III

НЕ МОГЛА уснуть в ту ночь. Предчувствие чего-то ужасного тяготило меня. Мы с сестрой, как я уже говорила, были близнецами, а ведь известно, что у близнецов родство душ бывает необычайно сильно. Ночь была ненастная, бурная. Завывал ветер, дождь шумел и барабанил по стеклам. Вдруг посреди этого шума и бури раздался ужасный раздирающий женский вопль. Я узнала голос сестры. Вскочив с постели, я накинула шаль и бросилась в корридор. Отворив дверь, я услышала чей-то тихий свист, такой, как описывала сестра, и вслед затем звенящий звук, как бы от падения металлического предмета. Я побежала по корридору. Дверь в комнату сестры распахнулась в это время и медленно покачивалась на петлях. Я заглянула в комнату, полумертвая от ужаса, не зная какое зрелище встретят мои глаза; при свете лампы, горевшей в корридоре, я увидела на пороге комнаты сестру. Ее лицо было бледно как смерть, руки с мольбой протянуты вперед, и вся она трепетала и шаталась, готовая упасть без чувств. Я бросилась к ней и обхватила ее руками, но в этот миг ее колена подогнулись, и она упала на пол. Она корчилась как бы от ужасной боли, ее члены сводила судорога. Сначала я думала, что она не узнает меня, но когда я наклонилась к ней, у нее вырвался раздирающий вопль, которого я никогда не забуду:

— Боже мой! Елена! Это была банда! Пестрая банда!

Она пыталась еще что-то сказать и несколько раз указывала пальцем по направлению к комнате доктора, но тут у нее сделались новые конвульсии и голос ее прервался. Я бросилась вперед, громко призывая на помощь отчима, и он поспешно вышел из своей комнаты, в халате. Когда он подошел к сестре, она была в бессознательном состоянии, и хотя он влил ей в горло несколько капель водки и послал за лекарством в деревенскую аптеку, все усилия были напрасны: она скончалась, не придя в сознание. Таков был ужасный конец моей обожаемой сестры.

— Один вопрос, милэди, — сказал Гольмс. — Вы совершенно уверены, что слышали свист и затем металлический звон? Можете подтвердить это клятвой?

— То же самое спрашивал у меня следователь, производивший дознание. У меня сохранилось ясное убеждение, что я слышала эти звуки, но среди шума бури и завывания ветра, когда старые стены трещали и готовы были разрушиться, я могла ошибиться.

— Ваша сестра была одета?

— Нет, она была в ночном капоте. В правой руке у нее была зажата обгоревшая спичка, а в левой коробка со спичками.

— Это доказывает, что она была чем-то испугана и зажгла огонь, чтобы осмотреть комнату. Факт имеет большое значение. К какому выводу пришел следователь?

— Он вел следствие чрезвычайно заботливо, потому что уже давно странное поведение доктора Ройлотта обращало на себя всеобщее внимание, но причина смерти моей сестры осталась невыясненной. Я сама подтвердила, что дверь в комнату моей сестры была замкнута ею в эту ночь изнутри. Окна были, по старинному, со ставнями, которые запирались каждый вечер крепкими железными болтами. Стены и полы были всюду старательно исследованы и нигде не оказалось ничего подозрительного. Камин довольно широк, но он заделан четырьмя железными перекладинами. Таким образом, оказывалось, что моя сестра была совершенно одна, когда встретила свою неожиданную смерть. Кроме того, не было никаких знаков насилия на ее теле.

— Не было ли отравления?

— Доктора высказались в отрицательном смысле.

— А вы сами чем объясняете кончину вашей несчастной сестры?

— Я убеждена, что сестра моя умерла от испуга и нервного потрясения, хотя я решительно не могу понять, что именно ее испугало до такой степени.

— В то время стоял цыганский табор возле дома?

— Да. Цыгане почти всегда стояли у нас табором.

— А в каком смысле вы поняли фразу насчет банды — «Пестрой банды»?

— Я сама не знала, как их понять. Иногда я начинала думать, что эти слова были просто предсмертным бредом, а потом думала, что они могли быть намеком на банду или шайку бродяг, может быть, тех же самых цыган, кочевавших по нашим владениям. Или, может быть, сестра говорила о тех пестрых платках, которыми цыганки повязывают голову.

Гольмс покачал головой с видом человека, далеко неудовлетворенного этими объяснениями.

— Тайна остается тайной, — заметил он. — Будьте добры, продолжайте.

— С тех пор прошло два года, и моя жизнь за этот период до последнего времени была одинока и печальна, как никогда. Но месяц тому назад один дорогой друг, которого я знала много лет, сделал мне честь предложить свою руку и сердце. Его имя — Эрмитэдж, Перси Эрмитэдж, второй сын м-ра Эрмитэджа из Крэн Уатера, близ Ридинга. Отчим ничего не имеет против моего выбора, и весной мы будем обвенчаны. Два дня назад в западном крыле дома началась необходимая перестройка, стену в моем спальной разломали и я принуждена была переселиться в комнату сестры, где она скончалась, спать на той постели, где спала она. Вообразите же себе мой ужас, когда сегодня ночью, в то время, как я лежала в постели без сна и вспоминала трагическую кончину сестры, я вдруг услышала среди ночного безмолвия тихий свист, который был вестником смерти для моей бедной сестры. Я вскочила с постели и зажгла лампу, но в комнате не было никого. Я была слишком потрясена, чтобы снова лечь спать, а потому оделась, и как только рассвело, тихонько вышла из дома, наняла повозку в трактире, который стоит против нас, и отправилась в Литергид, а оттуда к вам, чтобы все рассказать и спросить вашего совета.

— Вы поступили очень мудро, — заметил мой друг. — Но все-ли вы мне рассказали?

— Все.

— Нет, мисс Ройлотт, не все. Я вижу, что вы выгораживаете своего отчима.

— Что вы хотите сказать?

Вместо ответа Гольмс откинул волан из черного кружева, обрамлявший рукав гостьи. На белой нежной руке ясно отпечатлелись следы грубых, сильных пальцев.

— С вами обошлись жестоко, — проговорил Гольмс.

Лэди вспыхнула и поспешно закрыла руку кружевом.

— Он суровый человек, — сказала она, — и не умеет себя сдерживать.

Загрузка...