ПРОЛОГ

Этим весенним утром Аэлис де Мираваль едва дождалась, когда ее супруг отбудет наконец на охоту в лес, раскинувшийся к западу от их замка. Вскоре после этого она и сама села на коня и отправилась на северо-восток, вдоль берега озера, с целью изменить мужу и зачать сына.

Она поехала не одна и не тайком. Это было бы несказанной глупостью. Хотя Аэлис была молода и упряма, но не глупа, и не поглупела даже теперь, когда влюбилась.

С ней ехала ее младшая кузина и охрана из шести вооруженных коранов, хорошо обученных и закаленных воинов их дома. И ехала Аэлис по предварительной договоренности — о чем сообщила своему супругу за несколько дней до того, — чтобы провести день и ночь с герцогиней Талаирской в ее обнесенном рвом замке на северном берегу озера Дьерн. Все было продумано очень тщательно.

Тот факт, что в замке Талаир находятся другие люди, кроме герцогини и ее дам, был настолько очевиден, что не стоил комментариев или упоминаний. Великое множество людей проживало в замке столь могущественного герцога, как Бернарт де Талаир, и, если одним из них был его младший сын и поэт, что с того? Женщин в замке, даже здесь, в Арбонне, охраняли, как пряности или золото, запирали по ночам от всех, кто мог бродить в тишине под покровом темноты.

Но ночь и ночные скитальцы были еще далеко. Стояло прекрасное утро, и оно было первой, нежной нотой той песни, в которую превратится весна в Арбонне. Слева от дороги террасы виноградников уходили в даль земель Мираваля, уже светло-зеленые, обещающие урожай зрелого, темного, летнего винограда. К востоку от извивов тропы воды озера Дьерн ослепительно сверкали синевой под лучами раннего солнца. Аэлис ясно видела остров и дым, поднимающийся от трех священных костров в храме Риан. Несмотря на то что Аэлис провела два года на другом, более крупном острове богини, лежащем в море далеко на юге, она прожила всю жизнь слишком близко от сосредоточия и игр мирской власти и не стала по-настоящему набожной. Но в то утро она про себя вознесла молитву Риан, а потом еще одну — в душе удивляясь самой себе, — Коранносу. Она просила о том, чтобы бог Древних тоже обратил на нее благосклонный взор со своего трона за солнцем.

Воздух был таким чистым, что она уже могла различить Талаир на дальнем берегу озера. Крепостные стены вздымались грозно и сурово, как и подобает стенам столь гордого дома. Она оглянулась назад и увидела за разделяющими их виноградниками столь же вызывающие стены Мираваля, даже чуть более высокие, обитель семьи, чье происхождение не уступало другим благородным семействам Арбонны. Но когда Аэлис смотрела через озеро на Талаир, она улыбалась, а когда оглянулась на замок, в котором жила со своим мужем, то не смогла сдержать дрожь, и ее обдало холодом.

— Я так и знала, что ты продрогнешь. Я захватила твой плащ, Аэлис. Еще слишком рано, и весна только началась.

Ее кузина Ариана, подумала Аэлис, слишком сообразительна и наблюдательна для тринадцатилетней девочки. Она уже почти достигла возраста замужества. Пусть и другие девушки из их семьи откроют для себя сомнительные радости политических браков, со злорадством подумала Аэлис. Но быстро отогнала эту мысль: она не позволит другому такому сеньору, как Уртэ де Мираваль, испортить жизнь своей родственнице, и уж тем более такой жизнерадостной девочке, как Ариана. Она и сама была почти такой же, подумала Аэлис, и не так уж давно.

Она бросила взгляд на кузину, на быстрые, выразительные, черные глаза и длинные распушенные черные волосы. Ее собственные волосы теперь старательно подколоты и прикрыты. Конечно, она — замужняя женщина, не девица, а распущенные волосы, как всем известно, как пишут все трубадуры и поют все бродячие певцы, пробуждают страстное желание. Знатные замужние дамы не должны пробуждать желание, сурово подумала Аэлис. Но улыбнулась Ариане: Ариане трудно было не улыбнуться.

— Никакого плаща сегодня утром, умница моя, а не то могут подумать, что мы не верим в приход весны.

Ариана рассмеялась.

— «Даже песня озерных птиц моею любовью дышит, — процитировала она. — Хотя кроме тихих волн никто эту песнь не слышит».

Аэлис снова не сдержала улыбку. Ариана спутала слова, но поправить ее нельзя, это может выдать слишком многое. Эти строки были написаны недавно, и автора никто не знал. Всего несколько месяцев назад, во время зимних дождей, они услышали, как бродячий певец поет эту песню в холле Мираваля, и потом почти две недели женщины яростно спорили о том, который из известных трубадуров сочинил этот новый, страстный призыв к весне и своей любви.

Аэлис знала. Она точно знала, кто написал эту песнь, и знала даже больше: она написана для нее, а не для одной из других знатных дам, чьи имена были предметом толков и горячих обсуждений. Она принадлежала ей, эта песнь. Ответ на обещание, которое она дала во время праздника зимнего солнцестояния в Барбентайне.

Опрометчивое обещание? Заслуженное обещание? Аэлис казалось, она знает, что сказал бы ее отец, но насчет матери она не была уверена. Синь, графиня Арбоннская, в конце концов, основала Дворы Любви здесь, на юге, и Аэлис достигла возраста зрелости под звуки чистого материнского голоса, отпускающего шутки или насмешки в большом зале Барбентайна, и раздающегося в ответ басовитого хохота окружающих ее мужчин, которые все были без ума от нее.

Так происходит и сейчас, сегодня, возможно, — в это самое утро среди великолепия Барбентайна, стоящего на своем острове посреди реки, неподалеку от горных перевалов. Молодые дворяне Арбонны и даже пожилые, трубадуры и жонглеры со своими лютнями и арфами, и посланники из-за гор и морей пляшут на задних лапках перед ослепительной графиней Арбоннской, ее матерью.

А граф Гибор, наблюдая за всем этим, улыбается про себя в свойственной ему манере и потом, ночью, обсуждает государственные дела со своей замечательной женой, которую любит и которая любит его. Ей он доверил свою жизнь, свою честь, свое королевство и все свои надежды на счастье по эту сторону от смерти.

— Смех твоей матери, — как-то сказал он Аэлис, — это самая могучая армия, которую я способен собрать в Арбонне.

Он сказал это своей дочери. Тогда ей было шестнадцать лет, она только что вернулась домой, проведя два года на острове Риан в море, где день за днем постигала пути к красоте и грации, открывающиеся перед ней после неуклюжего детства.

Менее чем через год после этого разговора отец выдал ее за Уртэ де Мираваля, возможно, самого могущественного из сеньоров Арбонны. Таким образом, он отправил ее в ссылку, лишив всех обаятельных, льстивых придворных и поэтов, остроумия, музыки и смеха Барбентайна, к охотничьим псам и в ночные объятия потного герцога, который решил, что нужно связать себя более крепкими узами верности с правителями Арбонны.

Ее судьба ничем не отличалась от судьбы любой дочери дворянской семьи. Такой же была судьба ее тетки из Мальмонта, лежащего на востоке за рекой; когда-нибудь, в один уже близкий день — и ночь — такая же судьба ждет черноволосую Ариану.

Некоторым женщинам повезло с мужьями, а некоторые рано овдовели, что могло дать им в руки власть здесь, в Арбонне, но никак не в других местах. Были и другие пути: пути богини или бога. Ее сестру Беатрису, самую старшую из детей, отдали Риан; она стала жрицей в святилище на восточных горах недалеко от Гётцланда. Когда-нибудь она станет верховной жрицей — ее происхождение гарантировало ей хотя бы это — и получит свою долю влияния среди священнослужителей Риан. Во многом, думала Аэлис, такому будущему можно позавидовать, какой бы далекой эта жизнь ни была от смеха и музыки при дворах правителей.

С другой стороны, насколько она сама близка к этой музыке и смеху в Миравале, где с наступлением сумерек гасят свечи и факелы и герцог Уртэ приходит к ней по ночам через незапертую дверь, соединяющую их комнаты? От него пахнет собаками, ловчими соколами и кислым вином, и он желает получить лишь временное облегчение и наследника, ничего более.

Разные женщины принимают свою судьбу очень по-разному, думала черноволосая, черноглазая Аэлис, хозяйка Мираваля, проезжая верхом под золотисто-зеленой листвой вдоль покрытого рябью озера Дьерн. Слева тянулись виноградники, а за ними — леса.

Она точно знала, кто она и что она, какое значение имеет ее происхождение для неистово честолюбивого мужчины, которому ее отдали, как приз за победу на турнире на ярмарке в Люссане. Для Уртэ, который гораздо более походил на дикаря из холодного, северного Гораута, чем на сеньора из благословенной, солнечной Арбонны, какие бы тяжелые кисти винограда и крупные оливки не созревали на его тучных землях. Аэлис точно знала, что она для него значит; чтобы решить эту задачу, она не нуждалась в ученых из университета в Тавернеле.

Рядом с ней кто-то непроизвольно ахнул от изумления. Аэлис очнулась от задумчивости и быстро взглянула в сторону Арианы, чтобы узнать, что напугало девушку. Увиденная ею картина заставила ее собственное сердце забиться быстрее. Прямо перед ними, у дороги, рядом с озером, в конце растущих двумя рядами вязов, стояла арка Древних. Ее камни в лучах утреннего солнца приобрели цвет меда. Ариана раньше не ездила по этой дороге, поняла Аэлис, и никогда не видела этой арки.

Руины Древних были разбросаны по всей плодородной земле, названной в честь реки Арбонны, орошающей ее: колонны у обочин дорог, храмы на утесах на берегу моря или на горных перевалах, фундаменты домов в городах, каменные мосты, некоторые из которых рухнули в горные реки, а некоторые уцелели и использовались. Многие дороги, по которым они ездили или ходили сегодня, были построены Древними в незапамятные времена. Большая дорога вдоль самой Арбонны, идущая от моря у Тавернеля на север до Барбентайна и Люссана и дальше, через горы в Гораут, была одной из древних прямых дорог. На всем ее протяжении стояли придорожные камни, многие из которых уже упали в траву на обочине. На них были написаны слова на языке, не известном никому из живых людей, даже ученым из университета.

Древние присутствовали в Арбонне всюду, и сам вид руин или памятника, как бы неожиданно они ни появились, не мог заставить Ариану вскрикнуть.

Но ведь арка у озера Дьерн была особенной.

Она поднималась на высоту в десять человеческих ростов и имела почти столько же в ширину, стояла одиноко среди сельской местности в конце аллеи из вязов, между лесом и озером, и, казалось, царила над ландшафтом из виноградников и подавляла его. Аэлис давно подозревала, что ее возвели именно с этой целью. Скульптурные фризы с обеих сторон повествовали о войнах и завоеваниях: люди в доспехах, на колесницах, с круглыми щитами и тяжелыми мечами сражались с другими людьми, вооруженными одними палицами и копьями. И воины с палицами умирали на этих фризах, а искусство скульптора позволяло ясно увидеть их страдания. На двух сторонах арки были изображены мужчины и женщины, одетые в звериные шкуры, закованные в кандалы, с низко опущенными лицами — побежденные, рабы. Кем бы ни были Древние, куда бы теперь ни исчезли, они оставили свой след на этой земле, и пришли на нее не с миром.

— Хочешь рассмотреть ее поближе? — мягко спросила она Ариану.

Девушка кивнула, не отрывая глаз от арки. Аэлис громко позвала едущего впереди Рикьера, командира коранов, посланного сопровождать ее. Он поспешно придержал коня и поравнялся с ней.

— Слушаю, госпожа.

Она улыбнулась ему. Лысеющий и мрачный Рикьер был лучшим из их коранов, а она готова была в то утро улыбаться всем. В ее сердце звучала песня, песня, написанная этой зимой в ответ на ее обещание. Все жонглеры Арбонны пели эту песню. Никто не знал трубадура, сочинившего ее, никто не знал его даму.

— Если ты считаешь, что это не опасно, я бы хотела на несколько минут остановиться, чтобы моя кузина могла поближе рассмотреть арку. Как ты думаешь, можно нам это сделать?

Рикьер окинул взглядом безмятежные, залитые солнцем просторы. Выражение его лица оставалось серьезным; оно всегда было серьезным, когда он разговаривал с ней. Она ни разу не сумела заставить его рассмеяться. Ни одного из них, по правде говоря, и неудивительно: кораны Мираваля были людьми, сделанными из того же материала, что и ее муж.

— Я думаю, что можно, — ответил он.

— Спасибо, — тихо произнесла Аэлис. — Я рада, что мы — в твоих руках, эн Рикьер, в этом, как и во всем остальном. — Мужчина помоложе и лучше воспитанный улыбнулся бы ей, а остроумный человек сумел бы найти ответ на бесстыдную лесть ее похвалы. Рикьер же лишь покраснел, кивнул и отстал, чтобы отдать приказ арьергарду. Аэлис часто гадала, что он о ней думает; а иногда она не была уверена, что ей хочется это знать.

— Единственное, что хорошо смотрится в руках этого человека, — это меч или бутылка неразбавленного вина, — запальчиво и не слишком понизив голос заметила Ариана. — А если он заслуживает титула «эн», то не больше, чем конюх, седлавший моего коня. — Ее лицо выражало упрек.

Аэлис пришлось подавить улыбку. Во второй раз за это утро ее юная кузина удивила ее. Эта девушка необычайно быстро все схватывала. Несмотря на то что слова Арианы в точности отражали ее собственные мысли, Аэлис послала ей укоризненный взгляд. У нее были свои обязанности — обязанности герцогини по отношению к этой девочке-женщине, которую прислали к ней в качестве фрейлины и приемной дочери, чтобы она научилась манерам, подобающим придворной даме. Аэлис считала, что в Миравале это невозможно. Она уже подумывала о том, чтобы написать своей тетушке в Мальмонт и объяснить ей это, но пока воздерживалась, из эгоистических соображений в том числе: со времени приезда Арианы прошлой осенью, ее веселый нрав доставлял Аэлис искреннее удовольствие, а их у герцогини было очень мало.

— Не всем мужчинам дано быть галантными и изысканными, — сказала она кузине, понизив голос. — Рикьер — преданный и умелый воин, а твое замечание насчет вина несправедливо — ты сама видела его в пиршественном зале.

— Действительно, видела, — уклончиво ответила Ариана. Аэлис подняла брови, но не успела продолжить этот разговор, да и не хотела.

Рикьер снова галопом промчался мимо них, съехал с тропы и поскакал прочь по траве у дороги, а затем между рядами деревьев к арке. Обе женщины последовали за ним, кораны окружали их с двух сторон и сзади.

Они не доехали до арки.

Раздался треск, посыпались и зашуршали листья. Шесть человек спрыгнули с веток над головой, и все шестеро коранов Уртэ были выбиты из седел на землю. Другие люди тотчас же выскочили из укрытия в высокой траве и бросились вперед, на помощь нападавшим. Ариана закричала. Аэлис подняла коня на дыбы, и человек в маске, бегущий к ней, поспешно отскочил назад. Она увидела, что еще двое мужчин вынырнули из-за деревьев и стоят перед ними, не принимая участия в драке. Они также носили маски, они все были в масках. Рикьер лежал на земле, два человека стояли над ним. Она развернула своего коня, расчищая для себя пространство, и нашарила у седла маленький арбалет, который всегда возила с собой.

Она была дочерью своего отца, он учил ее, а в расцвете сил Гибор де Барбентайн считался лучшим стрелком из лука в стране. Аэлис сжала колени, заставив коня стоять на месте, быстро, но тщательно прицелилась и выстрелила. Один из двух мужчин на дороге впереди вскрикнул и отшатнулся назад, схватившись за древко стрелы, вонзившейся ему в плечо.

Аэлис быстро развернулась. Ее уже окружили четыре человека, которые пытались схватить повод коня. Она снова подняла жеребца на дыбы, и он замахал копытами, заставив их разбежаться. Аэлис нашарила в колчане вторую стрелу.

— Стой! — крикнул тут второй мужчина, стоящий среди деревьев. — Стой, госпожа Аэлис! Если ты ранишь еще одного из моих людей, мы начнем убивать твоих. Кроме того, здесь еще эта девушка. Опусти свой арбалет.

Во рту у Аэлис стало сухо, сердце сильно билось. Она оглянулась и увидела, что испуганного, храпящего коня Арианы крепко держат двое из нападавших. Все шестеро коранов Уртэ лежали на земле, обезоруженные, но пока, кажется, ни один из них не был серьезно ранен.

— Нам нужна только ты, — сказал стоящий впереди предводитель, словно отвечая на ее мысли. — Если ты по доброй воле пойдешь с нами, остальным больше не причинят вреда. Даю тебе слово.

— По доброй воле? — презрительно фыркнула Аэлис, со всем доступным ей высокомерием. — Разве эта обстановка располагает к доброте? И насколько я могу положиться на слово человека, который это устроил?

Они находились на полпути к арке, среди вязов. Справа от нее, на противоположном берегу озера, был ясно виден Талаир. Если она обернется назад, то, вероятно, увидит Мираваль. На них напали на виду у обоих замков.

— У тебя нет особого выбора, не так ли? — произнес стоящий перед ней мужчина и сделал несколько шагов вперед. Он был среднего роста, одет в коричневую одежду, а маска с карнавала зимнего солнцестояния, пугающе неуместная в таком месте, закрывала почти все его лицо.

— Ты знаешь, что сделает с тобой мой муж? — мрачно спросила Аэлис. — И мой отец в Барбентайне? Ты имеешь об этом представление?

— Собственно говоря, да, — ответил человек в маске. Стоящий рядом с ним человек, которого она ранила, держался за плечо, и на его руке виднелась кровь. — Все это имеет отношение к деньгам, моя госпожа. К довольно большим деньгам.

— Ты очень большой глупец! — резко ответила Аэлис. Теперь ее коня уже окружили, но пока никто не протянул руку к поводьям. Кажется, их было человек пятнадцать — необычно много для банды разбойников, так близко от двух замков. — И ты надеешься прожить достаточно долго, чтобы истратить хотя бы часть полученных от них денег? Разве ты не понимаешь, как за тобой будут охотиться?

— Действительно, все это весьма тревожные вопросы, — произнес стоящий впереди человек, но в его голосе не слышалось большой тревоги. — Я полагаю, ты не имела возможности поразмышлять о них. А я размышлял. — Голос его стал резким. — Но я жду от тебя содействия, иначе люди пострадают, и, боюсь, в том числе эта девушка. У меня не так много времени в запасе, госпожа Аэлис, и терпения тоже. Брось лук!

Последнее предложение прозвучало резко, как приказ, и Аэлис даже подскочила. Она бросила взгляд на Ариану. Глаза у девушки широко раскрылись, она дрожала от страха. Рикьер лежал лицом вниз на траве. Кажется, он был без сознания, но она не видела раны, нанесенной клинком.

— Другим не причинят вреда? — спросила она.

— Я это уже обещал. Не люблю повторяться. — Голос звучал приглушенно из-под карнавальной маски, но в нем явственно слышалось высокомерие.

Аэлис бросила арбалет. Не говоря ни слова, предводитель повернулся и кивнул головой. Из-за арки, ранее скрытый ее массивной формой, вышел еще один человек, ведущий двух коней. Предводитель вскочил на крупного серого коня, а раненый неуклюже забрался на черную кобылу. Больше никто не пошевелился. Другие явно собирались остаться и заняться коранами.

— Что вы сделаете с девушкой? — крикнула Аэлис. Разбойник обернулся.

— Хватит вопросов, — резко ответил он. — Ты едешь или тебя придется связать и тащить, как телку?

Нарочито медленно Аэлис пустила коня шагом. Поравнявшись с Арианой, она остановилась и произнесла:

— Будь храброй, умница, они не посмеют причинить тебе зла. Если будет на то милость Риан, я очень скоро снова тебя увижу.

Она двинулась дальше, все еще медленно, сидя на коне с высоко поднято головой и расправив плечи, как и подобает дочери ее отца. Предводитель не обращал на нее внимания, он уже развернул своего коня и поскакал, даже не оглянувшись назад. Раненый мужчина ехал позади Аэлис. Втроем они, тихо позвякивая сбруей, проскакали под аркой Древних, сквозь ее холодную тень, а затем снова выехали на солнечный свет с другой стороны.

Они ехали по молодой траве почти прямо на север. Позади них береговая линия озера Дьерн повернула на восток и пропала из виду. Слева тянулись вдаль виноградники Уртэ. Впереди маячил лес. Аэлис хранила молчание, и мужчины в маске тоже не разговаривали. Когда они приблизились к соснам и бальзамину на опушке леса, Аэлис увидела хижину угольщика, стоящую у самой тропинки, заросшей травой. Дверь оказалась открытой. В утреннем свете никого не было видно, и не слышалось никаких звуков, кроме стука копыт их коней и птичьих криков.

Предводитель остановился. Он ни разу даже не взглянул на нее с тех пор, как они тронулись в путь, и сейчас не смотрел.

— Валери, — произнес он, оглядывая опушку леса с обеих сторон, — покарауль немного, но сначала найди Гарнота, он должен быть неподалеку, и пускай он промоет и перевяжет твое плечо. В ручье есть вода.

— В ручье обычно всегда есть вода, — низким голосом заметил раненый, неожиданно резко. Предводитель рассмеялся, и звук его смеха далеко разнесся в тишине.

— За эту рану тебе некого винить, кроме себя, — сказал он, — нечего вымещать на мне свои обиды. — Он спрыгнул с коня, потом впервые посмотрел на Аэлис. Знаком приказал ей спешиться. Она медленно подчинилась. Изысканно учтивым жестом, почти пародийным в данной обстановке, он указал на вход в хижину.

Аэлис огляделась. Они были совершенно одни, далеко от тех мест, где могли бы случайно появиться люди. Тот человек, Валери, под маской из меха серого волка, уже поворачивал коня, чтобы отправиться на поиски Гарнота, кем бы тот ни был. Возможно, угольщиком. Ее стрела все еще торчала из его плеча.

Она прошла вперед и вошла в хижину. Предводитель разбойников вошел следом и закрыл за собой дверь. Она захлопнулась, громко щелкнула задвижка. С обеих сторон в распахнутые окна дул ветер. Аэлис прошла на середину маленькой, скудно обставленной комнаты, отметив, что ее недавно подмели. Она обернулась.

Бертран де Талаир, младший сын, трубадур, снял маску сокола.

— Клянусь всеми святыми именами Риан, — произнес он, — я никогда в жизни не встречал женщины, подобной тебе. Аэлис, ты была великолепна.

С некоторым трудом ей удалось сохранить суровое выражение лица, несмотря на те чувства, которые охватили ее, когда она снова увидела его лицо, его памятную, быструю, как вспышка, улыбку. Она заставила себя хладнокровно посмотреть в его ясные голубые глаза, которые так ее волновали. Она же не девушка с кухни, не служанка с постоялого двора Тавернеля, чтобы млеть в его объятиях.

— Твой человек опасно ранен, — резко ответила она. — Я могла убить его. Я же специально послала Бретта предупредить, что выпущу стрелу, когда вы нас остановите, что ты должен приказать своим людям надеть кольчуги под одежду.

— Я им и сказал, — ответил Бертран де Талаир, слегка пожимая плечами. Он подошел к столу, снимая на ходу маску, и Аэлис с опозданием увидела, что для них приготовлено вино. С каждой минутой ей становилось все труднее, но она продолжала бороться с желанием улыбнуться ему в ответ или даже громко рассмеяться.

— Я им сказал, правда, — повторил Бертран, открывая бутылку вина. — Валери не захотел этого сделать. Он не любит доспехи. Говорит, они мешают ему двигаться. Из него никогда не получится настоящего корана, из моего кузена Валери. — Он покачал головой с притворным сожалением, затем снова через плечо взглянул на нее. — Зеленое тебе идет, как листва идет деревьям. Не могу поверить, что ты здесь, со мной.

Все-таки она улыбнулась. Но постаралась не отклониться от предмета разговора; ведь речь шла о важных вещах. Она легко могла убить этого человека, Валери.

— Но ты предпочел не объяснять ему, почему ему следует себя защитить, верно? Ты не сказал ему, что я собираюсь стрелять. Хотя и знал, что именно он будет стоять рядом с тобой.

Он без труда открыл бутылку. И широко улыбнулся ей.

— И верно, и неверно. Почему все де Барбентайны так умны? Это несправедливо. Знаешь, это создает всем нам, остальным, ужасные трудности. Я подумал, что это послужит ему уроком. Валери уже следовало понять, что он должен слушаться, когда я ему что-то предлагаю, а не спрашивать о причинах.

— Я могла его убить, — снова повторила Аэлис. Бертран наливал вино в два кубка. Из серебра и макиала, насколько она видела, они явно не принадлежали к запасу посуды этой хижины. Интересно, сколько заплатили угольщику. Каждый кубок стоил больше, чем этот человек мог заработать за всю свою жизнь. Бертран подошел к ней и протянул вино.

— Я доверился твоей меткости, — откровенно признался он. Простая коричневая куртка и штаны в обтяжку ему шли, подчеркивали его приобретенный на открытом воздухе загар и бронзовый цвет волос. Глаза у него были поистине необычайными; у большинства потомков рода Талаиров были такие глаза. Этот оттенок синего цвета разбил сердца многих мужчин и женщин в Арбонне и за ее пределами.

Она не протянула руку к предложенному кубку. Еще рано. Она — дочь Гибора де Барбентайна, графа Арбоннского, правителя этой страны.

— Ты доверил жизнь своего кузена меткости моей руки? — спросила она. — И свою собственную? Неоправданное доверие, наверняка. Я могла ранить тебя так же легко, как и его.

Выражение его лица изменилось.

— Ты меня действительно ранила, Аэлис. На празднике зимнего солнцестояния. Боюсь, эта рана останется со мной на всю жизнь. — В его голосе прозвучала мрачная нотка, резко контрастирующая с тем, что произошло раньше. — Ты и правда мною недовольна? Разве ты не знаешь, какой властью надо мной обладаешь? — Своими голубыми глазами он смотрел прямо в ее глаза простодушно, ясно, как ребенок. Эти слова и голос были бальзамом и музыкой для ее иссушенной души.

Аэлис взяла вино. При этом их пальцы соприкоснулись. Но он не сделал ей навстречу ни шага. Она отпила глоток вина, и он сделал то же самое, молча. Это было вино Талаира, разумеется, из семейных виноградников на восточном берегу озера.

В конце концов она улыбнулась, избавив его пока от дальнейшего допроса. Опустилась на одну из скамей, стоящих в хижине. Он сел на маленький деревянный табурет и наклонился вперед, к ней, держа кубок двумя руками в длинных пальцах музыканта. У дальней стены стояла кровать; Аэлис остро чувствовала ее присутствие с той минуты, как вошла в хижину, и еще понимала, что вряд ли угольщик завел себе настоящую кровать.

Уртэ де Мираваль теперь уже, должно быть, далеко, в своем любимом лесу, нахлестывает коней и собак в погоне за кабаном или оленем. Косые солнечные лучи падали на пол через восточное окно, заливали благословенным светом кровать. Она заметила, как взгляд Бертрана вслед за ее взглядом обратился к кровати. А потом он отвел взгляд.

И в это мгновение она осознала, сделала внезапное открытие, что он вовсе не так уверен в себе, как кажется. Что, возможно, правда то, что он только что сказал, о чем так часто пелось в песнях трубадуров: ей, знатной женщине, давно желанной, принадлежала истинная власть над его душой. «Даже песня озерных птиц…»

— Что будет с Арианой и коранами? — спросила Аэлис, чувствуя, как грозит подействовать на нее неразбавленное вино и волнение. Его волосы растрепались под маской, а гладко выбритое лицо выглядело умным и немного дерзким. Какими бы ни были правила вежливой игры, этим человеком нелегко и не всегда возможно будет управлять. Она поняла это с самого начала…

Словно в подтверждение этого, он высоко поднял брови, снова собранный и спокойный.

— Они вскоре продолжат путь к Талаиру. Мои люди уже сняли свои маски и назвали себя. Мы привезли вина и еды для завтрака на траве. Рамир был среди них, ты его не узнала? У него с собой лютня, а я на прошлой неделе написал балладу о разыгранной у арки эскападе. Мои родители не одобрят этого, и твой муж, насколько я понимаю, тоже, но никто не пострадал, кроме раненого тобой Валери, и никто не сможет вообразить или предположить, что я мог нанести ущерб тебе или твоей чести. Мы расскажем Арбонне историю, которая повергнет всех в шок на месяц или около того, не больше. Все это я тщательно продумал, — сказал он. Она уловила в его голосе нотку гордости.

— Очевидно, — пробормотала Аэлис. «Месяц или около того, не больше? Не так быстро, сударь». Она пыталась сообразить, как поступила бы на ее месте мать. — Как ты уговорил Бретта в Миравале вам помочь? — Она старалась потянуть время.

Он улыбнулся:

— Мы с Бреттом де Боксом росли вместе. И вместе участвовали в различных… приключениях. Я подумал, что ему можно доверять, что он поможет мне в…

— В еще одном приключении? — Теперь она видела выход. Она встала. Кажется, ей нет нужды думать о матери. Она точно знала, что делать. О чем она мечтала во время долгих ночей только что ушедшей зимы. — В несложном деле с еще одной песней для таверны?

Он тоже встал, неловко, пролив вино. Поставил кубок на стол, и она заметила, что его рука дрожит.

— Аэлис, — произнес он тихим голосом, — то, о чем я писал прошлой зимой, — правда. Никогда нельзя себя недооценивать. Ни со мной, ни с одним из живущих людей. Это не приключение. Я боюсь… — Он заколебался, потом продолжал: — Я очень боюсь, что это осуществление самого заветного желания моей души.

— Что именно? — спросила тогда Аэлис, заставляя себя оставаться спокойной несмотря на то, как повлияли на нее эти слова. — Выпить вместе со мной бокал вина? Как это тонко. Какое скромное желание у твоей души!

Он изумленно заморгал, но потом взгляд его изменился, загорелся, а на лице появилось такое выражение, что у нее подогнулись колени. Она постаралась не подать виду. Но он быстро понял значение ее слов, слишком быстро. Она вдруг перестала чувствовать себя столь уверенно. И пожалела, что ей некуда поставить свой бокал с вином. Вместо этого она залпом осушила его и уронила кубок на пол, устланный тростником. Она не привыкла к неразбавленному вину, не привыкла оставаться совсем одна наедине с таким мужчиной, как он.

Глубоко вздохнув, чтобы унять биение сердца, Аэлис сказала:

— Мы не дети и не простые жители этой страны, и я могу выпить чашу вина в компании множества других мужчин. — Она удерживала его взгляд, заставляла его смотреть прямо в свои темные глаза. Она сглотнула и четко произнесла: — Мы сегодня должны зачать ребенка, ты и я.

И смотрела на Бертрана де Талаира, от лица которого отхлынула вся кровь. «Теперь он боится», — подумала она. Боится ее, того, что она собой представляет, быстроты и неведомой глубины происходящего.

— Аэлис, — начал он, явно стараясь вернуть себе самообладание, — любой ребенок, которого ты произведешь на свет, будучи герцогиней Мирвальской и дочерью своего отца…

Тут он остановился. Остановился потому, что она подняла руки, когда он начал говорить, и теперь осторожными, медленными движениями распускала волосы.

Бертран умолк, желание, и изумление, и понимание всех последствий отражались на его лице. Он был слишком умным человеком, несмотря на молодость; он мог еще и сейчас отступить, взвесив последствия. Она вытащила последнюю шпильку из слоновой кости и встряхнула головой, позволив водопаду волос струиться вниз по спине. «Открытое пробуждение желания». Так пели все поэты.

Стоящий перед ней поэт, чье происхождение было почти таким же гордым, как и ее собственное, сказал с легким отчаянием в голосе:

— Ребенок. Ты уверена? Откуда ты знаешь, что сегодня, сейчас, что мы…

Тогда Аэлис де Мираваль, дочь графа Арбоннского, улыбнулась древней улыбкой богини женщин, сосредоточенных на собственных тайнах.

— Эн Бертран, я провела два года на острове Риан в море. Там у нас не слишком много магии, но где ей и проявиться, как не в подобных делах?

И тут Аэлис поняла — ей даже не пришлось думать о том, что сделала бы ее мать, — поняла с той же уверенностью, с которой понимала многогранность своего страстного желания, что пора покончить с разговорами. Она подняла руки к шелковым шнуркам у ворота своего зеленого платья и дернула за них, и шелк соскользнул к ее бедрам. Она опустила руки и стояла перед ним в ожидании, стараясь контролировать свое дыхание, хотя это вдруг стало очень трудно.

В его глазах она видела жажду, нечто вроде благоговения и полностью разгоревшийся огонь желания. Эти глаза пожирали то, что она предлагала его взору. Он все еще не двигался, однако. Даже сейчас, когда в ее крови бурлили вино и страсть, она понимала: как она — не служанка из таверны, так и он — не пьяный коран в укромном углу полуночного зала какого-нибудь барона. Он тоже был горд и хорошо знаком с властью, и, казалось, он остро чувствует, как далеко может разнестись эхо этого мгновения.

— Почему ты так его ненавидишь? — тихо спросил Бертран де Талаир, не отрывая взгляда от ее белой гладкой кожи, от выпуклости ее груди. — Почему ты так ненавидишь своего мужа?

На это она знала ответ. Знала, как заклинания, которые жрицы Риан пели снова и снова в звездной, омываемой морем темноте ночей на острове.

— Потому что он меня не любит, — ответила Аэлис.

Тут он протянул к ней руки, странно нерешительным жестом. Она стояла перед ним полунагая, дочь своего отца, пропуск к власти для своего мужа, наследница Арбонны, которая пыталась сегодня, в этой комнате, дать собственный ответ холоду судьбы.

Он сделал шаг, единственно необходимый шаг, заключил ее в объятия, поднял и понес на кровать, которая не была постелью угольщика, и положил ее на то место, куда падал косой луч солнца, теплый, яркий, недолговечный.

Загрузка...