Песнь о песни о Нибелунгах

Часть третья Катастрофическая

Долго сказка сказывается и долго Кримхильда ехала навстречу Этцелю. Потому что по дороге у нее было очень много дел. К баварцам загляни, австрийцев навести, везде же надо день-два погостить, ведь кто-то родня, то особы приближенные. Да и в целом, на минуточку, невеста вождя гуннов, вдова Зигфрида и сестра королей бургундов, считай, легенда. Всем хотелось на нее посмотреть, приветить тоже нелишне будет. Мало ли, что гуннам потом в голову взбредет, наладить международные связи не помешает. Этцель от нетерпения уже перебрался в резиденцию поближе к границе. А как услыхал, что Кримхильда въехала в австрийские земли, прыг на коня и поскакал встречать. С собой взял кучу народу. Ну вообще, куча сама изъявила желание, во-первых, больно любопытно было глянуть на невесту, а во-вторых, они ж вассалы, попробуй тут, не изъяви. Кого в той куче только не было: и датчане, и русы, и печенеги, и греки. Целая ассамблея ООН. В этом составе явились пред Кримхильдины очи. Ей стало приятно. Видимо, все же сомневалась в могуществе Этцеля. Оказалось, зря. Этцель тоже лицезримым удовлетворился. Сыграли свадьбу, а спустя шесть лет Кримхильда родила Этцелю сына Ортлиба. Вот и все.

Нееет. Это финал для тех, про кого потом эпосы не слагают и больше тысячи лет не помнят. Кримхильда была не из таких. Все время, а я напомню, девятнадцать лет прошло со момента гибели Зигфрида, она лелеяла жажду мести.

Спустя еще шесть лет закручинилась Кримхильда, загоревала. Этцель спрашивает, она отворачивается, знай себе, вздыхает. Нагнетает. Плачется супругу: «Вот живем мы уже целых двенадцать лет вместе, и моя семья ни разу у нас не гостила. Что обо мне подумают? Что я сирота казанская, без роду, без племени? Стыдно в глаза людям смотреть» Слукавила. На самом деле, ей уже сны снились, как она с братьями расправляться будет. Само собой, за смерть Зигфрида, за принуждение к браку с Этцелем. За которого она вышла совершенно добровольно. Видимо, за двенадцать лет на чужбине память то ей поотшибло чуточку.

А Этцель, душевнейший человек, смотрит на страдание супруги, сердце разрывается. Принялся ее успокаивать, дескать, не плачь, котеночек, ну конечно же, зови своих братьев, буду очень рад, сейчас же сяду писать им приглашение, все для вас, моя луноликая. Отрядил Этцель двух гонцов Вербеля и Свеммеля, считай вопрос решен. Супруга сияет, гости, дай бог, приедут, пошел королевскую работу работать. А Кримхильда нет. Послы собираются, а она, типа, пссс, пацаны, дело есть. Те, как бы, да без проблем, Кримхильда наказывает: «Вы проконтролируйте, чтобы приехали все мои братья, все три штуки, ну, мама там, если захочет. Вообще, передайте им, поросята они окаянные, я б на их месте меня уже пять раз навестила. А вообще живется мне здесь хорошо, здравствую и похохатываю. Записали? И обязательно пусть приедет Хаген. Например, в качестве штурмана, пусть дорогу показывает. Но, кровь из носу, чтобы он приехал». Вербель и Свеммель переглянулись, мол, странная женщина, сдался ей этот Хаген, но поручение обещали выполнить.

Гостей при дворе королей-бургундов встретили радушно. Правда, не сразу поняли кто они, откуда. Обступили незнакомцев, разглядывают, удивляются, что за нарядных дяденек к ним занесло. Вербель и Свеммель красуются, вниманием общественности наслаждаются. А Гюнтер с братьями засыпают вопросами: «Как сестра поживает? Как Этцель? Что вообще в мире делается? Почем опиум для народа?» Послы в грязь лицом не ударили — пригласили, рассказали, подтвердили, пошли к Кримхильдиной маме, новости рассказывать. А братья-короли довольные, говорят, давайте, обязательно поедем, и сестру навестим, и какой-нибудь саммит там для пользы делу организуем. Гюнтер облегченно вздыхает: «Видите, не держит она на нас зла, простила». Хаген зубами скрежещет, пытается королей образумить: «Вы чего? Алё? Она ж нас всех перебьет там, фурия — богиня мести». Средний брат-король, Гернот, возражает: «Ну вас то может и перебьет, а нас любит». Хаген не верит своим глазам, вопит, что они доверчивые глупцы, собственными ногами идут в ловушку. Те, лишь отмахиваются.

Только младший Гизельхер успокаивает, ну, говорит, если вы настолько боитесь, оставайтесь дома, а дорогу нам покажет какой-нибудь смельчак. Это Хагена задело: «А кто здесь трус? Кто не смельчак? Назови! Нет, я жду!» Братья поняли, балаган пора сворачивать, сказали «поехали» и махнули рукой. Хаген согласился. Куда ж ему деваться? Однако предложил максимально военизироваться, чтобы отразить атаку врага. Стали готовиться в путешествие. Мама же королей от поездки отказалась, мол, дорога далека, а дочь, да, люблю нежно, так ей и передайте.

Напихали Вербелю и Свеммелю подарков целую панамку, отправили домой. Не успели послы пересечь порог родного дома, Кримхильда тут как тут, интересуется, кто приедет. Те доложили — все братья и Хаген. Королева аж воссияла, побежала к Этцелю, допытывается: «Ну, вы наконец рады?» Тот поди удивился, ему то чего, не его ж братья, но сказал, что очень сильно рад, даже всевозможно счастлив. Вот она, этика и психология семейной жизни от Аттилы — вождя гуннов.

Бургунды же, нашив нарядов, набрав гостинцев и снарядив целое войско, а со слугами было больше десяти тысяч человек, отправились в судьбоносный вояж. Шли-шли, дошли до Дуная. А он, и так внушительный, еще и разлился, экая неприятность. Гюнтер приказал Хагену искать брод. Тот: «Ну сейчас же. Чтобы мы утопли там все? Нет. Давайте, лучше я пойду искать перевозчика, а вы отдыхайте, достопримечательности осматривайте. Скоро буду». Бредет в камышах, озирается, туда-сюда шарахается, слышит — голоса. Раздвигает он кусты, а там дамы в реке плещутся. Он, хап, их одежду и забрал. Купальщицы ему говорят: «Мы вещие девы. Если вернешь нам платья, скажем чем закончится твой визит к Этцелю». Хаген предложение принял. Ну девушки наплели ему с три короба, мол, все будет хорошо. Тот на радостях одежду отдал, а одна из ведуний продолжает: «Вообще то мы тебе наврали. Убьют вас там всех. Издохните страшной смертью. Выживет лишь один капеллан. Шли бы вы домой».

Хаген взревел в гневе: «Что за шутки? Сами ничего не знаете, людям мозги пудрите! Лучше скажите, где перевозчик и все, расходимся».

Найдя, наконец, этого перевозчика, Хаген без толики вежливости, потребовал переправить бургундов на другой берег. Перевозчику подобный подход, естественно не понравился: «Вы приперлись на нашу землю, командуете здесь. Совсем что ли? Ну как-то выстраивайте деловые отношения адекватно». Хаген поднимает ставки, а перевозчик уже все, руки в боки — не договороспособен. Хаген угрожает, перевозчик ему: «Я вообще-то под баварцами хожу. Вы с выражениями поаккуратнее, товарищ турист» и аргументирует Хагену веслом по кумполу. За Хагеном не заржавело, снес голову оппоненту, да так, она аж в Дунай улетела, тело туда же ножкой столкнул. Взял весло, гребет, красотами любуется. Причаливает к своим под восторженные аплодисменты толпы.

Грузятся бургунды на плавсредство, косятся на кровавую лужу, от которой еще пар идет. Но молчат. Гюнтер не выдержал, спрашивает, чего это, может скончался тут кто. Хаген отмахивается: «Ничего не знаю, лодку нашел. Если кто ради такого дела и помер, я к подобному поведению никакого отношения не имею». Сам торопится, догадывается, что баварцы его уже ищут.

Плывут бургунды по Дунаю, Хаген смотрит, а подле церковной утвари, мужичонка стоит тихонький, неприметный. Смекнул Хаген, ведь это капеллан, бульк, и за борт божьего человека. Остальные пассажиры аж онемели от ужаса. Гизельхер рот открыл, глаза вытаращил, слова не может молвить. Гернот кричит: «Вы чего человека топите? Это ж священник наш!» Капеллан за борт хватается, остальные его пытаются зацепить да вытащить, но Хаген бедолагу, знай, веслом отталкивает. Не позволил спасти. Но, не умеющий плавать, священник добирается до берега и, видя капеллана уже на суше, Хаген мрачнеет. Понимает, правы были купальщицы.

Придя к месту назначения, путешественники сошли с лодки, собрались было продолжить путь, как Хаген неугомонный начинает рубить лодку. У нормальных бургундов снова потрясение. Робко интересуются у психического, как они обратно теперь вернутся. Хаген им отвечает: «Никак. И вообще, у меня для вас неприятный сюрприз. Тетки-гадалки сказали, мы все умрем». Бургунды поникли. Кому ж такое приятно на ход ноги слышать? Но бодрый Хаген не унимается. Не время грустить, говорит, товарищи. За нами гонятся баварцы, потому что, да-да, я убил хозяина лодки. Давайте, шевелите говядиной, пока они нас не нашли.

Но баварцы, их догнали и друг друга с бургундами немножко поубивали. В Бехларен, владения маркграфа Рюдигера, путешественники пришли слегка поредевшими и уставшими. Вот уж где им были действительно рады. Сама жена и даже дочь Рюдигера вышли гостей целовать. Не всех, естественно, самых важных. Перецеловала дочь Рюдигера кого следует, доходит до Хагена, встает, как вкопанная, кровь с лица ушла. Мать ей шепчет: «Что с тобой⁇ Протокол нарушаешь». А девушка ей в ответ: «Ты глянь только какая квазимода страшная, прости господи. Не могу я с собой ничего сделать, больно рыцарь жуткообразен». Поцеловала, таки, с явной неохотой. Быть бы скандалу, с Хагена станется, да Гизельхер уже на девушку глаз успел положить и стал недвусмысленно намекать, не прочь с ней обручиться. И обручился. Чтобы два раза не бегать.

Отгостив у бехларенцев с политически-романтической пользой, двинулись бургунды дальше. Уже совсем чуть осталось, смотрят — кто-то скачет. Разволновались, может Хаген опять кого в тайне пристукнул. Приблизился всадник. Ба! Это же Дитрих Бернский. Уважаемый человек, между прочим. Я, говорит, к вам с вводными, во избежание неприятных сюрпризов. Вас безусловно все с нетерпением ждут, но Кримхильда все еще страдает по Зигфриду. Будьте бдительны. Хаген вскинулся: «Плевать я хотел на ее страдания». Братья тоже с сомнением к вестям отнеслись, но попытались выяснить поподробнее, не замышляет ли чего сестра. Дитрих пожал плечами: «Ну, не знаю, что вам ответить. Если она каждое утро встает со молитвой, чтобы вы сдохли. Замышляет? Нет?» И был таков.

В замок Этцеля бургунды въезжали воинственно выдвинув волевые небритые подбородки. Гунны высыпали навстречу. Слышали, среди гостей есть убийца Зигфрида, очень им хотелось посмотреть, что за богатырь смог героя одолеть. Кримхильда с супругом тоже вышли. Пока Этцель пожимал руки шуринам, она только Гизельхера приветствовала ласково. Когда же дошла до Хагена, смерила ледяным взглядом. Хаген лишь поежился и поглубже натянул шлем. Обменялись любезностями, пошли трапезничать. Как ни пыталась Кримхильда спровоцировать гуннов на нападение, те ее туманные намеки не поняли. Идет банкет своим чередом, гости вспоминают бурную молодость, отдыхают. А Хаген с товарищем решили выйти, вдохнуть свежего воздуха. Сели на лавочку, обсуждают, мол, неплохо визит проходит. Мимо них проходит королева. Совсем было прошла, возвращается, почему, спрашивает, сидим, когда перед вами царственная особа наблюдается? Этикетам не обучены? Хаген с другом не шелохнутся: «Кто вы, мадам, собственно, такая, чтобы мы вставали?» Ну чистой воды хамство.

Проглотила Кримхильда обиду, пришла к себе, убивается, ни стыда, ни совести у людей. Вассалы, видя, расстройство чувств у королевы, принялись расспрашивать, а ей того и надо. Обливается слезами, выкладывает, какое ей бургунды оскорбление нанесли. Рыцари разгневались за свою королеву, говорят, не печалься, ночью мы их убьем. Только вот не суждено их планам было сбыться, хоть ломились они изо всех сил в зал, где спали гости, Хаген с товарищами смертоубийства не допустили. На следующий день бургунды явились на пир в кольчугах, от греха подальше. Этцель смотрит на странное одеяние, дивится: «Вы чего напялили на себя? Или может нам не доверяете». Хаген, видя, внимание Кримхильды, отвечает королю: «Ни в коем случае, это у нас мода. Следуем трендам». Этцеля ответ устроил.

Развлекается аристократия. То покушают, то состязание поглядят, и снова по кругу. Веселье ключом бьет. Как вдруг, пыль столбом, влетает на всех парах всадник. Красивый, лихой, нарядный. Гунн. Спешил просто. А один из бургундов заявляет товарищам: «Планирую его убить. Не могу упустить удобный случай». Гюнтер забияку одергивает, мол, зачем, человек, считай, просто мимо проходил. К тому же Этцель обидится. А бургунд упорствует: «Хочу Кримхильду побесить». И убил гунна. Публика напряглась. Воины зашумели. А бургунды ряды сплотили, снова подбородки вперед. Кримхильду, поведение гостей огорчило. Не только Кримхильду, даже Этцель нахмурил бровь. Конфликт с трудом погасили. Решили, что с этих бургундов взять? Приехали со своего загнивающего Запада, никаких манер. Праздник со скрипом, но продолжается. А Кримхильда, взяла за локоток Бледеля, деверя, науськивает на гостей потихоньку. Говорит, убей ты их, Христа ради, они меня обижали, сейчас вас начнут, задави ты эту гадость в зародыше. Бледель сомневается, как-никак, бургунды под защитой Этцеля, нельзя же против брата идти. Не по-людски, объясняет. Королева ему титулы, богатство, земли обещает. Деверь уши то развесил, согласился.

Тем временем, Этцель шуринам сыном хвастается, рассказывает: «Хочу определить наследника к Хагену в кадеты, для обучения и мужания». Привели мальчишку, а Хаген: «Экий он у вас бледный, да болезный растет. Сдается мне, помрет не сегодня, завтра». Этцель ошалело переводит взгляд на королей-бургундов, те руками разводят, дескать, вообще бессильны, вот такой он у нас дурачок.

А Бледель с дружиной в соседнем зале бургундов на дуэль вызывает. Те поначалу не хотели, реагировали вяло, но, подумав, согласились. Один из них, Данкварт, как встал из-за стола, как убил Бледеля. Гунны ринулись мстить. Бургунды ринулись защищаться. Перебили все всех. Остался только этот Данкварт. Выбегает из зала. А там еще гунны, видят — чужак, еще и весь в крови. Ясно-понятно, дело пахнет керосином, тоже бросились на него. Тот, расчищая себе путь мечом, таки, прорвался в VIP зал. Короли и прочая элита смотрят –лохматый, грязный, кровью заляпанный, просят объясниться. Данкварт жалуется: «Знал бы, не приехал бы. Они нас там совершенно беспочвенно убивают». Хаген вскочил, вынул меч и в возмущении отрубил голову шестилетнему Ортлибу. У Этцеля кататонический ступор, а братья-короли пытаются увещевать обезумевшего Хагена. Куда уж там, рубит всем подряд, все, что на пути попадается. Остальные его товарищи к нему присоединились. Гюнтер видит, ну, объективно, далеко зашло, отступать некуда, тоже начинает убивать всех налево-направо, за ним Гернот, Гизельхер. Пошло мочилово.

Этцель в полной прострации, Кримхильда мужа за рукав тянет, мол, выбираться надо. А как? Обратилась к Дитриху Бернскому: «Видите, король недееспособен. Дайте защиту. Выведите нас из кровавой мясорубки». Дитрих то тоже был немножко поражен развитием банкета, но стряхнув оцепенение, зычным голосом потребовал гуманитарный коридор. Под прикрытием щитов королевскую чету эвакуировали. Стоят на улице, не знают, как быть. В замке резня.

Вассал Этцеля, датчанин Иринг, не выдерживает накала страстей и с криком «Эгегей!» бежит со своими людьми в замок. Где их благополучно убивают. Со следующим вассалом и дружиной происходит то же самое. Братья-короли зовут Этцеля на переговоры, ну чего вы, говорят, в самом деле? Обиделись что ли? Пошалили немного, поразмялись. Вообще-то наших тоже нехило поубивали. Давайте, предлагают, жить дружно. Мы ж так-то парни неплохие, добрые. Этцель им не верит: «Ага, добрые. У меня от вашей доброты половина страны на том свете, половина в слезах. Да пошли бы вы… добрые». Братья не сдаются. Гизельхер взывает к Кримхильде, мол, ты же моя любимая сестра, я же тебя берег, в вату заворачивал. Она в ответ: «А помните, братец, двадцать пять лет назад с вашего попустительства меня бедной вдовой сделали? Нет? А я помню». Переговоры зашли в тупик. Тем более, еще одного витязя с дружиной вынесли. Кримхильда сердится: «Ну, все! Харэ! Никаких вассалов не напасешься» Приказывает запереть двери зала снаружи и поджечь. Бургунды, те, кто остался в живых, страдают, кричат, просят их выпустить, пить, говорят, хотим. Гунны не внемлют. Ждут, когда гости перемрут. А гости даже не собираются этого делать и пьют кровь погибших. Утром гунны заходят в зал, а эти там сидят, живехонькие. Опять все по новой начинать.

На стоны и плач, которые слышно уже далеко вокруг, приезжает маркграф Рюдигер. Заехал узнать, зачем шумят, увидел происходящий кошмар, сам заплакал. Кримхильда его по плечику гладит и напоминает, Рюдигер обещал протекторат. Маркграф пуще прежнего расстраивается: «Помилуйте, матушка, да как же я с бургундами буду сражаться, если они мне друзья, а один и вовсе зять?» Кримхильда руки на груди сложила, смотрит на Рюдигера свысока, отвечает: «А я не знаю. Вы мне клятву давали, что будете защищать, когда уговаривали замуж за Этцеля выйти. Решайте как-то этот вопрос». Ничего не остается Рюдигеру, как взять доспехи, своих верных бехларенцев и идти биться с бургундами. Те же, когда прибывшего увидали, сначала возрадовались. Он их с небес на землю то спустил, обрисовал ситуацию. Сидят бехларенцы с бургундами, вздыхают, вот ведь как жизнь повернулась, ничего не поделать. Долго маркграф в бою держался, но и он погиб. От последнего удара, поверженного им, Гернота. Гизельхер увидев, что брат пал, совершенно озверел и истребил оставшихся бехларенцев, до единого.

Дитрих же Бернский, глядя на масштаб трагедии, хоть и не был врагом бургундам, тоже счел необходимым вмешаться, чтобы положить конец. Взял своих бернцев, дядюшку любимого, Хильдебранда, пошел помогать гуннам. Но и бернцев одолели бургунды, пусть и цену уплатили высокую — потеряли Гизельхера. Что и говорить, почти всех потеряли. Остались лишь Гюнтер, да Хаген. Остается самому Дитриху идти. Просит он у дядюшки слова напутственного, Хильдебранд ему говорит: «У Хагена меч есть, Бальмунг, у Зигфрида стыренный. Очень уж ловко он владельцу помогает. Ты там хитростью, тактикой-стратегией действуй, не надо только на силу рассчитывать. Мозги включай. Тогда победишь». А для мотивации добавил: «Хаген меня этим мечом однажды больно ранил. Наподдай ему там».

Вошел Дитрих в зал. Тоскливо ему и горестно, кругом столько павших воинов видеть. А как вспомнит о друге Рюдигере, о дружине своей, вообще слеза наворачивается. Однако одолел он Гюнтера и Хагена. Связал и вручил Кримхильде. Наказал стеречь, истязаниями не мучить. Угрожал проверить. Но для страховки оставил Хильдебранда, хоть Кримхильда клялась, что все исполнит.

Сама же, только Дитрих ушел, к Хагену. Где, спрашивает, клад нибелунгов, образина гнусная, запрятал? Хаген смеется ей в лицо: «Никому не скажу пока жив хоть один из хозяев клада. Кримхильда кивнула, мол, я вас поняла. Уходит и возвращается с головой брата, Гюнтера. Естественно, без остальной части брата. Показывает голову Хагену: 'Ну? Теперь то скажешь?»

Хаген хохочет: «Нет же, теперь только Бог и я знаем, где клад. А ты, ведьма, никогда его не найдешь». Долго ждала Кримхильда, двадцать пять лет, но и у нее терпение иссякло. Схватила меч Зигфрида и отрубила голову Хагену. Увидел такое безобразие Хильдебранд, да и разрубил Кримхильду на две половинки. А прибежавшим на шум Этцелю с Дитрихом, только осталось «… по ближним плакать, не осушая глаз».