

С азартом тещу бьют.

Я в этом не участвую,

Я просто пиво пью…

Я просто пиво пью…

В предвкушении урожая

Дачники беспечные,

А я картошку не сажаю,

Сею только вечное!

Блудницы сняли зимнее,

Укоротив подол,

И похоть, пароксизмами,

Трясёт мужской наш пол.

Весна, коты блохастые

Котят себе куют,

Я в этом не участвую,

Я просто пиво пью…

Я просто пиво пью…

Опять, вон, демонстрации —

«Долой!» — кричат, — «Долой!»

Глядит на них, в прострации,

Худой городовой.

Сограждане несчастные

Желают жить в раю.

Я в этом не участвую,

Я просто пиво пью…

Я просто пиво пью…

Гляжу в окно на улицу —

Ну чем не Бюнюэль!

Кино сплошное крутится,

Оттеда и досель.

Буянит прапор в кителе

С бутылкой коньяку,

Что не дано Юпитеру

У нас дано быку.

У нас дано быку.

Но тут ОМОН его подрезал:

Мяли, жали, веяли.

«Не из таких быков, любезный,

Мы тушёнку делали».

Страна бурлит, колышется,

Шумит, воюет, пьёт,

Сама с собою мирится,

Сама в себя плюёт.

А я и не злорадствую

И славу не пою.

Я в этом не участвую,

Я просто пиво пью…

Я просто пиво пью…

Старик «транзистор» слушает

Про черноморский флот,

Барбосы мусор кушают,

Тусуется народ.

Всё суета сует, а, в общем,

Как сказал Екклезиаст:

«Тот, кто на Бога ропщет,

Тот, ребята, педераст!»

Тот, ребята, это слово!

Слышно: Пласидо Доминго

Где-то разоряется.

Ну что ж, культурная картинка

В целом получается.

Зачем образование

Я в муках получал?

Диван — мое призвание,

Уютный мой причал.

К жене любовник шастает,

Тут, с криком: «Мать твою!»,

Я в этом поучаствую.

Сейчас только вот допью!

Сейчас только вот допью!

Пару слов о народе, народники:

Перед тем как начать поворот,

Не включает народ поворотники,

Ну плюёт на законы народ.

Я намедни ужасно расстроился:

На тойоте какой-то урод

Перед носом моим перестроился —

Ну обозначь ты, урод, поворот!

Он же наглый, ему всё дозволено.

Руки-ноги б тебе обломать!

Он здоровый такой, мясом кормленный,

А мне и монтировку-то трудно поднять.

А такой и стрельнёт ещё, мало ли.

Кенгурятник напялил, куркуль.

Ты с медведями жил что ли? Маугли?

Прямо из леса — и сразу за руль.

Развинтился народ, только дай слабину.

До чего довели либералы страну.

Вон в Корее-то Северной — там извини!

Там на красный ни-ни и на жёлтый ни-ни.

Там сказал Ким Чен Ир: «Вы смотрите мне, блин!» —

И по правилам ездят все десять машин.

Да народу — за счастье, машину ведя,

Поворотник включить по наказу вождя.

А у нас — всем атас, если едут вожди:

Птица прочь улетай, зверь с дороги уйди!

Потому и холопы законов не чтут,

Потому курят в лифте, в подъезде плюют.

А холопы затем и свергали царя,

Чтобы ездить по встречной, ментов костеря.

Раздолбаи у нас шофера…

Et cetera, et cetera, et cetera.

Хам на хаммере сидит,

Хам из хаммера глядит,

Поворотник не включает,

Поворачивает.

Народ-богоносец, народ-гуманист,

Терпимый к таким мелочам.

Народ атеист, разгильдяй, пофигист —

Какой поворотник, к чертям!

Не нужна нам законов конкретика,

Не нужны нам законы вообще,

Нам чужда протестантская этика,

И буддистский порядок вещей.

Николай и святые угодники,

Для себя ничего не прошу —

Но пусть включают они поворотники,

А не то, видит Бог, согрешу.

Он мотор заведёт, глазки выпучит —

И вперёд! Аж резина визжит.

Нет, такой из пожара не вытащит

И бандита не разоружит.

Он не будет спасать утопающих,

На фига ему ножки мочить.

Нам героизма не надо, товарищи,

Но поворотник-то можно включить!

Застрахую машину — всего-то делов,

Но нет страховки пока ещё от дураков.

Он сегодня забыл поворотник включить —

Завтра будет старушек несчастных мочить.

Начинается с малого полный развал.

Нехорошие книжки он в детстве читал.

Вот такие, как он, бьют детей и жену,

Вот такие, как он, развалили страну.

Да они всюду гадят, куда ни взгляни.

В Джона Леннона тоже стреляли они.

И писал о них Лермонтов, мол, палачи:

Прокуроры, судья — все пред ними молчи.

А в конце дописал: «Дорогие мои,

Есть ещё Высший Суд, он повыше ГАИ».

Вот какая выходит мура…

Et cetera, et cetera, et cetera.

Наши трассы широки,

Устремления высоки.

Господа, включайте, гады,

Поворотники.

Смахну я с капота дорожную пыль…

Может, всё это я сгоряча?

Но был бы у Чехова автомобиль,

Поворотник бы Чехов включал.

Был бы у Чехова автомобиль,

Поворотник бы Чехов включал.

Пи-по-пи-бо-по-пи-по-пи-бо-пей!

Говорили мне ребята: «Виски ты не пей»,

А я как только виски тресну,

Так мне чудится фигня:

Будто я не доктор сельский,

А уже я — принц Уэлльский,

Говорю по-королевски:

«Get out, people, от меня!»

Ни к чему благородному лорду креплёные вина!

Я сижу, размышляю и пью, как простой господин.

Англия, открыл я вчера — государство каминов,

Там в любую дверь постучишь, отвечают: «Come in».

Jingle bells, jingle bells, jingle all the way!

Говорила мне супруга: «Виски ты не пей»,

Мне мерещится от виски,

Что в «Белом доме» я сижу,

Вижу холм Капитолийский,

Лихо шпарю по-английски,

Рядом — Моника Левински,

А что дальше — не скажу!

За бугром даже пьянка называется ласково «пати»,

Всё там чинно, как в морге,

И никто там не жрёт, как свинья,

А у нас каждый раз вместо пати — какие-то мати,

Да мне плевать и на пати, но я ж — за культуру питья!

«Flew in from Miami Beach BOAC»

Возрастает потребленье виски на Руси.

Выпьешь виски пару чарок,

И творятся чудеса:

Плюс гаванскую сигару,

И вот ты уже — Фидель, ты — Че Гевара,

Автомат взамен гитары —

И в подмосковные леса!

Плещутся на донышке бокала далёкие страны,

Пью, и солнышко Майами начинает меня пригревать.

Жаль, что это иллюзорное счастье стало не по карману.

Да и тару из-под виски — куда?

Не в посольство ж сдавать!

Old McDonald had a farm? E-I-E-I-O!

В холодильнике — лишь пиво, больше ничего.

До Техаса — путь неблизкий, да и денег ни копья,

Ну и бог с ним, с этим виски,

Будем пить продукт российский,

Есть вон, пиво да сосиски —

Перебьёмся, не графья!

Валенки, валенки, не подшиты, стареньки!

Эх, нищее племя, коллеги-врачи,

За что ж нас судьба наказала?

В авнс выдают нам анализ мочи,

В получку — анализы кала.

От голода пухну и выпить хочу,

И кожаный плащ прохудился.

Подайте, родимцы, простому врачу,

Чтоб доктор хотя бы напился.

«Нет жизни на Марсе» — ученый сказал.

У нас — тоже нет, уж поверьте.

Я гол, как сокол и я зол, как шакал,

Я нищ, как Ван Гог перед смертью,

Жена, как голодная тёлка, мычит

И детки ждут хлебца от папки.

У папки в кармане — анализ мочи, —

Не фунты, не лиры, не марки.

Приходи ко мне лечится

И корова, и волчица,

Приноси сметану, мясо,

Самогонку, что горит.

Всех он примет, всех пригреет,

Исцелит от гонореи,

От инфарктов и инсультов —

Бедный доктор Айболит.

Иль посох мне взять — да в Святые места,

Иль вором работать в Багдаде.

Подайте, родимцы, за ради Христа,

Аллаха и Кришны за ради.

Как выйдешь на паперть,

Как глянешь окрест —

Нет счастья, покой есть и воля.

Отчизной поставлен на мне красный крест,

И в зад полумесяц мне колет.

В отместку Отчизне я мелко врежу,

Мой ум помутился от горя.

Назло государству по клумбам хожу

И матом пишу на заборе.

Не лезьте ко мне, бо могу зашибить,

Чиновников всяких орава!

Как вещий Олег, я намерен прибить

Свой sheet на воротах Минздрава.

Я — жертва Минздрава, я — падший престиж,

Я — швед под Полтавою, братья.

Я — черная моль, я — летучая мышь,

Я — функция в белом халате.

Как берег надежды, как факел в ночи,

Как символ любви на планете,

Как солнце, мне светит анализ мочи,

И больше ниче мне не светит.

Ох, мы неправильно питаемся, и худеть мы не пытаемся,

Вечно жрём, чего ни попадя, вечно пьём, чего нальют.

И только жёны наши бедные, диетические, бледные,

Одуревши от бескормицы, зелень вялую жуют.

А шашлычок под коньячок!

И соус остренький к нему желательно!

Нарезать кольцами лучок —

Очаровательно!

Очень вредно есть солёное, очень вредно есть перчёное,

Ой, а как вредно есть вареники! И мясо жирное в борще!

Говорят с тоской учёные, что опасно есть копчёное,

А по последним изысканиям, крайне вредно есть вообще!

А у меня система нервная слишком нервная, наверное,

Я голодный — сволочь сволочью, а сытый я не так уж плох.

Нервы щавелем не лечатся, организм тоскует, мечется:

Мяса просит. Тигры, граждане, не едят чертополох!

А взять грудинки пожирней!

Ещё ветчинки к ней да лососинки к ней!

Стаканчик хлебного вина —

Ну изумительно!

Проповедуют умеренность, аскетизм и воздержание,

Говорят: «Умерь желания! Скушай грушу на обед!»

А спорить с этими аскетами — это всё равно как с морковными котлетами:

Ну какая философия у морковных у котлет?

А нас и так лишили многого, нам развеяли иллюзии.

Коммунизм, демократия — обернулись пустяком.

Идеалы наши стырили, горизонты наши сузили

И хотят отнять последнее — буженину с чесноком!

А как шкворчит на кухне гусь!

Здесь пахнет пряностью и тихой радостью…

Ну как же можно без гуся?

Нет, не дождётеся!

Так что — дай вам Бог здоровьичка, а также стула регулярного,

Настроенья лучезарного и душевного огня!

А ежели есть желание нескромное — скушать что-нибудь скоромное,

Так вы ешьте, люди добрые! И пеняйте на меня!

Зовут, зовут тефтели и жареный петух!

В здоровом толстом теле здоровый стройный дух!

Не надо, братцы, слушать пустую дребедень —

Давайте, братцы, кушать хотя бы через день!

Всё в свой черёд и всему своё время,

Время бросать в почву новое семя.

Время не любит идти на попятный,

Но плёнку поставят, открутят обратно.

И если вспять повернула эпоха,

Вам разъясняют, что это неплохо.

Твёрдой рукой постираем умело

Знамя борьбы за рабочее дело.

Вы промолчите, от вас не убудет.

Было всё славно, и славно всё будет.

Спите спокойно, останетесь в плюсе,

Серый волчок за бочок не укусит.

Серый волчок — он рассказывать мастер,

Сказочник добрый густой серой масти.

Слушай рабочий и слушай колхозник:

Жил-был у бабушки серенький козлик.

Столько знакомого в этих рассказах…

Спите, приснится вам небо в алмазах,

Время свернётся клубком у порога —

Тихо, спокойно… Конец некролога.

Всё в стране ужасно, всё в стране погано.

В высших эшелонах — шум и болтовня.

Бисмарка там нету, нет Шатобриана —

Значит, надо, чтобы главным выбрали меня.

И сразу: наших олигархов разведу я круто,

Соберу их вместе и скажу: «Даёшь!»

И скажу: «Сдавайте, граждане, валюту!

У меня народ не кормлен, начался падёж!»

Сам кристально честный и сакрально чистый,

Лично б сеял жито, лез в шахтёрский штрек, —

И меня б любили даже коммунисты.

Самый человечный был бы человек!

Ворам и мздоимцам — бить по пяткам палкой!

Утоплю бандитов, как слепых котят,

А ментов не трону, потому что жалко.

Что, менты не люди? Тоже есть хотят!

Я призрел бы сирых, утешал страдальцев,

Как Ильич, встречал бы чаем ходоков.

А гимном я бы сделал песенку про зайцев —

Чуть её подправит старший Михалков.

Я скажу министрам: «Что за волокита?

До сих пор у граждан нету ни шиша!

Всем читать Прудона и Адама Смита!

В общем, чтобы к Пасхе обогнали США!»

Ах, каким я славным президентом стану!

Ярким, как Людовик, мудрым, как де Голль!

Всюду будут скверы, парки и фонтаны.

Слушать будем «Битлз», кушать алкоголь!

Нас бы уважали и арабы, и евреи,

Буш бы за советом в Кремль приезжал:

Дескать, можно мы немного побомбим Корею?

А я бы средний палец Бушу показал!

А потом, конечно, стану я тираном —

Старая, простая, верная стезя, —

Разгоню парламент, посажу смутьянов.

Но здесь уже традиций нарушать нельзя!

И потом, ведь любят на Руси тиранов.

Так оно привычней, что ни говори.

Я возьму державу, скипетр из Гохрана —

И меня Шандыбин выкрикнет в цари.

Оц-тоц, хорошо! Буду самым главным!

Будет голос зычен, а рука тверда.

Боже, меня храни! Сильный, державный!

Хотели как лучше, а выйдет как всегда…

Власть, конечно, сильно портит человека.

Не пойду во власть я — мне она вредна.

И к тому же вряд ли выберут чучмека,

Так что спи спокойно, родная страна!

За многие ночи бессонные

Я песню одну написал.

Она получилась говённая,

Я спел её и зарыдал.

Как с этой бедою мне справиться!

Я выпил, но не помогло.

Жене спел — а вдруг ей понравится! —

Супруга сказала: «Фуфло».

С цветной репродукции зыркая,

Джоконда дразнила меня

Своей имбецильной улыбкою:

Ну что, мол, опять, мол, фигня?

Нет в мире печальнее повести,

А люди ведь скажут потом:

«Откуда же столько говённости

В черкесском парнишке простом?»

Жил безумно, безумно, безумно, кутил, веселился,

Жизнь бездарно, бездарно, бездарно сквозь пальцы текла.

Ах, зачем я на свет появился?

Ах, зачем меня мать родила?

Ну, не было, блин, вдохновения,

И я, что сумел, написал.

У музы, видать, несварение,

И здесь не поможет фестал.

Душевного нету страдания —

Одни рефлексии да лень.

Осталось заняться вязанием,

Сидеть и вязать целый день.

Ни вьюги, ни няни, ни цензора.

Меня бы в именье сослать!

Но щас — даже пасквиль напишешь на Цезаря,

А ему — высочайше плевать.

Стучались соседи взбешённые,

Мой кот навсегда убежал,

А я свою песню говённую

Упрямо сквозь слёзы орал.

Как ломает, гнетёт, приземляет нас проза мирская

В этой су… в этой су…, в этой суетности бытия!

Ой ты, доля моя бардовская,

Барданутая доля моя!

Но нашёл я проблемы решение,

Собрав оптимизм в кулак,

Взглянул я с другой точки зрения,

Взглянул я примерно вот так:

Ну, было две ночи бессонные!

Ну, песенку я написал!

А вышла настолько говённая,

Что я даже закайфовал!

Как с этой бедою мне справиться,

Я знаю: налью — отлегло.

Жене спел — а вдруг ей понравится?

Ну, супруга, конечно, сказала: «Фуфло»

Ой, ну извиняйте, мы сами не местные,

Украли у нас кошелёк.

Да на паперти с говённою песнею

Добуду я хлеба кусок.

В глобальной вселенской симфонии,

Где каждая нота верна,

Говённость нужна для гармонии,

Как грязь поросёнку нужна.

Найду ли я в ком понимание?

Я чистой идее служу. И все же

Займусь на досуге вязанием

И свитер говённый свяжу.

Наполнен пафосом гражданским,

Лежишь, бывало, на тахте,

Ворчишь, что люди, мол, не те…

Где граф Суворов, князь Пожарский?

Глотнёшь с утра стакан отравы,

Вздохнёшь: «В упадке нынче нравы».

Кругом мздоимцы и жульё,

Один я честный, ё-моё.

Страны пределы беспредельны,

В её пределах — беспредел.

Кто рыбку съел, кто в кресло сел —

Все остальные пролетели.

Но вновь отсель грозим мы шведу,

А также прочему соседу —

Ливонцам, шляхте да хохлам —

Хоть те уже не по зубам.

Служивый люд опять торочит

Собачьи головы к седлу.

Несут поганую метлу

Для тех, кто честно жить не хочет.

Лишь скоморохи да шуты

Покуда открывают рты.

А что же государь? Ужели

Он весь в плену прекрасных грёз?

Ужель не видит, в самом деле,

Что все качели погорели?

Что ясный месяц черт унёс?

«Quo vadis, Caesar?» — вот вопрос.

Вельможи вкруг него теснятся,

Не то, чтоб любят, но боятся.

Все бить челом ему спешили,

Пока чело им не набили.

Он вперил взор в пресветлы дали,

Простёр десницу, как крыло,

И думы тяжкие печалят

Его высокое чело.

Заморский брат злоумышляет

И тоже латами бряцает.

Темно в Михаиловском замке,

Но снова слышатся слова:

«При мне всё будет как при бабке…»

Да жили мы при этой бабке!

А нам к окладу бы прибавки.

Как говорится, были б бабки,

А там, хоть не расти трава.

А нам на брата по полбанки

И там хоть не расти трава.

Свобода, даденная сверху,

Куда-то вверх и утекла.

Что остаётся человеку?

Да штоф зелёного стекла!

Доколе, судари, доколе

Черпать нам силы в алкоголе,

Былые годы поминать

И ностальгически икать?

Садится солнышко тихонько.

Крестьянка нянчит пострелёнка:

«Усни, Ванюша, баю-бай,

Не то гляди, придёт из леса

Лицо кавказского замеса,

Утащит в свой Бахчисарай,

Утащит в свой Бахчисарай».

В Бахчисарай утащит свой.

В Бахчисарай утащит свой.

Сидишь упитый и сердитый,

Свои небритые ланиты

Зажав задумчиво в горсти.

Сенека, Господи прости.

И смежив залитые вежды,

С хандрой и скукой на уме

Бурчишь: «Жамэ, месье, жамэ»,

Что означает «нет надежды».

«Жамэ. Мадам, месье, жамэ!»,

Что означает «нет надежды».

Но чу, я слышу колокольчик.

То мчит друзей моих возок.

Кричат «Ура» и рожи корчат,

Взошли — и пробки в потолок.

Средь пира вспомню я печально:

«А что ж отчизна, милый край?»

А мне отвечают:

«С отчизной будет всё нормально,

Ты, знай, закусывай давай».

С отчизной будет всё нормально,

Ты, знай, закусывай давай.

Весь мир — театр, а люди в нем — актёры.

Но нищий в переходе мне сказал:

«Весь мир — бардак, а мы в нем — сутенёры.

Болезни за грехи нам Бог послал!»

Москва не крестится, пока не слышит грома

И гордо заявляет: «Я сама!»

Ниспослан грипп на оба наших дома,

Хвала Создателю, хотя бы не чума!

Весь мир в соплях гриппозного угара,

И коль Творец так карты разложил,

Чихайте так, чтоб чих не тратить даром,

Чтоб заболел лишь тот, кто заслужил.

Чихайте на мерзавцев и подонков,

Пусть лоб у подлецов огнем горит.

Чихайте зычно, смачно и подолгу.

Оружье пролетариата — это грипп!

Как всё течёт, всё из меня!

И из тебя течёт, в гриппозном смысле слова.

Да выбрось «Колдрекс» — это все фигня,

Налей «Перцовочки-УПСА», ну, будь здорова!

Вложите в чих всю горечь от бесправья,

Всю боль обиды, что пришлось в себе носить.

Весь пыл неутолённого тщеславья,

Всю историческую скорбь больной Руси.

Чиновники борзеют год от года,

А мы язык засунем в попу и молчим.

Как я чихнул бы на избранников народа!

Жаль только, в Думе пропускной режим.

Стране на всё начхать на самом деле,

Всю жизнь проходит босиком и в неглиже.

И, кстати, чихните кто-нибудь на Церетели, —

Пусть отдохнёт немного городской бюджет.

А мегаполис кашляет до хрипа,

И Вальсингам болеет в Горках втихаря,

Москва справляет пир во время гриппа,

И вирусы расходует зазря.

Не надо чихать на детей и философов,

На меценатов любезных, на спонсоров,

На докторов, на старушек, на дворников,

Жён музыкантов и жён алкоголиков.

На менестрелей и, в первую голову, —

На Мищуков, Мирзаяна, Егорова,

Рабов шестиструнки — когорточку малую,

Бардов и так жизнь особо не балует…

Надо чихать на соседа сварливого,

Злую жену и на мужа блудливого.

На графоманов, воинственных критиков,

Умных фашистов и глупых политиков.

На дураков, бандюков отмороженных,

Снобов, скучающих с кислыми рожами.

Да не поможет, боюсь, ни черта.

Феличита, феличита!

Двадцатый век прошёл, скромны его итоги:

Купил «жигуль» сосед, купил ботинки я.

Стоим у новой эры на пороге

И думаем о смысле бытия.

С деньгами хорошо, без денег — очень плохо,

Сосед убил жену, а я свою — люблю.

Какая интересная эпоха,

Пойду ещё патронов докуплю.

В больницах и в метро — боязнь террористов,

Комета не к добру летит над головой,

И, вообще, я вам скажу, наш мир весьма тернистый,

Но он, как сын-бандит — опасный, но родной.

Как хорошо быть конём,

Весело ржать и кобыл по лужайке гонять.

Вроде бы ты не при чём,

Вроде б история где-то течёт за холмом.

Мне надоело давно

Слушать безумные речи, мне хочется спать,

Но эпоха настырная лезет в окно,

Мешая лениво дремать.

Двадцатый век прошёл, пора умнеть, Рассея,

Мы — не рабы, братва, и бедность — не порок!

Голосуйте за пророка Моисея

В очередной сорокалетний срок.

А кто он, тот герой, предмет народной веры?

Кто этот Прометей? Кто-кто! Да конь в пальто!

Под шляпою рога и пахнет серой,

Он нам рекомендован, как святой.

Отстань, мой пессимизм, не будь таким занудой,

Всё будет хорошо, нас скоро позовут.

Нам надо подождать обещанного чуда.

Мы спутники большой планеты Голливуд.

Мы в своём тесном кругу

Будем резвиться и петь, и плясать без порток,

Как пастушок на лугу,

Будем беспечно дудеть в свой паршивый рожок.

Где-то сраженье идет,

Там человечество бьётся, с собою борясь.

Цивилизация пышно цветёт,

Воняя, гремя и дымясь.

Двадцатый век прошёл, стучится двадцать первый,

Что делите, козлы, охота вам стрелять?

Ложитесь спать, поберегите нервы,

На днях наступят мир и благодать.

И Запад, наконец, скентуется с Востоком,

И прекратится злой, всемирный мордобой,

Еврей с арабом, как ягненок с волком

Придут рядком на мирный водопой.

Откроют закрома, и заживём красиво,

И потечёт шампань в кисельных берегах,

И счастье всей земли, и много-много пива,

И на полу — паркет, и люстры — в нужниках. Ах, ах!

Ах, вожделенный наш рай —

Место, где можно лежать, ковыряя в носу.

Ты, пастушок, доиграй,

Завтра тебя злые люди повесят в лесу.

Ах, что за век, славный век!

Оркестр на форте играет финал,

А в задних рядах кто-то вставил запал,

Прощай, добрый зрительный зал.

В начале было слово, срок прошёл.

Бог создал пиво, женщину и Землю,

И Бог сказал, что это хорошо.

Конкретно он имел в виду деревню.

Нам Бог велел селиться в деревнях.

Заветы господа я в жизнь претворяю.

У нас в селе, как в райских кущерях:

Тащусь, кайфую, прусь, обалдеваю.

Деревенька моя, три окошечка.

Приезжай ты ко мне, моя кошечка!

Здесь, с божьей помощью, у нас растет буряк,

Морква, цибуля, бульба разных видов,

Укроп, петрушка, а какой здесь пастернак!

Гордился б сам Борис бы Леонидыч!

Полны здесь женщины природного огня,

Без комплексов фрейдистских, право слово!

И на скаку, пусть может не коня,

Но мужика уж точно остановит!

Деревенька моя, порты с заплаткою.

Приезжай ты ко мне, моя сладкая!

Здесь даже местные, смешные фраера

Приличнее столичных декадентов.

Здесь люди проще, тюрю хавают с утра

И в морду вам не тычут интеллектом.

А то, что пьют здесь много мужики,

Эт, чтоб душа не хрюкала, а пела.

По крайней мере, наши ямщики

В степи не мёрзнут, принимая для сугрева.

Деревенька моя, хвостик с кисточкой.

Приезжай ты ко мне, феминисточка!

Навозный аромат здесь символ чистоты,

Для знатока — приятнее «Шанели».

Мы вырастаем из навоза, как цветы,

Как Лев Толстой из гоголевской «Шинели».

Для городских навоз — это «говно»,

У нас на килограмм навозной массы

Приходится жемчужное зерно.

Здесь в ожерельях все, как папуасы.

Деревенька моя, недофинансированная.

Приезжай ты ко мне, эмансипированная!

Что в городе за жизнь? Не жизнь, а плен!

Толпа, менты, машины, мусорные груды,

Вонь, рэкет, стрессы, шлюхи, МММ,

Начальник — гад, работа — швах, друзья — иуды.

Вода из крана — медный купорос,

Соседи — твари в пятом поколеньи.

Невроз, артроз, тромбоз, лейкоз, понос —

Болезни городского населенья!

Деревенька моя, затрапезная.

Приезжай ты ко мне, моя болезная!

Бросайте городской вонючий смог,

Мотайте к нам, карету вам, карету!

Здесь оскорблённому есть чувству уголок,

Здесь есть, что выпить-закусить поэту.

Без Кашпировского природа исцелит:

Чернеет седина, пройдут рубцы на коже,

Растут потенция, живот и аппетит,

В размерах отрастает всё, что может.

Деревенька моя, хрен с петрушкою.

Приезжай, да не одна, а с подружкою!

А случка города с деревней — это срам!

Чтоб нашу девственность матросы растоптали!

Деревня, братцы, не халам-балам,

Деревня — квинтэссенция морали!

Здесь так живёшь — сермяжный и простой,

Надев армяк и из верёвки пояс.

Идёшь в лаптях, куды там твой Толстой!

Строчишь роман, как баба бросилась под поезд.

Деревенька моя, пьёт с получки.

Что ж не едешь ты ко мне, белоручка!

Степная кобылица мнёт ковыль,

С похмелья скифы все с раскосыми глазами.

Июль, кузнечики, полуденная пыль,

И старый поп храпит под образами.

В деревне очищаешься душой,

Деревня сублимирует пространство.

Опять же, здесь с картошкой хорошо,

А я её люблю с топлёным маслом.

Во широком поле ли

Дожди землю полили.

Нам ли нашу волю ли

На покой менять?

Нам ли прятаться в нору?

Нам дорога по нутру.

Завтра рано поутру

Нам коней седлать!

Нам ли прятаться в нору?

Нам дорога по нутру.

Завтра рано поутру

Нам коней седлать!

Старая околица

Долго будет помниться,

Да в окладах горница,

Да седая мать…

Из родных куреней

(Утро ночи мудреней)

На заре на утренней

Нам коней седлать!

Из родных куреней

(Утро ночи мудреней)

На заре на утренней

Нам коней седлать!

Звон копыт серебряный,

Путь никем не мереный —

Вот он, наш потерянный

Обретённый рай!

Будем сброд-компания,

Голь без роду-звания.

Завтра в утро раннее

Ты коня седлай!

Будем сброд-компания,

Голь без роду-звания.

Завтра в утро раннее

Ты коня седлай!

Край земли — рукой подать,

Край земли с коня видать.

А захочет Бог прибрать —

На судьбу ль пенять?

Тут скачи, не скачи —

Найдёт костлявая в ночи.

Так хоть помрёшь не на печи —

Давай коней седлать!

Тут скачи, не скачи —

Найдёт костлявая в ночи.

Так хоть помрёшь не на печи —

Давай коней седлать!

Наш знакомый из Чикаго Джон Би Гуд (Джон Би Гуд)

Вдруг почувствовал в душе неясный зуд.

Что-то в сердце так кольнуло,

И в Россию потянуло

Поглядеть, как эти русские живут.

Мы встречали гостя с дорогой душой, (ой, душой)

Проводили в Tretiakovka и Bolshoi,

Фонд Алмазный показали,

По Рублёвке покатали,

Он сказал: «О, да ви живьёте хорошо!»

Ему в Штатах говорили кореша,

Что есть загадочная русская душа.

Он понять ее пытался,

Для начала налакался,

А с утра болел, не понял ни шиша.

Джонни много русской классики читал, (Ой, читал!)

Всё тургеневскую девушку искал.

Познакомился с Татьяной,

Да жаль, она звалась путаной.

Джон расстроился и денег ей не дал.

А чтоб вернуться к своей Мэри

Говорили мы ему:

(две вещи)

«Бойся милиционеров

И не кушай шаурму».

Джон сказал мне: «Объясни по-существу, (существу!)

Почему так три сестры рвались в Москву? (В Москву, в Москву!)

Здесь же суетно и шумно,

Страшно, странно и безумно.

Я, покуда не пойму, тут поживу».

(Живи!)

Видел Джон бомжа в чесотке и парше, (ой, парше)

Дал бомжу пять баксов дядя из «порше».

Дядя спрятал свой бумажник,

А нищий плюнул на багажник.

Вот разберись в его загадочной душе!

«Я могу помочь вам?» — Джон бомжа спросил.

Тот хлебнул и философски рассудил:

«Жалость — низменное чувство,

Как сказал нам Заратустра.

Отойди! Ты солнце мне загородил!»

А хорошо у нас в столице!

Непонятно, почему,

Только, главное — не спиться

И не скушать шаурму.

Да, загадок здесь у нас невпроворот — (впроворот)

For example, в нашем лифте кто-то срёт (всё время… Я извиняюсь!)

Мы загадочней Тибета.

Но Джон, зачем оно тебе-то?

Поезжай домой, там Мэри тебя ждёт.

Но он свой бизнес продал, домик заложил, (заложил)

И в Москве наш Джонни основать решил

Важный, без сомнения,

Фонд по изучению

Загадочной русской души.

Но тут пришли те, кто с холодной головой, (головой)

И с горячим сердцем. И сказали: «Нет, родной,

Знаем ваши Фонды-шмонды.

Все вы, гады, Джеймсы Бонды.

Гоу хоум, Джонни, бэк, цурюк, домой».

Go-go.

Go, Johnee, go-go,

Go, yankee, go-go,

Go, милый, go-go,

Go-go, Johnee Be Good!

Знаешь, Джонни, я вчера пришел домой, (ой, домой)

Весь помятый. Мне сказали: «Боже ж мой,

Это что ещё за морда?»

Я сказал: «Се — Человек! Звучащий гордо!

И с загадочной таинственной душой».

Это вам не козья морда —

Человек, звучащий гордо!

Милый Джонни, приезжай опять весной!

Хорошо быть красавцем мужчиной и по пляжу в трусах рассекать,

Напрягать мускулистую спину, мускулистый живот напрягать.

Обаять подходящую даму, а потом — ресторан и тахта…

Она скажет поздней: «Ведь учила же мама, что все мужики — сволота!»

Чтоб не случилась такая драма, вам надо помнить советы мамы:

Среди красавцев полно мерзавцев, какой кошмар!

Но… Глупы советы такого рода, кому охота любить урода?

Девичье ухо к ученью глухо. Оревуар!

Ценят женщины ум и культуру, а также песни под белый рояль,

Но фактура, важнее фактура — чтоб здоровый и крепкий, как сталь.

Чтоб от тела струился бы Эрос, чтобы в профиль и чтобы анфас.

«Ой, девчонки, балдею, ну просто Бандерас! Хочу его прямо сейчас!»

Ведь есть же счастье на белом свете! А он подъехал в кабриолете.

Такой красавец — и вдруг мерзавец? Да никогда!

Но снова драма: «Ты знала мама, что поматросит и сразу бросит.

Да, жаль, что бросил… Но как матросил! Обидно, да?»

Ну, куда же летишь ты, прелестная птичка колибри?

Только косточки хрустнут в смертельных объятьях самца.

Уже поздно — увяз коготок, он её в уголок поволок…

Он их кушает в месяц по дюжине — ай, молодца!

А я рыба, я рыба, я рыба, а я дохлая рыба хамса.

Нету в мышцах крутого изгиба, и не растут на груди волоса.

Но я из кактуса сделаю чачу, моя робость пройдёт без следа.

Я ж в душе настоящий кипящий мучачо, горячий, как сковорода!

Расправлю плечи, пройду упруго, и все соседи помрут с испуга.

Жаль, только нету кабриолета. Ну, и плевать!

Ото, как выйду, скажу: «Короче! Буэнос диас, буэнос ночес!

Атас, испанцы, иду на танцы атаковать!»

Подходящую даму приметив, подойду к ней, небрежный такой,

И скажу ей: «Милашка, приветик! Я нарушу твой гордый покой!

Ну, что — пойдём в ресторан для начала?» Проведу ей рукой по спине…

А, потом получив пару раз по сусалам, вернусь я к любимой жене.

Своей жене… Родной жене… Любимой…

Я читаю про Великих Людей —

Кто был циник, кто тиран, кто злодей.

И обидно слышать мне от родни,

Что не великий я, как «те», как «они»,

Что мусор я не выношу,

Свет в туалете не гашу,

Чревоугодием грешу —

Так это ж разве грех?

Вот взять Великих — кто блудил,

Кто квасил, кто жену лупил.

А я что? Свет не погасил?

Смешно. Курям на смех.

Вот смотри:

Сам Гендель был обжорой,

Гюго грешил инцестом,

А Фёдор наш Михалыч

В рулетку баловал,

И даже умный Ницше

Свихнулся, как известно,

Чайковский… Ну, это ладно…

А Мусоргский бухал!

И с обидой говорю я родне:

«Ох, напрасно вы пеняете мне!

Не скандалю и почти что не пью.

И цикуты вам в кефир не налью!

Ну да — носки я разбросал,

Батон цинично обкусал,

Пальто намедни заблевал,

Хорошее пальто…

Что взять с меня — ну кто есть я?

Пылинка в складке бытия!

Что я? Великие мужья

Творили чёрт-те что!

Вот смотри:

Руссо был мизантропом,

Есенин — хулиганом,

Лорд Байрон — тот был бабник,

Он это дело знал,

А, впрочем, как и Клинтон,

И Бунин с Мопассаном,

Вот Элтон Джон… Ну, это ладно…

А Мусоргский бухал!»

Стать Великим, что ль? Ну, просит родня!

Ох, тогда все запоют у меня!

Буду пить, курить и баб приводить,

И в туалете свет не буду гасить!

«А что носки, скажу, опять разбросал,

Так я ж Великий — я поэму писал!»

Да… У Великих, вишь, такая фигня —

Им всё можно, им прощает родня!

Петрарка был занудой,

А Сартр — коммунистом,

А Пресли был сексотом —

Он на «Битлов» стучал.

Мазох был мазохистом,

Маркиз де Сад — садистом.

И все они бухали!

И Мусоргский бухал!

Эйнштейн мучил скрипку,

Бетховен мучил близких,

Тургенев был жестокий —

Он в зайчиков стрелял!

Но… Родне моей не легче

От этих истин низких.

Они говорят: «Всё это сплетни!»

Да! Но Мусоргский бухал!

По зрелищу хорошему скучая,

Искусства театрального взыскуя,

Смотрел я гамлетов, макбетов, прочих чаек —

Что о театре вам сказать могу я?

С парковками, во-первых, хреновато

В Ленкоме, на Таганке, в Маяковке.

Ведь Станиславский говорил когда-то:

«Театр начинается с парковки!»

Спектакли тоже, скажем так, не гениальны.

Ну вяло, слабо, мелко. Не цепляет!

Прочтенья классики стандартны и банальны.

Ну кто так ставит? Ну кто так играет?

Бездарно, скучно. Пыльно, как в могиле.

А ведь Станиславский с Немировичем писали:

«Театр — это вам не фигли-мигли,

Театр — это вам не трали-вали».

А не проявить ли мне инициативу снизу?

И не поставить ли спектакль самому?

Организую я, пожалуй, антрепризу,

И замахнусь-ка я, пожалуй, на «Муму».

В этой драме столько страсти,

Философии и грусти.

Там о конформизме и о власти,

О королях и о капусте.

И о чем молчит Герасим,

И зачем собака лает.

Что хотел сказать нам классик?

А тут ведь… Хрен же его знает!

Смешаем Брехта, Товстоногова и Брука,

Разбавим Эфросом, потом добавим Штайна.

Муму пусть будет ни кобель, ни сука —

Должна быть в женщине какая-нибудь тайна.

И пожеланье для господ актеров:

Играть на стыке драматизма и гротеска.

Ах, как сыграли бы Меркурьев или Кторов…

Кем заменить? Безруков да Хабенский.

А сценография пусть будет лапидарной,

Концептуальной, в стиле «Черного квадрата»:

Стоят ворота, а на них замок амбарный,

Как аллегория — мол, свободы нет, ребята.

А нам не нужен реализм залежалый,

У нас не будет самоваров и медведей.

И в действие введу я хор, пожалуй,

По типу хора греческих трагедий.

Кто там сказал:

«Времён распалась связь»?

А чёрта с два!

Начнем же, помолясь.

(Поёт хор)

На горе стоит ветла,

Под горой пылит подвода.

Тяжела ты, тяжела

Жизнь трудящего народа.

Птичка божья чик-чирик,

Ей на воле всё веселье.

А бедняга наш мужик

Жнёт и сеет, жнёт и сеет,

Жнёт и сеет!

А с другой-то стороны,

Есть порты и есть онучи.

Каша есть, а то блины.

Баба есть, на всякий случай.

Отпахал, напился пьян,

Да и дрыхнешь до восхода.

Так на хрена козе баян,

А крестьянину свобода?

А секут нас, слава Богу, через день

А за нашу нерадивость да за лень.

Выправляется хараЛтер наш дурной,

И за всё спасибо Барыне родной!

Наша Барыня красива и умна.

Справедливая и строгая она.

Ой, какое ты смиренное, признательное,

Коллективное ты наше бессознательное!

(Входит Барыня)

— Мой муж покойный был изрядным либералом,

Был книгочей, философ, в общем — балабол.

И юбки девкам дворовым не задирал он,

И мужиков принципиально не порол.

Права, свободы, паче просвещенье мира.

Бывало, дворню созовёт в господский зал,

Им Сумарокова читает, Кантемира,

А те в испуге только пучили глаза.

Мужик непоротый теряет ориентиры,

К работе хладен, в голове разброд.

Хозяйству вред один от этих Кантемиров.

От Сумароковых падёж и недород.

А свобода — суть отрава,

Вольтерьянство наносное.

Человек имеет право,

И это право — крепостное.

(Входит дворецкий Гаврила)

Барыня:

Ну что народ?

Гаврила:

Народ поёт

О том, как славно он живёт

Под Вашим чутким, извиняюсь, руководством.

Барыня:

Но-но, да ты гляди мне, не юродствуй!

Гаврила:

Да как же можно-с, Боже упаси!

Барыня:

Ладно, слушай сюда.

Герасим, дворник наш, завёл отвратнейшую псинку.

Муму сует повсюду свой поганый мокрый нос,

И лает, лает на меня, как на простолюдинку!

Она ведь тем мою сакральность ставит под вопрос.

Ты мне скажи, я власть или не власть?

Гаврила:

Власть.

Барыня:

А что ж она тут разевает пасть?

Поговори с башмачником, ну с этим… Капитоном.

Он рожа прохиндейская, мерзавец и бандит.

Он с детства хулиганом рос, шатался по притонам.

Пусть он вопрос с собачкой окончательно решит.

Налей ему, а сам смотри, ни-ни!

Гаврила:

Да как же можно-с, Боже сохрани!

(В углу сцены в луче прожектора появляется Лев Толстой)

Толстой:

Не люблю Тургенева. Решительно несообразный, холодный, тяжёлый человек.

(Исчезает)

Хор:

Позовите Капитона.

Он шатался по притонам.

Он мерзавец и бандит.

Он собачку порешит!

(Входит Капитон)

— Назвала меня маманя Капитоном,

И с детства я шатался по притонам.

Бандиты, воры — вся моя семья.

Ты звал меня, начальник? Вот он я.

Гаврила:

Ты понимаешь, тут такое дело…

Ну, в общем, в целом, Барыня велела…

Вопрос с собачкой надо бы решить.

Собачку, в целом, надо бы пришить.

Капитон:

Назвала меня маманя Капитоном…

Гаврила:

Да знаю: «И с детства ты скитался по притонам…»

Капитон:

Ша! И мне гореть, конечно же, в аду,

Но на мокрое, начальник, не пойду.

Даю совет (но только между нами):

Твори добро, начальник, народными руками.

Пускай Герасим, как он есть народ,

Собачку аккуратно и пришьёт.

Тут гибче надо быть, на самом деле,

Мудрей, хитрей. Читай Макиавелли!

На вот, нюхни. Развей свой черный сплин.

(Достает табакерку, протягивает Гавриле)

(Тот нюхает)

— Ой! Зови Герасима! Хороший кокаин!

(Входят Герасим и Муму)

Гаврила:

А! Вот и наш кинолог!

А кто там с ним? Джульбарс?

Разговор не будет долог,

Очень рады видеть вас.

Голубушка Муму, мы все тут за свободу.

Да, наша жизнь пока (пока!) еще не рай.

Ну, хочешь лаять ты? Так гавкай на погоду,

На кошек, на луну. Но на Барыню не лай!

Ну что ты смотришь? Или я не прав?

Муму:

Гав!

Гаврила:

Опять ты за свое! Ну что ты, дура, лаешь?

Не на цепи — в тепле! Нет, всё тебе не так!

Мон шер ами, Муму, ты кем себя считаешь?

Шарлоттою Корде! Нет, наверно, Жанной Д’Арк.

Пойми, дворняга, ты не волкодав!

Муму:

Гав!

Гаврила:

Нет, разговор пустой! Дружище мой Герасим,

Всё то, что лает тут Муму, есть ложь и клевета.

«Светильник разума» она! Так мы его загасим…

Сдается мне, что он меня не понял ни черта.

Капитон:

Дай я скажу!

Назвала меня маманя Капитоном,

И с детства я шатался по притонам.

Скажу я по-простому. Слышь, молчун?

Кирдык собачке! Амба! Карачун!

Всё сделай сам, а матерьяльно мы поможем:

Веревку выделим, ну там, кирпичик тоже.

Наш, силикатный,

Тульский, неплохой.

Ну, понял, что ли?

Герасим (в сторону):

— Да слышу, не глухой.

(Подходит к краю сцены, обращается к зрителям)

— Вы спросите: чего же я молчу?

Да разговаривать не очень-то хочу.

О чем и с кем? Вот с этой сворой холуёв?

О, как презрительно молчание моё!

А родились бы вы в деревне Матюки —

Вы б тоже замолчали от тоски.

А так и удобней. Если ты как рыба нем,

Они считают, что согласен ты со всем.

«Болтать — себе дороже» — принцип мой!

Я это говорю вам, как немой.

Когда я ем, я глух и нем,

Когда не ем, я глух и нем.

Бывает, я возмущён, но вместе с тем

Я глух и нем, я глух и нем.

Ух, я сказал бы! Но зачем?

Я глух и нем, я глух и нем.

Я глу-у-у-у-у-у-у-у-ух и нем.

Собака лает —

Я залаять не смог.

Никто не знает,

Как мой путь одинок.

Сидеть на шконке

Иль ходить в холуях,

Молчать в сторонке —

Судьба моя.

(Заходят тут четыре капитана и Гамлета выносят на руках)

Герасим:

Вот тоже жертва злобного тирана,

Вот тоже жизнь, низринутая в прах.

Гаврила:

Вот назиданье нашим либералам,

Наука тем, кто тявкает на власть.

Старший капитан:

Куда ложить, хозяин?

Гаврила:

Не «ложить», а класть!

Нерусский чёрт! Кладите за амбаром.

(Сбоку сцены вновь появляется Лев Толстой)

Толстой:

Шекспира тоже не люблю. Неряшливый, безнравственный писатель.

(Нюхает из коробочки, исчезает)

Герасим:

Ну что же, это, видимо, судьба.

Не изменить нам ход времен фатальный.

Пойдём, Муму! Твоя закончена борьба,

Нам завтра открывать сезон купальный.

(Герасим нюхает из коробочки. Уходят)

Капитон:

Назвала меня маманя… Ну ладно, понятно.

Да, тут ещё вопросы остаются:

Защитники животных разорутся.

Эти, спасители китов, собак и крыс.

Ну эти, писуны зеленые, по-ихнему «Гринпис».

Гаврила:

Да, здесь нельзя без должного настроя.

А мы пресс-конференцию устроим.

Общественность, ты прав, положено заткнуть.

Эх, хорошо-то как! А дай ещё нюхнуть!

— Николай Некрасов, журнал «Отечественные записки».

Спасибо за доверие, но я хочу спросить:

Кому живется весело, вольготно на Руси?

Барыня:

За прошлый год пятнадцать изб соломой мы покрыли.

На армяки у нас пошло семьсот аршин сукна.

Мужик у нас обут-одет. В Китае, вон, лапти закупили.

Да, мрут как мухи, но это всё от зелена вина.

Хор:

От зелена, от зелена, от зелена вина!

От зелена, от зелена, от зелена вина!

Гаврила:

Пожалуйста, коллеги, ещё вопросы.

Вот Вы, пожалуйста.

— Николай Гоголь, независимый журналист.

Да, я спрошу, хотя, боюсь, никто не даст ответ:

Куда же мчится птица-Русь? И вообще, мчится или нет?

Гаврила:

Вопрос снимается. Это закрытая информация.

Узнаете, когда домчимся.

Следующий, пожалуйста.

— Николай Огарёв, еженедельник «Колокол».

(Нюхает из коробочки)

Цинизм, мракобесие, разруха и раскол!

Насилие, агрессия, диктат и произвол!

Гаврила:

Это вопрос?

Барыня:

Ничего, я отвечу.

Соломой в будущем году мы тридцать изб покроем.

К лаптям ещё закупим мы сто двадцать пар калош.

Обуем, в общем, мужика, накормим и напоим.

Имеем виды на горох, на репу и на рожь

В Заплатове, Дырявине, Разутове, Знобишине,

Горелове, Неелове, Неурожайке тож.

Хор:

В Заплатове, Дырявине, Разутове, Знобишине,

Горелове, Неелове, Неурожайке тож!

Гаврила:

Следующий вопрос, пожалуйста.

Вот вы.

— Данке. Иоганн фон Гёте, газета «Фолькише биобахтер».

Мы озабочены: у вас нарушены права!

Цум байшпиль, ваш дер хунд Муму жива или мертва?

Барыня:

Сейчас напомнить лишь хочу я господину Гёте

О том, что ваш курфюрст Саксонский, Ганс Иммануил,

Не только метко подстрелил оленя на охоте,

Но и беднягу егеря случайно, конечно, завалил.

И ваша пресса что-то не шумела!

А собачка — наше внутреннее дело.

Чем защищать особ такого рода,

Спросили б лучше мнение народа.

Хор:

А наше мнение, доярок-косарей:

Раздавите эту гадину скорей!

Ой, какое беспощадное, карательное,

Коллективное ты наше бессознательное!

Барыня, тебе я славу пою!

Барыня, я верю в мудрость твою!

Гаврила:

Спасибо, спасибо. Достаточно.

Пресс-конференция окончена.

Ария Муму с камнем на шее.

Как луна блестит,

И какой покой!

Коростель летит

Низко над рекой.

Догорел закат.

Тишина кругом.

Все крестьяне спят

Беспробудным сном.

Лишь один не спит,

Машет вёслами.

И молчит, молчит,

Спаси, Господи!

Полон тяжких дум,

Правит утлый чёлн.

Мрачен и угрюм

Мой немой Харон.

Там, где клён шумит

Над речной волной,

Там меня бандит

Сбросит с глаз долой!

Ой, а грубо как!

Негуманно как!

Скажем, в Дании

Топят ли собак?

Но раз прослыла я

Злобной шавкою,

Напоследок-то

Я погавкаю!

Эх, бараны вы!

Эх, чурбаны вы!

Вам на всё плевать,

Окромя жратвы!

Взяли водки штоф

Да наквасились.

Нету гамлетов —

Сплошь герасимы!

Чем ты их проймёшь?

Им хоть лай, хоть вой.

Что ты с них возьмёшь?

Феодальный строй!

Да боюсь, что зря

Я иду на дно.

Через двести лет

Будет всё одно.

Будут жить, как мы,

Да терпеть кнуты

Те ж герасимы,

А не гамлеты!

(И-и-и-Эх!)

Нынче гибну я

Не за вой и лай,

А за правду, чай,

За свободу, чай!

Вот как придёт конвой

На закате дня —

Будешь ты, немой,

Вспоминать меня!

Барыне скажи

Слово прощальное.

Передай, что она

Тварь скандальная!

И набравшись сил,

Чуя смертный час,

Я плюю на вас,

Я кладу на вас!

Да я на вас…

(Плеск воды. Над рекой плывут последние слова Муму)

Испортил песню… дурак!

…

Прожектор в центре сцены высветил пятно,

А там лежат собачьи экскременты.

Как аллегория — мол, всему цена… вот оно.

Ну, тут уже и занавес. Аплодисменты.

Юный месяц блестит, как хрусталь.

Надо мною витает печаль.

Как вдолбить мне соседям идею всеобщего братства?

Ля-ля-ля-ля-ля.

Им плевать на ученье моё,

Им важней, где развесить бельё.

Занята моя паства

Захватом чужого пространства.

Может, хватит орать и ругаться?

Может, сесть, забухать и обняться?

Всем сестрам — по серьгам,

Всем быкам — по рогам,

Все должны сей же час побрататься:

Правый с левым,

Черный с белым,

Умный с глупым,

Доктор с трупом,

Суд с бандитом,

Гой с семитом,

Водка с квасом,

Лужков с Чубайсом —

Братство!

Вот стоят неземной красоты

Наши меньшие братья — менты.

Как завижу фуражки, тотчас становлюсь мизантропом.

Будут бить меня по голове,

Если я не прописан в Москве,

И станцуют на мне в два прихлопа, четыре притопа.

Но я иду к ним, любовью объятый,

А на лбу проступают стигматы.

И, дубиной сражён,

Я паду на газон,

К сапогам мной любимого брата.

Но встанут братья:

Тёща с зятем,

Скромный с хамом,

«Спартак» с «Динамо»,

Китай с Тайванем,

Хачик с Ваней,

Бомж с богатым,

МХАТ со МХАТом —

Братья!

Вот идёт человек молодой.

Он хороший, но только бухой.

Скажет: «Дай закурить, землячок», и отнимет всю пачку.

(Ля-ля-ля-ля-ля)

У него из дерьма голова.

Нету братьев — сплошная братва.

Раз идея мертва, стану класть сигарету в заначку.

Не нужны мне чины и богатства.

Дайте братства мне, сволочи, братства!

Может, всё же сядем рядком,

Да поговорим хоть ладком

За пивком? Надо чаще встречаться!

I am a dreamer,

but I am not the only one.

Я говорю:

«Liberte, egalite, fraternite».

А мне говорят:

«Варьете, декольте, карате.

Робеспьер, говорят, начал с братства, пришёл к гильотине».

Ля-ля-ля-ля-ля.

Я поплачу над быстрой рекой.

Что же я неспокойный такой?

Ну на кой им, на кой

Голос мой, вопиющий в пустыне?

Под окном огорожена грядка,

Отчуждающий символ упадка.

Но я иду по гряде

Аки Бог по воде,

И кричит мне соседская бабка:

«Камо грядеши?

Куды глядеши?

Видать, нажрамши

И не проспамши».

Но людям — братство,

Гадам — гадство,

Бабкам — грядки,

Бардам — бабки!

Dixi!

Что сказать тебе родная, об Америке далёкой?

Велика, богата нефтью и зерном.

Много банков, климат тёплый! Дети зреют раньше срока.

Населенье — программисты в основном.

Все живут тут, как в деревне, околачивают груши.

Ходят в гости, жарят мясо во дворе.

Популярны здесь Мадонна, баскетбол и слово «булшит».

Не нашёл я это слово в словаре.

Улыбаются все люди, день и ночь, зимой и летом,

Я так понял, что с деньгами хорошо.

Здесь не верят в чёрных кошек, но очень скверная примета,

Если скунс тебе дорогу перешёл.

Все тут братья — чёрный, белый. Все — как родственные души.

Мне сказали: «Только в Гарлем не ходи!»

Я спросил: «А дружба наций?» Мне сказали: «Это булшит!

Дружба дружбой, но дистанцию блюди!»

Всё тут тихо, мирно, скромно, пьют немного,

Правда, в бизнесе недюжинная прыть.

Пишут на деньгах: «Мы верим в Бога».

Прям на долларах. Ну, чтобы не забыть.

Нет брутальности родимой, соли крупного помола…

Где разруха, где скандалы, где Чубайс?

Здесь скандал — и тот без мата, мясо без холестерола.

Здесь бомжи — и те в костюмах. Парадайз!

Здесь богатым быть не страшно, не сошлют в тайгу, в болото

Даже с парой миллиардов за душой.

Если здесь бежит мужчина, то не потому, что его ловит кто-то

А потому, что для здоровья хорошо.

«Can I help You, Sir?» — «Of course!

Формулирую вопрос:

Вер из, дядя, винный лавка?

Выпить хочется бикоз!»

Я бы тоже утром бегал, если б с вечера не пили,

А как не выпить-то с культурными людьми?

Ты ж пойми, тут жил Стравинский (мы за это пили виски)

Жил Шаляпин (пили водку), ты ж пойми!

Вспоминал я там Россию, старый домик за оградой.

Меж берёз — дожди косые, тишина…

Так похоже на Канаду, жаль, что всё же не Канада.

Но, однако же, родная сторона!

И пора уже бы нашему народу

Вместо Ленина — в каждом городке

Поставить маленькую статую Свободы

С «Джонни Уокером» в протянутой руке!

Мы ж похожи с ними очень! Та же гордость, мессианство.

Тоже умники и тоже трепачи.

Если мы научим янки пьянке, а они нас пуританству,

Нас вообще родная мать не отличит.

Улетал с тяжёлым сердцем, было грустным расставанье,

Всё же я сентиментальный человек.

И, уже пройдя досмотр, обернувшись, на прощанье

Пограничнику сказал: «I’ll be back!»

Америка, Америка, простимся у плетня.

Страна встаёт со славою на встречу дня!

Жили-жили — оба-на! Глядь — иные времена!

Мы тут слушали Бетховена давеча,

А как закончилась в бутылке «Посольская»,

Я поставил Александра Аркадьича,

И обуяла меня грусть философская.

«Устарел он, — говорят мне товарищи, —

Мы уж строй сменили к чёртовой матери,

Личность есть, а культа нет — потрясающе!

Трали-вали, торжество демократии!

Шуршат лимузины, искрится вино,

Жратвы в магазинах, как грязи полно!

Текут инвестиции, крепится власть,

И даже в провинции есть, что украсть!

Живём в шоколаде, а что алчем рубля,

Так не корысти ради, а радости для!

Триумф креатива — апгрейдинг умов!

А главное, пива сто двадцать сортов!

Перспективы — мать честна!»

Да, иные времена…

А какая-нибудь бабка Кузьминична

Небеса коптит в деревне заброшенной

Под какой-нибудь Интой или Кинешмой —

Расскажите ей про всё, про хорошее!

Это ей вы расскажите, ораторы,

Что свободу мы такую забацали:

Хочешь, деда выдвигай в губернаторы!

А хочешь, бизнес открывай с итальянцами!

А бабка всё плачет, что плохо живёт —

Какой неудачный попался народ!

Отсталая бабка привыкла к узде:

Ты ей о свободе, она — о еде.

Ты что же не петришь своей головой:

На всех не разделишь продукт валовой!

Зато в Центробанке накоплен резерв,

И скоро всем бабкам дадут по козе!

Глянь-ка, бабка, из окна —

Вишь? О! Иные времена.

Но те ж за городом заборы,

Те же строятся вожди.

Генералы, прокуроры,

Поп-кумиры да актёры —

Честный люд, нечестный люд —

Справно денежку куют.

Вроде жареным не пахнет,

Чёрный ворон не кружит,

Олигарх над златом чахнет,

У метро алкаш лежит.

Складно врёт номенклатура —

Счастье, мол, не за горой,

А страна сидит, как дура,

И кивает головой.

Кому бутик открыть, кому окоп отрыть…

А с Тверской страна не видна.

А кто плохо жил, будет плохо жить.

Это всё они — времена…

В избе тикают с отдышкою ходики.

И давление за двести, подняться бы…

Но Кузьминична корпит в огородике,

Рвёт амброзию артрозными пальцами.

Деду стопочку нальёт — пусть поправится,

Сыпанёт пшена в курятник с наседками,

Аллохол глотнёт — и в Церкву отправится,

Захромает бодро вслед за соседками.

Идут бабуленьки мелки, белоплаточны,

Идут гуськом благодарить Творца

За желтизну пасхального яйца,

За голубую неба непорочность,

За пенсион свой — маленький, но прочный,

Идут, крестясь от самого крыльца.

Мешает лишь один холецистит

Общаться с Богом. Ну, да Бог простит…

Значит, Галич устарел? Очень может быть.

Так что не нравится? Да всё, вроде, нравится…

Да, иные времена, но чем-то схожие…

А для Кузьминичны — так вовсе без разницы.

Виноваты сами — дедушки, бабушки —

Слишком рано родились, жили в сирости.

Но дали льготы на проезд? Вот и ладушки.

Трали-вали, торжество справедливости.

Босан, босан, босана —

Сейчас не время — времена…

Ты кричала, что я синь,

Ты кричала, что я пьянь.

У тебя начало «инь»,

У меня начало «ян».

Раньше я с тебя торчал,

Песни я тебе мычал,

Изначально я не знал

О борьбе наших начал.

Соблазнив соседа, дрянь,

Грубо льстила ты ему,

Дескать, «Вань, вот твой бы „ян“

Дураку бы моему!»

Дядя Миша, пьяный фуцин,

Доморощенный Конфуций,

Мне сказал: «О вечном думай!

Брат, в Китай тебе пора!

В тёмной комнате, Тимошка,

Не ищи ты чёрной кошки,

А, тем паче, вашу Мурку

Съел под пиво я вчера!»

Нет такой, как ты, козы,

Утопающей в грехе,

Ни в верховиях Янзцы,

Ни в низовьях Хуанхэ.

Я с восьми и до шести

Собираю гаолян,

Ты же, Господи, прости,

Только долбишь мое «ян».

Как накрасишь свою «инь»,

Да как глянешь упырём,

Чур меня! Изыди! Сгинь!

Лучше подожгу я дом!

Лучше, хочешь, дорогая,

Увезу тебя в Китай я,

И вот там, в стене Китайской,

Замурую навсегда.

Через тыщу лет, как в песне,

Ты воскреснешь, водки треснешь,

Вот тогда поймут китайцы

Прелесть Страшного Суда!

Сам я в монастырь уйду,

Там не держат всяких «инь».

Стану я Шаов-Цзе-Дун

Из конторы Шаов-Линь…

Все мы жили, как умели,

Все крутились, как могли.

Нас тихонечко имели,

Мы привыкли, в ритм вошли,

Задремав, пустили слюни,

Позабыли, где живём —

И тут нас смачно саданули

По промежности серпом!

Закудахтала держава:

Ай, грабёж средь бела дня!

Да поздно: одеяло убежало,

Улетела простыня!

У меня внутри буквально

Психо-социальный слом:

Раньше думал о сакральном —

Щас всё больше о съестном.

Опять всё то же, и рожи

Все те же — невежи…

Обычный, привычный кретинизм.

Всё та же лажа, и дело здесь даже

Не в деньгах — верните

Мне, твари, оптимизм!

Кабы на печь прилечь бы мне бы,

Да послушать бы сверчка,

Но над всей Испанией — безоблачное небо,

И над Россиею уже ни облачка.

Птица-тройка прёт по кочкам,

Пьяный кучер батогом

Лупит коников по почкам

И орёт про степь кругом.

Я хотел развеселиться,

В телевизор нос уткнул,

А там вульгарная певица

Воет, словно на луну!

Хаос, мрак, «зелёный» скачет,

Урки мочат всех подряд,

А банкиры тоже плачут,

Но есть из блюдца не хотят.

Чёрт играет на баяне,

Олигарх ворует кур.

Здесь сужается сознанье,

Расширяется абсурд.

Да, сколько можно? Похоже

На то, что, возможно,

Мы всё же не сможем жить, как все.

Мы пьём спиртное запоем,

Но наш бронепоезд

Опять стоит, подлец, во всей красе!

Скоро к нам придут метели,

Стая птиц на юг спешит.

Вот наши умники бы также улетели

По родству бродяжьей души!

И всё ж я твердо заявляю:

Полно братцы, хватит ныть!

Что нас, первый раз кидают,

Так ужраться и не жить?

Завари-ка, жинка, чаю,

Да варенье не забудь.

Нас…, а мы крепчаем,

Расхлебаем как-нибудь.

Деньги-шменьги,

Кризис-шмизис —

Всё туфта, всё суета.

Я вчера в метро увидел:

Мальчик Гоголя читал!

Мы прорвёмся, да чего там!

Что ж, совсем дурные мы?

Начинай с нуля, босота!

Кто мне даст пять штук взаймы?

Чтоб торговать, иметь навар,

Все врут о вкусе «Рамы»,

В торговле важен не товар,

Здесь главное — реклама.

Вот я советую одно:

Откройте для себя говно.

Самой природой нам дана

Уникальнейшая формула говна!

Если жизнь пришла в упадок,

Если ходишь сам не свой,

Съел кусочек — и порядок!

Вкус устойчивый такой!

Спасает от прыщей говно,

От перхоти и СПИДа,

Так как без сахара оно,

С ксилитом, карбамидом,

Просто добавь воды в говно,

Получишь лучше, чем вино.

Ведь стоматологи всех стран

Говно рекомендуют нам!

Что за сделка без обман?

Что за пьянка без вина?

Что за ширка без баяна?

Что за жизнь без говна?

В огне не тонет, не горит,

Прослужит долго очень.

И запах пота устранит,

И имидж ваш упрочит,

Причём тут пальцы, старина?

Мы все зачахнем без говна!

Ведь это вам не «Panasonic»!

С говном и бедность не страшна!

Берёшь обычный пирожок

Да и в говно макаешь.

Почувствуй разницу, дружок,

Иначе проиграешь!

А вот холодное дерьмо

Заменит десять эскимо.

Скорее покупай, страна,

Две палочки хрустящего говна!

И гребёт народ активно

Массу всяческой фигни.

Всё надеятся наивно

Пережить критические дни.

Уж так у нас заведено:

Давным-говно, говным-давно —

Говным-говно.

Ох, что-то стали мы не те,

Стареем тихо на тахте.

И там, где был адреналин,

Теперь один холестерин.

Не дышит нос, не видит глаз,

И печень лезет в малый таз,

И мы уже идём в отказ,

И эти штучки не для нас.

Над душой поёт Земфира,

На столе — пузырь кефира,

Так проходит слава мира,

Так стареют пацаны…

Тапки, кухня, борщ, котлета,

Магазин, диван, газета,

Под журчание клозета

И под шум жены.

А помнишь, были мы орлы

И пели, что твои «Битлы».

И рюмки были нам малы,

Ломались стулья и столы.

И много пелось и пилось,

И жизнь летела вкривь и вкось,

И вверх, и вниз, и вбок, и вдаль,

Как самогонная спираль.

А теперь лежим, кукуем,

Встать с дивана не рискуем.

Старикуем, старикуем,

Ковыряемся в носу.

Чуешь тяжесть, мой товарищ,

Наших каменных седалищ?

Я в печали, ем ночами —

И кефир сосу.

Ночной зефир струит божественный эфир.

Жизнь наша — простокваша, просто каша и кефир…

Давай покинем Эльсинор,

Давай махнём через забор,

Возьмём мотор, возьмём кагор,

Возьмём забытый фа-мажор.

Как молодые босяки,

Устроим шабаш у реки,

Пропьём портки и сюртуки,

Очки, носки и башмаки!

На кого же мы похожи

С кислой, скучной, постной рожей?

Эй, вставай, мой друг пригожий,

Растрясём подкожный жир!

Ну, давай, старик, схлестнёмся,

Надерёмся, наорёмся

И опять домой вернёмся —

Кушать свой кефир.

Пью, пью, пью, тащусь…

Пью, пью, пью, тащусь…

Пью, пью, пью, тащусь…

Пью, пью, пью, тащусь…

Пью, пью, пью, тащусь…

На корриде в воскресенье

Три испанских мужика

Всё гоняли по арене

Здоровенного быка.

Пикадор, бандерильеро,

Ну, и главный — матадор —

Зарабатывали евро,

Исполняли приговор.

Бык сопел, роняя пену,

Подбираясь к палачу,

Думал: «Щас его поддену

И маненько потопчу.

Я его достану точно,

Хоть он вертится, как вошь.

Мужичонка худосочный —

Ведь соплёй перешибёшь!»

Матадор — пацан ершистый,

Заводной такой сеньор.

Дед, наверно, был франкистом,

Этот в деда — живодёр.

Бык бодал забор арены,

Бык за лошадью скакал,

Упирался рогом в стену —

Неприятностей искал.

Он ведь жил, ярма не зная,

Жизнью гордой и простой.

Да, свобода развращает…

Бык решил, что он крутой.

Ну стань в сторонке, не скандаля,

Как щенок, поджавши хвост, —

Ну тебя б забраковали

И отправили б в колхоз.

Нет же, бык, башка дурная,

Лез упорно на рожон:

«Забодаю, забодаю!»

Так и помер, как пижон.

Застывала кровь, алея

На упрямой на губе.

Борода Хемингуэя

Померещилась в толпе.

Солнце медленно садилось

Над собором вдалеке.

И торсида расходилась,

Забывая о быке.

Лишь турист, браток из Пскова,

Видно, мастер мокрых дел.

Вдруг промолвил: «Жизнь сурова…

Ну не быкуй — и будешь цел!»

— Мяу, мяу, мяу, что за фрукт? Кого это к нам занесло?

— Я случайно, с балкона упал прямо в мусорку носом.

— А, домашний? Диванный мурчалка? Ну, здравствуй, мурло.

Ну, что ж, садись, обмяукаем общекошачьи вопросы.

Да не бойся, не съем, подвигайся поближе, братан.

— Не сочтите за грубость, у вас же, наверное, блохи.

— Ой, барин брезгуют нами! Так это тебе не диван.

Здесь холера, чума, так что блохи не так уж и плохи.

Что-то морда твоя непривычна и вид странноват.

— Так ведь я ж благородный, я — перс. — Так и знал: инородец!

Развелось инородцев. Мотай в свою Персию, гад!

Жрут тут наши харчи эти лица персидской породы.

В животе пустота, перспектив ни черта,

Превратили в скота трудового кота.

И не любит никто, всюду слышится «брысь»,

Хоть одна бы зараза сказала «кис-кис,

Кис-кис-кис kiss me».

Мы с собаками бьёмся за счастие наших котят.

Мы за мир без собак, мы когтями их голыми рвали.

Уважаю корейцев — они эту сволочь едят.

Ну а ты, где ты был, когда мы свою кровь проливали?

Ты ж из пятой квартиры? Постой, там живёт еще пёс.

Предал нас, ренегат, компрадорская буржуазия!

Так ведь скоро задирать будешь лапу и лаять, как мерзкий барбос.

Кот — в квартире с собакой?! Дожили! Пропала Россия!

— Но позвольте, у нас плюрализм, мы в свободной стране.

Он, конечно, мужлан, пахнет псиной и спит у параши.

Но он же просто секьюрити, так, порученец при мне.

Доберман, между прочим… — Фамилия тоже не наша!

Ладно, кореш, забудем, давай помолчим,

В тишине заторчим, в унисон помурчим.

Лунный сыр аппетитно над крышей повис —

Может, кто-нибудь с неба нам скажет «кис-кис,

Кис-кис-кис-кис-кис kiss me»?

— Ах, вы правы, давайте дружить. Ну зачем нам грызня?

Ну зачем нам скандал из-за этой собаки поганой?

Ладно, всё, я пошёл, вон хозяйка уж ищет меня.

Заходи как-нибудь, большевик, угощу валерьяной.

У кошки четыре ноги

И все норовят её пнуть.

Товарищ, ты ей помоги.

Товарищ, собакой не будь.

Я знаю, что скоро из мрака веков

Появится в нашей стране Крысолов.

И, в дудочку дуя, пойдёт пилигрим,

И вся наша сволочь попрётся за ним.

И выйдут в ряд за гадом гад под колдовские звуки

Ворьё, жульё, хамьё, дубьё и прочие подлюки.

И, пальцы веером сложив, пойдёт братва покорно.

Вот это кайф! Чтоб я так жил! Долой волков позорных!

А звук у дудочки таков:

В нем шёпот снов и звон веков,

И песни кельтских колдунов,

И зов седых преданий.

Под гипнотический мотив

Пойдут бандит и рэкетир,

Надеть свои трусы забыв,

Уйдёт министр из бани.

Из разворованной страны, покинув свои дачи,

Уйдут бугры и паханы ко всем чертям собачим.

И запоют сверчки во ржи, и журавлиным клином

Пойдут пахучие бомжи с курлыканьем тоскливым.

Через Брест и Калугу,

Москву и Тамбов,

За Урал на Восток

Побредёт Крысолов.

Его ноги натёрты

И плащ запылён,

Санитарные цели

Преследует он.

И сутенёры встанут в строй под музыку такую,

Путаны шумною толпой за ними откочуют.

Уйдут вруны и болтуны, и, кстати, для прикола,

Ушла бы сборная страны по стрёмному футболу.

И респектабельной гурьбой

Пойдет истэблишмент родной,

Забыв про бизнес теневой

И счет в швейцарском банке.

Закружит в небе вороньё,

В лесах попрячется зверьё,

И будут на пути расти

Бледнейшие поганки.

Двинутся маньяки на хромой собаке,

А за ними — шлюшки на больной лягушке,

А за ними — урки, ой, да на Сивке-бурке.

Едут и смеются, чуинггам жуют.

К Охотскому морю придет Крысолов,

В него окунёт весь богатый улов.

И выпьет свой грог, и расслабится он:

Мол, долбись с ними сам, старина Посейдон.

В древней Греции бедам не видно конца:

И холера, и персы шалят…

И к оракулу греки послали гонца,

Чтобы выяснить, кто виноват.

Заплатили по таксе, забили козла.

И тут пифия вдруг затряслась,

Завопила и с пеной у рта изрекла

Непонятное слово: «Чубайс!»

Мы способны на свершения,

На великие дела,

В наших мыслях дерзновение,

Нашим планам несть числа…

Но злой дух всё над нами летает —

И мешает, мешает, мешает!

Император Цинь Ши Хуанди вышел в сад,

Чтоб сорвать мандарины с ветвей,

И увидел, что розовый куст весь помят,

И любимый издох соловей.

Отчего в поднебесной подобный бардак:

Рис не родит и сюны шалят?

Император подумал: «Тут что-то не так…

Не иначе, Чжу Байс виноват!»

Мы способны хоть на подвиг,

Нам работа — благодать.

Мы — резцы в руках господних —

Можем столько наваять!

Но летит над землёй в вышине, в вышине

Пятый всадник на рыжем коне.

Штирлиц выкрал у Гитлера план посевной,

Поражаясь, какой Гитлер лох.

Голос Мюллера вдруг произнёс за спиной:

«Ну, так что, старина? Хенде Хох!»

Штирлиц сам догадался, что это провал,

Сдал оружие и аусвайс.

А потом матерился: «А кто ж настучал?

Больше некому: ясно, Чубайс!»

И в жару, и в непогоду,

И в грозу, и в гололёд —

Через пень, через колоду

Мощно движемся вперёд!

— Слышь, мужик, не чини, не старайся.

Но смотри: рванёт — тут мы спросим… — С Чубайса!

На балете один танцовщик танцевал:

Словно бог, он над сценой парил.

А другой буксовал, топотал, как марал,

И партнёршу на пол уронил.

Позже публика наша во мненье сошлась,

Покидая сей дивный балет,

Что плохому танцору мешает… Чубайс,

А танцору хорошему — таки нет.

Идут пионеры — Чубайс виноват.

Плывут пароходы — Чубайс виноват.

Шаманы под бубны камлают,

Гадалки на кофе гадают —

Выходит всё тот же хреновый расклад,

Хоть тресни: Чубайс виноват!

В нашей жизни всё бывает:

Перепой и недолёт,

То эрекция хромает,

А то в карты не везёт!

Виноватых искать не пытайся…

Погляди, нет ли рядом Чубайса!

Кто стучится в дверь ко мне

С толстой сумкой на ремне,

Сообщает, что квартплата

Повышается втройне?

Подаяние моё

Минус деньги за жильё,

Минус хавчик, минус пиво —

Вот так всю жизнь меня наё…

Бывали дни весёлые,

Гулял я, молодец,

Тихонечко, легонечко

Подкрался к нам амбец.

Бабуленьки, дедуленьки

Считают свои рублики,

А в рай въезжают жулики —

Всё на чужом горбу.

Копите деньги смолоду,

Пусть даже пучит с голоду,

Не то схоронят голыми

В шкафу, а не в гробу.

Кто стучится в дверь ко мне

С автоматом на ремне,

Заявляет, что налоги

Увеличены втройне?

Я им кукиши кручу,

Всех честней быть не хочу.

Чем я хуже Аль Капоне?

Да ни копья не заплачу!

В полиции налоговой

Охотники живут.

Как волк, залезешь в логово —

С собаками найдут.

Хотят ребята многого,

Дать Богу надо Богово,

Бюджету — дать бюджетово,

Чтоб кесарь не ругал.

Бросайте ваши подати,

Вы про Матфея вспомните —

Начав с простого мытаря,

В апостолы попал.

Я не радуюсь весне —

Старый врач поведал мне,

Что эрекция с годами

Уменьшается втройне.

Жизнь и так весьма скучна,

Минус бабы и жена.

Да что же секс по телефону?

Да это, как пьянка без вина.

Вот стал ужасно нервный я

От этих всех помех —

Кругом среда враждебная,

И вторник, и четверг.

Сижу, напившись водочки,

Как попугай на жёрдочке,

В цветастой рубашоночке,

А жена моя поет:

«Каким ты пил, таким напился,

Зачем ты в наш колхоз прибился?

Вон, кто-то с горочки спустился —

Наверно, милый мой идиот».

Кто стучится в дверь ко мне

С новостями о стране,

Говорит, что всё на свете

Ухудшается втройне?

Я психованный вполне,

Не ходи ты, друг, ко мне,

Не то я толстой сумкой, медной бляшкой

Зафигачу по спине,

Вот щас как вдарю по спине,

Вот, щас как вмажу по спине…

Всё у неё стандаpтно: детишки, муж законный,

И день-деньской заботы пpисесть ей не дают.

А ночью секс пpивычный, унылый, монотонный:

Туда, сюда, обpатно — сто двадцать шесть секунд.

И тут уж ей, бедняжке, совсем не до оpгазма,

Какой уж там оpгазм — не стиpано бельё.

У дочеpи — ветpянка, у бабушки — маpазм,

Такое-pастакое весёлое житьё.

В свободную минутку в метpо, на кухне, в ванной

Она читала женские любовные pоманы.

В них женщины — богини, мужчины — супеpмены,

И жизнь у них кpасива и необыкновенна.

Он обдал её жаpом гоpячего юного тела,

И она аж вспотела — так тела его захотела!

«О, возьми меня всю! О, люби же меня, я пpекpасна,

Я юна, я стpастна, я нежна, я чиста, я несчастна.»

Поцелуй опьянил, и в теpновнике что-то запели.

Её гpудь напpяглась от желанья, соски отвеpдели.

Сеpебpились фонтаны, над ними стpекозы летали.

«Мам, я какать хочу!» — «Эх, детишки, весь кайф обломали».

Супpуг её капpизный, тиpан на самом деле,

То «боpщ даёшь холодный», то «ходишь в бигуди».

Да лучше б ты свой гоноp показывал в постели,

Козёл — пока безpогий — но это впеpеди!

Стаpуха-невезуха, у всех она бывает,

Вдpуг упадет на ногу гладильная доска,

И «Индезит» сломался, и «Тайд» не отмывает,

И поpваны «Леванте», и на душе тоска.

И вот тогда она идёт к уютному дивану,

Лекаpство от депpессии — любовные pоманы.

Пускай сгоpела пицца, и муж успел напиться,

Hо что там пpоисходит на сто восьмой стpанице?

Падишах закpичал: «Ты, девчонка, меня отвеpгаешь!

Я отдам тебя слугам, и ты униженье познаешь».

Десять pослых мулатов схватили её и pаздели.

Её гpудь напpяглась, и опять же, соски отвеpдели.

Десять pослых мулатов без слов тут же ей овладели.

Почему бы мулатам ей не овладеть в самом деле?!

Тут вдpуг пpинц пpискакал, всех убил и pаскpыл ей объятья.

«К телефону тебя.» — «Тьфу, когда же смогу дочитать я!»

Hачальник на pаботе хватает за коленки,

Тpясёт от вожделенья слюнявою губой.

И в этом отношенье легко подpуге Веpке:

Вот у неё начальник — мужчина «голубой».

Года летят как поезд, с пугающим pазгоном.

Где ты, геpой-любовник, в каком застpял лесу?

Где ты, с pельефным телом, с мобильным телефоном?

Где тебя чеpти носят, уж климакс на носу.

Пусть говоpят, что суppогат, что пошлы и вульгаpны,

Hо жизнь поpою больший фаpс, чем все эти pоманы.

Пусть кpитики и снобы бpезгливо моpщат лица,

Hо как её он полюбил на сто восьмой стpанице!

Стать актpисою с самого детства девчонка мечтала,

Чеpез теpнии в кpуг голливудской богемы попала.

Сценаpист — наpкоман, а пpодюсеp — pаспутный ублюдок.

Это вам не «Мосфильм», а гнилое нутpо Голливуда.

И нагая лежала она в pежиссёpской постели,

Её гpудь напpяглась — как обычно — соски отвеpдели.

В сладостpастном волненье соpвал он с неё покpывало.

«Слышишь ты, зачиталась? Опять молоко убежало.»

Вот пристала, как репей, вся моя семейка:

«Папа, заведём зверька! Ну хоть одного!

У соседей доберман, рыбки, канарейка,

А у нас — лишь ты да мыши, больше никого!»

Предложил им хомячка или, там, котёнка, —

«Непрестижно! — говорят, и так их развелось, —

Щас год Тигра на дворе, заведём тигрёнка!»

Ну достали! Завели, тут и началось.

Взяли миленькую киску —

вырос бешеный бугай.

Он не хочет кушать «Вискас»,

Мяса с рынка подавай!

Жрёт за сутки полбарана,

Гадит полный самосвал.

Рвёт обивку у дивана,

Сгрыз ковер, замызгал ванну.

Ой, а пахнет так погано —

Провонялся весь квартал!

А соседский доберман ошизел, бедняга:

Нос не кажет из дверей, не идет гулять,

Сныкался в шкафу — ну прямо жалкая дворняга!

Серет, бедный, под себя, жалобно скуля.

Рядом бабушка живёт, божий одуванчик.

Божий-божий, а себе завела ружьё.

Ходит, буклями тряся, словно вождь команчей

«Порешу, — кричит, — Шер-Хана, развели зверьё!»

А как он стал половозрелый,

Тут вообще пришел конец:

Мечется, как угорелый,

Нерастраченный самец.

И кто кастрировать возьмётся,

Кто пожертвует собой?

И вот жена моя трясётся,

Но он ко мне чего-то жмётся.

Ох, ребята, мне сдаётся,

Этот тигр голубой!

В дверь бодает головой, просится на волю.

Стал его я выпускать ночью погулять.

Он под утро прибежит, сытый и довольный,

А после дрыхнет целый день, ну хоть не просит жрать.

А прикрикнешь на него — зарычит утробно,

Смотрит пристально в глаза, мол, «борзый ты, дружок.

Ты, мол, хоша и худой, но вполне съедобный.

Разберусь с тобой, папаша, дай вот только срок».

Я б давно его прикончил,

Но терпел из-за детей.

Дети любят тигра больше,

Чем Пржевальский лошадей.

Ночью снилось мне сафари,

Как по тиграм я палил.

Из двустволки их фигарил,

Из винтовки их фигарил,

Из базуки их фигарил,

Штук пятнадцать завалил.

Я отвёз его в тайгу, выпустил, родного.

Все боялся, что найдёт, сволочь, путь назад,

Но пишут, видели его где-то под Тамбовом,

И тамбовский волк ему друг, товарищ, брат.

Скоро будет год Быка, что же — брать телёнка,

А потом пилить рога злобному быку?

Нет, любезные, шабаш! Не крупней котёнка!

А лучше кильку заведу в собственном соку!

Я хожу простой, но гордый,

С девальвированной мордой,

С тягой к чистому искусству,

С аллергией на козлов.

У меня нет состоянья,

Нет зато и нестоянья,

Есть жена, друзья и вера

В разнополую любовь.

Всё работа да работа,

До двенадцатого пота.

И кому оно охота?

Стоп, мальчишки, тормоза!

От работы кони дохнут,

От работы ухи глохнут,

Ноги пухнут, руки сохнут,

Лезут бельмы на глаза!

Слава, слава гедонистам,

Урождённым оптимистам!

Кто способен в поле чистом,

Даже в поле, в поле чистом

Отыскать, чего принять!

Не ругай меня, родная,

Что бываю с бодуна я,

Погуляю, поблукаю,

Свежей травки пощиплю,

Ибо жизнь — процесс нестойкий,

А кругом сплошные стройки —

Упадет кирпич на череп

И привет, кого люблю!

Вон, в курятнике наш кочет

Не поёт, а вяло квохчет.

Даже кур уже не топчет —

Конформист: пожрать, поспать.

Завтра ж будет тёплым трупом

Возлежать в кастрюле с супом,

Так что лучше б спал с курями

Да учился бы летать!

Как нас гады окружают,

Унижают, обижают!

Кто нас нынче уважает?

Только жёны да друзья…

Слышь, подруга, номер помнишь?

Муж уйдёт, ты звякни в полночь,

Ибо сволочь — эта сволочь,

А не сволочь — это я!

Перед сном, а также утром,

И в столице и в глуши

Изучайте «Кама-Сутру»!

Это будет зело мудро,

Это будет от души!

На Гавайи не летаем,

На Канары не канаем,

Плесневидно проживаем,

Как у Горького «На дне».

Так ведь что ж на поезд гавкать,

Тут уж, брат, по Сеньке Кафка,

Да и можно слушать Баха,

Даже плавая в говне!

Кока-коле и поп-корну

Все уж возрасты покорны,

Но не это возвышает,

Всё ж доказано давно:

Сам Господь, творя приколы,

воду превращал не в колу,

Не в нарзан, что характерно,

А в креплёное вино!

И сказал Господь — «Ликуйте!

Что откусите — прожуйте,

Говорю я вам: Кайфуйте

И кайфовы будете!

Ибо сказано — спасётся

тот, кто в этой жизни прётся,

А, ханжи и фарисеи,

В рай билет не купите!»

Запрягайте, хлопцы, пони,

Да погнали вдоль реки,

Али мы мышей не ловим?

Али мы, в натуре, гоним?

Али мы не мужики?!

Слушай, друг-колхозник, нам пора в поход,

Запасайся пивом, рок-н-ролл зовёт.

Заводи комбайн и поезжай за мной.

Прощай, моя деревня, прощай, мой дом родной.

Прощай, моя деревня, прощай, мой дом родной.

Мощные комбайны по шоссе летят,

«Дорогу комбайнёрам!» — люди говорят.

Прочь, «Мерседесы», комбайны, вперёд!

Пришло наше время, пришёл наш черёд!

Мы сеяли пшеницу, а выросла свекла.

Нам стало так обидно, что крыша потекла.

Мы подняли восстание, мы кликнули народ.

Да здравствуют комбайны, вперёд, вперёд, вперёд!

Да здравствуют комбайны, вперёд, вперёд, вперёд!

На легковушках поставим мы крест,

Долой засилье маленьких транспортных средств!

Съезжайте, лимузины, в придорожную траву —

Идут свиньёй комбайны по трассе на Москву.

Мы боремся за правду и равные права:

Всем людям — по комбайну, желательно — по два.

Чиновников московских на них переселить,

А «Волги» — на продажу и денежки пропить.

Все «Волги» — на продажу, и станет легче жить.

Красная площадь, восставших встречай.

Подвинься-ка, Царь-пушка, приехал Царь-комбайн.

Ну-ка, сдавай нам козырную масть.

Вся власть комбайнам, комбайнам вся власть!

Вся власть комбайнам, комбайнам вся власть!

Вся власть комбайнам!

Светит полная луна ласково и чудно,

Только толку ни хрена, на душе паскудно.

А вон созвездие Гончих Псов призрачно мерцает,

А я-то думаю: чего псиною воняет?

Свежий веет ветерок, листьями играет,

Городской вонючий смог в лёгких оседает.

Что за воздух, что за вид! Купол неба синий!

Но мент злокозненный стоит — портит всё картину!

Кругом изгажено, наложено — О том петь не положено!

Но на «не положено» с прибором мной положено!

Нежная любви пора, платьице белеет,

И влюблённый как баран Мандельштама блеет.

Всем любви недостаёт, каждый ласки просит,

Ходят феи взад-вперёд: сифилис разносят.

А что ж внутри меня горит, ноет и тоскует?

То ль душа моя болит, то ль глисты балуют?

У мента пойду спрошу: «Где моя любимая?»

А он мне: «Щас те покажу!», и между ног дубиною!

Ой! Жнивьё не пахано! Ой! Ббьё не трахано!

Разбил бутылку пива я — Здравствуй, жизнь счастливая!

Где-то квохчет соловей — глотку надрывает,

Что чирикаешь, злодей? А! Корму не хватает!

Ёлки встали в хоровод, липы сбились в стаю,

А под ёлкой драный кот кошку угнетает.

А чтой-то я сегодня злой? Так и прёт цинизм.

А всё, вестимо, от такой, от хорошей жизни.

Светит полная луна, Светит, ну и ладно.

Пива нету ни хрена — вот что мне досадно!

Господа хорошие и господа плохие,

Выливайте водку, разряжайте пистолет.

Предлагаю позабыть про времена лихие,

Выходите строем, потанцуем менуэт.

Просвещенья жаждет человечия натура, —

Мы пойдем на выставку, мы сходим на балет.

Есть такая штука, называется культур…

А чтой-то вы хватаетесь опять за пистолет?

К красоте душа стремится! Дай, товарищ, мне совет:

То ль пойти опохмелиться, то ль сходить нам на балет?

А может, все же, на балет?

…Бон суар, мадам… Где лорнет, дорогая?..

…Князь, вы так милы!.. Баронесса, я таю!..

…Нынче в Мариинском давали «Сильфиду»…

…Ах, тре бьен, мон шер, тре бьен.

Ах, тре бьен, мон шер, тре бьен.

Как мы деградируем, ты глянь, чего творится,

Век у нас, товарищ мой, упадочный такой.

Я напьюсь не просто, скажем так, абы напиться, —

Я напьюсь в контексте общей скорби мировой.

Нет былой романтики, никто не смотрит в небо.

Ценности смешные, как семейные трусы.

Римский плебс ревел когда-то: «Зрелища и хлеба!»

Наши нынче тявкают: «Попсы и колбасы!».

По реке плывут калитки из села Кукуева,

А моя милка не любит Шнитке,

Говорит: «Да, ну, яво», —

Деградантка чертова.

Надевай камзол, может, станешь культурней,

Будем целый день танцевать менуэт.

Будем мы плевать исключительно в урны,

Как любой интеллигент, как любой интеллигент.

По поводу культуры мне сказал алкаш унылый:

«Объясни, очкастый, а то сам я не допёр:

Ежли наши люди вместо водки пьют текилу,

О какой культуре вы ведёте разговор?»

На горе мужик стоял с горящими глазами,

Толковал народу, что культурно, что грешно.

А толпа ждала, когда начнут кормить хлебами,

А главное — когда смастырят из воды вино.

Не убий, не пей спиртного,

Не воруй вещей чужих,

Не люби жену другого,

Ты свою хоть ублажи,

Ты свою хоть ублажи.

А, впрочем, сам решай, жена твоя дура,

Научи её хоть танцевать менуэт.

С нами добродетель, мораль и культура,

Завтра сходим на балет, завтра сходим на балет.

Мечтательный пастух, изгой Нечерноземья,

Иллюзий дивных полн, пасет своих коров,

И чудится ему с глубокого похмелья

Корриды грозный гул, жестокий бой быков.

С небес звучит Бизе: «Тореадору слава!»

Торсида ль то поет, иль бабы на току?

Он красные портки снимает величаво

И тычет ими в нос унылому быку.

В крови адреналин мешается с мадерой,

И тут уж все равно — Севилья иль Тамбов!

Мыслитель — он всегда достойный кабальеро,

Живет он во дворце или пасет коров.

Закуски бы еще — и не было бы горя!

Познал он суть вещей — начало их, предел.

Он андалузский пес, бегущий краем моря,

Сервантес — это тьфу! — и рядом не сидел!

Добавил он еще — одной бутылки мало,

И вот уж по степи хазары пронеслись,

И кажутся стога слонами Ганнибала,

Фантомы всех времен вокруг него сошлись.

Дымится небосвод, взрываются светила,

Он видит павший Рим — ликует его дух!

С ним пьют на брудершафт и Рюрик, и Атилла,

Он в центре всех эпох — неистовый пастух!

Судачат меж собой селянки на покосе:

«Опять мужик мой пьян, туды его нехай!

А жрет, гад, за троих, копейки в дом не носит,

Ишшо придет, свинья, любви ему давай!»

Эх, вздорный вы народ, бесчувственные бабы!

Числом вас — легион, а имя вам — корысть.

Мечтательный пастух, трезвеющий и слабый,

Ведёт коров домой и думает за жисть…

Ведёт коров домой и думает за жисть…

Мизантроп Костюхин

У окна сидит,

Мизантроп Костюхин

Из окна глядит.

Мимо ходят люди,

Люди любят жить.

А он людей не любит —

Не за что любить.

Вот идёт рабочий

И несёт мотор.

Радуется очень —

На заводе спёр.

Вот гремят трамваи,

Мчат во всей красе!

А в них все негодяи,

Абсолютно все!

Он не ест повидло,

Он не пьёт вино,

И ему обрыдло

Всё давным-давно

А жизнь не терпит скуки

Жизнь бьёт ключом.

Ну и флаг ей в руки,

Он-то тут при чём?

Вот идут матросы

Группою большой.

Курят папиросы.

Он знает — с анашой!

Вот летит ракета

Космос покорять!

А ему на это

Глубоко плевать.

Там вот бьют кого-то,

Надо бы разнять.

Но он не Гарри Поттер,

Чтобы всех спасать.

Докучают мухи.

Голова болит.

Так чего ж Костюхин

У окна сидит?

Вот соседка Тоська

Прёт на каблуках,

С яйцами авоська

У неё в руках.

Вдруг как навернётся

И давай орать!

Тут он улыбнётся

И тихо ляжет спать.

Стали женщины нынче крутые,

Длинноногие, непропитые.

Цацки-пецки у них золотые,

Подавай им и это и то.

Увлеклись наши дамы борьбою,

Феминистки гуляют гурьбою,

Но на каждую тётку с резьбою

Обнаружится дядька с винтом.

Мужики, мужики,

Не затупились наши клинки.

Мужики, мужики,

Не затупились наши клинки!

Жить по Фрейду сегодня труднее,

Стали женщины нынче умнее.

Толщина кошелька им важнее

Толщины, что скрывают штаны.

Их любовь не достанется даром,

Подкрепить её надо долларом,

А козлы, что с рублём и с «гитаром»,

Никому вы теперь не нужны!

Мужики, мужики,

Вытрясайте свои кошельки!

Вот плывёт вдоль по улице цаца

И не хочет ни с кем целоваться,

Ведь причёска же может помяться,

Или там — макияж полинять.

Ей по видику «Девять с полтиной»

Заменяет прекрасно мужчину.

Здесь я, братцы, сдержу матерщину

И скажу только: «… вашу мать!».

Мужики, мужики,

Вы сдержите свои матюки!

Не за нас, за державу обидно,

Даже курица стала фригидна,

И по этой причине, как видно,

Снизилось поголовье курей.

Но ведь мы же не курицы, братцы,

Надо ж нам как-нибудь размножаться,

Так ведь скоро начнём почковаться.

Знал бы ты, старина 3игмунд Фрейд!

Мужики, мужики,

Бросим женщин, уйдём в кабаки!

Эй, блондинки, шатенки, брюнетки,

Недотроги, монашки, кокетки,

Ведь от этого ж родятся детки —

Если умные книжки не врут.

Дорогие мои согражданки,

Биксы, тёлки, чувихи, пацанки,

Вы не бойтесь — мужчины не танки,

Ведь нe давят они, а…!

Мужики, мужики,

Ах, какие ж мы все дураки!

Молодёжь разных стран, собирайся,

Мойся, брейся, знакомься, влюбляйся,

Потихонечку совокупляйся —

Всем влюблённым и честь, и хвала!

Нам грозит вымиранье, как вида,

Не за нас, за державу обида.

Мы своё молодое либидо

Отдадим на благие дела!

Бабоньки, бабоньки,

Ну куда же без вас мужики!

Держава наша (в целом) прекрасна и могуча,

Но у нас тут, рядом с домом, есть мусорная куча.

И кучу почему-то никто не убирает.

Лежит она и пахнет. Точней сказать — воняет!

Бомжи в ней добывают стекло и алюминий,

Окурки и одежду от кутюрье «Рванини»,

Над нею реют птицы, летают самолёты,

Вокруг шумит столица, вокруг кипит работа,

Над ней гремят зарницы, под ней метро грохочет —

И ни одна зараза убрать её не хочет.

Никто её не любит, никто не привечает.

За эту — fucking! — кучу никто не отвечает.

Хотя и есть на свете ответственные лица —

Они в делах по пояс, до них не дозвониться:

Они чего-то строят, их руки не для скуки,

У них одних аварий на день четыре штуки,

У них то там рвануло, сгорело, утонуло,

То тут чего-то смыло, залило, завалило,

Они возводят дамбы и разгоняют тучи,

Они по грудь в работе — тут мы с какой-то кучей!

И я их понимаю. Ну, не было бы кучи,

Ну, разве б стала жизнь размеренней и лучше?

Мы разве б стали ближе к достиженью идеала?

Единственно, конечно, поменьше бы воняло.

Но мы уже привыкли, принюхались, наверно.

Ведь много что сегодня попахивает скверно.

Мы ж смотрим телевизор — и ничего, канает,

А из него, бывает, не так ещё воняет.

И в общей атмосфере, в гулянке бесшабашной

Нет-нет да и запахнет тухлятинкой вчерашней.

Но мы же не брезгливы: такое воспитанье!

Нам помогает выжить плохое обонянье.

И что другим вонюче, то нам вполне годится.

Глядишь, мы нашей кучей начнём ещё гордиться:

Что лучшая на свете, нигде такой не встретишь…

И будет уж не куча, а наш тотемный фетиш!

Историки поспорят, где куча начиналась,

И как она возникла, когда образовалась:

При Николае Первом иль Александре Третьем —

И приходить к ней будут с экскурсиями дети…

Всё это лишь сарказм и мелкое броженье.

А жизнь продолжает победное движенье.

Прогресс не остановишь, и мы спешим внедряться

В мир нанотехнологий и дерзких инноваций.

И наша-то повозка Европу догоняет.

Вот с кучею загвоздка — пока ещё воняет.

Но верю я, товарищ, у нас ещё всё будет.

Мы тоже станем чище, мы тоже выйдем в люди!

И станет мир единым, и светлым, и открытым,

Красивым, справедливым, богатым, чистым, сытым.

Век золотой настанет, мы отдохнём, страдальцы.

И кучу уберут. Уже не мы — китайцы.

Китайцы!

Китайцы, китайцы, китайцы…

(То птицы кричат…)

Китайцы…

Китайцы…

Мы поедем на природу,

В край непуганых коров,

Нездоровые уроды,

Жертвы грязных городов.

Чем лечить себя, калеку,

Надо просто на денёк

Просто сунуть морду в реку

И дышать через пупок.

Мы, торгаши, мастеровые,

Бизнесмены, доктора,

Разночинцы удалые,

Пьянь господня, фраера.

Мы любители порока,

Мы вместилища греха,

Но мы ж хотим припасть к истокам,

А не просто забухать!

Нам надо на травку,

Нам надо в лесочек.

Потрогать козявку,

Понюхать цветочек.

По маленькой жахнем — «Эх!» —

Да в реченьку чухнем, — «Ух!» —

Иначе зачахнем,

Иначе протухнем,

Иначе — кранты.

Мы покинем торопливо

Наши злые города.

Там политиков болтливых

Бродят тучные стада.

Там нас доллар жизни учит,

Там в Кремле Отец не спит,

Там Доренко однозвучный

Утомительно гремит.

Где-то делят дивиденды,

А у нашего костра

В круг сидят интеллигенты,

Девки пляшут до утра.

И дерматовенеролог,

Обнявшись с младой княжной,

Назначает ей уколы,

Сам весёлый и хмельной.

Нам надо на речку,

Поближе к водичке,

В глухое местечко,

Где райские птички.

Русалки шальные

В объятьях задушат,

А мы, старпёры больные,

Опозоримся, слушай!

То аденома, то подагра —

Прошла младенческая прыть!

О дайте, дайте нам виагру,

Мы свой позор сумеем искупить.

На природе, даже трезвый,

Вдруг захочешь ты летать,

Всех любить, как Мать Тереза,

Деньги нищим подавать.

Босиком пройдясь по лугу,

Ваш приятель скажет вдруг:

«Что ж, Лаэрт, простим друг другу,

Хоть ты мне должен десять штук».

Там к нам выйдет из берлоги

Матерящийся старик:

То ли Фавн козлоногий,

То ли выпивший лесник.

Там трубят единороги,

Там живут лесные боги,

Там не платятся налоги,

А просто жарится шашлык.

Нам надо бы в рощу,

Нам надо бы в пущу,

Где жизнь попроще,

А зелень погуще,

Погладить зверушку,

Залезть на сосёнку

И спать на опушке,

Как три поросенка,

Иначе — кранты.

И придёт успокоенье.

Над землёй темным-темно,

Словно миросотворенье

Ещё не завершено.

Небо нам звезду подарит,

На лету её поймаем,

А потом — цинично сварим,

И сожрём, и засияем.

Нам надо куда-то,

Где тихо и чисто,

Куда не ступали

Ботинки туриста.

Устроим фиесту

В незагаженном рае.

Так где ж это место?

«Green Peaсe» его знает!

Лично меня Гондурас беспокоит,

Но в обществе нашем — другой коленкор:

Спорят до хрипа и до мордобоя,

О судьбах Отчизны ведут разговор.

Осталось-то выяснить самую малость:

Какой у страны стратегический путь?

Запад, Восток, Евразийство, Сакральность?

Короче, оглобли куды повернуть?

Собираются и ругаются,

Вроде трезвые — что шуметь?

Кто-то западник, кто-то лапотник,

А кто и просто так — потрендеть.

Ищут писатели, ищут политики,

И политологи, и аналитики.

Ищут упорно, не могут найти

Путь, по которому надо идти.

Да, нелегко жить в переходную эпоху

И сколько ждёт нас впереди душевных мук,

Но, сказал Маркиз де Сад Закер-Мазоху:

«Ну, имейте же терпение, мой друг!»

Славянофилы — ребята колючи,

«Долой, — говорят, — рок-н-ролл и Биг Мак!

Портки да онучи — духмяны, пахучи —

Вот путь наш российский!

А ты — сам дурак!»

Да храбрецы все! Алёши Поповичи!

«Мы, — говорят, — вас научим

Отчизну любить!

Всё, говорят, загребли Абрамовичи!

Но мы вам не чукчи!

Едрить-раскудрить!

Щи да каша — пища наша,

„Слава Богу!“ — лозунг наш,

Топчут нежити наши пажити,

Всех в холодную, и шабаш!»

Ищут пожарные, ищет милиция,

Машут Бердяевым и Солженицыным

Ищут, бедняги, не могут найти

Путь, по которому надо идти.

Да, не прожить нам без духовного запаса…

Что нам поможет в эти злые времена?

Как предложил великий Бари Алибасов:

«Православие, Монархия, „На-На“»!

Западники — сплошь умны и нахальны

Равно не любят народ и вождей

В меру циничны, вполне либеральны

Деньги бы делать из этих людей!

Говорят: «Хватит грозить

Неразумным хазарам.

Хватит лаптями баланду хлебать!

Курс — на Европу, а думским боярам

Бороды брить, рок-н-ролл танцевать!

Щи да каша — фу, made in Russia!

Лобстер, спаржа — вот еда!

А деньги ваши — будут наши!

Это бизнес, господа!»

Would you like a cup of tea? —

Yes, блин, Господи прости!

Слева лютуют квасные народники,

Справа орудуют низкопоклонники.

Сверху грозят, обещают сажать.

Ну, а куда крестьянину бежать?

Не заблудиться б по дороге к процветанию.

И как сказал мне бомж с початым пузырём:

«Ой, да пошли вы все!..»

Дальнейшее — молчанье.

Ну и пошли. Пойдём — но всяк своим путём.

Надоели наши склоки,

Всенародные разборки,

Забастови, голодовки,

Взрывы, мафия и СПИД.

Я не то, чтоб слабонервный,

Я — беременный, наверно,

Ведь не зря ж от этой сверны,

Прям, с утра уже тошнит.

Надоели вонь и драки

Политической клоаки,

Делят власть в чумном бараке, —

Не сторгуются никак.

Наш политик, он — помпеный,

Громогласный, полновесный,

Злой, активный, бесполезный,

Как старуха Шапокляк.

Надоело это стадо,

Беспонтовая эстрада,

Да тусовки до упада,

Да жующая толпа.

Так же аморально стойкий

Молодняк крутой да бойкий,

Злые внуки перестройки,

По-французски — шантрапа.

Надоела мне чернуха,

Надоела мне порнуха,

И коль у вас всё время сухо,

Значит, что-то там не то.

Скучно всё и неприлично,

И, боюсь сказать публично, —

Надоел мне даже лично

Я потом скажу вам кто.

Надоели беспорядки,

Компроматы, маты, взятки,

Львы, орлы и куропатки,

И слова, слова, слова…

Если будет так погано,

Я подамся в уркаганы,

Буду, пальцы растопыря,

Петь блатные песни вам.

Типа: Та-тирли-тирли-тирли-там,

Пу-пу-пи-ду.

Я проснулся в мировом настроеньи,

Простиралось предо мной воскресенье.

Я из душа щебетал, будто птенчик:

«Муся, мужу принеси полотенчик!»

А в обед пришёл Чурилин с цветами,

Долго ручки целовал моей даме.

Пили белое вино, ели стюдень.

Мы ж не гопники — культурные люди!

В телевизоре — Филипп Кьеркегоров,

А после — новости про то да про это.

И вдруг показывают нам Прокурора.

Прокурор с утра — дурная примета.

А лицо у Прокурора такое…

Ух, ну прям «не подходи — арестую!»

Возмущённое лицо, правовое,

Оказалось, он узнал, что воруют!

Он сказал: «С воровством начинаем борьбу!

Мы исправим горбатых могилою!

Налечу, говорит, растопчу, говорит,

Проглочу, говорит, не помилую!»

Тут я встал: «Слава Богу, мы дожили!»

Прослезился и выпил до дна.

А Чурилин сказал: «Ах ты, боженьки!

Ты совсем дурачок, старина!»

И стал рассказывать какие-то страсти

Про войну каких-то кланов у власти,

Что под маскою борьбы за порядок

Они ж посодют просто всех, кого надо.

Про чекистов, про «Семью», про интриги,

Кому «Челси», говорит, кому — фиги,

И как едят друг друга бизнес — элиты.

А я сидел и только говорил: «Да иди ты!»

«Да! Там по взрослому война, по большому!

Реваншисты реформаторов дуют!

А нам покажут интерактивное шоу

Называется: „Где раки зимуют“.

Ну, а ты-то, — говорит, — из каковских?

Огласи-ка, — говорит, — своё кредо.

Ты за питерских или за старокремлёвских?»

Я, вообще-то, говорю, за «Торпедо».

И я так скажу:

Есть теперь в «Газпроме» газ — это раз,

А у граждан есть права — это два,

И пока свободы есть — это шесть.

Правда, денег нет совсем — ну, это семь.

А тем, кто станет выступать, я не буду наливать.

Недоволен — пей «Боржоми» — это триста двадцать пять!

Я расстроился и стал я суровый.

И прогнал его я без посошковой.

Было слышно, как кричит он в подъезде:

«Вспоминайте о XVII съезде!»

Он испортил мне, подлец, воскресенье.

Но, что хуже, он посеял сомненье.

Мы-то все кричим «Ура!», как бараны,

А всего делов, что борятся кланы.

Я запутался в интригах — то ль чукотских,

То ли питерских, то ль старокремлёвских.

С подозрением читаю я прессу —

Вроде — факты, только в чьих интересах?

Вот пишут, в Питере плюс два, снег растает,

А в Москве, наоборот, минус двадцать.

И сижу я целый день и гадаю:

«А кому же это выгодно, братцы?»

Так неужели ж так дела наши плохи?

Но должны ж мы возмутиться когда-то?

Мы ж хозяева страны, а не лохи!

Мы ж как скажем! Да?.. Чё молчите, ребята?

Не ори на жену, баран! Не ори!

Ты не строй домострой, самодур, не дури!

Наградил тебя случай

Прекрасной женой,

Так не бейся в падучей,

Не брызгай слюной.

Не ори на жену, баран, не ори!

Ты опять заявился домой бухой.

Ну, на кой ты ей нужен такой? Ну, на кой?

За ней ухаживал когда-то невысокий студент,

Она его не оценила — он теперь президент.

Ей и так тяжело —

Так закрой же хайло.

Вот же гнусная натура!

Где же, брат, твоя культура?

Сам ты крыса, сам ты дура

С пулею в башке.

Корчишь интеллектуала,

Любишь Пруста и Шагала,

А орёшь, как вышибала

В грязном кабаке.

Кто тебя приголубит,

Кто к сердцу прижмёт?

Кто накормит, напоит

И сопли утрёт?

Кто спасает тебя от тоски?

Кто стирает трусы и носки?

Ты кайфово живёшь!

Так чего ж ты орёшь?!

Ты живёшь, как какой-нибудь шейх или шах.

Шахрезада твоя тянет дом, как ишак.

Ну-ка, влезь-ка в её шкуру:

Посиди на цепи,

Поработай-ка рабыней,

Паранджу нацепи.

Что, не хочешь, братан?

Так закрой свой фонтан!

Ведь она же — как цветок, как прелестный лепесток,

Как чудесный, как прелестный, удивительный цветок.

Ведь она же, блин, цветок!

Ведь она ж, блин, лепесток!

Блин, чудесный, блин, прелестный…

А ты кактус, блин, браток!

Даже если она неправа, не ори,

А тихонечко так укори, пожури (ну, типа):

«Ты, родная, так прекрасна,

В целом мире лучше нет,

Но ты проехала на красный,

Ты заехала в кювет,

Поцарапала машину…

Осторожней, мой свет!»

И скажи ты ей: «Лапуся,

Я тобою так горжуся.

Мы пойдем с тобою в спальню,

Встретим новую зарю.

Ты увидишь, что напрасно

Ты считала секс ужасным.

Ты увидишь: он прекрасный…

Я его тебе дарю!»

Нет, конечно, не все мужики — дикари,

Но практически все, хоть чуть-чуть, — упыри.

Я на себя как только в зеркало с утра посмотрю,

Так сам себе я в сотый раз со стыдом говорю:

«Не ори на жену,

Не ори на жену,

Не ори, не ори, не ори, не ори

Не ори на жену, баран, не ори!»

Э-э-э-е-й!

Иван Иваныч Иванов

Был поразительно здоров.

Он вкусно ел и сладко пил,

И не пьянел, подлец.

Он был железный, как утюг;

Его жена в кругу подруг

Притворно жаловалась им:

«А мой-то — жеребец».

Вдруг с ним случился анекдот —

Чего-то вспучило живот,

А врач, молоденький такой,

Обследовать послал.

Да ты возьми — назначь пурген,

Так нет — давай УЗИ, рентген.

«Обмен…» — какой там, хрен, обмен!

Капусты пережрал.

Но вот анализы несут,

А результаты — страшный суд,

А там болезней миллиён —

Не прочитать без слёз,

А там гастрит и гепатит,

И камни в почках, и бронхит,

И не нашли только рахит

И эндометриоз.

От таких вестей он стал ужасно нервный,

Аппетит пропал, и по ночам не спится,

На детей кричит, назвал супругу стервой,

Не идёт гулять, лежит и матерится.

(А ведь говорили же ему)

— Ой, не ходи, Иван Иваныч, по врачам —

Будешь спать, Иван Иваныч, по ночам.

Ты, Иван Иваныч, лиха не буди —

Не ходи, Иван Иваныч, не ходи.

Ведь он здоровый был такой,

Ведь он подковы гнул рукой.

Тут держится за левый бок,

Ох, печень, мол, болит.

Иван Иваныч, дорогой,

Так печень справа, мой родной.

Но он не слышит, всё твердит,

Какой он инвалид.

Лежит, и нет на нём лица,

Лежит — прислушивается:

Где там кольнёт, где там стрельнёт

То в грудь, то в потроха.

С женой не спит: «Не тронь, — твердит, —

У меня — хламидиозный уретрит,

В аптеку лучше бы пошла

За кружкой Эсмарха».

Да, у Иван Иваныча,

Ох, нехорошая моча.

С такой мочой непросто жить

И банк не даст кредит.

Лежит он бледный сам собой,

Не спит и слушает прибой,

Как в его почках та моча

По камушкам шумит.

Даже новости ему смотреть противно,

Не следит за напряжённостью момента,

Вот лежит он, социально неактивный,

(и даже)

не ходил голосовать за президента.

(представляете?)

Он худел, он хирел

И никто ему по-дружески не спел:

— Ой, не ходи, Иван Иваныч, по врачам —

Будешь спать, Иван Иваныч, по ночам.

Ты, Иван Иваныч, лиха не буди —

Не ходи, Иван Иваныч, не ходи.

Ввалились щеки, взгляд погас —

Ну просто Гоголь в смертный час.

Уже приехали братья

И тёща из Орла.

Уже послали за попом,

Помыли пол, прибрали дом,

Жена купила чёрный тюль —

Завесить зеркала.

Тут из поликлиники звонят,

«Прощенья просим, — говорят —

Чужой вам дали результат,

Анализ-то — не Ваш.

У Вас всё в норме, как с куста:

Слюна густа, а кровь чиста,

Мочу так даже можно пить,

Здоров, мол, и шабаш!»

Тут Иван Иваныч молча встал с постели,

Выпил водку, что на пОминки купили,

Взял ружьё, сказал: «А что, и в самом деле,

Не сходить ли к доктору?» — Едва его скрутили.

(и хором спели)

— Ой, не ходи, Иван Иваныч, по врачам —

Будешь спать, Иван Иваныч, по ночам.

Ты, Иван Иваныч, лиха не буди —

Не ходи, Иван Иваныч, не ходи.

Мы ж все такие, срамота.

Бывает, спросишь у кента:

«Как здоровье, дорогой?»

Он отвечает так:

«Пока не знаю, не скажу,

Вот завтра к доктору схожу,

Он мне и накукует срок».

Да ты сдурел, чувак.

А не ходил бы ты туды —

Так ведь недолго до беды,

Не парься, братец, пей вино

И кушай карася,

Люби жену свою, живи,

А все анализы порви.

Ведь если много будешь знать,

То не состаришься.

Я сам собой ну просто жутко недоволен.

Живу сумбурно, трачу жизнь на ерунду.

Я мягкотел, слабохарактерен, безволен.

Мне говорят: «Пойдем, гульнём!» — и я иду.

Я раздражителен, забывчив и небрежен.

Лабильна психика. Сомнительна мораль.

В быту капризен и физически изнежен,

Аж прямо в зеркале себя бывает жаль.

Не человек, а просто чмо на постном масле.

Не то чтоб нуден, но до тошноты ворчлив.

И не сказать, чтоб трусоват, но так, опаслив.

Не то чтоб жаден, но уж очень бережлив.

Нет, я всегда подам калеке Христа ради,

Но если так, без умиления, взглянуть,

Я не тяну не то что на Махатму Ганди,

Я и на дедушку Мазая не тяну.

Сплю я долго и со вкусом,

Сплю, пока не ляжет мрак.

По ночам хожу, как вурдалак.

Я мог бы стать Вольтером,

Вот гадом буду я,

Но нет во мне

Усердия.

Я мог бы стать Шопеном,

Музычку бы кропал,

Не был бы гадом,

Точно б стал.

Лежит нечитанный Платон, Бах недослушан,

А я сижу, смотрю футбол и пиво пью.

С остервененьем бью проклятые баклуши

И с отвращением читаю жизнь мою.

Я бросил Родину, карьеру эскулапа —

Теперь горланю, как заевший патефон.

Худые ручки тянут дети: «Папа! Папа!»,

А папе некогда: зараза, занят он.

В семье я деспот: очень нудный, твердолобый,

С утра домашним отравляю бытие.

Но хоть, спасибо, нету месячных, а то бы

Совсем труба моей зашуганной семье.

Закомплексован весь, я недоволен мною,

Во всем себя виню и до того дошло —

Я маюсь экзистенциальною виною

За первородный грех, аж вспомнить тяжело.

Пью, курю, смотрю на женщин,

Правда — только лишь смотрю.

Посмотрю,

и снова пью-курю.

Где-то дымят заводы,

И я лежу, дымлю.

Очень себя я

Не люблю.

Я не красив, как Путин,

Даже не так умён.

Ах, отчего же

Я — не он.

Могу бездарно просадить любую сумму,

И мне мой друг доброжелательно сказал:

«С твоими данными тебе пора в Госдуму.

Иди, укрась собой народный наш хурал!»

В парла-парла-парламенте

Итак уже аншлаг.

Точнее говоря —

«Аншлаг! Аншлаг!»

Ну что тут скажешь, вот такая я каналья.

Теперь — о главном: о тебе, любовь моя.

Хочу сказать: «Спасибо, милая, родная,

Что ты живешь с такою гнидою как я».

Тебя должны канонизировать при жизни

За твои муки, за любовь и за труды.

Я тоже стану человеком, только свистни,

Прям с понедельника. Нет, лучше со среды.

Свистит, свистит, зараза, под окошком,

Ну нету Любки, что ж ты, тварь, свистишь?

Свежо, впотьмах свалилась с крыши кошка,

Деревья гнутся, да шумит камыш.

А чтой-то ночь зловещая такая?

Блуждают на погосте огоньки,

В такую ночь обычно самураи

Канают на границу у реки.

Трубу прорвало, из подвала пахнет гнилью,

Свистит влюблённый третий час подряд.

В такую ночь, чтоб сказку сделать былью,

Был Зимний на гоп-стоп братвою взят.

Жужжит в стакане пьяненькая муха,

Я соль рассыпал, видно быть беде.

В такую ночь ван Гог отрезал ухо,

А Грозный треснул сына по балде.

Пошла муха на базар и купила самовар,

Приходите, черти, я вас пивом угощу!

Чёрт заглянет на часок, он не низок, не высок,

Здравствуй, паранойя, я твой тонкий колосок!

Бурчит с экрана футуролог злобный:

«Увы вам, люди, бьют уже часы!»

Смесь Иоанна, Нострадамуса и Глобы,

Апокалипсисом пугает, сукин сын:

«Падёт Звезда Полынь, грядёт разруха,

И брат у брата увёдет жену,

И Пятачок зарежет Винни Пуха.

Конец эпохи, все пойдем ко дну!»

Вот так живёшь, гребёшь деньгу лопатой,

Тут трубный зов — и всё коту под хвост,

Мол, Страшный Суд, звоните адвокату,

С вещичками на выход, в полный рост!

А этот все свистит, на гульках твоя Люба.

Убогий жребий брошенных мужчин!

Что он Гекубе, что ему Гекуба?

Пошёл бы, лучше, выдавил прыщи.

Баю-баюшки-баю, спать ложись, мать твою!

Хочешь, милый мальчик, я те песенку спою?

Завтра будет день опять, ночью, мальчик, надо спать.

Приходи к нам, Фредди Крюгер, нашу детку покачать!

Печаль светла, но нет императива,

Чего свистишь, уже написан «Капитал».

Швырять столы в окно, конечно, некрасиво,

Но я швырну так, чтобы наповал.

Луна желтушная измучена циррозом,

Свингует на трубе Архангел Гавриил,

А выше — Бог, терзаемый вопросом:

Какого чёрта он все это сотворил?

Искажено пространство, место, время,

Бомжей в подъезде примешь за волхвов:

«Шолом-Алейхем, как погода в Вифлееме?

Что нужно вам в стране бессонных свистунов?»

Но с кем вы, мастера ночного свиста?

Какая сила остановит вас?

Пойду голосовать за коммунистов —

При них хоть ночью будет

При них хоть ночью будет

При них хоть ночью будет

Комендантский час.

Ты божественно прекрасен,

Ты искрящийся родник,

Ты и сложен, ты и ясен —

Щедрый русский наш язык.

Ты ушей моих услада,

И душа тобой жива.

Ты подскажешь, если надо,

Очень точные слова…

А вот твердит с экрана важно

Некий мутный господин:

Мол, за Россию, за наших граждан

Мы же жизнь отдадим.

И в глаза его, косые

От привычного вранья,

Прям от имени России

Так ему отвечу я:

«Идите в жопу, мой хороший,

Идите в жопу, дорогой!

Идите в жопу, мой хороший,

Идите в жопу, мой родной!»

Прости меня ты, мать-культура,

И вы простите, господа.

Молчи, моя самоцензура!

Нет, в жопу, в жопу, прям туда!

Может, здесь гордиться нечем,

Но се — язык родных осин,

И дубов родных наречье,

Лексикон родных дубин.

Вот бухой водопроводчик,

Удивляясь: «Где течет?»,

Мне всю ванну раскурочил

И потребовал расчет.

А что же я? Пригладив чубчик

И поправивши пенсне,

Мямлю: «Как же так, голубчик?

А где ж теперь помыться мне?»

Он глядит, не понимая,

Он и видит-то едва.

И скажу ему тогда я,

И скажу ему тогда я

Эти нужные слова:

«Идите в жопу, мой хороший,

Идите в жопу, дорогой!

Идите в жопу, мой хороший,

Идите в жопу, мой родной!»

Тут он откажется едва ли,

Он мои доводы поймет.

И он пойдет, куда послали,

И, я так думаю, дойдет.

Кто-то скажет: «Да… Сорвался

На арготический язык.

Так даже Блок не выражался,

Хоть и пьющий был мужик».

Губит нас интеллигентность —

Ахиллесова пята,

Гуманизм, политкорректность,

Мягкотелость, доброта.

Вот пока вы тут сидите,

Всех нас грабит шантрапа.

А мы что им: «Битте-дритте»,

«Миль пардон», «Пуркуа па»…

Всё гребет, не зная меры,

Группа жадных россиян.

Что сказал бы им, к примеру,

Мудрый Игорь Губерман?

«Идите… дорогие!

Идите… поскорей!

Идите… дорогие!

Идите… поскорей!»

Ну и привет! Желаю счастья!

Вот все, что я хотел сказать.

Теперь, я знаю, в вашей власти

Меня презреньем наказать.

Но если враг коварный снова

Придет к нам наши нивы жечь,

Ответим мы ему сурово

Словами, острыми, как меч:

«Идите в жопу, мой хороший,

Идите в жопу, дорогой!

Идите в жопу, мой хороший,

Идите в жопу, дорогой!»

В широких больших лимузинах

Большое начальство плывёт.

Плывёт с благосклонною миной

И любит свой добрый народ.

Солидно, небрежно, вальяжно

Харизма течет из ушей

На головы преданных граждан,

Их жён, стариков, малышей.

Большое начальство глобально,

Его грандиозны труды,

Оно как бы нематериально,

По типу далёкой звезды.

Большое начальство первично

И нам в ощущеньях дано,

Оно, как яйцо, гармонично,

Как крест, чудотворно оно.

А мелкий начальник карьеры в начале

Пока изучает, чего где урвать.

Он злой, осторожный, он смотрит тревожно:

К кому б присосаться, кого б ободрать?

Чем мельче начальник, тем дело печальней,

Тем больше доставит он всяческих мук.

Голодный и жадный, он не травоядный,

Он мелкий, но хищный, он — крыса Пасюк.

Амбиции, позы, разносы, угрозы…

«Аз есмь Иван Грозный, гляди, как я крут!»

Кусают, шакалы, за все, что попало,

Ударишь — посадят, убьёшь — не поймут.

В больших и красивых коттеджах

Большое начальство живет,

Большое семейство содержит,

Большого омара жуёт.

Бывает, в своих лимузинах

По родине вдруг зашуршит,

Следит за уборкой озимых,

За выплавкой стали следит.

В проблемы деревни вникает,

Курирует взлёты ракет,

Не справишься — обматюкает

И даст вместо денег совет.

Потом обращается к людям,

К людям, понимаешь, своим:

«Я думаю, что мы обсудим,

И я, понимаешь, решим».

У мелкого босса под шкурой — философ,

Мол, все преходяще: и кресло, и чин.

«Конечно, я — гений, но, вдруг, не оценят,

Сократа ж погнали пинком из Афин!»

Урвать, пока в силе, пока не побили,

А что, от природы, что ль, милостей ждать?

И в каждую шляпу на лапу, на лапу.

Почем нынче, кстати, родимая мать?

Глядит бесновато на нашего брата,

Как на новые врата бодливый баран.

Шумлив без причины, спесив не по чину,

Мол, вы — дурачины, а я — Талейран.

И в каждой шаражке, в любой заваляшке

Есть свой небольшой Карабас-Барабас.

И вся эта шобла, как чудище — обло,

Огромно, стозевно и лаяй на нас.

Различных калибров начальство

Растет, как Батыева рать.

Эх, матерь-заступница, сжалься!

Куды ж его столько девать?

Его ареалы — безбрежны,

Его аппетиты крупны,

Оно, как судьба, неизбежно…

И некуда бечь, пацаны,

И некуда бечь, пацаны,

И некуда бечь, пацаны.

Как-то было дело… Античною порою

Пьяные ахейцы штурмовали Трою.

Копьями махали — море по колено!

Сверху в них плевала пьяная Елена.

Пьяные троянцы защищали стену,

Если бы не принцип, пропили б Елену.

Лишь одна Кассандра, трезвая троянка,

Сразу им сказала: «Вас погубит пьянка».

Первым в эту Трою Одиссей ворвался,

А после залил бельма и двадцать лет скитался.

Те, кто выжил в битвах, долго пировали,

Но позже от цирроза все поумирали.

Видишь сам ты, старина,

Что все беды от вина.

Ой ты, печень, наша печень,

Жаль, одна ты нам дана.

Чёрт залез на потолок,

Ты не бойся, паренёк,

Это белая горячка

К нам зашла на огонёк.

Ты — маньячка, я — маньяк,

Ты пьёшь водку, я — коньяк,

Ты — портвейн, а я — сухое,

Мы не встретимся никак!

Вот тоже было дело… Будучи поддаты,

Штурмовали Зимний красные солдаты.

Красные матросы с красными носами

Пели «Варшавянку» злыми голосами.

В Зимнем тоже пьянка выдалась неслабо —

Трансвестит Керенский нарядился бабой.

Лишь один непьющий октябрист Родзянко

Говорил с трибуны: «Вас погубит пьянка».

Дальше покатилось всеобщее веселье —

До сих пор колбасит тяжкое похмелье.

Господа и дамы, прекращайте пьянку,

А не то ведь снова грянем «Варшавянку».

Пьют Париж и Ереван,

Пьют Нью-Йорк и Магадан.

Да когда ж они напьются,

Пролетарии всех стран!

Родила царица в ночь

То ли сына, то ли дочь —

Вот урок для гимназисток,

Алкашей гоните прочь.

А другая родила

Нам двуглавого орла,

Этот герб для нас годится —

Из горла и в два ствола.

Здравствуй, дедушка-цирроз,

Ты в подарок нам принёс

«Сирепар», «Эссенциале»,

Всякой дряни целый воз.

Боролись с пьянством сгоряча,

Много пили первача

За Егора Кузьмича

И Михаил Сергеича.

Айли-люли-ай-люли,

На последние рубли

Пью за мир, за гуманизм

И за трезвость всей Земли.

На сияющем Олимпе боги правят Ойкуменой,

Пьют «Метаксу», интригуют, паству мирную пасут,

Правосудие свершают да гребут металл презренный,

Ибо боги тоже люди — всяку выгоду блюдут.

Если Зевс кого прищучит, иль с работы снимет, строгий,

Знают — это понарошку, полно молнии метать!

Без работы не оставит, мы ж свои, мы ж, братцы, боги,

Мы по статусу бессмертны, не горшки ж нам обжигать!

Бог войны оружье продал, меч — данайцам, щит — троянцам,

А себе купил Акрополь, колесницу класса «люкс»,

Зевс, конечно, рассердился, погрозил сурово пальцем

И фельдмаршалу присвоил звание «фельдмаршал-плюс».

Будет, будет гармоничным мир честной, квасной, античный,

Главный бог у нас отличный, так помолимся ему!

Нас ведёт его харизма в светлый мир феодализма,

По Элладе бродит призрак, нам сей призрак ни к чему!

Люди смертные страдают от святого разгильдяйства,

Там — нектар не поделили, здесь — гражданская война…

У нас ведь, если глуп бог плодородья — кризис сельского хозяйства:

Некому оливу заломати, люли-люли, нет зерна!

В Эмпиреях мат и склоки — у богов свои причуды,

У людей — покой и воля, счастье сдали про запас!

Боги вниз смотрели б чаще: как там эти твари — люди…

Отвлекают от раздумий — как нам обустроить нас!

Все хотят стать Громовержцем, Громовержец — Бог в Законе!

Зевс дряхлеет, номинально он пока еще Отец,

Людям выдают за Зевса изваянье в Парфеноне,

Но протопопствует сурово аввакумствующий жрец!

Вы скажите, Зевса ради,

Кто в Элладе не внакладе —

Лишь купцы, жрецы, да дяди,

Да нами выбранная знать,

Да мздоимцы возле трона,

Все похерили законы!

Правды нет, клянусь хитоном,

Век Эллады не видать!

Вон слепой Гомер лабает,

Что не видит, прославляет,

Кровь течёт, собака лает,

Караван идёт без слов!

Артемиды и хароны,

Геры, геи, посейдоны —

Все ведь к нарциссизму склонны,

В общем, сумерки богов!

Кто потворствует покорно,

Кто юродствует позорно.

Эрос псевдоним взял — Порнос,

Щас он с козами живёт!

За пристрастье к онанизму

Был подвергнут остракизму,

По Элладе бродит призрак,

Бахус пьёт, Гефест куёт…

Скуй нам, милый, серп да вилы,

Да подковки для кобылы,

Да оградку для могилы —

Будем счастливы вполне!

Бедным людям много ль надо —

Чтоб хорошая ограда!

Эх, Эллада ты, Эллада,

Трое сбоку — ваших нет!

Эх, дубинушка, ухнем, да сама пойдёт!

Эх, кудрявая, ухнем, да сама пойдёт!

Все будет очень хорошо, процесс давным-давно пошёл,

Над нами солнышко встаёт, процесс сам по себе идёт,

Кого-то убивают где-то, и это скверная примета,

Мужчины голубого цвета, и это скверная примета.

Жаль, что денег нет, денег нет, денег нет,

Денег нет, не стойте над душой,

Пройдет десять лет, 20 лет, 30 лет, 40 лет, все будет хорошо!

Все будет просто хорошо!

Все будет дико хорошо!

Хорошо! Хорошо! Хорошо!

В наш город въехал странный хиппи на хромом ишаке.

Носили вербу, в небе ни облачка.

Он призывал нас к любви на арамейском языке,

А все решили: косит под дурачка.

Ему сказали: «Братан, твои призывы смешны,

Не до любви, у нас программа своя:

Идет перформанс под названьем „Возрожденье страны“.

Часть вторая. „Патетическая“».

Он посмотрел программу «Время», прочитал «КоммерсантЪ»,

Он ужаснулся и печально сказал:

«Водить вас надо по пустыне лет еще пятьдесят,

Пока не вымрут все, кто голосовал!».

Потом зашли мы с ним в кабак, повечеряли слегка,

И я автограф у него попросил.

Он написал губной помадой на стене кабака:

«Мене, мене, текел, упарсин».

Он пел нам «Битлов»:

Мол, «all you need is love».

Какая «love», чувак, щас «all yours need is money».

Эх, хвост-чешуя!

Вот вопрос бытия:

Кого любить? Живёшь, как ёжик в тумане.

Мы любим сильных людей, мы любим жёстких вождей,

Мы ловим кайф, когда нас бьют по башке.

Такая наша стезя, иначе с нами нельзя —

У нас в крови тоска по твёрдой руке.

«Интеллигенция и власть» — задача очень трудна:

То ли кусать сапог, то ли лизать.

Любовь к искусству у монархов так бывает странна!

Барма и Постник, берегите глаза!

И по какому, блин, каналу нам объявят каюк?

Переключать уже устала рука!

Я в ожиданьи лучшей жизни тихо горькую пью

И от испуга не пьянею никак.

И кто бы дал бы совет, и кто бы дал бы ответ!

Я неизвестностью такой возмущён:

«Уже настала тирания или пока ещё нет?!

А если нет, тогда я выпью ещё!»

Любовь, пишут, зла — полюбишь козла.

Козла, скажу я вам, любите сами!

Пусть будет вождь суров,

Пусть Петров, Иванов, хоть кто!

Тут главное, братва, чтоб не Сусанин!

Делай дело, двигай телом, эй, лови-ка момент!

Пушкин — это наше всё, а Путин — наш президент!

Журавли, пролетая, не жалеют ни о ком!

Выдвигайте меня, люди, прямо в Центризбирком!

Генералам — слава!

Либералам — слава!

Слава тем, кто слева!

Слава тем, кто справа!

Губернаторам несладко, а кому сейчас легко!

Дядя Вася вместо пива пьёт кефир и молоко!

Да, ваш батька крутой, а наш батька круче.

В огороде бузина, а в Киеве Кучма.

Витя любит Мумий-тролля, а я Леннона люблю.

Нету времени подраться, цигель-цигель-ай-лю-лю.

Террористы боятся ходить в сортир.

На развалинах России мы построим новый мир.

Это что за остановка, Византия или Рим?

А с перрона отвечают: «Виходи, поговорим».

Вся держава, как невеста,

Очень хочет стать женой.

Все же очень интересно,

Что же будет со страной?

Эх, мать-перемать, будем петь и плясать,

И пить, и любить народ наш буйный!

Любовь — это сон и, как сказал Соломон:

«И это пройдёт», а он мужик был умный.

На диване я, как древний грек на травке,

Разбавляю, как Сократ, водой портвейн,

Генри Миллера читаю, Джойса, Кафку,

И снобизм свой занюханный лелею.

Денег нет, в стране — бардак, в воде — холера,

На душе — ненужные сомненья.

Лишь портвейн да музыка Малера

Успокаивают мне пищеваренье.

Богу, братцы, — Богово, ну а снобу — снобово!

Вот сосед — прикинулся банкиром,

Пьёт «Клико», к валютным ездит дамам.

Правда, Сартра путает с сортиром,

А ван Гога путает с ван Даммом.

И ничуть ему от этого не грустно,

Взял цыган, и на извозчике — к актрисам…

Он не сноб, он просто счастлив безыскусно,

Как ребёнок тихо счастлив, что пописал.

Засветло встанем, тянем-потянем,

Дедка, бабка, внучка, Жучка, котофей —

Вытянуть не можем.

Размышляя об эстетике Матисса,

Погружаюсь в свой экзистенциализм,

Я бы тоже, может, дернул по актрисам,

Да мешают только бедность и снобизм.

Мой снобизм — он как лучик путеводный,

Помогает воспринять судьбу, как должно.

Мол, художник — он обязан быть голодным,

Он худой, но гордый, он — художник!

Вот другой сосед, — тот люмпен неприличный,

Бедный Йорик, жертва пьяного зачатья.

Для него Бодлер с борделем идентичны,

Ну а Рэмбо и Рембо — родные братья.

Да пускай шумит, не зря же он напился!

Пусть ругает президента «педерастом»,

Лишь бы он в подъезде не мочился,

Да не лез бы к управленью государством!

Горлица вьётся, песнь раздаётся:

«А не лепо ли бяше нам, братья…».

Да ни фига не лепо!

Нувориши тихо хавают омаров,

Маргиналы хлещут горькую заразу:

«Мы, конечно, круче Занзибара!»

Государственный снобизм сродни маразму.

Ой вы, гой еси, бояре с государем!

Гой еси вы, вместе с вашим аппаратом!

Доиграетесь — глядишь, приедет барин,

Он рассудит — кто был большим демократом.

Давеча прочел в одной я книге,

Там сказал кому-то раб перед таверной:

«Мы, оглядываясь, видим только фиги!»

Я вперед смотрю — там тоже фиги. Скверно.

Пушкин умер, на жнивье — туман да иней,

Из деревни слышно рэповую песню,

Над седой усталою страны равниной

Гордо реет непонятный буревестник.

Засветло встанем,

Песню затянем:

«Тирли-тирли я гуляла молода,

Пока не помёрла…»

Не хотел я пить, но пятница,

И к тому ж зашёл сосед.

Он поэт, а значит, пьяница,

Рифмы есть, а денег нет.

«Треснем, — говорит, — водки для потенции

Да поговорим ладком

О судьбе интеллигенции

В государстве воровском».

Как с ним не выпить! Бегает, как маятник,

В глазах горят бенгальские огни.

Ну, выходные, сами понимаете —

У мужиков критические дни.

По российской по традиции

Пили много, наповал.

Он надрался до кондиции,

А потом запричитал:

«Ой же сироты мы, сироты!

Это ж при живой стране!

Эх, до чего же эти ироды

Толерантные ко мне!»

Глянь, как они за Родину радели:

Перестроили бардак в бордель

И совсем бедняги похудели,

Но без буквы «п» и буквы «д».

Похудели, похудели, похудели,

Но без буквы «п» и буквы «д».

Не по лжи я жил, как следует,

Был горой за них всегда

И на каждом референдуме

Отвечал: «Да! Да! Нет! Да!».

Где ж вы, бедные иллюзии,

Либеральные мои?

Так реформами контузило,

Что нет напора у струи.

Уже стемнело, мы прилично с ним натрескались

И наливали мимо рюмок наугад.

Он все шумел, косил под Чернышевского:

«Что делать, блин, и кто, блин, виноват?»

Он сказал: «Вставай, такой-сякой!», —

И пошли мы с ним в народ.

Он — с ненормативной лексикой,

Словно с песней, шел вперед.

Где, — кричал, — культурная общественность,

Вновь по кухням, вновь молчит?

А, сохранить хотите девственность

И оргазм получить! — Так не бывает.

Он написал на зданье тайной канцелярии:

«Даёшь капитализм с человеческим лицом!»,

Пририсовал зачем-то гениталии

В кубистском стиле, хренов Пикассо.

Поздно ночью мы пришли домой,

В коридоре я уснул без сил.

Ну, жена спросила, что со мной,

Тут сосед ей объяснил:

«Видишь ли, — говорит, — в стране тенденция,

Просто стыдно говорить: спит теперь интеллигенция,

Ну, а так как нету Герцена,

Значит, некому будить».

А жена говорит:

«Я вам, гадам, буду Герценом,

И эсеркою Каплан,

И Чубайсом вместе с Ельциным.

Марш, мерзавцы, по углам!»

У жены я спрашивал, где моя любимая.

Мне жена ответила скалкой между глаз.

А я у скалки спрашивал, где моя любимая.

В общем, выпил лишнего. Скорбный мой рассказ.

Вновь подойдёт к концу неделя быстротечная.

Пойду к соседу, вот он будет рад,

И дорешаем мы вопросы вечные,

«Что делать, блин, и кто, блин, виноват?»

О, женщины волшебные!

Умны, нежны, тонки.

Мужья ваши никчемные,

Как рваные носки.

Все на «авось» надеются,

Взобравшись на диван,

И не мычат, не телятся,

Валяются, как хлам.

О, женщины приятные!

Чисты, просты, милы.

Мужья ваши отвратные,

Ленивые козлы.

Вы крест несёте с мукою,

А эти — пьют пивко,

Храпят, потеют, пукают

И пахнут табаком.

Бегут красотки резвые,

Эротикой дыша,

А их мужья нетрезвые

Не могут ни шиша

Для мужа надевается

Прозрачное белье,

А он, гад, нажирается,

Потом всю ночь блюет…

О, женщины красивые!

О, верности пример!

Мужья ваши ревнивые

Всё ищут адюльтер.

Давно уж дети выросли,

А он всё пристает:

«Ты на ночь помолилась ли?»

И головой трясет.

О, хрупкие и нервные

Марго и Натали,

Мужья ваши неверные,

Блукают, кобели.

С культурными запросами,

Примерные отцы,

В помаде и с засосами,

Домой идут самцы.

Плачь, Ярославна бедная,

Как плакала не раз —

Князь Игорь с печенегами

Играет в преферанс.

Продуется до крестика,

Придет — «Прости, малыш!»

Ты пожалеешь бестию,

Обнимешь и простишь.

Колосится золотая нива,

Закрома забиты ячменём.

Родина меня напоит пивом —

Пенным материнским молоком.

Мысль изречённая банальна,

Но, однако ж, эта мысль важна:

«Пить шмурдяк, дружище, аморально,

Пиво пить почётно, старина!»

Пусть тяжело, и жёны смотрят криво,

Пусть снег и дождь, и перманентный град,

Но мы с тобой пойдём, браток, на пиво.

На пиво, брат! На пиво, брат!

Вперёд, на пиво, брат!

Мерзко всё, безнравственно и лживо —

Декаданс, бордель, бардак, бедлам.

Из святынь осталось только пиво,

Кружка, как лампада, светит нам.

Пиво — это жидкое искусство,

Пенное барокко, рококо,

Праздник вкуса, обонянья буйство!

Впрям, концерт для пива с балыком.

Нас не понять тинейджерам сопливым,

Их поколенье выбирает лимонад.

А мы с тобой пойдем, браток, на пиво.

На пиво, брат, на пиво, брат!

Вперёд, на пиво, брат!

Как-то ехал грека через реку,

Вынул рака, да и с пивом съел.

Пиво остаётся с человеком,

Будь он грек, черкес или мингрел.

Подкаблучники пускай впадают в ересь —

Дескать, «пенистое зелье вас убьёт!»

Пенистое — не от слова «пенис»,

А от слова «пена», дурачьё!

Как осетры на нерест рвутся молчаливо.

Как журавли к зиме на юг летят,

Так нас с тобой инстинкт ведет на пиво,

На пиво, брат! На пиво, брат!

Вперёд, на пиво, брат!

И покуда есть в бродилках пиво,

А в реке есть вобла и тарань —

Будет человечество счастливым,

Воздавая пиву свою дань.

Выше кружки, золотая рота!

Не страшна нам трезвенников рать.

Им не вырвать сердце у народа.

Пиво у народа не отнять!

Стареет мир, года ползут неторопливо,

Но по утрам, который век подряд,

Они идут, идут, идут гуськом на пиво.

На пиво, брат! На пиво, брат!

Вперёд, на пиво брат!

На тусовке потусили, в клубе поклубились,

На бульваре пили пиво, Шурик подошёл.

Пили, пили, пили, пили — напились, упилис,

Разломали две скамейки, было орошо.

У памятнка Гоголю Шурика стошнило,

Заблевал весь постамент, грубо говоря.

С криком «Гоголя не любишь!» дали ему в рыло.

Хорошо повеселились, день прошё не зря.

А мы, а мы в их возрасте читали,

И Холден Колфилд нам был парень в доску свой.

Бывало, что и мы, конечно, (ну бывало) выпивали,

Но в одной руке был стакан, в другой руке — Толстой.

А мы ловили кайф от мировой культуры,

И музыка была, и всяк был меломан.

Ну, а теперь какие времена — такие трубадуры…

У нас-то были «Beatles», а у этих кто? Билан!

На футбол «Спартак» — «Динамо» в пятницу ходили,

Подрались со спартачами, как заведено.

Били, били, били, били, били — победили,

А «Динамо» проиграл, но это всё равно.

В воскресенье встал в четыре, поздно, но не очень,

Ну, туда-сюда, покушал, даже не куря.

Сел у телевизора, просидел до ночи,

Что смотрел — не помню, в общем, день прошёл не зря.

А мы, а мы, мы марки собирали…

И ещё, бывало, выпьешь — и в музей, и — сердцу, и — уму.

А от ментов и мы (чего там говорить!) бывало, убегали.

Но детям нашим знать об этом ни к чему.

Но им музей — отстой, а им в театре скучно.

Островский — что для них? Не «Лес», а тёмный лес.

Упрёки и хулу приемлют равнодушно.

В ответ: «А чо? А чо?» — «Ничо! Учись, балбес!»

К Шурику на хату всей толпою завалили.

Паханы у Шурика попёрлись на моря.

Мы сломали дверь, сожгли ковёр, соседей затопили,

В общем, славно пошалили — день прошёл не зря.

Щас вернусь домой и только на диванчик лягу,

Только соберусь я в телевизор поглядеть,

Тут придёт пахан и разведёт свою бодягу,

И начнёт опять ворчать, нудеть, скрипеть, бухтеть.

А мы (скажет), а мы, а мы хотя б читали,

И Гекльберри Финн для нас был парень свой.

Культура, тра-ля-ля, ну, там, Тарковский, трали-вали.

(Обычно я молчу и киваю головой).

А, может (скажет) вас пороть? Эх вы, младое племя!

Нет среди вас орлов, как мы — богатырей…

А, уходя, вздохнёт и скажет: «Нет, в наше время

И снег-то был белей, и вода была мокрей».

Ах, как было всё красиво,

Триумфально, горделиво:

В воздух чепчики и крики «Ура!»,

Много блеска, треска — это

Третий Рим времён расцвета!

Мать честная, это ж было вчера…

Ели, пили, деньги были.

Да мы валютой печь топили!

И плевали на соседей с крыльца.

Распальцовка, крест на пузе —

Жизнь бурлила, как джакузи…

Рассердили мы, как видно, Творца!

Накрылись биржи, закрылись банки.

И самый главный, наш рулевой,

Сидит угрюмый, как после пьянки,

И смотрит строго, как неродной:

Мол, мы ж старались для вас, поганцев,

Мы ж не щадили себя подчас.

Зачем Бог создал американцев?

Одни убытки от них у нас.

И участливые власти

Говорят: «Не в деньгах счастье,

Вы истратили бы их всё равно».

Утешают, как больного:

Мол, не Вам одним хреново.

Вон, сосед по койке помер давно.

Населенье — часть бодрится,

Часть плюёт, часть матерится,

Остальные тихо впали в хандру.

Бизнесмены, кто не в ссылке,

Чешут, бедные, в затылке.

Если так пойдёт, прочешут дыру.

Тут хоть чешите, хоть не чешите,

А все эксперты дают совет:

«Сливайте воду, мотор глушите,

Сушите… вёсла, тушите свет».

О, сколько чУдных ещё открытий

Сулит нам время! И всё равно

Кому-то даже полезно выйти

На свежий воздух… из казино.

Шёл я полем, видел чудо:

Девки мучали верблюда —

Называлось «ролевая игра».

Я к чему клоню? Про кризис

Всласть уже наговорились,

И давно уже о бабах пора.

Но эксперты снова: «Худо!

Это присказка покуда!

Сказка страшная нас ждёт впереди!».

Харе, маманя, настрадались,

Мы в девяностых наголодались.

Будет худо — мы экспертов съедим.

Но напоследок спрошу я, братцы:

«Нужны нам деньги?» О тож! И вам, и мне…

Эй, финансисты-рублепродавцы,

Верните бабки родной стране!

Во всём есть плюсы, как говорится,

А особливо — для россиян.

Бывает, ищешь повод, чтобы напиться,

А тут бах: кризис. Во! Давай стакан!

И какая меня муза укусила?

Я на власть чего-то гавкаю опять.

«Ну, не гавкай ты, — жена меня просила, —

Ты ж нагавкаешь, придурок, лет на пять!»

Грею зад в своем любимом мягком кресле.

Возраст, дети… Да, послушаю жену.

Мне пора уже писать иные песни.

О хорошем… Прямо щас вот и начну!

Хорошо у нас и летом и зимою,

И в провинции, и в центре хорошо!

По трезвянке хорошо, и с перепою,

И в одежде хорошо, и голышом.

Мы и строим, и куём, и созидаем,

Снов доблесть комсомольская кипит,

Мы опять другой такой страны не знаем,

А кто знает — пусть заткнется и сидит!

На добро чужое рот мы не раззявим,

Но ни крошки не уступим своего!

Человек у нас проходит, как хозяин,

Если бабки есть, конечно, у него!

Вперёд, Умытая Россия,

Страна невиданных щедрот!

С нами силы неземные, бог и вышки нефтяные!

Вперёд! Вперёд, покуда прёт!

Покуда прёт…

Хорошо внизу и хорошо у власти,

Вместе движемся мы в этот вот «перёд».

Видим мы на горизонте наше счастье,

А кто не видит — пусть очки свои протрёт!

Но кое-что я должен прояснить публично.

Отношенье мое к власти таково:

Вот там как раз нехорошо… не хорошо там… Там отлично!

Гармонично! Динамично! Делово!

Но отдыхать им надо чаще, в самом деле!

Шутка ль, круглый год сидишь, руководишь!

Хорошо, ще нэ згинэли Куршавели,

Ще не вмэрли Цюрих, Лондон и Париж!

Вперёд, Умытая Россия,

Пора вылазить из болот!

Ой, вы, кони вороные,

Ой, вы, вышки нефтяные,

Вперёд, вперёд, покуда прёт!

Покуда прёт.

Так вот встанешь утром, оглядишь отчизну —

Хорошо!

Прослезишься, выпьешь, хрустнешь огурцом,

И, как Тютчева, потянет к монархизму,

И к монарху с человеческим лицом!

А кое-кто ругает всё, всё сразу, чохом,

Говорит, что не туда процесс зашёл.

Даже если кое-что у нас и плохо,

То в конечном счете это хорошо.

Кто-то ноет про имперские замашки

И кричит про деспотию и грабёж.

Успокойтесь, сядьте, выпейте рюмашку!

Посидите чуть…

Ну-у-у?..

А щас?

Ну, правда ж, хорошо?

Насра… Нас радуют свершенья трудовые!

Нессы… Не сыпятся с небес на нас блага!

Насса… На самом деле мы же мирные, не злые…

Но кто не с нами — обобьём рога!

Вперед, Умытая Россия,

Страна невиданных щедрот!

Есть съестное, есть спиртное, разливное, нефтяное,

Вперёд, вперёд, покуда прёт!

Покуда прёт.

Наконец-то спел я честно

Вам про то, как всё чудесно! Хорошо! Хорошо!

Мы не плачем, мы не ноем,

Наш мы новый мир построим! Хорошо! Хорошо!

И на вахте, и в забое,

И в горячке, и в запое — хорошо! Хорошо!

Вот и написал, как Тютчев!

Прямо Тютчев, даже лучше! Хорошо!

Ой, хорошо!

Ой, хорошо… ой, как хорошо…

Хорошо…

Хорошо.

Хорошо!

На обочине культурного процесса

Вольно дышится и видно далеко,

Я сижу в обличье дикого черкеса,

Откупориваю сабелькой пивко.

А процесс культурный протекает мимо,

И оттуда что-то ласково поют.

Над процессом — два прелестных херувима.

Так красиво, просто завидки берут.

Там поэты на породистых пегасах,

Там Психея, и Эвтерпа, и Амур,

С ними дамы в кринолинах и атласах,

Там высокая культура от-культюр.

Как меня завидят, дёргаются нервно,

И, зажав носы платками, говорят:

«Фу, мюжик, enfant terrible, пахнет скверно,

С этим рылом лезет в наш калашный ряд.

А сыграй-ка нам, мюжик,

Айне кляйне нахтмюзик.

Что, не можешь? Эх ты, лапоть,

Вон отсюда сей же миг!»

Мой пегас подкован криво,

У него из пакли грива

И общипанные крылья,

Куцый хвост, как пистолет.

Нрав весёлый, скачет-квасит,

Встретит лошадь — отпегасит,

Он шакалит на помойках,

Но вообще-то он эстет.

Вот же фрукт: ни конь ни птица,

Всё бы ржать ему, глумиться.

У других людей пегасы —

Любо-дорого глядеть.

У людей ахалкетинцы,

Рысаки и кабардинцы.

Дамы видят нас с пегасом,

Начинают вновь трындеть:

Фу, мюжик, — сразу в крик.

Сразу в крик: Фу, мюжик!

Фи, мюжик! Ой мюжик!

Сразу в крик: Фу, мюжик!

Моя Муза — из Советского Союза,

Торговала раньше пивом на разлив,

Называет меня «вшивый мой Карузо»

И подмигивает, плечи оголив.

Пьёт, скандалит, носит тюлевые платья.

«Что за жизнь, — кричит, — отгулов не дают!

Я к Митяеву уйду, там больше платят».

Зря пугает, там её не подберут.

Мой лирический герой — он не лиричен,

Он циничен, мой лирический герой,

Он порочен, не приручен, ироничен,

Я-то добрый сам, а он чего-то злой.

Я хороший, тихий, славный, неприметный,

А он шумный, он гуляка и нахал,

И всё время кроет лексикой абсцентной,

Я и слов таких-то сроду не слыхал.

Ну и так как я не классик,

Сам воздвиг себе Парнасик,

Невысокий, двухметровый,

А по мне-то в самый раз,

Аккуратный, рукотворный,

С деревянною уборной,

Стол, скамейка, три берёзки —

Персональный мой Парнас.

Под столом лежит гитара

И пустая стеклотара,

На рассохшейся скамейке

Томик Фрейдкина раскрыт.

И живём, как в коммуналке:

Муза в виде приживалки,

Да пегас мой тугудумский,

Да герой мой паразит.

Паразит, паразит,

Ой, герой-паразит!

Ой, паразит мой герой,

Ой, паразит…

А вдали Парнасы высятся грядою,

Там лавинами метафоры шумят,

Строфы строго проплывают чередою,

А над ними рифмы звучные парят.

А тут сидишь и ищешь рифму к слову «днище»,

Собираешься «дружище» написать,

Эти трое мне орут: «Пиши — козлище!»,

Вынуждают под их дудочку плясать.

Тут у нас приют убогого пиита,

Эти трое пишут пульку на песке

С шумом, руганью: «А ваша дама бита!»

Атмосфера, как в портовом бардаке.

Господа, а не сбряцать ли нам на лире,

Миру что-то типа «Мцыри» рассказать?

А пегас кричит: Какие, на фиг, Мцыри!

Не видишь, я прикупил на мизере туза.

Я спел бы сладко, ласково

«Ля-ля» — по типу Баскова,

И чтобы не по матери,

А чтоб как херувим,

И чтобы без политики,

Чтоб прослезились критики:

«Какой светильник разума!

А мы его гнобим».

Бардак в моей гостинице,

Коньяк в моей чернильнице,

Конь скачет, Муза красится,

Герой ушёл в запой.

Какие, блин, наперсники,

Такие, блин, и песенки —

Ну что напишешь путного

С такою шантрапой.

Шантрапой, ой,

С такой шантрапой,

Шантрапой, шантрапой,

Шантрапой…

Дует свежий ветерок… И если честно,

Это свинство мне по нраву самому:

Обмакнёшь язык в чернильницу — прелестно!

Нет, ребята, нам меняться ни к чему.

Так что буду греть на солнце своё днище

И в процесс культурный камушки бросать.

Ну а кто там морщит нос? Отвянь, козлище!

Вот опять — хотел «дружище» написать.

Ну и всё.

Вставай, похмельная страна, пропели петухи,

Настало время Бодуна — расплаты за грехи.

Бодун придёт, как Командор, огромный, мрачный, злой,

Раздавит вас, как помидор, тяжёлою рукой.

Вот Солнца шар от двух бортов поднялся над Землёй

И хрип, и стон из тысяч ртов слились в протяжный вой.

Мой друг, не время клясть судьбу, — Бодун стучит в твой дом.

Вставай, народ! Все на борьбу с проклятым Бодуном!

Мерещатся малиновые хари,

Во рту — сушняк, пустыня Калахари,

Хотя вчера, как будто, не бухали.

По две бутылки — это ж не размах!

И, как плохой актёр, ты будешь снова

Играть царя Бориса Бодунова,

Кричать: «Полцарства за стакан спиртного!»

Мол, мальчики кровавые в глазах.

Иной юнец хлебнет вина, с утра кричит: «Бодун!»

Да ты не нюхал Бодуна, неопытный пачкун!

А истинный Бодун крупней, он страшен, как война.

Не знаешь, правда, что страшней: Бодун или жена.

Он интернационален, есть у чукчей, у славян.

Бодунидзе, Бодунович, Бодуненко, Бодунян.

Все мы родом из Союза, всем народам нелегко:

Бодунас, Бодунбердыев, Бодуниди, Бодунко.

Но в мире он один такой, он лишь у нас в ходу.

Родной, кондовый, боевой, российский, наш Бодун.

И ни цена нам не страшна, ни крики трезвых жён,

Девиз «Ни дня без Бодуна!» давно у нас внедрён.

Бодает нищих, богачей и даже, вот беда,

Не к ночи сказано — вождей бодает иногда.

Глядишь на Родину порой, приходит мысль одна —

Верхи командуют страной, похоже, с Бодуна.

Бодун есть состоянье организма,

Когда бессильны панадол и клизма,

И только пиво в духе классицизма

Даёт терапевтический эффект.

Мир обретает контуры и краски

И можно встать на ноги без опаски,

И можно прыгать в половецкой пляске

Или дремать спокойно на софе.

Я бросил пить, пришёл мой срок, я стал совсем другой,

Но, как бетховенский сурок, бодун всегда со мной.

Я повторяю день за днём — пусть знает весь народ:

Тот, кто придёт к нам с бодуном, от бодуна падёт.

…Итак, подсудимый! Потрудитесь объяснить суду

каким образом вы, гинеколог женской консультации,

смогли пойти на убийство?

Сперва пришла на консультацию

Богиня, Афродита, Грация…

И вся такая длинноногая,

Что ошалел сперва немного я.

Разделась до, пардон, дез-а-белье,

Стоит в прозрачном шёлковом белье…

Хоть доктор, но от этого белья,

Слегка растерян и смущён был я…

Пока смотрел, пока пальпировал,

Признаться: чуть не изнасиловал.

Ну, посмотрел, говорю: «Беременна!»,

Ну, успокоил: «Это временно!»

Пройдёт, мол, через девять месяцев…

Она в слезах, кричит: повесится,

Мол: несмываемый семье позор!..

Ну пожалел её: направил на аборт.

Потом пришла совсем зелёная

Семиклашка несмышлёная.

Пришла довольно своевременно,

Диагноз тот же, мол: беременна.

Она сидит, так глупо улыбается,

Так вот, говорит, откуда дети появляются!

А Васька рыжий, что с соседнего двора

Сказал что это, мол невинная игра!

Ну и повёл меня играть в кустах,

«Закрой глаза, — говорит, — да и считай до ста!»

Ушла смеясь, одёрнув платьице:

Теперь со мною не расплатится!

Потом ещё были три бабушки,

Две продавщицы — обе лабушки,

Штук пять студенток, плюс уборщица,

Актриса, парикмахер, школьница,

Модистка, модельер, рабочая

И прочая, и прочая, и прочая…

Эрозии, аборты, зеркала…

От женщин кругом голова пошла,

Работал, не жалея сил я там,

И был морально изнасилован…

Иду домой, а спать так хочется!..

Гляжу: в подъезде ктой-то топчется…

Гляжу: блестят два чёрных глаза,

Гляжу: стоит цыганка Аза…

Эй, говорит, касатик, дай рубля,

Перед тобой разденусь до нуля!

За десять тыщ щипнуть позволила,

Но это чашу переполнило!

Я зарычал: «Молись-ка Аза!

Ты довела меня, зараза!»

Достал я скальпельное лезвие

И порешил её, болезную…

Прервалась жизнь бесполезная —

На месте кончилась болезная…

Судите сами, гражданин судья,

Ведь в этом деле невиновен я!

Виновна тут моя профессия,

Шерше ля фам, о гражданин судья!

Есть многое на свете, друг Горацио,

Что и не снилось нашей женской консультации!

Широка страна родная, стережёт ее конвой.

Я над нею пролетаю, как фанера над Москвой.

По земле ходите сами, это, Господи, уволь.

Я лечу на дельтаплане, как на «Боинге» король.

Буря небо матом кроет, где-то что-то там крутя,

Я, как Карлсон, мчусь стрелою, поднимаюсь ввысь, шутя.

Я летаю над полями, над посевами кружа,

Я плююся вниз слюнями, удобряю урожай.

Вижу голеньких влюблённых, кверху попками во ржи,

И недоенных бурёнок, мирно срущих у межи,

Вижу пьяных трактористов, вижу трезвую козу,

Демократов, коммунистов, копошащихся внизу.

Разных тварей миллионы проплывают подо мной,

Города и регионы, зло, добро, любовь, разбой,

«Менатепы», «Инкомбанки», богадельни, нищета,

Голубые, лесбиянки, кони, люди, суета…

Вижу женщин разномастных — и горят мои глаза,

До безумия прекрасных, жаль, потрогать их нельзя.

Я на них не строю планы, изнурил себя постом,

Первым делом — дельтапланы, ну а девушки — потом!

Высоту я набираю, даль прозрачна и тиха,

Украину наблюдаю и республику Саха,

Кучму с гарными хохлами, Лукашенку с бульбашами,

Китовани с пистолетом и Гейдара с минаретом,

Плюс — Шаймиева с ордою, плюс — Дудаева с дудою,

Плюс — Ниязова с Кораном, плюс — родного со стаканом.

Я летаю над кремлями, над лесами и полями,

Над приличными людями, над столичными…

Астрономам разных стран мой известен дельтаплан!

Сам Господь тому порука — мир земной открылся мне,

Дельтаплан такая штука! — философская вполне!

Ну так выпьем, кто захочет, за полёты на Руси,

Если можно, Авва Отче, рюмку ближе поднеси!

Если можно, Авва Отче, рюмку ближе поднеси!

Молились люди о жилье и Бог молитву услышал

Господь риэлтора создал божественной рукой

Ведь даже Карлсону иметь необходимо крышу…

(Ну, мы не в смысле бандюков, а в смысле — «дом с трубой».

Хотите новенький коттедж? Вы намекните только!

Хотите коммунальный рай? Да тоже нет проблем:

В обмен на комнату в Кремле предложим дачу в Горках,

Один клиент уже живёт, вполне доволен всем!

Что нам двушка — распашонка, что хрущевские дома?!

Лягушонку в коробчонке переселим в терема!

Что нам стоит дом построить, что нам стоит офис снять?!

Землю роем мы, не ноем,

Подберём, найдём, устроим

Мы шампанское откроем…

Будет Муха — Цокотуха новосёлкою!

Эх!

Давай, риэлтор,

Открылся рынок!

Вперёд, риэлтор,

Некогда скучать!

Вопрос квартирный —

Такой противный!

Но кто-то должен

Его решать?!

Один клиент-интеллигент, плакучий, словно ива.

Другой клиент — весь на понтах, цепочка в три кило.

И всем же надо угодить и сделать всем красиво,

Чтобы один сказал: «Мерси», другой: «Не западло!».

Пока сто справок соберешь — так похудеешь резко,

Сам в группу риска попадешь и сдвинешься вполне:

Менты, связисты, СЭС, Собес, УБЭП, ООН, ЮНЕСКО!

И БТИ, и ПНД, и Ё-ка-лэ-ме-не!

Чёрный маклер, что ж ты вьешься над клиента головой?

Ты добычи не дождешься, лучший маклер золотой,

А весна сменяет лето, жизнь проходит набегу

А чукча в чуме ждет агента, хочет чум размером с ГУМ!

Давай, риэлтор,

Открылся рынок!

Вперёд, риэлтор,

Некогда скучать!

Вопрос квартирный —

Такой интимный!

Но кто-то должен

Его решать?!

Мне кажется, ведь я — люблю мужчин, умеющих принять правильное решение, особенно если они касаются моей жилплощади!

Клиент всегда прав! Клиент всегда прав? Клиент всегда прав!

Но понять клиента можно и сомненья его гложут

И жена его тиранит, мол, агент тебя обманет

И тиранит его теща: расширяй быстрей жилплощадь

На работе шеф гоняет, а в подъезде так воняет

И нервируют соседи — тети Клавы, дяди Пети…

Он боится аферистов, проходимцев и юристов,

И нотариуса тоже, а задний ход уж дать не может

Отписать пора бумагу… Но трясет его, беднягу,

В страхе он не видит света…

Вот если мы учтем все это,

То тогда клиент, конечно,

Как и мент, извечно прав.

Вперёд, риэлтор,

Открылся рынок!

Пора, риэлтор,

Сделку заключить!

Невроз квартирный —

Такой противный!

Но кто-то должен

Его лечить?!

А всё-таки чума хотелось побольше, однако…

Что, Мишаня, записной израильтянин,

Подкормился, отдохнул от наших пьянок?

А за груздями в наш лесок тебя не тянет?

А за грудями пышнотелых поселянок?

А у нас, Мишаня, кризис, прямо горе,

Отощали, обнищали совершенно.

Экономика — мертвей, чем ваше море,

И на душе моей, Мишаня, не кошерно!

А хорошо, небось, пойти на Иордан,

И под смоковницей, стыдливой, как невеста,

Пивко открыть и смачно закурить,

И ощутить семитство, как блаженство!

Мы паникуем, прячем доллары в исподнем,

Я затарился крупой, мукой и луком.

Пишут — завтра будет лучше, чем сегодня,

Только уже не верю им, подлюкам.

Мы все терпим, тянем лямку и не спорим,

Только блеем, точно агнец пред закланьем.

А они нас реформируют под корень,

Словно спутав обрезанье с отрезаньем.

А хорошо на Мёртвом море в жаркий день

Нажраться так, чтоб все туристы ужаснулись,

Свою ермолку лихо сдвинуть набекрень

И спеть: «Шумел камыш, деревья гнулись».

А-яй-яй-яй-яй-яй-яй-яй-яй…

Пишешь, многое тебя там раздражает.

Жизнь — не сахар и у вас, тут нет секрета.

Правда, наш-то сахар снова дорожает,

Ну и бог с ним — меньше будет диабета.

Нравы те же здесь, точней — паденье нравов:

Не читаем, пьём, злословим, ждём потопа,

Повсеместно правит бал, под крики «браво»,

Поп-культура, некультурная, как попа.

А хорошо гулять среди душистых трав

И, оглядев пейзаж библейский, умилиться,

Сказать жене, что «таки Понтий был не прав.

Ну не сошлись во взглядах, что же горячиться».

Пишешь, вы для местных — русские, славяне,

Только, кто вы — лучше знаете вы сами.

Для ментов в Москве я тоже — басурманин,

Но я ж не путаю Отечество с ментами.

И не драться ж с дураками кочергою,

Я тебе сейчас толкую про другое:

Что, конечно, неприятно быть изгоем,

Но это лучше, чем быть геем или гоем!

А хорошо бы мне зайти в ваш кабачок,

Махнуть, как флагом, ярким шекелем гарсону

И заказать родимое харчо,

Пельмени и стопарик самогона!

В общем — жди, приеду, будем веселиться.

Поживу чуток, покуда не прогонишь.

Привезу тебе родной земли в тряпице

И бюстгальтер той Матрёшки, ну ты помнишь.

Даже если ты, милок, пойдёшь в хасиды,

А я муллою стану с жидкими усами,

Мы ж, при встрече, треснем водки за Россию

И закусим, Мишка, салом с огурцами!

А хорошо там, где нас нет, там хорошо!

И, значит, надо жить там, где мы есть, Мишаня.

Я, кстати, визу получил — процесс пошёл.

Привет жене-казачке, до свиданья.

А-яй-яй-яй-яй-яй-яй-яй-яй…

Будет краткой увертюра —

Я скажу вам это сразу:

Музыкальная культура

Принакрылась медным тазом.

Не нужны были стране советской

Ни Слонимский, ни Пендерецкий,

Не нужны теперь стране российской

Ни Пендерецкий, ни Слонимский…

Дети тухлую попсятину жуют,

На классическую музыку плюют.

Но есть на свете извращенцы —

Они считают, вольнодумцы,

Что Анданте или Скерцо

Лучше глупой умца-умцы.

Говорят чудилы эти,

Что есть на свете Доницетти

И Скарлатти есть на свете:

«Вы послушайте их, дети!»

О душе нашей пекутся,

Всё надеются на чудо,

Но смеётся умца-умца

И фигачит отовсюду.

Я купил бы детям флейту и гобой,

Чтоб росли, засранцы, с чистою душой.

Но не слушают злодеи,

Ни Вольфганга Амадея,

Ни Бетховена, ни Глюка,

Говорят, что это мука,

Говорят, что это скука и отстой!

А я хотел купить им флейту и гобой,

Чтоб росли детишки с чистою душой,

Чтобы на склоне лет я в гамаке дремал,

А моих детей дуэт для дедушки лабал.

Кто теперь играть возьмётся

Пасакалью и мазурку?

Подлецы — консерваторцы

В кабаках играют «Мурку».

Кто раскроет партитуру?

Кто раздует жар сердец?

В наше время скрипка — дура,

«Стратокастер» — молодец!

А помнишь, у Бетховена

«Второй концерт», дружок?

Там есть одна хреновина —

Любимый мой кусок.

Там скрипочки — тири-рим, тири-рим;

Рояль — ла ба да ба да ба да!

Опять скрипочки — тири-рим, тири-рим;

Рояль — ла ба да ба да ба да!

Ну, правда же — красиво,

Ну правда ж — высший класс!

Огромное спасибо

Бетховену от нас!

Дети ходят на кумиров поглазеть,

На концертах у кумиров поборзеть.

Но тинейджерские вопли,

Восхищение и сопли

Обусловлены политикой родных телеканалов

И больших радиостанций,

И дай Бог им всем здоровья,

Зарабатывают деньги,

Только совесть надо всё-таки иметь!

Дайте Грига, Бога ради!

Дайте, дайте нам Скарлатти!

Но отвечают злые дяди,

Что Скарлатти не в формате,

Что у Грига низкий рейтинг,

Что он нудный, право слово,

Так что будем слушать,

Дети, композитора Крутого!

А принёс бы дядям Штраус новый вальс,

А ему б сказали: «Милый, много вас!

За эфир сперва, папаша, проплати,

А потом уж си-бемоль свою крути!»

Должно же быть что-то святое,

Прекрасное и не Крутое.

Но искусство не замучить, не убить.

Гендель жил, Гендель жив,

Гендель будет жить!

Я поставлю детям Баха,

Я им Моцарта поставлю.

Я с ремнём в руке к искусству

Приобщиться их заставлю!

Станут взрослыми ребятки

И спасибо скажут папке.

Бить по попке тоже важно,

Чтоб растить нормальных граждан!

Как-то с кумом мы пошли спортом заниматься:

Шахматишки погонять, пешки да ладьи.

Ну, а без водки как ходить, как рокироваться?

В каждом виде спорта есть правила свои.

Если, скажем, бильярд — хорошо под пиво.

Если покер или преф — это под коньяк.

В нарды лучше под вино. В шашки? В шашки есть альтернатива:

Можно под зелёный чай, а можно просто так.

В ладейном окончании допили мы бутыль.

Вот тут бы на ничью — и почивать.

Но у кума агрессивный, бескомпромиссный стиль:

«Ещё пузырь давай!» И с матом шаховать!

А с утра внутри меня кто-то постучался.

Так настойчиво: «Тук, тук!». Я говорю: «Кто там?» —

«Это я, твой организм. Что, опять нажрался?

Будешь с печенью своей разбираться сам!»

Это ж полный гран-батман, пред-идиотизм!

Ладно там, жена ворчит: мол, не пей, дебил!

Но чтобы собственный, родной, близкий, личный организм,

Словно Каин, словно Брут, в спину нож вонзил!?

Получается, я — пас.

Я уволился в запас.

Я хлебаю хлебный квас,

Газировку пью.

Тёплый плед, камин, клистир,

В девять тридцать — рыбий жир.

Почитал «Войну и мир» —

И баюшки-баю.

Эх, соратники мои, наперсники разврата!

Полно, братья, водку жрать да скакать козлом.

Как говаривал Платон, ученик Сократа,

Старость ловит нас и бьёт по башке веслом!

Раньше было: выпьешь литр — и красив, как Чацкий,

Остроумный разговор, желчен и умён.

А нынче: выпьешь чуть — и «Сам дурак!» И разговор такой дурацкий,

И кругом все дураки, и очень клонит в сон.

Или встретишься с кентом,

А он кричит: «Ну, щас бухнём!

Щас мы стариной тряхнём!

Смочим потроха!»

Экий, братец, ты блажной.

Выпьем скромно, по одной.

И не тряси ты стариной —

Сыпется труха!

Да, разрушен Парфенон, и ты его осколок.

И вакханки разбрелись, и сатир издох.

Щас наш бог не Дионис, а гастроэнтеролог.

В жертву требует бухло… Кровожадный бог!

— А помнишь, в восемьдесят втором:

Ящик рома впятером?

— Да… Но пили водку, а не ром.

И пивко — вдогон.

— Да… А в две тысячи втором…

— Вот тогда был точно ром!

— Ой! Что-то колет под ребром.

Дай-ка спазмалгон.

Но, конечно, если вдруг Родина прикажет,

Если надо поучить нашу молодежь,

Выпьем ящик, выпьем три. И без закуски даже!

Потому что опыт есть. А опыт не пропьёшь!

А пока что будем жить тихо, наслаждаться.

Как говорится, дом, жена… Ну, и не скучай.

— Кум, а кум, ты заходи, милый, спортом заниматься!

Будем в шашки мы играть под зелёный чай!

Я хочу каждый раз в свои горы, как странник домой, возвращаться

И бродить, по камням и по тропам к лугам золотистым подняться.

Под скалой из ручья зачерпнуть ледяного лекарства хочу я.

Этот дар исцеляет меня, утоляет меня и врачует.

Я хочу на рассвете под шум водопада счастливым проснуться

И запястий твоих благодарно губами коснуться.

Остывает зола, ночь, бледнея, ползет к завершенью.

Воздается хвала, остается любовь в утешенье.

Я хочу вместе с горным орлом к поднебесной подняться свободе,

Ведь душа — это хрупкая птица, живущая только в полете.

И пускай в мире больше кипящей смолы, чем цветущей сирени!

Я сильнее судьбы — я твои обнимаю колени.

Наступает в горах золотая пора листопада.

Все меняется вновь, остается любовь как награда…

Ой, кругом облом,

Надо бить челом.

По болотам в дальний путь,

Медовухи взяв на грудь,

Доедем как-нибудь.

Что у нас, ребята,

Деется в стране?

Кто бы взял и внятно

Объяснил бы мне.

Страшно, непонятно,

Весело зато,

Скажем деликатно:

Хрен его знает что.

Бизнес кипешует,

Не поймёт никак,

Кто кого крышует,

У кого общак.

И кто там в группе риска,

Надо бы решить,

Чтоб могли по списку

Сухари сушить.

А ты играй, гармонь моя!

Обживают наши люди дальние края.

Притормозите слегонца,

Лондон не резиновый, все не поместятся.

Жизнь у нас лихая,

Наперекосяк,

Мужики бухают,

Бабы голосят.

Что ж ты, милка, ноешь?

Ежели припрут,

Хошь не хошь — удвоишь

Валовой продукт.

Газ нам отключили,

Вырубили свет.

Мы пишем при лучине:

«Спасибо, жалоб нет».

Они тепло отключат

И водопровод

И удивляются: «Живучий

Вверенный народ!

Дай им свет, тепло и газ —

Сразу забузят,

С населением у нас

Цацкаться нельзя,

Если что — расстрел на месте,

Приговор потом».

Очень строгий шпрехшталмейстер

В нашем шапито.

А девки встали в хоровод.

В чистом поле две коровы и нефтепровод,

А нефть полезней молока,

Значит, всё — амбец коровам… Диалектика.

Наше положение

В целом не Бог весть,

Но здравоохренение

Худо-бедно есть.

Может, ну нас к Богу?

Может, без реформ?

Может, нас не трогать,

Мы и так помрём!

Что-то как-то где-то

В целом не того,

Но хотя, вообще-то,

Ежели чего,

Если уж по правде,

Прямо так в глаза,

Мы же — Бога ради,

Да мы же только за.

Нам стакан и бутерброд,

Ничего опричь —

Можно смирный наш народ

Резать или стричь.

Нам положено по ГОСТу,

Надо ж ты, гляди,

На райцентр два погоста,

На село один.

Поля, быльём поросшие,

Церковки без креста,

Места у нас хорошие,

Всё лобные места.

Велика, богата Русь,

Да едва жива…

Рюрик, Трувор, Синеус,

Выручай, братва!

Ой, кругом облом,

Надо бить челом.

По болотам в дальний путь,

Медовухи взяв на грудь,

Доедм как-нибудь.

Доедем как-нибудь.

Доедем как-нибудь.

Движение молекул в воздушной среде,

Движение капель в идущем дожде,

Движение червя и полёт мотылька,

Движение катящегося колобка,

И ласточек в небе кружение…

В движении жизнь, в движении!

Чуть-чуть проехали — и встали.

И через час — ещё чуть-чуть.

Ну что, челюскинцы, застряли?

Бесславно наш окончен путь!

Большой занозою в пространстве

Торчит Садовое кольцо,

И оскоплённый ветер странствий

Угарно веет нам в лицо.

Стоят Каширка и Варшавка,

И не вращается Земля,

И мент торчит, как бородавка,

Бессильным жезлом шевеля.

Вот дама с грустными очами,

Ей на работу позарез!

У бабы не было печали —

Купила баба мерседес.

Стоят лендроверы, стоят лендкрузеры —

Как их унизили, как их обузили!

А в разных прочих опелях томимся мы,

Нас тьмы и тьмы, нас тьмы, и тьмы, и тьмы!..

И мусульманин, и крещёный,

Мы здесь застряли навсегда.

Кипит наш разум возмущённый,

Как в радиаторе вода.

Кого винить: дороги, власти,

Себя, судьбу, свой драндулет?

Вербализуя наши страсти,

Мы кроем матом белый свет.

Летят над миром эти звуки,

И бедный Пушкин на Тверской

Печально слышит слово «суки»,

Поникнув гордой головой.

Ты, голубок, лети к моей любимой-суженой

И передай ей, что, мол, жив я и здоров,

Чтоб не ждала меня к обеду, да и к ужину

И что, даст Бог, вернусь до холодов.

А нам лететь бы на просторах

Прекрасной родины своей

Без перекрёстков, светофоров

И, ради Бога, без людей.

Но бредит радио в машине,

Что корабли стоят во льдах,

Что караван застрял в пустыне

И самолёты в облаках.

Застряли камушки в печёнке,

Застряли мысли в голове.

Я — лягушонка в коробчонке,

Хечбэк, затерянный в Москве.

Повешу завтра на гараж замки чугунные

И выйду в город, как простой абориген.

Не зря ж товарищ Каганович в годы трудные

Для нас, козлов, построил метрополитен!

Не зря ж товарищ Каганович в годы трудные

Для нас, козлов, построил метрополитен!

Весело бегут олени,

Снег искрится — красота!

К снегу примерзают тени,

Замерзает мерзлота.

Вдалеке пасётся стадо,

Нарты едут под уклон.

Чукче многого не надо —

Был бы «Челси» чемпион!

Наш начальник лыжи смазал

На Туманный Альбион

С избирательским наказом,

Чтоб был «Челси» чемпион.

Королева Лизавета

Скажет: «Рома — молодца!»

Нам пошлёт она приветы,

Мы ей — шубу из песца.

Под английским флаго

Холмик ледяной —

Вот моя ранга,

Вот мой дом родной.

Еду, еду к своей милой,

Дома не был я три дня.

— Как сыграли с «Астон Виллой»? —

Спросит жинка у меня.

Мы косяк шаману дали,

С духами общался он.

Духи твёрдо обещали:

Будет «Челси» чемпион!

Однако!.. Однако!.. Однако!.. Однако!..

Как освоит наш шеф

Нефтяной богатый шельф

На Чукотке.

Купит «Болтон», «Арсенал»

И мадридский «Реал»

Для Чукотки.

Только в тундре снег, и кроме

Тундры, снега — ничего.

Ой, дай Бог здоровья Роме

И компании его!

Здесь у нас не только «Челси» —

Супермаркет есть один!

Я зашёл туда, погрелся —

Шибко нужный магазин!

Жинка, мать-старуха

Да детишек рой —

Вот моя мишпуха,

Вот мой дом родной.

Ой, Чукотка ты, Чукотка,

Ой, поклон тебе, поклон.

Будет день, и будет водка,

Будет «Челси» чемпион.

Вымирает наше племя —

Шибко любим самогон,

Но даже если вымрем все мы,

Будет «Челси» чемпион!

Жаль, начальник сделал ноги,

Но это, в общем, не беда:

Если аплатил налоги,

Можешь дёргать хоть куда!

Труд тяжёлый, край суровый,

Не скопил я миллион.

Есть ус китовый, хрен моржовый —

И будет «Челси» чемпион!

Оле-оле-оле-олени

Бегут, отбрасывая тени…

Бедный Нестор при коптящей при лучине

Глазки портил — летопись писал.

Он был старенький, по этой по причине

Всё напутал, перепутал, переврал.

Но мы-то ушлые потомки:

Больше знаем, глубже бурим.

В исторической науке

Всё иначе запендюрим.

Основал Москву не Долгорукий,

Даже не Лужков, что, в общем, странно.

Основали Рем и Ромул — внуки

Японского кагана Чингисхана.

Был такой Чингис, каган японский,

Его варвары прозвали Брахмапутрой,

Он же Александр Македонский,

Он же Ярослав и он же Мудрый.

В древнем скифском городе Париже

Жили персы, а точней булгары,

Ну, они же турки и они же

Не вполне разумные хазары.

Ромул с Ремом, они же Дир с Аскольдом,

Мстили им за Игоря, за брата.

Битва шла на поле Куликовом,

На месте современного Арбата.

Дали жару половецкой братии —

Их метелили, покуда не убили.

В память о сражении на Арбате

Казино «Метелица» воздвигли.

В Ярославле плачет Ярославна.

В Николаеве рыдает Николавна.

С топонимикой историю раскрутим.

Вот в Путивле правил кто? Збудем.

Что вы мне суёте Геродота,

Вы ещё мне суньте Гумилёва!

Ведь понятно даже идиоту,

Что Грозный — сын Лжедмитрия Донского.

Кстати, Грозный не был грозным и в помине,

Просто надевал он бесовское платье

И пугал бояр на Хэллоуине,

А те смеялись: «Ну, ты грозный, батя!»

Видел я кинжал на старой фреске

И понял, Америку черкесы открывали —

«Попокатепетль» по-черкесcки

Означает «Нас сюда не звали».

Не могли построить египтяне

Пирамиды — это труд великий,

Так могли пахать лишь молдаване

Или, в крайнем случае, таджики.

Казанова был казанским ханом

И держал гарем голов за триста.

Был он ханом, только не был хамом

И любил всех трепетно и чисто.

Жаль, гарема не хватало,

Парень был такой —

Вечно мало…, вечно мало…

Вечно молодой!

Галилей родился в Галилее —

Была такая местность на Кубани.

Казаки — это ж древние евреи,

Предки современного Мишани.

Государство древнее Урарту,

Ежели сейчас взглянуть на карту,

Образовалось из Урюпинска и Тарту,

А ур-каган — это правитель из Урарту.