Песня чудовищ

Глава 7. Новая луна

Домир изо всех сил вытолкнул Литу подальше от места их остановки, а сам кинулся на Ружана. Лита не верила глазам: неужели это её песня заставила среднего царевича помогать ей? Но не успела мысль оформиться в голове, как кто-то схватил Литу за обе ноги и с силой потащил по снегу, так, что она не смогла даже понять, что происходит.

Метель сомкнулась вокруг неё сплошной стеной, Лита хватала ртом воздух и отплёвывалась: снежинки забивались в горло и тут же таяли. Ресницы слиплись от снега, так, что совсем ничего нельзя было рассмотреть. Голоса Ружана и его людей тонули в страшном нарастающем гуле: так ветер гудит в чаще, когда разгуливается гроза.

Её волочили по снегу – рывок, ещё рывок, холод забивался под перья, а Лита, распластав раненое крыло, могла только пыхтеть и пытаться вырвать ноги из чужой хватки.

Спустя минуту буран прекратился так внезапно, словно весь снег на небе разом закончился. Лита разлепила мокрые ресницы, и в это же мгновение её перестали тащить, оторвали от земли и закинули на спину коня. Лита вскрикнула, завертела головой.

– Ты! – ахнула она, когда узнала младшего из царевичей.

– Прости меня, – затараторил он, сбиваясь. – Я был не прав. Я не должен был стрелять в тебя. Я обещал девоптицам вернуть тебя в Серебряный лес, но сперва мне очень нужно показать тебя отцу. Прости, пожалуйста!

Лита хотела огрызнуться или сказать ему что-то обидное, но только нахохлилась, сильнее втянула голову в плечи и проворчала:

– Вы возите меня как мешок с яблоками. Скорее бы уже управились.

Она злилась на этого глупого Ивлада: за простреленное крыло, за то, что вырвал её из дома и потащил через всю Аларию к своему сумасшедшему отцу, но всё-таки ей было приятно узнать, что с ним не случилось ничего плохого.

– Всё будет хорошо. Я за него ручаюсь, – сказал второй из похитителей, которого Лита поначалу и не заметила.

Она резко повернула голову в сторону, уже привычно ощетинив перья на спине, но тут же пригладила обратно, узнав Вьюгу – она видела его у Серебряного леса считаное количество раз, но, как и любой из верховных колдунов, он казался ей тем, с кем лучше не ссориться.

Вьюга медленно опустил посох и направил его в сторону. Буран продолжал кружить у перелеска, там, где остановился Ружан, будто весь снег из воздуха собрался в одном месте.

– Держись, – предупредил Ивлад, разрезал путы на здоровом крыле Литы и пришпорил коня. Лита обняла шею скакуна крылом, а когти стиснула на луке седла, обхватив её, как толстую ветку.

Конь пустился рысью, впереди стелилась укатанная дорога, припорошённая снегом, а ещё дальше Лита увидела огоньки большого города и приоткрыла рот от изумления. Неужели та самая столица царства? Настоящая, не мерещится?

– Ты сказал, обещал девоптицам? – спросила она, чуть повернув голову к Ивладу. Скакать на коне и не смотреть вперёд оказалось страшно, поэтому она спешно развернулась обратно. – Мои сёстры разговаривали с тобой?

– Они отпустили меня, взяв клятву. – Теперь Ивлад уже не заикался и говорил увереннее, будто быстрая езда придавала ему смелости. – Не бойся. Клятву не нарушу. И прости меня.

– Да уж наверняка не посмеешь нарушить.

Сердце Литы трепыхалось как сумасшедшее, но она не могла никуда деться: упадёт с коня – сломает себе что-нибудь, а улететь не получилось бы даже без верёвок, крыло ещё болело.

Хоть младший царевич и выглядел куда безобиднее Ружана с его дружиной, но всё-таки это Ивлад выстрелил в Литу, а ещё с ним был верховный вьюжный – кто знает, чья компания хуже… Но всё же когда Вьюга поравнялся с ними, Лита решилась спросить.

– Братья Ивлада не погонятся за нами?

В темноте ночи трудно было различить выражение лица колдуна, а голос, как обычно, оставался почти бесстрастным.

– Если и погонятся, то нескоро. Я собрал все снежные вихри вокруг них, так что выйти им не удастся – будет казаться, что всю Аларию заносит такой метелью, какой не было целый век. Утром мой морок рассеется, тогда старшие царевичи и пустятся на поиски.

– Надеюсь, с Домиром всё будет в порядке, – буркнула Лита и прикусила язык.

– Сочувствуешь похитителю? – удивился Ивлад.

Лита не стала ему отвечать: лучше молчать, пока не сболтнула про песню. Хотелось есть, спать и согреться. Холодный ветер забирался под перья со всех сторон, заставляя кожу девоптицы покрываться мурашками. От царевича шло тепло, но прислоняться к нему Лита боялась и брезговала.

Облака затягивали почти всё небо, в редких прорехах виднелись звёзды, и сердце Литы сжималось, вспоминая недавние волнения. Ох, не попасть бы под новолуние…

– Откуда вы появились? – вдруг спросил Ивлад, прерывая тревожные размышления Литы. – Такие красивые и нелепые…

– Нелепые! – возмутилась Лита, вновь щетинясь перьями. – Думай, что говоришь, человек! Ваши лысые тела, не приспособленные ни к полёту, ни к холоду, хилые ручки и длинные ноги – вот, что нелепо!

– Прости, прости. Я не то имел в виду. Просто вы… Такие… странные. В хорошем смысле.

Лита слишком устала, чтобы долго возмущаться.

– Говори о нас только в своих хороших смыслах, человек.

Ивлад усмехнулся.

– Я слышал предание, – продолжил он. – Сказку. – Отчего-то Ивлад смущённо запнулся. Лита покосилась на него и поспешила отвернуться обратно. Ивлад продолжил: – У нас верят в то, что девоптицы когда-то были простыми птицами. Воронами, ястребами, коршунами. Ну, не знаю, какими ещё. Хищными птицами, в общем. И однажды, много лет тому назад, Стрейвин пошёл на Аларию войной, желая отобрать кусок нашей земли…

– Лита, ты его слушай, но не забывай, что это всего лишь сказка, – предостерёг Вьюга, обернувшись. – Уже сейчас я понимаю, что правду мы не услышим: цари воспитывают своих детей во лжи.

– Я… Это не то… Это предание, – пробормотал Ивлад.

Вьюга хмыкнул и пришпорил коня, наверное, чтобы не слышать продолжение сказки царевича.

– Ну и что было дальше? – спросила Лита. Не то чтобы ей нравилось его слушать, от человеческой речи и без того болела голова, но ей стало любопытно узнать, что о девоптицах говорят при дворце. Сама она никогда об этом не задумывалась – жила и жила, видела людей, не считая служанок, один раз в год, да они и не рассказывали никаких преданий, только пели незамысловатые песни и смеялись.

– А потом началась кровавая сеча, – продолжил Ивлад с лёгкой обидой в голосе. – Колдуны же не воюют железом, но от того не менее страшны. Даже страшнее обычных воинов. Но у Аларии были сильные бойцы, и битва тянулась многие дни и ночи без перерыва. Окрасился снег в алый, пропитался до самой земли. Воины Аларии разили колдунов без жалости: кто стрелой, кто мечом, кто топором. Колдуны обезумели и творили такое страшное волшебство, какого не видели земли ни раньше, ни потом. После сечи никого не осталось в живых: пали мёртвыми последний аларец и последний стрейвинец, убив друг друга. И слетелось вороньё со всех краёв на невиданный доселе пир. Те птицы, кто клевал тела аларцев, так и остались птицами. А кто лакомился колдовской плотью, изменились навсегда. Волшебство вошло в их тела вместе с кровью колдунов, и с тех пор они стали меняться. Наверное, многие из тех птиц погибли, не выдержав перемен, но выжившие дали потомство, а те – ещё потомство, и от поколения к поколению появился чудесный род полуптиц-полулюдей, и поселились они на том самом месте сечи. Со временем из костей погибших колдунов выросли деревья, величественные и серебристые. А впитанное колдовство подарило птицам женские лица, потому что только женщина способна создать новую жизнь.

Ивлад запнулся, снова смутившись. Лита резко проговорила:

– Ваша сказка – ложь. Глупая и мерзкая. Всё было совсем не так.

Ей стоило усилий оставаться спокойной, внутри всё клокотало из-за страшной нелепицы, которую выдал царевич.

– Однажды Прародительница вырвала у себя волосок и превратила его в дрозда, – начала Лита. Она с детства слышала эту историю и выучила наизусть – даже сама рассказывала птенцам, когда старшие сёстры отдыхали. – Дрозд, полетав над человеческими землями, вернулся к ней и сказал, что ему понравились люди, но в них нет ни мудрости, ни лёгкости, что есть у птиц. Прародительница улыбнулась и позволила ему свить гнездо в любом месте, какое ему понравится. Дрозд выбрал небольшую рощу, а когда гнездо было готово, там появилось три золотых яйца. Из них вылупились три первые девоптицы – таков был подарок Прародительницы своему другу.

– Зачем ему такой подарок?

Лита скривила губы.

– Тебе ли, царевич-баловень, не знать, что подаркам достаточно быть просто красивыми и не нести никакой пользы.

– И то верно.

– Стали девоптицы жить и плодиться в роще, – недовольно продолжила Лита, искоса поглядывая на Ивлада, – и роща начала расти и тянуться кверху. Стало ясно, что дрозд выбрал не обычные деревья, а волшебные серебряные яблони, любимые деревья Прародительницы. Тогда яблони только цвели по весне чудесными душистыми цветами, но плодов не давали. Первое яблоко появилось после того, как самая старшая девоптица состарилась и умерла. Рождались новые девоптицы, умирали старые, и яблок вырастало всё больше и больше. Со временем девоптицы становились всё краше и сильнее, а если пытались улететь, то быстро слабели и погибали в чужих краях. Так девоптицы узнали, что их душа и сила – в золотых яблоках, что висят на серебряных ветвях. С тех пор так и повелось: девоптицы властвуют в Серебряном лесу, лишь изредка общаясь с людьми. А люди восхищаются нашей красотой и воспевают её.

– А ещё девоптицы очень милые и скромные барышни, – закончил Ивлад со смешком. – Спасибо за твою версию сказки. Мне понравилось.

– Это не сказка! Всё так и было. И не спорь, что ваша версия ужасна.

Лита поелозила лапами по седлу, устраиваясь удобнее. Ей всё больше казалось, что она скоро упадёт с коня.

– Ну, люди привыкли к величию. Битвы, кровопролитие, войны. А вы говорите про Прародительницу, дроздов и деревья. Мы разные.

Лита нахохлилась, как воробей на грозовом ветру. Крыло, в которое попала стрела, топорщилось в сторону.

– Ты… извини за тот выстрел, – проговорил Ивлад. – Я не знал, что так получится.

– Стрелял и не знал, что стрела попадёт в цель? Тогда ты просто глупец, царевич.

– Не знал, что ты… – Ивлад в который раз замялся.

Лита обернулась, ещё сильнее распушив перья. Разговор её утомил, но промолчать она просто не могла.

– Давай, говори честно. Не ожидал, что девоптица – живое разумное существо, которому бывает больно и горько? Думал, мы что-то вроде огромного фазана, каких ты десятками убивал на охоте. Убивал милосердно, сразу, не ранил и не заставлял мотаться по Аларии, бояться и ощущать, как силы медленно покидают тело.

Лита резко замолчала, ком встал в горле. Говорить против сильного холодного ветра было трудно, тело окаменело от неудобной позы, всё сильнее хотелось есть и спать.

– Н-нет, – начал оправдываться Ивлад. – Я не думал ничего такого! Как это вообще могло прийти в голову… Просто я никогда не видел вас живьём, только перо над отцовской кроватью… Да всякие рисунки на посуде…

Он бормотал что-то ещё, но Лита его не слушала. Неприятные ощущения в теле усиливались, ноги и крылья наливались тяжестью, и это не могло означать ничего хорошего.

Лита посмотрела вверх. В разрыве облаков виднелось фиолетовое небо с точками звёзд. Облака расходились в разные стороны, а там, где должен был блестеть тонкий ломтик месяца, виднелось только матово-серое пятно, почти не различимое на фоне неба.

Лита похолодела.

В груди заворочалась боль, словно Ивлад пустил туда ещё одну стрелу и провернул наконечник. Сердце тяжело застучало, будто разбухло до такой степени, что ему стало тесно под рёбрами и оно поднялось до самого горла. Руки, ноги, спину Литы свело судорогой, голую кожу опалило морозом. Лита стиснула зубы, сдерживая крик: крылья выворачивались, вместо маховых перьев вырастали тонкие девичьи пальцы, птичьи когти втягивались, а могучие оперённые ноги становились слабыми, длинными и голыми.

От неожиданности Ивлад натянул поводья так, что конь описал половину дуги и встал на дыбы. Лита упала в снег, удар от падения вышиб воздух из лёгких. Странное, ломкое человеческое тело плохо её слушалось, она перевернулась и с трудом села на коленях, обхватив себя руками.

– Не подходите! – крикнула она Ивладу и Вьюге.

Внутри всё пекло огнём: в груди, в животе, а больше всего – в руках и ногах, вывернутых, разломанных, словно каждую косточку разобрали на кусочки, чтобы потом вновь соединить, полив водой из колдовской реки. Снаружи было едва ли не хуже: голую кожу раздирало от жгучего холода.

Но страшнее этого были только ужас и стыд, терзающие Литу как два оголодавших зверя.

Нет, не должны люди видеть, как девоптица становится слабым человеком. Она может выходить к ним сама, если захочет, – гордо подняв голову, когда боль и неловкость исчезнут. Но уязвимая, страдающая девоптица – зрелище, не предназначенное никому.

– Не смотрите! – попросила она. Вместо яростного крика из горла вырвался сдавленный писк.

Ивлад наконец-то справился с испуганным конём, развернул его к Лите и теперь гарцевал на месте, не решаясь приблизиться. Вьюга заметил, что они отстали, и возвратился назад.

– Что стряслось?

От звука его голоса Лите стало ещё хуже. Он не сделал ей ничего плохого – пока не сделал, но в голове, и так гудящей от боли и ужаса, громыхнули обрывки воспоминаний, алые и чёрные, как окровавленные повязки, которые ей меняли на постоялых дворах.

Дружина Ружана: множество громогласных мужчин, смеющихся и бросающих в сторону Литы дикие взгляды.

Сам старший царевич, резкий, непредсказуемый, который постоянно норовил лишний раз дотронуться или сесть так близко, что их тела соприкасались.

Незнакомые люди, обступающие её в деревнях со всех сторон так тесно, что становилось труднее дышать.

Их возгласы: «Чудо! Чудовище!»

Чьи-то руки, сжимающие её крылья.

Руки, затыкающие ей рот.

Руки, забрасывающие её на спину коня.

Стрела, пронзающая крыло.

Лита с трудом поднялась на ноги. Её колотило, разрывало от боли, холода и стыда, и она, развернувшись, побежала прочь от дороги – в ту сторону, где у леса виднелись крыши жилищ.

– Лита! – окликнул Ивлад.

Ноги почти не слушались, деревенели от холода, и, пробежав несколько шагов, Лита увязла в снегу и упала. Слёзы брызнули градом, обжигая замёрзшее лицо.

«Дура, – подумала она. – Бежишь от одних людей к другим».

Ей стало так обидно от собственной глупости, что она зарыдала навзрыд, пряча лицо в сгибе локтя: ладони ещё были ей непривычны, и Лита представила, что у неё по-прежнему крылья.

На спину упало что-то мягкое и тёплое. Лита обернулась: невдалеке стоял Ивлад без своей чёрной звёздчатой накидки. Вьюга, не спешиваясь, ждал на дороге.

Неуклюже поддев ткань руками, она завернулась в чужую одежду и уткнулась носом в мягкие складки. По коже сразу побежало приятное тепло, будто Лите освободили место у костра. Тело постепенно согревалось, из закостенелого и озябшего снова становилось живым, пусть и очень уставшим. Только ноги, босиком увязшие в сугробе, сводило болью от холода.

– Давай руку, – предложил Ивлад, осторожно пробираясь к ней по снегу. – Посажу верхом. Замёрзнешь ведь.

Лита недоверчиво покосилась на него, продолжая прятать нос в накидку. Она чувствовала себя униженной – ещё более, чем тогда, когда Ивлад подстрелил её у Серебряного леса. Но силы истончались так быстро, что ей уже казалось, будто она и не доживёт до возвращения домой. Короткая пробежка вымотала и без того ослабленное тело, раненое крыло – теперь рука – пульсировало болью.

Она шмыгнула носом и, собравшись с духом, протянула Ивладу трясущуюся ладонь.

Лита заворачивалась в накидку, но всё равно дрожала, когда позволила Ивладу взять себя на руки. Лита-девушка весила ничуть не больше Литы-птицы: кости у неё так и оставались птичьими, полыми внутри, поэтому конь Звездочёт даже не фыркнул, когда Ивлад посадил её перед собой. Босые ступни, красные от холода, выглядывали наружу, и тогда Вьюга тоже снял свою накидку и укрыл ноги девоптицы.

– Ты должен узнавать места, – бросил он Ивладу и указал на крыши, к которым пыталась убежать Лита.

Ивлад всмотрелся в темноту. Над крышами вился дымок, ветер приносил к дороге едва уловимый запах жилища.

– Ты повезёшь Литу туда?

– Ей нужен отдых. И еда. И одежда. Хотя бы ненадолго, но мы должны заехать. Иначе твой отец получит мёртвую девушку вместо живой девоптицы.

Ивлад встряхнул головой.

– Ну хорошо.

Лита притихла, отстранённо слушала голоса своих спутников. Сердце продолжало мелко и быстро колотиться, тело ещё болело, пусть не так остро, как в первые минуты после превращения. Короткая вспышка отчаяния отняла у Литы последние силы.

Дорогу к постоялому двору занесло – видно, сюда давно не поворачивали путники. Вьюга вскинул посох, и снег с дороги взметнулся вверх, закручиваясь белым вихрем.

Открыли им не сразу. Лита успела передумать кучу тревожных мыслей: о том, как Ружан с дружиной их нагоняют и убивают Ивлада; о том, как она сама замерзает прямо на коне; о том, как умирает, так и не успев вернуться в Серебряный лес…

Ворота скрипнули, с засова слетела снежная наледь, и хозяин, увидев Вьюгу, поклонился в пояс. На Ивлада он будто умышленно не смотрел и делал вид, что его вовсе не интересует девушка, завёрнутая в две похожие накидки.

– Проходите, господин. Не серчайте, спал и не слышал ваш стук.

Вьюга спешился и молча прошёл мимо хозяина. Ивлад тоже соскочил со Звездочёта, оставив Литу на коне, и, потянув за поводья, пошёл за Вьюгой.

– Работниц будить не буду, – заявил хозяин ворчливо, но на Вьюгу поглядывал с опаской. – У меня тут остановилась орава торговцев. Все мои кухарки уже отдыхают, им вставать рано.

– Не буди, – легко согласился Вьюга. – Только воды согрей. Дальше мы сами разберёмся.

Ивлад помог Лите спешиться. Когда коней устроили на конюшне, хозяин провёл гостей в харчевню. Посетителей там не было, на полу кое-где валялись мусор и черепки разбитой посуды – напоминание о том, что вечером тут отчаянно веселились. В углу спал вусмерть пьяный мужчина, всхрапывая с присвистом.

Хозяин, прихрамывая, принёс откуда-то ведро исходящей паром воды.