Песочные часы арены

Глава пятая

– Паша! Открой кисть! И ровнее бросок! Кольцо полетит прямо, а не к животу. Главное – считай, считай! Задавай ритм своим рукам. Не должно быть перебоев. Это же не «тыкдымский» конь скачет, а твои руки работают! Да и у лошадей в беге тоже ритм существует, иначе им хана. Жонглирование – это прежде всего искусство ритма! – Старый мастер жонглирования Владимир Комиссаров методично готовил юного Пашку к выходу на профессиональную арену. Оставалось совсем чуть-чуть. Период официального ученичества давно закончился, но, видя перспективы молодого жонглера, он упорно продолжал наставничество. К тому же Комиссаров, как режиссер, придумал оригинальный номер с кольцами, целую серию никем ранее не исполняемых трюков, которыми можно было удивить жонглерский мир где-нибудь, скажем, на конкурсе в Париже или на молодежном в Монте-Карло. Там оценят!..

– Владимир Георгиевич! В прошлый раз вы говорили, что жонглирование – это прежде всего красота рисунка. – Взмыленный от многочасовой репетиции Пашка устало провел влажной ладонью по лбу. – Ничего у меня не получается!..

Пашка в унынии решил было присесть на барьер.

– Не садись во время репетиции ни на минуту! Тут же остынешь, начинай потом все сначала. Не получается у него… В эти годы твой отец только первый раз в жизни булавы с кольцами увидел, а ты уже вон на каком уровне! Тут главное – пахота и время. Время и пахота! Нет других путей. Само не придет. Не получается у него… Получится! Запомни раз и навсегда! В жонглировании – как в музыке, важно все: и ритм, и красота мелодии, и темп, и мелизмы, и еще миллион всяких важностей. Тебе всего-то ничего. Скоро сам все поймешь. Вот начнешь кого-нибудь обучать, тогда все мои слова тебе вспомнятся. Ладно, с мячиками и булавами на сегодня все. Бери основное – кольца…

Владимир Комиссаров когда-то был учителем у Павла-старшего. Прошло много лет, и вот настал черед Павла-второго, как шутили в цирке. Снова жонглирование, опять упор на кольца, бесконечные репетиции. Комиссаров сам вызвался помогать, увидев пацана, который кувыркался в манеже. Он ахнул – полная копия того Павла, которого он повстречал когда-то в шорной Захарыча. Тот, еще юнец, тогда работал служащим по уходу за животными в конном номере «Казбек». И вот – всё по новому кругу: снова лошади, опять жонглирование, и русоволосый пацан с серыми, какими-то недетскими глубокими глазами. Дежавю…

Страна, некогда великая держава, распалась, как карточный домик. На просторы необъятной России заявился капитализм, никого не спросив. Теперь каждое предприятие выживало, как могло. Цирк тоже пытался прокормить себя, сопротивлялся. Леонид Костюк снова, как в былые времена, показывал чудеса эквилибристики, но теперь уже в директорском кресле, балансируя со своим цирком на краю экономической пропасти. Он залезал в долги, брал кредиты в банках, продолжал ставить цирковые спектакли один лучше другого. Зрители в ответ голосовали ногами, покупая билеты, приходили в цирк, ища там последнюю в жизни радость. Костюк тут же долги отдавал, снова рисковал – опять брал кредиты, и так до бесконечности, лишь бы цирк жил, работал, творил, и его артисты не ходили голодными.

Конезаводы дружно кричали: «Помогите!» Но до лошадей ли теперь – выжить бы!.. Элитные лошади стоили непомерно дорого, шли, в основном, за рубеж, за валюту. Из оставшегося выбирать было практически нечего. Иванова с Грошевым приуныли. Их лошади постарели. Уходили одна за другой. Что-то просить у своего директора, на котором и так лица не было, совестно. Коня, подобного Сармату – их многолетнего любимца, больше не встретилось. Да и обучить остальных, даже способных лошадей, довести их до высочайшего уровня мог только такой берейтор, как Захарыч. Но эпоха старых мастеров ушла, а новые не народились. Многие секреты исчезли вместе со старцами цирка. Эмблема на костюмах и сбруе, где в ромбе буква «С» словно молнией сверху пронизана буквой «И» (Светлана Иванова), потускнела. Гордая «спартаковская» придумка Захарыча все меньше вызывала у зрителей восхищенных эмоций. Номер как-то незаметно стал рядовым. Для московского цирка и для них это было неприемлемо. Пришло понимание завершения карьеры. Какое-то время еще тянули из-за Пашки. Леонид Костюк, видя проблему, помогал, чем мог, не шел на «прямой» разговор. Щадил. Но так долго продолжаться не могло…

Пашка подрос, у него хорошо складывалось с жонглированием. Владимир Комиссаров по-прежнему приходил ежедневно в цирк. Они репетировали. Комиссаров его вел, пока однажды не сказал: «Все, Паша! Больше ни как специалист, ни как режиссер дать тебе ничего не могу. Ты обрел крылья – лети!..» Пришло время Пашке лететь, с легкой руки Комиссарова и всё того же Леонида Костюка, на международный конкурс, где Павел Жарких-2 взял «золото», а родителям устало шагать на седую, словно тусклое серебро, пенсию…

Профессионально работать Пашка начал рано. Дебютировал он сразу на манеже Московского цирка на проспекте Вернадского. Родители к этому шли всю свою творческую жизнь, а жонглер Павел Жарких с этого начал.

– Мама! Дядя Веня! Не слишком ли для меня это легкая дорога? Прямо асфальтированный проспект!

– Вся наша жизнь, сынок, была положена для этой твоей гладкой дороги. Упасть можно и на ровном месте, двигаться стремительно и по кочкам! – Дядя Веня, как всегда, изрек короткую философскую мысль, которая отражала сермяжную цирковую правду, – Все зависит от того, кто идет по ней, и как…

Леонид Костюк после успешного дебюта молодого жонглера назначил тому приличную ставку. В дальнейшем пристально следил за его творческим ростом, организовывал от своего цирка гастроли в других городах. Стал для него в жизни чем-то вроде творческого опекуна. Пашка старался оправдать надежды и не разочаровывать своего руководителя. Однажды тот ему сказал:

– Ты вырос. Скоро начнешь сталкиваться с реалиями этой жизни. Хочу, чтобы ты к ним был готов. Понимал – что происходит вокруг тебя в те или иные минуты жизни. Особенно, когда ты счастлив. Не удивлялся, не задавал потом вопросы: «Как же так?!..»

Запомни, Павел! Успех – это когда ты приобретаешь врагов. Из ниоткуда. Из ничего. Большой успех – это когда ты теряешь друзей. Практически всех и сразу. Остаются только настоящие. И в радости, и в печали. Оглянись, посмотри – есть ли такие?..