Песня реки

Глава 9

Анна наблюдала, как экипаж с откидным верхом приближается к пристани. Когда лакированная коляска из тикового дерева наконец притормозила ход, Анна улыбнулась кучеру. Негр с белой как лунь головой со своего шикарного кожаного сиденья отдал привычную команду двум теннессийским скороходам и в знак приветствия кивнул. На нем был форменный, пригнанный по фигуре жилет, из-под которого выглядывала ослепительной белизны крахмальная рубаха.

Не успели ноги франтоватого мужчины коснуться земли, как он оказался в объятиях своего хозяина.

– Хакаби! – Не отнимая рук, Филип радостно хлопал немолодого человека по загривку.

– С приездом вас, масса[10] Филип! – Анна увидела белозубую улыбку, мелькнувшую поверх плеча Филипа. – Славно, что вы вернулись. Последние дни женщины только о том и говорили.

– Возвращаться домой всегда приятно. Иди сюда, Хакаби. Я хочу познакомить тебя с Анной. – Филип жестом предложил ему подойти. – Анна, представляю тебе своего старейшего друга. Это Хакаби Джонсон. Он жил на Френчмэн-Пойнт, когда меня еще не было на свете. – Душевная улыбка Филипа говорила о том, что слово «друг» соответствует истине. – Хакаби, это мисс Анна Роуз-Конолли. Она будет нашей гостьей какое-то время. Прошу любить и жаловать.

Анна протянула мужчине руку.

– Весьма приятно познакомиться, мистер Джонсон.

Негр взял ее руку и в крепком пожатье встряхнул несколько раз.

– Мисс, называйте меня теперь просто Хакаби, – сказал он с той же теплой улыбкой, что и при встрече. – Ох, да что же я стою пялюсь! Хозяйке это наверняка не понравится. – Он покачал головой и, посмотрев на Филипа, тихонько засмеялся. – В доме будет большой праздник, мистах Филип. Добрый сюрприз преподнесли вы им на этот раз!

– Хорошо, тогда забирай все эти пожитки и вези нас домой. – Филип принялся собирать коробки и свертки. – Я вижу, ты сегодня на двухместной. Очень разумно, Хакаби. Нам понадобится дополнительное место.

– Я же знал, что вы вернетесь с кучей подарков, – сказал Хакаби. – Леди всегда ждут платьев, когда вы уезжаете в Чикаго – что в прошлый раз, что в эту поездку. Какая разница!

– Верно, никакой, – согласился Филип, швыряя ему одну коробку за другой. – Мама дома, Хакаби?

– Где ж ей еще быть, мистах Филип! Смотрела с третьего этажа, как вы причаливали. Каждый день караулила «Герцогиню». А сегодня, едва заметила вьющийся дымок, сразу позвала Клодетт. Уж они там кричали и прыгали от радости! На весь дом было слышно. Когда я выезжал к вам, барышня седлала свою кобылу.

После того как все коробки и свертки были сложены, Филип распахнул дверцу перед Анной. Она коснулась рукой внутренней отделки, скользнув перчаткой по лакированной рыжеватой поверхности, не преминув отметить красивый орнамент и снаружи. Изящные завитки под цвет листвы переходили в причудливые вензеля, окружавшие две переплетенные буквы «Ф» и «Б» в центре дверцы. Эта роспись и шрифт, выполненные, несомненно, искусной кистью художника, дополнялись таким же рисунком на колесах и подобранной в тон шикарной обивкой.

Филип уселся рядом с Анной на кожаное сиденье. Хакаби влез на облучок, тронул вожжи, и резвые животные взяли с места рысцой, перейдя на быстрый аллюр, и с идеальной синхронностью зацокали сверкающими железными подковами по ракушечнику.

Не успели они проехать и полпути, как из-за северного крыла усадьбы выскочил всадник и помчался навстречу им бешеным галопом, рискуя сломать себе шею.

– Кажется, на нас движется торнадо, – остроумно заметил Филип.

Всадник при ближайшем рассмотрении оказался всадницей. Она скакала, пригнувшись к развевающейся гриве лошади в вихре своих длинных темных волос. Сорвиголова владела лошадью так, словно родилась в седле.

– Хакаби, лучше сверни и остановись, – предупредил кучера Филип. – Боюсь, она нас просто сметет!

Экипаж остановился прямо перед копытами подскакавшей к ним лошади. Филип вышел в ту самую минуту, когда спешившаяся юная всадница подлетела к карете.

– Филип! – пронзительно закричала девушка и, прыгнув в его распростертые объятия, обвила его ногами вокруг пояса. – Я ужасно соскучилась!

– Узнаю мою маленькую сестренку. Исключительно грациозный бросок! – Филип по-братски чмокнул ее в щеку и поставил на ноги. Потом отступил назад и посмотрел на нее укоризненным взглядом, безуспешно пытаясь за суровостью скрыть свою любовь. – Мне тоже не хватало тебя, ma petite,[11] хотя ты неисправима. Когда же ты овладеешь искусством благовоспитанности? Беда не столько в манерах, сколько в последствиях твоего лихачества. Диву даюсь, как ты до сих пор не сломала себе шею при такой езде!

Девушка обиженно приложила пальцы к губам и незамедлительно выпалила ответ, в котором самым чудесным образом слились два диалекта – родной по крови французский и местный южный:

– Я могу быть такой же благовоспитанной, как любая другая леди. И ты прекрасно это знаешь, Филип, так же, как и то, что во Френчмэн-Пойнт нет такой лошади, которая бы сбросила меня.

Она подобрала с земли поводья и ласково притянула к себе арабскую кобылу. Затем встала на цыпочки и поцеловала ее в мягкие ноздри.

– Видишь? Она любит меня.

– А то все мы тебя не любим! – сказал Филип, притворно закатывая глаза к небу. – И за что только Бог послал нам такое наказание!

– Филип, ну сколько можно гудеть? Лучше бы занялся делом и представил меня.

Клодетт обошла его и шагнула вперед, туда, где сидела Анна, поглощенная созерцанием разыгравшейся перед ее глазами сценой.

– Анна, – сказал Филип, – это, как вы, вероятно, догадались, моя сестра Клодетт-Мари Бришар, пятнадцати лет от роду. Правда, иногда моя сестренка ведет себя как десятилетняя девочка, иногда же как двадцатилетняя девушка. Клодетт, а это мисс Анна Конопли.

Клодетт отерла руку о перед своей юбки, сшитой специально для верховой езды, и протянула Анне.

– Рада познакомиться, мисс Конолли. – Ее лицо осветилось приветливой улыбкой. – Любой из друзей моего брата желанный гость во Френчмэн-Пойнт. Я не знаю, как Филип успел проявить себя раньше, но остальные попытаются сделать все, чтобы вам здесь понравилось.

Анна засмеялась этой милой непосредственности и сразу почувствовала расположение к Клодетт Бришар.

– Уверяю тебя, твой брат проявил только доброту и предупредительность. И пожалуйста, называй меня Анна.

– Я рада, что он вспомнил о своей благовоспитанности и хороших манерах, – съязвила девушка в отместку брату и мельком покосилась в его сторону.

– Довольно, Клодетт, – сказал Филип. – Скачи-ка лучше обратно. Я больше чем уверен, тебе не терпится рассказать маме, что я привез гостью.

– А мои платья тоже?

– Конечно.

– Хорошо, тогда я уеду. До скорой встречи, Анна.

Клодетт ухватилась за гриву своей арабки и, вскочив в седло, развернулась к дому. Теперь она поскакала более умеренным галопом.

Хакаби, глядя ей вслед, тихо засмеялся.

– Представляю, что там будет. Сейчас они с вашей матушкой еще не так запрыгают.

– Истинная правда, – подтвердил Филип, залезая в коляску. Он уселся рядом с Анной и выбросил руку вперед. – Вот вы и прибыли… – произнес он, подкрепляя свой патетический жест притворно грустным тоном, – в наш суматошный Френчмэн-Пойнт! Надеюсь, моя сестричка не слишком шокировала вас?

– Она просто прелесть. Я бы с удовольствием с ней подружилась.

– Подруга у вас будет, можете не сомневаться. Не пройдет и вечера!

Филип постучал в спинку сиденья кучера. Экипаж тронулся и покатил дальше. Под пологом магнолиевых деревьев и крепких дубов они проехали еще какое-то расстояние, пока наконец взору не предстала вся усадьба целиком, величественная и горделивая.

Первое, на что обратила внимание Анна, – необычная конструкция дома. Весь нижний этаж, – где, как выяснилось, находилась кухня, был сложен из красного кирпича. Это позволяло защитить огромное помещение от изнуряющей жары Луизианы. Сверху его прикрывал козырек от широкой веранды, огибавшей дом в виде замкнутого яруса на верхнем этаже. За ним шла мансарда с высокой остроконечной крышей.

Края крыши выходили далеко за пределы дома, составляя часть большой галереи вокруг всего верхнего этажа. На скатах располагался ряд окон с изящными рамами и фасонными стеклами, а также выделяющиеся своей основательностью четыре дымовые трубы. Крышу со всеми ее сооружениями поддерживали восемь дорических колонн, проходивших через все этажи и попадавших в промежутки между мансардными окнами. Широкие каменные ступени у основания дома восходили к парадному входу, располагавшемуся на уровне второго этажа. Когда экипаж подъехал к дому, Анна заметила, что двустворчатые двери широко распахнуты навстречу весеннему ветерку. Весь этаж проветривался через ряд дверей, выходящих на веранду, а не только через окна. Увидев тонкие тюлевые гардины, колышущиеся между распахнутыми створками окон, Анна поняла, что открытость воздуху являлась, вероятно, самой главной особенностью этого замечательного дома. Именно ей были подчинены все его архитектурные детали, учитывавшие жаркий климат Луизианы.

Как только экипаж проехал полукруглую аллею перед домом и остановился у ступеней, из парадных дверей вышла невысокая седовласая женщина в полотняном платье темно-вишневого цвета.

– Филип! – позвала она, протягивая к нему руки.

Филип кивнул Анне и шепнул:

– Я только на минуту и сейчас же вернусь за вами.

Анна махнула рукой, чтобы он шел скорее.

– Идите, идите.

Женщина крепко обняла Филипа, и он поцеловал ее в нарумяненную щеку.

– Мои cher! Je tadore, mon fils.[12]

– Bonjour,[13] мама. Ты прекрасно выглядишь. Красива как всегда.

– А ты неисправимый льстец, – улыбнулась дама, поднимая на него глаза. Затем украдкой взглянула на Анну, сидевшую в экипаже, и озорно подмигнула. – Ну, как твоя поездка, Филип?

– Я считаю, что она была полезна, мама, – ответил он, словно не понимая истинного смысла ее вопроса. – И результаты не замедлят сказаться. Контракт подписан. Мои партнеры из Чикаго обязуются поставить две тысячи фунтов кофе из Сан-Себастьяна. Это сверх того сахара и риса, что предназначались для Бришара…

– Хорошо. С этим все понятно, но я имела в виду другое. И ты знаешь что.

– Я думаю, мама хочет знать об… – Филип и Моника повернулись на голос Клодетт, сошедшей к ним по ступенькам. Девушка, озорно улыбаясь, согнула кисть ковшиком и спрятанным за ним пальцем показала на экипаж. – Ты сам знаешь о ком.

– Ну и ну! – Филип покачал головой. – Спасибо, сестричка, – сказал он, направляясь к экипажу. – Я счастлив иметь тебя в качестве переводчика для мамы.

Филип открыл дверцу и, взяв Анну за руку, помог ей выйти на дорожку. Он подвел ее к тому месту, где стояла его мать, и сказал:

– Мама, я хочу представить тебе мою хорошую знакомую, мисс Анну Конолли. Мы встретились на «Герцогине». Мисс Конолли собиралась в Новом Орлеане взять билеты на другой пароход. Ей нужно в Бостон. Я убедил ее плыть на одном из моих судов. Если ты не возражаешь, она побудет здесь некоторое время.

– Конечно, не возражаю, – с улыбкой сказала Моника. Уголки ее подкрашенных коралловых губ приподнялись так же, как у Филипа, когда он улыбался. – Это замечательно, что вы погостите у нас, мисс Конолли. Как долго вы сможете остаться?

Анна посмотрела на Филипа.

– Гм… это будет зависеть от вашего сына. Право же, я…

– Анна очень торопится, мама.

– Тогда не будем тратить драгоценного времени и постараемся сделать лучшее из возможного, – сказала Моника, беря Анну под локоть. – Вы, наверное, проголодались. Пойдемте в дом. Сейчас мы перекусим и выпьем что-нибудь освежающее.

Они поднялись по ступеням и направились к парадной двери. Пройдя ее, Моника с Анной уже непринужденно болтали. Клодетт шла неподалеку и ловила каждое их слово.

Анну ввели в огромный холл, простирающийся до выхода в заднюю половину дома. Сквозной ветерок позванивал сверкающими хрусталиками на канделябрах, поднятых почти под самый потолок. Вдоль стен холла размещались два французских буфета. На каждом – свежие цветы в больших хрустальных вазах. Здесь же стояли два изящных диванчика на гнутых ножках, с обивкой из пастельной парчи, над ними – несколько картин в красивых дорогих рамах в приглушенных тонах – кирпичном и зеленом.

Анна последовала за Моникой к выходу, по пути восхищаясь галереей портретов, по всей видимости, предков Бришаров. Дверь в конце холла вела на заднюю половину и следующий этаж. Стены лестничной площадки были покрыты замысловатой росписью масляными красками.

– У вас прекрасный дом, мадам Бришар, – сказала Анна.

– Благодарю вас, Анна, и прошу вас, называйте меня Моника. Сейчас мы входим в мою любимую часть дома. – Они вышли на широкую веранду, открывавшую вид на идеально ухоженный сад. Сверху было хорошо видно, как продуманно разбиты цветники, разделенные высокой изгородью ярко-зеленого падуба.

Моника подвела Анну к большому столу с расставленными вокруг белыми металлическими стульями.

– Вот здесь я провожу длинные летние дни, – пояснила Моника. – Тут всегда приятная прохлада.

Пестрый ковер цветов простирался докуда хватало глаз.

– Здесь действительно замечательно, – с улыбкой сказала Анна, впечатленная обилием красок и ароматов.

– Вы любите цветы, Анна? – спросила Моника, усаживаясь между ней и Клодетт. – Я должна признаться, что это моя страсть.

Анна вспомнила островки дикорастущих цветов, попадавшихся им с Миком во время путешествия в фургоне, и невольно улыбнулась. Те милые полевые цветы и яркие герани в ящичках на окнах Лауры так радовали ее когда-то.

– Как могут не нравиться цветы, Моника? Но такого дивного сада я никогда не видела.

– Единственный цветок может заключать в себе столько же красоты, что и целый сад, – сказала Моника. – Крошечный цветник с розами радует глаз и питает душу так же, как желтое поле одуванчиков или королевские оранжереи.

– Вам что-нибудь подать, мадам?

– А, Дарсин! – Моника увидела молодую негритянку, появившуюся во внутреннем дворике. – Познакомься с нашей гостьей. Это мисс Конолли. А это Дарсин Джонсон, дочь Хакаби. Она будет вашей камеристкой, Анна, покуда вы здесь.

«Моей камеристкой?» – про себя повторила Анна. Это было так же чуждо и непривычно для ее восприятия, как и сам этот чудесный дом. Никто, никогда и ничем ей не прислуживал.

Она поздоровалась с девушкой. Та в ответ улыбнулась и сделала легкий книксен.

– Если вам что-то понадобится, мисс, дайте мне знать.

– Дарсин, я попрошу тебя принести нам кувшин с лимонадом и что-нибудь из сладостей, – сказала Моника. – Может быть, апельсинного мейзи[14] и меренги?

Дарсин кивнула и пошла в дом, а Моника повернулась к Анне.

– Теперь расскажите мне о себе. Как вы путешествовали по реке и вообще… как вы познакомились с моим сыном.

Анна закусила губу. Как подобрать нужные слова, чтобы Моника все поняла правильно? По чьим-то представлениям, обстоятельства их знакомства с Филипом выглядели более чем странно. Если рассказать все честно, как на духу, Моника Бри-шар вправе вышвырнуть ее из дома. А если солгать… Нет, это тоже не выход. Как известно, шила в мешке не утаишь.

– К-как мы познакомились? – переспросила Анна. – Видите ли…

На ее счастье, в это время на веранде показался Филип.

– Итак, леди заняты приятным разговором. Может, примете еще одного собеседника?

– Конечно, cheri,[15] – сказала Моника. – Присаживайся.

Филип оседлал один из стульев и быстро перевел разговор на другую тему.

– А куда запропастился молодой джентльмен в тройке? Светоч луизианской юриспруденции когда-нибудь бывает дома?

– Твой брат будет здесь к ужину, – ответила Моника. – Он сказал, что ни в коем случае не пропустит твоего возвращения.

Часом позже Дарсин проводила Анну в гостевую комнату. Прежде чем восхититься прекрасной обстановкой, Анна решила немного освободиться от верхней одежды. Она расстегнула пуговицы и ослабила корсет. Сняла жакет и вместе со шляпой бросила его на кровать. Потом развязала бант на блузке и помахала распахнутым воротником вокруг шеи. Наконец вытащила шпильки из волос и, распустив узел, сооруженный на макушке, дала своим густым кудрям рассыпаться по спине.

Теперь ей ничто не мешало и она могла полностью отдаться отдыху. Ею овладел благоговейный восторг. Она сцепила руки и закружилась по комнате. «Моя комната. Как замечательно!»

Анна подбежала к гардеробу и распахнула дверцы. Внутри уже были аккуратно развешены ее платья. На сервировочном столике стоял хрустальный графин, наполненный искрящимся красным напитком. Она восхищенно пробежала пальцами по гладкой поверхности дерева. Потом села на край кровати и попрыгала на атласном покрывале. Его зеленые и розовые цветы, как она успела заметить, очень подходили к бордюру обоев и раздувающимся на ветру шторам французских дверей.

Она взяла узорный стакан, стоявший на столике у кровати рядом с таким же кувшином для крюшона. Рисунок на хрустале напоминал расходящиеся спицы колеса. В тонких гранях, нанесенных резцом мастера, играли лучи света. «Никогда не знала, что люди могут жить так, как здесь».

Возвращая стакан на место, Анна направилась к камину и принялась изучать портреты на мраморной полке. Все фотографии из семейной коллекции Бришаров были помещены в аккуратные серебряные рамки.

– Какой же он красивый, – сказала она вслух, беря в руки миниатюрную фотографию юного Филипа. – Уже тогда красивый. Но такое впечатление, что ему очень неудобно в этом высоком воротнике.

– Так оно и было. – Анна круто повернулась на звук голоса и увидела Филипа. Он стоял в распахнутых дверях, опираясь на косяк, и наблюдал за ней. – Я очень хорошо помню тот день, – сказал он, кивая на фотографию. – Это было во время войны. Тогда провожали парней из Сен-Жерар де Пари. Новоорлеанская газета прислала сюда репортера, чтобы он сфотографировал их перед отправкой. Мама уговорила его потом зайти к нам и снять нас с братом. Ей пришлось чуть ли не приклеивать меня и Анри к стульям, потому что мы норовили убежать обратно к реке смотреть, как уезжают солдаты.

– Вы д-давно здесь стоите? – спросила Анна, красная как рак. Несмотря на смущение, она не могла оторвать глаз от Филипа. Сменив свой строгий костюм на вольную одежду, он выглядел раскованно в просторной блузе, раздуваемой, подобно парусу, ветром.

Филип, небрежно скрестив руки на груди, насмешливо взглянул на Анну.

– Давно ли я стою? Достаточно для того, чтобы узнать, что вы обо мне думаете. Например, что я красивый.

Дрожащей рукой Анна поставила рамку с фотографией обратно на каминную полку.

– Стоило сказать, что вы здесь, а не ходить вокруг комнат и прятаться за дверями. Воспитанные люди не шпионят за другими. Это невежливо.

– Я считаю, невежливо входить в чужую комнату без разрешения, – с торжествующим видом заметил Филип. Анна съежилась от унижения, вспоминая, как она проникла в его каюту на «Герцогине». – Извините меня, мисс, за мои дурные манеры, – продолжал он дурачиться, пародируя тягучие носовые интонации типичного южанина. – Я не должен был посягать на вашу личную неприкосновенность.

– Вы меня допекли, – напустилась на него Анна. – Что за отвратительная манера! Вы подлавливаете меня на самых неосмотрительных поступках, чтобы потом бросить в лицо обвинение. Вы когда-нибудь забудете ту ночь на пароходе?

– Нет. Но не потому, что считаю ее досадной случайностью. Совсем наоборот. Это была возможность, которую я, к сожалению, не использовал лучшим для себя образом.

Анна всеми силами старалась показать, что оскорблена его намеком, но не выдержала и улыбнулась:

– Порой вы бываете совершенно невыносимы.

– А вы безумно красивы всегда, – сказал Филип, глядя на нее темнеющими глазами. – Я это раньше говорил и повторяю снова, несмотря на то, что вы так жестокосердны ко мне.

– Я и не думала быть с вами жестокосердной. Вы прекрасно все понимаете. Вам известны мои планы, и вы сами знаете, что нас разделяет. Ничего у нас не может быть.

– Забавно. А я считал, что-то уже было…

– Да, но, к счастью, Господь вовремя нас остановил.

– Лучше бы он этого не делал, – пробурчал Филип.

Анна вышла на балкон и выглянула в сад.

– До чего замечательное место – ваш дом, – сказала она через минуту. – Здесь так покойно и мило.

Она ожидала услышать голос Филипа из комнаты, но вдруг почувствовала, как его руки тронули ее волосы и легли на плечи. Она сделала судорожный вдох и замерла, изогнув спину, но не сделала попытки отодвинуться.

Его пальцы, скользя по шелку блузки, поглаживали округлость ее плеч. Она расслабилась под его прикосновениями и на мгновение приложила щеку к его руке. Затем подняла лицо и снова глянула в сад.

– Ваша матушка очень гордится своими цветами.

– Да, сад – это ее гордость. Я уверен, прежде чем вы нас покинете, она проведет вас через свой маленький Эдем. И пока вы будете совершать этот тур, познакомит с каждым цветком.

– Это, наверное, будет чудесно.

– Моя матушка может часами рассказывать о Френчмэн-Пойнт. И никогда не устает от этого. – Его рука соскользнула с ее плеч к локтям, и он привлек ее еще ближе к себе.

– Вы находите, что ваша матушка чересчур говорлива? – допытывалась Анна. Движение его рук побудило ее повернуться к нему лицом. Она продолжала говорить, теперь глядя ему в глаза, что, честно говоря, заставило бы любую девушку потеряться и забыть родной язык. – Я с вами не согласна. Я нахожу, что у Моники всего в меру. Она – сама любезность. Благодаря ей я чувствую себя здесь как дома и…

– Я нахожу, что иногда человек должен знать, когда пора переходить от разговоров к действиям.

Филип склонил к ней лицо. Она откинулась, сопротивляясь его страстному напору.

– Но ваша матушка имеет полное право гордиться своим садом…

– Что она и делает, – скороговоркой сказал Филип, твердой рукой притягивая ее к себе. Его длинные ноги переплелись с ее ногами, а ее живот оказался прижатым к его чреслам. Не говоря больше ни слова, Филип захватил ее губы страстным поцелуем, который ураганом смел все ее разумные мысли. Дом, Моника, ее семья, сад… Вес разом исчезло, как только его язык начал настойчиво проникать сквозь ее губы.

Она уперлась ему в грудь с такой силой, что у нее вывернулись ладони. Ее слабый протест – плод скорее разума, нежели чувства, – был задавлен сокрушительной атакой его губ. Сердце ее бешено колотилось, колени подогнулись.

Отдаваясь пылким чувствам, Анна забыла о своих бесполезных мольбах. Издав тихий сладостный стон, она прильнула к Филипу, обвив его шею руками и подставляя губы для поцелуя.

Филип притягивал ее к себе все ближе и ближе, теперь они стали – от икр до бьющихся в унисон сердец – единым существом. Его губы мягко двинулись к ключицам, обдав жаром шею.

– О, Анна, как я хочу вас, – бормотал он. – Вы должны знать это. Плыть на пароходе отдельно от вас было так мучительно!

– Нет, Филип, нет. Остановитесь. Я недостаточно сильна, чтобы вечно вам сопротивляться.

– Зачем вообще сопротивляться? – Он снова накрыл ее губы ошеломляюще жарким поцелуем.

Анна почувствовала, как все ее тело обдало огнем. У нее кружилась голова от бесконечного пьянящего поцелуя. Ее сердце билось так, что его удары она, казалось, слышит сквозь ребра. В ушах настойчиво барабанило – тук-тук, тук-тук. В затянутое туманом желания сознание неожиданно ворвался голос Клодетт:

– Анна, Анна, вы здесь?

Сестра Филипа была почти у дверей! Анна вырвалась, заставив Филипа застонать от своей потери.

– Д-да, Клодетт, я здесь, – прерывистым голосом отозвалась Анна. – Подожди, пожалуйста, минутку.

Пока она поправляла одежду и волосы, Филип прокрался к балкону, ворча себе под нос:

– Не могла выбрать лучшего времени, ну постреленок!

Анна устремилась к двери, подгоняя его.

– Ну же, уходите, уходите поскорее, – торопила она Филипа. – Кошмар, если ваша сестра застанет вас в моей комнате!

– Но не так, как мне хотелось бы, – как всегда, нашелся он с ответом. – Пусть бы картина была более обличительна. – Гнев, вспыхнувший в ее глазах, заставил его поспешно ретироваться. – Ухожу, ухожу, – забормотал он, шутливо защищаясь руками от воображаемого удара. – Увидимся за ужином, а потом начнем с того, на чем остановились.

– Да уходите же, прошу вас!

Анна вбежала в свою комнату.

– Клодетт! – позвала она девушку, взмахнув рукой. – Пожалуйста, входи. Я тут немного приводила в порядок свои вещи. – Она пробежалась по комнате, подбирая то одну, то другую мелочь, чтобы не показаться голословной.

Клодетт тут же плюхнулась на кровать.

– Я только на минуту, – сказала она, обнимая кружевную подушечку. – Мама просила передать, что ужин будет через час.

– Я так рада, что ты пришла. – Анна присела и задышала ровнее, чтобы успокоиться. – Ты не поможешь мне выбрать, что надеть?

Ужин у Бришаров всегда был торжественным событием. Основательницей этой традиции была Моника, а в семье всегда уважительно относились к ее желаниям. И в этот вечер, чтобы сделать ей приятное, дети оделись соответствующим образом. Сама Моника была в переливающемся черном парчовом платье с высоким воротником, без всяких украшений, за исключением скромной белой камеи. Ее седые волосы были убраны на затылке в толстую черную сетку с серебряной нитью.

Клодетт в желтом шелковом платье с жилетом сверху, подчеркивавшим изящество ее фигурки, выглядела очень женственно и мило. Ее длинные вьющиеся волосы были уложены на макушке и перевиты желтыми маргаритками.

Анри, как несколько часов назад шутливо предрекал его брат, пришел в великолепной темной тройке и шелковом галстуке цвета красного вина. Поперек ладно сидящего жилета от кармана до кармана тянулась золотая цепочка от часов. Столь строгай деловой костюм составлял поразительный контраст с его обладателем. Брат Филипа был чрезвычайно дружелюбен и мягок в обращении. Разговаривая, он внимательно смотрел на собеседника через очки в тонкой металлической оправе и, казалось, читал его мысли своими живыми зелеными глазами.

Внешне в нем отсутствовали уверенность и напористость, присущие Филипу, но холодная голова и логический ум молодого человека выгодно отличали его от брата. Старший Бришар, обладатель опасных импульсивных черт, нуждался в таком противовесе.

Анна не пожалела, что выбрала розовое атласное платье, скромное и элегантное. Его глубокое декольте украшали деликатные оборочки, сбегавшие вдоль шеи и прикрывавшие тонкой кружевной отделкой обнаженную часть груди. Весь ужин Анна не переставала чувствовать на себе пристальный взгляд Филипа, сидевшего напротив. Их разделял разлапистый шандал, стоявший в центре стола, и она старалась не слишком часто поднимать глаза поверх восьми горевших свечей.

А Филип… О, Филип был просто бесподобен в кремовой сорочке и жакете цвета темного хаки, элегантно подтянутый, словно влитой в золоченый жилет. Она украдкой подняла глаза повыше. Что это с его головой? Продуманная небрежность? Его блестящие волосы цвета воронова крыла в этот вечер выглядели романтично-привлекательно. Несколько завитков касались воротничка, а две-три волнистые пряди упали на лоб. Анна представила себе, как ее пальцы убирают их к вискам и старалась не слишком увлекаться, чтобы хоть как-то следить за общей беседой.

– Так где, вы говорите, ваши родные, Анна? – спросила Моника.

Анна вздрогнула от вопроса, прорвавшегося сквозь соблазнительные картины, и откинулась на спинку кресла.

– В Бостоне, – сказала она, беря салфетку, чтобы замаскировать непроизвольно резкое движение. – Потому я и отправляюсь туда.

– Едете повидаться с родителями?

– Нет, там живет моя бабушка, и я собралась ее навестить. У меня нет других родственников в Бостоне.

– Я понимаю. А как моему сыну удалось убедить вас плыть на одном из его кораблей?

Анна вопросительно посмотрела на Филипа, и он тотчас пришел ей на помощь.

– Мы встретились в Ривер-Флэтс, мама. Анна тогда путешествовала с дядей. Он сопровождал ее в Бостон и попутно показывал ей Средний Запад. Ее дядя тоже занимался коммерцией и много поездил по стране. Поэтому у нас оказалось много общего, и мы почти сразу подружились. Потом, когда выяснилось, что все мы плывем на «Герцогине», наши отношения, естественно, укрепились.

– Как интересно, – сказала Моника, глядя на Анну. – А где сейчас ваш дядя?

Филип снова ответил за нее:

– К великому несчастью, после нашей встречи мистер Конолли тяжело заболел и вскоре скончался. Довольно неожиданно для всех там же, на борту «Герцогини». Поскольку мы с Анной были уже хорошо знакомы, я вызвался ей помочь. Я убедил ее перед Бостоном заехать на Френчмэн-Пойнт. Вот, собственно, и все, мама.

– Бедное дитя, – сказала Моника, – какое это, должно быть, потрясение для вас. Так вот вдруг потерять своего дядю!

– Да, – подтвердила Анна, – для меня это был большой удар. И должна признаться, рассказ Филипа заставил меня вновь пережить эти страшные дни. – Она посмотрела сквозь колеблющееся пламя свечи на Филипа, который с невинным видом пожал плечами.

В глазах Моники промелькнул недоверчивый огонек, а в уголках маленького рта наметилось что-то вроде улыбки. Это, видимо, означало, что женщина видела за рассказом сына нечто, что он утаил.

– Ужин был отличный, мама, – вдруг сказал Филип, вставая из-за стола. – Если ты позволишь, мы удалимся. Я обещал Анне короткую прогулку по твоему саду. Вы извините нас?..

– Тогда идите. Сегодня очаровательный вечер для прогулок. Позже зайдешь ко мне пожелать спокойной ночи?

– Да, конечно.

Филип выдвинул кресло Анны, и она тоже встала.

– Если я не увижу вас сегодня вечером, дорогая, – сказала Моника, – до свидания. Встретимся утром за завтраком. Надеюсь, вам будет удобно спать.

– Я уверена. Благодарю вас.

Прежде чем выйти из столовой, Филип обратился к Анри: – Братец, не заглянешь ли в библиотеку на бренди… ну, скажем, через час?

– Конечно.

Когда Филип и Анна ушли, Анри выразительно посмотрел на мать, лукаво подняв бровь:

– Ты что-нибудь знаешь, мама?

– Нет, Анри, но предполагаю, что до конца сегодняшнего вечера один из нас что-то определенно узнает.

– Как вы могли сочинить такую небылицу? – спросила Анна, укоризненно глядя на Филипа.

Они остановились в саду возле шеста из кованого железа с висячим керосиновым светильником. Такие же фонари горели вдоль всей прогулочной дорожки. Янтарный свет падал на Анну сзади, отбрасывая ее тень с радужно-золотым отливом на небольшой пруд. Ослепительное сияние звезд, лившееся с темного неба, отражалось в лазури ее глаз, и Филипу чудились в них то ли колючие искры осуждения, то ли смешинки прощения. Он подозревал, что скорее первое. Он уже немного изучил Анну.

– Я не могла поверить своим ушам, когда вы рассказывали все это вашей матери, – продолжала она. – Как вы могли так ужасно исказить действительность? С какой легкостью вы лжете, Филип. Вот уж действительно талант!

– Вы правы, Анна, – согласился он, глядя на сверкающую золотом прядь волос у нее на плече. – Это была убийственная ложь. – Он еле сдерживал себя, так хотелось ему взять эту прядь и обернуть вокруг пальца. Но он понимал, что это будет весьма не ко времени. – Хорошо, завтра открою ей всю правду, – объявил он. – Расскажу, как вы с вашим неуемным фантазером-дядюшкой разъезжали по городам. Пусть она послушает, как вы притворялись слепой, чтобы собирать пожертвования от сочувствующих граждан. А потом на вас свалилось настоящее несчастье. Пусть она узнает, что вас обвиняют в убийстве одного из самых преуспевавших бизнесменов в Кейп-де-Райве. Что поэтому вы спрятались в моей каюте и мы путешествовали вместе много миль по реке, нарушая закон и увиливая от властей. Почему бы не поведать ей, что за вами охотятся два негодяя, которые не, остановятся ни перед чем, чтобы получить пять тысяч долларов в награду за вашу голову? Так лучше? Я думаю, маме это ужасно понравится, а если нет, то по крайней мере она оценит честность.

Выслушав этот саркастический монолог, Анна наградила Филипа уничтожающим взглядом.

– Вам бы только иронизировать, – сказала она. – Если б вы только знали, Филип Бришар, как мне хочется стереть эту ехидную улыбочку с ваших губ!

– Так сотрите же! – последовал дерзкий ответ. – Сотрите ее поцелуем. Разглаживайте ее своими губами, пока у меня не станет ни сил, ни желания досаждать вам. Мое поведение всецело в ваших руках.

О да, он был великий мастер! Анна уже с трудом удерживала ледяную суровость во взгляде, а через несколько секунд и вовсе растаяла. И тогда на лице ее вспыхнула улыбка, такая же яркая, как звездное небо над ними.

– Вы несносны! – воскликнула Анна. – Я имела в виду совсем другое. Ведь можно было бы придумать нечто среднее между правдой и тем вымыслом. У меня бы язык не повернулся сказать вашей матушке такое. Это определенно.

– Вот как? А что бы вы могли сказать ей, Анна? Такая постановка вопроса еще больше развеселила ее.

Смех сорвался с ее губ точно звон серебряного колокольчика.

– Я бы сказала ей, что я племянница герцога Виндзорского и путешествовала по Америке с компаньонкой, которая сбежала с парохода с каким-то шулером, оставив меня на мели, совершенно беспомощную, и что нашелся только один джентльмен, оказавший мне поддержку. Вот!

– Ваша история мне нравится намного больше моей, – признался Филип. – И знаете почему? Потому что после вашего обвинения я уже забеспокоился, что вы уедете предельно правдивой девушкой, и мне не понравится новая, добродетельная Анна.

– Я кажусь вам очень плохой. Это правда, Филип? Именно таковы ваши впечатления обо мне?

– Вот здесь вы ошибаетесь, Анна. Вы ничего не знаете о моих впечатлениях. Могу только сказать, что они удивительно захватывающи и приятны. И эти впечатления заполонили меня целиком.

Откровение Филипа ошеломило Анну, и он мгновенно воспользовался своим преимуществом. Прежде чем она успела опомниться, его рука обвилась вокруг ее талии и губы обжигающе коснулись ее губ. Быстрым, горячим и жадным поцелуем он только распалил себя.

Она же только растерянно хлопала глазами, пока его пальцы двигались к ее локтю. Ее безучастность заставила его, прервав поцелуй, заглянуть ей в глаза. И в этих глазах он увидел не страсть, а недоумение…

– Ну что, будем возвращаться? – вдруг сказал он, поворачиваясь к дому. – Матушка постоянно говорит, что вечером в саду можно простудиться, хотя лично мне это не грозит.

Филип с Анри уединились в библиотеке.

– Это все? – спросил Анри, когда Филип закончил рассказ.

– Думаю, что все. Так по крайней мере я услышал эту историю от Анны. И я верю ей.

– К сожалению, от твоей веры мало что зависит. Это судья будет решать, верить или не верить. Только он правомочен выбрать версию убийства. А если, безутешная вдова подкрепит свою версию щедрым вознаграждением?.. Кроме того, существует оголтелый свидетель, готовый доказать вину Анны.

– Ба! – фыркнул Филип. – Это Джейк Финн? Нашел свидетеля! Кто станет принимать всерьез это ничтожество? На нем написано, что он слабоумен с рождения.

– Может, и так, но он присутствовал там. И никого другого не было, за исключением, разумеется, жертвы… и обвиняемой.

– Значат ли твои слова, что у Анны нет шанса?

– Я этого вовсе не говорю. Я могу только сказать, что Анна нуждается в хорошем адвокате и, к счастью для нее, он у нее есть.

Филип широко улыбнулся брату.

– В который раз ты выручаешь меня. Что нам теперь нужно делать, Анри?

– Нам не нужно делать ничего. Ты слишком глубоко увяз с этой девушкой. Я знаю, как ты очертя голову бросаешься решать вопросы, совершенно не сообразуясь со степенью риска. А здесь на карту поставлено слишком много. Поэтому я даже боюсь подумать, как ты сможешь повести себя в этом случае.

Филип открыл рот, чтобы самым решительным образом опровергнуть обвинение в легкомыслии, но Анри жестом остановил его и продолжил:

– С другой стороны, у меня еще по горло другой работы. Как только я разгружусь, постараюсь сразу же выехать на место и кое-что разнюхать. А пока поговорю с Анной о том инциденте в городке и несчастном случае возле озера. Даже мельчайшие детали могут оказаться ценными для доказательства ее невиновности. Потом отправлюсь в Кейп-де-Райв и попытаюсь разыскать кого-то еще, кто был в тот день за покерным столом. Может быть, эти люди вспомнят что-то важное в поведении Уилкса. И наконец, займусь поисками одной вещи, которая поможет вернуть Анне доброе имя.

– Что за вещь?

– Труп, разумеется. Должен же где-то быть дядя Мик. Возможно, за это время его тело стало неузнаваемо, но одежда-то должна сохраниться. Поэтому мне нужно знать, как он был одет в тот злополучный день.

– Отличный план, – согласился Филип. – А как быть с Анной? Она хочет уезжать. Не лучше ли ей задержаться здесь на какое-то время? Как ты думаешь, стоит мне попытаться убедить ее?

Анри, казалось, весь ушел в созерцание янтарного содержимого своего стакана. Закончив исследование бренди, Анри поднял свои добрые и умные зеленые глаза, такие точно, какими их привык видеть старший брат.

– Я знаю, какой ответ ты хотел бы услышать от меня, Филип. Мне очень жаль разочаровывать тебя, но я думаю, Анна права. Чем скорее она уедет отсюда, тем лучше для нее. Будь она моим… другом, я бы как можно раньше посадил ее на корабль до Бостона. И как се адвокат я настоятельно советую тебе сделать это.

После разговора с братом Филип вспомнил, что должен еще выполнить свое обещание перед матерью. Моника заманивала его к себе, потому что хотела что-то сказать ему, а что – он прекрасно знал. Она собиралась расспросить его об Анне.

Когда он поднялся по лестнице и направился в конец коридора к ее спальне, в голове у него уже сложилось твердое решение. Он постарается рассказать матери как можно меньше – как для ее, так и для общего блага. Пусть Моника лучше пребывает в неведении, чем по неосторожности совершит какие-нибудь ошибочные действия.

Филип постучал в спальню. Моника увидела сына в дверях и рукой поманила его войти. Он прошел по толстому восточному ковру через всю комнату к ее постели. Моника лежала с открытой книгой на коленях, привалившись к подушкам. Приглашая Филипа сесть, она похлопала по краю постели.

– Как долго ты пробудешь дома в этот раз, cheri?

– Только несколько дней, мама. Мне придется отбыть на Карибы. Кофейные зерна в Сан-Себастьяне должны собрать на следующей неделе. Нужно проконтролировать, чтобы их упаковали должным образом.

– А как же Анна? Когда отправляется корабль в Бостон?

– Скоро. «Морской ястреб» может отплыть уже в воскресенье. Я вижу, как она тревожится, и у меня нет оснований тянуть с этим делом.

Моника медленно кивнула и с пониманием посмотрела на сына.

– От чего она бежит, твоя Анна? – спросила она, щуря свои серые прекрасные глаза.

– Бежит? Мама, откуда такие мысли? Я же рассказал тебе…

– Я знаю, что ты рассказал мне, но я видела ее глаза. В них печаль и опустошенность. Несчастная девушка больно ранена. Надеюсь, это не ты ее обидел? Скажи мне, Филип.

Филип взял в свои ладони руку Моники. Ему следовало бы получше изучить свою мать, вместо того чтобы затевать с ней игру в кошки-мышки. Поразительная интуиция Моники Бришар была вне пределов его понимания. – Ты все улавливаешь, мама. Даже чересчур – благодаря своему врожденному дару. Но я не обижал Анну. Дело не в этом.

– Я так и думала, но всегда лучше получить подтверждение. Тогда в чем же?

– Этого я пока не могу сказать тебе, мама. Я хочу оградить тебя от лишних тревог, равно как и защитить Анну. К чему тебе эти объяснения? У тебя есть необыкновенное чутье, оно, как всегда, служит тебе исправно. Ты бы рассказала, как это ты нутром все чуешь.

Моника положила голову на подушки и со вздохом повернула лицо к Филипу. Словно вдруг перешагнула через невыразимо глубокую печаль.

– Я помню тот день, когда они убили твоего отца… Ты знаешь, я была в подвале, в нашем тайном убежище. Я видела оттуда, как он упал на землю перед домом. Тогда я подумала, что мое сердце не перенесет утраты и разорвется от горя. Это была ужасная несправедливость. Мне казалось, худшей боли не может быть. А потом, когда в тот же день эти подонки устроили пожар в нашем доме, боль стала еще сильнее. Я была на волоске от полного краха. В один день мы могли потерять все наши ценности, все, что мы с Клодом наживали столько лет. И та боль не покидала меня очень долго, пока внутри что-то не умерло.

Возникло ощущение, словно в душе погасили свет и он никогда больше не зажжется. И сегодня, когда я смотрю на себя в зеркало, я знаю, это не та Моника Бришар. Эта Моника стала старше и внутренне проще, будто ее стесали точильным камнем. И лучик простодушной доверчивости уже никогда не вернется в ее глаза.

В тех случаях, когда мы теряем так много, что это почти невозможно вынести, боль навсегда отпечатывается на наших лицах. И тот, кому однажды выпало тяжелое испытание, способен видеть эту печать у других. Когда я смотрю на Анну, я вижу прекрасную девушку, но я также вижу, что в ее глазах недостает того самого лучика. Он должен быть, но его нет. Его отняли у нее, и, подобно мне, она никогда не получит его обратно.

Филип улыбнулся матери. Он не мог открыть ей, что страдания Анны больше, чем боль утраты.

– Вполне вероятно, что ты права, мама, – сказал он. – Я знаю, в жизни Анны произошла по меньшей мере одна большая беда. Но возможно, было что-то еще более серьезное. Ах, мама, ты с каждым годом становишься все мудрее. Как это у тебя получается?

– А так! Ведь с каждым годом я становлюсь старше. Только и всего. Мудрость и возраст – две линии, которые всегда движутся в одной плоскости. И надо думать, я своим нутром, как ты это называешь, подошла очень близко к рубежу. Я имею в виду Анну. Но я согласна остановиться. Так будет правильнее. Если Анна желает хранить свой секрет, не стоит вторгаться дальше.

– Спасибо, мама, что не просишь рассказать тебе большее.

– Ты очень славный, Филип, но как мать я должна сказать тебе еще одну вещь…

– И это?..

– У тебя мало времени, сынок. Ты должен сейчас решить, как тебе быть с этой девушкой. Должен разобраться в своих чувствах. Между вами есть что-то, что выходит за рамки твоего сострадания к ней, а с ее стороны – благодарности тебе.

Филип встал с кровати и постарался придать своему голосу бесстрастность:

– Между нами ничего не может быть, мама. Анна уезжает. Таково ее желание.

– И ты веришь в эту историю с ее бабушкой?

Странный, лишь отдаленно похожий на смех звук вырвался из горла Филипа.

– Что касается Анны, мама, то я никогда и ни в чем до конца не уверен. Иногда мне кажется, что я знаю ее, а в следующую минуту оказываюсь совершенно сбитым с толку. И тогда я сознаю, что в действительности вообще очень мало знаю о ней. А про бабушку… как тебе сказать… я даже не вполне уверен, что Анна сама верит в ее существование.

Моника коснулась его руки.

– Ты все сделаешь как должно, Филип. Твой цинизм – это только бравада. Я знаю, ты всегда поступаешь как порядочный человек.

Сидя перед изящным туалетным столиком старинной работы, Анна расчесывала свои волосы. Она делала это с неистовством, порожденным скорее нервным состоянием, нежели желанием придать им блеск. Ее взгляд ежеминутно обращался к распахнутым французским дверям, отражавшимся в зеркале, тем самым дверям, которыми воспользовался Филип, войдя в ее комнату несколькими часами раньше.

Его поцелуй в саду, хотя и мимолетный, был страстный и желанный для обоих. Она знала, что Филип исполнит, что обещал, – вернется в ее комнату этой ночью. Она и боялась, и с надеждой ждала этого. Если он придет, она может не выдержать и уступить ему. И если она сделает это, ее сердце может оказаться разбитым.

Анна отложила щетку и закрыла лицо ладонями. «О Мик! Лаура! Почему вас нет сейчас здесь? Почему вам обоим нужно было покинуть меня, когда я так отчаянно нуждаюсь в вас? Вы бы подсказали мне, что делать».

Она ходила взад-вперед по комнате, но ее взгляд упорно устремлялся к дверям. Ум, блуждающий в плену памяти, вновь и вновь возвращался к прошлому. И как она ни пыталась усилием воли подавить страшные видения, они с мучительной ясностью вставали перед ней.

Она вспомнила ужасного Стюарта Уилкса, страх и отвращение, испытываемые в плену, в его доме. То тошнотворное чувство под ложечкой, когда его пальцы двигались по ее израненному телу. И он смел делать это сразу же после того, как чудовищно жестоко отнял жизнь у человека, любимого ею больше всего на свете!

Ей казалось, что она никогда не получит удовольствия от прикосновения рук мужчины к ее телу, никогда не насладится ощущением его губ на своих, его теплым дыханием на коже. Но этот мужчина… О Боже! Филип Бришар… был столь же благороден, как тот – отвратительно вульгарен; Филип Бришар предлагал ей разделить с ним страсть, тогда как Уилкс навязывал голую похоть; Филип был нежен с ней, а тот, ее обидчик, – груб и беспощаден.

Анна воображала, как руки Филипа вводят ее в незнакомое царство и как она добровольно следует за ним; она чувствовала, как его поцелуй возносит ее к высотам желания, дотоле неведомого, такого, о котором она даже не подозревала. И все эти фантазии, обретшие зримость и осязаемость, могли стать явью, если бы она только дозволила ему.

Она прошла к открытым дверям и вышла на балкон, заглядывая туда, куда выходила комната Филипа, на общую веранду. Она хотела, чтобы он был сейчас там. Ветерок остужал ее лицо, пылавшее лихорадочным румянцем, и сдувал волосы с ее лба, проясняя сознание.

«Ты опять заходишь слишком далеко, Анна, – слышала она в шелесте ветра. – Оставь эти грезы. Да, он желает тебя, но этого недостаточно, и ты прекрасно знаешь это. Филип Бришар не может любить тебя – Анну Конолли, девчонку, которую случайно застал в своей каюте. Ты не нужна ему со своими проблемами, своим горем и всем прочим. Поезжай в Бостон, Анна, делай то, что тебе велел Мик. Ты должна стать… настоящей леди и занять достойное место в обществе. Вот если Анри сумеет помочь тебе, если Офелия примет тебя в свой дом и ты обретешь права, положенные тебе по наследству, возможно, тогда…»

Анна сомкнула обе створки двери и для надежности закрылась на задвижку. Затем залезла в постель, протянула руку к столику у кровати и убавила фитиль ночника. Какое-то время она лежала без сна, а потом услышала шаги, приближающиеся из галереи. Возле двери шаги стихли, и сквозь тонкие шторы она увидела до боли знакомый силуэт, отраженный лунным светом.

Мужчина поднял руку, словно хотел постучать, но поколебался с минуту и уронил руку. И вскоре Анна снова услышала в галерее его шаги, постепенно затихавшие. Она осталась одна в полутемной комнате.